Я люблю Капри Джонс Белинда

18

— Можешь говорить?

— Все чисто, Клео. Слушай, если б ты знала…

— А-а-а-а-а-а! — визжит она, перебивая меня.

— Что? — Я падаю на кровать.

— Гарет приходил сегодня! — Она почти поет от счастья. — Я пыталась раньше позвонить — где ты была?

— Прогуливалась, — говорю я. Мне не терпится выслушать новости — моя история про Мисс Мокрая Футболка подождет. — Давай.

— Ну, было около пяти. Я стояла у фонаря для просмотра слайдов и морально готовилась к еще одному без Гаретному дню, как вдруг он входит — весь такой сияющий, что я уронила коробку со слайдами!

— Где он был?

— Я не успела спросить. Он очень спешил. Он отдал мне пленку и сказал, что зайдет в воскресенье с кучей одноразовых фотоаппаратов, с которыми надо управиться за час. Я напомнила ему, что в воскресенье мы закрываемся в четыре, и он сказал, что придет после обеда. Дождаться не могу!

— Но ты же не работаешь по воскресеньям…

— В этом-то и вся прелесть! Я дождусь его, потом заполню бланки — я думаю, будет не меньше шести фотоаппаратов, а это значит — шесть разных конвертов, так что у меня будет достаточно времени, чтобы его разговорить.

— А что ты ему скажешь?

— Забавно, что ты спросила. У меня есть несколько подробных сценариев — скажешь, какой лучше?

— Хорошо.

— Первый: я невзначай говорю: «Интересно, на что люди тратят тот час, пока проявляются их пленки, может, мне провести исследование на эту тему?», а он отвечает: «Я собирался посидеть в пабе!»

— Откуда ты знаешь? — вмешиваюсь я.

— Погоди! Итак, он говорит: «Я собирался посидеть в пабе!», а я говорю: «Знаешь что, у меня сейчас перерыв — если угостишь, я попрошу, чтобы с твоими пленками управились за полчаса».

— О, это мне нравится — игриво. И при этом ты демонстрируешь свой профессиональный авторитет.

— Не слишком прямолинейно?

— На грани. Что у тебя еще?

— Я говорю про исследование, а он отвечает: «Я как-то об этом не подумал — предложения будут?» А я говорю: «Как раз собиралась на перерыв. Я знаю, где тут подают самые пышные кафе-лат- те в городе, могу показать, если хочешь».

— Кажется, я видела это в каком-то фильме.

— Вот и я сомневаюсь. А если: «Я собираюсь на Ривер Айленд подобрать брату джемпер — не поможешь? Он как раз твоего роста».

— Прозрачный намек на желание его раздеть.

— Ой.

— Заметь… — У меня перед глазами всплывает сцена, как Люка наряжал меня в мятно-зеленый костюм. — Может и сработать.

— Я просто хочу оказаться вместе с ним в ситуации, где между нами не будет прилавка!

— А что там было на его пленке?

— Никаких пляжных снимков — их он, наверное, принесет завтра. Обычная вечеринка в городе, толпа парней отрывается по полной.

— Есть на что поглазеть?

— Полное затмение.

— Что у него за приятели?

— Он — лучше всех, — уверяет Клео.

— Ты узнала бар, в котором они были? Мы ведь тоже можем туда…

— Что? — фыркает Клео.

— Если бы ты знала, куда он обычно…

— Ты ведь терпеть не можешь бары!

— Я терпеть не могу толкаться в очереди за выпивкой, когда некуда присесть и когда тебе проливают ликер на замшевый жакет. Но если это уютное местечко, где можно спокойно усесться у барной стойки и заказать «Беллини»…

— Ну, в «Пьяном драконе» по понедельникам никого, и у них есть персиковый «Баккарди Бриз», если это тебя устроит!

Действительность неприглядна.

— Я думаю, тебе следует завтра рискнуть.

— Правда? — Клео мечтательно вздыхает.

— Определенно. Что ты теряешь?

— Как жаль, что тебя здесь нет!

Я хочу сказать: «Мне тоже жаль», но язык не поворачивается.

— Как прошел третий день в аду? — интересуется Клео.

Я вспоминаю пикантное и богатое событиями путешествие на лодке вокруг острова, прелести и опасности Лазурного Грота, вспоминаю, как Люка ерошил мне волосы, а Ринго спал у меня на руках, вспоминаю неспешную прогулку обратно в «Луну» с Софией и мамой, где нас на террасе ждали коктейли. Закат был неописуемый — вихри и кляксы розового с золотым, как будто художник на небе, как на палитре, смешивал краски.

— Тоска зеленая. После ужина мама заставила меня сходить с ней к покойному дедушке домой, чтобы разобрать его личные вещи, — говорю я.

— Ночью? Жуть! — Клео ежится. — Нашли что-нибудь интересное?

— Ну, была одна вещица…

Мы провели в его доме уже час, и я нарадоваться не могла, что София отправилась вместе с нами — благодаря ей мне не надо было изображать интерес всякий раз, как мама заводила речи вроде «Именно здесь я когда-то…» или «Это был папин самый любимый…».

Перед тем как протянуть ноги в шитых на заказ ботинках, Винченцо довольно скрупулезно навел у себя порядок. Маме предстояло решить, какую именно посуду, какие украшения, комплекты запонок и тому подобное она хочет оставить, а что она считает ненужным. В какое-то мгновение я ей позавидовала — мне осталось от отца куда меньше осязаемых воспоминаний. Собственно, их было два — доска для «Скрибл» и старый галстук.

Мама чуть не расплакалась, когда открыла сундук и обнаружила в целости и сохранности все свои детские игрушки, которые ей пришлось здесь оставить. Достав мятого плюшевого мишку, она уже собиралась закрыть сундук, но тут я заметила коричневый бумажный сверток, на котором было написано «Роза Мареска, 8, ВиаТринита, Равелло».

Я протянула руку и достала его. Мама посерьезнела. Наверное, она опасалась, что в меня сейчас вселится бабушка Кармела и я голыми руками порву на мелкие куски и сверток, и его содержимое. Но у меня была идея получше.

— По-моему, мы должны проследить, чтобы Роза это получила, — спокойно сказала я.

— Да, — согласилась мама и попыталась забрать у меня сверток. — Отправим его по почте.

Однако сверток я не отпустила. — Мы не знаем, что там внутри — может, что- нибудь ценное. Не стоит отправлять его по почте. Давай отнесем его сами — Равелло ведь недалеко, правда?

Мама почувствовала себя неуютно.

— Ну, надо на пароме доплыть до Амальфи, потом сесть на автобус…

— Я отправляюсь туда завтра.

Мама посмотрела на Софию, потом снова на меня.

— Зачем тебе это нужно, Ким?

— Ну, во-первых, я узнаю, что в этом свертке. — Несмотря на легкомысленный ответ, мама поняла мои истинные мотивы. — Я хочу узнать, понимает ли Роза, что она наделала, закрутив роман с моим дедом. Я хочу узнать, сожалеет ли она об этом.

Мама закрыла глаза и глубоко вздохнула:

— Ты не можешь мстить за разбитое сердце моей мамы, солнышко. Так не делается.

— Но стоит попробовать! — сказала я с притворной горячностью.

Разумеется, я умолчала, что в действительности хочу узнать, стоил ли этот роман тех лишений, которые выпали на долю бабушки и мамы.

— Так ты, правда, туда поедешь? — Клео заинтригована.

— Да! — говорю я. рассматривая пакет — он лежит на стуле у кровати.

— Ух, ты! А где сейчас твоя мама?

— Ушла на Пьяццетту выпить кофе с Платиновым Блондином.

— В полночь? Поздновато для недоступной скромницы. Почему бы ей просто у него не заночевать?

— Завтра с утра она хочет отправиться в магазин.

— Ты будешь ее ждать или ляжешь?

— Как раз собиралась выключить свет, когда ты позвонила. А ты?

— А я сейчас съем мисочку овсяных хлопьев, чтобы заморить червячка на сон грядущий, и. пожалуй, завалюсь спать.

Я улыбаюсь. Это будет далеко не первый «червячок», которого она заморит на ночь.

— Тогда — приятных снов. — Я зеваю и улыбаюсь.

— Позвони мне из Равелло.

— Обязательно!

Я кладу трубку, взбиваю подушку и выключаю свет. Голова моя полна забот о том, что мне готовит завтрашний день, но стоит мне устроиться в постели поудобнее, как я начинаю хохотать, потому что вспоминаю свою любимую историю про Клео и шоколад.

Год назад Клео ездила от «Фотофиниш» в Бристоль на ежегодную конференцию и допоздна пила с красотками из местного отделения, так что до отеля она добрела уже в половине шестого утра. Пока она свершала омовение и переодевалась в ночнушку, стукнуло шесть. В результате она проспала, и с утра ей пришлось быстро натягивать одежду и мчаться на конференцию — ни душа, ничего. Когда она уселась на свое место, девушка, которая сидела сзади, потрогала ее за плечо и сказала, что у Клео что-то застряло в волосах. Это была шоколадная конфета, которую горничная вечером положила Клео на подушку — шоколад растаял, но конфета была еще наполовину в фольге…

Второй раз такое уже вряд ли случится, потому что теперь Клео съедает перед сном все, что находится в радиусе двух миль от ее кровати, — так, на всякий случай.

Я натягиваю одеяло до подбородка. Боже, я ее обожаю!

19

Спала я ужасно. Наутро голова у меня раскалывается, все тело будто налито свинцом — глаза бы мои ни на кого не глядели. Даже вчерашние десерты на утреннем шведском столе не поднимают мне настроение.

Мама, конечно же, выпрыгнула из кровати с Jole de vivre, достойным Джули Эндрюс, — ее «бойкий», как выразился Люка, вид вызывает у меня тошноту Я отодвигаю в сторону смесь из кукурузных хлопьев и крем-карамели и смотрю, как мама выгребает ложечкой остатки мякоти из своего печеного яблока. Все у нее сегодня «Объедение!» и «Глоток молодости!». Она подставляет лицо солнцу и улыбается ему в ответ. Мне же хочется заползти в самый темный угол.

Когда я устала, мне на все плевать. И моя терпимость к маме опасно падает к нижнему пределу. Я говорю, что глаз не сомкнула за всю ночь, а она радостно щебечет:

— Но ты хоть полежала-отдохнула!

В ответ я мощным ударом разбиваю скорлупу вареного яйца. Какой тут отдых, когда ты с полными слез глазами в ужасе понимаешь, что уже четыре часа ночи и все обитатели этой половины планеты, кроме тебя, спят.

Да, я довольно мило дремала, пока мама не вернулась с Пьяццетты, но потом моя подушка словно превратилась в бетонную плиту. Сколько бы я ее ни колотила и ни встряхивала, удобно улечься уже не удавалось. Чем усерднее я убеждала себя расслабиться, тем больше я напрягалась и впадала в панику. Мне, как маленькой, хотелось побушевать, потопать ногами. Я даже изобразила под одеялом несколько па из «Ривердэнс», пытаясь отделаться от этого ощущения, но тщетно. Я то переворачивалась на живот, то на спину — вертелась так, будто боролась с аллигатором на речном дне. Наконец я вылетела в ванную, уставилась в покрасневшие глаза своего отражения в зеркале и в ярости спросила: — ПОЧЕМУ? Почему я не могу уснуть? Наверное, слишком много мыслей крутилось у меня в голове после похода в дом Винченцо, — одна из самых назойливых касалась того, каким окажется мое наследство после моей смерти. В моей жизни вдруг оказалось очень много вещей, которые мне хотелось бы изменить.

В конце концов, я решила — раз уж я все равно лежу в темноте без сна, то представлю-ка я, что лежу в объятиях Люка. Но это вызывало у меня только раздражение и жалость к самой себе — ведь в реальности этого никогда не случится.

— Ладно, я сейчас быстренько почищу зубы, и — пойдем, — говорит мама, отодвигая стул и роняя на стол салфетку.

— Я сегодня в магазин не пойду, я же уже говорила.

Мама на секунду замирает, затем опять садится за стол. Похоже, самое время закончить вчерашний спор.

— Ким, я…

— Я знаю, ты думаешь, что это плохая идея, но я все равно это сделаю.

— Я не понимаю зачем, — нетерпеливо говорит мама.

— Пойми, я это делаю не для того, чтобы тебя огорчить. Я не собираюсь устраивать еден. Я просто зайду и отдам ей сверток.

— Ей семьдесят три года.

— И что?

— Не думаю, что она ждет встречи с тобой.

— Вот и хорошо! — улыбаюсь я.

Мама видит, что я непоколебима.

— Где сверток?

Я открываю сумку и показываю.

— Я просто не хочу, чтобы ты доставляла себе огорчения.

— Я не огорчусь.

— Ней.

Я не отвечаю. Мне кажется странным, что мама не чувствует к Розе никакой враждебности. Я могу объяснить это только одним: она тоже была в свое время неверна, а значит, они принадлежат к одному клану. Но я все еще на стороне бабушки. Я знаю, если бы она сейчас смотрела на меня с небес, она бы одобрила мое намерение отправиться к этой женщине и высказать ей все, что когда-то не удалось высказать бабушке. У меня такое чувство, будто некогда, во время долгих чаепитий в Баттенбурге, когда бабушка снова и снова поверяла мне боль своего разбитого сердца, она в прямом смысле запрограммировала меня на выполнение этой миссии. Я слушала и тоже чувствовала эту боль. Я тосковала от того, что бабушка оставила своего мужа, точно так же, как тосковала из-за того, что меня оставил отец. Мы понимали друг друга.

— Ты позвонишь мне после того, как ее увидишь? — говорит мама, сдаваясь. — Я буду в магазине. Я киваю.

— Ты знаешь, как туда добраться? — беспокоится мама.

— Марио написал мне на бумажке.

Я встаю из-за стола и подхожу к ней. У меня сжимается сердце, мне хочется до нее дотронуться, что бывает очень редко.

— Считай меня посыльной! — говорю я и кладу руку ей на плечо. — Ну же, какая у тебя любимая фраза из «Сбежавшей невесты»? Помнишь, когда Джулия Роберте сматывается со свадьбы и запрыгивает в проезжающий мимо почтовый фургончик?

Мама слабо улыбается.

— Рита Уилсон говорит: «Как ты думаешь, куда она направилась?»

— А красавчик Гектор Элизондо отвечает…

— «Не знаю, но, куда бы она ни направлялась, ее доставят туда завтра ровно в половине одиннадцатого!» — смеется мама.

Я быстро ее обнимаю. Раз уж я встала, лучше не останавливаться. Больше всего мне хочется вернуться в кровать, но ведь никто меня за язык не тянул, а раз вызвалась — выполняй теперь миссию.

— Пока!

— Семьдесят три года, — напоминает мне мама и машет рукой на прощание.

Я знаю, старым людям надо сочувствовать, но, по-моему, за этой заповедью кроется вот что — уже слишком поздно, они больше ни за что не отвечают, они слишком хрупки для груза ответственности. Я решила, что постучу в дверь этой женщине и скажу:

— Привет. Кармела сама не добралась. Но прислала меня.

А потом, когда она устанет креститься и ахать, я послушаю, что она мне скажет.

— Подожди!

Я наслаждаюсь последними мгновениями беспрепятственного передвижения по территории отеля, еще секунда — и мне придется плыть против течения в толпе туристов, стремящихся в сторону Садов Августа, но меня окликают. Я оборачиваюсь — Марио. Жестами он зовет меня к себе.

— Я довезу тебя до Марина Гранде на велосипеде! — кричит он.

— Я в корзинку на руле не влезу! — говорю я. хватаясь за свою sedere, она же задница.

— Нет, мотоцикл, конечно! — поправляется он, догоняя меня.

— Очень мило с твоей стороны… — вяло отвечаю я.

— Я знаю.

— Но это лишнее — я поеду на фуникулере.

— Боишься?

— Того, как ты водишь? Конечно!

— Обещаю, я поеду, как старик.

— А ты разве не на работе? — Мне казалось, днем он должен работать у бассейна.

— Я меня перерыв.

Некоторое время я изучаю его взглядом. При дневном свете вид у него не такой уж и зверский.

— Ладно, пошли, — соглашаюсь я.

— Ты должна крепко за меня держаться, — сообщает мне Марио по дороге на Виа Фредерико Серена.

Я закатываю глаза, но с улыбкой. У каждой девушки должен быть такой Марио — привлекательный мужчина, который без устали с ней флиртует — без особого приглашения и вне зависимости от результата.

— Извини, если я обидел тебя поцелуем в прачечной, — говорит Марио, стараясь голосом изобразить раскаяние.

— Ничего, — отмахиваюсь я.

Мне не хочется вспоминать эту неловкую потасовку.

— Ты не злишься?

— Нет.

Мы проходим мимо Виа Лонгано. Интересно, Люка уже на работе?

— Тогда, может, пойдем сегодня в полночь погуляем?

Я останавливаюсь — руки в боки — с наигранным негодованием.

— Сколько это будет продолжаться?

— Что?

— То самое!

— Ты имеешь в виду мои попытки с тобой немножко потрахаться? — говорит он, и глаза у него игриво поблескивают.

— Да. — Я стараюсь сохранять строгий вид.

— Пока ты не уедешь»

— Правда? — Мне уже смешно.

— Конечно. Я должен пытаться.

— Почему? — Марио задумывается на мгновение, потом пожимает плечами. — Просто так должно быть.

— Понятно.

— Сюда, пожалуйста. — Марио показывает налево.

Я схожу с поребрика и чуть не сталкиваюсь со скутером. Водитель ужасно ругается, скрипят тормоза, скутер замирает на месте. Марио выпаливает в водителя пару отборных итальянских ругательств, хотя это моя вина. Довольно неудобно получается, особенно когда тот снимает шлем, и оказывается, что это — Люка.

Поднимается суматоха.

— Ким! С тобой все в порядке? — Люка бросает скутер и подскакивает ко мне.

— Ас тобой? — спрашиваю я. проверяя, не прибавилось ли у него на губе шрамов.

— За меня не волнуйся. — Люка кладет мне руки на плечи.

Он, наверное, хочет меня успокоить, но эффект получается обратный.

Марио недовольно рычит.

— Марио, это Люка, — говорю я, решив, будто он ждет, чтобы их представили. — Люка, это Марио…

— Бармен! — подхватывает Люка.

— Да. — Я нервно улыбаюсь, наблюдая, как они меряют друг друга взглядами, полными самого глубокого подозрения. — Я сегодня еду в Равелло, Марио собирается подвезти меня до Марина Гранде.

— Я как раз туда и направляюсь, — ухмыляется Люка. — Могу избавить его от беспокойства.

— Нет, — отрезает Марио. — Никаких проблем.

— Правда, я с удовольствием ее подвезу, — говорит Люка, подкатывая ко мне скутер.

— Мой мотоцикл больше! — протестует Марио.

Я качаю головой.

— Слушай. Марио, я могу и с Люка поехать. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности на работе.

Марио хмуро смотрит на меня, потом бросает с наигранной беззаботностью:

— Ладно, ciao! — и поворачивается на каблуках. Я смотрю, как Марио смешивается с толпой на Пьяццетте. и чувствую себя последней предательницей. Ведь Марио первый предложил подвезти меня, а Люка лишь потом подоспел со своим мотоциклом. Да, но, в конце концов, он же… ЛЮКА!

20

Я сажусь на сиденье позади Люка и никак не могу придумать, куда деть руки. Пока он выкатывает скутер на стартовую позицию, мои руки спокойно лежат на коленях, как будто я все время только, так и езжу, но стоит ему, еще не тронувшись, начать газовать, как я тут же инстинктивно хватаюсь за него. Теперь мои ладони лежат у него на бедрах. Не то. Мы тут не когда танцуем. Скутер набирает скорость, и я наклоняюсь вперед, но все еще воздерживаюсь от того, чтобы обнять Люка, — мне бы не хотелось проявлять излишний оппортунизм, но я уверена, что прижмусь к нему слишком сильно. Может, ухватиться за сиденье впереди него? Я тянусь вперед, нащупываю что-то твердое и хватаюсь обеими руками. Мы слегка наклоняемся на повороте.

— Э… Ким…

— Да? — Я подставляю лицо ветру, чтобы лучше слышать.

— За это держаться небезопасно.

Люка смотрит вниз. Я вытягиваю шею, выглядываю у него из-за спины и вижу, что держусь все-таки за него, причем значительно ниже пояса. О боже! Я отдергиваю руки и кладу их ему на плечи — теперь я похожа на рюкзак в виде мишки коалы.

— Было очень мило, но…

О-боже-о-боже! Я изо всех сил зажмуриваюсь от смущения и намереваюсь до конца поездки сидеть как пришибленная, но, когда мы притормаживаем, чтобы пропустить автобус, он берет мою правую руку и кладет себе на талию. Я нерешительноотправляю левую туда же и сцепляю пальцы замком. Он похлопывает меня по руке.

— Теперь ты — мой ремень безопасности.

Я с облегчением прислоняюсь щекой к его спине, мне хорошо и спокойно. Мне не придется теперь краснеть до конца своей жизни. Все будет хорошо.