Корабль невест Мойес Джоджо

— Сэр. — Найкол откашлялся.

Капитан продолжал исподлобья смотреть на мальчишку:

— Я учту твои прежние заслуги, Сомс, и считай, что тебе повезло получить в заступники человека с безупречной репутацией.

— Сэр.

— Так вот, ты еще очень легко отделался. Пока только штрафом. Но я хочу, чтобы ты зарубил себе на носу одну вещь — можешь передать своим друзьям и тем, кто ждет в коридоре. Почти ничего не ускользает от моего внимания на этом корабле. Почти ничего. И если ты думаешь, что я не знаю о посиделках, проходящих в то время, когда команду корабля и его женский груз должны разделять не только стены, но и треклятые коридоры, то ты глубоко заблуждаешься.

— Я не хотел, сэр. Я не нарочно.

Я не хотела, чтобы все так обернулось. Но пожалуйста, Генри, не дай этому ребенку стать незаконнорожденным. Я тебя заклинаю. Да, я понимаю, что причинила тебе ужасную боль, но, умоляю, не надо срывать свою обиду на невинном младенце.

— Ты не хотел, — пробормотал Хайфилд и начал что-то быстро писать. — Ты не нарочно. Вы все не нарочно. — (В комнате вдруг стало тихо.) — Два фунта. И чтоб я тебя здесь больше не видел.

— Сэр.

— Налево кругом, шагом марш!

Матрос и морпех отдали честь и вышли из капитанской каюты.

— Два чертовых фунта, — снова нахлобучив бескозырку, сказал Сомс, когда они прошли мимо длинной очереди из нарушителей. — Два чертовых фунта, — пробормотал он одному из своих корешей. — Этот Хайфилд, чертов несчастный ублюдок.

— Не повезло.

Распаляемый обидой на такую несправедливость, Сомс ускорил шаг:

— Не понимаю, с чего это он вдруг прикопался ко мне. Все нудил и нудил. Я даже слова не сказал треклятым английским невестам. По крайней мере, не больше чем одной из них, черт бы ее побрал! Не то что этот чертов Тимс. Он каждый вечер водит в свой кубрик девчонок. Джексон мне все рассказал.

— Лучше держись от них подальше, — произнес Найкол.

— Что? — Сомс повернулся к Найколу, почувствовав едва сдерживаемое напряжение в его голосе. — С тобой все в порядке?

— У меня все прекрасно, — вынув руку из кармана, ответил Найкол.

Пожалуйста, напиши мне письмо или отправь телеграмму, когда сможешь. Я счастлива, что могу оставить тебе дом и остальное. По мере возможности я старалась содержать все в порядке. Не хочу еще больше осложнять тебе жизнь. Единственное, чего я хочу, — это чтобы ты меня отпустил.

Твоя Фэй

— Да, прекрасно, — повторил Найкол, размашисто шагая по коридору. — Прекрасно.

Дисциплинарное судебное разбирательство закончилось сразу после одиннадцати утра. Командир корабля Хайфилд положил ручку и жестом предложил Добсону, пришедшему несколькими минутами ранее, и капитану морской пехоты присаживаться. Стюарда послали за чаем.

— Плохо дело, — сказал Хайфилд, откинувшись на спинку кресла. — Мы всего неделю в море, а вы только посмотрите, что творится!

Капитан морской пехоты промолчал. Морские пехотинцы были дисциплинированными ребятами и никогда не пили на борту. Как правило, их привлекали для того, чтобы охарактеризовать того или иного моряка, или когда трения между моряками и морскими пехотинцами начинали переходить допустимые границы.

— Это создает напряженную обстановку на борту. И алкоголь. Когда еще мы имели столько случаев правонарушений на море по пьяной лавочке?!

Добсон и капитан морской пехоты сокрушенно покачали головой.

— Капитан, мы обыщем шкафчики. Постараемся вовремя потушить пожар, — заявил Добсон.

Из иллюминатора за их спиной открывался вид на ярко-синее небо и безмятежное море. Такая картина не могла не успокаивать, вселяя в сердце оптимизм. Но Хайфилда она отнюдь не радовала: все утро нога ныла и пульсировала, словно постоянно напоминая о его неудаче.

Утром, когда капитан одевался, он старался не смотреть на ногу — ее цвет вызывал беспокойство. Едва заметный багровый оттенок кожи говорил не о появлении здоровых тканей, а о том, что в ноге явно протекают нехорошие процессы. Если бы Бертрам, штатный судовой хирург, был на борту, капитан мог бы попросить его осмотреть ногу. Бертрам бы понял. Но Бертрам опоздал на корабль в Сиднее, и теперь ему предстоит предстать перед трибуналом, а его место занял чертов придурок Даксбери.

Упершись локтями в колени, Добсон наклонился вперед:

— Согласно докладам женщин-офицеров, они почти уверены, что по ночам происходит некое движение. Только прошлой ночью одной из них пришлось вмешаться в ситуацию, возникшую на палубе B.

