Анимация от Алекса до Я, или Всё включено Новгородцев Александр
«Энтранс» – как формообразующее свойство среды. Предпосылки создания и условия развития.
Глава не содержит гмо, консерванты и красители. Британскими учёными рекомендовано читать натощак.
Прошло некоторое время, часа четыре с момента вступления в должность. Я малость пообвыкся, узнал больше о своих обязанностях и о том, что их больше, чем я предполагал. Одной из таких обязанностей стал «энтранс». Пришла пора ознакомиться с ним поближе.
Я находился в лежачем расслабленном положении в комнате, размышлял о том, точит ли свой отравленный кинжал человек-мишень и следует ли ждать его ночного визита мщения. Наслушавшись в своё время историй о горячем южном темпераменте, я не сомневался, что как кровь гарсона получившего дротиком в место воспитательно-розговой работы потребует поквитаться со мной. Брикадировать ли дверь или сделать одеяльное чучело, а самому спрятаться под кроватью, вот о чём я раздумывал. Время неспешно продвигалось от полдника до ужина, как ко мне заглянул Мустафа. Егорка отбыл по своим делам, так и не приведя в подобие порядка гору мятого белья на своей кровати, а я не успел вызнать какие тут распорядки и почём здесь фунт изюма.
– Давай, Алекс, энтранс можна, – молвил Мустафа.
– Энтранс. Что это? Какашка? – переспросил я.
– Энтранс – это пипетс.
Мусти успел нахвататься разных около– и паралитературных простонародных выражений, но из его уст они звучали не злобно, а как-то ободряюще, может в силу того, что он их коверкал, может в силу того, что не вкладывал в них разрушительного действия и агрессии. По печальному выражению его лица, похожему на мордочку енота, обнаружившего, что его норку занял более сильный зверёк, я определил, что «энтранс» как-то связан с нашими рабочими обязанностями, которыми Мустафа чрезвычайно тяготился. Считал их лишними, не вписывающимися в повседневную жизнедеятельность, нарушая плавно сменяющие другу друга фазы сна, приёма пищи и отдыха. В прошлой жизни он был если не неодушевлённым предметом вроде бабушкиного комода, то уж точно животным не подвижнее ленивца. Наверное, если бы ему предоставили выбор быть нормально-укомплектованным человеком и при этом трудиться как все или же быть умственно неполноценным, но жить на государственное пособие не трудясь, Мустафа выбрал бы второе без промедления. Если бы он не был так ленив и местами безинициативен, из-него вышел бы неплохой альфонс. Но из-за этого парализатора жизни – обездвиживающего природного качества, известного в народе как «лень-матушка», он резко охладевал к представительницам прекрасного пола, как только удовлетворял свои физиологические потребности и переставал проявлять знаки внимания. А вы ведь согласитесь – альфонсу, чтобы быть на волне благосостояния, надо иметь либо голливудскую внешность, либо уметь длительно удерживать даму на изысканном шлейфе ухаживания.
Я обучил Мустафу пословицам: «от работы кони дохнут», «работа не волк, в лес не убежит», – разъяснил их смысл. Они пришлись ему по душе, и в некоторые, особо наполненные ленцой дни, кони дохли у него табунами, и эта разновидность одомашненных животных как никогда была близка к тому, чтобы быть занесённой в Красную книгу.
Сначала мы посетили гримёрную, где Мустафа вручил мне шаровары и фрак, до чрезвычайности узкий в плечах. Из опасения, что ткань не выдержит, разойдётся по шву, приходилось избегать наклонов, подъёма рук и вообще лишних дыхательных движений. Сам он облачился в похожую комбинацию, присовокупив к ней чёрную шляпу – цилиндр. Как я понял, используя методику наблюдения за объектом, в качестве которого был выбран Мустафа, наша работа на «энтрансе» заключалась в том, чтобы стоя перед рестораном болтать с официантами, кадрить симпотных девчонок, разглядывать мыски ног, периодически почёсываться и пересчитывать зубочисткой зубы. Прохаживаясь вдоль стеклянных окон, любоваться своим отражением, и непременно зевать, изображая усталость и томление души. Но данная методика наблюдения за объектом и копирования его действий, срабатывающая в России безотказно, позволяя перенимать рабочие навыки юными подмастерьями, здесь не принесла требуемый результат, в чём меня горячо, с нотками раздражения, убеждал мистер Боб спустя четверть часа с момента дежурства.
На самом деле, как я узнал от мистера Боба, следящего за моим первым «энтрансом» из тайного кустарного убежища напротив ресторана, задачами аниматора на боевом посту являются: щедро раздаривая улыбки – желать отдыхающим приятного ужина и ежеминутно, бодро, радостно и громко оповещать о вечернем шоу, которое проводится ежедневно. По незнанию этих основ я заработал первое турецкое предупреждение и выяснил, что Боб может быть вездесущ – используя кусты в качестве наблюдательного пункта за Алексом, может пренебрежительно относиться к тому, что делает на энтрансе Мустафа и пришёл ли он вообще на энтранс. И это потому так справедливо происходит, что уважаемый Мустафа давно работает с Бобом, знает, что надо делать и на боевом посту энтранса у него свои, непостижимые такому неофиту как Алекс, задачи. Мне также повторно пылко объяснили, в ответ на возражения в напрасном присвоении звания неофита и на замечания о равноправии, что «энтранс» Мустафы преследует свои цели, поощряемые начальством в лице Боба, даже если оно – начальство – тоже понятия не имеет, в чём они состоят. Также я выяснил, что Алекс, который спорит, используя доводы разума и элементарной логики, с шефом, не принимающим доводы разума и высказывания Аристотеля – есть – «катастрофа, йя!». Алекс – тот самый никто, который должен делать всё, что скажут.
– Я, шеф здесь, йя! – вопил Боб, брызгая слюной, через пару минут нашего разговора вблизи входа в ресторан. – Проблем хочишь? Будут проблем, салак, йя! Давай работать, йя!
К слову о шефах, у нас их стало двое, по решению совещательного комитета в составе Натали, Ура и обоих претендентов на почётное звание. Мистер Боб – дневной шеф и Джан – ночной. В чём именно различие я пока не осознал, так как Боб не снимал с себя полномочий власть имущего в течение всего рабочего времени, но количество наделённых полномочиями командующих, так или иначе, было вдвое больше положенного, учитывая наш и без того скромный гарнизон бойцов. На троих работников два шефа. Смешно, господа. А вот осознание, что я – мальчик-трудяга, плантационный негр, «natur»альная золушка, рабочий ослик-заложник и низшее звено на иерархической лестнице рабочих отношений, пришло незамедлительно. Егорка – сын работодателя. Мустафа – земляк и собрат по трудовым невзгодам, а следовательно – lupus non mordet lupum – волк волка не кусает. Поэтому мальчиком на побегушках, исполняющим роль бравого рядового Швейка и младшего бойскаута в лагере для трудных подростков, стал я. Как объяснила мне Натали, шефов надлежит неукоснительно слушаться и выполнять их требования. Чем карается неисполнительность, не нуждалось в разъяснении – самолёты летают в обе стороны.
«Но не все они согласны перевозить человека за 100 долларов, которые у него остались», – мысленно добавил я, но сей факт только вынуждал меня быть более собранным и стараться не вызывать нареканий.
Позже я открыл, что в «энтрансе» есть и свои позитивные стороны и эти полчаса можно с пользой для себя проводить, успевая выполнять посторонние боевые задачи. Например – приглядывать себе пассий для воздыхания, будто бы ненароком знакомится с ними и флиртовать с надеждой на более позднее приват-свидание. Впрочем, делать это надо было весьма осторожно, с ловкостью канатоходца, концентрацией сапёра и с хладнокровным бесстрашием тайского трюкача, кладущего голову в раскрытую крокодилью пасть.
Потому что, во-первых, есть писаное правило анимации – ко всем гостям относиться ровно, не выделяя кого-либо из общей массы и не посвящая больше определённого времени, равного примерно 10 минутам, одной персоне, дабы другие гости не сочли такой перевес внимания за обиду. А то ведь не ровен час, расстроятся и уедут из отеля, бедненькие, из-за того, что аниматор время им не уделяет, а ходит кругалями вокруг девиц.
Во-вторых, одним из главных правил, нарушение которого грозило немедленным увольнением, переводилось так – «любые отношения личного характера были запрещены по законам восточного гостеприимства. Никакого интима с гостями». Ибо мы числились как бы слугами хозяина отеля, туристы считались его почётными гостями, и сама возможность слуги вступить в интимную связь с гостем на востоке расценивается как нарушение чести хозяина.
Я в эту теорию, которую вывел мне Егорка, не очень-то поверил, тем более, как относиться к ситуации, когда сам гость проявляет желание сойтись со слугой поближе. Но впоследствии, ознакомившись ближе с темпераментом южных мужчин, осознал, что в целом это правило верное – дикарям сексуальную свободу и флаг в руки с символикой плейбоя опасно давать. Но это правило не мешало самому обслуживающему персоналу отеля, официантам, уборщикам, поварам, барменам и прочим разнорабочим, пытаться оказать нам посильную конкуренцию в плане завоевания женских сердец. Только пытаться, потому что, получалось это у них весьма посредственно, что их выводило из себя, и из этого следовало – в третьих – идя на межполовой контакт, надо было шифроваться подобно агенту с двумя нулями, имеющего сертификат ниндзи, так как каждая стена обладала парами глаз и ушей и была способна из зависти донести на тебя.
Другие развлечения энтранса придумывались на ходу. Например, пока один из нас занимал беседой гостя, продвигающегося с тарелками от гриль-жаровен к столику, второй частично опустошал содержимое его посуды, незаметно для отдыхающего поглощая то, что тот набрал обходя жаровни и столики закуси.. Особенно легко это проходило с картошкой фри в изобилии приготовляемой для всёвключённых прямо здесь на улице у входа в ресторан, наравне с мясом, рыбой, жаренными овощами и прочей пищей при готовке которой высвобождались клубы пара. «Заморить» – так кратко называл это Мусти. Ибо «червячка» он никак не мог достойно выговорить, не сломав при этом язык. Ну, действительно, червячок – для турков был сложным словом, требующим определённой языковой раскрутки.
Были и в турецком языке не сразу поддающиеся славянской ротоартикуляции словеса. К примеру, «йапыстырджи», обозначает «клей», но я его использовал чаще как отдушину для выражения негативных эмоций. Мне слышалось в нём нечто бранное – «йапыстырджи тебя растак». Или «йатак ёртюсю» – не сразу ведь и подумаешь, что это про «покрывало».
Ещё одно развлечение мне подкинул один из здешних поваров. Я как-то совершал обходной манёвр с функцией стерео-глашатая вдоль жаровен, оповещая программу вечерних мероприятий и заодно предварительно предварительно ознакомляя мой желудок с той пищей, которая скоро заглянет к нему в гости. Меня, помахивая разделочным ножом, подозвал к себе человек в белом поварском колпаке и халате того же цвета и на ломанном английском объяснил, что хочет узнать, как зовётся рыба по-русски, которая лежит перед ним, обваленная в муке. Наверное, чтобы потом блеснуть знанием языка перед нашими туристами.
Убедившись, что нож в его руке представляет угрозу только для целостности тушки рыбы, а не для знатока чешуйчатых водоплавающих, оценивающе посмотрел на дар моря. Рыба, может быть, тоже в ответ посмотрела бы на меня, если бы была жива, и у неё было бы, чем смотреть. По морской холоднокровной живности я не специалист. Заядлым рыбаком я бы себя назвал, если бы только за это выдавали килограмм шоколада, не изымая его обратно, если вдруг выяснится, что это не так. К тому же рыба, представшая передо мной, находилась на стадии внутриполостной резекции, готовая к обжарке. Тут и Иван Затевахин бы растерялся с её видовой принадлежностью.
– Фиг знает, – задумчиво протянул я.
Чуть позже, стоя неподалёку, я услышал как этот повар, важно указывая лопаткой на брызгающее тёплым жаром, ворочающееся на углях рыбье мясо, произносит авторитетным тоном парочке российских туристов – «эта есть фигзнаит».
– Фиг знает? – переспросил мужик, перед ужином, скорее всего заглянувший в бар.
– Да, фигзнаит, можна. Давай. Кусна, кусна, – в ответ он получил довольный смех.
С тех пор Этмир – тот околпаченный парень заправски орудующий ножом, да и другие повара стали часто обращаться к всемирному знатоку блюд и словесному дегустатору за названиями для их кулинарных изысков. Я им не отказывал.
Так появлялись новые сорта рыб, производя фурор в ихтиологии: рыба «нетреска», рыба «пучьживот», рыба «изморя», рыба «япоймал», рыба «афанасий», рыба «какводолаз», рыба «нарезная», «пивная» рыба, рыба «закусоныч» и рыба «полукит». К рыбным блюдам моими усилиями вскоре присоединилась и мясная продукция. Тут было раздолье для гурмана – настоящая кладезь блюдомана. Хочешь тут тебе ветчина «прошлогодняя», колбаса «сливочно-ванильная», «ещё живые» пельмешки, бифштекс «из-под катка», мясо «краденое», «длинный язык болтуна в собственной слюне», «пальцы повара в скляре» и мясо «нашёлнадороге».
А также: «клонированная» баранина, «как-бы» кура, «недосыр», сыр «сырой», «неплёванное» молоко. Не были забыты и гарниры: овощ-«овощ», «съешьузнаешь», «беринеспрашивай», «сеньорпомнидвор», овощ «молчажуй», капуста «марсианская», «что-то жёлтенькое», фасоль «ночнойдиалог», приправы «глазавкучу», «поваржжёт» и «дышунимагу». Отдельно готовили печень медузы и рёбрышки эхинококка.
Суп «из сапога», суп «из топора», бульон «из трёх пустых салофановых пакетов», «двойной ролтон с бурбоном», суп «боржоми» и «салями», щи «яначхал», борщ «по-турецки с облепиховым вареньем». Многосоставные салаты также получили свои определения: салат «утолипечальку», «трехкопеечный салат», салат «большенелезет», салат «яувольняюсьпоэтомувот вамвсем» салат «из гвоздей с ликёром», «мамаево побоище», салат «реальный», «таракашкина радость», «рискни переварить», салат «на выброс», салат «честный – с плевком». Встречались рагу «из какаду», «суперплов с мухоморами» и «марципаны в скляре».
Фрукты тоже не обошли стороной. Фрукт «фу», фрукт «залежалый», фрукт «отдайврагу», «простовкуснаяхрень», редкий фрукт «изгипса» и фрукт «кистевой эспандер».
Десертные блюда и пирожные к чаю: «чебурашкино счастье», «что-то с чем-то», «неслабый замес», торт «измясныхконсервов», «сладкая непонятка», «жировое отложение», торт «обжорка», торт «похудетьнеполучится», пирожное «гарант кариеса» и торт «целлюлитный».
Самое веселье было, когда в один радостный день по чьему-то распоряжению рядом с едой возникли таблички с названиями на английском, турецком и алексо-русском. Поэтому о том, что в отель заехали новые партии русско-говорящих отдыхающих, легко было определить по раскатам смеха с вставками хихиканья и хаханья, идущими из ресторанного отдела. Повара, должно быть, впоследствии раскусили, что я был не совсем честен с ними, но оценили юмор, да и большинство туристов были довольны и приписывали сия творения на счёт турецкого остороумия. Поэтому, завидев меня, местные кухонные труженики ножа и разделочной доски, всегда тепло приветствовали:
– Э, эточто, Алекс, как дила? Рыба «нетронь», а, хошь? Кусно, давай! Алекс, давай, мясо «камень» сигодня, кусно. Хочишь? Картошка – «съешьлукошко», давай, Алекс, как дила.
Трудности Ахмедам, Али, Юсуфам и Мустафам встречались только в виде редкостных зануд, чаще в лице представителей пенсионного поколения России. Тогда межвидовые диалоги могли происходить следующим образом:
– А что это вы готовите? Что это за мясо?
– Это есть «изюбра». Давай, кусно!
– Мясо изюбра?
– Да, изюбра, давай, изюбра, кусно.
– Ничего себе. Нина, Павел Николаевич, смотрите! Здесь мясо «изюбра» есть!
– Изюбра?… Изюбры.. – они же вымерли вроде как?
– Да нет, Нина, как вымерли, если здесь написано – мясо изюбра, значит, не все вымерли.
– Да, да – «изюбра», не все, харошо, давай.
– Павел Николаевич, скажите, а изюбры это что, деликатес?
– Позвольте, позвольте.. Молодой человек, это что за мясо?
– Изюбра, кусно, давай, ням ням, харошо.
– Не может быть! Откуда здесь изюбру взяться? Это же мировая редкость.
– Ну послушайте, это у нас в Ульяновске изюбры редкость, а здесь, возможно, сохранились.
– Молодой человек, вы не ошибаетесь – это точно изюбр?
– Изюбра, кусно, харошо. Давай!
– Вот чудеса. Положите мне кусочек.
Осчастливленные таким деликатесным блюдом и помпезным вниманием к собственным персонам, ульяновские пенсионеры пребывали в восторженных чувствах, пока не натыкались на следующую табличку с надписью «Мясо с пальцев повара. Без ногтей». Тогда собравшись в междусобойчик, похожий на совещательное кольцо игроков регби перед атакой, они тайком избавлялись от странного мяса и набирали салаты, зелень из известных им овощей и уже старались не читать гастрономических надписей.
Самые первые рабочие денёчки, как я уже отмечал, являлись предвестниками основного туристического сезона, серьёзные наплывы отдыхающих были впереди. По процентному соотношению вначале господствовали немцы, большей частью пожилые. Как мне, возможно ошибочно казалось, заслышав славянскую речь, фрицы морщили и без того морщинистые лица в обезьяних гримасках и осуждающе посматривали на говорящего, кудахтая на своём аусшвайсе. Поэтому в эти дни большую часть объявлений для гостей на энтрансе делал Мустафа, пока я запоминал фразы, наподобие: «Гутен абенд, майне либе гести, хойте абенд вир верайтен шоу..» (добрый вечер, мои любимые гости, сегодня вечером мы приготовили шоу..) Также, если немецкие гости проходили мимо меня, я желал им приятно отужинать на французском или итальянском – bon appetite. Это избавляло меня от тех неловких сцен, когда я говорил им ту же фразу, на их родном языке. В этих случаях они принимали меня за чудного молодого человека, испытывающего уважением к их стране, гуртом обступали меня и задавали много вопросов. Что они говорили, я не понимал, оставалось только улыбаться, подобно деревенскому дурачку, перемежая улыбку чурбана с «я-я» и похахатываниями вслед за ними. Я пытался представить, что они говорили, по их лицам, смеху и переглядываниям, и получалось что-то вроде следующего:
– Приятного аппетита.
– О, спасибо. Какой странный акцент. Вы ведь не немец?
– Да, да.
– А вы говорите по немецки? Где вы его изучали? Вы откуда?
– Да..да.
– Фрау, Нинель, посмотри, похоже, этот мальчик не понимает, о чём мы говорим.
– Интересно, вы нас понимаете или нет? Вы ходячая русская обезьяна?
– Да. Ха-ха-ха.
– Посмотри гер Штруман, этот молодчик совершеннейший невежа, не знает великий немецкий язык.
– О, это прекрасно, фрау Мартина. Он должно быть русский. Большинство из них такие болваны. Вы ведь болван, не так ли?
– Да, да, приятного аппетита. ха-ха.
– Впрочем, он неплохо сложён и выглядит мило с этой улыбкой идиота. У вас есть диплом идиота?
– Да, да.
– Но он же дикарь. Никогда не знаешь, чего ждать от дикаря. Вы не расскажете нам, чего от вас ждать?
– Да, да.
– Так расскажите, мы послушаем такого глупого мальчика как вы.
– Да, ха-ха.
Так могло продолжаться долго да и продолжалось, пока я не выучил фразу свидетельствующую, что «я плохо говорю на немецком, но изучаю его, поскольку мне доставляет удовольствие беседовать с такими приятными людьми как вы». Сокращение этой фразы до «я плохо говорит как немец» также заставляло их лица морщиться, ровно как и использование в общении английского языка. К употреблению коего они прибегали с явным неудовольствием да и то, если речь шла о жизненной необходимости и спасении общемировых ценностей. Может действительно миф о превосходстве арийской расы и второй миф – о принадлежности немецкой национальности к арийцам, глубоко укоренились в этом поколении немцев, несмотря на внешнее ярко выраженное непризнание всего, что происходило в Германии в первой половине 20 века. И другие народы, особенно против кого велась война, они не признавали равными себе по уровню.
Ту же аналогию с закладкой уже советских стереотипов можно проследить и в наших бабушках и дедушках, со своими причудами, взглядами, которые мы иногда не в силах понять из-за другого воспитания.
Другое дело – молодые бюргеры. Эти ребята уже являлись космополитами, превосходно владели и не стеснялись использовать язык туманного Альбиона. Да и общаться с ними было действительно просто, ввиду отсутствия признаков снобизма в разговоре.
Следующая фаза социально-этнического стеснения наступала для меня, когда заканчивался «энтранс». Приходила пора насыщать свой организм строительно-вкусовым материалом. В это время в ресторан заявлялись Натали с Уром, которые примерно в течение моей первой испытаттельной недели оставались в отеле, приглядывая за нашей деятельностью и согласуя рабочие моменты с администрацией отеля.
Памятуя о наказе Натали продолжать работать во время принятия пищи, разделяя трапезу вместе с гостями, я отчаянно метался с тарелками по ресторану меж столиков и жующих всевключенцев, тщетно пытаясь услышать родную речь и подсесть к землякам. Но нет, наше и без того немногочисленное представительство было самым голодным и являлось к открытию ресторана. И за те полчаса, что я стоял на входе, успевало насытиться и покинуть вскармливающее лоно турецко-шведской столовой.
В этот час в ресторане оставались лишь пожилые немецкие компашки и, следящие за моими хаотичными перемещениями, Натали с Уром. В эти моменты я завидовал Мусти, вернее его среднему знанию немецкого. И сожалел, что не изучал язык Шиллера и Канта в школе в последнем классе, когда была такая возможность. На немецком я знал помимо «ахтунга» и «зергута» только «der cluge hund» – умная собака, «ich bin matrossen» – я был матросом, «das ist fantastish», «nicht ferstein» и парочку смешных слов вроде «штангенциркуль», «гевонлишь» и «абкхёкля» – но уже без знания их перевода. Согласитесь, с таким глубоким познанием сложно поддерживать разговор на достойном уровне.
Я даже не знаю, возражали ли немцы. Вернее, насколько сильно они возражали, ужинающие зачастую пожилыми парочками, против присутствия моей персоны в их заботливо фаршированном крабовыми салатиками гнездышке.
А дело происходило следующим образом. Сразу после вежливо произносимого мной «гутенаппетит» я нагло подсаживался рядом c бюргерской пожилёжью. Выставлял свою тару с провиантом, сдвигая иной раз их тарелки к краю, и очень выразительно жевал, периодически поднимая взгляд на представителей баварского народа, надеясь на то, что издалека это яростное, но молчаливое пережёвывание сойдёт за дискуссию, и начальство не станет меня вновь отчитывать. Я не смел открыто признаться Натали о невладении языком баварских пиводелов, поскольку, должно быть, в астральном запале, указал в своей анкете о знании этого языка гордых сынов Франкфурта и Мюнхена на среднем школьном уровне, то есть маленько присочинил. Ну, хорошо, принципиальный читатель, не маленько – наврал с три короба. Нежелание оказаться петухом гамбургским и природно-ослиное упрямство призывали меня продолжать играть роль Штирлица. И к слову Натали обмолвилась, что первоначально в этом отеле аниматоры питались вместе с обслуживающим персоналом. То есть никакого выбора блюд – ешь, то что осталось. Ужин, после закрытия ресторана, то есть полуночный – в общем условия не ахти. Так Натали добилась позволения со стороны администрации отеля есть в ресторане аниматорам наравне с гостями, но разделяя с ними стол. Так как убедила хозяина, что это часть нашей работы – взаимодействие с гостями – «гест контакт», служит всеобщему процветанию отеля, улучшению настроения гостей путём общения с весёлой молодёжью и прочие плюсы в том числе рекламно-оповестительные. Так что в случае неисполнения своей роли – застольной весёлой молодёжи мы были бы вынуждены откатиться назад и питаться вместе с обслуживающим персоналом где-то на кухонных закромах и задворках, среди чадящих котлов и грязных раковин, на немытых столешницах, с остатками требухи и потрохов, не имея права на шведский стол и салфеточно-скатерный сервис.
Как бы то ни было, я фрицеупорно восседал в чужеродной для себя компании и жевал, пытаясь абстрагироваться от изумлённых лиц и получить удовольствие от турецких изысков пятизвёздочной кулинарии общепита. Немцы пытались поначалу получить какое-то объяснение такому неожиданному вторжению в их тихую гавань уюта из томатного супчика с картофельной запеканкой. Но эти попытки были неудачны, поскольку наталкивались на яростную стену молчаливого перемалывания пищи, которая периодически сопровождалась попытками дружелюбно улыбнуться с моей стороны, что делало для меня ситуацию более комичной, а для них более пугающей. При этом я ещё добавлял кивки и мотания головой, чтобы для наблюдающих со стороны не оставалось никаких сомнений в реальности разговора. После бесплодных попыток получить объяснения с моей стороны, бюргеры продолжали общаться между собой. Но уж совсем пугать я их не желал, дабы они не подали жалобу на вторжение в личное пространство и на странное поведение. Тогда беседа происходила следующим образом, во всяком случае, я её так интерпретировал:
– Гутенаппетит.
Пауза, логический анализ пополам с недоумённым осмыслением.
– Добрый вечер. И вам приятного аппетита.
– Зергут, – я пытался использовать свои лингвистические познания на всю катушку.
– Вы говорите на немецком?
– Я, я, зер гут.
– Клаус, кто этот молодой человек? Почему он ставит к нам свои тарелки? Он что, собирается ужинать с нами? Но почему? Ведь есть много свободных столиков.
– О, не беспокойся Гретта. Я его видел у входа. Этот мальчик что-то вроде клоуна, видишь на нём фрак артиста. Наверное, он будет нас развлекать.
– Но зачем, милый Клаус?
– Я думаю, это его работа. Это так? – уже обращаясь ко мне.
– Я, я. Дас ист фантастиш, – указывал я на рыбу в скляре.
– Но, Клаус, он, похоже, не понимает тебя. Вы понимаете по-немецки?
– Я, я. Дас анимасьон, – развожу руками вокруг себя, выдавливал из себя крохи словарного запаса, импровизируя на ходу.
– Гретта, мне сдаётся, молодой человек ничего не понимает. Судя по этому ужасному акценту, он из этой варварской восточной страны – России. Где господствует холера, пьянство и наглые олигархи.
– Из России? Какой ужас! Но почему он так странно жуёт, постоянно показывая зубы, Клаус? Он меня пугает.
– Ну он, наверное, необразованный дикарь, не имеющий понятия о культуре принятия пищи и застольном этикете. Не обращай внимания.
– А как же развлечение, он покажет нам фокусы?
– Молодой человек. Фокусы, развлекать. Понимаете?
– Я, я, зергут. Дас ист фантастиш, – и переключаю их внимание на аналог мясного салата, который я принёс из дальнего зала. Делаю вид, что облизываю пальцы и поглаживаю ладонью живот.
– Милая Гретта, наверное, он слишком голоден. Я слышал, что у них в России страшный голод.
– Бедное дитя, действительно он ест как дикарь. Ладно, пускай отъедается. Наверное, он скучает по дому, по своей семье. А мы напомнили ему о своих дедушке и бабушке, вот он и сел с нами.
– Бедный мальчик. Кушай, кушай. Не будем тебе мешать.
Ещё какое-то время они переговаривались, затем переключали внимание на томатные супчики с пампушками, и я мысленно переводил дыхание – ещё один ужин стыда я пережил.
Неприятность случалась, если мимо доводилось проходить Бобу. Хорошо, что я успевал держать необходимый угол обзора и вовремя замечал его шаркающую, заваливающуюся налево походку. Мне надо было создавать уже не только иллюзорную видимость разговора, но и на самом деле беседовать. Вот как я пыжился в эти напряжённые для меня секунды. Штирлиц и его последователи могли бы гордиться мной.
– Я, зергут, – заслышав шарканье, начинал я диалог в середине ужина. Случалось это весьма неожиданно для немцев, ведь они привыкли к безмолвным гримасам, привыкли, что эта «обезьянка» странно лыбится, но ест молча. А тут на тебе. Делал небольшую паузу и указывал на себя, небрежно откидываясь на стуле назад: – Иш бин матроссен. Я, я.
Последнее «да, да» я произносил как «правда, правда», словно этой фразой, что я был матросом, поведал им историю всей свой жизни, подробности которой их крайне должны были интересовать. Они удивлённо смотрели на меня, отложив пампушки в сторону, и это моё «правда – правда» было столь в тему, что у постороннего человека, могло сложиться впечатление, что мы ведем приятельскую беседу.
– Ммм, даст ист фантастиш, – я указывал вилочкой на свой десерт, словно предлагая им незамедлительно попробовать. Прикладывался к чашке чая, прежде чем они успевали отреагировать на мою бурную и столь внезапную казуально театральную речь после продолжительного молчания. И перед тем, как они успевали разразиться вопросительной тирадой на мой бенефис немецкого красноречия, салютовал им чашечкой, восклицая: «Гутен аппетит, – вкладывая в эту фразу такой смысл. – Как было приятно провести время в тёплой беседе с такими милыми людьми как вы, жаль что мы не успели ещё столько обсудить».
Клаусу и Гретте не оставалось ничего иного как вежливо ответствовать мне тем же самым:
– Гутен аппетит, – слышал я.
Я и Боб, для которого всё и затевалось, и который неспроста проходил мимо. Он определённо что-то подозревал. У него было особое чутьё на подобные ситуации, как я смог убедиться в дальнейшем. Если случалась какая-нибудь неприятность, оплошность и косяк, жди Боба, который в такие моменты незамедлительно появлялся поблизости, вылезал из кустов, вываливался из шкафа или стекал по стенкам душевой, и при этом чрезвычайно походил на сыщика, идущего по следу жареного.
Его подозрения обострились, когда другим вечером проходя мимо, он услышал диалог, похожий на услышанный вчера, как будто аудиозапись поставили на повтор.
Он остановился у нашего столика и спросил: «Алес гут?» Внутренне я затрепетал, но пенсионеры европейского союза не выдали моего невольного застольного терроризма. Возможно, общение разворачивалось по следующей схеме:
– Всё хорошо? – поинтересовался Боб.
Я прибегнул к доброжелательной улыбке, которая спасала меня прежде.
– Да всё хорошо, спасибо, – отвечала моя парочка дойчебабушки и дойдчедедушки.
– Вы уже знакомы с Алексом?
Я продолжал улыбаться, «я-я» -кнув для убедительности, будто понимаю о чём ведётся речь, заслышав своё наречённое имя. И хмыкнул, что могло означать: «Естественно, как они могут не знать кто я. Мы вообще долго тут беседуем о всяких приятностях. Они даже знают, что я был матросом».
– Алексом? Ах, да. Алекс. Такой славный юноша, ведь правда, Клаус. Только дико голодный. Их там, в России, совсем не кормят, представляете?
Чуть удовлетворённый, но продолжающий что-то подозревать, Боб отходил, я благодарно улыбался, и все оставались довольны. А через пару дней я существенно пополнил свой словарный запас, путём общения с молодыми немцами, и уже мог не опасаться подобных ситуаций. А ещё спустя какое-то время немцы поисчезали из отеля, к моему облегчительному удовольствию. Ведь приближалось восьмое, а с ним и девятое мая. День, не предвещающий для нации изобретателей машинки «Зингер» ничего хорошего.
Глава Арбузная
«Почему собственно „арбузная“, по какому такому случаю, а?» – спросит внимательный к оглавлению читатель. Да потому что во время сочинительства главы писатель поглощал арбуз. Жадно и с хрустом сминаемой мякоти. Не с целью вызвать зависть внимательного читателя, а с целью насытиться сочным, хрустящим, арбузным лакомством.
Кстати, на языке янычар «арбуз» – карпуз. И ещё: при чтении главы британские учёные рекомендуют смеяться (даже если не смешно) для улучшения показателей здоровья. Вслух.
С каждым днём отдыхающей братии всё прибывало, и вскоре Роуз отель создавал впечатление проснувшегося от ноги грибника муравейника или растревоженного простофилей-любителем мёда осиного улья, перепутавшего его с пчелиным. Люди разной степени трезвости, цвета кожи и купальников, размера шлёпок, крутизны стрижек, моральных принципов и устоев постоянно перемещались между бассейном и пляжем, пляжем и баром, баром и рестораном, рестораном и бассейном. Или просто – пляжным баром и лобби-баром. Если бы кто-то вдруг задался целью отследить все эти перемещения, то на первой минуте уже закружилась бы голова, на пятой он бы стал пожизненным клиентом психиатрической больницы, а на седьмой – сам бы поселился в осином улье, в качестве мёдо-производителя. Мы такую цель перед собой не ставили, просто мы были теми храбрецами, кто становился у туристов на пути и претворял их мечты об идеальном отдыхе в жизнь. Отдыхе активном, занимательном, в котором есть время и поваляться на шезлонге иил рядом с ним, а есть время порастрясти жирок и повеселиться без помощи алкогольных возлияний.
Это были – мы! Мы? Ну как – «мы»? Я!
В дневное время я был царь и бог, шут и скоморох, опора и оплот радость творящий, светоч энергии в царстве пляжной залежной лени и демагогической плесени. Господствовал на суше и на море, на сыром песке, на тёплом асфальте, на дощатом брусе пирса и мокром бортике бассейна. И никто не мог уйти, не испив из чаши пьянящего безумия, не окунувшись в джакузи разудалости, не отведав праздничного пирога с маком из дланей моих.
Вы не подумайте, проницательный читатель, я не сразу стал таким всемогущим, сразу вот так выпрыгнув из прошлой главы. Пришлось пройти определённые вехи в своём развитии из homo sapiens до homo sverxsapiens animatories, набивая шишки и оскомины, терпя позор и унижение, подвергаясь зависти и клевете, влача коромысла огорчений с полными вёдрами несправедливости. И вот сказ о том, как это становление, перерождение и внутривидовая эволюция происходили.
В первый же вечер моего прибытия, мы все, включая Натали и Ура, собрались в нашем рабочем кабинете, для обсуждения нашей развлекательной программы и распределения обязанностей. Рабочий кабинет назывался «animation room» – то бишь – анимационная комната.
Компактный кабинет, с успокаивающими для глаз зелёными гипнотическими обоями. С одним большим окном-витриной, напротив дверей, открывающимся на панораму ресторана. С массивным, прошедшим не одну революцию и смену правящей партии, столом шефа. В углу помещения были свалены спортивные принадлежности: пенопластовые коврики для йоги, обручи, мячи. В общем – куча барахла. Также в кабинете теснился синий хлипкий шкафчик с зеркалом и парой полочек внутри. В которых пребывали сломанные дротики для дартса, принадлежности для тенниса, нарды, шахматы, тюбики с краской и ещё всякие мелочи, которые не вместились на подоконник. Но полу разостлан ковёр. По внешнему виду, неопределённому цвету и консистенции переживший, должно быть вместе со столом, освободительную войну Ататюрка, не один пожар, минимум три сиамских наводнения и множество пыток сигаретными бычками.
К этому кабинету для встреч и совещаний, примыкала справа детская комната. «Mini club» или «бебек-клуб» – на языке янычар. Отделённая от нашей комнаты перегородкой, которая не до конца соприкасалась с потолком, детская комната имела собственную дверь со стороны коридора. На данный момент мини-клуб пустовал как желудок праноеда. По словам Натали, в скором времени в команду должны будут влиться ещё девушки аниматоры из России, одна из них детский аниматор.
Эти слова меня обрадовали, поскольку дружеские отношения с турками и перебежчиком Егоркой пока не завязывались. Сын начальства по каким-то своим соображениям, а быть может получивший указания от злопамятного Боба, отказывался знакомить меня с переводом их бесед. Английским, в частных разговорах, они себя не утруждали, а по-русски понимали чуть лучше, чем я по-турецки. Да и вообще, относились ко мне настороженно, словно сделали ставки – сколько я протяну в таком информационном вакууме, причём все ставки были против меня, за исключением разве что Мустафы. А Боб, как я подозревал, стремился убрать меня из числа соискателей на премию «аниматор года» путём скорейшего увольнения.
Само такое воинственное отношение меня не волновало. Вернее волновало, но не сильно. Хуже было то, что у меня рождались рабочие вопросы по моим обязанностям; что мне непосредственно делать, какие мероприятия, как, где и когда проводить. У нас в России это обычно первое, с чем тебя знакомят, когда устраиваешься на работу. А здесь все считали, что я и сам всё знаю, и что-то разжёвывать такому профи смысла не имеет. Обратиться за разъяснениями не к кому. Егор отправлял меня к Бобу. Боб сносно ничего не объяснял, выступая в роли Кощея, окунаемого в кипящее масло, к тому же испытывающего зуд от вопросов и лишь шипел на меня. Мустафа же мало разбирался даже в своих обязанностях и призывал меня забить на работу, от которой коням приходится несладко. Натали тем более не должна узнать о проблеме обкатки. Ведь подразумевалось, что я человек опытный, аниматор, взращенный в землях египетских, человек со стажем, обладатель танцевального титула «казачок-2005», будь он неладен и сам всё знаю. Йапыстырджи так растак и разэдак.
Но ведь не возьмёшь просто так вон тот проколотый, спущенный, волейбольный мяч из угла и не выйдешь в чисто поле к немецким туристам, со словами: «Хехей! Кто в волейбольчик хочет рубануться?»
Потому что, во-первых не поймут почти все слова, окромя «Хехей». Во-вторых, даже ежели и поймут, волейбольной площадки то всё равно на территории отеля я не заметил. А в третьих, такое мероприятие будет несанкционированным и ещё приведёт, не дай бог Кришна, к очередному турецкому предупреждению.
После пары бесплодных попыток выяснить что-нить путное, я сделал вид, что и на самом деле большой спец и дока в этом деле, в курсе всех последних распоряжений, предписаний и внесённых поправок в трудовой договор. Ведь я каждое утро читаю информационный бюллетень аниматора, а по мероприятиям сам лично разработал пару брошюр для начинающих и снял несколько обучающих видео. Жаль только, сам себя я убедить не мог.
Поэтому прибытия российских девчонок я ждал. Может они окажутся не такими снобами, как Егорка, и будет какое-то подобие адекватного общения и взаимопомощи по рабочим моментам.
Так вот, на первом трудовом собрании, которое опять же проводилось преимущественно на языке осман, разжиться информацией пока не удавалось. Выход виделся один – и дальше косить под опытного бойца и пытаться по мимике определять, о чём идёт речь. Читал по губам я не очень успешно. В разговоре всё мерещились сельхозработы в устричной закусочной, требования напасть на корабли повстанцев с бабушками богомольщицами или приказания вынести мозг из комнаты. Несколько раз упоминали моё имя, но с какими поводами для дискуссий оно подавалось, не разобрал. Под конец совещания, когда я уже готов был задремать со скуки, Натали сжалилась надо мной.
– Алекс, на тебе утренняя зарядка. Где проводить, ребята покажут. В 10 утра уже должен начинать. Вода в бассейне ещё прохладная, но через пару дней и аквааэробику можно будет проводить. Это тоже на тебе, как на спорт-аниматоре. В остальное время – гест-контакт, общение с гостями. Это ты знаешь, так же как в Египте. И про анкеты не забывайте, чтобы при выселении гости заполняли анкеты с хорошими отзывами о нас. Бланки на ресепшене. Сегодня вечером шоу – игры с гостями, поможешь ребятам.
Собрание объявили закрытым и все разошлись кто куда, оставив меня в одиночестве. Ужин для основной массы всёвключённых заканчивался, ресторан пустовал, было начало десятого. Шоу должно было начаться через час, и мне надо было отправляться на гест контакт. Территория отеля не отставала по густонаселённости от ресторана и заволакивалась подступающей вечерней темнотой, разгоняемой кое-где редкими фонарями. Конец апреля, с моря дул прохладный ветерок, такой, что в одной рубашке тело пробирала дрожь. После ужина с фраком я расстался, взяв пример с Мусти. Мда, словно конец осени в сочах. Не хватает опадающей листвы, безжизненно-молчащих фонтанов и растрёпанных временем пожелтевших афиш. Какие-то прям депрессные сумерки.
Сделав обход-моцион от бассейна к пляжу и обратно, я наткнулся только на одинокую фигуру охранника отеля, невозмутимым взглядом сфинкса взирающего на белеющие во тьме барашки катящихся холодных морских волн. Уныние и тоска готовы были завладеть мной. Холод и темнота, ветер и внутренняя пустота обездоленного, несмотря на сытый желудок, делали своё дело. Я заблудшая бездомная душа в этом чужом негостеприимном краю. Что я делаю здесь, забытый и ненужный, не разбирающийся толком в своей работе и не встретивший ожидаемой поддержки со стороны команды. Обречённый на равнодушие изгой. Переборов этот первый приступ ностальгии, а за ним ещё парочку, по родной земле, где всё так просто и знакомо, я поприветствовал охранника, услышав в ответ: «Как дила?»
– Всё окей, – ответствовал я и зашагал к источнику далёкого светового пятна, притягивающего одинокого мотылька вроде меня. Я направился к мотыльковой мекке – лобби бару.
Для вечерних выступлений на открытой сцене воздух был ещё прохладен, да и количество публики недостаточно для заполнения даже трети зала, поэтому анимация в эту пору проводилась в лобби-баре. Тёплом, светлом местечке, расположенным сразу за фойе главного корпуса.107 дюймовый плазменный экран возле одной из стен, около дюжины плетёных столиков, кожаные диваны под охряными светильниками и интерьерные картины на золотистых обоях. Даже бильярдный стол присутствовал здесь с почасовой оплатой и навесными фонариками и полинялым сукном. И, конечно же, место паломничества всевключённых, алтарь принесения обетов и кафедра произнесения тостов – мраморная барная стойка. С витриной заставленной цветными, вогнутыми, витиеватыми, пузатыми, поражающими размерами и формой, бутылками, бутылями, пузырями, с красочными лейблами алкогольных брэндов, с маняще-поблёскивающей чарующей жидкостью внутри их загадочных, кажущихся бездонными чрев. Из-под рома, бренди, виски, водки, джина и других дурманящих разум напитков.
В лобби баре тоже не наблюдалось столпотворения. Несколько детишек возились на диване, под присмотром двух мамаш. Барная стойка пустовала, так же как и коридор за ней, ведущий к ресепшену.
«Что же это такое творится?» – думалось мне. Армагеддон? Нашествие зомби, чемпионат мира по футболу или хоккею? Дизентерия? Словно эпидемия выкосила и без того немногочисленную публику или после обильного ужина большинство отправилось почивать. Где же дневные Полковник, милашка Сью или хотя бы Клаус с Греттой? Я даже был бы рад вновь поведать им свою короткую историю о жизни матроса и может попытаться обучить их русскому языку. А остальные аниматоры, где-то они должны скрываться? Неужто ушли обратно в комнаты. А, быть может, веселятся где-нибудь в номерах с туристами. Сам я опасался возвращаться в это время в апартаменты. Вдруг заглянет мистер Боб или ещё хуже Натали. Объяснять, почему в отведённое для работы время я мечтательно смотрю в потолок, лёжа на кровати, желания не возникало.
Поэтому я ещё раз внимательно осмотрел пространство лобби-бара. Но ничего не изменилось. Та же возня детей и мамаши, ревностно их стерегущих. Что ж, будем работать с тем, что есть.
– Хе-хей! – с этим возгласом, призванным обозначить бурную радость от встречи, я направился к ребятишкам.
Они также настороженно воззрились на меня, как до этого немцы в ресторане. «Дети тоже бюргерские» – обречённо подумал я про себя.
Но уже через пару минут мы были лучшими друзьями – демонстрировали друг дружке языки, надували щёки, бились мягкими подушками, я катал их на спине и щекотал. И больше того, они понимали, что я им талдычу и наоборот. Не зря, ох не зря, я провёл однажды все новогодние праздники на детских утренниках, играя почётную и местами завидную роль Ивана Дурака в зимней новогодней сказке для малышей, помогая возвращать волшебный посох незадачливому Деду Морозу
Ещё через полчаса я был взмокший, потный и растрёпанный, похожий на сибирского кота, попавшего в стиральную машину. Дети же совершенно не устали. Патрик и Эмма висели на мне, когда я собрался пойти привести себя в порядок, и не думали слезать с весёлой двуногой лошадки. Но хорошо, что мамы проявили должное внимание к своим чадам и немного их угомонили. Мы ещё напоследок поиграли в футбол апельсином, унесённым мною из ресторана, у которого была перспектива стать моим вторым ужином. Но он так весело лопнулся о стену, что я понял – на ночной перекус сегодня можно не рассчитывать. Проходящий мимо человек-мишень, которого я признал по прихрамывающей походке, едва не подскользнулся, удержавшись за светильник, укоризненно посмотрел на разбитые ошмётки плода, пачкающие соком пол. Затем увидел меня неподалёку, мысленно сплюнул, как будто ничего другого от такого фашиста и гарсонофоба и не ожидал. И вскоре явился с тряпкой и зловещей гримасой, заметать следы убийства сочного цитруса. Периодически он посматривал на меня, воображая, как я подкручиваюсь на вертеле, облитый этим самым оранж-соком, истошно вопя.
Оставив его наслаждаться зрелищем в одиночку, я заглянул в уборную, пригладил взъерошенные от возни волосы, кое как обсох, обсушился и вернулся в холл. Появилась моя команда. Ребята возились с диджейским пультом, до этой поры прячущимся в больших чёрных с металлической обивкой ящиках на колёсах. Подключали колонки. Пришло время для шоу, но гостей было не густо. Детей повели спать. Пришла группка немецких пенсионеров, разместившихся на полукруглом кожано-чёрном диване. Они закудахтали, застрочили на своём баварском, вооружившись пивом. И появился бармен с заспанными глазами и опухшими веками. Должно быть, поднялся с пола из-под стойки, где дрых в ожидании посетителей. Тело водрузил на табурет, а подбородок подпёр ладонями, похоже продолжая спать сидя.
– Алекс, гест фор зе шоу. Гив информасион, йя, файнд гест. Давай, – зашипел Боб, отправляя меня на поиски зрителей.
Делать нечего, я отправился искать публику для вечера, но где её разыскивать и как созывать, я не представлял, вернее, представлял, но смутно. Обошёл фойе отеля, вышел через другой вход на улицу, сделал петлю по межпальмовым дорожкам. По пути мне попалось несколько человек, половина из них была обслуживающим персоналом. Кое-где мне чудилась крадущаяся с кинжалом фигура человека-мишени. Я пролепетал встречному господину что-то про шоу, но этот джентльмен – тоже оказался нерусским, он так и не понял, что от него требуется. Сначала он подумал, что в его номере пожар или ограбление, поэтому мне ещё пришлось минут пять объяснять ему, что всё нормально, всё окей, бегать в панике с выпученными глазами срочной надобности нет.
– Лобби бар, велком, – говорил я ему. – Ивнинг Шоу фор зе гест, фо ю.
Английским он тоже не владел и за шоу принимал чью-то фамилию, типо Бернарда. Потом он принял меня за персонажа из каких-то своих европейских фантазий и стал всовывать мне карточку от своих апартаментов. Что он этим хотел: чтобы я прибрался, починил сток в душевой или принёс ему бутылочку коньяка из мини-бара я не понял. Мысленно обругал последними словами его тупизм и вернулся по той же траектории обратно в лобби.
– Ноу гест, – сказал я Бобу. В ответ он сделал страшное лицо, словно я прирезал его любимую молочную свинку.
– Вай, йя? Вот тис мин? – вопросил Боб.
«Что это значит, что значит – нету никого вот и всё», – вот привязался, и как мог так и объяснил шефу провал миссии.
– Какашка, – доходчиво обрисовал ситуацию Мусти.
– Алекс, йя. Гоу, гоу, гест! Ви нид тен о фифтеен пипл. Файнд зем. Проблем вар, йя? – не унимался Боб.
Задрал ей-богу. Говорю же нет гостей. Где же я разыщу ему десять – пятнадцать человек, если я одного еле наскрёб, да и тот не бельмеса не понял. Хоть в номера стучись и приглашай. Я снова отправился проторенной дорожкой, но на этот раз завернул в уборную и перекантовался там подольше. Когда вернулся и «порадовал» шефа отсутствием результативности похода, Боб лишился второй любимой свинки.
Время тем временем перевалило через отведённое для начала шоу время и двигалось дальше, не обращая внимания на нашу суету. Боб сделал знак, что начинаем. Я не знал сценария, как себя вести, что исполнять, где встать, поэтому сделал лицо попроще и просто прислонился к стене. Джан развалился на плетёном кресле, Мустафа присел за пультом. Боб и переводчик Егор на турецком, английском, немецком и русском объявили о начале шоу. Немцы, единственные живые люди в лобби кроме нас и спящего бармена, довольно вяло отреагировали на это шумовое событие, которое заглушило их междусобойчик и с гримасами недовольства покосились в нашу сторону. Бармен не изменил выражение лица, продолжая плавать в водах первичного эфира. Боб же недовольство старой немецкой гвардии решил не замечать и зычно возвестил, что «мы рады приветствовать дорогих гостей в Роуз Отеле и приготовили для них шоу с веселыми конкурсами».
Лично я не понял ряд моментов. К примеру: зачем долдонить то же самое на недойдч языках (ну турецкий ещё куда ни шло – чтобы бармен был в курсе дела, но английский и русский языки зачем? – не для меня же) и тем самым ещё больше раздражать представителей германского государства, считающих их язык единственно подходящим для обитания лингвистической средой. И второй момент: какие-такие развесёлые конкурсы мы собирались провести с этими божьими одуванчиками, которые от резких движений могут преждевременно отойти в мир иной.
Родоначальники «Октоберфеста» и фанаты Магдалены Нойнер очевидно, пришли к тем же выводам, поэтому ещё более раздражённо и недовольно покосились на нас. «Натюрморт – пять сморщенных груш», – пришла мне на ум аналогия.
– Какашка, – раздался шёпот со стороны диджей пульта.
Но Боб, как шеф, определённо разбирался в вечернем развлечении лучше меня – человека, не проработавшего в анимации полдня. Я посмотрел на Егора. Он был где-то на своей волне, может быть бродил в зарослях конопляного поля, вызывая джинна. Он лучился весельем, микрофон почему-то смешил его, а вид пожилых оккупантов вообще вызывал истерику.
– Алекс, йя, экшен, экшен! – зашипел Боб, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля.
«Озеленеть можно, какой к чёрту экшен может быть применим сейчас?»
Я бодро, насколько мог, прокричал: «Эхей!» – похлопал как дурачок в ладоши и исполнил что-то наподобие комаринской, то есть простукал себя по коленкам, голени, пяткам, груди, предплечьям и выставил вперёд правую ногу на пятке. Егор забулькал и облизал микрофон. По виду Боба я понял, что это не то, что он ождал. Так я оказался косвенно виновен в гибели его третьей и самой любимой свинки. Но предложить нечто иное не сумел. Ничего не придумывалось. Внутренняя диспетчерская молчала.
Пара немцев с чуть большим интересом посмотрела в мою сторону, поэтому я повторил свою репризу. Интерес угас.
Боб тяжело задышал и зашипел мне, – «Чеас, йя, чеас».
Не ожидая от себя такой сообразительности, я сумел перевезти это шипение. И, понукаемый Бобом, поставил на нашу импровизированную сцену, которая представляла из себя часть пола размерами три на три, огороженную с одной стороны столиками, с другой барной стойкой, одинокий стул.
Боб воззрился на меня как на идиота, сделал пару судорожных вздохов и продолжил на своём змеином.
– Мооо чеас, йя, салак.., – видно позабыв опустить микрофон, он распространил этот звук потустороннего мира на весь холл и даже бармен вздрогнул, пробудившись ото сна.
– Еещё сту-стульев! – заботливо перевёл Егорка в усилитель голоса, согнулся пополам и со словами «утя, утя» стал крошить хлебные мякиши из кармана.
До меня уже дошло осознание, чего хотят шефы, и я добавил ещё три стула для надёжности. Боб задышал в более спокойном ритме, Мусти ободряюще показал мне большой палец. Не, а трудно было объяснить мне до начала шоу, что тут будет происходить и что от меня потребуется.
– Для нашего шоу нам нужны четыре участника, – бодро завопил Боб на-турецком и немецком. Егорка подхватил клич и транслировал, нервно хохоча, до появления слёз в глазах. Если бы я не видел этого воочию, не поверил бы, что такое может происходить в жизни. Действительно шоу.
Шоу идиотов. Но оценивать весь комизм ситуации, находясь в роли мальчика для битья, на тот момент мне было сложно.
Боб, не чувствуя энтузиазма и инициативы предполагаемых участников со стороны зрительного зала, старательно игнорирующих всё, что происходит на самодельных подмостках, зашёл с этой фразой про комсомольцев-добровольцев на второй круг, ещё громче и чуточку более злобно.
Бюргеры со стажем словно ждали этого повтора и дружно поднялись с насиженных мест. Я опешил, неужели что-то состоится. Но бундес-тим, не оправдывая наших чаяний, нервно кудахча, как потревоженные пернатые, со всей возможно-предельной старческой скоростью засеменили к выходу из опасной для барабанных перепонок шумовой зоны. «Вот вам и Бонч Бруевич», как любил говаривать один знакомый студент исторического факультета.
– Пипетс, барсуки, – донеслось со стороны пульта.
Через лицо Боба наружу стали выступать пунцовые пятна, как предвестники беды.
– Алекс, йя, тайкит бяк! – я с немым осуждением и укоризной посмотрел на него, но наткнулся на гневный оскал и устремился вслед за немцами, марширующим отступление.
История про моё якобы матросское прошлое здесь вряд ли бы возымела возвращающее действие. Поэтому я, обогнав их, прибег к помощи верного «ахтунга», отчаянно указывая за их спины, где задыхался Боб, неестественно хихикал Егор и невозмутимо разговаривал по телефону Джан. Но, подобно морской волне, огибающей рифы, тевтонский строй семенящих пенсионеров миновал меня. Оставалось только прибегнуть к запасному варианту.
– Ком цу мир, май дарлингс, – выпалил я фразу, возникшую на внутреннем информационном дисплее.
Но мои дорогие дарлинги, подобно стайке мышей зачарованные сказочным крысоловом двигались всё дальше от меня.
– Дер клуге хунд! – завопил я, отчаявшись их привлечь обратно. (Der kluge hund (нем.) – умная собака)
Строй остановился, я вновь увидел грушевидно-сморщенный натюрморт и удостоился неодобрительных покачиваний седовласых голов. Да я и сам понимал, что собака-вундеркинд здесь ни к селу, ни к городу, но мой лексический запас истощился.
Поникший, я вернулся к «своим». Feci quod potui faciant meliora potentes – даже не прибегая к переводу с великого латинского, можно понять – я сделал все, что мог. Кто может, пусть сделает лучше. Так думалось мне, но, естественно, Боб так не считал. Мне показалось, или между нами действительно пробежало чёрное животное размером с телёнка и исчезло в перегородке барной стойки. Бранясь, он снял туфлю, отчего пахнуло жареным, этой пахучей туфлёй стал лупить по спинке дивана прибегая к парафольклорным выражениям, потом покусал туфлю зубами, нашёл, что съедобного в этом мало, о чём неустанно ведал исходящий от неё аромат, и снова дубасил диван, пока не выдохся. Затем, тяжело дыша, дал Мустафе знак:
– Клаб Дэнс.
Джан разорвал объятья с креслом, присоединившись к нам. Мы исполнили зажигательный клубный танец пяти придурков, под быструю латинскую музыку перед пустыми диванами и окончательно погрузившимся в дрёму барменом. Вернее танцевали четверо, я запоминал движения и на заднем фоне пытался их повторить. Оценить наши старания было некому, оно и к лучшему, потому что в сумме за технику и артистизм мы не набрали бы и на единицу.
Боб сделал объявление диванам, что приглашает всех желающих на ночную дискотеку в «Пентхауздиско», которая проходила здесь же на нулевом этаже Роуз отеля. Егорка перевёл. Опять же, для кого эта информация предназначалась непонятно. Как будто с привидениями работаем.
А может это был сигнал для бармена, который исчез с табурета, наверное снова примостившись под стойкой.
Затем начали разбирать аппаратуру, чтобы спустить её на вниз, на дискотеку. Мустафа шепнул, что это было лучшее шоу месяца, по количеству гостей и по длительности проведения. В прошлые разы не было даже немцев.
И тут появилась Натали.
– А где вечернее шоу? – удивилась она. – Боб, нерде шоу?
Задетый за живое таким бестактным вопросом Боб, потерявший за один вечер всех любимых животных, помимо трёх свинок на моём счету, разозлился, бросил складывать шнур от микрофона и разразился гневной тирадой, часто упоминая моё имя. Очевидно, сваливал весь провал на меня. Что-либо возразить я опять же не мог, поскольку речь велась на ипчесебельмешикызкумар-ском. Выслушав Боба с каменным лицом, Натали одним взглядом остановила его словоизлияния и обратилась к Джану. Тот, видимо, более адекватно обрисовал ситуацию и указал на независимость от нас причин фиаско.
– Собирайте гостей на дискотеку, – обратилась она к нам. – Алекс, Боб тобой недоволен. Жалуется, что плохо работаешь, не налажен контакт с гостями. Ты как считаешь?
Ну, я не стал вести себя как маленький обиженный мальчик, обеляя себя, хотя какой-то вины за собой совершенно не чувствовал. Более того, всё происходящее напоминало мне фарс, комедию положения, было чуждым моему пониманию и представлениям о работе аниматора и происходило будто бы не со мной.
Да и в целом дела у меня обстояли неважно. Не будь я так финансово стеснён из-за идиотской покупки запредельных по цене гламурных солнцезащитных очков в московском дьюти фри, будь он трижды-пятижды неладен, я, быть может, обрисовал бы Натали ситуацию, как вижу её я, выдал бы Бобу парочку хуков с правой. Возможно и одного было бы вполне достаточно, а затем отправился обратно в аэропорт хозяином своих поступков.
Но сейчас я был заложником положения, оставшихся денег на билет до дома, чуял, что не хватит. Вариант с автостопом и собачьими упряжками здесь не сработал бы. Выход был – временно смириться с самодурством турецкого начальства, косить дальше под Иванушку-дурачка, дождаться первой зарплаты. А потом уже показать могучий русский дух, кулак и несгибаемую волю славянского народа.
– Да я стараюсь, Натали. В Египте мы малость по-другому работали. Немного времени надо на адаптацию, – ответил я на упрёки.
– Ну хорошо. Если что, у Егора спрашивай, он подскажет. Боб, действительно шеф своеобразный. Но он раньше с Уром в команде работал и тот одобрил его кандидатуру шефа.
Читать бесплатно другие книги:
