Я люблю Капри Джонс Белинда
«Questa lettua e lungo dovuta. Mi sposo domani e mi si spezza il cuore che tu no sarai qui per dami via».
(«Это письмо запоздало… Завтра я выхожу замуж, и у меня разрывается сердце от сожаления, что тебя не будет здесь, чтобы передать меня моему жениху».)
Не понимаю. Оно на итальянском. Возможно, за двенадцать лет язык еще не успел стереться из ее памяти. Здесь всего несколько строчек. Я читаю дальше. Мама рассказывает о моем отце.
«Егозовут Хью Риз, он бывший военный, а сейчас работает на почте — кажется, я буду любить его вечно.
Я перебираю письма и достаю конверт из середины коробки. Август 1990-го. Мама рассказывает Винченцо про мои школьные экзамены, она пишет, что языки — это мое призвание. Опять по-итальянски. Я вытаскиваю еще одно письмо — оно написано девять лет спустя и рассказывает про мою помолвку с Томасом. Снова на итальянском. Сердце мое начинает стучать, как паровой молот, когда я беру в руки последнее письмо. Перед тем как вскрыть конверт, я закрываю глаза. Пожалуйста, пусть оно будет на английском. У меня дрожат руки. Я разворачиваю лист: «Я очень огорчилась, узнав, что тебе нездоровится..» ПО-ИТАЛЬЯНСКИ. Мама понимала все, что говорили вокруг нее. Мне становится жарко, когда я вспоминаю, что я сказала Марио про ее доступность — неудивительно, что мама опрокинула бокал. В лицо я ей этого никогда бы не сказала.
Я заталкиваю письмо обратно в коробку. Пребывать в неведении мне было спокойнее. Я не могу понять, что все это значит. Зачем она лгала? Много лет мама утверждала, что не помнит по-итальянски и двух слов. И вообще, я здесь только потому, что… Стоп. Я здесь только потому, что должна исполнять для нее роль переводчика. Я вскакиваю с кресла на ноги и заглядываю в магазин. Мама с породистой леди не продвинулись пока дальше костюма для ланча — сейчас они подбирают к нему рубашку.
Входят еще две женщины. Я спрашиваю, не нужна ли им моя помощь. Нет, они просто зашли посмотреть. Я возвращаюсь в кабинет и закрываю за собой дверь. Опускаюсь на колени возле коробки, глубоко вздыхаю и достаю письмо, написанное через два дня после моего рождения.
«Свет в палате приглушен, одни мамаши читают, другие слушают в наушниках музыку, кто-то уже спит, но я не могу заснуть, не написав тебе обо всем, папа — или теперь тебя надо называть дедушкой?! Два дня назад моя красавица дочка Ким явилась на свет, как раз к обеду!»
Как вовремя!
«Поверишь ли, мне нравится в больнице. (Помнишь, какой шум я подняла, когда подвернула ногу, карабкаясь на виллу Тиберия, после чего мне пришлось неделю просидеть дома?) Наверное, так чувствуют себя ученицы в школе-пaнсионе — я как будто вобщей спальне, только не со школьницами, а с молодыми мамами и младенцами. У нас тут есть одна бывалая мамаша, она строгая. но сердце у нее золотое. Сегодня она показывала на твоей внучке, как правильно купать ребенка. Малышка справилась превосходно — может, она будет актрисой?»
На сцену меня не очень тянет, но воду я по- прежнему люблю. Могу плескаться, пока не посинею от холода.
«Нам разрешают оставлять малышей в колыбельках рядом с нашими кроватями в то время, когда нет посетителей, а на ночь они все отправляются в отдельную большую палату, чтобы мы могли хорошенько выспаться, поэтому мы не знаем, плачут они ночами или нет. Я сразу беру Ким на руки, когда ее приносят, и прижимаю к груди, как самое большое сокровище».
Я чувствую неожиданный прилив эмоций.
«Хью все хочет, чтобы она скорее заговорила, а я, наоборот, стараюсь подольше удержать каждый день. Если ты чувствовал что-то подобное, когда я была маленькой, значит, и ты скучал по мне все эти годы, как я по тебе. Никто не расскажет, чего ожидать, правда? У тебя тоже было это чувство всепоглощающей любви? Папа, сейчас я, наверное, самая счастливая женщина на свете — ямогу лопнуть от счастья, я на седьмом небе!»
Мои глаза наполняются слезами. Я думаю: «Это она обо мне! Это я — я сделала маму такой счастливой!»
Я беру еще одно письмо. Лето семьдесят шестого. В конце приписка: «Посмотри на фотографию — это Ким на пляже».
«Папа, временами я поражаюсь своей дочери — она всего четыре года живет на свете, а так уже много всего знает и умеет. Вчера после обеда я взяла Ким на пляж, чтобы она хорошенько набегалась и легко заснула на новомместе. Она никогда раньше не была в отеле, а тем более на таком людном пляже и воспринимает все как одно большое приключение. Я только расстелила покрывало, а она уже удрала — потопала к показавшейся ей интересной семье, которая сидела неподалеку, и даже не оглянулась ни разу! Я некоторое время ее не трогала, потому что они помахали мне рукой, мол, все в порядке, но минут через десять подошла. Они сказали, что Ким замечательная и очень забавная. Мне с огромным трудом удалось уговорить ее вернуться. Представляешь? Я подумала: когда она вырастет, останется ли она такой же — независимой и общительной, или только дети бывают такие любопытные и доверчивые и так торопятся все узнать?»
Оказывается, мама считала меня путешественницей и искательницей приключений уже в четыре года. Я потрясена. Сейчас мне непонятно — как я могла столь бездарно убить целых два года жизни? Столько времени прятаться от мира в темной норке?
«Всреду будет спектакль для малышей, живущих в отеле, мне не терпится посмотреть, как она к нему отнесется. У Ким просыпается чувство юмора — яобожаю, когда она смеется. Она, наверное, унаследовала это от тебя, япомню, у тебя был особенный смех…»
Я думала, мы с мамой совсем разные, а мы, оказывается, оба все это время отчаянно тосковали по своим отцам. Хотя ни одна не призналась бы в этом вслух.
Следующий конверт я беру наугад.
«Сднем рождения, папа! Ты все еще носишь „Карту зиа Мен?»
Фирма-производитель мужской одежды.
Мой взгляд останавливается на слове «Хью» несколькими строчками ниже.
«… скоро Ким исполнится двенадцать. Я знаю, что самый лучший подарок, который я могу ей устроить ко дню рождения, это встреча с отцом Я всеми способами пыталась его найти, но никто не знает, куда ему писать. Его старый друг Клайв считает, что он мог уехать за границу…»
Я и не знала, что мама его искала. Скорее всего, она не говорила об этом, потому что не могла его найти — не хотела будить во мне несбыточных надежд. Я спрашиваю себя, куда он мог деться, где он теперь? Может, все мои путешествия — это бессознательный поиск отца…
Я читаю дальше:
«Я вижу, как Ким скучает по Хью, и. мне невыносимо сознавать, что именно я причинила ей эту боль. Разумеется, я не хотела ее ранить. Если честно, я не уверена, что правильно сделала, так скоро выйдя замуж во второй раз, но мне очень хотелось попытаться снова создать семью. Растить Ким в одиночку — это такая ответственность. Мне казалось, она постепенно полюбит Роджера, и теперь я пытаюсь представить, как бы чувствовала себя я, если бы мама попыталась найти замену тебе… Ты всегда был так мудр, папа. Что мне делать? Жаль, что мы не можем поговорить, но одно то, что я пишу тебе эти письма, помогает мне думать…»
Я и не знала, что мама так волновалась. Она всегда была радостной, беззаботной и все время чем-то увлеченной. Я думала, это только я все время впадаю в тоску. Очевидно, красивые люди тоже умеют страдать.
Я как в трансе, перебираю письма. Вот рассказ о том, как я уехала в университет и как маме теперь не хватает запаха горелых тостов и груды сумок и курток на лестнице — от этих слов у меня дух захватывает. А вот истории о моих заморских путешествиях. Большая часть ее новостей — обо мне. Если бы я не знала, как все обстоит на самом деле, я бы решила, что мама гордится мной. И ни слова о моих волосах. Только о делах. А я считала, что мама пропускает мои рассказы мимо ушей…
А здесь мама делилась своими соображениями по поводу моды. Я и не представляла, насколько она информирована в этой области — она пользуется сленгом, который непонятен профанам, вроде меня. Возможно, я не считала маму талантливой, умной или честолюбивой только потому, что никогда не воспринимала одежду всерьез. Я всегда рассматривала ее как просто мою маму. а то. что она чем-то занимается по службе в «Вудвортс», это как бы хобби, ведь ее настоящая работа — растить меня. Какая заносчивость! Мама считает меня самой важной частью своей жизни, а я в ответ даже не пытаюсь поинтересоваться, чем еще, кроме меня, наполнена ее жизнь.
У меня голова идет кругом. Оставив письма лежать на полу, я с трудом поднимаясь на ноги и возвращаюсь в магазин, где мама как раз машет рукой вслед двум случайным посетителям — они уходят нагруженные пакетами и обувными коробками.
— Что-что. а это я умею! — Мама весело оборачивается ко мне. Выражение моего лица заставляет ее насторожиться. — Что такое, милая?
— Quanto hanno speso [87]? — спрашиваю я. Мама порывается ответить, но вовремя останавливается.
— Что это значит?
— Quanto hanno speso? — повторяю я. Ее улыбка гаснет.
— Ты нашла письма. Я киваю.
— А я все думала, где же они. Мне казалось, они должны быть в доме. София обещала их для меня поискать… — Мама глубоко вздыхает. — Я должна тебе все объяснить.
— Я должна перед тобой извиниться, — перебиваю я.
Мама удивлена.
— Если ты извиняешься за то, что прочитала письма, то я не против…
— Нет, не за это. Впрочем, спасибо, что разрешила, — я бы хотела как-нибудь прочитать их все.
— Конечно, но в чем дело?
Я переворачиваю табличку — теперь на улицу смотрит ее красная сторона с надписью «ЗАКРЫТО» — и сажаю маму в бархатное кресло. Какая-то часть моего рассудка хочет притвориться, что ничего не произошло, но я должна это сделать.
— Мам, прости, что тебе пришлось выслушать те гадости, что я про тебя наговорила. Мне очень, очень стыдно. Я не хотела тебя обидеть, просто чувствовала себя не у дел.
— Ничего. — Мама берет меня за руку, и тогда я решаюсь посмотреть ей в глаза.
— Я так не думаю. Я думаю… Я думаю, мне очень повезло, что у меня такая любящая мама.
Я ее почти не вижу сквозь слезы. Я никогда ей ничего подобного не говорила. У мамы глуповато- ошарашенный вид. но потом ее глаза наполняются слезами и она прижимает меня к себе.
— Прости, что солгала. — шепчет она. гладя меня по волосам.
— Но зачем? — Я шмыгаю носом.
Мама вынимает из-за отворота салфетку, нежно промокает слезы мне и себе и вздыхает.
— Это началось еще до того, как ты родилась. Ты же знаешь, когда мы переехали в Кардифф, бабушка Кармела сказала, что не потерпит итальянского языка в своем доме. Некоторое время я тоже не хотела его слышать, потому что мне очень не хватало отца и друзей. Но потом мне стало плохо от того, что я его не слышу. Я брала из библиотеки книжки на итальянском и прятала их под матрасом, а потом, значительно позже, когда появилось видео, я стала брать напрокат итальянские фильмы. Я даже тайком заглядывала в твою домашнюю работу по итальянскому! Я столько раз хотела присоединиться, когда ты готовилась к устным экзаменам, но ты была так предана Кармеле, а я не хотела никого огорчать.
— Поверить не могу. Ты вела себя так убедительно, даже меню не могла прочитать, когда мы ходили куда-нибудь.
— Ну, это постепенно превратилось в такую игру. Я знаю, это звучит, как бред сумасшедшего.
«Совсем нет», — думаю я. Я тоже играла в такие игры.
— Так на самом деле я не была тебе здесь так уж нужна? — спрашиваю я.
По-моему, я догадалась, зачем мама меня вытащила, но хочу услышать это от нее.
— Ах, Ким. Я знаю, ты говорила, что тебе нравится жить так, как ты живешь, и я очень старалась не вмешиваться, но когда я увидела этот буклет про пластическую хирургию… Я опускаю глаза в пол.
— Мне казалось, что это очень неправильно. Ты столько удивительного сделала в жизни, и тебе еще столько всего предстоит, а ты хочешь потратить деньги на… — Мама даже не решается это произнести. — Я подумала, может быть, если я напомню тебе, что такое настоящая красота, ты сможешь увидеть ее в себе.
— Я очень рада, что ты привезла меня сюда, — говорю я. И тихо добавляю: — Но так трудно считать себя красавицей, сидя рядом с тобой.
— Да ладно! Ты же знаешь, сколько сил я трачу на то, чтобы так выглядеть! — со смехом отмахивается мама.
— Ты думаешь, что и мне следует больше времени на это тратить, да? — Мне хочется разобраться с этим раз и навсегда.
Мама вздыхает.
— Я знаю, сейчас модно одеваться небрежно, но когда я смотрю на красивого человека, вроде тебя, то не могу понять, почему он не хочет полностью раскрыть свой потенциал! Вот и все. Прости, если это выглядит так, будто я к тебе придираюсь. Ты же понимаешь меня правильно, правда?
— Теперь — да, — говорю я.
Но, если честно, только с сегодняшнего дня.
— Ах, милая моя! Я просто хочу для тебя самого лучшего — во всем!
Дверь дребезжит. Покупательница, не заметив табличку, пытается войти. Мама поворачивается ко мне. и я киваю — «Впусти ее».
— Ты уверена? — Мама сжимает мою руку.
— Да. — отвечаю я, целуя ее в щеку. — Мне еще надо столько всего прочитать.
30
— Он не пришел, — жалуется Клео.
Я ее понимаю. Люка пропал. Гарет пропал. Что мы делаем не так?
— Он, наверное, пошел в «Снаппи Снапс» — у них сейчас специальное предложение, — паршивец!
— Погоди. Он же еще не забрал фотографии с мужской вечеринки, да?
— Да…
— Ну тогда, даже если он отнес одноразовые камеры в «Снаппи Снапс». ему бы пришлось зайти за снимками.
— Наверное, — дуется Клео.
— Он скорее всего заболел.
— Думаешь?
— Определенно! У него запоздалая тайская лихорадка или индийское расстройство желудка, или малярия…
— Бренвен думает, что он уехал в Корнуолл.
— Может, он ногу сломал?
— Это чем же он занимался? — смеется Клео.
— Спешил к тебе со всех ног! — говорю я.
— Так ты думаешь, он вернется?
— Конечно. Надо только набраться терпения.
— Я только что заказала огромную пиццу «Рустика» с артишоками, чтобы взбодриться. Когда ты здесь, это всегда срабатывает, но сейчас я одна — и получается очень грустно. — признается Клео.
Я вспоминаю последнюю съеденную мной пиццу — не из картонной коробки, а у дровяной печи в Амальфи. Так нечестно. Клео тоже должна быть здесь.
— Ты точно не можешь отпроситься с работы на несколько дней и приехать? — спрашиваю я.
— Если бы и могла, все равно у меня на это денег нет, — отвечает Клео.
— Но тут есть небольшая закавыка, а именно — мои пять тысяч фунтов наследства…
— Не смей! Это святое. Вчера я видела в «Хеннес» божественный короткий топ, и только мысль о том, что однажды наступит день, когда я смогу его надеть, держит меня на плаву! В любом случае завтра ты на Капри последний день, так что смысла нет.
Желудок у меня странным образом переворачивается.
— Если ты, конечно, не собираешься остаться, — нервно добавляет Клео. — Что поделывает Люка?
— Понятия не имею. Он не пришел сегодня на работу. — Я вздыхаю. — Но попала я сильно, Клео. Хуже, чем с Томасом.
— Правда?
— Правда, — отвечаю я от всего сердца.
— Ну, на это можно посмотреть с двух сторон, — назидательно поучает Клео. — Один взгляд: «Он женат — идем отсюда»…
— И это — правильно.
— Что считать правильным, зависит от того, как ты на это смотришь. Очень может быть, что правильнее было бы вам быть вместе.
— Но как я могу знать наверняка?
— Есть только один способ узнать это.
— И что именно я должна делать?
— Хоть что-нибудь! Все что угодно! — восклицает Клео. — Если подумать, это звучит не так уж неубедительно: «Ах. он с другой. Это безнадежно». Во всех сказках есть непреодолимые препятствия, которые необходимо…
— Преодолеть?
— Точно.
— А не получится так. что Белоснежка пытается увести Прекрасного Принца у Золушки?
— Опять же надо попробовать.
— Ах. Клео!
— Что?
— Не знаю. — Я готова признать поражение. — Я ведь должна искать своего принца, а не чужого?
— Твоего принца переманила Рапунцель. Мне очень жаль тебя огорчать, но он не придет.
— Не говори так! — со стоном умоляю я.
— Ты с ним сегодня встречаешься? — Клео вцепилась крепко.
— Нет, мне нужно идти на это дурацкое свидание с сыном ПБ.
— О боже! Вокруг тебя в жизни столько мужчин не вертелось. Ты идешь туда прямо сейчас?
— Нет. сначала на массаж… — Я замолкаю, потому что снова чувствую себя виноватой.
— А я, наверное, посмотрю фильм по видео и лягу спать пораньше.
— Понятно.
Мы замолкаем. Я вдруг ощущаю, что нас разделяют миллионы миль.
— Подумай над тем. что я сказала про тебя и Люка. Я понимаю, это прямо противоположно твоим представлениям о морали, но ни тебе, ни мне ни разу не досталось никаких наград за то, что мы хорошо себя вели, — говорит Клео. — Может, пора начать вести себя плохо?..
Я вешаю трубку и некоторое время сижу в задумчивости. Стоит мне протянуть руку к чему-то стабильному и привычному, как оно меняется до неузнаваемости: моя добрая подружка уговаривает меня быть плохой, моя неприступная мама плачет, и, наконец, что самое странное, я иду в салон красоты.
До сих пор мой целлюлит был просто рыхлым, как каша, но когда мы с мамой входим в благоухающее морской свежестью царство Софии, мне кажется, что мне под кожу набили ньокки. Я жду, что сейчас взревут сирены и меня потащат в процедурную на носилках. Но мы спокойно проходим внутрь, и только когда мы уже вплотную приближаемся к стойке, сидящая за ней девушка отрывается от книги — скорее всего, какой-нибудь пухлый том о свободных радикалах и дорогих способах борьбы с ними.
— Добро пожаловать в «Иссима»! — улыбается девушка.
Такое впечатление, что пор на ее лице просто нет.
— Grazie! Я — Джина, а это — моя дочь Ким. София записала нас на процедуры.
— Ах, да. София вернется через пять минут, но вы можете уже начинать. Прошу вас… — Девушка жестом указывает на маленькую ухоженную брюнетку в маникюрно-педикюрном кабинете, которая уже ждет маму.
— Увидимся через пару часиков! — подмигивает мама.
— Садитесь. — говорит мне администратор. — Мы начнем, когда София вернется.
Я сажусь с таким чувством, будто мне предстоит двухчасовой визит к зубному, а не «баловство и удовольствие».
— Не хотите чаю? У нас есть самые разные лечебные травяные смеси.
— Э… — неуверенно начинаю я.
— Я вам подберу. — Девушка открывает и закрывает пару баночек. — Попробуйте, пожалуй, вот это — помогает сохранить эмоциональный баланс.
Неужели мои слабости так очевидны?
— Смесь содержит дамиану, цветы клевера и пустырник — он полезен для сердца.
Я делаю осторожный глоток. Восхитительно. Я исцелена!
— У вас ведь массаж, да?
— Да. пилинг с морской солью, — подтверждаю я.
— Пожалуй, мы добавим еще успокаивающий компресс на глаза, — предлагает она. — Уберем красноту — и никто ничего не заметит.
Ее доброта чуть снова не доводит меня до слез.
— Не могли бы вы сделать то же самое маме? — говорю я.
Не хочу, чтобы ее глаза постоянно напоминали мне о том, как она плакала, у меня от этого сердце разрывается.
— S, конечно. — соглашается девушка, присаживаясь обратно за стойку и отодвигая книгу.
— Что вы читаете? — спрашиваю я, понимая, что разнервничаюсь и сбегу, если повиснет вежливое молчание.
— «Мертвую зону» Стивена Кинга, — говорит она и показывает мне обложку.
— Вам нравятся ужасы? — Я поражена.
— Да. Моя любимая книга — «Мизери». Анни Уилкс берет молоток и…
— Чиара! — грозно окликаетдевушку появляющаяся в дверях София. — Ты опять пугаешь посетителей?
— Нет, я…
— Иногда мне кажется, что ей лучше работать в морге. Знаете, делать трупам макияж.
— Когда-нибудь… — вздыхает Чиара.
— Но пока этого не случилось, сделай массаж Ким. Ой! Как-то нехорошо сказалось, — извиняется София.
— Все нормально, — говорю я. — Она хочет ужасов — она их получит.
София смеется.
— Удачи!
Я иду за Чиарой.
— Я не шучу. У меня действительно чудовищно обвисшие ляжки и задница.
— О, вам не о чем беспокоиться, — успокаивает меня Чиара, проводя в отдельную комнатку. — Все думают о себе хуже, чем есть на самом деле. У вас дела еще не так плохи.
— Вы же не видели, — бормочу я.
Люди никогда мне не верят. А потом становится слишком поздно. Ну и ладно, я пыталась ее предостеречь. Если она будет визжать, я не виновата.
Чиара протягивает мне трусики — бумажную полоску на резиночке.
— Это вам!
Шутит, наверное. Я видала мозольные пластыри шире. А халат будет?
— Я вас оставлю ненадолго, переодевайтесь. Похоже — нет.
Испытание для моих нервов почище, чем раздеваться перед Люка. Того можно было отвлечь поцелуями, или двигаться поактивнее. А здесь мне придется лежать неподвижно, и уже ничто не скроет меня от зоркого глаза. На массажном столе нет даже простынки, чтобы прикрыться.
Когда Чиара вернулась, я уже сняла майку, трусы и лифчик, но резинку юбки натянула до подмышек, так что получилось похоже на этакий короткий сарафанчик.
— М-м… — говорит Чиара. рассматривая меня.
До сих пор я неплохо изображала из себя девушку двенадцатого размера, но сейчас ей откроется моя истинная сущность.
— Вы хотите, чтобы я легла на стол без… — Я начинаю стягивать юбку.
— Да, пожалуйста, — улыбается Чиара. — Вам не о чем беспокоиться.
Я сбрасываю юбку и неуклюже пробираюсь к столу.
Чиара некоторое время молчит. Потом интересуется:
— Так вы совсем никаких физических упражнений не делаете?..
Великолепно. Приятно сознавать, что я не из тех женщин, которые поднимают шум на пустом месте. Эти дурочки щиплют себя за какой-нибудь кусочек кожи и вопят: «Ах. я такая толстая!» Ха! Вы думали, я преувеличивала, когда говорила, что растолстела и совсем потеряла форму? Не-е-ет! Я говорила правду. Видите? Какой триумф.
Я зажмуриваюсь и стараюсь не думать о том. что Чиара сейчас видит и к чему вынуждена прикасаться. По крайней мере, скраб — шершавый. Если бы это было масло или крем, она бы почувствовала каждый прыщ и каждую складку. Я замечаю, что Чиара надевает перчатки, вроде хирургических, и начинает наносить массу. Паранойя поднимает голову — надеюсь, это стандартная процедура, а не личное отвращение.
Закончив со спиной, она просит меня перевернуться. Я умудряюсь в процессе изловчиться так, что соль попадает мне в рот, и теперь меня мучит чудовищная жажда.
Чиара нкладывает мне на веки успокаивающий компресс. Мне хочется предложить ей проделать то же самое с собой. Разве массажист не должен приоткрывать тебя маленькими кусочками? Чувствуешь себя настоящим эксгибиционистом, лежа вот так в одних бумажных трусиках размером с чек кассового аппарата. Может, стоило перенести боль и шрамы липосакции, чтобы лежать сейчас здесь с плоским животом и подтянутой задницей? Надо было с ней не тянуть. Чиара заворачивает меня в целлофан, и я признаюсь, что подумываю об операции.
Чиара качает головой.
— Как косметолог, я могла бы сказать вам, что стоит сбросить килограммов десять-пятнадцать, но как женщина я скажу другое.
— Что? — интересуюсь я.
Она наклоняется и шепчет мне на ухо:
— Мужчинам нравятся такие женщины!
Я выглядываю из-под компресса и хихикаю.
— Правда?
— А знаете, каких женщин больше всего любят мужчины?
— Нет, скажите!
— Обнаженных! — смеется Чиара. — Это единственное. что имеет для них значение!
Она заглядывает в какие-то баночки.
— Пожалуй, пока вы запекаетесь, сделаем вам быстренько маску для лица.
— Чиара?
— Да?
— А вы можете сделать что-нибудь с моими волосами?
— Ничего не могу, — она качает головой.
— Это верно. Они такие непослушные.
— Нет, нет. Я — не могу, но может Антуанетта. Она — парикмахер.
Чиара заканчивает накладывать мне на лицо маску с аппетитным ароматом.
— Я вас сейчас к ней запишу. Расслабьтесь на десять минут и думайте об обнаженных мужчинах!
Однако вместо этого я размышляю, насколько я способна примириться со своей внешностью. В какой-то момент я наконец признаю, что альтернативы, собственно, у меня нет. Мне кажется, я просто тянула время в пустой надежде преобразиться, уповая на то, что при помощи хирургии или каким-то иным способом я вдруг смогу однажды стать размером с Бейонси Ноулз. А теперь я понимаю другое: с настоящего момента и дальше дела будут только ухудшаться. Я становлюсь старше, и если мне не нравится, как я выгляжу сейчас, то через десять лет мне это будет нравиться еще меньше, но тогда я начну оглядываться назад и казнить себя за то, что не радовалась в свое время отсутствию морщин. В итоге мне приходит в голову, что настало время полюбить себя такой, какая я есть, вместе с пухлыми коленями и всем остальным.
И все-таки, когда Чиара приходит меня разворачивать. я с воодушевлением отмечаю, что она несет длинный халат.
Читать бесплатно другие книги:
