SPQR IV. Храм муз Робертс Джон
– Откуда мне это знать?
– А тебе известно, – сказал я, изображая легкое опьянение, – что человека, по описанию похожего на тебя, видели в апартаментах Ификрата незадолго до его убийства?
– Ты меня в чем-то обвиняешь? – Его кожаная амуниция аж заскрипела, так он вдруг напрягся.
– Да просто делюсь с тобой некоторыми плодами своих расследований.
– Римлянин! – Он шагнул вплотную ко мне и буквально прошипел прямо мне в лицо: – Ты уже многим здесь надоел своей надменностью и тем, что суешь свой любопытный нос в наши дела. Египет вполне может обойтись без таких, как ты. А твое отбытие совсем нетрудно будет организовать.
– Что ты говоришь, Ахилла! – проговорил я. – Эдак тебя можно заподозрить в том, что ты недоволен проримской политикой царя Птолемея!
– Поосторожнее, сенатор! – буркнул он. – Против меня тебе не поможет ни хитрый удар, ни даже кестус.
Но я уже достаточно его подразнил, дальше заходить не следовало.
– Смотри! – сказал я, указывая на Атакса. – Спектакль начинается!
Ахилла отступил назад. Предстоящее зрелище было более важно для него, нежели наша вражда.
Жрец прошествовал из глубины храма как лунатик, привыкший разгуливать во сне. Руки он скрестил на груди, а его длинная кудрявая борода трепетала, словно он заранее пребывал в экстазе от предстоящего явления божества. Зрачки закатились, так что я мог разглядеть только белки, вероятно, именно этим объяснялось то, что шествовал он крайне осторожно и медленно. Наконец, он остановился перед нами, и все умолкли.
– Великий Баал-Ариман сейчас будет говорить с вами! – прокричал он. – Подойдите сюда, входите внутрь, вы, все избранные! – Он повернулся и все таким же неверным шагом удалился внутрь храма. Храмовые прислужники и жрицы быстренько отобрали избранных из толпы. Как ни странно, в храм попали и несколько римлян. Остальные с готовностью затопали следом за ними, и вскоре все внутреннее помещение храма было до отказа забито людьми.
Внутри пахло несколько лучше, чем в прошлый раз, когда я здесь был. К счастью, на голове бога уже не было того гнусного головного убора из бычьих тестикулов, а кровь с пола успели смыть. В воздухе стоял дым от тлеющих благовоний. Единственное слуховое окошко пропускало внутрь узкий луч света, который падал на пол как раз перед идолом. Единственными другими источниками освещения были несколько мигающих свечей да еле тлеющие курильницы.
Атакс остановился перед статуей и начал что-то распевать на незнакомом языке высоким, завывающим голосом. По крайней мере, я полагал, что это какой-то язык. А ведь это вполне могло оказаться бессмысленным набором звуков, выбранных исключительно из-за их странного и жуткого звучания, внушающего суеверный страх. Тут негромко вступили тамбурины и зазвенели колокольчики, и прислужники затянули тихими и низкими голосами, чуть ли не шепотом, какую-то монотонную песнь, состоящую точно из таких же непонятных слов.
– Надо будет повнимательнее приглядеться, будут ли у него двигаться губы, когда он заговорит, – тихонько сказал кто-то из посольских чиновников.
– Да как ты сумеешь это определить? – спросил Руфус. – Судя по его виду, рот у него давно сгнил и отвалился из-за проказы.
– Ш-ш-ш! – Это прошипели по крайней мере сто окружающих.
Нам, группе высокопоставленных римских чиновников, удалось держаться вместе, и теперь мы стояли немного в стороне от остальных, прямо перед Баал-Ариманом. Перед божеством возвышалась курильница, полная пылающих углей, от которой вверх поднималась тоненькая струйка дыма. Один из прислужников, низко кланяясь, протянул Атаксу маленькую серебряную чашу и тут же отошел назад. Жрец высоко поднял этот сосуд над головой и провозгласил, на сей раз по-гречески:
– О великий Баал-Ариман! Внемли молящимся тебе, обрати лицо свое к дрожащим и простершимся перед тобой! Снизойди к ним, как ты обещал! Одари их своим божественным откровением, выведи их на путь, тобой избранный! Великий Баал-Ариман, возвести нам истину!
С этими словами Атакс высыпал содержимое чаши в курильницу, и вверх вознесся столб дыма, резко запахло ладаном и еще какими-то благовониями. А сам жрец упал на колени и низко склонился перед идолом, прижимая чашу к животу. Сейчас луч света из слухового окна падал прямо на сверкающее дно сосуда.
Воцарилась полная тишина. Не думаю, чтобы хоть кто-то посмел дышать. Напряжение нарастало с каждой секундой, пока не стало напоминать натянутую до предела струну лиры, готовую вот-вот лопнуть. Мне казалось, что сейчас один-единственный смешок мог бы разрушить тщательно выстроенную мизансцену. Но тут – с безукоризненно выбранной точностью момента – бог заговорил:
– ЕГИПТЯНЕ! Я, БААЛ-АРИМАН, ОБРАЩАЮСЬ К ВАМ КАК НОВЫЙ ГОЛОС БОГОВ ЕГИПТА! Я ГОВОРЮ С ВАМИ ТАК, КАК ЭТО ДЕЛАЛИ ДРЕВНИЕ БОГИ АМОН, ГОР, ИЗИДА, ОСИРИС, АПИС И СЕХМЕТ, ТОТА, СЕБЕКА, АНУБИС, НУТ И СЕТ! Я ВЕЩАЮ ВАМ ГОЛОСОМ ХАПИ ВЕРХНЕГО НИЛА И ГОЛОСОМ ХАПИ НИЖНЕГО НИЛА, Я ГОВОРЮ ГОЛОСОМ СТОЛПА ДЖЕД[60] И ПЕРА МААТ[61]! Я ГОВОРЮ ГОЛОСОМ БОГОВ ГРЕЦИИ: ЗЕВСА, АПОЛЛОНА, АРЕСА, ДИОНИСА, ГЕРМЕСА, ГАДЕСА, АФРОДИТЫ, ГЕРЫ, АФИНЫ, ГЕФЕСТА, ПАНА. Я ГОВОРЮ ОТ ВСЕХ ФАРАОНОВ ЕГИПТА, ОТ БОГОВ АЛЕКСАНДРИИ, СЕРАПИСА И БОЖЕСТВЕННОГО АЛЕКСАНДРА!
И тут я с ужасом заметил, что губы этого идола и в самом деле начали двигаться! И я был уверен, что тут сработали вовсе не механические петли. Любая подобная грубая придумка сразу была бы замечена. Нет, клыкастый рот действовал как-то иначе, и его движения полностью совпадали с теми фразами, что он произносил. К тому же с каждым словом из его разверстых губ вылетали вспышки, подобные бледным молниям, словно слова бога можно было не только слышать, но и видеть. Я отлично понимал, что нам каким-то образом дурят голову, но волосы на затылке все равно встали дыбом. Я глянул на своих сотоварищей, гадая, неужто и я выгляжу столь же глупо, как они – у всех отвисли челюсти и глаза вылезли из орбит.
Многие из собравшихся в храме простерлись ниц. Береника не отставала от своих подданных, она лежала, уткнувшись в мраморные плиты. Юлия и Фауста стояли возле нее и выглядели озадаченными и пораженными. Ахилла взирал на них с самодовольной улыбкой на губах.
– СЛУШАЙТЕ И ВНИМАЙТЕ! – продолжал громогласно вещать этот жуткий бог. – ВНИМАЙТЕ МНЕ! Я ПРОВОЗГЛАШАЮ ДЛЯ ЕГИПТА ЗАРЮ НОВОЙ ЭРЫ! ГОР, БОГ СОЛНЦА, ВОСХОДИТ НАД ЕГИПТОМ! И ПРЕДВЕЩАЕТ НАСТУПЛЕНИЕ НОЧИ ДЛЯ ВАРВАРОВ!
– Для варваров! – фыркнул Руфус. – Это не мы варвары, а они!
– ЕГИПЕТ ПЕРВЫЙ СРЕДИ ВСЕХ НАРОДОВ МИРА. ЕГИПЕТ – САМАЯ ДРЕВНЯЯ СТРАНА МИРА. В ТЕЧЕНИЕ ТРЕХ ТЫСЯЧ ЛЕТ ЕГИПЕТ БЫЛ ЕДИНСТВЕННЫМ ЦИВИЛИЗОВАННЫМ ГОСУДАРСТВОМ ВО ВСЕМ МИРЕ. И ОН СНОВА СТАНЕТ ПЕРВЫМ НА НЕБОСКЛОНЕ! Я, БААЛ-АРИМАН, ПРОВОЗГЛАШАЮ И ПРЕДВЕЩАЮ ЭТО! И Я СНОВА И СНОВА БУДУ ГОВОРИТЬ СО СВОИМ НАРОДОМ! И ОНИ ДОЛЖНЫ ДОКАЗАТЬ, ЧТО ДОСТОЙНЫ ТОГО, ЧТОБЫ ВНИМАТЬ МОИМ СЛОВАМ!
На этих словах Баал-Ариман замолчал. Я с ужасом смотрел на собравшихся здесь людей. Многих била дрожь, другие так и остались лежать, подвывая и мотая головами. Некоторые выбежали из храма, чтобы сообщить добрую весть о возвышении Египта тем, кто не слышал нового пророчества. Остальные что-то бормотали себе под нос, бросая на нас, римлян, мрачные, враждебные взгляды.
– Думаю, сейчас нам лучше всего вернуться в посольство, – заявил Руфус.
Он, да и все остальные мои соплеменники имели довольно потрясенный вид, но я так и не заметил на их лицах благоговения или страха. Зловещий и угрожающий смысл этого божественного откровения – вот что беспокоило всех нас. Но прежде чем покинуть столь благочестивое место, мне следовало сделать кое-что еще. И проводив глазами римлян, я направился к Ахилле.
– Как ты думаешь, старина Баал-Ариман, когда говорил о варварах, для которых наступит ночь, имел в виду и македонцев? – спросил я.
Он улыбнулся, обнажив длинные острые зубы.
– Македонцы управляют этой благословенной страной со времен Александра. И теперь мы стали настоящими египтянами. Нет, по моему мнению, бог желает, чтобы отсюда прогнали властных римлян. Однако я всего лишь покорный слуга царя, так что разгадывать божественное пророчество должны жрецы, – и кивнул в сторону Атакса.
Сам же жрец валялся на спине, корчась и подергиваясь, изо рта у него шла пена. Серебряная чаша валялась рядом с ним, и падающий сверху луч света отражался от ее полированного блестящего дна.
– А теперь, римлянин, – продолжил Ахилла, – тебе и твоим друзьям лучше всего убраться отсюда. Мы, александрийцы, особенно когда собираемся вместе, очень подвержены эмоциональным взрывам. Если тут сочтут, что бог велел им изгнать римлян, я не поручусь за вашу безопасность.
– У тебя же добрая сотня солдат! И кто им может противостоять – этот сброд, что торчит снаружи?
Ахилла пожал плечами, и его амуниция угрожающе заскрипела.
– Наша обязанность – оберегать Беренику, а вовсе не компанию римских зевак, которые притащились вместе с нею, чтобы поразвлечься.
– В ее свите находятся две дамы-патрицианки, – напомнил я. – И они, несомненно, находятся под покровительством и защитой дочери Птолемея. – Мы оба обернулись в ту сторону, где Фауста и Юлия помогали ей подняться на ноги. Береника выглядела ненамного лучше жреца. Я и понять не мог, как за такое короткое время можно было так измазаться. Единственное, что мне приходило в голову, что храмовые прислужники не так уж усердно моют здесь пол.
– Конечно, я приложу все усилия, чтобы обеспечить безопасность почетных гостей дочери нашего царя, – заявил Ахилла. – Счастливого пути, римлянин.
Я повернулся к нему спиной и направился к Юлии.
– На улицах могут возникнуть беспорядки, – прошептал я ей на ухо. – Это настоящий заговор против Рима. Держись поближе к Беренике. Ахилла обещал, что обеспечит вашу безопасность, но нам, мужчинам, видимо, придется удирать.
Юлия нахмурилась.
– Но про Рим ведь не было сказано ни слова!
– Да. Все было очень невинно. На что ты готова поспорить, что по городу еще не распространились соответствующие слухи? Пока, дорогая. Увидимся во дворце Птолемея.
С этими словами я бросился бежать. Думаю, Юлия и Фауста будут в безопасности. Они одеты подобно гречанкам, и если им хватит ума не раскрывать рот, то в них никто и не заподозрит знатных патрицианок. А вот наши тоги, коротко остриженные волосы и бритые физиономии выдают нас с головой.
Выбравшись наружу, я увидел, что остальные члены нашей группы нетерпеливо машут мне, призывая поскорее забраться в носилки. Люди в толпе что-то бормотали, невнятно переговаривались и уже начали недобро поглядывать в нашу сторону. Конечно, ни один из них еще ничего не знал о содержании пророчества, и нам было это на руку.
– Залезай скорее, Деций! – крикнул мне Руфус.
Как только я устроился на подушках, носильщики начали продираться сквозь толпу.
– Ну, и что это такое было? – спросил кто-то из посольских. – И что это должно означать?
– Всего лишь то, что вы все должны мне по пятьсот денариев.
– Я протестую! – заявил кто-то. – Этот прокаженный божок вовсе не упоминал Рим!
– О нет, я говорил лишь о том, что пророчество провозгласит о переменах во взаимоотношениях Египта и Рима, – напомнил я. – И вы только что слышали, что Египет станет первым в мире. Это означает, что в стране, где нас совсем недавно осыпали розовыми лепестками, нас будут забрасывать гнилыми финиками!
– Ну, не знаю, этот божок был краток, а его пророчество слишком туманно… – ответил Руфус, пригибаясь, чтобы в него не попал комок верблюжьего навоза. – Я-то ожидал чего-то более существенного.
– Приходится быть кратким, когда устраиваешь подобные ритуальные спектакли и пытаешься обдурить такое количество народа, – сказал я. – Еще пара минут, и мы бы все догадались, в чем состоит трюк с движущимися губами этого идола.
– А действительно, как он это делал? – спросил посольский секретарь. – Зрелище было весьма впечатляющее!
– Вот это действительно представляет интерес. Нам ничего не остается, как это выяснить, – сказал я.
Люди в толпе уже начали тыкать в нас пальцами, а мы еще даже не выбрались на улицу.
– Я что-то не слышал ни единого призыва против Рима, – заметил секретарь.
Нужно отметить, что люди, занимающие подобные посты, давно привыкли слышать такие призывы по всему миру.
– Это потому, что никто из нас не знает египетского, – ответил я. – А храмовые прислужники между тем уже распространяют приукрашенную версию пророчеств Баала-Аримана.
– Кажется, ты подозрительно много знаешь, Деций, – брюзгливо пробурчал Руфус.
– Все, что для этого требуется, это немного ума, – ответил я ему. – И это дело лучше всего предоставить именно мне. Неужели эти носильщики не могут идти быстрее?
На нас еще никто не нападал, но вопли и угрожающие выкрики из толпы, а также град летящих в нас предметов становились все сильнее.
– Полагаю, что могут, – проговорил Руфус и начал что-то искать среди подушек. – Сейчас поглядим, тут где-то должен быть кнут…
При этих словах он вытащил длинный, как хорошая змея, хлыст, сплетенный из кожи носорога, перегнулся через бортик носилок и с силой взмахнул рукой, и хлыст описал в воздухе широкую дугу.
– А ну, пошли быстрее, вы, мерзавцы!
Как оказалось, Рыжий оказался не самым большим специалистом в обращении с хлыстом. При первом же взмахе он вместо рабов ударил себя. У него на спине наливался кровью узкий след, протянувшийся от левой ягодицы до правого плеча. Руфус отвалился назад, на подушки, завывая от боли, а мы так и не смогли удержать взрыв смеха.
– На редкость забавно получилось, – заметил посольский секретарь.
К тому времени толпа становилась все более враждебной. Мы уже выбрались на улицу и почти миновали Серапеум. До людей, скопившихся впереди, еще не донесли божественное откровение, но они, еще ничего не понимая, все равно перекрывали нам дорогу.
– Ну, вот, – услышал я где-то в глубине подушек. – Пора облегчать корабль. Всех рабов – выкинуть.
– Да никогда и ни за что! – взвизгнул Гермес. – Эта толпа готова сожрать любого, у кого римская прическа.
– Наглый ублюдок! – заявил тот же голос. – Надо бы его проучить, Метелл!
– А тебе надо бы протрезветь, – бросил я.
После чего взял кнут, перелез через бортик носилок и спустился по ступенькам лестницы, пока не оказался прямо над плечами носильщиков. Мой хлыст щелкнул в воздухе, его кончик издал громоподобный треск. Владеть кнутом я научился еще в юности у одного колесничего из «красной» команды.
– Мы уже идем так быстро, как только возможно, хозяин! – протестующе закричал тот носильщик, что задавал темп ходьбы.
– Тогда переходите на бег, – прошипел я сквозь зубы и щелкнул кнутом над головой толпы, скопившейся впереди. – Освободить дорогу! – проорал я. – Освободить дорогу величию Рима, вы, безмозглое стадо!
Я щелкал кнутом как ненормальный, и толпа перед нами начала редеть, и, наконец, удача оказалась на нашей стороне. Понятия не имею, куда подевались все горожане. Наверное, нырнули в двери или в окна. Никто так мгновенно не подчиняется сильной руке, как александрийцы, если только у них не закипит кровь.
Носильщики перешли на рысь, потом побежали, а я все продолжал размахивать кнутом, словно каждым взмахом сокрушал очередную гарпию. Римляне в носилках хлопали в ладоши и всячески поощряли меня выкриками. Так что я вскоре пожалел, что рядом с нами нет вторых носилок, с которыми можно было бы посостязаться в скорости. Обратно во дворец мы вернулись за рекордное время. Через какие-то четверть мили перед нами уже была пустая улица, поскольку почти все население города собралось в районе Ракхот, но эта пробежка доставила всем такое удовольствие, что никто не хотел замедлять бег носильщиков.
Когда мы оказались в безопасности, за воротами дворца Птолемея, наше средство передвижения чуть не опрокинулось, потому что носильщики справа разом рухнули на землю, кашляя и задыхаясь. Ну, что же, мы избежали всех возможных бед и теперь, уже в безопасности, спокойно сошли на дворцовые плиты.
– А я и не знал, что ты так здорово управляешься с кнутом, – с нескрываемым неудовольствием заметил Гермес.
– Никогда не забывай об этом, – посоветовал я.
Остальные римляне поздравляли меня и даже похлопали по плечу.
– Вы только не забудьте, что каждый из вас должен мне по пятьсот денариев, – напомнил я и отправился разыскивать Кретика.
Глава 9
Главы римской общины Александрии собрались в зале заседаний посольства, чтобы сообщить Кретику и остальным членам нашей миссии свои жалобы и опасения. Их было довольно много – по большей части купцы и торговцы. Раньше мы презирали этих торгашей, но теперь многие в Риме поняли, что это была сила, с которой следовало считаться. Состоятельные торговцы зерном составляли значительную часть самых влиятельных людей империи. Ростовщики были не менее сильны, хотя их, несомненно, не слишком любили. Но кроме купцов зерном, были здесь и люди, занимающиеся экспортом папируса и свитков, ведь ни для кого не секрет, что Египет практически единственный источник папируса, а Библиотека выпускает больше книг, чем любое другое учреждение в мире. Были здесь и торговцы слоновой костью, страусовыми перьями, экзотическими животными и рабами. Был среди них еще и человек, чьим единственным занятием был экспорт тончайшего песка для цирковых арен и амфитеатров всего римского мира.
– Господин мой посол, – начал их представитель – мужчина с огромным носом и лысой головой по имени, если не ошибаюсь, Фунданий, – ситуация в городе стремительно ухудшается, а если честно, становится просто невыносимой. Как только мы появляемся на улицах Александрии, нас, римлян, публично оскорбляют, забрасывают всякой дрянью, а наших жен обижают и обзывают всякими гнусными словами. Неужто вы намерены дожидаться открытых столкновений, не предпринимая никаких ответных мер?
– Каких мер вы ждете от нас? – осведомился Кретик. – Я всего лишь посол, а не проконсул. У меня нет военной власти, а стало быть, и легионов. Я не могу призвать сюда военную силу лишь потому, что вы занервничали. Смею вам напомнить, что Египет – это независимое государство, друг и союзник Рима. Я доведу вашу информацию до сведения царя, но это все, что в моих силах. Я также направлю сообщение в Сенат, в котором опишу создавшееся здесь положение.
– Да какое дело этому ублюдочному царьку до нашего благополучия?! – издевательским тоном возопил Фунданий. – И какую пользу может принести твое сообщение Сенату? Если ты даже отошлешь его сегодня, оно доберется до Рима, когда нас всех тут перережут, прямо в постелях!
– Если тебя это успокоит, массовое убийство римских граждан наверняка побудит Сенат предпринять активные действия, – услужливо добавил я.
– Это неслыханно! – завопил Фунданий. – Нас совершенно перестали здесь уважать, это египетское быдло над нами издевается! Над нами, римскими гражданами!
– Уважаемый, – перебил его крики Кретик, – ты ведь ростовщик, а людей твоей профессии везде ненавидят. Ты еще должен быть благодарен, что тебя за столько лет так и не распяли на кресте!
– Тебе легко говорить! – горестно воскликнул Фунданий. – Вы, патриции, можете пребывать в полной безопасности здесь, во дворце, объедаясь и наслаждаясь жизнью, тогда как мы, те, кто действительно заботится о благе империи, подвергаемся всяким опасностям!
– Для твоего сведения могу сообщить, – проговорил Кретик, – род Цецилиев – плебейский, а не патрицианский. Могу также признать, что мне не доставляет никакой радости тот факт, что мои предки занимались ростовщичеством и сбором налогов.
Тут поднялся еще один купец, поставщик свитков. Это был высокий мужчина весьма величественного вида.
– Господа, это никуда не годится. Нам не следует вновь заниматься столкновениями времен Гракхов[62], когда опасность грозит нам извне. В любом случае это не конфликт между Египтом и Римом, а, как мне видится, результат зловредных действий религиозного мошенника из Малой Азии. Уважаемый посол, неужели высокоуважаемый Птолемей не в силах ничего сделать с этим человеком? Своими так называемыми божественными откровениями он может настроить против нас толпы темных и невежественных людей, а это невыгодно ни Александрии, ни Риму.
– Вот, по крайней мере, хоть один из вас говорит дело, – проворчал Кретик. – Ситуация в данный момент очень деликатная. Царь Птолемей и хотел бы принять какие-то меры, но опасается, что здешние мятежные настроения распространятся и на провинциальные номы, что приведет к полномасштабной гражданской войне. Луцилий и Помпей годами держали свои легионы в Азии, практически рядом с Египтом. И египтяне вынуждены были вести себя тихо. Но в данный момент все римские военные силы, что сейчас находятся в боевой готовности, направлены в Галлию, где зреет мятеж. Так что пройдет немало времени, прежде чем мы будем в состоянии вмешаться в египетские дела.
Эти слова произвели на делегацию отрезвляющее впечатление. Мы все в этой комнате были римлянами, а это означает, что мы рассматриваем все проблемы в мировом масштабе, а уж только потом думаем о личном.
– А как насчет войск Гибриды Антония в Македонии? – спросил кто-то.
Кретик сердито засопел.
– Прежде всего, македонцы его бьют. Согласно последним сообщениям, его еще не сняли с должности командующего. Сейчас скверное время года для перевозки легионов морем, а дорога по суше слишком длинна.
– Что же нам тогда делать? – спросил все тот же купец.
– Если вас так пугает сложившаяся ситуация, поезжайте отдохнуть, – предложил Кретик. – Сейчас вполне можно позволить себе уехать из Александрии. Например, на Кипр или на Родос, да и Крит ничуть не хуже. Заберите с собой семьи, а дела оставьте на усмотрение своих вольноотпущенников.
– Но мы не можем просто так взять и уехать! – запротестовал Фунданий. – Мы владеем значительными состояниями. А наши дома и склады в наше отсутствие будут разграблены и сожжены. Наши вольноотпущенники по большей части римляне, и их тоже перебьют!
– Господа, – перебил купцов Кретик, – нет никаких причин так тревожиться. Может случиться и так, что обстановка в городе переменится и вскоре все успокоится. Я попробую убедить царя принять меры против этого нелепого культа.
Он встал, и на этой весьма неудовлетворительной ноте собрание закончилось.
– А что, Птолемей действительно предпринимает какие-то меры? – осведомился я, когда мы с братом остались вдвоем.
– Да что может сделать этот флейтист? – вопросом на вопрос ответил Кретик. – Он отказывается верить, что это, так сказать, пророчество может привести к серьезным беспорядкам. Как я слышал, он приказал Беренике прекратить всякое общение с Атаксом, но я сильно сомневаюсь, что эта безмозглая дура с должным вниманием относится к распоряжениям старого пьяницы.
– Ты сообщил ему об этом арсенале боевых машин на озере?
– Да, я сделал это. И я тут же выяснил, что он вообще ничего об этом не знает и настаивает на том, что Ахилла – самый преданный из всех его слуг. Есть тут и еще одна странность…
– Какая?
– Ну, всякий раз, когда речь заходит об Ахилле, у него сразу же становится такой вид, словно он говорит о человеке, который его страшно пугает.
– Ахилла крайне амбициозен и самоуверен. Даже юная Клеопатра говорит, что и он, и Мемнон ведут себя нагло, а ей ведь всего десять лет. Как ты считаешь, у Ахиллы есть шансы совершить государственный переворот?
Кретик некоторое время раздумывал.
– Египтяне крайне не любят перемен. Сам подсчитай, сколько лет ими правят Птолемеи, хотя они терпеть не могут, когда ими управляют чужестранцы. Но куда им деваться? До македонцев ими правили персы и даже нубийцы. Завоевание Египта Александром стало для них не таким уж плохим решением проблемы, поскольку они считали его богом. В любом случае они теперь уже свыклись с Птолемеями и вряд ли захотят видеть на египетском троне кого-то другого. А Ахилла для них – еще один македонский выскочка. Даже если он женится на одной из дочерей царя, они не признают его в качестве законного правителя.
– А поскольку в номах зреет мятеж, то страна легко может развалиться на части в результате гражданской войны.
– И все это свидетельствует против того, что этот солдафон планирует захватить власть, не так ли? – спросил Кретик.
– Если бы Ахилла сумел создать себе репутацию великого полководца, – продолжал я рассуждать, – то стал бы для египтян более приемлемой кандидатурой на царский трон. И в этом случае он пойдет войной на Рим, больше не на кого. Вспомни, сколько наших последних войн началось с того, что местное население восстало против нас!
– Ты прав, с этого начиналось большинство наших войн, – признал Кретик.
– Так было с Митридатом и со многими другими. Такое положение может ускорить войну в Галлии. Какой-нибудь местный царек, или вождь, или кто угодно еще начнет рассылать по стране своих подстрекателей, чтобы возбуждать ненависть в отношении местных римлян – а это не трудно сделать, даже тогда, когда население сыто и всем довольно. И что за этим последует? Мятеж и массовая резня. И к тому моменту, когда люди, наконец, придут в себя и начнут соображать, будет поздно – они уже ведут войну против Рима, и у них нет иного выбора, кроме как поддерживать того лидера, который сам же затеял всю эту глупость.
– Весьма эффективный прием, – согласился Кретик. – Римская публика всегда выступает за войну, когда какие-нибудь варвары вырезают римских граждан. Если бы Египет не был столь богат и привлекателен, я бы и сам был не против быстрой войны и его завоевания. Но сейчас для этого неподходящее время. В Македонии мы потерпели фиаско, да еще готовимся к войне в Галлии. Даже римские легионы нельзя пополнять до бесконечности, к тому же после войны у нас будет слишком много ветеранов, которых придется наделять землей.
– Тогда тебе ничего не остается, как переубеждать Птолемея, – посоветовал я. – Если он боится Ахиллы, то, возможно, не слишком расстроится, если этот человек исчезнет со сцены.
– Что это ты такое предлагаешь? – требовательным тоном осведомился Кретик.
– Всего лишь ликвидацию одного солдафона, доставляющего сплошные хлопоты и ведущего какие-то тайные делишки. Это же гораздо предпочтительнее, чем беспорядки, гражданская война и вторжение извне.
– Что ты такое говоришь, Деций! Вот уж никогда бы не стал считать тебя способным на убийство! – в его голосе звучало нечто, что здорово напоминало семейную гордость.
– Тут не будет никаких тайных игр, – ответил я. – Теперь между мной и Ахиллой открытая война, и победит в ней сильнейший.
– Сказано в лучших традициях истинного римлянина, – посмеиваясь, заметил Кретик.
Вернувшись к себе, я приготовился к вылазке в город. Прежде всего выложил оружие: кестус, кинжал и меч. Я решил не брать с собой довольно длинный гладиус*, обычный для легионера, который я всегда носил в строю. Вместо него я выбрал очень хороший короткий меч, каким предпочитают пользоваться некоторые гладиаторы. Он был на четверть короче легионерского, легкий, с сужающимся к рукояти клинком и отлично подходил для колющего удара, а лезвия были так остры, что можно было лишиться глаз, лишь взглянув на них.
– Ты никак и впрямь решился выйти на улицы города, да? – спросил Гермес.
Это было очень трогательно с его стороны – так заботиться о сохранности моего тела.
– Это будет вполне безопасно, – я усмехнулся. – Пока я не в римской тоге и не произнес ни слова на латыни, никто не обратит на меня внимания.
Во время предыдущих путешествий по реке я приобрел кое-какую очень приличную одежду для пустыни, она отлично защищала от солнечных лучей. У меня был прекрасный полосатый плащ с капюшоном, который закроет мою короткую стрижку. Я сбросил римские сандалии и сунул ноги в легкие сапоги из верблюжьей кожи, в каких предпочитают ходить караванщики.
– А завещание составил? – спросил Гермес. – Где в случае твоей смерти ты даешь мне свободу?
– Если я когда-нибудь составлю такое завещание, то до конца жизни не смогу спокойно заснуть и буду доживать в вечном страхе. Не беспокойся, я вернусь целым и невредимым.
Вообще-то я уже давно составил это самое завещание и даже зарегистрировал его в храме Весты, предусмотрев в нем вольную всем своим рабам и завещав им кое-какие деньги. Только вот никогда не следует демонстрировать прислуге, что вы хоть немного смягчились характером.
Спрятав оружие под одеждой, я накинул сверху длинный плащ жителя пустыни. Я поборол искушение затемнить себе кожу. Подобные ухищрения редко срабатывают, ими мало кого можно обмануть, скорее, наоборот, с ними мое инкогнито легче будет раскрыть. Говоря по правде, люди со светлой кожей не так уж редко встречаются на Востоке, особенно если вспомнить греческих и прочих наемников, что раздвигали границы Персидской империи, или неукротимые армии Александра и такие же многонациональные армии диадохов, в которых в последние двести лет сражались, например, даже галлы из Галатии. Мое лицо с его типично римскими чертами вряд ли привлечет чье-то внимание, пока я буду хранить молчание. К тому же, на греческом я переговорю даже тех, кто родился на этой земле.
– Ну, тогда желаю удачи, – сказал Гермес.
– К вину не прикасайся, – предупредил я его напоследок.
Выйдя на улицу, я сделал над собой усилие, чтобы хоть немного изменить гордую походку истинного римлянина. Это было не особенно трудно, так как люди пустыни тоже держатся очень прямо, но двигаются они гораздо медленнее. Мы-то привыкли к бодрому и быстрому солдатскому шагу легионера, тогда как они выбирают темп ходьбы, более удобный при жаре. Конечно, оставалась опасность встречи с настоящими жителями пустыни, которым вдруг захотелось бы заговорить со мною, но и такая вероятность оставалась не слишком большой. В этих засушливых районах мира говорят на многих разных языках, и я всегда могу притвориться, что владею каким-нибудь другим диалектом. В любом случае, люди пустыни обычно весьма надменны и кичливы, они редко снисходят до того, чтобы приветствовать кого-то из другого племени.
Я шел медленно и осторожно, словно торговец, уже распродавший все товары и теперь решивший немного поглазеть на городские достопримечательности, прежде чем снова оседлать верблюда и двинуться с караваном домой. В таком городе, как Александрия, подобные субъекты практически незаметны, а именно этого я и добивался.
Сейчас на городских улицах по большей части было спокойно, разве что, может быть, немного неуютно. Из всех встреченных лишь немногие были египтяне, да они и не выглядели подходящим материалом для буйствующих толп.
А вот в Ракхоте все было иначе. Здесь так и чувствовалось страшное напряжение. Люди разговаривали приглушенными голосами, вместо обычной веселой и громкой болтовни слышалось приглушенное бормотание. Мне казалось, что достаточно лишь одного язычка пламени, чтобы все вокруг вспыхнуло. Местные жители старались обходить чужестранцев, и вообще было похоже, что в любой момент здесь могла вспыхнуть драка. Я уже не раз видел подобное в других странах. Точно такие же настроения я наблюдал в Галлии, хотя нам и удалось хотя бы на время навести там порядок и восстановить спокойствие.
Сейчас я лишь присматривался, пробовал обстановку на вкус, но не забывал, что передо мной стоит совершенно иная цель, а ее воплощение связано с определенным риском. Чувство опасности приятно будоражило кровь. Очень скоро я уже стоял на ступенях храма Баала-Аримана.
Его двор был запружен людьми, которые словно чего-то ждали. Притворяясь простым зевакой, я, особо никем не замеченный, поднялся по храмовой лестнице и нырнул внутрь.
Как я и ожидал, во внутреннем святилище никого не было. Здесь вообще не принято без дела шляться по храмам. Когда приходит время очередных религиозных ритуалов, сюда являются жрецы, а в остальное время помещение пустует. Поэтому столпотворение народа во время пророчества было исключением из правил.
Луч света по-прежнему освещал маленькую площадку перед уродливым идолом. Стараясь не выходить на свет, я обошел вокруг и только после этого приблизился к статуе на расстояние вытянутой руки. Огляделся по сторонам, убедился, что за мной никто не наблюдает. Протянул руку и ухватил идола за нижнюю челюсть. Она не поддалась, и неудивительно: она была вырезана из камня. Но, несмотря на свое маленькое открытие, я все же почувствовал нечто странное. Наклонившись поближе, я прищурился, стараясь рассмотреть то, что так привлекло мое внимание.
Возле отвратительных, казавшихся сгнившими губ идола тянулись какие-то выступающие каменные рубцы. Создавалось впечатление, что скульптор был излишне задумчив и решил сделать рот в двух местах, но потом передумал, а свои, так сказать, «наброски» так и оставил на месте. Я провел пальцами по львиным зубам и обнаружил, что заботливый творец вырезал их по два ряда с каждой стороны. Причем те, что могли видеть поклонники этого божка, были гораздо длиннее. А перед ними торчали более короткие зубы, установленные сомкнутыми рядами, словно легионеры в боевом порядке. Я ощупал внутренность рта. Язык оказался странным образом собранным в складки, а нёбо было выкрашено в черный цвет. Почему в черный? Чтобы свет от него не отражался?
Я посмотрел на пятно света – как я понял, именно в этом месте Атакс стоял на коленях, сложив руки на животе. И что он при этом делал? Держал в руке серебряную чашу. Почти такую же чашу, какие я видел в кабинете Ификрата.
