Правитель страны Даурия Сушинский Богдан

22

– Разговор на полсамокрутки, ваше превосходительство, – произнёс начальник личной охраны атамана штабс-капитан Фротов, как только Семёнов вышел из ресторана. Он знал, что три квартала, отделявшие ресторан «Белый орел» от отеля японской военной миссии, в котором за главкомом все еще сохранялся генеральский люкс, Семёнов предпочитает преодолевать пешком, и его как телохранителя это всегда беспокоило.

– Что там у тебя случилось, на твои «полсамокрутки», унтер-офицер? – уловил его нетерпение атаман.

Фротов все еще пребывал в роли водителя и носил унтер-офицерские нашивки. Лишь очень немногие белые офицеры, да еще – в отделе разведки Квантунской армии, помнили, что на самом деле он является офицером «семёновской контрразведки», довольно сносно владеющим японским и китайским. А недавно, всего месяц назад, Семёнов произвел его в штабс-капитаны.

– У меня – ничего. Считаю, что случилось у вас, поскольку объявилась Сото.

– Что ты сказал?!

– Говорю, японка ваша неожиданно объявилась.

Фротов не мог не заметить, как глаза генерала вдруг наполнились радостным изумлением. В принципе, это обветренное, огрубевшее, потерявшее способность преображаться под влиянием каких-либо эмоций лицо и на сей раз должно было бы сохранять суровую нордическую невозмутимость. Тем не менее оно изменилось.

– Где… она, в соболях-алмазах?!

– В отеле, ваше превосходительство.

– У меня в номере?!

– У неё теперь свой номер и тоже… почти генеральский.

– Тогда какого дьявола?! К отелю, – ворвался Семёнов в салон автомобиля. – Не тяни! Пристрелю, как собаку!

– Да, тут езды-то на полсамокрутки, господин генерал. Странно только, почему она опять появилась? – как бы вслух размышлял штабс-капитан, не рассчитывая на ответы главкома. – Когда в прошлый раз она исчезла, казалось, навсегда.

– Кому это казалось, что «навсегда»? – возбужденно спросил атаман. – Тебе, что ли?

– И мне тоже.

– Лично я даже мысли такой не допускал, штабс-капитан. Тебе не дано знать, какая она женщина, в соболях-алмазах!

– Достаточно того, что я уже знаю её как японскую контрразведчицу. Хотя слышно, якобы кемпейтай арестовала её за связь то ли с советской, то ли с английской разведкой, и даже вроде бы… Но потом вдруг появился другой слух…

– Так ведь они эти слухи сами и распускали.

– Как и следовало предположить.

– На самом деле её готовили в особой разведшколе, расположенной где-то на острове Осима, – жестко уведомил его Семёнов. И штабс-капитан был крайне удивлен его реакцией, поскольку до сих пор атаман ни разу не пытался хоть как-то развеивать ни один из самых мрачных слухов относительно судьбы этой японской красавицы.

– На Осиме, значит? – спросил Фротов, как будто место её подготовки имело сейчас какое-то принципиальное значение.

– А потом проходила спецподготовку на курсах при Токийском университете, уже в качестве сотрудницы министерства иностранных дел. Вот все, что пока удалось узнать о ней.

– Разведка под дипломатической крышей… Да, эта самурайка сумеет.

– Можешь не сомневаться, энерал-казак. – В словах атамана сейчас явно сквозила гордость за способности своей возлюбленной. – Она как раз многое сумеет, в соболях-алмазах.

– Но только она шпионит за вами.

– И за мной – тоже, коли велено, – спокойно воспринял это Семёнов. – Кстати, не забывай, японская контрразведка дружественна нам.

– Именно потому приходится работать против неё особенно старательно.

– Попридержи-ка язык, Фротов, а то потеряешь вместе с папахой.

Однако угроза атамана штабс-капитана не смутила. Прирожденный разведчик, он прекрасно понимал: именно в минуты, когда атаман возбужден, можно выжать из него все то, чего нельзя было узнать по поводу Сото за многие предыдущие дни.

– Насколько мне известно, до сих пор квантунцы, вроде бы, не очень охотно допускали к «дипломатической разведке» женщин. Тем более японки мало приспособлены к такой работе. Раскручивать своих клиентов на сексуальном поприще – в этом они, понятное дело, мастачки.

Семёнов недовольно поворчал.

– Они не только на это мастерицы.

