Эволюция Кэлпурнии Тейт Келли Жаклин

– В твоём возрасте я связала совершенно такой же.

– Отлично, – я начала складывать вязанье в корзинку. – Дело сделано.

– Что сделано? Куда это ты?

О чём она? Ума не приложу?

– Теперь начинай второй.

– Второй?! – завопила я.

Она что, с ума сошла? Я уже и так потратила уйму времени на первый.

– Конечно второй. И, пожалуйста, нельзя ли чуть потише? Что, по-твоему, Джиму Боуи делать с одним носком?

– Не знаю.

И знать не хочу, чуть не вырвалось у меня. Пусть наденет на палец, как куклу.

– А остальные братья? И папа? И дедушка? – напомнила мама.

Я принялась считать. Шесть братьев, плюс папа, плюс дедушка – куча ног получается. Значит, придётся сидеть и вязать завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Ужас какой. Моя жизнь предстала передо мной в виде вереницы носков – и так до горизонта, шерстяная долина вязаной скуки. Меня чуть не затошнило.

– Мама, – жалобно начала я. – Я завтра доделаю. У меня ужасно устали глаза.

По её реакции я догадалась, что это правильный ход. Представить себе, что её и так не слишком многообещающая по части красоты дочка будет ещё и в очках! Это уже слишком. Полезный фактик, надо запомнить на будущее. Может, обзавестись мигренями?

– Хорошо, – согласилась мама, – на сегодня достаточно.

Я схватила корзинку для шитья и спешно покинула гостиную, пока маме не пришло в голову поучить меня ещё чему-нибудь полезному. Закинула корзинку в комнату и помчалась вниз. Забежала в тёмную лабораторию, но дедушки там не было. Наверно, собирает растения. Дождливый день – подходящее время для сбора растительных образцов. Это хорошо, поскольку животных или насекомых всё равно не найдёшь – они попрятались и не появятся до тех пор, пока не пробьётся солнце. Я зажгла одну из ламп и уселась в старое, обтрёпанное кресло. Перед глазами поблёскивает ряд бутылочек. Дождь стучит по крыше, баюкает.

Я проснулась, когда дедушка вешал насквозь промокший дождевик на крючок.

– Добрый вечер, Кэлпурния. Как дела?

– Хорошо, сэр, только устала – весь день сегодня вязала.

– И как тебе вязание?

– Не самое плохое занятие на свете, – честно призналась я, – но слишком длинное. Я должна связать к Рождеству носки для всей семьи, а это ужас сколько носков. Надеюсь, вам нравятся простые носки, узоры вывязывать я всё равно не умею.

– Мне нравятся простые носки. Я тоже не научился вывязывать узоры.

– Вы? Умеете? Вязать? – изумилась я.

– И вязать, и штопать. В моём полку немало было прекрасных вязальщиков.

Видя моё изумление, он продолжал:

– Когда ты в походе, самообеспечение – первое дело. Всё приходится делать самому. Нужны новые носки – свяжи сам. Там нет ни жён, ни сестёр, ни даже внучек. Некому за тобой ухаживать, посылки из дома приходят редко. Один сержант на Рождество написал домой, попросил жену прислать пару тёплых перчаток. Получил их к середине лета и уже отморозил к тому времени два пальца. Но большие пальцы уцелели. И он не унывал. Но что делать с пустыми пальцами в перчатках? Неудобно держать ружьё. Пришлось ему их отрезать, а дырки зашить. Очень аккуратно сделал.

«Самообеспечение». Новая идея. Если солдаты, совсем ещё мальчики, смогли научиться вязать, если дедушка научился, значит, и я переживу.

– Мама, верно, тебя и готовить учит? Нам в полку приходилось готовить самим.

– Дедушка, вы что, утешить меня хотите?

– Не без того, – улыбнулся он.

– Мама грозится выучить меня готовить. По новому блюду в неделю. Наверно, неплохо, но готовишь три часа, а съедают всё за пятнадцать минут. А потом ещё подметать кухню, протирать столы, и так без передышки. Какой толк? Как это Виола выдерживает?

– Виола ничего другого не знает. Привычка – вторая натура. Не кухня, так полевые работы. Это куда тяжелее. А она домашняя прислуга, в поле не работает. Её тётушки и дядюшки в Бастропе работают в поле. Их удел – мотыга с короткой ручкой да мешок для сбора хлопка.

– Папа запретил мотыги с короткими ручками.

– А знаешь почему?

– Нет, сэр.

– Потому что я предоставил ему прекрасную возможность провести целый день в поле с такой мотыгой. Примерно в твоём возрасте. Надеюсь, он и братьям твоим даст шанс попробовать.

– А мне он разрешит?

– Вряд ли ему захочется, чтобы дочь работала в поле.

– Ну да. А что вы сегодня нашли?

Он вытащил из кармана очки и положил ранец на стол.

– Пара экземпляров sangre de drago, или драконьей крови. Индейцы её используют, чтобы лечить воспаление десён. Видел Oxalis violacea, но кислицы у нас и так немало. А вот посмотри на Croton fruticulosus: никогда не видел такого позднего цветения. Эту травку ещё называют молочай. Давай попробуем его посадить.

Мне гораздо меньше нравились растения, чем насекомые, а насекомые – меньше, чем животные, но дедушка всегда объяснял, как они все зависят друг от друга и что для того, чтобы понять один из видов, надо внимательно изучать все. Так что я принялась разглядывать слегка привядшие под руками у дедушки листики.

– Помнишь тот горошек, который мы нашли довольно давно? Возможного мутанта?

Скучнейшее растение, но я его почему-то запомнила.

– Найди его, пожалуйста. Должен быть где-то тут. Я не успел его засушить.

Я поискала в банках и обнаружила не слишком интересную сухую коричневатую веточку.

– Вот он. Мумутан.

– Правильно говорить «мутант».

– А как это пишется? И пожалуйста, не заставляйте меня проверять в словаре.

– Ну, уж так и быть. МУ-Т-А-НТ.

– Мне кажется, у меня звучит лучше. Мумутан. А что это, собственно, значит?

– У Дарвина об этом немало. Ещё не дочитала до нужной главы?

Пришлось признаться, что чтение идёт не так уж легко и быстро.

– Я всё ещё на главе об искусственном отборе. Двигаюсь медленнее, чем хотелось бы. Сложно он пишет.

– Для твоих младых лет, пожалуй, сложновато, – задумчиво согласился дедушка, с интересом рассматривая содержимое банки. Он вынул растеньице и поместил его на чистый лист промокательной бумаги. – Подай мне лупу, пожалуйста.

Целую минуту он глядел на мумутана, а потом что-то промычал. Странно. Мой дедушка обычно выражается полными предложениями.

– Чего-чего?

– Давай посмотрим на него при свете дня.

Несмотря на облака, снаружи было явно светлее, чем в темноватой лаборатории. Мы вышли, и он продолжал рассматривать образец в лупу. Я всё ждала и ждала, но и у меня лопнуло терпение.

– Что там, дедушка?

– Я не знаю, – рассеянно ответил он.

Ещё страннее. Он всегда всё знает.

– Видишь маленький загнутый листок? Почти засохший. Не помню, чтобы в описании был такой лист. И на рисунке его нет, а в Атласе Маллона зарисовки прекрасные.

– И что это значит?

– Он слишком сухой, непонятно. Может быть, отклонение от нормы, может быть, вообще ничего. Или… или мы нашли совершенно новый вид.

– Не может быть, – выдохнула я.

– Иногда случается. Давай посидим, выпьем по рюмочке и обдумаем ситуацию.

Мы вернулись в лабораторию, он поместил растеньице на почётное место на столе и опустился в старое кресло. Обычно звон пружин меня смешил, но не сегодня… Дедушка глаз не сводил с этого горошка.

– По такому случаю достанем с верхней полки припрятанную бутылку. Сними её, будь добра. Ну, молодец.

Тяжёлая, зелёного стекла бутылка была покрыта пылью веков. Этикетка гласила: «Отборный кентуккийский виски». И нарисована чистокровная лошадь, берущая препятствие.

Дедушка налил себе добрую порцию и залпом выпил. Повторил. Налил в третий раз и протянул стакан мне. Я содрогнулась от воспоминания о первом в жизни глотке виски (вызывает кашляние – кто бы сомневался).

Дедушка так задумался, что не обратил внимания на мои сомнения. Я взяла стакан и поставила на стол. Затаив дыхание, ждала, пока он заговорит.

Прошло немало времени, и дед наконец прошептал:

– Как же долго я ждал этого дня. И вот он настал.

– Вы уверены? – тоже почему-то шёпотом. – А как узнать наверняка?

– Надо найти и выкопать свежий экземпляр. Сделать подробную зарисовку. Обозначить на карте точное место находки. Сфотографировать экземпляр и отослать в Смитсоновский институт. И само растение тоже, наверно, засушить и послать. И ждать, – он тяжело вздохнул. – Ещё налить?

– Нет, спасибо, дедушка, лучше вы, – и я вернула ему полный стакан.

– Я не против, да. Я не против.

Он выпил, мы обменялись взглядами.

– Теперь за работу. Надо найти свежий образец и сделать описание. Лучше несколько экземпляров, чтобы было из чего выбрать. Где мы его отыскали?

Я взяла банку и посмотрела на этикетку. Там должно быть место находки. Сколько раз меня дедушка учил, как записывать. Но под словом «мумутан» ничего не было! Земля разверзлась у меня под ногами. Я дышать перестала. В глазах почернело. Помедлила ещё мгновенье. Может, обманулась в тусклом свете, может, там сказано, где мы его нашли. Моргнула, снова взглянула на этикетку. Пустота.

С трудом выдохнула.

– Кэлпурния, что с тобой?

Я пыхтела, как вытащенная на берег рыба.

– Я понимаю, волнющий момент. Присядь, отдышись, – он встал и подвинул мне стул. – Позвать маму? – забеспокоился он.

– Нет, сэр, – я мотнула головой.

Дыхание вернулось.

– Немножко виски?

– Нет, сэр! – в испуге заорала я.

– Успокойся и объясни, в чём дело.

– Этот горошек, – зарыдала я. – Я не записала. Ничего не записала.

Дедушка взял у меня из рук банку.

– Ох, Кэлпурния, – тихо сказал он. – Ох, Кэлпурния.

Так спокойно. Лучше бы он меня ударил.

– Простите меня, – рыдала я, уткнувшись носом в ладони. – Я его найду, я его найду.

– Как же так получилось?

– Вы мне много раз объясняли, – я никак не могла успокоиться. – Много раз. Мы возвращались с реки. Я всё думала об этой черепахе, которую поймал Аякс. О выживании приспособленных.

Я вытащила из кармана носовой платок.

– Я его найду, обязательно найду. Не сердитесь на меня, пожалуйста. Я его найду.

– Конечно найдёшь, – спокойно ответил он.

– Прямо сейчас и пойду.

– Кэлпурния, уже темнеет.

– Надо торопиться! – завопила я, вскочила и схватила банку. – Где карандаш, мне нужен карандаш. Он же был тут.

– Стоп! Сейчас слишком поздно. Мы с тобой завтра пойдём. Сядь и успокойся. Подумай. Ты сказала, что мы возвращались с реки, – напомнил он.

Я снова села на стул.

– Закрой глаза и вспоминай.

Я закрыла глаза, но никак не могла успокоиться. Пришлось взять себя в руки. Постепенно я стала вслушиваться в его слова, попыталась дышать ровнее.

– Мы взяли микроскоп. Пошли к заводи.

– Я помню. Дыши глубже. Думай. Мы возвращались с реки.

– Мы возвращались с реки, – повторила я. – Именно. Аякс поймал черепаху – единственный раз, когда ему это удалось. Я её отняла. Вы увели собаку, чтобы я могла выпустить черепаху. Там было что-то ещё, связанное с Аяксом, но я не могу вспомнить.

– Уверен, сейчас вспомнишь, – его голос успокаивал меня.

Аякс и мумутан. Мумутан и Аякс. Горячо, горячо. Они как-то связаны. Но как? Я, словно охотничий пёс, мчалась по тропинкам памяти, стараясь взять потерянный след. Туда, сюда, всё без толку. Что Аякс делал? Что-то, что меня раздражало, но вместе с тем довольно обычное, меня всегда немножко злили его глуповато-игривые манеры. Он сбежал поухаживать за Матильдой. А что потом?

– Не могу сообразить, – простонала я. – Там было что-то… Никак не ухватить, – я стукнула себя по лбу.

– Знаешь, Кэлпурния, утро вечера мудреней. Мы найдём это растение. Мы его найдём. Даже если придётся обыскать каждый зелёный кустик поблизости.

Дедушка с мрачной решимостью поглядел на банку с мумутаном. Он вздохнул, и я знала: он старается меня не винить. Всё равно у меня сердце чуть не разорвалось от этого вздоха. И я приняла решение: пусть придётся ползать на коленках с лупой по всей округе, сколько бы это ни заняло, я своего добьюсь. Мы заперли лабораторию и в молчании вернулись домой. В жизни не была так несчастна.

Думаете, я заснула? Лежала на кровати как мёртвая – не было сил шевелиться. Вопрос для Дневника: как Кэлпурния Вирджиния Тейт могла оказаться такой дурой? Отличный вопрос, ничего не скажешь. Дедушка много раз мне повторял, как важно записывать место, где найден образец, и я всегда записывала. А в самый важный момент опростоволосилась. Ещё вопрос для Дневника: с чего я взяла, что он меня простит? Ещё один отличный вопрос, Кэлпурния. А вдруг он тебя не простит?

Может, он больше не захочет тебя видеть. В таком случае твоя песенка спета.

Утром я встала, под глазами мешки. Мама даже заволновалась. За завтраком я не решалась поднять глаза на дедушку.

В школе я с трудом могла усидеть за партой. Я чуть снова не сцепилась с мисс Харботтл. Мне явно грозило простоять в углу до конца жизни. Она меня вызвала к доске решать задачку на деление в столбик. Конечно, я всё переврала.

– Кэлли, что с тобой творится? – спросила Лула на большой перемене.

– Всё в порядке, Лула, всё в порядке, – рявкнула я. Она так и отпрыгнула и пошла играть с этой противной Дови Медлин. Оставалась только крикнуть вслед: – Лула, прости, не убегай!

Но было уже поздно – мисс Харботтл только что дала звонок.

Я медленно тащилась домой, далеко отстав от братьев, которые уже бросили все попытки меня развеселить. Я не могла выкинуть Аякса из головы. Мне бы отдохнуть, чуть-чуть сосредоточиться. Всё дело в этом глупом псе. Я отняла у него черепаху. Мы отошли от реки. Я держала его за ошейник. Потому что. Потому что. Потому что он тыкался носом в огромную нору.

– Ура! – заорала я так громко, что братья обернулись. Я скакала на одной ножке и вопила: – Ура! Барсук! Барсук! Я знаю, где это! Я найду этот горошек!

Я побежала за Ламаром и Сэмом Хьюстоном и сунула им книжки.

– Отнесите домой, мне надо искать мумутана!

И рванула в заросли, туда, где олени проложили тропу.

– Куда это ты? – кричал мне вслед Ламар. – Кто такой мумутан?

Но я ломилась сквозь заросли, а сердце так и ухало: да! да! да!

Это же была огромная барсучья нора. Я ещё решила, что надо вернуться и хорошенько поисследовать. Дедушка нашёл горошек где-то неподалёку. Я найду его, обязательно найду. Всё будет в порядке. Дедушка перестанет на меня сердиться.

Три часа спустя, умирая от жажды, вся расцарапанная, стерев ноги, я наступила прямо в вышеупомянутую нору и чуть не поломала лодыжку. И барсука разбудила. Он раздражённо зашипел и зашевелился в норе. Пришлось, забыв про боль, со страшной скоростью выдёргивать ногу.

Оставалось мало времени. Скоро стемнеет, и к тому же барсук рано или поздно вылезет наружу и отправится наводить ужас на местных кротов и сусликов. Не очень-то охота встречаться с раздражённым барсуком. Я, прихрамывая, отошла на пару шагов и задумалась. Мы шли от реки. В сторону дома. Значит, у нас была такая траектория… вот сюда… Я похромала дальше, не сводя глаз с земли. И вот – прямо тут – маленький кустик. Он? Горошек? Я упала на колени, молясь только о том, чтобы это был он. Ну пусть это будет он, ну пожалуйста. Я разрывала сухую твёрдую землю ногтями, разрыхляла её, чтобы вытянуть корни неповреждёнными. Почему я сдуру не захватила лопатку и бутылку воды?

После добрых пяти минут работы я, пыхтя от напряжения, вытащила растеньице из земли. Корень почти не повреждён. Присела на корточки, выдохнула, стараясь не обращать внимания на боль в лодыжке. Мне бы отдохнуть подольше, но кто это так громко сопит прямо рядом со мной? И чудовищный запах. Я повернулась и увидела барсука.

Для девочки с больной ногой, несущей бесценное сокровище, я побила все рекорды бега.

Когда я домчалась до дома, Виола как раз вышла на веранду и звонила в колокольчик – ужин готов. У меня будут неприятности: мало того что опаздываю к ужину, ещё вся извозюкалась в земле. Опоздать к ужину – немалое преступление в нашем доме, но, если пойти в столовую не переодевшись, придётся объясняться и всё равно переодеваться, умываться и всё такое прочее. А горошек надо сразу же поставить в воду. Я нырнула обратно под деревья, обежала дом – и в лабораторию. Теперь точно опоздаю, от объяснений и наказаний не отвертеться.

В лаборатории было темно. Я нашла пустую банку и кувшин с водой. Наполнила банку, сунула туда горошек, от всей души надеясь: это он, тот, что нужно. Если не он, жить незачем. Может, сбегу из дома. Я вышла, стараясь припомнить, сколько денег у меня в жестянке под кроватью. Когда я последний раз считала, было двадцать семь центов – копила на ярмарку. На двадцать семь центов далеко не убежишь. Не поддавайся унынию, Кэлпурния. Это он, точно он.

Я открыла кухонную дверь. Виола как раз вынимала жаркое из печки. Сан-Хуана стояла наготове, чтобы отнести блюдо в столовую.

– Опоздала, – сказала Виола. – Мойся уж тут.

– Прости. Мама рассердилась?

– А то.

Я умылась в кухне под краном, стараясь щёткой оттереть землю из-под ногтей.

– Прости.

– Это ты уже говорила.

Я оглядела порванный, заляпанный грязью передник.

– Снимай, – скомандовала Виола. – Ничего не поделаешь. Ну, иди уж.

Я сняла передник и повесила его на крючок рядом с раковиной. Похромала в столовую, прячась за спиной у Сан-Хуаны. Я, кажется, даже постаралась хромать чуть-чуть сильней. Разговор за столом прекратился. Я, не поднимая глаз, пробормотала «простите» и села на место. Братья переводили взгляд с мамы на меня, с меня на маму – сейчас начнётся.

– Кэлпурния, ты опоздала. И почему хромаешь?

– Я провалилась в самую большую в мире барсучью нору. Похоже, повредила ногу. Простите за опоздание. Пожалуйста, простите. Еле-еле доковыляла, так болит.

– Поговорим после ужина.

Старшие братья занялись едой – теперь нет надежды на то, что мне хорошенько достанется у всех на глазах. Только Джим Боуи сказал:

– Привет, Кэлли, где ты пропадала? Я по тебе соскучился.

– Собирала растения, Джей Би, – я говорила так громко и весело, что и мама, и дедушка подняли головы. – А потом провалилась в барсучью нору. Может, даже сломала лодыжку.

– Дашь посмотреть? Я никогда не видел сломанной лодыжки.

– Потом, – пробормотала я.

Мама принялась за еду, но дедушка по-прежнему не сводил с меня глаз. Я чуть не расхохоталась.

– Джей Би, – обратилась я к братишке, – я нашла такое особое, совершенно особое растение. Да-да, особое. Оно теперь в лаборатории. Я тебе его потом покажу, если захочешь. И перестань играть с горошинами, когда ешь.

Краем глаза я следила за дедом. Он смотрел на меня не отрываясь. Мы приступили к жаркому. До бутылки портвейна оставалось ещё добрых полчаса, но дедушка совершил поступок, не имеющий прецедентов в Истории домашних ужинов. Он встал из-за стола, не дожидаясь портвейна. Вскочил, вытер бороду салфеткой и сказал:

– Прекрасный ужин, Маргарет, просто прекрасный. Прости меня великодушно.

Вышел через кухню, оставив всех в полном изумлении. Я услышала, как хлопнула кухонная дверь, прогрохотали по ступеням ботинки. В жизни такого ещё не было. Мама не могла понять, что происходит.

– Это твои затеи? – она строго глянула на меня.

– Я тут ни при чём, – и опустила глаза в тарелку.

– Альфред, – спросила она у папы, – дедушка Уолтер хорошо себя чувствует?

– Вроде да, – папа тоже не скрывал своего удивления.

Джим Боуи, пользуясь моментом, играл с горошинами, вместо того чтобы их есть, а потом сказал:

– Мама, пожалуйста, а мне можно выйти из-за…

– Конечно нет. Что за глупости.

– Но дедушка вышел из-за…

– Сейчас же прекрати, Джей Би.

Остаток ужина прошёл в молчании. В наказание меня оставили ещё битый час сидеть за столом. Все ушли, даже Сан-Хуана закончила уборку. Я пропустила светлячковое соревнование. Ну и ладно, не велика радость. Но и в лабораторию пойти нельзя – вот что меня убивало. Я вдруг осознала, что заламываю руки, а я-то считала, что такое бывает только в толстенных сентиментальных романах. Я вскочила на ноги и похромала на кухню прежде, чем затих бой часов. Виола кормила нашу домашнюю кошку Идабель, а Сан-Хуана мыла посуду.

– Эй! – крикнула мне вслед Виола, когда я грохнула кухонной дверью и выскочила наружу. На заднем крыльце, глядя в небо, сидел дедушка, покуривая сигару и поглаживая одну из тех кошек, что жили во дворе. Из кухни доносились знакомые звуки – Сан-Хуана грохотала посудой. Из темноты послышался крик неизвестной ночной птицы. Я замерла – вся моя жизнь висела на волоске.

– Кэлпурния, – позвал дедушка. – Какой чудный вечер. Посидишь со мной?

И я поняла, что теперь всё будет в порядке.

Глава 12

Научные изыскания

Найдётся немного людей, которые стали бы тщательно изучать внутренние и существенные органы и сравнивать их у многих особей одного и того же вида.

В субботу мы с дедушкой отправились в Локхарт. В двуколке. Я объяснила родителям, что мне надо в библиотеку, а дедушка ничего не объяснял, только велел Альберто запрягать. Несмотря на то что он больше не вмешивался в дела плантации, все к нему относились с невероятным почтением. Дедушкиным именем, как золотым ключиком, открывались многие двери, которые в противном случае для меня наверняка были бы закрыты.

Драгоценный образец покоился в картонной коробке у меня на коленях, а дедушка держал вожжи. День был пасмурный, но я на всякий случай прикрывала себя и Растение маминым старым зонтиком от солнца. Растение уютно устроилось в маленьком глиняном горшочке для цветов. Дедушка сделал карандашом дырку в земле и поместил хрупкий зелёный стебелёк в новый дом. Мы полили его свежей колодезной водой. Как же я гордилась, что мне доверили его держать.

Я в ужасе заметила, что чем дольше мы едем, тем хуже выглядит наше Растеньице.

– Дедушка, оно… оно чуть-чуть… устало.

– Немудрено, – он, похоже, не особенно заволновался. – Бывает, мы же его выдернули из родной среды. Добавь немножко воды. Правда чудесный день для поездки?

День был и вправду чудесный. Я слегка успокоилась. Дед насвистывал что-то из Моцарта, потом запел грубоватую песню о пьяном матросе и о том, что с ним приключилось. Чтобы убить время, он разучил со мной слова.

В Локхарте мы подъехали к Фотографическому салону Хофера. Вывеска гласила: «Замечательные фотографии знаменательных событий». Мы вошли внутрь, и дедушка принялся втолковывать мистеру Хоферу, что нам, собственно говоря, нужно.

– Вы хотите, чтобы я сфотографировал растение? – недоумённо повторял мистер Хофер. Надеюсь, он умеет обращаться с камерой – уж больно медленно соображает. Дедушка снова объяснил, что мы хотим. Мистер Хофер недоумённо пожал плечами.

– Всё равно придётся взять с вас обычную плату. Каждый портрет – доллар.

– Идёт, – сразу же согласился дед. Мистер Хофер даже приуныл – небось сразу же пожалел, что не заломил особую цену за фотографию растений.

– Договорились. Проходите в студию. А ты, девочка, подожди тут.

– Ну нет, – возразил дедушка, – она неотъемлемая часть операции.

И мистер Хофер покорно повёл нас в помещение за плотными занавесями.

В задней комнате стояло несколько кресел и плетёная этажерка. Какие они все знакомые, мне даже жутко стало, но тут я сообразила, где уже видела все эти кресла – на многочисленных семейных фотографиях во множестве домов. Все же ходят к одному и тому же фотографу. Мистер Хофер порылся в ящике, и оттуда на свет появился гладкий белый бумажный лист. Потом он открыл другой ящик, нашёл там фотоальбом и вытащил из него лист шероховатой чёрной бумаги.

– Так? – спросил он дедушку. – Один снимок на белом фоне, другой на чёрном?

– Отлично.

– Хорошо, – мистер Хофер никак не мог осмыслить происходящее. – Это ваши деньги.

– Да, сэр, и скоро будут ваши, – весело пошутил дедушка.

Никогда ещё не видела его в таком хорошем настроении. И никакого виски, насколько мне известно. Он подмигнул, и я попыталась подмигнуть в ответ, но у меня никак не получалось подмигивать одним глазом, а мигать обоими очень глупо. Непременно надо научиться.

Мистер Хофер пришпилил белый лист бумаги к стене и поставил Растение на деревянный ящик. Он придвинул камеру и стал что-то подкручивать.

– Поближе, – скомандовал дедушка. – Все детали должны быть видны. Особенно этот листик, вот тот, что сбоку свисает.

– Этот? – удивился мистер Хофер. – Так вы его хотите снять?

– Именно-именно.

– Если я придвину камеру поближе, – нахмурился мистер Хофер, – резкости не будет. Дайте подумать!

Он посмотрел на Растение с одного боку, потом с другого.

Страницы: «« « 345678910 » »»