SPQR IV. Храм муз Робертс Джон

– Ну, нет! – прошипел я. – Этот свиток принадлежит мне. И очень скоро мы станем свидетелями суда по обвинению в измене, и некоторые из вас будут распяты, когда я представлю это царю Птолемею, а затем и Сенату.

Мемнон засмеялся.

– Римлянин, ты, кажется, уже решил, что сможешь уйти отсюда живым? Ты ошибаешься.

После этих слов он бросился на меня, чуть присев и шаркая по полу. Судя по всему, судьба свела меня с опытным бойцом. Я двинулся ему навстречу, как меня учили, в стиле, принятом у гладиаторов, твердо упираясь пятками в пол. По пути я прихватил хилый египетский стул, чтоб использовать его в качестве щита. Мемнон – с той же целью – навернул на левую руку плащ.

Мой противник сделал выпад, целясь мне в лицо, но меч у него был греческий, длиннее моего и с клинком, расширяющимся к острию. Выпад был какой-то замедленный, так что я просто отступил в сторону и нанес встречный удар. Когда делаешь выпад гладиусом, твоя рука сама становится мишенью. Поэтому гладиаторы всегда надевают доспех на правую, рабочую руку. Поэтому моя рука метнулась вперед и сразу же назад, быстро, как выпад змеи. Я хотел попасть Мемнону прямо в горло, но он отскочил назад и отклонил голову вбок, так что я всего лишь зацепил его острием за подбородок. Руку я отвел назад так быстро, что у него не было возможности нанести рубящий удар, но он тут же сделал колющий выпад, целясь мне в живот. Я отпрыгнул, немного неуклюже, поскольку ноги несколько затекли, пока я валялся под кроватью, и ударил стулом по его клинку. Этот удар мне, безусловно, удался, после этого я отвел свой импровизированный щит вбок, шагнул вперед и ударил Мемнона в грудь. Ни один фракийский гладиатор в цирке не мог бы нанести такой удар столь же точно.

Но македонец оказался опытным фехтовальщиком. Он ударил по моему клинку завернутой в плащ левой рукой и отбросил его к своему левому плечу, а сам скользнул вперед, снова целясь мне мечом в живот. Я опять резко опустил стул, и его клинок впился в одну из ножек, расколол ее и застрял там. Я отбросил стул в сторону вместе с застрявшим в нем мечом, сделал шаг вперед и вонзил свой гладиус в живот противника, прямо под нагрудник его доспеха, а потом направил его вверх, к сердцу. И, чтобы закончить дело должным образом, провернул клинок в ране, прежде чем его выдернуть, отчего следом выплеснулся целый поток крови.

Мемнон с грохотом рухнул поперек стола, сбросив с него лампу. Тут я с удивлением заметил, что взошло солнце, его лучи пробились через единственное узкое окошко. И я в первый раз с того момента, когда Мемнон бросился на меня, получил возможность рассмотреть, чем занимаются остальные мои противники.

Ород исчез. Я не слышал, как он сбегал по лестнице, но я же был здорово занят. Бой не на жизнь, а на смерть сильно ограничивает способность воспринимать окружающее. Я высунул голову в окно и увидел лишь спину парфянского посла, он бежал в сторону дворца Птолемея, прижимая раненую руку к телу. И в этот же момент входная дверь резко распахнулась, из нее выскочил Атакс и стремительно рванул в сторону Ракхота. В руках он держал что-то громоздкое. Я взглянул на разбитый стол. Свитка там не было.

Надо было бежать вдогонку, но прежде нужно было проделать кое-что более срочное. Я уже хотел было помочиться на Мемнона, но быстро передумал. Не так уж это и хорошо – оскорблять тело мертвеца. Я никогда не был суеверен, не страдал излишними предрассудками, но осторожность не помешает. Вспомните только, что случилось с героем Ахиллом после того, как он прицепил тело Гектора к своей колеснице и тащил его по полю. Так что сейчас мне вполне подошла какая-то ваза. Я вложил меч в ножны, даже не удосужившись его вытереть. Еще одна работа для Гермеса.

Я вовремя выскочил на улицу, чтобы успеть заметить, как маленькая фигурка Атакса исчезла за углом театра. Я бросился за ним, вызвав немалое удивление горожан, уже начавших появляться на улицах.

Это была очень интересная погоня. У каждого из нас имелись свои преимущества и недостатки. А ставки-то были очень высоки! Жрецу мешал тяжеленный свиток, но он успел далеко вырваться вперед. Он был бывший раб, который, по всей вероятности, никогда ни часу не тренировался в палестре, не говоря уж о выступлениях на стадионе, тогда как я прошел нашу обычную военную подготовку, хотя сейчас и пребывал не в лучшей форме. Если Атакс успеет добраться до своего храма, то окажется в безопасности. Я ведь римлянин и нахожусь в городе, где на нас точат зуб многие, и недалек тот день, когда мы станем объектом прямой, ничем не скрываемой ненависти.

Сейчас улицы Александрии играли в мою пользу. Широкие, длинные и прямые, они не давали Атаксу практически никаких возможностей скрыться от меня больше чем на несколько секунд. Я нагонял его, горя нетерпением схватить, но тем не менее не делая никаких мощных рывков вперед, чтобы не свалиться, задыхаясь, на мостовую, прежде чем мы доберемся хотя бы до Ракхота.