– Особенно после разведшколы на Осиме.

Генерал не забыл, как упорно Фротов предупреждал его о постельно-шпионских наклонностях Сото, всячески стараясь оттеснить эту японку от атаманского ложа. Бывало, главком начинал ненавидеть своего тайного телохранителя и готов был пристрелить. И лишь память о тех случаях, когда Фротов действительно спасал ему жизнь или уводил от крупных неприятностей в отношениях с японской разведкой, не позволяли Семёнову слишком уж налегать на штабс-капитана.

– По-моему, её предназначают уже для той, послевоенной Европы, – предположил генерал. – Причем на сей раз готовят по-европейски, без азиатской наивности и восточного идиотизма. Словом, по-нашенски, сабельно готовят.

– Да понятно, что уже по-европейски. Но почему она опять здесь, в Маньчжурии? Какого дьявола её вновь подослали к нам?

– Ну, почему сразу «подослали»? – задели слова штабс-капитана самолюбие главкома. – И не к «нам», а ко мне. Забываешься, штабс-капитан.

– Не нравится мне всё это. Не сама же она подалась сюда! И, конечно же, опять не без ведома японской контрразведки.

– Мы уже обсуждали, Фротов. И знаешь, что я тебе скажу, казак? Офицеру, решившему подослать её ко мне, я готов поставить сто бутылок лучшего французского шампанского.

– Так благодарны? – искренне удивился Фротов, и в глазах его промелькнуло истинно мужское любопытство. – Знатно-знатно. Неужели настолько хороша?

– Эта женщина стоит любых щедрот… в соболях-алмазах!

– Только из уважения к вам верю и по этой же причине не смею завидовать. Даже белой завистью.

– Не из уважения ты не смеешь завидовать, в соболях-алмазах, – из страха, – пробубнил себе под нос генерал.

Остановив машину возле отеля «Сунгари», Фротов еще на несколько минут сумел задержать атамана. Перед ответственными встречами он всегда старался попридержать его возле себя и хотя бы в нескольких словах проинструктировать по поводу мер предосторожности. Поначалу это раздражало Семёнова, но со временем он смирился и стал принимать, как должное.

– Я так понимаю, что избавиться от опеки Сото мы пока что не можем, – молвил штабс-капитан, нервно сжимая руль.

– Уже хотя бы потому, что я этого не желаю.

– Хорошо, что эти слова произнесли вы. Мне было бы труднее решаться на них.

– Не томи душу, время уходит, – улыбаясь, произнес Семёнов. Хотя понятно было, что улыбка эта адресовалась не Фротову.

– Так вот, поскольку избавляться от японки-разведчицы мы пока что не желаем, следует максимально выжать из нее всё в свою пользу. Попытайтесь выяснить, в какую страну её могут послать. Наиболее предпочтительные из стран – это Германия, Италия, Венгрия. Сото могла бы стать нашим агентом по связям с белой эмиграцией. В частности, в Германии ей следовало бы связаться с полковником Курбатовым.

– С этим – обязательно надо связаться. Совсем от рук отбился, стервец!

– Однако мы будем делать вид, что ничего нежелательного не происходит. Тем более что во время рейда Курбатов свою миссию выполнил.

– Не спорю, молва пошла. Как, предполагаешь, мы могли бы использовать его дальше? Для начала – вернуть сюда, в Маньчжурию?

– Уже бессмысленно.

– Почему бессмысленно? Возглавил бы диверсионную школу. Или назначили бы его начальником отдела разведки и диверсий штаба армии.

– Вскоре сами вынуждены будем думать, куда деваться. Свернув башку германцам, красные примутся за япошек. И те побегут, это им не в лесах Малайзии с полудикими племенами, луками да кремниевыми ружьями вооруженными, воевать. В Россию его тоже посылать пока что бесполезно. Как диверсант он ничего. Но там ведь нужно будет легализоваться, жить под чужими документами, работать на разведку и вести игры с советской контрразведкой.

– А Легионер, думаешь, к этому не готов?

– Не готов. Да и не в этом характере – крысятничать где-нибудь на заводе, с поддельными документами в кармане.

– Считаю, что его следует срочно пропустить через германскую разведывательно-диверсионную школу, лучше всего – через «Фридентальские курсы» Отто Скорцени, на которых под Берлином готовят сейчас диверсионную элиту мира.

– Считай, что частично уже определились, – нетерпеливо подбодрил Фротова генерал.

– А затем превратить в респектабельного бизнесмена, который бы, поселившись в одной из нейтральных стран, готовил появление там генерала Сёменова и его ближайшего окружения, место в котором я уже забиваю.

– Оно там давно забито.

– Благодарствую. Понятно, что это запасной вариант, – поспешил уточнить Фротов, опасаясь, как бы Сёменов вновь не ударился в прожекты по поводу создания Казачьей Страны Даурии.

– То есть главное сейчас – ненавязчиво завербовать Сото в нашу агентуру, – подытожил их разговор атаман.

– С пользой для японской разведки, естественно, которой очень хочется заполучить Курбатова.

– Словом, основную линию мы определили. А там будет видно, – вновь, и теперь уже решительнее, заторопился Семёнов.

Идущего к отелю генерала Фротов проводил с ироничной улыбкой на устах: «Это ж надо, чтобы лихого атамана, и так, вот баба подкосила! Добро бы из русских какая, а то ведь япошка-япошкой! Хотя, ох, не гоже казаку такую вот к себе приближать…». Тем не менее он проверил пистолет и вышел вслед за верхглавкомом, намереваясь покрутиться в фойе, обстановку «пронюхать», к людям присмотреться. Ибо служба есть служба.

23

Семёнов так и не смог припомнить потом: постучал он в дверь номера или же ворвался без стука.

Сото сидела в низеньком плетеном кресле, за столиком, на котором стояла бутылка вина, блюдечко с закуской и две рюмки. Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить: все это пока не тронуто, а женщина явно кого-то ждала.

– Паршивка! Как же я мечтал увидеться с тобой! – взорвался было генерал, простирая объятия и надвигаясь на неё, словно горная лава – на едва пробивающийся из скалы эдельвейс.

– И-господина генерала! Пришел! И осень-то харасо, – сдержанно улыбнулась гейша. Однако с кресла не поднялась, не поклонилась согласно нормам поведения всякой восточной женщины.

Облаченная в военный мундир со знаками различия лейтенанта, она и вела себя так, как подобает японскому офицеру, преисполненному самосознания самурая и гордостью вечного победителя.

Однако Семёнов не хотел замечать никаких перемен. Это его женщина! Она принадлежала ему. Не важно, по какому праву и каким заветам, но ему, и только ему! – генерал давно свыкся с этой мыслью. Разлука с Сото всегда терзала его как самая жуткая потеря, какая только случалась за все годы жизни.

Пока Сото предавалась самурайско-шпионским наукам, генерал познал немало женщин, но все они проходили через его постель и сердце всего лишь жалкой тенью той, кого он действительно желал видеть рядом с собой. Вот только она все не появлялась и не появлялась. Единственное, чем атаман мог довольствоваться, так это скудными сведениями, доходившими к нему от подполковника Имоти, да и то высказанными слишком неуверенно, с излишней иносказательностью.

– Откуда ты взялась, Сото? – пришлось немного попридержать коней удалому атаману, смущенному немыслимой для Сото сдержанностью.

– Из Токио, и-господина генерала, – оставалась она верной своей манере чуть ли ни перед каждым словом вставлять свое непреложное «и».

– Понятно, что из Токио, но как ты здесь оказалась?!

Поначалу Семёнов уперся руками в подлокотники кресла, в котором восседала Сото, затем опустился перед ней на колени и, обхватив за стан, уткнулся головой в грудь. Он чувствовал себя её рабом, однако сие ничуть не унижало его – настолько безумна была любовь к этой женщине, что безнадежность чувства его уже нисколько не угнетала.

Григорий, привыкший рубить сплеча, теперь сам чувствовал себя человеком, по которому сабельным следом – через тело и всю душу – прошла еще одна несправедливость войны, отобравшей у него любимую женщину. Правда, этот рваный, кровоточащий шрам отличался от множества других, но все же, все же…

– И-специально приехала к вам, и-господина генерала. И-вы ждали меня?

– Ждал, Сото, – похмельно повертел головой старый рубака. Семёнову показалось, что японка успела подзабыть русский язык, акцент её стал более разительным, но старался не придавать этому значения. – Не могу я без тебя, паршивка! Не терплю, когда меня вышибают из седла. Когда тебя нет, чувствую себя выбитым, как во время сабельной атаки.

– И-кто тебя вышибает из седла, и-господина генерала? – по-прежнему безмятежно улыбалась Сото, настойчиво выспрашивая, восприняв его сетование, как жалобу на конкретного недоброжелателя.

– Ты же и выбиваешь. Неужели не понятно. Плохо мне без тебя, потому и чувствую себя так. Это безумие, в соболях-алмазах!

– И-соболях-алмасах, да? – буквально расплылась японка в изумляющей своей непорочностью улыбке. Это выражение атамана всегда очень нравилось ей. Вот только истолковывать его девушка теперь пыталась по-своему. – И-осень-то харасо! И-скоро Сото будет ходить в русских соболях-алмасах? И-осень-то харасо!

– Скоро, Сото, скоро!

– И-как скоро, господина генерала?

– Ты будешь ходить в них, ибо ты этого достойна, – пафосно прорицал атаман, поднимаясь с колен и берясь за бутылку.

– И-почему тогда у меня нет соболя-алмасы? – в русском она так и не продвигалась, зато с каждым свиданием становилась смелее и коварнее.

– Если уж я сказал, что будешь, – яростно блеснул кровянистыми от бессонницы глазами Семёнов, – значит, будешь. Потому что так сказал атаман!

– И-нет, не будешь. У бедной Сото и-никогда не будешь столько богатства. Ты, атаман, сам будешь одевать Сото в соболя-алмасы… – еще звонче рассмеялась Сото. – И-ты этава хочесь, и-господина генерала?!

– Еще как хочу, да только…

– Сьто толька? – насторожилась Сото, вытягивая губки трубочкой. Как делала это всегда, когда пыталась предугадать мысли и дальнейшие слова своего атамана. – Вернуть бы мне золото, вывезенное из Сибири людьми адмирала Колчака[41]… – как-то совершенно непроизвольно вырвалось у Семёнова.

– И-золото и-белого адмирала Колчака, да?.. – охотно поддержала его японка.

– Белого, белого. Не о красном же адмирале речь. Тебе ведь кое-что известно о его судьбе? – с надеждой спросил главком. – Не адмирала, а его золота.

– И-осень-то харасо!

– Что «и-осень-то харасо»? – передразнил её атаман. – Лучше признайся, паршивка, что кое-что – он повертел у лица девушки своим огромным волосатым кулаком, – о золотом сибирском запасе тебе все же известно.

– Скажи: адмирала Колчака – русский адмирала? – сложила плечики-крылышки Сото.

– Не японский же, – разочарованно процедил атаман, не расставаясь со своими подозрениями: уж кому-кому, а ей кое-что известно.

– И-осень-то харасо! Тогда японца и-должен спрашивать у вас, господина белый русский генерала: «Где золото белый адмирала Колчака?». Японца у вас, а не вы – у японца.

– Ты бы поменьше умничала, – угрожающе посоветовал атаман.

Семёнов не раз получал возможность убедиться, что мало кто из околачивающихся здесь, в Маньчжурии, японцев знает об истории Гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке столько, сколько эта восточная красавица. Она вполне могла быть консультантом по всем «русским вопросам» хоть у командующего Квантунской армией, а хоть у самого императора. Впрочем, вполне возможно, что именно к её советам время от времени прибегали и в штабе армии, и в самом Токио.

– И-японский адмирала не прячет золото императора от своего императора, – резко заявила Сото.

– Не прикидывайся. Прекрасно знаешь ведь, что адмирал Колчак прятал свой золотой запас уже после того, как русский император был свергнут и, по-моему, даже расстрелян.

– И-японский адмирала не свергают и не расстреливают своих императоров, – поучительно молвила Сото, облизывая губки кончиком языка, как старательная, довольная своим ответом школьница. Она и в самом деле с особой тщательностью выговаривала теперь каждое слово, понимая, насколько ответственным является их разговор.

– Подождем окончания этой войны, тогда и посмотрим: свергают или не свергают, – набыченно возразил генерал-атаман.

– Войну проигрывают и-полководцы императора, сам император войны не проигрывает. И-когда японский адмирала не желает служить императору, он делает харакири. Не императору делает харакири, а себе делает харакири.

– Ну, это у вас, в Японии, адмиралы-генералы падки на харакири, особенно на глазах у императора. У нас же, в России, всякая сволочь норовит дотянуться с ножом, если не до живота, то до горла императора. И так было всегда.

– И-русские генерала-адмирала не достойна иметь и-свой императора, – убежденно заключила Сото. – И-даже харакири русский адмирала-генерала не достойна.

Семёнов хмельно погрустнел и умолк. Разговор не получился, и лихой атаман, сам же сабельно «изрубивший» его, не знал теперь, как вернуть Сото к той теме, которая в самом деле интересовала его.

– Ты, паршивка узкоглазая, – нервно прошелся он по комнате, – то ли не понимаешь, то ли не хочешь понимать, что если бы у нас появилось золото Колчака, то вместе с ним появилось бы и все остальное. Были бы тогда и соболя, и алмазы, и Париж… На все хватило бы, все было бы у наших ног! Не скрою, кое-какое золотишко у меня имеется, на хлеб, как говорится, хватает, грех жаловаться. Но главный-то, главный государственный запас все еще остается где-то в тайге, а может быть, даже в этих краях.

В очередной раз умолкнув, генерал настороженно посмотрел на японку. Даже если бы, опустившись на колени, он клятвенно заверял, что не намерен был затевать разговор о золоте, женщина не поверила бы ему. Тем более – женщина из контрразведки.

– Так ты, господин генерал, хочешь, чтобы «паршивка узкоглазая Сото» искала для тебя золотой запас адмирала Колчака?! – вдруг сурово спросила японка. – Ты этого хочешь, господин генерал?!

И Семёнов замер посреди комнаты. Поразила его не прозвучавшая в голосе девушки обида, а то, что впервые за все время их знакомства Сото произнесла всю эту сложную фразу не «икая», не искажая слова и даже не шепелявя.

– Хотел, чтобы помогла мне в поиске сокровищ Колчака, – растерянно произнес атаман, думая теперь уже не о том, где может находиться золото Колчака, а о том, кто же сейчас пребывает перед ним на самом деле – в облике этой «орхидеи». (Появление в Тайларе японского генерала, выдающего себя за капитана-переводчика, стало для него серьезным уроком.)

И японка очень тонко уловила это. Она поняла, что сбилась с роли, а попытка безбожного коверканья русского языка, которым она владела почти в совершенстве, лишь изредка предаваясь сугубо японскому акценту, – привела её к провалу. Но это девушку не смутило.

– И-если мне удастся и-найти золото русский адмирала, что тогда?

– Вот это уже мужской разговор, – молвил атаман, устало опускаясь в стоявшее посреди комнаты плетеное кресло. – Поэтому отвечу тоже по-мужски: оно стало бы нашим, на любых предложенных тобой условиях.

– На любых условиях? И-осень-то харасо! И-можно называть эти условия?

– Похоже, ты торопишься. Но уж ладно, называй.

– И-если Сото удастся найти золото русского адмирала, – вновь хладнокровно загнала себя девушка в рамки роли, – то оно будет принадлежать не тебе, побежденный господина генерала, не сделавший себе харакири, а японский императора.

– Твоему императору будет принадлежать только та часть, которая достанется тебе, – поспешил уточнить атаман. – И вообще, рановато мы делить золотишко начали. Не находишь? Лучше давай подумаем, как организовать поиски адмиральского клада. Впрочем, порой приходится сомневаться: а существует ли он? Остались ли хоть какие-то его остатки и следы?

– Колчак увозил с собой и-двадцать девять вагонов золота, платины, драгоценностей из царской сокровищницы. Однако часть этих и-сокровищ стала исчезать прямо из вагонов, сначала и-целыми пудами – из ящиков, а перед самим арестом адмирала – и целыми ящиками.

– Так тебе известна даже эта бухгалтерия?! – теперь уже у главкома не оставалось сомнений, что разговор о золотом запасе России, о «золоте Колчака», возник у них неслучайно. – Тебе-то она зачем?

– Но, кроме «золотых» вагонов, находящихся в составе того же эшелона, в котором ехал адмирал Колчак, – не отреагировала на его вопрос японка, извлекая из кармашка своего кителя небольшую записку, составленную на русском языке, – существовали еще два, которые оказались угнанными во Владивосток.

– Известное дело, существовали, – осторожно признал Семёнов.

– И-осень-то харасо! Причем из Омска эти вагоны ушли раньше, чем тронулся в свой последний путь эшелон Верховного правителя, – все с той же старательностью считывала она со своей шпаргалки кем-то составленный для неё русский текст.

– Что совершенно естественно, – еще больше насторожился главком, чувствуя, как японская контрразведчица все ближе подбирается к тому барьеру, за которым заканчивается халатная нераспорядительность адмирала и начинается «расчетливая хозяйственность» его самого, генерал-атамана Семёнова.

– И-осень-то харасо! – буквально взвизгнула от восторга Сото, радуясь тому, что атаман не собирается оспаривать имеющиеся у неё сведения. – Эти два вагона, – с аккуратностью школьницы продолжала свое чтение девушка, – поступили под личную охрану атамана Семёнова и были приняты его офицерским конвоем.

– Это ж кто тебе такие данные состряпал, в соболях-алмазах? – подозрительно поинтересовался он.

– Управление контрразведки, – мгновенно отреагировала Сото.

– Это понятно. А кто информировал?

– О появлении этих вагонов известно было сразу, как они были выделены под загрузку золотым запасом, – явно пристыдила его за подобные вопросы японка. – О действиях «сибирского адмирала» японская разведка знала все. А еще она знала, что к тому времени, когда вы уходили из Владивостока, Американо-китайский банк не вернул вам около четырехсот тысяч рублей золотом, а в японских банках ваши вклады достигали десяти миллионов таких же рублей. У вас не было доступа к этим вкладам, поскольку их заморозили. Еще более шестисот тысяч рублей задолжал вам какой-то Русский беженский фонд. Ваш 1-й Забайкальский казачий полк потому и взбунтовался, что в течение полугода не получал жалованья. К тому же в станице Гродеково, которой в то время находилась ваша штаб-квартира, вы изъяли всю семенную пшеницу и более четырехсот пудов муки, поскольку ваши войска голодали. Но это продовольствие принадлежало местным уссурийским казакам, которые готовы были расстерзать вас. Разве не так? Японская разведка знает все. Хотя вы все еще и сомневаетесь в том, что это лучшая разведка мира.

Даже спустя несколько минут после того, как Сото замолчала, атаман все еще напряженно всматривался в её глаза, ожидая, что девушка вот-вот разразится новым словесным потоком. Он так и не понял: прочла она эту свою обвинительную речь по заготовленной кем-то бумажке, или же сочинила сама. Но успел заметить, что произносила её без своего привычного «икания», без шепелявости и деловито «выкая» ему. Потом вдруг Семёнов сорвался с места, прошелся по номеру и вновь опустился в кресло.

– С этой частью золотого запаса России мы с японскими властями давно разобрались, – жестко объяснил он. – Большая часть драгоценностей поступила в распоряжение Японии, в счет погашения долгов за известные поставки вооружения, снаряжения и всего прочего.

– Большая часть, да? И-осень-то харасо!

– Но какая-то часть осталась в распоряжении штаба моей армии, для его поддержки.

– И-какая часть? – тотчас же попыталась выяснить Сото.

– Я же сказал: «Незначительная», – резко ответил Семёнов. – К тому же изъята она была по согласованию с японским командованием.

– По согласованию, да? И-осень-то харасо. Сото узнает: «по со-гла-сова-нию», – с трудом далось японке это незнакомое слово.

– Что же касается «золотого эшелона» Колчака, то красные арестовали его в Иркутске, вместе с адмиралом. Не спорю, какое-то количество драгоценностей было разворовано в пути следования и перенесено сюда, в Маньчжурию. Или припрятано в монгольских степях.

– Какое-то количество, да?

– Не уточняй. Какое именно – не знаю. Тем более что часть запаса, наверняка, изъята была из омского банка еще до ухода Верховного правителя из «сибирской столицы». Где она спрятана? Знал бы, сам отправился на поиски, в соболях-алмазах. Но что спрятана, можно не сомневаться. То ли в самом Омске, то ли в каких-то таежных тайниках. Кого теперь спросить?

– Есть сведения, – вновь обратилась Сото к своим записям, – что в омском банке Колчак хранил более восьмидесяти тысяч пудов золота и драгоценностей царской казны[42].

– Более восьмидесяти тысяч пудов?! – потрясённо воззрился на неё атаман. – Неужели так много?!

– И-господина генерала не знал этого? – не столько удивилась, сколько не поверила ему Сото.

– Знал, что много, но, сколько именно – Семёнов упал на спинку кресла с такой мощью, что чуть было не разнес её, – об этом, пардон, знать не довелось, в соболях-алмазах!

Наблюдая, как, уставившись в потолок, генерал беззвучно шевелит губами и время от времени подергивает из стороны в сторону подбородком, Сото предположила, что он, очевидно, пытается перевести стоимость этого запаса то ли в золотые японские иены, то ли в фунты стерлингов.

– Не страдайте, господина генерала, – насмешливо посоветовала она, – пусть этими подсчетами занимаются японские финансисты. Они осень-то любят подсчитывать «русские прибыли».

24

Разговор о золотом запасе «Сибирской империи» Колчака, в самом деле, возник как-то сам по себе, на волне любовного пыла и атаманской щедрости. Но, поскольку он все же начался, то Семёнову интересно было знать, как Сото поведет себя в этой ситуации и дальше. А посему о чувствах и страстях на время было забыто.

– И-как и-предполагаете: часть адмиральского золота по-прежнему находится на территории Японии? – все еще невинно улыбалась Сото, старательно приставляя свое «и» чуть ли не к каждому слову.

Однако генерал уже почувствовал, как она уловила его кровный интерес к судьбе сокровищ «сибирского адмирала». Более того, ухватилась за него основательно и, судя по всему, тоже готова увлечься золотом Колчака надолго и всерьез. Теперь у Сото появился личный интерес к сибирским сокровищам, что в корне меняло её отношение к этому богатству.

– Скорее всего, часть его спрятана где-то здесь, в Маньчжурии, поскольку в этих краях много эмигрантов и в случае надобности к нему нетрудно будет подобраться.

– Это и есть «территория Японии», – назидательно объяснила Сото.

– Согласен: на территории, контролируемой сейчас японской армией, – неохотно объяснил Семёнов. – Больше увозить его было некуда. Знать бы только, кто здесь оставлен в роли хранителя – вот в чем вопрос.

– И осень-то харасо, господина генерала! Мы найдем хранителя, найдем и-золото. Чьим оно будет? И-все еще русским?

– Да в том-то и дело, что русским. Чьим же еще?!

– И-осень-то харасо! И оно принадлежит генерала Семёнова?

– Должно принадлежать ему, Сото. Это же награбленное армейское золото.

– И-награблено, да? – как-то безинтонационно произнесла Сото, то ли не понимая смысла слова «награблено», то ли не придавая ему особого значения.

– Но поскольку награблено оно было во время Гражданской войны, а при власти в России сейчас находятся враги Верховного правителя Колчака, то считай, что это мой военный трофей.

– Военный трофей? И-осень-то харасо! Есть такой японский закон, по которому русское золото, найденное на нашей территории, станет твоим, господина генерала?

– Ну, в законах Японии я, допустим, ни хр… пардон, не разбираюсь.

– И в законах России господина генерала и-тоже ни хрена, – поразила его «изысканностью» своего лексикона Сото, – не разбирайся?

– В России сейчас правят наши противники. К тому же, по законам чести, золото должно принадлежать моей армии, то есть тем, кто здесь, на территории, контролируемой японскими войсками, представляет Россию. А представлять здесь её имею право только я, и никто другой.

– И-осень-то харасо! И-толька ты, господина генерала, – покорно признала японка. – Но господина генерала будет представлять Россию тогда, когда он будет представлять золотой запас адмирала Колчака.

Семёнов по-бычьи повел головой из стороны в сторону и возмущенно прохрипел в ответ что-то злое и… нечленораздельное.

– А без сокровищ Колчака я, по-твоему, что, хвост кобылий?!

– И-хвост кобылий? – мило хохотнула Сото, поскольку приятно поражалась не только любому удачному сравнению атамана, но и самой его манере общения. – И-осень-то харасо! Хвост кобылий, да?! Без сокровищ ты, господина генерала, всего лишь… осень-то нищий русский генерала.

Главком отшатнулся так, если бы его хлестнули по лицу, и нервно поиграл желваками. Запрокинув голову, он с минуту сидел неподвижно, гася в себе приступ ярости. Лишь кадык его нервно подергивался, будто над ним уже затягивалась грабительская удавка.

– Ты можешь объяснить мне, что произошло? – с трудом возвращал себе атаман утерянный было дар речи.

– И-что произошло, господина генерала? – переспросила японка, глуповато осматриваясь при этом, словно речь шла о чем-то осязаемом.

– Почему ты заговорила со мной таким тоном? Почему вдруг ты позволила себе изъясняться со мной в такой вот хамской манере?

– И-осень-то неправда. Сото всегда говорит и-осень-то вежливо, господина генерала, – с покорной учтивостью склонила голову японка.