Оперативный псевдоним Корецкий Данил

– Вот так! – то ли с удовлетворением, то ли с огорчением сказал специалист по поиску врагов в своих рядах.

– О ком вы говорите? – раздраженно спросил Юмашев.

Тимохин подошел к интерфону.

– Пал Палыч хотел устроить к нам своего приятеля. О-о-о-чень странного парня. Но не успел. Зато тот успел вживить «клопа».

И, нажав клавишу переговорного устройства, сказал:

– Ирочка, весь персонал безопасности в мой кабинет. И Слепцова, со всеми материалами по этому, какого... Лапину.

– Главное не деньги, плевать мне на шесть «лимонов»! Но этот мерзавец чуть не задушил меня! – Мелешин машинально потрогал шею, не спуская взгляда со стоящих перед ним двух мужчин. Один был худой, с желтым лицом и синими полукружьями под похожими на шляпки гвоздей глазами. Другой имел более здоровый вид и такие же глаза, он постоянно нервно мял кисти рук, то одну, то другую, поочередно.

– Поэтому деньги можете не трогать, а если вдруг найдете, это будет ваша доля. Но его проучить, чтоб надолго запомнил!

– Сделаем, шеф! – кивнул желтолицый.

– Адрес записали?

Теперь кивнули оба.

– Только смотрите... Бабу его не трогайте.

Мелешин полез в стол, давая понять, что инструктаж окончен.

– Нужна нам его баба, – сплюнув, сказал нервный, когда они вышли в коридор. – Давай зайдем к нам, а то я уже не могу.

В подвале фирмы кабельных сетей они отперли некрашеную дверь без какой-либо таблички или других опознавательных знаков, вошли в небольшую, скудно обставленную комнату – два старых канцелярских стола, два стула и давно списанный по ветхости шкаф. Они не очень-то нуждались в мебели, потому что всю жизнь, да и сейчас, работали не за столами. Мелешин нанял их для сохранности усилителей в подключаемых домах. Это сразу же снизило число краж, а потом и вовсе свело их к нулю. Единичные случаи, конечно, были, но виновники, как правило, разыскивались, к тому же шпана узнала, что усилительные блоки, которые можно загнать за пятьсот тысяч, охраняют Дуремар и Сушняк. А значит, воровать их себе дороже.

Нервный сноровисто вкатил себе два кубика морфина, сунул разовый шприц обратно в упаковку, чтобы выкинуть на улице. За пагубное пристрастие его и звали Сушняком.

Желтолицый проглотил четыре таблетки и обильно запил водой. За что его прозвали Дуремаром, ввиду давности лет не мог сказать никто, кроме него самого, но он не любил распространяться о своей жизни, а охотников вызвать его на откровенность в последние десять-пятнадцать лет не находилось. Исключение составлял Сушняк, с которым они проходили подельниками по всем ходкам и провели вместе в зонах общего, усиленного и строгого режимов в общей сложности шестнадцать лет за грабежи и разбои. Но Сушняк не отличался любопытством.

Посидев на расшатанных стульях минуть десять и войдя в рабочий режим, они стали собираться. Сушняк сунул в карман обычный слесарный молоток, а Дуремар воткнул в подкладку нуждающегося в лицовке пальто большое канцелярское шило. Ни тот, ни другой предмет не запрещались законом к ношению.

По адресу они поехали на трамвае, не разговаривая между собой, со стороны казалось, что они погружены в свои мысли, но на самом деле это было не так, просто говорить было не о чем. Только выйдя на остановке Богатый спуск, Сушняк сплюнул и осуждающе сказал:

– Вишь ты, шесть «лимонов» ему не деньги...

– Жируют, – отозвался Дуремар. – Поотбирать бы у них все эти тачки, стволы, хрусты – и на лесную командировку!

– Или в Соликамск, в «Белый лебедь»... Вот где пусть свою крутизну показывают...

Они дошли до Мануфактурного, на миг приостановились.

– Кто пойдет? – спросил Сушняк.

– Да хоть я, – отозвался напарник.

Больше им договариваться и обсуждать планы совместных действий необходимости не было: слишком давно они работали вместе и слишком хорошо знали друг друга.

Сушняк отстал, а Дуремар ковыляющей походкой направился к нужному дому. И сразу попал в поле зрения Семена с братом. Те, как и положено, сидели в черном джипе с тонированными стеклами, гоняли печку и слушали музыку из квадросистемы. Они принадлежали к осуждаемой Сушняком и Дуремаром «новой волне»: не топтали зону, не знали и не хотели знать «закона», не отстегивали бабки в «общак», никого не уважали и не боялись и творили любой беспредел, какой хотели. У них даже не было кличек, их называли Семен с братом, причем в отличие от Семена брат вообще никакого имени в группировке не имел, просто «брат», хотя со временем это и станет его прозвищем. Семен был старшим, но по виду они особенно не отличались, оба долгое время занимались борьбой в тяжелом и полутяжелом весе, поэтому и фигуры и лица казались очень похожими.

У Семена имелся при себе пистолет «ТТ», брат свою пушку не взял в связи с простотой предстоящего дела.

– Вот он, гадюка! – сказал Семен и включил передачу.

– Пусть зайдет в подъезд, – посоветовал брат.

– Сам все знаю, – процедил Семен, отпуская сцепление. – Смотри не придуши его, еле ноги волочит, сука...

В «Маленьком Париже» было совсем пусто, даже Самвел куда-то отлучился. Но Ашот обрадовался Лапину как старому знакомому.

– Обедать? И кофе варить?

– Только кофе, – мрачно ответил Сергей, садясь у стойки бара.

Ашот покосился круглым и влажным, напоминающим маслину глазом и принялся крутить ручную кофемолку.

«Свежесмолотый кофе имеет совсем другой вкус, а мелкий помол позволяет экстрагировать все, что есть в зерне: кофеин, эфирные Масла, алкалоиды, ферменты...» – подумал Сергей и немного удивился тому, что такие сложные слова приходят ему в голову, а еще больше тому, что он их понимает.

– Что друг, опять проблемы? – не удержался от вопроса бармен.

Лапин кивнул.

– Должны были на работу взять, вроде пообещали, а сегодня отказали...

– Вах! Какой облом! – искренне посочувствовал Ашот. – Работа сейчас главное, правда? Есть работа – есть деньги, нет работы – нет денег.

– Это точно...

– У нас тоже проблемы, – пожаловался Ашот. – Наш хозяин, не тот, что кафе держит, а тот, который над ним, самый главный – Тахиров, слышал, наверное, его все знают... Он же азербайджанец. И кто-то из жополизов, глохот куным, нашептывает ему, что здесь армяне работают. Понимаешь? В любой момент дадут под зад и выкинут на улицу. А куда идти? Кому мы здесь нужны? У нас даже гражданства российского нет...

– Тогда вам совсем плохо, – согласился Лапин. – У меня хоть паспорт российский.

Он попытался представить, какие выгоды может ему принести российский паспорт, но в голову ни одной идеи не приходило. Но что-то, сказанное барменом, зацепило память и сидело в ней занозой. Тахиров! Эту фамилию несколько раз называл оператор полиграфа! Спрашивал, знает ли он Тахирова, связан ли с ним...

– А кто такой этот Тахиров?

Ашот подкатил глаза-маслины.

– Как, так ты не знаешь? Это очень большой человек! Большой бизнесмен! У него и бензоколонки, и рестораны, и автомастерские, и базы отдыха, и казино... Все его уважают, депутат, в газетах фотографируют, бедным деньги жертвует, по телевизору выступает... И вообще... Если сюда какой-то рэкет зайдет, только скажешь фамилию – убегают! Я не просто сказал, чтобы сказать, – действительно убегают! Два раза так было, да.

«Почему они меня спрашивали про этого бизнесмена? Что у меня с ним общего?» – не мог понять Лапин.

– А какой он из себя?

– Откуда я знаю... Ты Ельцина видел? И я Тахирова не видел. И Самвел не видел. Только слышали.

Ашот поставил на черную полированную стойку чашечку кофе.

– Коньяк тоже, да?

Сергей поколебался, но самую малость. Пока деньги есть, и одна рюмочка его не разорит. Зато ощущаешь себя совсем по-другому...

– Давай...

Коньяк он, как всегда, влил в чашку, пригубил, обжигаясь, втянул перемешавшиеся ароматы кофе и спиртного. Мысль о том, что все это уйдет и он вновь опустится на самое дно жизни, казалась непереносимой. Тонька вмиг утратит покладистость и добродушие, да и пацан... Он ждет от батяни помощи, а не получив ее, вмиг переведет обратно в Чокнутые. Но при чем здесь Тахиров?

– Привет богатым людям! – В зал вошел Самвел с черным кейсом. – Слушай, Ашот, ты был не прав, кое-что я все же принес.

Сергей допил кофе. Здесь не пересидишь своих проблем. Тем более у ребят имеются свои. Он молча положил на стойку пятнадцать тысяч.

– Попробуй, друг, сколько весит? – Самвел сунул чемоданчик Лапину в руку.

– Девять килограммов. Может, около десяти.

– Верно! – Теперь тот поставил кейс перед Ашотом. – А что внутри?

– Анаша! – рассмеялся тот. – Или баксы.

Щелкнули замочки. Внутри лежали полиэтиленовые пакеты с жареными кофейными зернами.

– Взял оптом, продадим с наценкой, вот наш маленький навар, – подмигнул Самвел.

– Чтоб хозяин не засек, – Ашот спрятал кейс под стойку. – А интересно, сколько бы здесь поместилось «зеленых»?

– Миллион долларов – это как минимум, – чисто механически ответил Лапин. – Если закладка производилась сотенными купюрами.

Джип медленно катился по нечищеной улице. Семен рассчитал все верно, они увидели, как измочаленный человечек нырнул в парадную дома номер восемь, и только после этого мотор взревел и перебросил их через оставшиеся сто метров.

– Бери его! – приказал Семен, и брат послушно бросился следом. Семен хотел было остаться в машине, там и одному делать нечего, но что-то заставило его изменить планы. Он тоже скрылся в доме и не видел, как от угла кинулась к джипу еще одна нелепая фигура.

В подъезде дарил полумрак, брат медвежьими лапами схватил человечка за локти.

– Иди со мной, сука, а то пришью! – прошипел он традиционную и весьма доходчивую фразу.

Но Дуремар рванулся с нечеловеческой силой, свойственной наркоманам в критической ситуации, и легко освободился из борцовского захвата. Брат оторопел и по инерции протянул руку, еще не понимая, что события отклонились от задуманного сценария. В это время у него кольнуло в животе, но не так, как бывает, когда обожрешься мясом, а пугающе длинно, от пупка до самых кишок. Дуремар вывернулся из-под простертой ручищи, но убегать не стал, брат почувствовал еще укол и еще, но, только рассмотрев глаза своего противника, понял, что эти уколы означают. Дуремар колотил шилом как заведенный, рука стала липкой, и он понял, что сейчас гладкая ручка выскользнет. В это время хлопнула дверь.

– Семен, он меня убил, – утробно выговорил брат, оседая на грязный, заплеванный семечной шелухой пол. Уколы превратились в раскаленные угли, которые выжигали ему все внутренности, причиняя непереносимую боль.

– Что?! Ах сучара!! – страшно зарычал Семен и сунулся за револьвером, но дверь хлопнула еще раз, и слесарный молоток ударил его в позвоночник, лопатку и ключицу. Семен был одним из лучших «солдат» речпортовской группировки, он участвовал во многих разборках, ходил на ножи и на стволы, верил в удачу и выходил победителем из любых переделок. Сейчас у него отнялась правая часть тела от плеча до пояса, он перестал ощущать рельефную рукоятку «тэтэшника», да и руку свою тоже перестал чувствовать, как будто ее не было вообще. Внезапно пришло понимание, что этот заплеванный подъезд, в который они зашли для минутного дела, станет местом его конца. Животный ужас плеснулся где-то внутри и выплеснулся наружу.

– А-а-а-а! – страшным голосом зарычал он, разворачиваясь и размахивая слушающейся пока левой рукой, чтобы задавить, задушить, разорвать на куски того, кто пытается отправить его на тот свет. Удар пришелся Сушняку в голову, и он безвольным кулем отлетел в угол, но Семена что-то кольнуло под лопатку, прямо в сердце, из пробитой сердечной сумки цвиркнула кровь, давление в могучем организме резко упало, и он потерял способность к активным действиям. Дуремар ткнул в деревянную спину еще несколько раз, но, как он и ожидал, шило вылетело и исчезло в темноте, однако под ногой оказался молоток, он подобрал его и дважды ударил по твердой, неприятно хрустящей при каждом попадании голове. Безмолвно разевая окровавленный рот, Семен повалился на семечную шелуху.

– Что вы там разорались, пьянь подзаборная! – закричала из-за двери Тонька. – В вытрезвитель захотели? А ну пошли отсюда, сволочи!

Дуремар хлопнул Сушняка по щекам.

– Быстро рвем когти. Опять в мокруху вляпались!

Он нашел шило, подобрал молоток, вытер о Семенову шапку окровавленные руки и инструменты, твердо зная, что мех не сохраняет отпечатков пальцев, приподнял оглушенного, но медленно приходящего в себя напарника, и они как ни в чем не бывало вышли из подъезда.

Черный джип с работающим двигателем стоял прямо напротив.

– Может, тачку заберем? – больше для порядка спросил Дуремар.

– Ты им управлять-то не сможешь, – отдуваясь, выговорил Сушняк. – Только спалиться...