Мы миновали рыночные лотки, пробежали мимо скрипучих и грохочущих крестьянских повозок, ревущих, дурно пахнущих верблюдов и даже парочки слонов, направлявшихся на какие-то церемониальные мероприятия на Ипподроме. Перед нами бросались врассыпную курицы, а кошки провожали осторожными, испуганными взглядами. Люди смотрели на нас с интересом, но тут же возвращались к собственным делам. В Александрии часто случаются всякие происшествия, а наш спектакль, скорее всего, не был таким уж интересным.

Я заметил, что в толпе преобладают более темнокожие люди, чем раньше. Белых передников и черных париков стало значительно больше. Мы были уже в Ракхоте. И теперь я остро почувствовал, как мне мешает моя римская стрижка и мое типичное для римлянина лицо. Если бы я гнался за египтянином, меня бы, вероятно, тут же растерзала бы толпа. Нужно было догнать и схватить Атакса и убраться отсюда, пока они не решились на что-то подобное.

Я настиг его в самом конце улицы, в том месте, где она выливалась в широкую площадь, окружающую Серапеум. Меня так и подмывало ткнуть его мечом в спину, но подобное возмутительное деяние на глазах у публики, несомненно, кончилось бы моей смертью, вероятно, на алтаре какого-нибудь отвратительного местного божка с головой бородавочника. Так что вместо этого я просто ухватил жреца за плечо и развернул лицом к себе.

Он был красный как рак, тяжело дышал и к тому же дрожал от усталости и напряжения погони. Я втолкнул его в узкий переулок между двумя зданиями. Парочка кошек зашипела на нас, прекратив свою схватку за бренные останки какой-то рыбки. Торжествуя победу, я резким движением вырвал заветный свиток. Атакс неловко потянулся за своим коротким топором, но я пнул его ногой в пах, и наглый жрец тут же забыл о своем намерении.

– Не вздумай меня путать с каким-нибудь безруким математиком, Атакс! – проговорил я. А он уже корчился от боли, упав на камни мостовой. – Никакому жалкому беглому рабу никогда в жизни не справиться с Цецилием Метеллом!

– Сколько ты хочешь, римлянин? – задыхаясь, выговорил он. – Я сделаю тебя таким богатым, каким ты и мечтать не мог! Перед нами целая страна, готовая для разграбления!

– Я очень хочу увидеть, что с тобой сделает Птолемей. Или, возможно, твои собственные последователи, когда они узнают, что божественный Атакс на самом деле беглый греческий раб в парике и с фальшивой бородой. Царская стража нагрянет в твой храм и вдребезги расколотит твою хитроумную статую фальшивого бога, а потом вскроет полы и вытащит оттуда все трубки, которыми ты пользовался, чтобы дурачить публику. Тебя, по всей вероятности, разорвут на части эти бедные жрицы с исполосованными кнутом спинами, а потом еще и сожрут твои останки. Такой будет их месть.

– Ты слишком веришь в Птолемея, римлянин, – заявил в ответ Атакс. – А его время уже истекло, точно так же, как владычество Рима в Египте. – Фальшивый пророк уже сумел подняться с колен.

– Никогда и никоим образом, особенно после того, как я принесу в царский дворец вот это. – И я потряс свитком перед его лицом.

– Это может оказаться не так просто, как тебе кажется, римлянин, – заявил Атакс, что и впрямь было недалеко от истины. Я находился в Ракхоте, а нынче в этой части города настали скверные времена для римлян.

– Прощай, я непременно приду полюбоваться на твою казнь, если, конечно, ты доживешь до смертного приговора.

После этих слов я повернулся и пошел к выходу из этого переулка. Прежде чем выйти на улицу, я остановился и огляделся. Улица заполнялась народом, но никто не обращал на меня никакого внимания. Но как только я покинул заветный тупик, за моей спиной раздался ужасающий вопль, который тут же оборвался. Я мог только вообразить, что это Атакс заорал от бессильной ярости. Но тут что-то мягкое ударило меня прямо в спину и затем упало на мостовую. Я обернулся, пораженный. У моих ног неподвижно лежало нечто серое и пушистое. Все произошло столь неожиданно, что я сперва даже не понял, что это такое. Но тут Атакс промчался мимо, выскочил на улицу и, указывая на меня, заорал, выкатив в ужасе глаза:

– Римлянин убил кошку! – и еще раз, еще более истеричным голосом: – ЭТОТ РИМЛЯНИН УБИЛ КОШКУ!!!

Все обернулись в мою сторону, в ужасе раскрыв рты. Они долго смотрели на меня, потом вниз, на несчастное животное, словно никак не могли понять, свидетелями какого чудовищного святотатства они стали.

– Он убил кошку! – поднялся ропот в толпе, на греческом и на египетском. – Римлянин убил кошку! – Им не потребовалось много времени, чтобы оправиться от шока, но я уже отошел в сторону от трупика. И тут над толпой разнеслось:

– БЕЙ РИМЛЯНИНА! БЕЙ КОТОУБИЙЦУ!

Я бросился бежать в ту сторону, откуда пришел. Но теперь я был обременен тяжелым свитком, и сейчас мне пришлось это делать еще раз, хотя я до сих пор чувствовал усталость от первого забега. Я вспомнил того грека с непроизносимым именем, который мчался из Марафона в Спарту, потом обратно в Марафон, а затем еще и в Афины, где и упал мертвым. Кто же сомневался в том, что так именно и должно было случиться. Туда ему и дорога. В конце концов, за ним по пятам не гналась разъяренная толпа александрийцев.

Всякий раз, когда я оглядывался назад, я видел, что толпа становится все многочисленнее. Новость о том преступлении, которое я якобы совершил, распространялась быстрее, чем можно было ожидать. И все они кричали и визжали, требуя смерти не только мне, но и всем римлянам. Однако начать они желали именно с меня.

Мне казалось диким и странным, что разъяренная толпа хочет разорвать меня на части всего-то за то, что я убил кошку. Но я никак не мог допустить подобного: погибнуть за убийство кошки, тем более, что я его не совершал – эта мысль была просто невыносима. Я никогда особенно не любил этих изящных зверьков, да мне никогда и в голову не пришло бы убивать одного из них.

Я выбежал за пределы Ракхота с такой скоростью, словно обзавелся крылатыми сандалиями Меркурия, но до безопасности было еще далеко. Мои преследователи вломились в греческий квартал, но и там они нашли своих сторонников. Египтян можно обнаружить в любом месте Александрии, да и в любом городе всегда найдутся любители устроить смуту или мятеж по любому поводу. Я такое и сам проделывал, когда мятеж был во имя правого дела.

Я бежал мимо македонских казарм и кричал:

– Мятеж! Мятеж! Все к оружию! Город в огне! – Воины на плацу смотрели на меня с недоумением, но командиры уже выкрикивали команды, барабаны уже начали греметь, затрубили и трубы.

Я снова оглянулся и заметил, что военные уже вывалились на улицу и атакуют преследующую меня толпу. Но многие прорвались сквозь их заслон и продолжали за мной бежать. Я попытался свернуть на улицу, ведущую на север, ко дворцу Птолемея, но кое-кто из преследователей успел туда раньше меня и перекрыл мне дорогу. Это было вполне в духе проклятого Атакса. И почему я не пришиб этого негодяя, когда он был полностью в моей власти?!

Так что мне не оставалось ничего другого, кроме как продолжать нестись в восточную сторону, хоть до самой дельты, если потребуется. К этому времени я уже начал задыхаться, легкие разрывались от кашля, а во рту скопилась вязкая горькая слюна. И в этот момент я краем глаза заметил мужчин в длинных одеждах и островерхих шапочках, с длинными, до плеч волосами. Это означало, что я оказался в еврейском квартале. Здесь жили иудеи, соблюдающие все свои многочисленные традиции, тогда как большая их часть одевались и причесывались на греческий манер, а многие из них вообще не владели никакими языками, кроме греческого.

Сделав последний рывок и прибавив скорости, я еще больше оторвался от этих добровольных мстителей за убитую кошку и бросился дальше по переулку. Его пересекал еще один переулок, и я свернул туда. Это было уже получше, почти как в Риме. Я забарабанил в первую попавшуюся дверь.

– Пустите меня! – умоляюще закричал я.

– В чем дело? – голос раздался откуда-то сверху. Он принадлежал мужчине с тонкими чертами лица, одетому в какую-то бело-красную хламиду. Меня немного испугали его бегающие глазки. Но делать было нечего.

– За мной гонятся египтяне! – крикнул я.

– Не люблю я этих египтян, – заметил мужчина. – Они держали мой народ в рабстве бесчисленное число поколений.

– Тогда спаси меня от них! Они думают, что я убил кошку!

– Египтяне – это необрезанные идолопоклонники, – заявил он. – Они молятся животным и богам с головами животных.

Это, несомненно, было истинной правдой, хотя я не имел ни малейшего понятия, каким образом состояние их пенисов могло иметь какое-то значение.

– Македонские войска уже вышли на улицы, чтобы подавить беспорядки, – крикнул я. – Но некоторые прорвались сквозь их заслон и теперь гонятся за мной. Пустите меня к себе!

– Я и македонцев не люблю, – сообщили мне сверху. – Царь Антиох Эпифан[70] казнил наших священников и осквернил наши святыни!

Меня уже снедало нетерпение.

– Послушай, я римский сенатор, вхожу в состав дипломатической миссии. Рим щедро тебя наградит, если ты меня спасешь!

– Я и римлян тоже не люблю! – завизжал хозяин дома. – Ваш Помпей взял штурмом Храмовую гору, осквернил Святая Святых и разграбил сокровища Храма!

И надо же мне было нарваться на такого типа, который затаил злобу на Рим! Тут кто-то тронул меня за плечо, я обернулся и увидел перед собой человека в греческой одежде.

– Идем со мной, – успокаивающе предложил он. – Они уже совсем рядом, через улицу.

Я последовал за своим спасителем дальше по переулку и вошел в дом через низкую дверь. Комната, в которой мы оказались, была скромной, а скорее даже бедной.

– Амос не тот человек, которого можно просить о помощи. Он немного не в себе. А меня зовут Симеон, сын Симеона.

– А я – Деций, сын Деция, – ответил я. – Рад с тобой познакомиться. – Дыхание у меня почти пришло в норму. – Это все довольно трудно объяснить, но эта погоня всего лишь малая часть заговора, цель которого рассорить Египет с Римом. Мне нужно побыстрее попасть во дворец, но это невозможно, пока на улицах безумствует такая толпа.

– Я сейчас выйду наружу, – предложил Симеон, – и пущу там слух, что видели, как ты бежал в сторону Канопской дороги и мимо Ипподрома. В нашем квартале эта толпа совсем не нужна.

– Весьма разумно с вашей стороны, – одобрил я. – Позволь мне немного передохнуть, восстановить дыхание. Потом я, вероятно, смогу взять у тебя взаймы какую-нибудь одежду. Тебя за это вознаградят.

Он пожал плечами.

– Нет смысла думать о наградах, когда твоя жизнь все еще в опасности. Потом об этом будешь беспокоиться.

С этими словами он вышел на улицу.

Впервые за все последние часы, показавшиеся мне целой вечностью, мне совершенно нечем было заняться. Так что я поднялся по лестнице на второй этаж. Здесь все было точно так же, как и внизу. Человек, спасший меня, жил один. Я немного огляделся и поднялся на крышу. Держась подальше от бортика, я стал прислушиваться. Рев толпы и бряцание оружия слышались, казалось, со всех сторон. В любом другом городе за беспорядками подобного размаха непременно последовали бы клубы дыма от загорающихся один за другим домов, и в мгновение ока город запылал бы. Как известно, в пожарах обычно гибнет гораздо больше людей, чем от рук мятежников.

Но в Александрии все было не так, этот город подпалить практически невозможно. Поэтому я лишь пытался понять, куда двинулась толпа, по доносившемуся до меня шуму. Кажется, они и впрямь устремились в сторону Канопской дороги. Мои предположения вскоре подтвердились – именно в той стороне слышался лязг оружия и выкрики стражников. Через пару часов все повторилось сначала: видимо, мои преследователи вернулись, но потом передумали и двинулись на запад. По всей видимости, солдаты выстроились поперек улиц, сомкнув щиты, и начали выдавливать мятежников обратно в Ракхот.

Интересно, что произошло бы в этом городе, если бы кто-то убил двух кошек…

Было уже далеко за полдень, когда город, кажется, вернулся, наконец, обратно в спокойное состояние. Но это вовсе не означало, что я избежал опасности. Даже при отсутствии мятежников где-то в городе по-прежнему обретался Ахилла. Тут я услыхал голос снизу:

– Эй, римлянин! Сенатор Деций! Ты там, наверху?

– Симеон? – спросил я. – Улицы очистили?

Мой спаситель поднялся на крышу.

– Толпу отогнали назад. Улицы патрулируют крупные подразделения солдат. Но было много крови. Когда толпа набрасывается на одного чужестранца, она очень скоро переключается на всех, кто ей не нравится. Мы вот живем здесь с тех пор, как Александрия появилась на свет, но египтяне по-прежнему считают нас чужаками.

– Им не хватает просвещенного римского управления, здесь нет даже такого понятия, что существует в Риме, – гражданства, – сказал я. – А теперь мне надо пробираться во дворец. Можешь одолжить мне какую-нибудь одежду?

– Это нетрудно, вот только ни один приличный иудей не бреется и не стрижется так коротко, как ты. Ладно, сейчас поглядим, что можно с этим сделать.

Мы спустились в дом, и он начал рыться в своих сундуках, пока не вытащил плащ из грубой шерсти и какой-то египетский шарф, что повязывают на голову поверх парика.

– Это вещи одного раба, которого я отпустил на свободу после семи лет службы, – объяснил Симеон. – Ну-ка, посмотрим, как ты будешь выглядеть в этом облачении.

– После семи лет службы? – переспросил я, натягивая на себя колкий до неприличия плащ и этот смешной шарф.

– Моя религия запрещает вечное рабство, – ответил он. – Мы допускаем долговое рабство, но только на семь лет, после этого человеку должна быть возвращена свобода.

– Мы тоже могли бы принять у себя такой обычай, – заметил я. – Это наверняка помогло бы нам избавиться от немыслимого количества проблем. Только вот мне никогда не удастся убедить Сенат сделать это.

Он дал мне также мешок из грубой ткани, чтобы упрятать в него свиток, и я решил, что при сложившейся ситуации достаточно неплохо замаскировался. Мне также пришло в голову, что на улицах будет полно людей Ахиллы, у которых наверняка будет приказ доставить меня во дворец разрезанным на мелкие кусочки.

– Как отсюда добраться до моря самым коротким путем? – спросил я.

– Нужно пойти к городской стене, потом повернуть на север, и довольно скоро ты доберешься до Рыбачьих ворот.

– Да, наверное, это будет лучше, чем идти через город. До свидания, Симеон. Можешь быть уверен, что скоро получишь весьма существенное свидетельство моей благодарности.

– Ты просто позаботься о том, чтобы остановить всю это истерию против чужестранцев. Ведь совсем недавно это был такой прекрасный город!

Я вышел наружу через входную дверь и обнаружил, что переулок пуст. Всего через несколько шагов я достиг улицы, идущей с востока на запад, и свернул на восток. Район почти опустел, его обитатели попрятались за запертыми дверьми. Меня это устраивало. Я без всяких приключений добрался до городской крепостной стены и повстречал там усиленный отряд стражи. Солдаты ходили патрулем по верху стены, высматривая внизу малейшие проявления беспорядка. Свернув на север, я без проблем достаточно скоро добрался до маленькой калитки. Она была открыта в дневное время суток, и вокруг не нашлось никого, кто бросил бы лишний взгляд на какого-то раба, который тащит на плече что-то тяжелое.

По другую сторону калитки я обнаружил мощеную набережную, от которой отходили несколько небольших каменных причалов, стоящих на мелководье, в зеленоватой воде. Рыбачьи лодки по большей части уже вышли на дневной промысел, но на пирсе сидели несколько ночных рыбаков, осматривая свои сети. Это были египтяне, так что я приближался к ним с большой осторожностью.

– Мне нужно добраться до Большой гавани, – обратился я к парочке рыбаков, весьма предприимчивых на вид парней, сидевших в хорошей крепкой лодке. – Я хорошо заплачу.

Они с любопытством уставились на меня.

– И чем ты нам заплатишь? – спросил один без всякой враждебности. Он вполне сносно владел греческим. Я достал кошель и дал им возможность послушать, как позванивает серебро. Это их убедило. Они свернули свою сеть и уложили ее в лодку. Через пару минут мы уже шли на веслах, огибая полуостров и мыс Лохиас.

Немного поговорив с ними, я узнал, что они не александрийцы, а живут в маленьком рыбацком селении, расположенном у воды к востоку от городской стены. Их совершенно не интересовали городские беспорядки, разве только то, что могло повлиять на работу рыбного рынка. Ну, коли так, то я стянул с себя дурацкий шарф и снял плащ. Мои манипуляции были им абсолютно безразличны: скорее всего они просто отличали римлянина от араба.

Мы проплыли под стенами крепости Акролохиас, потом обогнули мыс, прошли проливом, отделяющим его от мелких островков, каждый из которых был украшен маленьким святилищем, посвященным Посейдону. Справа возвышался Фаросский маяк, исторгая из себя бесконечные клубы черного дыма, и тут мы свернули в сторону берега. Рыбаки хотели было направиться к причалу, но я остановил их.

– Высадите меня прямо здесь, – сказал я, указывая на узкий пролив между основанием мыса Лохиас и островом Антиродос.

– Но это же Царская гавань! – сказал один из них. – Нас казнят, если мы туда зайдем!

– Я римский сенатор и состою в римской дипломатической миссии, – гордо сообщил им я. – Вас никто не станет наказывать.

– Я тебе не верю, – заявил один из рыбаков.

Я вытащил меч, весь покрытый засохшей кровью.

– Тогда я тебя убью!

И они свернули в Царскую гавань.

Причал здесь охраняли всего двое стражей в позолоченных доспехах. Они неспешно подошли к тому месту, где мы причалили, издавая возмущенное сопение, пока я расплачивался с рыбаками.

– Я сенатор Деций Цецилий Метелл из римского посольства, – крикнул я им. – Только попробуйте меня тронуть! Мне необходимо срочно попасть к царю!

– Мы не можем тебя пропустить и не имеем права покидать свой пост, сенатор, – проговорил один из стражей. – Мы должны сообщить о тебе начальнику стражи.

А это наверняка один из людей Ахиллы, никаких сомнений!

– Это почему же? – осведомился я, оглядывая гавань, прямо как раб из комедийного представления. – Я что-то не вижу никакого неприятельского флота, огибающего Фарос. Пропустите меня.

– Извини, господин. Такой у нас приказ.

– Глупый приказ, и вы тупицы, что следуете ему, – продолжал я стоять на своем.

– А ты спустил бы римскому солдату, если бы он нарушил приказ, а, сенатор? – спросил более молодой. Да, тут он был прав.

– Значит, вы не можете покинуть свой пост, так? – спросил я.

– Извини, господин. Не можем.

– Ну, тогда попробуйте меня догнать! – И я бросился наутек, проскочив между ними, и рванул ко дворцу. Пока они орали, призывая на помощь других стражников, я уже был достаточно далеко. Может, мне и впрямь стоит заняться бегом всерьез? За этот день мне приходилось это делать уже третий раз, и сейчас мне было труднее всего. Скорее всего, сказался отдых в доме Симеона – ноги стали как деревянные, мышцы болели. Меня шатало и бросало из стороны в сторону, как моряка, сошедшего на берег после долгого морского плаванья.

Я промчался мимо царского зоопарка, перепугав львов и каких-то других хищников поменьше. При виде меня животные подняли невообразимый шум, видимо, посчитав меня отличным обедом. Рабы отпрыгивали в сторону, освобождая мне дорогу, перепуганные привидением с выпученными глазами и какой-то непонятной, таинственной ношей. Потом я разглядел впереди лестницу, ведущую к тронному залу. Птолемей, должно быть, находится где-то поблизости, и я мысленно пообещал Вакху жирного тельца в жертву, если он устроит так, чтобы царь был сейчас трезв.

Я стремительно взлетел вверх по ступеням лестницы и замер – стражники встали передо мной плечом к плечу и опустили свои копья. Но на их лицах замерло неизбежное выражение неуверенности, какое обычно появляется у солдат, которые оказываются в неожиданной ситуации.

– Сенатор Метелл из римского посольства требует немедленной аудиенции у царя Птолемея! – выкрикнул я.

Они что-то забормотали и начали переминаться с ноги на ногу; потом из тени портика позади них кто-то вышел. Но это был не Птолемей. Это был Ахилла.

– Взять этого безумца! – холодно приказал он. – И тащите его внутрь.

Ну, ладно. Все же попытаться стоило. К счастью для меня, даже парадные доспехи достаточно тяжелы. Весь путь до помещений римского посольства я держался на несколько шагов впереди бряцающих оружием и доспехами стражей. Если перед этим рабы, слуги и зеваки и прочие прихлебатели разбегались передо мной, когда я бежал к тронному залу, то сейчас они проделывали это с удвоенной быстротой, видя остроконечные стальные копья, наклоненные и направленные мне в спину.

Посольство уже виднелось впереди. Но это было не то уютное и спокойное место, каким я привык его видеть. Ступени были запружены мужчинами женщинами и детьми в традиционных римских одеждах, а перед ними – шеренга мрачных солдат, вооруженных копьями, выставленными наружу. В этот момент я был почти уверен, что обречен, но тут распознал форму их щитов – больших и старомодных овальных самнитских щитов. Это были римские солдаты, но не легионеры, а морские пехотинцы.

– Помогите! – закричал я. – Я римский сенатор!

Их копья даже не пошевелились.

– Арестовать его! – выкрикнул Кретик с верхней ступени. – Связать! И тащите его сюда! – Шеренга солдат раздалась в стороны, совсем чуть-чуть, только чтобы пропустить меня, и тут же сомкнулась обратно. Бежавшие позади меня царские стражники остановились, скрипя подкованными сапогами по мостовой. Меня схватили чьи-то руки и втащили по лестнице наверх. Вот вам, пожалуйста! Я только что удрал от смертельной опасности, поджидавшей меня в городе, но только для того, чтобы мои соотечественники взяли меня под арест! Меня швырнули на ступени, к ногам Кретика. Но свиток я по-прежнему крепко прижимал к себе.

– Заковать его в цепи! – взвизгнул Кретик. – Выпороть его! И надо бы найти жреца, чтобы он очистил этого гнусного мерзавца от скверны! – Он совершенно вышел из себя.

– Если ты попробуешь взять себя в руки…

– Взять в руки?! – закричал он, и лицо у него сделалось пурпурным. – Взять в руки! Деций, ты хоть имеешь представление о том, что ты натворил?! В городе нападают на римских граждан! Их дома уничтожают, их имущество разграблено! И все почему? Потому что ты ухитрился тайно удрать из посольства, нарушив мой приказ, и убил кошку! Кошку!!! – Я был уверен, что у него сейчас начнется сердечный приступ.

– Я спас Рим! – заорал я. – В любом случае, огромную, богатейшую часть империи!

– Хватит этих фантастических измышлений! Несите сюда цепи!

– Одну минутку. – Юлия оттерла его в сторону и вышла вперед. Лицо у нее было бледное и осунувшееся. Она опустилась передо мной на колени и вытерла мне потное лицо концом своего шарфа.

– Деций, ты действительно убил кошку?

– Нет, конечно! – ответил я. – Я же люблю этих мерзких зверьков! Это сделал Атакс. Убил и свалил вину на меня. Это он виноват в том, что горожане взбунтовались, а у меня вот тут есть улики, чтобы предать суду этих заговорщиков!

Она поднялась на ноги и повернулась лицом к Кретику:

– Так почему бы тебе не выслушать его, может, узнаешь что-то новое?

– Выслушать его! Это же именно он устроил все беспорядки! Я уже слышал его! И с меня хватит! Я отдам его под суд за измену, и его сбросят с Тарпейской скалы*! А потом тело этого предателя протащат по улицам, подцепив крюком, и выкинут в воды Тибра!

Она и глазом не моргнула. Просто стояла прямо перед ним, ее лицо было всего в трех дюймах от его налившейся кровью физиономии, и голос ее не дрогнул.

– Квинт Цецилий Метелл Кретик, если ты не выслушаешь его, у моего дяди, избранного консулом Гая Юлия Цезаря, будет с тобой серьезный разговор, когда ты вернешься в Рим.

Кретик замер и, похоже, на пару минут забыл, как дышать. Краска сошла с его лица, и он рявкнул:

– Ведите его внутрь! – и, когда мы вошли в атриум, добавил: – Излагай! Быстро и кратко! И смотри, чтобы это было убедительно!

– Это война, – выдохнул я, теряя последние силы. Тут внезапно рядом появился Гермес с полной чашей вина, да благословят его боги! Я осушил ее одним глотком. – Война с Парфией. Переворот в Египте. А это – украденный свиток.

– Свиток! – заорал Кретик. – Ты устроил мятеж и смуту из-за кошки, а теперь хочешь устроить войну из-за какого-то свитка?!

Мне все это уже надоело. Встало поперек горла. Я ухватил свиток за один конец и раскатал его по полу. Он развернулся на всю длину, заняв атриум и даже кусок коридора, явив миру прекрасный греческий почерк, четкие и изящные чертежи. Рядом рассыпались остальные документы. Я поднял чашу, и Гермес взял ее и через секунду вернул, уже наполненную. Я потянулся к рассыпавшимся документам, собрал их и вручил Кретику.

– Это тайный договор между Ахиллой и Фраатом Парфянским. Они захотели свергнуть царя Птолемея и разделить между собой восточные римские провинции. Здесь не только окончательный текст договора, но и более ранние его наброски и черновики. – Пока Кретик изучал бумаги, я злобно оглянулся на остальных посольских чиновников, в напряженном молчании стоявших рядом. – А вы, подхалимы и прихлебатели, не думайте, что так легко избавитесь от долга в пять сотен денариев!

Кретик по мере чтения все больше и больше бледнел.

– Объяснись, – сказал он, наконец.

И я все рассказал и объяснил, быстро и вкратце, начиная с убийства Ификрата и кончая моим появлением здесь, у лестницы посольства.

К концу моего повествования кто-то подставил мне стул, а сам я быстренько опрокинул уже третью чашу вина.

– Ну, хорошо, – мрачно заявил Кретик. – Я, пожалуй, предоставлю тебе отсрочку. Несмотря на все твои безумства, ты, кажется, и впрямь сослужил нашей стране кое-какую службу. Пошли отсюда.

К этому моменту весь двор был уже заполнен огромным количеством дворцовых стражей, но мы чувствовали себя в безопасности позади шеренги римских морских пехотинцев. Я, пошатываясь, поднялся на ноги и встал рядом с Кретиком. Юлия не отходила от меня ни на шаг. В толпе римлян я усмотрел Фаусту. У нее был совершенно счастливый вид, как будто весь этот спектакль разыгрывался исключительно для ее удовольствия. Ахилла протиснулся сквозь строй своих солдат. Я ожидал, что он начнет шуметь, неистовствовать и угрожать, но я его недооценил. Он явно старался выиграть время, молчал и выжидал, решая, что делать дальше.

– Как ты думаешь, Деций, он пойдет на штурм посольства? – тихонько спросил Кретик, сохраняя при этом высокомерный и гордый вид, свойственный всем римским официалам.

– Не осмелится, – прошептал я в ответ, тоже держась надменно. – Это немедленно повлечет за собой войну, а он к ней не готов. Ему нужен союз с Парфией, а договор еще не доставили царю Фраату.

В задних рядах стражников возникло какое-то движение. У меня создалось впечатление, что в сторону посольства плывет корабль.

– А вот и Птолемей, – прошептал сквозь зубы Кретик. – Будем надеяться, он трезв.

Ахилла и его воины склонились перед правителем Александрии, когда огромные носилки были опущены на отмостку двора. С них спустили лесенку, и рабы раскатали длинный ковер, выкрашенный за чудовищные деньги тирским пурпуром. Когда Птолемей спустился на землю, оказалось, что он трезв и к тому же не один. Позади него шла его теперь уже беременная царица, за которой следовала нянька, тащившая на руках малыша Птолемея. А позади шли его дочери: Береника, Клеопатра с серьезным и торжественным видом и, последней, маленькая Арсиноя, держась за руку какой-то придворной дамы. Морские пехотинцы расступились, пропуская их, затем сомкнулись обратно, по-прежнему держа копья наперевес.

Все было ясно: Птолемей ставит себя и свою семью под защиту Рима. Когда он поднялся по ступеням наверх, Кретик молча вручил ему договор. Царь принялся его читать, а его семейство проследовало внутрь посольства. Прочитав текст, Птолемей повернулся к толпе.

– Ахилла, подойди сюда, – приказал он.

Мне следовало бы отдать должное этому человеку: никогда в жизни я не видел такого холодно-бесстыжего выражения лица. Он поднялся по ступеням походкой полностью уверенного в себе человека и низко поклонился.

– Что мой повелитель желал бы мне приказать? – осведомился он.

– Я требую от тебя объяснений, – проговорил Птолемей и развернул договор перед Ахиллой. – Ты хотел арестовать сенатора Метелла, когда он пытался доставить мне вот это. Можешь объяснить, почему?

– Конечно, мой господин. Он явно сошел с ума и представлял опасность и для самого себя, и для населения города. В Александрии сейчас неспокойно, и это опасно для римлян, вот я и хотел взять его под стражу – для его же безопасности.

– А как насчет этого документика? – Мягкости в голосе у правителя не прибавилось.

– Эти бумаги я вижу первый раз в жизни, – заявил он и в этот момент не кривил душой.

Птолемей глянул в мою сторону, приподняв бровь.

– Это его приспешник Мемнон готовил окончательный вариант договора вместе с парфянским послом Ородом и этим фальшивым святым пророком, Атаксом, который служил им писцом.

– Мемнона нашли убитым сегодня утром, – заявил Ахилла. – Что об этом известно сенатору?

– Это была честная схватка. Он затевал заговор против царя Птолемея и Рима. Он заслуживал смерти. Но действовал он от твоего имени, Ахилла!

Он изучил документ с издевательской серьезностью.

– Значит, он делал это без моего ведома. Я не вижу здесь ни моей подписи, ни моей печати, что свидетельствовало бы о моем участии в этом заговоре. Я буду протестовать, если кто-то сочтет мое имя, написанное чужой рукой, компрометирующей меня уликой.

– Приведите сюда парфянского посла! – приказал Птолемей.

– К сожалению, – заявил Ахилла, – господин Ород был обнаружен нынче утром мертвым поблизости от дворца. Как представляется, он истек кровью от небольшой раны на руке.

– Вздор! – заявил я. – Не такую уж глубокую рану я ему нанес! Тогда на полу осталось бы гораздо больше крови!

– А ты, оказывается, даром времени не терял и был здорово занят, прямо как гладиатор на мунера сине миссионе, – прокомментировал Кретик.

– А что ты ответишь, – спросил Птолемей, – если твой царь прикажет привести жреца Атакса?

– Мне сообщили, что он был убит во время утренних беспорядков. Ты же знаешь, мой господин, как такое происходит. Сперва толпа желает убивать римлян, а потом ей годится любой чужестранец. Как мне доложили, он был одет и побрит, как грек из Малой Азии, и никто не узнал в нем божественного Атакса. Эта большая трагедия.

Птолемей вздохнул.

– Ахилла, в южных номах возле первого порога восстание. Рынки на острове Элефанттина могут вспыхнуть в любой момент. Ты сегодня же, еще до наступления ночи, соберешь свои войска и выступишь на юг. Тебе запрещено будет возвращаться, пока я сам тебя не вызову.

Ахилла поклонился.

– Правитель! – протестующе вскричал я, когда Ахилла спускался по ступеням и уже начал лающим голосом отдавать распоряжения своим солдатам. – Этот человек представляет для тебя смертельную угрозу! Он затеял заговор против тебя и Рима! Он велел убить Ификрата, когда узнал, что тот в сговоре с другими правителями! Он заставил замолчать Орода и Атакса, прежде чем их арестовали и заставили говорить. Его следует за такое распять!

– У него очень влиятельная семья, мой юный Деций, – ответил мне Птолемей. – Сейчас я не могу принять против него должных мер.

– Я умоляю пересмотреть это решение, – продолжал настаивать я. – Вспомни, как поступали в подобных случаях твои предки! Они были жестоки и свирепы, они убили бы его на месте, а потом вырезали бы всю его семью, после чего отправились бы в эту далекую Македонию, нашли бы его родное селение и сровняли бы его с землей!

– Да, конечно, мир тогда был моложе и проще, чем сегодня. А теперь у меня и других проблем хватает. Я благодарен тебе за твою службу, но оставь вопросы управления государством мне. – Потом он повернулся к Кретику: – Господин посол, нам следует обсудить несколько весьма важных вопросов, и неплохо было бы сделать это наедине. Мне необходимо покровительство Рима. Я полностью выплачу возмещение всем римлянам Александрии, кто понес ущерб.

И они удалились во внутренние помещения посольства, и остальные члены миссии последовали за ними. Я остался стоять в одиночестве на верхней ступени крыльца, над толпой римлян, сбежавших из города и укрывшихся здесь. Ахилла закончил отдавать приказы и поднялся по ступеням ко мне, широко улыбаясь. Мне страшно хотелось выхватить меч, просто руки чесались, но я так вымотался, что он бы с легкостью отнял бы его у меня и им же меня и проткнул. Он остановился в шаге от меня со странным выражением на лице: это была пугающая меня смесь ненависти, удивления и мрачного уважения.

– Зачем ты все это сделал, римлянин? – спросил он.

Ну, ответить на это было просто.

– Тебе не следовало совершать убийство в священных пределах Храма муз, – ответил я ему. – Такие поступки злят богов.

Он все еще не сводил с меня пристального взгляда, словно и впрямь считал меня безумцем, потом резко развернулся на месте и пошел к своим солдатам. Вымотанный до предела, я повернулся и потащился в посольство. Они налетели на меня, едва я туда вошел.

Хохоча и улюлюкая, посольские чиновники свалили меня на пол и связали меня по рукам и ногам, словно я был подарком на какой-то зловещий праздник.

– Не думайте, что таким образом вам удастся избежать долга! – выдохнул я, слишком обессиленный, чтобы пытаться предпринять что-то еще.

– Не забудьте сунуть ему в рот кляп! – посоветовал Кретик.

В этот же момент у меня во рту оказалась какая-то вонючая тряпка, еще одной мне обмотали голову. Кретик подошел ближе и ткнул мне в бок носком сандалии.

– Деций, на тот случай, если ты гадаешь, откуда здесь взялись наши морские пехотинцы, сообщаю, что в порту отшвартовались наши боевые галеры «Нептун», «Лебедь» и «Тритон». Я послал туда приказ, чтобы «Лебедь» перешел в Царскую гавань, и вот туда-то ты сейчас и отправишься. Морские пехотинцы сейчас выйдут в город, им дан приказ устроить небольшой пожар в известном тебе имении Ахиллы; после чего наши триремы выйдут в море и отправятся на Родос. Именно туда они тебя отвезут.

– Прекрасное место, этот Родос! – проговорил Птолемей. – Только, пожалуй, немного скучное. Никаких войск, никакой политики. По сути дела, ничего, кроме школ и ученых.

– Может, станешь посещать там какие-нибудь занятия, Деций, – весело заметил Кретик, снова ткнув меня носком сандалии в бок. – Поучишься немного философии, а? – И они оба стали смеяться, да так, что у них выступили на глазах слезы.

Меня отнесли в гавань и забросили на корабль. Юлия, вся в слезах, провожала меня, держась за мои связанные руки, которые уже начали неметь. Всю дорогу она уверяла меня, что при первой же возможности приедет ко мне. Я не слишком радовался на сей счет, скорее всего, она желала познакомиться с тамошними учеными. Как я мог предположить, за ней тащился Гермес, нагруженный оружием и кувшином с вином. Он что-то бормотал себе под нос и ругался – раб уже страдал, лишившись сладкой и безмятежной жизни в Александрии.

Когда корабль начал отдавать швартовы, Кретик вышел на край пирса и прокричал мне напоследок:

– Если мы услышим, что Родос пошел ко дну, я буду знать, чьих рук это дело! Капитан, не развязывай его, пока вы не минуете Фарос!

К тому моменту, когда мы обогнули дымящий маяк, к востоку от города поднялись клубы дыма. Я так и знал – такое количество сухого дерева будет отлично гореть. И порадовался, что мы уже успели достаточно далеко отойти, чтобы не почувствовать вонь от горящих канатов из человеческих волос.

И вскоре Александрия скрылась из виду. Теперь я не увижу ее еще целых двенадцать лет, но когда вернусь сюда, то буду сопровождать Цезаря, а Клеопатра к тому времени уже станет царицей, и все эти события затмят это небольшое приключение, сделают его малоинтересным, а время сотрет краски этого долгого дня. И вот тогда я, наконец, смогу свести свои старые счеты с Ахиллой.

Все описанные выше события произошли в Александрии в 692 год от основания Рима[71], когда консулами были Метелл Целер и Луций Афраний.