Я опять обошел статую и прямо за ней обнаружил стол, на котором стояли ящики с благовониями и серебряная чаша. Я взял ее и вернулся обратно к пятну света. Еще раз быстро огляделся в поисках соглядатаев, опустил чашу пониже и направил отраженный ею луч света на лицо Баала-Аримана. И очень медленно начал менять положение луча, так, чтобы он двигался по каменным губам идола. И тут я оценил искусство резчика: рот божка начал беззвучно шевелиться, как ни странно, не издавая ни звука. Но откуда брались те вспышки света, которые, как нам всем казалось, исходили прямо изо рта? И в этот момент перед лицом статуи поднялась белесая струйка дыма от горящих благовоний, отразив луч света. В серебряной чаше тоже были благовония, и Атакс высыпал их в курильницу, прежде чем опуститься на колени. Вот так, все элементы этого представления были тщательно спланированы, все эффекты заранее предусмотрены.
– Что ты здесь делаешь?
Я чуть не выронил чашу и резко повернулся. Это был Атакс в сопровождении парочки темнокожих храмовых прислужников. Никогда не следует слишком увлекаться своей работой, какими бы потрясающими ни были ее результаты.
– Да я тут восхищаюсь твоими трудами. Отличная работа, прими мои поздравления.
– Не имею представления, о чем ты толкуешь. Но ты оскверняешь своим присутствием святое место! И почему это ты, римлянин, одет как какой-то простой караванщик?
Интересно, почему восточный акцент Атакса каждый раз пропадает, когда он начинает заметно нервничать?
– На улицах нынче небезопасно, особенно для римлян. – Я незаметно оглянулся, ища путь скорейшего бегства. – Это результат предсказаний твоего бога.
Брови Атакса взлетели вверх в притворном удивлении.
– Но мой бог не упоминал римлян!
– В этом не было никакой нужды. Твое обращение все и так прекрасно поняли.
– Ты говоришь загадками. И тебе не следует здесь оставаться. Ступай отсюда, пока еще жив.
– Ты что это, угрожаешь мне, мошенник с Востока? – угрожающим тоном осведомился я.
Атакс улыбнулся, положил руку на грудь, расставив пальцы, и поклонился.
– Да как может убогий жрец из Малой Азии представлять угрозу для посланца могущественной Римской республики?
– Сарказм оставь тем, у кого имеются мозги и способность ими пользоваться.
Он повернулся к своим сопровождающим:
– Дети мои, изгоните его отсюда.
И те двое двинулись ко мне, широко расставив руки.
Я никогда бы не стал считать себя воином, профессионально владеющим клинком, однако всегда гордился навыками, приобретенными в уличных драках. Когда тот, что подходил справа, приблизился, я уложил его хорошим ударом левой, дополнительную силу которому придал мой кестус. Храмовый служка рухнул на пол с раздробленной челюстью.
Второй, видимо, считал себя отличным борцом и изобразил классический прием, пытаясь бросить меня через бедро. Но я упредил его, всадив острие кинжала в его левую подмышку. Он отскочил назад, завывая от боли. Я не хотел осложнять и без того ухудшающуюся ситуацию еще и убийством, что, как я полагаю, явилось демонстрацией удивительной сдержанности с моей стороны. Я вполне мог бы выхватить меч и без труда прикончить их обоих.
А Атакс уже начал орать, призывая стражу, и храмовых служек, и жриц, а еще и легионы преданных верующих, прийти и изрубить на куски наглого римлянина. Я понял намек и, почтя за благо немедленно исчезнуть, как на крыльях понесся вон из храма Баала-Аримана, на ходу пряча свое оружие под плащ. Атакс бросился за мной в погоню, но его длинные, тяжелые одежды не позволили ему меня догнать. Я успел скатиться по ступеням и рвануть в сторону боковой улочки, прежде чем он выбрался из святилища. Люди, мимо которых я пробегал, находились слишком далеко от развернувшихся событий, чтобы расслышать вопли своего пророка, и лишь моргали, провожая меня удивленными взглядами. Но, тем не менее, я уже слышал за спиной шум погони.
Александрия, как я успел убедиться, не самое лучшее место, чтобы легко отделаться от преследователей. Тут везде и повсюду прямые и широкие улицы. В моем любимом Риме все иначе. Это же не город, а настоящий муравейник! В Риме столько кривых улочек и узких переулков, что достаточно всего нескольких шагов, чтобы убраться с глаз тех, кто жаждет твоей крови. Я в свое время не раз убегал от разъяренной толпы, от наемных убийц и даже от парочки ревнивых мужей, так что отлично знал, что лучший способ сбросить с хвоста преследователей – это пропасть из виду самому. В конце концов, если сам не знаешь, где очутился, то откуда они узнают, где тебя искать?
Но в Александрии все иначе. К счастью, я с самого начала далеко вырвался вперед. Я постоянно сворачивал на боковые улицы и ни разу не пробежал больше одного квартала по прямой. К моему огромному облегчению, мой беспорядочный путь привел меня на Соляной рынок. В этой части мира торговля солью – монополия караванщиков, доставляющих ее брусьями на верблюдах из Мертвого моря в Иудее. Среди таких же, как у меня, длинных плащей с капюшонами я буквально растворился в толпе. Конечно, моя одежда была намного чище, чем у жителей пустыни, но заметить это можно было только с близкого расстояния.
Я нырнул в густую толпу, перешел на шаг и начал притворяться, что интересуюсь ценами на соль. Покупателей было много, рынок был битком забит, так что когда свора, посланная Атаксом – по большей части бритоголовые храмовые прислужники, – оказалась здесь, они упустили даже малый шанс меня найти. Один из них схватил какого-то кочевника и рывком стащил у него с головы капюшон, и только тогда понял, какую страшную совершил ошибку. Кочевники – народ гордый и весьма чувствительный, они считают смертельным оскорблением, когда к ним прикасается какой-нибудь чужестранец. Вот и этот возмутился, выхватил из-за пояса короткий кривой нож и полоснул прислужника по физиономии.
Люди пустыни решили, что на них напали, и я не могу их за это корить, поскольку и до моей вылазки обстановка была напряжена до предела. И, конечно же, свора, спущенная Атаксом на мою поимку, понятия не имела, кого им ловить. Скорее всего, они решили, что жрец велел им нападать на всех встречных, одетых в плащи людей пустыни. Именно подобные недоразумения, такие вот, как это, и оживляют повседневную жизнь города, так что очень скоро на Соляном рынке бушевала полномасштабная драка. Так обычно и начинаются городские беспорядки. Приверженцев Атакса было больше, но лишь немногие из них были чем-то вооружены, если не считать посохов, тогда как ни один взрослый мужчина-кочевник никогда не входит в город без оружия. У всех имеются кинжалы, у некоторых мечи или сабли, а многие носят с собой даже копья, опираясь на них, как на посохи.
Запахло хорошим кровопролитием, и я решил, что мое присутствие здесь будет излишне, хотя до этого никогда не упускал шанса полюбоваться подобным зрелищем. Я тихонько проскользнул на боковую улицу и направился обратно во дворец. Мне пришлось заставить себя шагать медленно и спокойно. Теперь меня уже никто не преследовал, и я не хотел привлекать внимание окружающих. Проходя мимо македонских казарм, я заметил, что солдаты поспешно строятся, на ходу напяливая доспехи. До меня донеслось несколько громких, лающих команд, и стражи быстрым шагом направились в сторону Ракхота. По всей видимости, к ним уже примчался гонец, сообщивший о беспорядках на Соляном рынке.
Уже приближаясь ко дворцу, я зашел в маленький парк и стащил с себя плащ. Закатал в него свое оружие и засунул все свое барахло под мышку. Таким образом, я прошел через ворота, одетый лишь в тунику, ответив на приветствие стражи, и направился прямо в посольство. Добравшись до своих апартаментов, я убрал плащ вместе с оружием и постарался придать себе невинный вид.
Приказ Кретика явиться к нему не заставил себя долго ждать.
– Деций, тебя видели, когда ты утром выходил из дворца, одетый почему-то как кочевник из пустыни. А только что я получил сообщение, что караванщики, привозящие сюда соль, и толпа египтян затеяли жуткую драку и что туда направили войска, чтобы восстановить порядок. Это не может оказаться простым совпадением. Что ты там натворил?
– Мне нужно было кое-что разузнать и проверить некоторые мои догадки. – И я рассказал ему обо всем, что мне удалось обнаружить.
– Значит, ты хочешь сказать, – начал Кретик с тем страдальческим выражением лица и таким же голосом, каким вышестоящие начальники устраивают выволочку подчиненным, – что затеял эти детские игры с переодеванием, выбрался в город и устроил там сущее безобразие, вылившееся в общественные беспорядки, только для того, чтобы доказать самому себе, что какой-то чужестранец, продувной фигляр, проделал дешевый трюк?
Нет таких слов, хоть написанных на табличке, хоть произнесенных вслух, чтобы должным и точным образом описать его речь, которая началась почти шепотом, но с каждым словом обретала все большую и большую громкость, пока почти не дошла до визгливого крика.
– Тут дело не только в этом, – продолжал я настаивать на своем. – Во-первых, я вовсе не понуждал этих идиотов нападать на кочевников. В любом случае, я уверен, что говорящего идола придумал и изготовил вовсе не Атакс. Это сделал Ификрат Хиосский. Он как раз исследовал свойства отраженного света, работая с вогнутыми зеркалами, точно такими, как та чаша, из которой Атакс высыпал благовония. Я бы нипочем не удивился, узнав, что это он сконструировал систему трубок или чего-то там еще, которая транслировала и усиливала голос этого бога.
– Да что ты так зациклился на этом ученом греке?! И это тогда, когда на нас свалилась куча проблем, когда римско-египетские отношения катятся в пропасть, а нас в ближайшее время ожидают мятежи, ты все еще занимаешься убийством этого греческого математика?!
– Дело теперь уже не только в нем, – ответил я, – а в том, над чем он работал, что у него было на уме! Все, что сейчас здесь происходит, каким-то образом связано с Ификратом, и именно из-за этого его и убили!
– Деций, твои фантазии год от года становятся все более и более дикими! Мы-то надеялись, что в Александрии ты не угодишь ни в какие неприятности, но ты умеешь их находить везде и повсюду, даже если бы тебя заперли в храме Марса!
Подобно большинству моих знакомых, он не обладал способностью собирать улики и свидетельства в единую доказательную базу и не умел представить себе ход происшедших событий. По сути дела, я единственный во всем моем окружении, у кого такая способность имеется.
– Деций, – продолжал Кретик, – я хочу, чтобы ты забыл про этого грека. И сосредоточился на содействии мне, а это означает утихомирить римскую общину в Александрии, ты должен их успокоить, загасить их страхи и опасения. И еще ты обязан вести себя более уважительно по отношению к Птолемею и его семейству. Ты не должен заниматься расследованием убийств. Ты не должен приближаться к Атаксу и к его храму. Ты должен избегать любых контактов с Ахиллой. Тебе все понятно?
– Абсолютно все, мой господин, – кивнул я.
– Ты согласен придерживаться моих правил?
– Полностью согласен.
Он долго смотрел на меня изучающим взглядом.
– И все равно я тебе не верю.
– Ты меня обижаешь, господин.
– Убирайся, Деций. Как бы мне хотелось подольше ничего про тебя не слышать!
Я вышел, довольный, что так легко отделался. Вернувшись в свои апартаменты, я обнаружил, что мои приключения еще не закончились. Гермес вышел ко мне с маленьким запечатанным свитком в руке.
– Девушка-рабыня приходила к нам еще утром и принесла вот это. Сказала, что это чрезвычайно важно и что ты должен немедленно это прочесть.
– Ты знаешь эту девушку?
Гермес пожал плечами:
– Да это просто еще одна маленькая гречанка.
– Она сказала, кто ее хозяин?
– Она вообще ничего не сказала, кроме того, что я тебе уже передал. Отдала мне письмо и убежала.
Читать бесплатно другие книги:
