Чародейка из страны бурь Вербинина Валерия

Глава 1

После бури

В то утро Антуан Молине проснулся, не успев досмотреть сон, который привиделся ему незадолго до пробуждения. Это был обычный полицейский сон, в котором инспектор – совсем как наяву – преследовал очередного преступника, который убегал от него с головокружительной скоростью, так что Антуану никак не удавалось его настигнуть. Мимо проносились стены домов, оживленные парижские бульвары неожиданно сменялись узкими улочками Кемпера с их фахверковыми[1] постройками. Инспектор то летел, то оказывался верхом на лошади, а потом впереди возникла то ли река, то ли море с лодкой, покачивающейся на волнах. К тому моменту Антуан уже сообразил, что все происходящее – сон, не имеющий ровным счетом никакого значения. И все же, когда он пробудился, первым его ощущением было смутное неудовольствие, знакомое всякому, кто только что стряхнул с себя морок кошмара, но так и не избавился от неприятного чувства, что тот до сих пор находится где-то неподалеку и упорно пытается протянуть в реальный мир свои цепкие паучьи лапки.

«Это все из-за бури», – смутно подумал Антуан, ворочаясь с боку на бок и вспоминая шторм, который бушевал два дня с перерывами и стал стихать только вчера вечером. От подушки пахло лавандой, мешочками с которой тетя Мариэтта всегда перекладывала белье. Прислушавшись, Антуан различил, как где-то под полом шуршит мышь, пробирающаяся обратно в свою норку. Он уже знал, что сегодня больше не заснет, но в то же время ничто не побуждало его вставать с постели. Перевернувшись на спину, инспектор закинул руку за голову и стал смотреть на потемневшие балки потолка. Две недели отпуска после ранения, которое едва не стоило ему жизни, – чего бы он не отдал несколько месяцев назад за эти две недели отдыха, а сегодня, едва вспомнив, что идет только третий день отпуска, он не мог удержаться от вздоха разочарования. И дело было вовсе не в тетке, молчаливой хлопотунье, и не в ее доме, стоящем недалеко от продуваемого ветрами бретонского берега, дело было в нем, Антуане Молине. Бездействие тяготило его, будь это даже бездействие заслуженное, передышка после нелегкой работы в парижской полиции.

«Вчера старуха Соланж сказала Мариэтте: «Ваш-то выглядит как настоящий парижанин…» Наверное, в чем-то она права. Большие города – совсем не то, что маленькие, я уж не говорю об этой деревеньке… После Парижа все не то. И чем же мне тут заняться? Только спать да есть. Когда штормит, даже рыбу удить невозможно. Хорошо хоть Кервелла написал из Кемпера, приглашает меня к себе в гости послезавтра, в воскресенье. Забавно, как сложилась жизнь: мы оба стали полицейскими, я инспектор в Париже, а его в Кемпере повысили до комиссара, после того громкого дела. Интересно, он не собирается перебраться в столицу? Хотя он всегда говорил, его больше привлекает размеренная провинциальная жизнь… В Париже, мол, неспокойно, любой мерзавец может тебя прихлопнуть ни за что… Как оно едва не случилось со мной».

Поморщившись при одном воспоминании об этом, Антуан засунул ладонь под пижаму и потрогал шрам возле сердца – след от раны, едва не ставшей смертельной. Ему до сих пор казалось странным, что шрам этот останется с ним до конца его дней, никуда не исчезнет, что бы он ни делал, и в гробу они тоже окажутся вдвоем рядом. Тут же мелькнула глупейшая, в сущности, мысль, что Жерар Кервелла, друг его детства, нипочем бы не совершил такой ошибки. О, Жерар всегда отлично умел устраиваться – и женился выгодно, и работу себе подобрал такую, чтобы опасности обходили его стороной, и отличился именно тогда, когда было нужно. Хитрец, с какой стороны ни взгляни, а для большинства наверняка – пример для подражания.

«Черт возьми, уж не завидую ли я ему?»

Но Антуан не успел ответить на этот вопрос, потому что расслышал осторожные шаги тетки в коридоре, покашливание горничной Сюзанны где-то в глубине дома и понял, что день вступает в свои права. Еще не хватало, чтобы его сочли неженкой, который валяется в постели до девяти утра. Поэтому он был на ногах уже за секунду до того, как тетка постучала в дверь.

– Доброе утро, Антуан… Завтрак будет через четверть часа.

Она говорила глуховатым голосом, роняя отрывистые фразы. Волосы, брови и ресницы у нее были одного оттенка – белесого, и даже седина отступала, теряясь на их фоне. Антуан, тот, напротив, пошел в отца-южанина: черные как вороново крыло волосы, черные, глубоко посаженные глаза и черные же, низко нависшие прямые брови. Он нравился женщинам, но предпочитал одиночество; серьезные отношения его тяготили, к тому же из-за своей работы он знал о людях слишком много, он инстинктивно привык никому не доверять и никого не пускать в свою жизнь. На тетку, которая его обожала и возилась с ним, еще когда он был маленьким мальчиком, это, само собой, не распространялось. В сущности, для Антуана, давно потерявшего родителей, она оставалась единственным близким человеком.

– Как там погода? – спросил он. – Надеюсь, ваших кур ветром не унесло?

Но тетка, словно не заметив попытки пошутить, серьезно ответила, что все в порядке, шторм угомонился, а что до кур, то ни одна из них не пострадала.

– А вот у старика Шовеля вчера разбило лодку, – добавила она. – Зря он вздумал в такой ветрище в море выходить. Хорошо еще, что он с сыновьями кое-как дотянул до берега. А то запросто могли бы утонуть.

Пришла Сюзанна, которая принесла воду для умывания, и Мариэтта, окинув служанку строгим взглядом, удалилась. Взгляд не относился к какому-то конкретному проступку горничной в прошлом; это был, так сказать, привычный для тетки взгляд, который словно говорил: «Веди себя хорошо, не отлынивай от работы и не позволяй себе ничего лишнего, потому что я не собираюсь выпускать тебя из виду». Однако по взорам, которые маленькая востроносая Сюзанна украдкой бросала на Антуана, было ясно, что внушения хозяйки имели над горничной власть только отчасти. Молине усмехнулся про себя. Он умылся и привел себя в порядок, а Сюзанна то держала кувшин с водой, то ходила по комнате, отдергивая занавески и прибираясь, и несколько раз задела Антуана своим платьем, как бы не нарочно, но все же с вполне определенным намеком. «Вот чертовка, – весело подумал он, – как будто она не понимает, что Мариэтта сразу же выгонит ее, если что узнает…»

Он спустился вниз и сразу же отметил, как ярко горит огонь в камине – тетка, конечно же, велела зажечь его только ради Антуана; будь дома лишь она и слуги, она бы и не подумала этого делать. Стены столовой были голые, мебель – крепкая, бретонская, имеющая обыкновение переживать несколько поколений своих хозяев. Если бы не скатерть на столе и не вышитые салфеточки, заботливо разостланные повсюду, обстановка казалась бы совсем мрачной. Фотографии своего мужа Мариэтта держала в соседней гостиной и то ли случайно, то ли с умыслом задвинула их в самый дальний угол. Антуан никогда не спрашивал ее о том, был ли ее брак счастливым, как не спрашивал и о том, был ли в нем вообще хоть какой-то смысл, кроме того, что его обожаемая тетя стала носить обручальное кольцо и фамилию «Ле Таллек», похоронила двух детей, умерших в младенчестве, а потом овдовела и осталась жить в доме супруга, который получила в наследство. Сейчас Мариэтте шел пятьдесят третий год, но ее серые проницательные глаза видели так же ясно, как и в юности. Она держала большое хозяйство, а кроме того, занималась садом, в котором росли яблони – все как на подбор крепенькие и коренастые, похожие на нее саму. Она знала все обо всех соседях, ни с кем особенно не дружила, много лет подряд выписывала одну и ту же газету – ту, которую привык читать ее муж, и не пропускала ни одной воскресной мессы в местной церкви. Выходя на улицу, она, как и большинство женщин здесь, надевала бретонский чепец, который придает местным уроженкам столь живописный вид. Романист XIX века, скорее всего, счел бы ее скучной и узколобой, а романист века XX даже не стал бы тратить на нее свое драгоценное время. Она не отличалась излишней разговорчивостью и только ради племянника, который наведывался к ней нечасто, делала над собой усилие. Вот и теперь, поедая завтрак, а кормили у тети Мариэтты чертовски хорошо, Антуан узнал о том, что яйца подорожали, что рыбак Журдан бросил жену и ушел к другой и что на острове Дьявола кто-то поселился.

– Да ну? – усомнился Антуан. – Там же никого нет, кроме чаек. Несколько старых домов и полуразрушенный маяк – кто же станет там жить?

