Фактор страха Абдуллаев Чингиз

Берлин. 10 мая

В камере было чисто, как в хорошей немецкой гостинице. Но Чиряев воспринимал это поначалу как издевательство над заключенными. Особенно поражали постельные принадлежности, о таких узники бывших советских колоний могли только мечтать. В немецкой тюрьме все было по-другому. Предупредительные вежливые надзиратели, заключенные, больше похожие на великовозрастных студентов показательного курса, питание, как на курорте, в общем, условия жизни здесь соответствовали лучшим стандартам западных образцов. И все-таки это была тюрьма. Когда его вели на свидание с адвокатом, он психовал, видя камеры слежения и автоматически открывающиеся двери. Из тюрьмы, буквально нашпигованной компьютерной техникой, не очень-то убежишь.

В комнате, куда его привели, адвокат Аркадий Федорович Тумасов читал переведенные на русский язык материалы дела. Адвокат был высокого роста, худощавый, темноволосый. В свои сорок три года Тумасов успел завоевать себе репутацию дотошного жесткого защитника, участвовавшего в нескольких громких делах, по которым проходили уголовные авторитеты. Ко всем прочим достоинствам он неплохо владел немецким, поскольку работал в свое время в инюрколлегии.

Как только конвоир удалился, Чиряев сел напротив адвоката и поинтересовался:

– Как дела?

– Звонили из Москвы, – тихо сообщил Тумасов, – все в порядке.

Чиряев удовлетворенно кивнул. Он не сомневался, что все пройдет нормально. В конце концов, они знали, кому и за что платят. Московские ребята его никогда не подводили. Труфилов не долетел до Берлина.

– Показаний не будет, – твердо сказал Чиряев, – ты говорил, что в этом случае решение суда может измениться.

– Да, – ответил Тумасов, – я уже переговорил со здешними адвокатами. Суд может отказать в иске Москве и выпустить тебя под залог. Ты уже отсидел десять месяцев за неуплату налогов в Австрии и в Германии. А теперь все налоги по твоей недвижимости уплачены.

– Залог большой?

– Большой, – признался Тумасов, – они считают, что у тебя слишком много денег. Залог будет определен с учетом твоей недвижимости.

– Сколько по максимуму? – быстро спросил Чиряев.

– До полумиллиона долларов, – ответил адвокат.

– Ничего страшного, – отмахнулся Чиряев, – заплатим. Я прикажу перевести деньги из американского Сити-банка.

– Могут возникнуть проблемы, – понизив голос, возразил адвокат.

– Какие еще проблемы? – нахмурился Чиряев.

Тумасов написал на листе бумаги «долг» и передал лист Чиряеву. Тот взял бумагу, прочитал и, вскинув голову, гневно воскликнул:

– При чем тут мой...

– Тихо, – перебил его Тумасов, – не нужно нервничать. Это дело не имеет отношения к немецкому правосудию. Кое-кто в Москве недоволен, что тебя давно нет в городе.

– Кто именно?

Тумасов написал на бумаге имя «Георгий». Чиряев прочел и сразу понял, о ком идет речь.

– Сволочь, – он разорвал листок, – ничего не получит. Ни копейки...

Адвокат кивнул на стены. Их разговор могли прослушивать. Но Чиряев гневно отмахнулся.

– Решил показать, кто в городе хозяин. Обрадовались, что я в тюрьме. Доить меня собрались. Как корову.

– Тише, – не выдержал Тумасов, – не так громко. Мы все решим.

– Нечего тут решать, – вскочил со стула Чиряев, – у меня с ними другой разговор будет. Ты только вытащи меня отсюда. Он думает, я забыл девяносто второй год. Как они моих...

– Не говори ничего, – быстро вставил адвокат, – я все помню. Успокойся, сядь. Мы в тюрьме, в немецкой тюрьме. Понимаешь?

– Плевал я на твою тюрьму, – заорал Чиряев, – и вообще на всех наплевал. Он мне угрожать вздумал. Хочет силу свою показать. Сволочь, мразь. – Далее последовал отборнейший мат. Выпустив пар, Чиряев поостыл и опустился на стул.

Тумасов облегченно вздохнул. Иметь дело с таким взрывным клиентом было непросто. Адвокат нервничал, но это окупалось с лихвой. Плата за услуги была достаточно высока. Но выиграть этот процесс было делом его профессиональной чести. Он и так затянулся.

– Послезавтра нужно отбиться от иска российской прокуратуры выдать тебя Москве, – напомнил адвокат, – и если все пройдет нормально, я поставлю вопрос о твоем освобождении под залог.

– Что значит «если все пройдет нормально»? Ты ведь говорил, что главное – это свидетельские показания на суде. Если их у прокуратуры не будет, немецкий суд отклонит их требование. Ты говорил или не говорил?

– Говорил. Но по ходу дела могут появиться еще какие-нибудь факты или показания. Мы пока ничего не знаем.

– Их главным свидетелем был Труфилов, – снова занервничал Чиряев.

Тумасов сокрушенно покачал головой. С Истребителем вечно проблемы.

– Он и сейчас главный свидетель, – сказал адвокат, оглядываясь на дверь, – и если выступит на суде, нам нужно найти контраргументы.

Чиряев усмехнулся. Оба хорошо знали, что Труфилов не выступит. Но их могли прослушивать, а судьи ничего не должны были знать о смерти главного свидетеля, сам этот факт мог вызвать у них подозрения.

– Пусть выступает, – согласился Чиряев, – что еще у них может быть против меня?

– Показания самого Ахметова, если, конечно, он согласится их дать. Думаю, это исключено. Не станет же он давать показания против самого себя.

– Очень хорошо. Что еще?

– Появились некоторые проблемы в Европе, – сообщил Тумасов, – наши друзья в Москве просили передать, что полковник еще до того, как его убрали, месяц назад... организовал экспедицию, правда, с нулевым результатом. Полковник уверял, что ему помешали. И не только известный тебе эксперт.

– Знаю, – скривился Чиряев, – это он нашел Труфилова. Говорят, у него странное имя. Собачья кличка.

– Птичья, – поправил его адвокат.

– Какая разница, – отмахнулся Истребитель. – Это он подложил нам свинью. Помешал нашим ребятам. Из-за него погиб полковник. Позвони в Москву, скажи Толику, что эксперт мне очень не нравится. Так и скажи – не нравится. И вообще, почему они медлят. Ждут, когда он подложит нам вторую свинью?

Тумасов снова кивнул на стены. Чиряев схватил лист бумаги, написал «убить» и передал листок адвокату. Тот лишь развел руками. Передавать подобные поручения через адвоката было верхом идиотизма. Впрочем, Чиряев никогда не отличался рассудительностью. Тумасов густо зачеркнул ручкой написанное слово и сунул листок в карман.

– Проблема не в этом, – сказал он, – наши люди считают, что за Труфиловым охотилась еще одна группа. Они сейчас арестованы в Париже и ждут решения французского суда за убийство троих людей полковника. Ты слышал о Самаре Хашимове?

– Человек хромого Абаскули, – снова вскочил на ноги Чиряев, – конечно, слышал. Они искали Труфилова?

– По всей Европе, – подтвердил адвокат, – но нарвались на Дронго, который их переиграл. И сейчас они во французской тюрьме.

– Зачем им понадобился Труфилов? Чтобы помочь прокурорам? – удивился Чиряев.

– Чтобы шантажировать тебя. Оказать на тебя давление. Вот для чего Труфилова искали по всей Европе.

На этот раз Чиряев не вскочил, только сжал кулаки, задумался. Похоже, адвокат прав. Георгий и хромой Абаскули объединились, чтобы показать ему, кто в городе хозяин. Неужели и остальные их поддержали? Напрасно он уступил в девяносто втором. Напрасно разрешил тогда своим людям после нескольких месяцев войны пойти на мировую с этими наркодельцами. Они убрали четверых его боевиков, а он им все простил. И вот теперь они решили показать ему, кто в городе хозяин. Он тряхнул головой. Нужно выйти отсюда. И тогда они узнают, на что способен Истребитель. Конечно, они будут давить на него, попытаются вернуть свои деньги, считая, что он должен платить за казино. Кажется, три миллиона долларов. Но заплатить значит признать свое полное поражение, пойти на уступки этим черножопым. Кавказцам и азиатам. Нет, такого он не потерпит.

– Слушай, Аркадий, объясни мне подробно, что именно я должен говорить на суде. Сделай все, чтобы я вышел отсюда. Если полмиллиона мало, дадим миллион. А там поглядим, кто из нас круче. Поглядим.

– Слава богу, – обрадовался адвокат, – давно бы так. Сейчас я тебе все объясню.

– Подожди, – жестом остановил его Чиряев, – ты уверен, что в Москве все в порядке?

– Звонил Толик Шпицын, так и сказал: все в порядке.

– Отлично, – удовлетворенно заметил Истребитель, – теперь давай, объясняй. – Он взглянул на адвоката и улыбнулся.

Москва. 10 мая

Если для многих мужчин вождение автомобиля – почти удовольствие, то для большинства женщин это ответственная и сложная работа. Однако возможность поехать куда хочется и возможность побыть одной заставляет женщину садиться за руль. Мара не была исключением. Она не без оснований подозревала, что водитель, приставленный к ней Чиряевым, сообщал Истребителю о каждом ее шаге. А она, по существу, находилась на полном содержании этого уголовного авторитета.

После развода с хоккеистом она некоторое время жила с Егором Фанилиным и только сейчас поняла, что это были счастливейшие дни в ее жизни. Фанилин оказался добрым, покладистым, с очень мягким характером. К тому же неистощимым на выдумки, особенно в постели. Он ни за что не лег бы с женщиной, не почистив зубы или не приняв душ.

Но Фанилин страдал одним существенным недостатком. Был катастрофически беден. Во всяком случае, для той жизни, которую вела Мара Киршентале. И когда появился Чиряев, она за него ухватилась. Он не умел красиво говорить о своих чувствах, зато дарил подарки, от которых кружилась голова и захватывало дух. На Новый год у нее появилась шуба из шиншиллы, мечта любой женщины из цивилизованного мира. Автомобиль «Ауди», колье с бриллиантами, суперсовременная стереосистема известной датской фирмы.

Она понимала, что за это придется платить. И когда он остался у нее ночевать, почувствовала разницу между альфонсом-фарцовщиком и своим новым другом. От Чиряева буквально разило табаком. И еще пахло чем-то кислым. Может, потом. Мылся он редко, неохотно, и Мара, как ни старалась, ничего не могла сделать. В постели он был груб, удовлетворив свою похоть, поворачивался к Маре спиной. И тут же забывал о ней. Женщина чувствовала себя оскорбленной.

Иногда в порыве возбуждения он прямо в машине расстегивал ширинку, нисколько не смущаясь присутствием водителя, и требовал близости. В первое время Мару это возмущало, а потом она привыкла, понимая, что переделать его невозможно. К счастью, он не был особенно сексуальным и по нескольку дней не трогал Мару. Сказывалось лагерное прошлое, когда длительное воздержание сменялось приступами безумной активности.

Он по-прежнему проявлял неслыханную щедрость, но ему даже в голову не приходило, что женщина тоже хочет получать удовольствие. Мара стала нервной, несколько раз даже пыталась мастурбировать, презирая себя за это.

Вдобавок ко всему он был ревнив, не разрешал ей ни с кем встречаться. И приставил к ней для слежки водителя. В прошлом году он уехал в Германию, и там его посадили. Мара была убеждена, что их отношения кончились. Но водитель на своем «БМВ» по-прежнему приезжал к ней каждое утро, видимо где-то получая зарплату. Ей по-прежнему ежемесячно привозили домой по десять тысяч долларов на мелкие расходы. Создавалось впечатление, что Чиряев в командировке и скоро вернется.

Хозяйка дамского салона, с которой Мара дружила, посоветовала ей завести подругу, с которой можно не только весело проводить время, но и предаваться разного рода сексуальным удовольствиям. Лесбийская любовь получила широкое распространение в Москве и Петербурге, особенно среди жен и любовниц известных бизнесменов.

Девять из десяти новых бизнесменов добывали деньги нечестными путями – обманывали партнеров, присваивали государственные деньги, расхищали государственное имущество, обворовывали клиентов, убивали конкурентов и соперников. У любого из оказавшихся на вершине успеха руки были по локоть в крови. Разумеется, все они нуждались в усиленной охране, так же, как их близкие. Завести в сложившейся ситуации друга или любовника было небезопасно. Любой бизнесмен не остановился бы ни перед чем, чтобы отомстить за поруганную честь. А рисковать жизнью и своим положением женщинам не хотелось. Вот почему многие из них заводили себе подругу и занимались лесбийской любовью, что вполне устраивало их мужей и любовников. Как правило, они ревновали только к мужчинам. Почти все, преуспевшие в бизнесе, придерживались традиционной сексуальной ориентации, за исключением ведущих дизайнеров, визажистов, людей творческого труда. Бывало, что и бизнесмены становились бисексуалами, чаще от переизбытка секса, чем от его недостатка.

Но Мара, еще не забывшая Фанилина, ничего подобного даже представить себе не могла. Однако одиночество тяготило. После ареста Чиряева у нее было несколько встреч. Мужчины попадались семейные и солидные, на длительную связь с такой «дорогой» женщиной, как Мара, не шли: не было ни желания, ни возможностей, особенно после августовского финансового кризиса.

Утром она позвонила в косметический салон и попросила записать ее на четыре часа. Взяла машину со стоянки в половине четвертого, вырулила на проспект и загрустила: грядущим вечером ей ничего, кроме скуки, не светило, впрочем, как и в прошлые вечера. Ее пригласили на вернисаж, где обычно собираются феминистки. Идти не хотелось, но не сидеть же дома одной.

Свернув направо, заметила, что ей сигналит водитель «Волги». Проезжая мимо, он показал на колесо. Она проехала еще немного, прижалась к тротуару и вылезла. Сразу увидела спущенное колесо. Нужно менять. Но она не умеет. Мара беспомощно огляделась. Придется останавливать такси, заплатить водителю, чтобы помог. Мара шагнула в сторону движущегося потока машин, и тут рядом затормозил «шестисотый» «Мерседес». Она даже не повернула головы. Водитель такого автомобиля вряд ли станет ей помогать. Но машина подъехала ближе, затормозила, дверца открылась, и показалось знакомое лицо... Егор Фанилин.

От неожиданности она потеряла дар речи. Он подошел и с улыбкой спросил:

– Как дела, Мара?

– Ой, как хорошо, что я тебя встретила! – Она чмокнула его в щеку. Он по-прежнему был элегантен, чисто выбрит, благоухал дорогим парфюмом.

– Здравствуй! – Он тоже поцеловал ее и оглядел с ног до головы. – Выглядишь потрясающе.

Сердце радостно забилось. Если мужчина встречает женщину, общение с которой раньше доставляло ему удовольствие, то он может подумать о повторной встрече только в том случае, если нет нового объекта, доставляющего еще большее удовольствие. Или совмещая встречу со старой и новой подругой. Если женщина встречает своего старого знакомого, то она предпочитает не сравнивать лучшего с худшим, а встречаться только с лучшим.

– У тебя спустило колесо, – сказал он. – Интересно, ты так и выехала из гаража?

– Машина была на стоянке, – призналась она. За эти годы он нисколько не изменился. Появились некая уверенность в себе и непривычный лоск. Судя по «Мерседесу», дела у Фанилина шли достаточно хорошо.

– Ты куда ехала? – спросил он, все еще разглядывая машину.

– В дамский салон. – Она взглянула на часы. – Уже опаздываю.

– Могу подвезти, – предложил Фанилин.

– А моя машина?

– Подъедет к салону. Ты адрес скажи. Мой водитель колесо сменит. Он в машине рядом со мной сидит. Просто мне иногда самому хочется порулить. «Мерседес» – прекрасная игрушка для взрослых.

– Да, конечно. – Она радовалась, что у него все хорошо. Радовалась неожиданной встрече. Жаль только, волосы у нее не уложены. Она ведь в салон ехала, делать прическу. Впрочем, Фанилин больше смотрел на машину, чем на нее. И это задело Мару. Он как будто и не радовался встрече.

– Саня, иди сюда! – позвал Фанилин сидевшего в салоне «мерса» молодого парня. – Поменяй колесо и подай машину к салону. – Парень кивнул. Мара сказала адрес и, пройдя к «Мерседесу», устроилась на переднем сиденье, поближе к Фанилину.

Фанилин, сказав еще несколько слов водителю, тоже залез в «Мерседес», сел за руль, и машина тронулась с места. Мара то и дело поглядывала на Егора. Он возмужал, лицо стало округлым. Но он все равно ей нравился. Фанилин чувствовал на себе ее взгляд, хотя смотрел на дорогу. Пока все шло так, как было задумано.

– Нашел приличную работу?

Егор кивнул:

– Я возглавляю одну известную фирму.

– Дела идут неплохо? – улыбнулась Мара. – Машина у тебя классная.

– Ничего особенного, сто пятьдесят штук заплатил, – соврал он, не моргнув, все еще не поворачивая головы.

– Я вижу, – счастливым голосом произнесла Мара, – ты совсем не изменился. Какой у тебя парфюм?

– Это новый запах. От «Тьерри Мюглера». Нравится?

– Мне всегда нравились твои парфюмы. Разве не помнишь?

– Конечно, помню, – он притормозил перед светофором и наконец посмотрел на нее. – Ты тоже отлично выглядишь, я тебе это сразу сказал, как только увидел.

– Постарела, – притворно вздохнула Мара.

– Ничего не постарела, – улыбнулся Фанилин, – совсем не изменилась. Ни капельки. Помнишь, как мы кувыркались в Риге? Нам потом сказали, что внизу свалилась люстра.

– Помню, – засмеялась она. – Было так весело!

– Ты когда освободишься? – спросил он. В это время на светофоре загорелся зеленый свет.

– Часа через три, – чуть дрогнувшим голосом ответила она, – а почему ты спрашиваешь?

– Может, сходим куда-нибудь, поужинаем.

– У меня вечером важное свидание, – как-то неуверенно сказала она.

Это не ускользнуло от Фанилина, опытного сердцееда.

– Жаль, – вздохнул он, – такая неожиданная встреча. Может, не пойдешь в свой салон?

– Не могу. Уже опаздываю, – почти жалобно произнесла она, надеясь, что он будет настаивать.

– Жаль, – повторил он, подъезжая к салону, – всего тебе хорошего, Мара.

Она была немного удивлена и даже расстроена, что он так легко согласился с ее доводами, отпуская ее. С другой стороны, наверно, так было лучше для всех. Если они появятся где-нибудь вместе, Чиряеву наверняка доложат даже в тюрьму.

– До свидания, – печально сказала она, уже пытаясь выйти из салона автомобиля.

Он нежно погладил ее пальцы, потом с улыбкой поцеловал руку. Сердце забилось сильнее. Уже опасаясь себя, она буквально выдернула руку и, хлопнув дверцей чуть сильнее, чем требовалось, крикнула на ходу:

– До свидания.

Машина не отъехала, когда она подошла к салону. Табличка на дверях «закрыто» ее удивила. Она подергала дверь. Появилась знакомая массажистка.

– Не работаем, – крикнула она Маре, – ревизия началась.

– Я записана, – сказала Мара.

– Понимаю, но у нас закрыто.

Мара оглянулась. «Мерседес» все еще стоял на месте. Может, это судьба? Она пошла к машине. Он смотрел, как она приближалась. Открыла дверцу, наклонилась к нему:

– Салон не работает, в моем распоряжении три часа. В какой ресторан поедем?

– Садись, – улыбнулся Фанилин, – это мы с тобой по дороге решим. Водителю скажу, чтобы пригнал машину прямо к ресторану. Договорились?

Ей нравился этот мужчина, и его запах, и его чарующая улыбка, и его роскошная машина. Мысль о Чиряеве заставила ее поморщиться. Ну что особенного, если она пообедает со своим знакомым?

– Согласна, – ответила она, – делай как знаешь.

Москва. 10 мая

Дронго отправился в Онкологический центр, где на следующий день должны были прооперировать Эдгара Вейдеманиса, отставного подполковника Первого главного управления КГБ СССР, отправленного на поиски Труфилова. Вейдеманис, по существу, оказался заложником тех, кто не желал возвращения Труфилова в Москву. За подполковником следовала целая группа профессиональных убийц, охотившихся за Труфиловым. Но благодаря Дронго одних убийц арестовали, другие погибли, Труфилова доставили в Москву, а Вейдеманис попал в больницу.

Ни для кого не было секретом, что Вейдеманис тяжело болен. Именно поэтому он и согласился сыграть роль идеальной мишени, когда отправлялся на поиски Труфилова, зная заранее, что его уберут, как только поиски увенчаются успехом. По заключению врачей, левое легкое фактически уже отказало, и только срочная операция могла дать призрачные шансы на жизнь. Операция была назначена на одиннадцатое мая. Десятого в пять часов вечера Дронго поехал на Каширское шоссе в дом страданий и боли, именуемый Онкологическим центром.

Само общение с больными и врачами повергало каждого, попавшего сюда, в шок. Вся атмосфера этого заведения была пропитана отчаянием и страхом. Согласно статистике, не все умирали от рака, некоторые выживали, и число умерших от сердечно-сосудистых заболеваний значительно превышало число погибающих от злокачественных опухолей. Но сама эта болезнь таила в себе нечто зловещее, непонятное, загадочное, пугала своей непредсказуемостью и обреченностью.

Вейдеманис лежал в отдельной палате. По настоянию Романенко у палаты постоянно дежурил сотрудник милиции. Больного уже готовили к операции, и после пяти часов вечера все посещения были отменены. Когда Дронго приехал, дежуривший сотрудник милиции сообщил, что у Вейдеманиса посетители. Пожилая женщина с девушкой. Это были мать и дочь больного. Они приехали сегодня из Витебска, где скрывались целый месяц. Приехали, чтобы увидеть родного человека, возможно, в последний раз.

Вейдеманис улыбнулся. Глаза матери были полны боли, и Дронго, не в силах смотреть на нее, отвернулся. Мать, стоящая у постели умирающего сына. Что может быть страшнее? У девушки взгляд был строгий, настороженный и немного испуганный. Совсем еще юная, она многое пережила. Девушку похитили месяц назад, пытаясь шантажировать ее отца, и только Дронго удалось найти выход из этой запутанной ситуации.

Несмотря на свои шестнадцать лет, она была уже вполне сформировавшейся девушкой. Высокая, с овальным лицом и прозрачной кожей, красивыми большими глазами и тем скорбным взрослым взглядом, какой бывает у ребенка, выросшего без матери. Илзе, так звали девушку, дружески кивнула Дронго. Она знала, что он спас и ее, и отца. Вейдеманис не хотел тратить последние деньги на лечение, но Дронго настоял на операции и оплатил ее.

– Спасибо, что пришел, – сказал Эдгар, с трудом протянув Дронго руку, которую тот осторожно пожал.

Дронго пододвинул к кровати стул и сел, улыбаясь, всем своим видом демонстрируя оптимизм, чтобы хоть немного приободрить мать и дочь.

– Завтра операция, – выдохнул Эдгар.

– Не надо об этом, – попросил Дронго, – лежи спокойно. Иначе твоя мама выгонит меня и будет права.

– Вас не выгоню, – сказала женщина. Она говорила по-русски с едва уловимым акцентом в отличие от Илзе, которая училась в русской школе.

– Надеюсь, – улыбнулся Дронго, – мы еще погуляем на свадьбе Илзе.

– Непременно, – тихо сказал Вейдеманис, – они знают, что ты для нас сделал.

– Ничего особенного, – возразил Дронго, – только приехал вместе с тобой в Москву и уговорил согласиться на операцию. Вот и все. Остальное сделал ты сам.

– Они знают, что ты сделал, – с трудом повторил он, – знают, что ты спас Илзе, что помог мне... – он закашлялся. Дронго покачал головой. «Он совсем слаб, а я его утомляю», – подумал Дронго. Пора уходить.

– Мама, вы можете оставить нас одних? На минутку, – неожиданно попросил Эдгар.

– Разумеется. – Бросив взгляд на сына, мать взяла за руку внучку, и они вышли из палаты. Вейдеманис взглянул на Дронго.

– Спасибо тебе, – произнес он, закрыв глаза, – ты подарил нашей семье надежду.

– Друг мой, – с заметным волнением ответил Дронго, – мы с тобой больше чем братья. У нас столько общего. Мы потеряли страну, в которую верили, которую полюбили. Потеряли друзей, которые нас предали. Потеряли любимых женщин. Мы с тобой одинаковые, Эдгар. Может, тебе повезло больше. Ты заболел, и твоя боль выплеснулась наружу. А моя сидит где-то глубоко внутри. Для своих стран мы почти предатели, для России всего лишь представители этих стран, непонятно зачем очутившиеся в Москве. Мы повсюду чужие, Эдгар, и нашей Атлантиды давно не существует. Мы последние из атлантов и должны помогать друг другу.

– Ты не умеешь утешать, – усмехнулся Вейдеманис, открыв глаза.

– Не умею, – кивнул Дронго, – знаю, ты неверующий. Но если Бог все-таки существует, надеюсь, завтра он спасет тебя. В награду за все твои мучения. За все страдания, Эдгар. Уверен, существует некая мировая гармония. И когда зло достигает предела, приходит добро. Иначе мир перевернулся бы.

– Спасибо тебе за Илзе, и вот о чем хочу тебя попросить... Если со мной что-нибудь случится, не оставляй их. Они совсем одни. В Риге живет моя сестра. Если они захотят туда перебраться, помоги им. У нас сейчас две квартиры в Москве, одну я недавно купил на последние деньги, там пока даже мебели нет. За две квартиры можно получить солидную сумму... Помоги им.

– Обещаю. – У Дронго задрожали губы, и он отвернулся.

– Спасибо. Ты удивительный человек, Дронго, никогда в жизни не встречал такого, и не потому, что ты мыслишь как хороший компьютер. В тебе есть качества, которые я всегда ценил в людях. Цельность, вера в себя, вера в свои идеалы. Ты один из немногих, кто не оплевывает свое прошлое... Может быть, поэтому...

– Тебе нельзя много разговаривать, – сказал Дронго.

– Можно, мне сейчас все можно, – махнул рукой Вейдеманис, – если завтра все пройдет хорошо, я буду жить. Если нет, значит, так мне суждено.

– Я позабочусь о твоих близких, – пообещал Дронго, – можешь не беспокоиться. Все будет хорошо.

– И еще, – выдохнул Вейдеманис, – насчет Кочиевского. Он очень сложный человек. Мстительный, злопамятный. Он может им навредить.

– Уже не может, – сказал Дронго, – когда мы привезли Труфилова в Москву, а тебя положили в больницу, он покончил с собой. Сгорел на собственной даче. Три недели назад состоялись похороны.

– Тогда все в порядке, – Вейдеманис снова закрыл глаза. – Но его люди не успокоятся. Берегите Труфилова.

– Мы все сделаем, – мрачно пообещал Дронго, не решившийся сказать правду.

– Илзе хорошая девочка, – пробормотал Вейдеманис, – ей будет трудно вернуться в Ригу. Помоги им. Я знаю, что прошу слишком много, но доверить ее могу только тебе. Только тебе.

Дронго поднялся, посмотрел Вейдеманису в глаза. Взял его за руку. Рука была невесомой.

– Все будет нормально, – твердо сказал он, – что бы ни случилось, можешь не беспокоиться.

– Я часто размышлял о жизни, – сказал Эдгар. – Зачем мы приходим в этот мир? Каково наше предназначение? Что заложил в каждого из нас Создатель, если он существует? Ни на один из этих вопросов я не находил ответа.

Дронго хотел прервать затянувшийся разговор, но Вейдеманис жестом остановил его.

– Теперь я знаю – жизнь и есть высший дар Создателя. Только мы не заслужили его и принимаем как должное вместо того, чтобы совершить что-то великое, достойное. Даже не думаем об этом. А думать нужно.

Он помолчал и продолжил:

– У меня никогда не было брата, отца я потерял, когда был совсем молодым. Мне иногда кажется, что ты мой младший брат. Или же старший, хотя ты моложе меня на десять лет.

Он перевел дух.

– Будь осторожен, Дронго. За Труфиловым охотились не зря... Дело это не совсем обычное. За ним стоят очень серьезные люди. Ты даже не подозреваешь, кто именно.

– Мы не сдадимся, – пообещал Дронго, – можешь не сомневаться.

– Я и не сомневаюсь, ты скорее погибнешь, чем сдашься. Может быть, именно за это я тебя и люблю. Прощай. И ничего не говори моим.