Спокойно, чтобы не привлекать внимания, они дошли до Богатого и свернули наверх. На углу их и встретил Лапин. Он обратил внимание на двух немолодых, обтерханных мужчин и вначале подумал, что это такие же обманутые жизнью бедолаги, как и он сам, но царапающие шляпки гвоздей изменили его мнение, и жалеть незнакомцев расхотелось.

Вездеход у дома сразу насторожил. Вначале мелькнула мысль, что все изменилось и за ним приехал Терещенко, втайне он надеялся на счастливый поворот судьбы, но какое-то новое чувство подсказало, что лакированный автомобиль несет ему не радость, а неприятности. Осторожно заглянув в парадное, он сразу ощутил тошнотный сырой запах свежей крови и услышал тяжелые агональные стоны. Два распростертых тела только что убитых людей вызвали у него панический ужас, желудок подскочил к горлу, и все его содержимое выплеснулось наружу, все тело охватил столбняк, толстая корка в сознании, надежно скрывающая эмоции, вспучилась и растрескалась.

Как-то разом он понял, что двойное убийство связано с ним и что при другом раскладе это он лежал бы бездыханным у дверей собственного дома.

И еще он понял, что надо немедленно уходить, хотя знал, что идти ему некуда.

Картинки из чужой жизни. Особый учебный центр. Амстердам.

Первыми к нему вернулись звуки, хотя это была уже совсем другая мелодия. В отдалении прозвучала мелодичная заставка, после чего громко и слитно ударили куранты. Старинные часы на башне Королевского вокзала провозвестили полночь, начало нового дня.

– Полночь, – негромко произнес мужчина, занимавший кресло рядом с водителем. – Работаем четко по графику.

Макс посмотрел на наручные часы, едва заметно кивнул. Он, как всегда, сидел сзади. Машина описала плавный полукруг по мокрой после дождя брусчатке привокзальной площади. Миновав готическую Старую церковь, они взяли курс, пролегавший параллельно докам Европорта. Отсчет времени начат.

Некоторое время они ехали вдоль системы шлюзовых каналов, оставив в стороне шумный центр, с его многочисленными ресторанчиками, барами и секс-шопами. За окнами машины проплывали освещенные тусклыми желтыми фонарями огромные топливные резервуары и емкости для сжиженного газа, гигантские корпуса сборочных заводов и химические комбинаты. Индустриальная зона тянется на многие километры вдоль побережья Северного моря, сотни оборудованных причалов и терминалов, недаром Амстердам славится не только как красивейший город и мировой алмазный центр, но и как один из крупнейших на планете морских портов.

Где-то в районе паромных терминалов их нагнала «Ауди-СС», мигнула подфарниками и свернула на развилке в северном направлении. Они повернули следом и спустя несколько минут оказались в спальном пригороде Амстердама. Дома здесь были преимущественно современной планировки, от трех этажей и выше, хотя временами попадались и старинные особняки. Они пересекли мост через канал Амстердам-Хелдер, затем кое-как приткнулись на запруженной машинами неширокой улочке.

– Приехали, – озвучил очевидный факт Контролер. Он забрался в перчаточный ящик, извлек пистолет, обмотанный замшевыми ремнями, и, не глядя, протянул назад.

– Держи инструмент. Патроны экспансивного типа.

Машинка была довольно компактной, чуть меньше «макара» и полегче, с характерным вырезом затвора, почти на всю длину открывающим ствол. «Беретта», одна из моделей старого образца... Скорей всего «М-949», «кугуар».

Макс снял объемную куртку из плащевого материала и перехлестнулся ремнями, прилаживая кобуру под мышкой. Пистолет был снабжен глушителем, поэтому он для верности испытал, удобно ли выхватывать оружие. Оказалось, что неудобно.

– Осторожней, – предупредил сопровождающий. – Патрон в стволе.

На лице Макса появилась мрачная улыбка.

– Не учи ученого.

– Для тебя снят номер в отеле «Принц Хайнрих».

Контролер протянул карточку отеля. Макс на всякий случай запомнил координаты и телефон, затем сунул картонный прямоугольник в задний карман брюк.

– Что еще?

Контролер показал пальцем вперед сквозь забрызганное лобовое стекло.

– Обрати внимание, прямо по курсу шпиль церкви. Видишь? Она находится в двух кварталах отсюда. Когда закончишь с делами, двигай в ту сторону, там находится остановка такси. К тебе подойдет наш человек, передаст пакет с документами. Отдашь ему чемоданчик, а сам отправишься на такси в центр. До утра перекантуешься в номере, в девять тридцать я буду ждать тебя у входа в Синт-Антониспорт. Вопросы?

Они одновременно посмотрели на часы. Пора.

– Я пошел.

До сих пор они говорили по-голландски.

– Ни пуха тебе, ни пера! – Эту фразу Контролер произнес по-русски.

– Иди ты к черту! – тоже по-русски отозвался Макс и выбрался из машины.

Он шел неторопливой походкой вдоль уставленного автомобилями тротуара, держа в левой руке непривычно легкий чемоданчик. В голове мерно отсчитывал время хронометр. Операция требовала синхронных, с точностью до секунды, действий всех участников, и прежде всего это касалось главного исполнителя. Когда секундная стрелка в его воображении завершила очередной круг, он остановился точно напротив задней дверцы темно-вишневого «Форда-Скорпио». Процедура контакта упрощена до минимума, никаких условных фраз и жестов предусмотрено не было. Достаточно знать, что в известном месте в указанное время с точностью до секунды и метра должен появиться человек с документами, документы будут в кейсе, а кейс в левой руке. Такая форма контакта вполне надежна и не предусматривает наличия пароля.

Дверца распахнулась, и Макс забрался на заднее сиденье. В машине сидели двое: «клиент» и водитель, по всей вероятности, исполняющий также роль телохранителя.

Макс напрягся и включил круговое зрение. Существовала опасность, что «клиент» не ограничится услугами одного телохранителя и выставит в месте контакта своих «наблюдателей». Но этот незнакомый и, очевидно, неглупый человек на этот раз проявил беспечность, чем в немалой степени облегчил выполнение задачи. «Наблюдатели» отсутствовали, иначе до слуха Макса донеслись бы сейчас приглушенные хлопки выстрелов, даже если бы эти выстрелы прозвучали в двух кварталах отсюда. В такие минуты его чувства обострялись до пределов, недостижимых обычному человеку: он слышал, как пробивается трава сквозь городской асфальт и о чем говорят между собой гранитные глыбы на набережной, распознавал запах оружия в кармане собеседника или едковатый дух пластиковой взрывчатки под днищем автомобиля.

Водитель не стал включать свет в салоне, но Макс и не нуждался в освещении. С помощью кругового зрения он мог одинаково хорошо ориентироваться в любое время суток. Такой режим можно выдерживать всего несколько минут, но больше времени ему никогда и не требовалось.

– Принесли документы?

«Клиент» протянул руку за чемоданчиком. Макс воспринял этот жест как сигнал к действию, его рука скользнула за отворот куртки. Удлиненный глушителем ствол долго не выходил из замшевого кольца, движение получилось слишком длинным и неловким, да и развернуть оружие в узком пространстве оказалось проблемой. Макс промедлил, брови «клиента» стали вскидываться в немом вопросе, но в конце концов «кугуар» глянул прямо в лицо жертве, а указательный палец плавно нажал на спуск. Со скоростью триста десять метров в секунду (глушитель забирает часть энергии) девятимиллиметровый томпаковый конус со срезанной головкой пробил поросшую волосами переносицу и ворвался в мозг, а здесь разлетелся на куски, говоря специальным языком, фрагментировался, изрешетив серое вещество словно дробовой заряд.

Это была чистая работа, не требующая контрольного выстрела.

Макс разжал пальцы, «беретта» скользнула на резиновый коврик, но он уже забыл про нее. Отработанным движением выхватил из нагрудного кармана цилиндрический предмет, по виду напоминающий толстую авторучку. Телохранитель еще только начал разворачивать свой массивный торс, когда в затылок ему вонзилось смертоносное жало.

Макс перегнулся через переднее кресло, поправил массивное тело водителя, затем отстегнул его наплечную кобуру. Вместо нее он приладил свою, замшевую, и вложил в нее «кугуар». Открыл кейс и бросил на дно пистолет водителя.

– Что за херней ты занимаешься? Чему тебя учили? Ты что, кино снимаешь?!

Голос за границей мира уже давно звучал в ушах Макса, но тот был настолько сосредоточен на деталях развивающегося действа, что совершенно не воспринимал смысла произносимых слов. Наконец Спец рявкнул так, что прорвался сквозь виртуальные эффекты, ученик сразу понял, что к чему, и сердце испуганно пропустило несколько ударов.

– Я спрашиваю, почему здесь занимаются херней за триста долларов в минуту?! Немедленно отключите этого идиота!

Чья-то железная рука схватила Макса за шиворот и выбросила его вон из машины, из голландского города Амстердам, перенесла через четыре границы, проволокла полторы тысячи километров по территории СССР, перебросила через колючую проволоку и минный периметр Особого учебного центра, и в конечном итоге он оказался в тренажерном зале рядом с разъяренным подполковником Савченко по прозвищу Спец.

– Разоблачайся! Ты знаешь, сколько стоит тренажер виртуальной реальности и как его добывали? – громыхал Спец. – Я тебя учу думать головой, а ты думаешь задницей, которой и сядешь в конце концов на электрический стул! А в лучшем случае – на тюремную койку до конца жизни!

Макс висел в подвеске, позволяющей принимать любые положения, и не мог прийти в себя от столь быстрого изменения обстановки. Откинув забрало, он выпустил в атмосферу прохладный амстердамский воздух и потер красную полосу, оставленную уплотнителем имитатора впечатлений вокруг всего лица. Потом разомкнул захваты на кистях, локтях, поясе и коленях, после чего тяжело выпрыгнул из подвески вращающегося во всех плоскостях имитатора движений. Стащил шлем-маску, отлепил с висков присоски ментоприемника, расшнуровался и снял напичканный сенсорными датчиками комбинезон. Савченко наблюдал ход операции на цветном мониторе и имел полное представление о том, что происходило прохладной дождливой ночью в Амстердаме.

– Во-первых, зачем ты сам задействовался на ликвидацию? – начал «разбор полетов» Савченко. – Это все равно, что авианосец начнет гоняться за подводной лодкой. То есть полная херня!

Подполковник отличался грубостью и прямолинейностью, но он умел делать и когда-то делал все, чему сейчас учил курсантов, поэтому те никогда на него не обижались.

– "Острые" акции следует поручать нелегальной сети, причем желательно руками вообще не причастных к нам людей! Это раз! Два: планируя операцию, следует добиваться того, чтобы «клиент» в нужный момент оказался один. Наличие водителя уже недопустимо, только в случае крайней необходимости можно пойти на двойную ликвидацию! А то, что ты собирался «стирать» и возможных наблюдателей, – вообще ни в какие ворота не лезет.

Представь себе кровавую бойню – четыре или пять трупов, в городе, где за год всего совершается около сорока убийств! Это же скандал, привлечение внимания прессы, общественности, полиции, активизация работы спецслужб!

Ты соображаешь, что это значит? Нам надо сразу сворачивать свою активность на пять-шесть месяцев!

Спец перевел дух и посмотрел на монитор, где все происходящее прокручивалось заново. Макс получал у Контролера оружие.

– На хрена тебе плечевая кобура? Ты что, собрался долго носить пистолет при себе, не зная, когда придется им воспользоваться? Нет, тебе нужно сделать один выстрел в момент, который определяешь ты сам. Куда удобней вынуть его из пакета, кейса, из-за пояса на худой конец, хотя с этой дудкой лучше и за пояс не совать... К тому же кобура – это улика, избавиться от нее гораздо сложней, чем от пистолета: тот сбросил, и все, а здесь будешь мудохаться с ремнями...

Макс чувствовал себя полным ничтожеством и бездарностью. Но до конца аутодафе было еще далеко. На мониторе он расправлялся с «клиентом» и запутывал следы. Только что ему казалось, что он справился с этим виртуозно.

– Выстрел экспансивной пулей в упор! Да ты будешь в крови с головы до ног! – комментировал Савченко. – А это что за скудоумие? Зачем ты меняешь пистолеты? Ведь оружие охранника зарегистрировано, подмена будет сразу обнаружена и наведет на мысль о тщательно подготовленном и продуманном преступлении! И вообще, под какую версию ты производишь инсценировку? Охранник застрелил хозяина, после чего получил в затылок выстрел из спецоружия?

– Стрелка полностью растворится через сорок минут, – стараясь говорить твердо, возразил Макс. – А яд разлагается за час...

– И что это меняет? Охранник убил хозяина и умер от угрызений совести? А с чего вообще он решил его убивать? Ты разве залегендировал мотив?

– Нет...

– Так зачем ты даешь пищу для размышлений нидерландским властям? Все странности смерти такой персоны списывают обычно на происки вражеской разведки... Ты что, ставишь целью навести их на наш след? Ведь одно дело, когда расследование заурядного убийства ведет криминальная полиция, и совсем другое, когда им занимается контрразведка!

Разнос подходил к концу. Вся группа обучаемых должна была сделать выводы и исправить ошибки. И она готова была это сделать. Группа состояла из двух курсантов с совершенно одинаковыми лицами. Только у Макса лицо было красным и потным, а у его двойника обычным.

– Вводная та же. Пятнадцать минут на разработку нового плана операции. Через пятнадцать минут детально доложить. При удовлетворительном плане повторный прогон на тренажере.

– Есть! – ответил Макс.

– ...таким образом, результаты испытания показали неискренность обследуемого, что само по себе служит основанием для отказа в приеме, – закончил свой доклад Слепцов.

В кабинете начальника службы безопасности, кроме самого Тимохина, находились его заместитель по персоналу Ходаков – отставной подполковник госбезопасности, двадцать лет отслуживший в Тиходонском территориальном управлении, и три инспектора – Слепцов, Шиян и Колосов, которые тоже отдали службе в ГБ от десяти до пятнадцати лет, причем Слепцов и там работал на полиграфе, а Шиян и Колесов были оперативниками.

По старой привычке все, кроме Слепцова, одевались в костюмы и галстуки, а он ходил в вольной одежде технаря – просторных брюках, фланелевой рубахе и черном пуловере. Они всегда занимались разными видами деятельности, и это наложило отпечаток на внешность: опера были поджарыми, официально-строгими и настороженными, как борзые, готовые в любой момент броситься за дичью, а психолог относился к «яйцеголовым», чья комитетская служба проходила не на «земле» или в «поле», а в собственном кабинете. Но свое дело он знал не (уже, чем они свое.

– Какие конкретно «проколы» он допустил? – поинтересовался Ходаков, и это был хороший вопрос.

Слепцов пожал плечами.

– В том-то и дело, что они не связаны с целенаправленной ложью. Ответы о связи с криминальными группировками, о знакомстве с Тахировым или кем-то из его людей и тому подобные, имеющие для нас первостепенное значение, вполне искренни и не вызывают никаких сомнений. А вот там, где ему не было смысла лгать, прибор констатировал ложь.

– Например?

– Ответ о выездах за границу. Опрашиваемый их отрицает, а прибор отмечает положительную реакцию. Пусть с некоторыми оговорками, но положительную. Я назвал ряд стран, парень дал положительную реакцию на Австрию, Африку, США, Нидерланды, Египет – в общем, на четверть географической карты.

Ходаков взял со стола начальника анкету Лапина, вчитался.

– Но ведь он всю жизнь провел в Тиходонске. Кроме трех лет армии и шести в Подмосковье. Но гам он работал на военном заводе... Тогда вообще с выездом было строго, в капстрану пускали раз в три года, да и стоило это дорого, работяге не по карману. А с режимного завода – и говорить нечего!

– Тогда только партийные делегации и профсоюзные активисты катались, – заметил Шиян. – Да наши люди.

– Точно, – согласно кивнул Колесов.

– Когда же он мог столько наездить? – Тимохин задумчиво барабанил пальцами по столу.

Слепцов снова пожал плечами.

– Что еще?

– Вопрос о родителях. Он ответил, что их не помнит. А прибор вообще выдал прямые линии. Будто бы у него никогда не было родителей и он даже не знает, что это такое. С подобной реакцией я вообще никогда не встречался.

– Еще.

– Прямые линии при ответах о службе в армии и работе в Подмосковье.

Двойственная реакция на сотрудничество с госбезопасностью.

Тимохин усмехнулся.

– Скорей всего был осведомителем в армии или на заводе. Там плотное оперативное прикрытие...

Все присутствующие облегченно задвигались и обменялись репликами: как раз эта реакция была им хорошо понятна.

Слепцов заглянул в свои записи.

– Обучение методики прохождения проверки на полиграфе. Наличие загранпаспорта. Вопрос о богатстве. О специальной боевой подготовке.

– Что там?

– Расхождение ответов и психофизиологических характеристик.

Тимохин озабоченно потрогал гладко выбритую щеку, будто боялся обнаружить неряшливо отросшую щетину.

– Юмашев спросил меня, можно ли обмануть полиграф...

Ходаков скептически скривился, Слепцов задумчиво пожал плечами, и Тимохин отметил, что этот жест начинает его раздражать. Шиян и Колесов синхронно покачали головами, давая отрицательный ответ.

– Ну почему же, – возразил Тимохин. – Бывало, и обманывали. Есть специальные методики, самая примитивная – искажение фиксируемых характеристик. Поджал палец на ноге, нажал до боли – и пожалуйста: картина смазана.

Он разоблачал предателей в среде советских разведчиков и больше других знал о допросах на полиграфе, поэтому коллеги слушали очень внимательно.

– Правда, искажение характеристик – это сам по себе сигнал, но есть и более хитрые приемы, есть психологическая подготовка, тренировки... Но одно вам скажу с полной уверенностью: во всем СССР было немного людей, способных обмануть машину. Очень немного. Десяток-полтора... Я думаю, в Тиходонске нет ни одного из них. Сами понимаете, что это за люди и чем они зарабатывают себе на хлеб...

– Я вот что думаю, – почти перебил шефа Ходаков. У него было худое морщинистое лицо много испытавшего человека, хищно загнутый тонкий нос и пронзительные голубые глаза. Уверенные манеры, проглядывающая в движениях властность и строгая Официальная одежда выдавали в нем сотрудника органов – комитетчика или мента. Впрочем, в этом плане все собравшиеся в комнате были похожи – не только внешностью и манерой держаться, но и мыссли, психологическими стереотипами, специальными навыками, специфическими знаниями. – Я вот что думаю, – повторил Ходаков. – Если Терещенко действительно сбил его машиной и привез к себе, чтобы избежать скандала, то в чем активность его действий? В том, что подставился под машину?

– А что, – буднично произнес Тимохин. – Бывало, и подставлялись. И под машину, и под пулю на охоте, и под триппер... Тому, с кем надо установить связь. Чувство вины очень способствует развитию отношений, укреплению знакомства, установлению доверительности...

И опять он знал, что говорит, поэтому слушали его снова с исключительным вниманием и интересом.

– Но тогда нужна целая бригада! Чтобы отследить Терещенко, предугадать его маршрут, подвести объект... И непрогнозируемый риск... Ведь этот парень вполне мог вместо банка попасть в морг! – высказался Ходаков, и остальные посчитали его мысль очень логичной и здравой.

– А почему не может быть бригады? – стоял на своем Тимохин. – И риск в таких случаях обычное дело. Кто не рискует, тот не выигрывает... К тому же...

Он задумался – говорить или нет. Решил сказать.

– Возможна ситуация, когда не нужна никакая бригада, да и риск сведен к минимуму...

В кабинете наступила звенящая тишина. Присутствующие здесь люди мыслили одинаковыми категориями и сразу поняли, о чем идет речь.

– Да, если наш друг Терещенко действовал в спарке с этим... Лапиным.

Вполне нормальная рабочая версия. Она тоже нуждается в отработке.

– И сам себя довел до инфаркта? – не поверил Слепцов. Он был технарем и не знал всей глубины подлости человеческой натуры. Зато все остальные знали и не выказывали удивления.

– Это обычный случай для разоблаченного предателя, – сказал Тимохин.

И, обращаясь к Ходакову, распорядился:

– Тщательно обыскать его кабинет, хорошо проверить квартиру. Предлог: внезапная болезнь и пропажа секретных документов.

Потом перевел взгляд на Слепцова.

– Ваше заключение по этой истории.

Тот помялся, хотел пожать плечами, но, очевидно, почувствовал раздражение шефа и воздержался.

– Мое мнение, что всему виной нарушения психики испытуемого. Отклонения реакций скорее всего отражение опосредованной информации: что-то видел по телевизору, что-то в кино плюс книги, газеты, чьи-то рассказы.

Дефекты сознания превращают опосредованную информацию в прямую: он воспринимает увиденное и прочитанное как пережитое. В психиатрии этот эффект называется «искаженное эхо». Если он живет в фантастическом мире, который считает настоящим, то это все объясняет. Точнее, все, кроме прямых линий на экране.

– А если прямые линии – это блокада памяти? – спросил Тимохин, и выражение лица говорило, что он вполне способен принять и эту версию в качестве рабочей.

Не удержавшись, Слепцов в очередной раз пожал плечами.

– Я никогда с этим не сталкивался. И ничего не слышал.

– И я ничего не слышал, – кивнул Ходаков.

– И я...

– Я тоже не слышал.

– Не слышали, значит. – По взгляду Тимохина Нетрудно было понять, что, борясь на периферии с диссидентами, церковниками и антисоветчиками, трудно услышать о блокаде памяти.

– А мне доводилось пару раз... Глухие такие слухи... Может, утечка информации, может, «деза», может, выдумки... Но это дело очень серьезное. За ним может стоять только государство в целом. Наше или не наше – другой вопрос. А этот тип разбирается и в спецтехнике, причем очень засекреченной.

– Даже если блокада существует, она маловероятна, – негромко проговорил Слепцов. Было видно, что ему очень не хочется возражать начальству.

– Потому что прямые линии на вопросы о родителях... Тогда придется предположить, что блокаду ему ставили дважды, причем первую – в раннем детстве.

– Может, блокада есть, может, ее нет, – размеренным тоном начал Тимохин. – Может, Лапин блокирован, может, просто псих. Может быть, его фантазии есть реальная жизнь, а реальная жизнь – всего лишь фантазия. Может быть все что угодно. Но микропередатчик под столом для совещаний не фантазия, а самая что ни на есть реальность.