Островом Дьявола местные жители окрестили один из прибрежных островков, который в официальных картах имел вполне благозвучное название – которое, однако, рыбаки упорно игнорировали. Сам остров имел крайне дурную славу из-за того, что возле него часто происходили кораблекрушения, и даже постройка маяка мало что изменила. Смотрители маяка, которых сюда забрасывала судьба, тоже не задерживались надолго на своей работе: кто-то спивался, кто-то сходил с ума, а кто-то сводил счеты с жизнью. Кончилось все тем, что при Наполеоне III на побережье был выстроен другой маяк, а маяк на острове Дьявола прекратил свое существование. Какое-то время возле него еще жили несколько рыбацких семей, но так как за любыми продуктами им приходилось переплывать на лодке неспокойное море, мало-помалу все предпочли переселиться на континент. Уже несколько лет остров Дьявола был необитаем, и поэтому удивление Антуана можно легко понять.

– Уж и не знаю, что это за люди, – сказала тетка в ответ на слова собеседника, – но они купили одну из лодок папаши Руайера, чтобы отправиться на остров, и сказали, что будут там жить. Помнишь, я тебе рассказывала о Спонтини, весельчаке из Ниццы, что был на маяке последним смотрителем? Он все смеялся над тем, какая тут скверная погода, какие хмурые лица, и клялся, что с ним ничего такого не случится…

– Помню, – кивнул Антуан. – У него была жена и двое детей. И друг детства, который часто наведывался в гости.

– А потом смотритель взял и всех убил, – продолжала Мариэтта будничным тоном. – Жену, детей и друга, а последнюю пулю пустил себе в голову. Потому что жена, как оказалось, была ему неверна, и дети тоже были не от него, а от того самого друга. Спонтини во всем себе отказывал, лишь бы его семье было хорошо, даже пианино откуда-то привез… И жили они не в домике смотрителя при маяке, а в лучшем доме на острове. Ну так вот его приезжие и сняли.

Антуан не был суеверен, но все же поежился. Он отлично знал, какие слухи ходили о том самом доме и привидениях, которые там бродят. Порой случалось, что рыбакам, которых застиг шторм, приходилось ночевать на острове Дьявола, но никто, даже самые отчаянные смельчаки, не отважился бы подойти к дому Спонтини после наступления сумерек.

– Зачем снимать дом, у которого такая дурная слава? – проворчал Антуан.

– Может быть, они просто не знают? – предположила тетка, пожимая плечами. – Или их соблазнила низкая цена. Жадность, – спокойно заключила она.

– Так или иначе, они скоро поймут, что совершили невыгодную покупку, – буркнул ее собеседник, поднимаясь с места. – Да, чуть было не забыл… Послезавтра я собираюсь в Кемпер, скажи Симону, чтобы он довез меня до станции. Я отправлюсь с поездом, который отходит в одиннадцать.

– А вернешься когда? – спросила Мариэтта. Несмотря на то что она привыкла держать себя в руках, в ее голосе прозвенело нечто неодобрительное, похожее на… Ну да, похожее на легкую женскую ревность.

– Не знаю, как получится. Переночую у Жеже… у Жерара. Ты знаешь, что он теперь комиссар? В тридцать шесть лет…

Он не хотел заводить разговор об этом – и досадливо прикусил губу, сердясь на себя. Мариэтта метнула на него быстрый взгляд, и улыбка тронула ее сжатые губы.

– А ты бы хотел быть на его месте?

– Вот еще! С какой это стати?

– Никогда не завидуй человеку, пока не увидишь, где его поджидает черный камень, – назидательно сказала Мариэтта.

– Какой еще черный камень? – вырвалось у озадаченного Антуана.

– Я так это называю, – объяснила тетка. – Черный камень – это, понимаешь, как подножка судьбы. У нашего соседа Гареля в саду был такой камень, – огромный, вросший в землю. Черный как уголь, даже мох на нем не рос. Старый Гарель ходил мимо того камня, наверное, по сто раз в день. Ты помнишь Гареля? Он три раза был женат и всех своих жен уморил, чтобы прибрать к рукам их денежки и передать их единственному сыну. Словом, жил он себе, не тужил, да еще похвалялся, мол, как у него все хорошо, а потом проходил как-то днем мимо того камня, оступился и бац – ударился о него головой и помер. А сын его через неделю утонул в море.

– Значит, черный камень, который погубил Гареля, все это время находился рядом с ним? – спросил Антуан.

– Да, словно затаился и ждал своего часа. Никогда не завидуй ни богатым, ни могущественным, ни везучим – потому что ты не знаешь, где лежит их черный камень и каким он будет.

Но Антуан лишь пожал плечами.

– Видите ли, тетя, я достаточно видел преступников, которые ускользнули от правосудия, и не только их, но и самых разных людей, которых ваш кюре Жозеф счел бы порядочными грешниками. Вот что я вам скажу: расплата, которую вы называете «черным камнем», настигает далеко не каждого. Да, далеко не каждого…

– Я не буду с тобой спорить, – вздохнула Мариэтта. – Только ведь расплата бывает разной, Антуан. И если она не бросается в глаза, то это не значит, что ее на самом деле нет.

– Это могло бы меня утешить, – парировал инспектор, – если бы я мог мыслить, как вы. Однако мой опыт говорит об обратном: бывают хорошие люди, которые мучаются, и негодяи, которые не знают ни бед, ни даже угрызений совести. Иногда, конечно, случается и так, что страдания обрушиваются на голову, которая сполна их заслужила… Но, тетушка, это такая лотерея!

– Жениться тебе надо, – со вздохом заметила тетка без всякой видимой связи с предыдущим замечанием. – Ты об этом не думал, Антуан?

– Думал.

– И что?

Ее собеседник развел руками.

– Как видите, ничего еще пока не надумал.

Мариэтта внимательно посмотрела на собеседника. Она была не прочь подыскать племяннику невесту среди местных девушек и отнеслась бы к этой задаче со всей ответственностью; но что-то подсказывало ей, что если бы Антуан собирался жениться, он бы, так или иначе, завел разговор об этом, а если она первая предложит свои услуги в качестве свахи, он, чего доброго, еще решит поставить ее на место. Поэтому она только сказала:

– Я была бы рада, если бы у тебя была семья.

И дети.

– Я бы тоже был бы рад, наверное, – с расстановкой произнес Антуан. – Но вы же знаете, у кого-то это выходит как бы само собой… Я имею в виду брак и все прочее… А кому-то на роду написано оставаться холостяком. Наверное, я из последних, – заключил он.

Глава 2

Известие

После завтрака Антуан отправился на прогулку – просто так, без какой-либо определенной цели. Дорога привела его к скалистому берегу. Серая, как сталь, вода перекатывалась волнами. Пенясь, они врезались в берег и уползали прочь, чтобы снова начать свой разбег, – и так без конца и края.

Антуан поискал взглядом маяк на острове Дьявола и нахмурился. И кому только пришло в голову там поселиться? Еще он подумал, что название департамента, в котором он находится, – Финистер, не зря производят от латинского «finis terrae», что означает «край земли»[2].

Сам Антуан родился и вырос в Кемпере, куда по службе перевели его отца – чиновника. Будущий инспектор полиции ходил в местную школу и привык с детства говорить на двух языках – французском и бретонском, но потом судьба забросила его в Париж, который с легкостью перемалывает и людей покрепче, чем провинциал из Финистера. Непрочные связи, еще соединявшие его с Бретанью, почти все оборвались после отъезда, да и бретонский язык он успел подзабыть, обретаясь в столице. «Да и потом, какой из меня бретонец? Отец родом из Прованса, с материнской стороны бабка – ирландка… Правда, Мариэтта всегда говорила, что упрямство у меня – исконно бретонское. Этого уж не изменить. Да, точно».

Бросив последний взгляд на океан, на лодки рыбаков и бездействующий маяк, Антуан повернулся и, засунув руки в карманы, зашагал прочь. Мысли его неотвязно крутились вокруг незнакомцев, которые рискнули поселиться на острове с такой дурной славой, и он решил во что бы то ни стало узнать, кем они являлись и что, собственно говоря, им было нужно в этих краях.

Вообще-то проще всего было бы попросить тетку навести соответствующие справки, и можно не сомневаться, что уже к вечеру Антуан знал бы всю подноготную чужаков, но инспектора не прельщали легкие пути. Конечно, Мариэтта была бы только рада услужить племяннику, но это означало, что ему не придется ничего делать самому – только высказать просьбу и ждать, когда ее выполнят. Другое дело – если он сам отправится в бистро, центр местных сплетен, или отыщет папашу Руайера, у которого чужаки купили лодку, и попытается разговорить его. Трудность дела усугублялась тем, что бретонцы – народ недоверчивый, не склонный к излишним откровениям, и Антуан не удержался от азартной усмешки, представив, сколько усилий ему придется приложить для достижения своей цели.

«Во-первых, приглашу Руайера выпить со мной стаканчик, вовторых, поинтересуюсь, как его дела, а потом уже можно будет навести разговор на главное…»

Тут он увидел, что находится возле дома кюре Жозефа. Сам священник, высокий, тощий мужчина средних лет, стоял в саду, опираясь на лопату, и мрачно смотрел на ростки у своих ног.

Местные жители очень уважали кюре Жозефа, даром что он был не бретонец, а француз. Когда однажды налетела буря и одна из лодок не вернулась с лова рыбы, кюре молился в церкви всю ночь напролет, пока не пришло известие, что часть потерпевших крушение рыбаков подобрал проходивший мимо корабль и таким образом спас им жизнь. Сам кюре жил скромно, не вызывая пересудов, и был только один момент, который если не делал его притчей во языцех, то, во всяком случае, не на шутку интриговал прихожан. Дело в том, что кюре ненавидел тыквы.

Об этой странной неприязни стало известно, как только кюре Жозеф обосновался в деревне, но что осталось тайной, так это причина, породившая столь необычное отвращение. Любое упоминание о тыкве – или, не дай бог, ее появление в любом виде – выводило обычно спокойного и рассудительного священника из себя. Было доподлинно известно, что когда на местном базаре продавали тыквы, кюре нарочно делал крюк, чтобы обходить его стороной. На человека, который простодушно признавался, что ничего не имеет против пирогов с тыквой или тыквенных семечек, отец Жозеф смотрел так, как будто его собеседник только что вступил на дорогу, прямиком ведущую в ад. К несчастью, сам кюре любил возиться у себя в саду, и дьявол, который, должно быть, уже давно размышлял, как ему подступиться к практически безгрешному священнику, с радостью ухватился за эту возможность. Словом, когда отцу Жозефу пришла в голову фантазия выписать по почте семена каких-то необыкновенно вкусных и притом неприхотливых огурцов, отправитель, само собой, перепутал и прислал семена тыквы. С той самой поры жизнь кюре превратилась в кошмар. Тыквы захватили его маленький уютный садик и навели там свой рыжий пузатый порядок. Как ни бился кюре, как он ни воевал с захватчиками, сколько ни пытался растить на своей земле кабачки, редис или картофель, все было тщетно: единственным, что ему удавалось на славу, оставались тыквы. Они плодились и множились, вырастая порой до гигантских размеров, так что в конце концов слава о священнике, у которого в саду растут тыквы необыкновенной величины, дошла до самого Кемпера, и оттуда прислали доходягу-фотографа, который запечатлел для вечности кюре, стоящего с видом мученика среди грядок, заполненных глыбообразными чудовищами. И хотя продажа рыжих монстров приносила кое-какие деньги, отец Жозеф оставался безутешен и то и дело предпринимал новые попытки разделаться с возмутителями своего спокойствия. Видя сейчас выражение лица священника, Антуан подумал, что тот, должно быть, опять проиграл и что, стало быть, тыквы снова вырастут на славу.

– Доброе утро, господин кюре! – крикнул инспектор.

– Доброе утро, господин Молине, – сдержанно ответил священник. – Вы уже слышали новость?

– Какую?

«Уж не расскажет ли он мне о тех, что поселились на острове Дьявола? Ну-ка, ну-ка… А ведь в самом деле: кюре наверняка должен быть в курсе, что это за люди. Хоть он и кажется человеком, погруженным в себя, на самом деле он очень даже хорошо замечает все, что происходит вокруг…»

– Фредерик Варен сбежал, – объявил священник.

Антуан остолбенел.

– Вы шутите, надеюсь?

– Какие тут могут быть шутки? – устало ответил кюре. – Уже вчера ходили об этом слухи… Даже до нас докатились. Представляете, мэр Кемпера запретил давать информацию в газеты – боялся, что это скажется на его репутации… и на репутации властей, само собой. Они надеялись быстро схватить Варена после того, как он скрылся, и привести смертный приговор в исполнение, но он, ясное дело, бежал не для того, чтобы снова попасться…

Антуан слушал священника, и на скулах инспектора перекатывались желваки. Фредерик Варен бежал, а это значит… Значит, что ни одна женщина в Бретани не может чувствовать себя в безопасности. На счету этого подонка восемь убийств, совершенных с особой жестокостью, а теперь, когда он на свободе, сколько еще беззащитных женщин он убьет?

– Черт побери! – вырвалось у инспектора. – Простите, господин кюре… Но как? Как вообще получилось, что он сумел бежать? Я думал, местная тюрьма вполне надежна…

Тут он совершенно некстати вспомнил, что знаменитый преступник Видок[3], ставший впоследствии не менее знаменитым сыщиком, когда-то ухитрился сбежать именно из вполне надежной кемперской тюрьмы, и разозлился.

– Пройдемте в дом, – предложил кюре. – Снаружи холодно… И учтите, – продолжал он, – я знаю только то, что мне рассказали. Возможно, ваши коллеги сообщат вам больше подробностей.

– Я здесь на отдыхе, – сердито бросил Антуан.

– А я разве говорю, что нет? – прищурился его собеседник.

Мужчины устроились в небольшой гостиной, и кюре достал бутылку сидра. С точки зрения Антуана, или той части генов, которая досталась ему от бабушки-ирландки, это был не алкогольный напиток, а лишь паршивенький лимонад, но инспектор помнил, что священник приехал из Нормандии, где без сидра не мыслят свою жизнь, и смирился.

– Вы еще не забыли шторм? – спросил отец Жозеф. – Так вот, Кемпер он тоже затронул, но им казалось, что все обойдется, потому что город не стоит на берегу.

– Я там родился, – сухо заметил Антуан, давая понять, что урок географии сейчас ни к чему. – Какое отношение шторм имеет к бегству Варена? Его что, унесло ветром?

– Не совсем, – усмехнулся священник. – Но давайте по порядку. Итак, вчера утром Варена под конвоем вывели из тюрьмы. Палач и его помощники, мэр и прочие, кому полагается присутствовать на казнях, стояли возле гильотины. Также присутствовали несколько зрителей, которые собрались тут же, несмотря на ранний час[4]. Варен, как мне сообщили, был бледен как полотно и дрожал от холода, потому что был в одной рубашке и брюках. Помощники палача подошли к нему, чтобы уложить его на доску. Один из помощников сказал, что он должен снять рубашку, она не нужна. Варен стал расстегивать пуговицы, и тут, вообразите себе, под порывом ветра сломалось дерево, которое росло неподалеку… какой-то старый вяз. Он обрушился на толпу, оглушил палача и ранил несколько человек. Возникла суматоха, люди стали метаться…

– И Фредерик Варен сбежал?

– И Фредерик Варен сбежал, – эхом откликнулся священник. – Еще сидра?

Но Антуан Молине был так расстроен, что в этот момент не отказался бы даже от содовой, и молча подставил стакан.

– Этому сукину сыну повезло как не знаю кому, – в сердцах сказал он, залпом выпив полстакана сидра. – Только вот Кемпер – не Париж, скрыться там не получится. Особенно после его художеств, – последнее слово инспектор произнес с особенной злостью.

– Тем не менее его до сих пор не сумели схватить, хотя вчера прочесали весь Кемпер вдоль и поперек, – безмятежно отозвался кюре. – Не исключено, что он успел покинуть город.

– Значит, будут еще убийства, – мрачно подытожил Антуан, ероша волосы. – Черт! Воображаю, каково теперь Жеже… Он-то надеялся, что положил им конец!

– Вы о Жераре Кервелла, который его арестовал?

Антуан кивнул.

– Мы с Жераром дружили в детстве. Потом я уехал, а он остался. Его повысили до комиссара, когда он фактически взял Варена с поличным… Нашел отрубленную голову в его комнате.

– Да, я читал газеты, – кивнул кюре. – Но я не знал, что он ваш друг.

– Как по-вашему, куда он может деться?

И Антуан, и его собеседник отлично понимали, что вопрос задан вовсе не по поводу новоиспеченного комиссара.

– Откуда мне знать? – ответил священник.

– Я просто думал, что это по вашей части. Ну там… Дьявол, и все такое прочее.

– А я-то думал, по моей части Бог и все такое прочее, – усмехнулся кюре. – Неужели я ошибался?

В его словах таилось столько тонкой иронии, что инспектор, который по привычке считал, что любого своего собеседника видит насквозь, был застигнут врасплох.

 Простите, – смутился Антуан. – Я хотел сказать… Я совсем не это имел в виду.

– Нет, мне, конечно, лестно, что вы сочли меня специалистом, – заметил его собеседник с улыбкой. – Только я вряд ли сумею сообщить вам что-нибудь новенькое. Конечно, человек в его положении попытается где-то спрятаться, только… Только ему надо есть, надо спать и быть уверенным, что его не схватят. Нужны деньги, которых у него нет, нужна одежда, потому что человек в одной рубашке при такой погоде неминуемо привлечет внимание. Так что, с какой стороны ни посмотри, он обречен.

Антуан, уже допивший свой сидр, мрачно барабанил пальцами по столу.

– Возможно… Но если он бежал из Кемпера, его могут искать еще очень долго.

– Вас что-то беспокоит? – спросил священник, испытующе глядя на своего собеседника.

– Не то чтобы беспокоит, но… – Антуан неопределенно повел плечом. – Остров Дьявола. Вам что-нибудь известно о тех, кто решил там пожить?

– Вы спрашиваете меня как полицейский или?..

– Я-то? – Антуан вздохнул. – Боюсь, что как полицейский. Так что не обессудьте…

– Я узнал обо всем этом еще две недели назад и очень удивился. Впрочем, учитывая обстоятельства, это может быть вполне разумным вариантом.

– Что именно?

– Дом на острове снял муж, чья жена сошла с ума, – пояснил кюре. – Его зовут Фализ, Эжен Фализ. Он рантье, жил в Париже, женился… и вдруг такое несчастье. Доктор сказал, что морской воздух и уединение могут привести несчастную женщину в чувство, хотя надежды немного. Остров привлек мсье Фализа тем, что за дом запросили очень недорого.

М-да. Вот тебе и великая тайна, над которой инспектор ломал голову все утро. Чокнутая жена и экономный, но любящий муж, который никак не решится отделаться от супруги и засунуть ее в лечебницу, где ей самое место.

– И сколько всего человек будут жить на острове? – спросил Антуан, раздосадованный тем, что ларчик открывался так просто.

– Сколько? Подождите… Мсье Фализ, его жена и трое слуг. Точнее, двое слуг и служанка. Итого пять человек. Я удовлетворил ваше любопытство?

– Вполне, – искренне ответил Антуан, поднимаясь с места. Он поискал, что бы такого сказать собеседнику на прощание, и отважно добавил: – Должен сказать, ваш сидр – лучший, что я пил за последние десять лет!..

Глава 3

Неожиданный свидетель

«Тем более что я вообще никогда не пью сидра», – закончил про себя Антуан, выходя из дома.

Его одолевала сложная смесь досады, раздражения и осознания собственной бесполезности, – чувства, сумма которых доводила инспектора до исступления, так что даже тело начинало зудеть и чесаться. «Дерево у них, видите ли, упало! Прямо во время казни! И мэр тоже хорош! Надо было сразу же объявить мерзавца в розыск, напомнить его приметы, посулить награду… А теперь, если он сбежал из Кемпера, попробуй его отыскать…»

Инспектор подумал, не вернуться ли ему домой, но с ходу отмел эту мысль. Тетка, Сюзанна, фотографии, задвинутые в угол, куры, разгуливающие по двору и всякий раз норовившие попасть под ноги именно ему, – мыслью он охватил все разом и подытожил одним словом: «надоело». Поэтому Антуан зашагал в другую сторону – к заведению папаши Менги, где можно было выпить чего-нибудь существенно более крепкого, чем сидр священника, который не любит тыквы.

В это время дня за стойкой должен был стоять не сам Менги – великан с некогда рыжеватыми, а теперь седыми волосами и удивительно мягким для такой туши голосом, – а один из его сыновей, которые походили на отца примерно так же, как бледный и вялый перевод походит на яркий и своеобразный оригинал. Однако, к удивлению Антуана, обслуживал посетителей сам хозяин, и в бистро набилось раза в три больше народу, чем обычно, – почти все столы были заняты.

Инспектор по старой привычке окинул взглядом лица людей, находившихся в зале, и убедился в том, что ему знакомы все, за вычетом бродяги, который в углу потягивал какое-то дешевое пойло. Но бродяге, судя по его физиономии и всклокоченным седоватым волосам, было не меньше пятидесяти, и он никак не мог являться Фредериком Вареном, которому по бумагам было двадцать четыре года, а выглядел он гораздо моложе.

Также Антуан отметил про себя, что с его появлением атмосфера в заведении немного изменилась – никто, предположим, не оборачивался и не тыкал в него пальцем: «А гляди, а вот и фараон из Парижа», но посетители как будто насторожились, а говорить стали с некоторой опаской. Усмехнувшись, он подошел к стойке.

– Что желаете, сударь? – спросил Менги с подчеркнутой вежливостью.

– Стаканчик куантро, – ответил инспектор, – и хороших новостей.

– Куантро – это запросто, – хладнокровно заметил кабатчик, откупоривая бутылку, – а с новостями нынче затык. Про Варена небось уже слыхали?

– Как же, как же, – в тон ему бросил Антуан. – Скажи-ка, Патрик, что за бродяга сидит в углу?

– Вы про Леона? Да бросьте, – кабатчик усмехнулся, – мы давно его знаем, он никого не трогает.

– Да ну? А деньги у него откуда?

– Помогал грузить мебель приезжим.

– Каким еще приезжим?

– Которые устроились на острове Дьявола. Скажите-ка, мсье Молине, вы сейчас тут по работе или как?

Кабатчик устремил на инспектора испытующий взгляд.

– Если мое начальство захочет, то придется вернуться на работу, – отозвался Антуан. – А пока я сам по себе.

– Значит, в случае чего к вам нельзя будет обратиться за помощью? – спросил кто-то из рыбаков.

– Да какая там помощь, – проворчал другой рыбак. – Пусть только этот Варен попробует к нам сунуться. Сами ему шею свернем.

– Он обычно по ночам нападал, – вмешался Антуан. – И только на тех, кто не мог дать ему отпор.

Посетители насупились, переваривая его слова.

– Я не хочу нагнетать обстановку, – продолжал инспектор, – но должен сказать вам, что, пока этого человека не найдут, никто не может считать себя в безопасности. Сейчас он может находиться где угодно: в Кемпере, на дороге в Брест, на каком-нибудь чердаке, в вагоне поезда… да где угодно. Но он опасен, безусловно опасен, и ни в коем случае нельзя его недооценивать. Так что, если кому-то из вас что-либо известно…

– Да что нам может быть известно? – буркнул кабатчик, пожимая своими гигантскими плечами. – Люди и так встревожены. Старухи достают ружья, из которых не стреляли со времен войны с синими[5].

Кто-то невпопад хихикнул, и краем глаза Антуан заметил, что это был бродяга Леон.

– Что тут смешного? – рявкнул Менги.

– Да так, – ответил бродяга, ухмыляясь пьяной улыбкой. – Я же в одной камере с ним сидел.

После этих слов в набитом людьми заведении на несколько мгновений наступила неправдоподобная, пугающая тишина.

– Заливаешь! – недоверчиво выдохнул кто-то.

– В Кемпере, в предварительном заключении, – гнул свое пьянчужка. – Меня, значит, за бродяжничество сцапали, а его… ну… за отрезанную башку под кроватью.

– И что дальше? – напряженно спросил Менги.

– Винца бы мне еще, – жалобно протянул Леон. Антуан нахмурился.

– Ты все это только что выдумал, чтобы выпить лишнюю бутылку, – объявил инспектор во всеуслышание.

– Ты бы тоже запил, если бы оказался с таким в одной камере, – огрызнулся бродяга. – Я-то ничего не знал, мне только потом сказали, кто это был! Хорошенькое дело, а если бы он меня ночью удавил?

– Он что-нибудь рассказывал о себе? – с любопытством спросил один из рыбаков. – Хоть намеком?

– Ничего он не говорил, только один раз его прорвало, – с отвращением ответил бродяга. – Меня наутро перевели в другую камеру, а потом я слышал его крики из коридора. Надзиратели тащили его, а он не унимался… И орал, что убьет доктора Ривоаля, что все, все ему припомнит…

– Доктора? – Кабатчик аж подскочил на месте. – Это же… постойте… один из главных свидетелей обвинения!

– Да, доктор вспомнил, что видел Варена возле дома последней жертвы, – подтвердил Антуан. – Только все это глупости. Доктор живет в Кемпере, и полиция наверняка взяла его дом под охрану.

– Жить-то он живет, – хмыкнул бродяга, – только у его жены еще один дом – возле Дуарнене[6]. И доктор уехал туда сразу после окончания процесса… Ну что, будет мне вино или нет?

Менги, колеблясь, переглянулся с Антуаном, и тот сделал утвердительный жест.

– Кругом одни умники, – вздохнул Леон, – за ружья хватаются, чуть что… тени своей боятся! Не волнуйтесь, он сюда не сунется. Здесь Варену делать нечего… В отличие от Дуарнене, хе-хе!

Антуан попросил еще порцию куантро и проглотил ее, не чувствуя вкуса. Жизнь начала обретать смысл, ведь сама судьба протягивала ему ниточку, которая, возможно, поможет инспектору поймать опасного преступника. Если считать, что Леон не солгал, то когда Варен угрожал убить доктора – еще до процесса? Полгода назад, стало быть? Возможно, Антуан преувеличивает дальновидность полиции, и местные чины не озаботились о том, чтобы обеспечить свидетелю охрану, – просто потому, что уже забыли прозвучавшие в его адрес угрозы, или потому, что отвлеклись на беглеца, которого рассчитывали схватить без промедления. Что касается Варена, то мог ли такой человек сбежать из-под ножа гильотины только для того, чтобы сразу же отправиться мстить? Интуиция говорила Антуану – он мог.

Если только Леон не солгал…

Антуан подсел к нему за стол и постарался задействовать все свое обаяние, предназначенное для таких случаев, которое включало: широкую глуповатую улыбку, простецкий вид и добродушно прищуренные глаза. Леон, однако, смотрел на него настороженно и придвинул поближе к себе бутылку, выцарапанную у кабатчика.

– Вам чего? – спросил бродяга.

– Поговорить, – беспечно уронил инспектор. – Правда, что у приезжего жена сумасшедшая?