— Драка?

Обменявшись понимающими взглядами, Добсон и капитан морской пехоты посмотрели на Хайфилда.

— Нет, сэр. Хм… Физический контакт между невестой и матросом.

— Физический контакт?

— Да, сэр. Он держал ее за… корму.

Хайфилд подозревал, что такое может случиться, предупреждал начальство. И все же ему будто дали под дых. Сама мысль о том, что, пока он тут сидит, подобные вещи творятся на борту его корабля…

— Я знал, что это непременно случится, — произнес он, заметив, к своему удивлению, что его собеседников сей факт встревожил гораздо меньше. И действительно, у Добсона был такой вид, словно он с трудом сдерживал улыбку. — Придется выставить дополнительные караулы из морских пехотинцев на ангарной палубе и у кубриков матросов и кочегаров.

— При всем уважении, сэр, — перебил его капитан морской пехоты, — мои парни и так дежурят по скользящему графику семь дней в неделю, и это помимо выполнения других задач. Я не могу заставить их прыгнуть выше головы. Вы сами видели, какой замученный вид у Найкола, и он не один такой.

— А так ли необходимо выставлять караул у дверей кубриков? — спросил Добсон. — Охрана из числа морских пехотинцев у кают невест плюс регулярные обходы блюстителей нравственности из женской вспомогательной службы — этого, безусловно, должно быть достаточно.

— Нет, совершенно очевидно, что недостаточно. Разве не так? Решительно нет, если нам уже сейчас приходится разгонять любовные вечеринки и тому подобное… Послушайте, мы лишь неделю назад покинули порт. И если пустим все на самотек, то один Бог знает, чем все может закончиться. — Перед его мысленным взором пронеслись жуткие картины совокупляющихся на мучном складе парочек, он представил себе багровые лица разъяренных мужей и представителей адмиралтейства.

— Ой да ладно вам, сэр! Я бы сказал, что просто надо учесть это на будущее.

— Что именно?

— Конечно, поначалу небольшие сбои непременно будут, особенно с учетом большого числа новых членов команды, но ничего такого, с чем мы не могли бы справиться. И вообще, после истории с «Индомитеблом» это, наверное, даже и к лучшему. Поскольку означает, что наши моряки потихоньку оклемываются.

До сих пор, возможно из соображений дипломатичности или нежелания бередить раны капитана Хайфилда, никто не заводил речь о потопленном корабле — по крайней мере, в контексте морального духа моряков. При упоминании названия корабля у Хайфилда окаменело лицо. Вероятно, чисто рефлекторно. Но скорее всего, из-за личности говорившего.

Тем временем Добсон, собравшись с мыслями, вкрадчиво произнес:

— Капитан, если не возражаете, можете возложить на нас дисциплинарные вопросы. Будет очень печально, сэр, если несколько шумных вечеринок подпортят вам ваш последний поход.

Язвительная речь Добсона, его уверенная, даже развязная манера держаться однозначно свидетельствовали о том, что думают о Хайфилде его моряки, хотя и не решаются произнести это вслух. Раньше Добсон в жизни не осмелился бы говорить подобным тоном со своим капитаном. Командир корабля был настолько ошеломлен таким плохо замаскированным нарушением субординации, что потерял дар речи. И когда стюард принес чай, он даже не сразу это заметил.

— Сэр, — начал капитан морской пехоты, который оказался несколько дипломатичнее Добсона, — полагаю, все возникшие за прошлую неделю проблемы были связаны с погодными условиями в бухте. Мне кажется, что как наши моряки, так и женщины воспользовались отсутствием проверяющих, для того чтобы повысить уровень… хм… взаимодействия. Еще несколько дней — и женщины потихоньку угомонятся, а экипаж привыкнет к их присутствию на борту. Я надеюсь, все образуется.

Хайфилд, терзаемый подозрениями, испытующе посмотрел на капитана морской пехоты. Но, в отличие от Добсона, морской пехотинец явно не хитрил и не лукавил.

— Значит, вы предлагаете пока оставить все как есть, да?

— Точно так, сэр.

— Согласен, сэр, — сказал Добсон. — Не буди лихо, пока оно тихо.

Демонстративно проигнорировав его, Хайфилд закрыл журнал и повернулся к капитану морской пехоты:

— Очень хорошо. Будем действовать осторожно. Но я хочу знать буквально каждый шаг, словом, абсолютно все, что происходит после десяти вечера. Расшевелите проверяющих — заставьте их протереть глаза и навострить уши. И если я замечу хотя бы намек на недостойное поведение — учтите, хотя бы намек, — то попрошу, не жалея сил, изничтожить это в самом зачатке. Не желаю, чтобы наш корабль обвинили в снижении военно-морских стандартов. По крайней мере, не под моим командованием.

Дорогая Дина!

Надеюсь, что ты, мама и папа поживаете хорошо. Не знаю, когда мне удастся отправить это письмо, но я все же рискнула написать, чтобы рассказать тебе о нашем морском путешествии. Оно потрясающее. Я часто думаю о том, как бы тебе здесь понравилось, а еще о том, в каких удивительных условиях оказалась. Надо же, а я еще сомневалась!

У меня появились три изумительные новые подруги: Маргарет, ее отец владеет большим поместьем неподалеку от Сиднея; Фрэнсис, она безумно элегантная и как медсестра творит настоящие чудеса; и Джин. Они намного интереснее наших прежних знакомых. А еще тут есть одна девушка, которая взяла с собой целых пятнадцать пар туфель! Слава богу, что я успела до отъезда пройтись по магазинам. Ведь так приятно щеголять в обновках, да?

Меня разместили в самой большой части корабля, неподалеку от капитанского мостика и походной каюты капитана. Нам сказали, что как только мы достигнем Гибралтара, то пассажиров пригласят на коктейль, а еще на корабль вроде бы сядут несколько губернаторов, так что я уже жду не дождусь.

Персонал из кожи вон лезет, желая нам угодить. Чтобы девушки не скучали, каждый день придумывают новое развлечение: рукоделие, танцы, самые последние фильмы. Сегодня днем я собираюсь посмотреть «Национальный бархат». Не уверена, что этот фильм уже дошел до Мельбурна, но, когда дойдет, советую, обязательно сходи на него. Девушки, которые его уже видели, говорят, что Элизабет Тейлор бесподобна. Моряки просто душки, всегда готовы услужить и балуют нас разными съедобными пустячками. И, Дина, за такую еду можно жизнь отдать. Будто они тут слыхом не слыхивали о продовольственных нормах. Тем более об этом противном яичном порошке, который мы все ненавидели! Поэтому можешь передать папе с мамой, что нет ни малейших поводов для беспокойства.

В дальнем конце корабля имеется прекрасно оборудованный парикмахерский салон. Быть может, когда закончу письмо, наведаюсь туда. Попробую предложить им свои услуги! Как ты, наверное, помнишь, миссис Джонсон всегда говорила, что никто не умеет укладывать волосы лучше меня! Как только приеду в Лондон, сразу же постараюсь найти приличный салон. Конечно, я непременно напишу тебе про Лондон. Я рассчитываю еще до приезда туда получить весточку от Иэна относительно его планов провести каникулы в Лондоне.

Как я уже писала, надеюсь, что вы все поживаете хорошо, и, пожалуйста, поделись радостными новостями обо мне с нашими старыми друзьями. Ой, совсем забыла: когда ты получишь это письмо, твой сольный концерт уже состоится. Надеюсь, он пройдет хорошо. Напишу еще, когда появится свободная минутка!

Твоя любящая сестра Эвис

Эвис сидела в буфетной на полетной палубе и смотрела в забрызганный соленой водой иллюминатор на кружившихся вокруг корабля чаек и на бездонное синее небо. За те полчаса, что ушли у нее на написание письма, она уже сама успела поверить в изложенную ею версию своего морского путешествия. Причем до такой степени, что почувствовала глубочайшее разочарование, когда, подписавшись, обнаружила, что сидит в ржавом протекающем ангаре и кругом не гости на коктейле или чудесные новые подруги, а поцарапанные носы самолетов на палубе, какие-то непонятные парни в грязных комбинезонах, морская вода и соль, запахи подгоревшей еды, машинного масла и ржавчины.

— Эвис, чашечку чая? — Над ней, практически положив на деревянный стол свой огромный живот, склонилась Маргарет. — Пойду налью. Кто знает, а вдруг чай успокоит твой желудок.

— Нет, спасибо. — Эвис сглотнула, представив себе вкус чая.

И на нее тотчас же накатила волна тошноты, словно в подтверждение того, что, отказавшись, она поступила совершенно правильно. Она так и не сумела привыкнуть к вездесущему запаху авиационного топлива, который ее повсюду преследовал, прилипал к одежде, попадал в нос. И сколько бы она ни прыскалась духами, ей все равно казалось, будто от нее пахнет, как от механика из машинного отделения.

— Ты должна хоть немного поесть.

— Выпью стакан воды. Может быть, крекер, если у них найдется.

— Бедная ты бедная. Гляжу, тебе хуже всех приходится.

На полу виднелись три большие лужи. В них отражался падающий из иллюминатора свет.

— Уверена, это скоро пройдет. — Эвис постаралась беззаботно улыбнуться. Ведь в жизни нет таких невзгод, которые нельзя было бы преодолеть с помощью милой улыбки, — так говорила ее мама.

— У меня тоже такое было на раннем сроке. — Маргарет похлопала себя по животу. — Даже подсушенный тост не могла в себе удержать. И чувствовала себя ужасно несчастной. Даже странно, что меня не укачивает, как вас с Джин.

— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

— Не вопрос. Прости, Эв. Пойду принесу чая.

Эв. Если бы ей не было так плохо, она непременно одернула бы Маргарет. Нет ничего хуже, чем уменьшительно-ласкательные имена. Но Маргарет уже поковыляла к прилавку, оставив ее наедине с Фрэнсис, тем самым еще больше испортив Эвис настроение.

За последние несколько дней Эвис поняла, что во Фрэнсис есть нечто очень странное. Нечто такое, что донельзя смущало Эвис. Слишком уж она замкнутая, и даже когда сидела молча, то возникало неприятное ощущение, будто она тебя оценивает. Конечно, Фрэнсис могла быть очень любезной: она приносила Эвис таблетки от тошноты, проверяла, нет ли у нее обезвоживания, но при этом ее манера поведения была крайне сдержанной, словно она, Фрэнсис, находила в Эвис нечто такое, что напрочь отбивало желание сблизиться. Будто Фрэнсис какая-то особенная!

Маргарет рассказала, что Фрэнсис получила отказ, когда предложила помочь в лазарете. Эвис даже позволила себе позлорадствовать, мысленно гадая, чем это, интересно, Фрэнсис не устроила военно-морской флот, но тут же подумала, насколько было бы легче, если бы Фрэнсис, с ее постным лицом и неумением поддержать беседу, не отсвечивала бы весь день в каюте. Эвис обвела взглядом другие столы. Сидевшие за ними девушки беззаботно болтали, будто знали друг друга миллион лет. Они уже успели сформировать свой круг, недоступные для посторонних небольшие тесные группы. Эвис, разглядывая одну особенно жизнерадостную компанию, боролась с желанием подойти к ним, сказать, что она случайно оказалась за одним столом со странной суровой девицей. Но это, конечно, было бы слишком грубо.

— Какие у тебя планы на сегодня?

Фрэнсис изучала последний выпуск «Ежедневных судовых новостей». Она подняла глаза, и на лице ее появилось такое настороженное выражение, что Эвис захотелось крикнуть: «Знаешь, я ведь просто так спрашиваю, без всякой задней мысли!» Светло-рыжие волосы Фрэнсис были убраны в тугой узел. Будь на ее месте кто-нибудь другой, Эвис предложила бы ей сделать что-то более кокетливое. Если бы Фрэнсис добавить хоть немного красок, то она была бы прехорошенькой.

— Нет, — ответила Фрэнсис. И когда молчание стало совсем неприличным, добавила: — Собиралась просто посидеть немного здесь.

— Ну… Похоже, погода налаживается. Да?

— Да.

— Мне показалось, что сегодняшняя лекция была уж слишком занудной, — сказала Эвис. Она ненавидела неловкие паузы в разговоре.

— О?

— Нормирование и все такое! — фыркнула Эвис. — Честно говоря, когда мы доберемся до Англии, я вообще сведу готовку до минимума.

У них за спиной компания девчушек с шумом отодвинула стулья и, не прекращая оживленно щебетать, встала из-за стола.

Эвис с Фрэнсис проводили их взглядом.

— Ты уже закончила свое письмо? — поинтересовалась Фрэнсис.

Эвис накрыла рукой бювар, словно Фрэнсис могла увидеть его содержимое.

— Да. — Ответ прозвучал резче, чем ей хотелось бы. Сделав над собой усилие, она немного расслабилась. — Это сестре.

— О…

— Утром я написала еще два. Иэну и школьной подруге. Она дочь Маккилленсов. — (Фрэнсис непонимающе покачала головой.) — Они очень богатые люди. Я ни разу не написала Анжеле с тех пор, как уехала из Мельбурна… Правда, даже и не представляю, когда мы сможем отправить письма. И когда я получу хотя бы одно письмо от Иэна. — Она принялась изучать ногти. — Надеюсь, что это случится на Цейлоне. Мне говорили, что почту могут доставить прямо на борт.

Она мечтала о толстой связке писем от Иэна, что ждала ее в каком-нибудь раскаленном от тропической жары почтовом отделении. Она перевяжет письма красной ленточкой и будет в одиночестве читать их по одному, смакуя, как коробку шоколадных конфет.

— Так странно, — сказала она, скорее себе, — что мы, поженившись, столько времени не общались. — Она пальцем начертила на конверте имя Иэна. — Иногда все кажется немножко нереальным. Словно мне не верится, что я вышла замуж за этого человека и теперь плыву в никуда. Когда не можешь с ним поговорить, нелегко верить в реальность происходящего.

Прошло пять недель и четыре дня со времени его последнего письма. И первого, что она получила, уже будучи замужней дамой.

— Я пытаюсь представить себе, о чем он сейчас думает, ведь самое плохое в невозможности вовремя получать письма — это то, что все чувства за время пути успели измениться. То, что могло расстраивать его, уже в прошлом. А закаты, которые он описывает, далеко позади. Я даже не знаю, где он сейчас. Остается только надеяться, что на расстоянии наши чувства не угасли. Мне кажется, это и есть наша проверка на верность. — Ее голос стал совсем тихим, задумчивым. Она вдруг поняла, что на несколько минут забыла о тошноте. И слегка оживилась. — А ты как думаешь?

Но выражение лица Фрэнсис, вдруг ставшего похожим на маску, неуловимо изменилось: сделалось замкнутым и безразличным.

— Полагаю, что так, — проронила Фрэнсис.

И Эвис поняла, что если бы она, Эвис, сказала, будто небо позеленело, то получила бы такой же ответ. Девушка неожиданно почувствовала себя не в своей тарелке, словно ее попытка установить более доверительные отношения была демонстративно отвергнута. Эвис так и подмывало сказать что-нибудь по сему поводу, но тут к столу вернулась Маргарет с чайным подносом в руках. Ее кружка оказалась доверху наполненной ванильным мороженым. Уже третья порция с тех пор, как они сели за стол.

— Девчонки, послушайте, что я вам расскажу. Старушке Джин точно понравится. Они собираются проводить церемонию перехода через экватор. Оказывается, это старая морская традиция, и на полетной палубе будет масса развлечений. Так говорил парень, который разливает чай.

Эвис тут же забыла об обиде на Фрэнсис.

— И что, надо наряжаться? — непроизвольно поправила прическу Эвис.

— Без понятия. Тут я не в курсе. Они потом вывесят информацию на доске для объявлений. Но будет весело. Ну, что будем делать?

— Хм. Я пас. Только не с моей морской болезнью.

— Фрэнсис? — Маргарет, измазав кончик носа, лизнула шарик мороженого.

— Не знаю.

— Ай да брось! — воскликнула Маргарет. Когда она опустилась на стул, тот протестующе заскрипел. — Отведи душу, подруга. Дай себе волю!

Фрэнсис неуверенно улыбнулась, показав мелкие белые зубы. А она, оказывается, красавица, неожиданно поняла Эвис.

— Поживем — увидим, — сказала Фрэнсис.

Фрэнсис думала, что возненавидит мужчину под дверью их каюты. В первую ночь, что он стоял на часах в коридоре, она не сомкнула глаз, ощущая присутствие незнакомого человека. Свою наготу, свою беззащитность. И тот факт, что он, по крайней мере в теории, имел над ней власть. Она остро чувствовала каждое его движение, каждый шаг, каждый скрип и шорох, каждый звук его голоса, когда он тихо приветствовал или инструктировал проходивших по коридору. И потом, лежа на своей койке, она размышляла о том, почему так переживает по сему поводу: его присутствие подчеркивало тот непреложный факт, что они здесь просто груз, партия товара, которую необходимо безопасно переправить с одного конца света на другой, в основном от отцов к мужьям, от одних мужчин — к другим.

Эта чеканная поступь, эта выправка, этот карабин говорили о том, что женщин не только лишили свободы, посадили в заключение, но и охраняли, защищая от неких неведомых сил, находящихся палубой ниже. Иногда, когда она начинала нервничать из-за множества людей поблизости, обилия незнакомых мужчин, которых поневоле сплотила изоляция от внешнего мира, она была даже рада, что он стоял на посту у них под дверью. Однако гораздо чаще она ненавидела его за то, что он заставлял ее чувствовать себя вещью, чьей-то собственностью, нуждающейся в охране.

Впрочем, остальные девушки старались не вдаваться в столь сложные философские материи. По правде говоря, они вообще его не замечали. Для них, как и для многих на борту, он был вроде мебели, человеком, которому говорили «добрый вечер» и мимо которого можно было протащить собаку или пробраться самим, чтобы на цыпочках спуститься туда, где проходила очередная вечеринка. Совсем как сегодня. Маргарет с Джин собирались на партию в покер с Деннисом. Заговорщицки перешептываясь, они укладывали волосы, возились с чулками и туфлями, а также — в случае Джин — одалживали чужую косметику. Было около девяти вечера, словом, еще не так поздно, чтобы, соблюдая комендантский час, загнать их в каюту, но — поскольку время ужина давно прошло — достаточно поздно для того, чтобы, если их перемещения будут обнаружены, поинтересоваться на законных основаниях, куда это они направляются.

— Фрэнсис, уверена, что не хочешь с нами пойти? — (Они уже были на нескольких вечеринках, и во время по крайней мере одной Джин удалось остаться трезвой. Фрэнсис покачала головой.) — Ты не должна вести себя точно монашка. — Маргарет зашнуровала вторую туфлю. — Господи боже мой, я уверена, что твой старик не стал бы возражать против того, чтобы ты чуть-чуть развлеклась в хорошей компании.

— Мы никому не скажем, — поддакнула Джин, надувая губы, чтобы подкрасить их помадой.

Маргарет посадила собаку на колени.

— Знаешь, если будешь все вечера сидеть здесь, то непременно трехнешься.

— А когда мы прибудем в Плимут, им придется надеть на тебя смирительную рубашку, — покрутила пальцем у виска Джин. — Решат, что у тебя шарики за ролики заехали.

— Я все же рискну, — улыбнулась Фрэнсис.

— Эвис?

— Нет, спасибо. Я лучше отдохну. — Тошнота у нее снова усилилась, и она — бледная и вялая — лежала на койке с книгой в руках, периодически опуская ее. — Если постараешься держать подальше от меня свою собаку, я буду тебе крайне признательна. От ее запаха меня еще больше мутит.

Они не ожидали увидеть под дверью морского пехотинца. Прошлым вечером его не было, и на сей раз они не слышали тяжелых шагов, сигнализировавших о его появлении. Джин, а за ней и Маргарет замерли на пороге.

— Ой… А мы вот собрались подышать свежим воздухом, — сказала Маргарет, поспешно закрывая за собой дверь.

— К одиннадцати вернемся, — добавила Джин.

— Или типа того.

Услышав мужской голос и взволнованный шепот подруг, Фрэнсис, которая встала, чтобы снять с вешалки халат, замешкалась возле двери.

— Если я правильно понимаю вашу любовь к свежему воздуху, то посоветовал бы держаться подальше от «чумазой бригады», — произнес он так тихо, что девушки засомневались, правильно ли расслышали его слова. Фрэнсис, взяв халат, приникла к двери. — Кубрика кочегаров. Сегодня там будет облава, — объяснил он.

— О… Хорошо, — сказала Маргарет. — Ну ладно. Спасибо.

Фрэнсис услышала их удаляющиеся шаги и тихое покашливание морпеха. Они наверняка не произнесут ни слова, пока не завернут за угол возле пожарного шланга. А там, вне его поля зрения, зайдутся истерическим смехом и, на секунду обнявшись и воровато оглянувшись назад, направятся в сторону кубрика кочегаров.

Эвис не спала. Жаль, подумала Фрэнсис, так было бы гораздо легче. Зажатые в тесной каюте, они старались молча обходить друг друга. Затем Эвис все же легла, повернувшись лицом к стене, а Фрэнсис принялась смущенно перелистывать журнал, уповая на то, что со стороны ее неожиданный интерес к чтению выглядит вполне естественно.

Они не так часто проводили время только вдвоем. Маргарет была легкой в общении, незатейливой и простодушной, о чем свидетельствовала ее готовность улыбаться. Джин казалась менее предсказуемой, но и без камня за пазухой — словом, что на уме, то и на языке. Она открыто выражала как недовольство, так и бурный восторг, хотя это не всем приходилось по вкусу.

А вот Эвис, как догадывалась Фрэнсис, считала ее тяжелым человеком. Мало того что между ними не было ничего общего, даже манера ее поведения, ее характер явно раздражали Эвис. Эвис может проявить открытую враждебность: Фрэнсис по опыту знала, на что способны такие девицы. Для самоутверждения им просто необходимо смотреть на кого-то сверху вниз. Но в их тесной — десять на восемь футов — каюте не было места для открытого проявления чувств. И в результате из дипломатических соображений каждой из них приходилось замыкаться в собственном мучительном мирке. Фрэнсис будет время от времени справляться, как себя чувствует Эвис и не надо ли ей чем-нибудь помочь, а Эвис в свою очередь спросит, не мешает ли Фрэнсис свет, и до конца вечера каждая из них станет из вежливости притворяться, будто она считает, что другая уже давно спит.

Фрэнсис легла обратно на койку. Снова взяла журнал, но поймала себя на том, что по несколько раз перечитывает один и тот же абзац. Попыталась сосредоточиться и в результате обнаружила, что уже читала этот журнал. В конце концов она уставилась на сплетение прогнувшихся ремней над головой.

Собака под шерстяной кофтой Маргарет едва слышно поскуливала во сне. Фрэнсис опустила глаза, чтобы проверить, достаточно ли в собачьей миске воды.

Где-то наверху послышался глухой звук удара, затем сдавленный смех.

За дверью морпех что-то сказал тому, кто проходил мимо. Время, словно резиновое, тянулось до бесконечности.

Фрэнсис вздохнула. Очень тихо, чтобы не услышала Эвис. Маргарет права. Если она проведет еще один вечер в каюте, то непременно сойдет с ума.

Он повернулся на звук отворившейся двери.

— Хочу немного размять ноги, — сказала она.

— Строго говоря, мэм, вы не должны покидать каюту в такое время.

Она не протестовала и не упрашивала его, а просто стояла и ждала, и он не выдержал и кивнул:

— Кубрик кочегаров?

— Нет, — не поднимая глаз, улыбнулась она. — Нет. Это не для меня.

Она решительно прошла по коридору, спиной чувствуя его взгляд. Ей казалось, что сейчас он ее остановит, скажет, что передумал, что скоро наступит комендантский час, и велит оставаться в каюте. Но он промолчал.

Оказавшись вне пределов его досягаемости, она поднялась по трапу рядом с кинозалом, кивнула каким-то двум девушкам, шедшим рука об руку и посторонившимся, чтобы дать ей пройти. Опустив голову, она поспешно прошла мимо кают, мимо рядов прикрепленных к стене ремнями жестяных ящиков, в бездонных недрах которых хранились спасательные жилеты, оружие, боеприпасы, на каждом из них масляной краской были написаны инструкции: «Держать сухим», «Не использовать после 11.1947», «Не курить». Она поднялась по ведущему к капитанской походной каюте трапу, перешагивая сразу через две ступеньки и пригибая голову, чтобы не удариться о металлические распорки.

Оказавшись возле двери, оглянулась, нет ли кого вокруг, открыла ее и вылезла на полетную палубу. И резко остановилась, потрясенная темно-синим морем и бескрайним небом над головой.

Фрэнсис немного постояла, полной грудью вдыхая прохладный свежий воздух, чувствуя, как стягивает кожу на лице легкий бриз, ощущая плавное движение корабля. Там, внизу, из-за постоянной вибрации двигателей ей казалось, что она находится в желудке гигантского доисторического животного: оно тряслось и дрожало, злобно пыхтя и рыча от натуги. А здесь она слышала лишь тихое урчание мифического зверя, что послушно нес ее вперед по безбрежным океанским просторам.

Фрэнсис оглядела пустынную палубу, посещение которой было строго запрещено после темноты. Ее окружали призрачные силуэты самолетов, местами освещенных лунным светом, они напоминали собравшихся на игровой площадке детей. В них было нечто безумно притягательное, задранные вверх носы словно нюхали небо. Она медленно прошла между самолетами, позволив себе погладить блестящий металл, прохладный и немного влажный на ощупь. Наконец она уселась под обтекаемым брюхом железной птицы. Оказавшись в столь выгодной позиции, она обняла себя за колени и принялась смотреть на мириады звезд, на хвосты белого дыма, отмечавшего курс корабля, на то место, где темно-синий океан сходился с чернильным небом. И Фрэнсис Маккензи закрыла глаза и, содрогнувшись всем телом, позволила себе облегченно вздохнуть — наверное, впервые со времени посадки.

Просидев так минут двадцать, она неожиданно увидела командира корабля. Он вышел из той же двери, что и она. О его статусе говорила и кокарда на белой фуражке, и его неестественно прямая осанка. Она буквально отпрянула от ужаса и постаралась спрятаться в тени самолета, ожидая в любую минуту услышать гневный окрик: «Эй! Вы!», за которым последует позорное разоблачение. Она следила за тем, как он осторожно, стараясь не хлопать, закрывает за собой дверь. Затем так же воровато, как и она до того, он прошел вперед и, все явственнее прихрамывая, направился в сторону правого борта, в ту часть палубы, которая не просматривалась с мостика. Потом остановился возле большого самолета — капитанская форма была хорошо видна в лунном свете — и оперся о распорку крыла. После чего нагнулся и потер ногу.

Он несколько минут стоял, перенеся вес тела на здоровую ногу, и смотрел на море. Потом расправил плечи и зашагал обратно к двери. Хромота его сразу сделалась практически незаметной.

Впоследствии Фрэнсис так и не сумела сформулировать, что такого успокаивающего она нашла для себя в этой короткой сценке. Возможно, дело было в красоте моря, или в ее способности тайком урвать двадцать минут свободы, или в таившемся в хромоте капитана крошечном намеке на человечность, а именно в напоминании о том, что мужчины тоже способны ошибаться, страдать и скрывать боль, но когда она спустилась по трапу, то обнаружила, что ее уже не задевают взгляды идущих навстречу людей, словно ей удалось вернуть себе крупицы былой уверенности.

Конечно, она никогда не попросит у мужчины сигарету. Не позволит втянуть себя в беседу. Никогда не начнет ее первой. Тем не менее ей стало гораздо легче. Небо оказалось таким прекрасным. И было нечто невероятно печальное в выражении лица капитана.

Морпех стоял, прислонившись к стене напротив их двери, между большим и указательным пальцем зажата сигарета, взгляд устремлен куда-то в пол. Волосы упали на лоб, плечи поникли, словно он целиком ушел в свои мысли, причем мысли не самые приятные. Заметив ее приближение, он поспешно убрал сигарету в карман. Ей показалось, что он даже немного покраснел. Уже гораздо позже она вспоминала, что испытала тогда нечто вроде легкого шока: ведь он всегда казался ей скорее не одушевленным существом, а автоматом. Как и все морские пехотинцы. Она и предположить не могла, что под этой маской есть место таким человеческим эмоциям, как смущение или даже чувство вины.

— Пожалуйста, не стоит беспокоиться, — сказала она. — Только не из-за меня.

— А я и не собираюсь, — пожал он плечами. — Я же на посту.

— И все же.

Он угрюмо поблагодарил ее, стараясь не встречаться с ней глазами.

И по какой-то непонятной даже для нее самой причине она не закрыла за собой дверь каюты, а осталась стоять, накинув на плечи шерстяную кофту, и потом неожиданно для себя попросила у него сигаретку.

— Что-то не хочется идти внутрь, — объяснила она.

Она смущенно топталась возле него, по правде говоря уже жалея о своей опрометчивости.

Он вытащил из пачки сигарету и молча протянул девушке. Затем дал ей прикурить и, прикрывая ладонями пламя, на секунду коснулся ее руки. Фрэнсис сделала отчаянную попытку не дернуться, а потом мысленно спросила себя, не станет ли ей дурно от сигареты и как долго она сможет выдержать. Он явно не желал ни с кем общаться. Уж кто-кто, а она должна была это сразу понять.

— Спасибо, — сказала она. — Только несколько затяжек.

— Не торопитесь.

Она уже во второй раз поймала себя на том, что улыбается, — инстинктивный, примирительный жест. Его ответная улыбка была слишком мимолетной. И вот так они стояли бок о бок у порога каюты, опустив глаза или устремив их в сторону огнетушителя и плаката о необходимости соблюдать правила техники безопасности, пока молчание не стало уже совсем неловким.

Она искоса посмотрела на его рукав:

— Какое у вас звание?

— Капрал.

— Тогда у вас нашивки перевернуты.

— Эти три нашивки за долгую службу.

Она сделала глубокую затяжку. Оказывается, она уже успела выкурить сигарету на треть.

— А я думала, три нашивки означают сержантское звание.

— Не тогда, когда они перевернуты.

— Ничего не понимаю.

— Это за долгую службу. Хорошее поведение^[25]. — Он оглядел свой рукав, словно никогда толком не рассматривал нашивки. — За то, что предотвращал драки и всякое такое. Словом, это такой способ наградить кого-то, кто не стремится к продвижению по службе.

Мимо них по коридору прошли два матроса. Поравнявшись с Фрэнсис, они перевели взгляд с нее на морпеха и обратно. Она подождала, пока не затихнет эхо их шагов по коридору. Минутой позже неожиданно громкий, а потом сразу стихший звук голосов подсказал ей, что дальше по коридору открылась и закрылась дверь каюты.

— А почему вы не хотите повышения?

— Сам не знаю. — Вероятно, поняв, что ответ прозвучал слишком лаконично, он добавил: — Наверное, никогда не видел себя в роли сержанта.

Его лицо внезапно окаменело, а выражение глаз — не то чтобы совсем недружелюбное — говорило о том, что ему тяжело дается пустая болтовня. Однако подобный взгляд был ей хорошо знаком: она и сама точно так же смотрела на других.

На секунду их глаза встретились, и он поспешно отвернулся.

— Возможно, я не хотел брать на себя лишней ответственности, — произнес он.

Именно тогда она и заметила фотографию. Должно быть, он разглядывал снимок до ее появления. Черно-белое фото, размером меньше мужского бумажника, зажатое в его руке.

— Ваши? — кивнула она на фото.

Он поднял руку и посмотрел на снимок такими глазами, точно впервые его видел:

— Да.

— Мальчик и девочка?

— Два мальчика.

Она извинилась, оба смущенно улыбнулись.

— Моего младшего не мешало бы подстричь. — Он протянул ей фото.

Она поднесла снимок к свету и посмотрела на сияющие личики, не зная, что в таких случаях положено говорить.

— Симпатичные.

— Фото сделано восемнадцать месяцев назад. За это время они уже успели подрасти.

Она кивнула, словно он обменялся с ней некой родительской мудростью.

— А у вас?

— Ой, нет… — Она вернула фото. — Нет. — (В коридоре снова стало тихо.) — А вы по ним скучаете?

— Каждый день. — Голос его неожиданно окреп. — Они, наверное, и не помнят, как я выгляжу.

Она не знала, что говорить: она вторглась туда, где вряд ли может помочь выкуренная сигарета или легкая болтовня ни о чем. И внезапно поняла, что, завязав с ним беседу, явно поторопилась и не рассчитала свои силы. Его работа — стоять на часах у дверей каюты. И если она с ним заговорит, он волей-неволей должен будет ответить, чего ему вовсе не хочется.

— Я вас покидаю, — тихо сказала она и добавила: — Спасибо за сигарету.

Она затушила сигарету ногой, затем нагнулась поднять окурок. Но не решалась унести его в каюту. Что с ним делать в такой темноте? Ведь если положить окурок в карман, он может прожечь дыру. Похоже, он не сразу заметил ее затруднительное положение, однако, когда она нерешительно остановилась у двери, снова повернулся к ней.

— Кладите сюда. — Он протянул руку ладонью вверх. Это была ладонь настоящего моряка, заскорузлая от соленой воды и мозолистая от тяжелой работы.

Она покачала головой, но он не спешил убрать руку. Тогда она положила ему на ладонь окурок и, покраснев, прошептала: