Подставная фигура Корецкий Данил

Глава 5

СПОСОБНОСТЬ УБИВАТЬ

Изрядно подержанный «Опель-Фронтера» притормозил на тихой улочке Теплого Стана, где еще не успели подключить фонари и установить троллейбусные растяжки. Ринат Шалибов сидел впереди, рядом с Крепышом. Он был мрачен как туча

– Надо порядочную тачку покупать, тогда бы ничего не было! А так за лохов приняли...

– А бабки откуда? – огрызнулся Крепыш. – Ничего, мы ему хорошо вкатили! Будет знать – где лохи, а где нет.

– Идиот! – рассвирепел Ринат. – Мы что, за этим ездили? «Объект» почему не взяли? Силенок не хватило?

– А чего? – буркнул с заднего сиденья Вьюн. – Крепыш в стойку встал, придурок, я думал, гасить сейчас пойдет, а он встал и стоит, как статуя...

– Сам ты придурок! – взорвался Крепыш. – Если бы ты «отключку» не потерял, мы бы его в два счета сделали!..

– Заткнитесь оба, – прервал спор Ринат. – Тихо.

Он уже набирал номер Атаманова, испытывая чувства человека, который провалился в выгребную яму, с трудом выбрался и теперь должен показаться на глаза веселящейся за столом компании. Больше всего Ринату хотелось сейчас вернуться на Ленинский с обрезом «ремингтона» 12-го калибра и несколькими снопами картечи развалить этого долбаного Карданова на куски.

Когда оставалось набрать последнюю цифру, Ринат нажал клавишу сброса. Ночные доклады о неудачах не способствуют продвижению по службе. Да и здоровью тоже.

Он быстро набрал другой номер.

– Татарин? Возьми несколько ребят и подъезжай ко мне. Записывай адрес...

Обычная блочная пятиэтажка, обычный загаженный подъезд, обычная облупившаяся дверь со следами многочисленных перестановок замка. За дверью надрывно звенел звонок. Он не умолкал уже минут пять, потому что Клевец не отнимал короткого толстого пальца с коротко обрезанным ногтем от раздолбанной кнопки.

– Может, нет никого? – угрюмо поинтересовался Фокин. Ему не нравилось прочесывать уголовное дно Москвы, не нравилось таскаться из притона в притон, не нравилась обстановка убогости, серости и нищеты, лежащая на квартирах, мебели и озлобленных – пьяных, обкуренных или обколотых людишках, населяющих этот специфический мир.

Занимаясь крупными государственными и экономическими преступлениями, он никогда не имел дела со столь низкопробным человеческим материалом, зато Клевец чувствовал себя как рыба в воде.

– Сейчас посмотрим, – негромко процедил он и, отступив на шаг, резко ударил огромным ботинком в район замка. Хрустнула древесно-волокнистая макуха, и дверь распахнулась.

– Не двигаться! – зарычал Клевец, врываясь внутрь. Фокин рванулся следом. Обязанности они распределили еще в начале рейда: контрразведчик проверял кухню и службы, чтобы не оставлять никого за спиной.

В обшарпанном темном туалете было пусто, в захламленной ванной – тоже. На кухне у плиты стоял довольно крепкий парень в одних трусах, он бессмысленно пялился на ворвавшегося майора совершенно пустыми глазами, продолжая помешивать в закопченной миске густое коричневое варево. На свою беду, мешал он ножом.

Бац! Напружиненная ладонь Фокина обрушилась на лицо парня, сметя того под подоконник, миска перевернулась, варево вылилось на огонь, зашипело, по кухне пополз черный удушливый дым. Ногой отбросив нож под плиту, Фокин выключил газ, поднял незадачливого кулинара на ноги и потащил в комнату. Тот не сопротивлялся. Похоже, он вообще не понимал, что происходит: его сознание витало в приятном и замечательном мире далеко-далеко от жалкого притона.

Всю обстановку квартиры составляли явно притащенный со свалки огромный шкаф с оторванной дверцей, продавленный замусоленный диван и садовая скамейка. На диване, подобрав к подбородку колени и обхватив их руками, сидела совершенно голая девчонка лет пятнадцати. Она тревожно посмотрела на вошедших, принюхалась.

– Что, ханка сгорела? Ты что, Корма? Совсем сгорела, вся?!

Ступни у нее были расставлены, и стоящий напротив Клевец в упор рассматривал открывающуюся картину.

– Где Татарин, я спрашиваю? – судя по тону, он задавал вопрос уже не первый раз. Но девчонка явно его не слышала. Она не замечала нескромного взгляда опера, ей было вообще плевать на ворвавшихся в дом незнакомцев. Ее беспокоило совсем другое.

– Неужели ты все спалил, паскуда?!

Дверца шкафа приоткрылась, в щель просунулась голая рука с пистолетом, наставленным в спину Клевцу. На фоне предельной обыденности бытия это было неожиданно и нереально, как в фильме ужасов, где наибольший эффект достигается как раз контрастом привычного и чрезвычайного. Опер не замечал опасности, а руки у Фокина были заняты: правой он, как клещами, сжимал шею Кормы, а левой держал его за предплечье.

Рука с пистолетом вытягивалась все дальше, заметно дрожа, как будто от усилия указательного пальца. Резко изогнув корпус, Фокин, словно метатель молота, изо всех сил швырнул Корму вперед. Беспорядочно размахивая руками, тот пролетел через комнату и с оглушительным треском врезался в дверцу шкафа, вбивая ее на место. Раздался вопль, пистолет упал на пол. Клевец резко обернулся.

Через секунду в углу, скособочившись, подпирал одной рукой стену голый субъект неопределенного возраста. Вторая рука плетью повисла вдоль костлявого туловища. Клевец стоял рядом, рассматривая пистолет.

– Оружием стал баловаться, Татарин? – полюбопытствовал он. – И зачем он тебе?

– Это газовый, – вяло шевеля языком, ответил субъект. Он явно находился в прострации. Корма с видом лунатика медленно поднялся на ноги, неуверенно ощупывая голову.

– А что, у тебя на газовый лицензия есть? – продолжал интересоваться майор, вынимая магазин. И присвистнул: – А патроны-то боевые... И ствол расточен! Пристрелить меня мог, гад!

– Ты чо, начальник! – встрепенулся Татарин. – И да-а-же не думал!

Девчонка вскочила и попыталась наброситься на Корму.

– Ты что обещал, скотина?! За что я тогда вам давала?! Счас вломлю ментам со всеми потрохами! – Глохни...

На лице Кормы появилось осмысленное выражение, которое тут же трансформировалось в недовольную гримасу. Возвращение в мир реальности оказалось малоприятным.

– Так что влетел ты, Татарин! – гнул свою линию Клевец. – Оружие, наркотики, малолетка... А где ты был четырнадцатого вечером?

– Это когда? – настороженно дернулся тот. И тут же расслабился. – Я только вчера из больницы вышел... В инфекции лежал, с дизентерией... Проверяйте, пожалуйста! А пушка не моя, и сколько этой биксе лет я не знаю... И вообще, чего вы ко мне привязались? Чего я такого вам сделал?

– Да ничего, – примирительно сказал Клевец. – Спутали тебя с одним... Кто тут еще есть под твоей кликухой?

– Да много... Семка Татарин... И одноглазого Мишку иногда так кличут... Вафлер тоже себя Татарином зовет. Что я, за всех ответчик?

– Не боись, – успокоил Клевец, отстегивая с пояса портативную рацию. – Каждый баран висит за свою ногу! Ты только за себя ответишь... Сейчас пройдем на кухню, я с тобой профилактику проведу. Чтобы знал, как в людей целиться...

Через полчаса приехали опер и участковый из местного отделения. Сдав им задержанных, Фокин и Клевец вышли на улицу.

– У тебя хорошая реакция, спасибо, – поблагодарил Клевец. – Вполне мог поймать пулю в спину ни за что ни про что...

– Что-то мы по самому дну шарим, – сказал Фокин, глубоко вдыхая чистый морозный воздух. – Аж черпак цепляется...

– Обычное дело. Раньше говорили: бедные – это клиенты уголовного розыска, а богатые – клиенты ОБХСС... Клевец что-то вспомнил и засмеялся.

– Был и другой вариант: теми, кто доволен жизнью, занимается ОБХСС, а теми, кто недоволен, – КГБ...

– Ни ОБХСС, ни КГБ уже нет, – недовольно отозвался Фокин. – А мы все шарим по дну. Тот Татарин – вряд ли опустившийся наркоман.

– Не скажи, всяко бывает. Наркошу за небольшие деньги на любое дело нанять можно. Часто так и делают. А что по дну скребем... С ними проще. Есть у меня несколько фигурантов с такой кличкой, но они из крутых. Иномарки, оружие на законном основании, ксивы всякие: то помощник депутата, то советник префекта, то консультант правительства... Попробуй к ним подступись! Тут уже без санкции дверь ногой не выбьешь: кодла всегда вокруг, охрана, адвокаты... Да и двери бронированные. Не так, что ли?

Фокин промолчал. Клевец прав на все сто процентов. И милиция, и контрразведка, и прокуратура воюют с преступностью бедняков. Если личное состояние человека превышает годовой бюджет целого ведомства, то оно не в состоянии с ним справиться. И отыгрывается на мелочевке.

– По десять квартир у гадов, дома, дачи, дети в Америке учатся... – завелся майор. – А я с семьей в малосемейке всю жизнь, десять лет стою на очереди! Дочка школу заканчивает, а куда я ее устрою? Любой институт или официально платный, либо надо взятки давать! А где брать? У этой нищеты?

– Сколько тебе лет? – спросил Фокин.

– Тридцать восемь. Два ордена, куча медалей. В звании перехаживаю уже третий год, на должность не ставят... Ладно, хер с ним...

– Что будет с этими? С Кормой, Татарином, девчонкой? – спросил Фокин, чтобы сменить тему.

– С девчонкой ничего. Может, оттрахает кто-то из сержантов, и все, – невозмутимо пояснил опер. – А с теми двумя – как решат. Одного пустят свидетелем, второго «паровозом» – года четыре он схлопочет. За наркоту и оружие. За то, что целился, он уже получил... А что?

– Ничего.

Но Клевец распознал брезгливые нотки в голосе.

– Хочешь сказать, что бандюков с автоматами отпускаем, а наркошу за переделанный газовик раскручиваем по полной программе? Так оно и есть.

Он тяжело вздохнул.

– И вы шелупень всякую караете, а на больших боссов только зубы точите. Хотя раньше могли любого за жопу взять. Время другое. Не так, что ли?

– Так, – кивнул Фокин. – Но долго оно продолжаться не может, это время. Рано или поздно оно закончится. Только в отношении тех мразей, которые Наташку...

Он скрипнул зубами.

– Их и это блядское время не спасет! Я дотянусь до них, кем бы они ни были! Поможешь мне в этом – спасибо.

– Помогу. Я же сказал – помогу! Мы сейчас не как законники говорим, а как люди. А справедливость у людей всегда должна быть. И неважно – по закону или вопреки ему!

В груди Фокина ворохнулось теплое чувство. Сдержав улыбку, он протянул руку. Клевец подал свою. Два огромных, не привыкших к сантиментам мужика задержали рукопожатие.

– Хочешь, проскочим в пару баров, где эти крутые говнюки собираются? – спросил Клевец. – Хватит, действительно, по дну скрести.

– Не могу, – с сожалением ответил Фокин. – Мне надо на утро задержание готовить. Серьезное задержание.

– Неужели шпиона? – съязвил Клевец.

– Самого настоящего, – совершенно серьезно сказал контрразведчик.

Вернувшись к себе, Фокин просмотрел собранные материалы. Никаких данных на Карданова, Остапенко или Иванова получить не удалось. Эти люди не рождались, не прописывались, не получали паспорта и водительские удостоверения, не становились на учет в военкомате, не платили налоги, не лечились в поликлиниках, не страховали имущество, не клали деньги в сбербанки и не получали кредиты... Официально они не существовали.

Зато телефон, по которому звонил многоликий невидимка, оказался вполне реальным. Как и его владелица.

Смулева Мария Евгеньевна, двадцать девять лет, бывшая стюардесса, не замужем, не судима, на оперативных учетах не состоит. До недавнего времени имела постоянного любовника, сейчас живет одна. Несколько дней назад у нее объявился мужчина с приметами Карданова. И сразу обстановка вокруг нее стала напряженной: две драки во дворе одна за другой, визит неизвестного, личность которого еще устанавливается, какие-то криминальные типы, наблюдающие за домом...

Фокин связался с дежурным.

– Утром мне нужна группа экстренного реагирования. В шесть ноль-ноль жду командира на инструктаж.

Маша отправилась спать, Макс и Веретнев устроились на кухне. Макс, кособочась, достал из бара бутылку «Джека Колсона», проковылял к холодильнику за льдом.

– В спину? – спросил опытный Слон. – Палкой?

– Кастетом. Трое. По повадкам – профессионалы. Макс разлил виски по стаканам, набросал побольше льда.

– Говнюки они, а не профессионалы, – презрительно скривился Веретнев. – Втроем на одного, а дела своего не сделали.

– Тоже верно...

Карданов побалтывал стакан. Ему нравился перестук ледяных кубиков, которые медленно таяли, охлаждая и разбавляя желтую сорокаградусную жидкость, отчего более отчетливо проявлялся вкус распаренного ячменного зерна. Он сделал пробный маленький глоток. Вкус ячменя проявился еще недостаточно.

– Говнюки, – повторил Веретнев и, не вдаваясь в тонкости дегустации, отхлебнул половину своей порции. – Так кто это был? Чего хотели?

Макс подумал, пожал плечами.

– Люди из прошлого. Я никого из них не знаю. А хотели отвезти меня куда-то.

– Это связано со взрывом? Карданов снова пожал плечами.

– Может, месть? Автобус взлетел на воздух из-за моего чемодана.

– Вряд ли... Если месть – зачем куда-то везти? Всадили бы пулю – и все. Кстати, а что должно было быть в этом чертовом чемодане?

– Деньги. Много денег.

Веретнев допил свое виски.

– А оказалась бомба... Как там моя тачка? Он встал, подошел к окну, прислонился лицом к стеклу, отгородившись ладонями от света.

– Какой-то тип гуляет с собакой уже почти час. На таком морозе. Странно.

Алексей Иванович вернулся на место, покрутил пустой стакан с обтаявшими льдинками. Макс хотел долить, но Слон закрыл стакан ладонью.

– Водка есть? Обычная русская водка?

Макс достал из холодильника початую бутылку кристалловской «Столичной», нашарил кусочек копченой колбасы, порезал хлеб. Водка требовала закуски, соленых помидоров, тостов, звона стаканов и откровенности. Того, чего не требуют ни виски, ни джин, ни коньяк.

Веретнев налил полстакана, выпил, крякнул, занюхал хлебом и зажевал колбасой.

– Ну вот, совсем другое дело, – удовлетворенно подвел итог он. И неожиданно спросил: – А где тот чемодан, который с деньгами? И почему их два одинаковых с такой разной начинкой?

Макс пожал плечами в третий раз.

– Я же работал в особой экспедиции ЦК КПСС, спецкурьером – возил охрененные деньги нашим зарубежным друзьям. Последний полет пришелся на августовский путч девяносто первого. Я, как всегда, получил чемоданчик, сел в самолет, а его вернули...

– Выходит, ты вез не деньги, а бомбу?

– Выходит, так...

– А кто тебе передавал чемодан в тот раз?

– Всегда передавал Евсеев – ответработник ЦК. Он руководил экспедицией...

– И в тот раз все было как всегда?

– Пожалуй. Хотя... Приходил какой-то эксперт из разведки, расспрашивал о дворце борсханского диктатора: размеры комнаты приемов, материал стен, расположение мебели, ну и так далее... Суки! Они рассчитывали убрать Мулая за счет моей шкуры!

– Жертва пешки – дело обычное. – Глаза Веретнева сузились.

Он задумчиво глянул на Макса, покатал пустой стакан.

Помолчал.

– Тут и думать нечего, – сказал он наконец. – Настоящий чемодан у этого сукиного сына. У Евсеева. Сколько там должно быть валюты?

– Под миллион баксов, может, и больше.

– Нормально! – Веретнев даже присвистнул. Наступило молчание. Макс прихлебывал виски, Слон пил водку. Разнородные напитки, несопоставимые традиции... Они не чокались и не говорили тостов. Веретнев вновь выглянул в окно.

– Этот, с собакой, еще гуляет... Ну ладно, дело его. Заодно мою машину постерегут... А ты что сегодня делал?

– Искал работу. Хотел наняться в службу охраны. Но нигде не берут.

– Кстати, о работе. – Веретнев потер виски. – Я-то за этим и приехал. Тобой интересуются наши. Центр. Похоже, собираются вернуть на службу.

– С чего это вдруг? – удивился Макс.

– Не знаю. Днем ко мне заехал лейтенант от Яскевича – он курирует Западную Европу. Спрашивал, где тебя найти. Я сказал, что жду звонка. Они наверняка сели на линию и теперь знают адрес.

– Что ж... Предложат – посмотрим. В начале третьего ночи за окном послышался приближающийся шум двигателей. Макс погасил большой свет и включил галогенный светильник, установленный низко над столом. Из кухонного окна ничего увидеть не удалось. Макс прошел в комнату, окна которой выходили на другую сторону. Обошел кровать с тихо посапывающей Машей. Терпко пахло ее духами. Он подошел к окну. Почти неразличимые в темноте, два джипа с выключенными фарами стояли у въезда во двор – на полированной поверхности машин отражался свет одинокого фонаря, – затем отползли за трансформаторную будку. Двигатели смолкли. – Ну что там? – спросил Веретнев, когда Макс вернулся.

– Похоже, это мои знакомые. В усиленном составе.

– Вряд ли они сунутся в квартиру, – сказал Слон и полез в задний карман. – Подождем утра, там видно будет. Но на всякий случай...

На белую скатерть лег миниатюрный «фроммер-бэби».

– Твоя ручка при тебе?

Макс покачал головой.

– Куракин забрал перед самым взрывом. А теперь где она...

Слон удивленно покрутил головой.

– Утратил секретное оружие? Она же небось дорогая...

– Как ракета «Томагавк». Экспериментальные технологии, материалы следующего века. Их сделали всего несколько штук. Встроенный механизм самоуничтожения – микромина с радиовзрывателем... Получал каждый раз под расписку...

– Раньше загремел бы под трибунал, без вопросов.

– Точно, – согласился Макс и зевнул.

Порог бедности начинается в сотне метров от Казанского вокзала, у бесплатной «Гороховской кормилки». Мощная бетонная буква П («порог», значит, или «п...дец всему», как считают некоторые) – это арка, ведущая во дворик, где каждое утро в десять часов по московскому времени собираются отрыгнутые столицей человеческие особи. Их здесь не меньше трех десятков, как правило, пожилых, с испитыми лицами, обвисающими книзу складками, с искривленными ногами, резкими, простуженными голосами. Это бомжи.

Нищета только издали кажется чем-то однородным и равномерным. Стоит пройти под этой аркой и оказаться во дворике «Кормилки», как убеждаешься, что и среди бомжей имеется своя «элита» и «номенклатура». Кормятся здесь в основном обладатели бесплатных талонов Красного Креста. Где такие талоны выдаются и за какие заслуги, для многих остается загадкой. «Талонщики» кучкуются поближе к дверям, у них свой крут интересов, свои разговоры, свой взгляд на окружающую действительность. Те, кто талонов не имеет, стоят в сторонке, ждут, когда отобедают первые, чтобы потом ловить не зевать свой бесплатный шанс. Все, что осталось в котлах и противнях после «талонщиков», выдается желающим в порядке живой очереди. Человек на десять-пятнадцать обычно хватает.

Бомж Зимуха всегда стоял в живой очереди, талоны он видел только издали, и это было закономерно, поскольку Зимухе никогда в жизни не везло. Вот и сегодня, когда от окошка раздаточной его отделяли как минимум четыре обтертых спины, послышался характерный металлический звук – это черпак скреб по дну котла. Тут же раздался голос: «Суп закончился». Через две спины закончилась гречневая каша. Когда Зимуха подошел к окошку, широкомордый мужик в замызганном белом переднике отвернулся от него и крикнул куда-то в темные недра кухни:

– Ли-из! Хлеб еще остался?

– А где ж!.. – прилетело из темноты.

– Хлеба тоже нет. На сегодня все, – проворчал мужик и захлопнул окошко.

Очередь сдержанно заматюкалась, заныла и стала расползаться. Зимуха был разочарован. Вчера утром он слопал два надкусанных маковых рулета, которые подобрал в вокзальном буфете, и с тех пор не ел ничего. Ночь, проведенная на общем балконе недостроенного дома, не прибавила ему сил – часов до трех Зимуха прислушивался к гудению и мучительным всхлипам в своем желудке, а под утро ударил сильный мороз и ни о каком сне уже не могло быть и речи.

Зимуха вышел во дворик и постоял, соображая, куда ему направиться.

– Зим, пошли на свалку шабашить, – ткнул его в плечо Мотя, которому в это утро тоже ничего не обломилось. – Вечером там, говорят, четыре «МАЗа» разгрузили. А?..

Нет, на свалку Зимуха не пойдет. Там, конечно, много всякой полезной ерунды типа смесителей или унитазных поплавков, которые можно загнать дедам, торгующим мелочевкой на «блошином» рынке. Но на тех же свалках чуть не ежедневно случаются стычки, начинающиеся с обычного спора: «Я первый нашел!» – «Нет, я!» – и заканчивающиеся массовыми побоищами и даже поножовщиной. Зимуха не любил всего этого. Наверное, он считал себя еще недостаточно опустившимся.

Он вышел из дворика и, запахнув изодранную болоньевую куртку, которая в далеких шестидесятых была последним писком моды, а теперь почти сгнила и потемнела, пошел по направлению к вокзалу. Зимуха загадал, что если через сто шагов не придумает ничего путного, то отправится на товарную и будет разгружать мешки с мукой или грузить доски – что дадут. Работа тяжелая, но другой возможности срубить рублей пятнадцать-двадцать без воровства и поножовщины нет.

Зимуха шел и считал и насчитал, кажется, девяносто семь или девяносто восемь, когда вдруг услышал над ухом:

– Глухой, что ли?..

Он остановился и поднял голову. У крыльца продуктового магазина стоял невысокий молодой человек в черной куртке. Он смотрел на Зимуху, и лицо у него было по-крестьянски серьезное, сосредоточенное, а в руках он держал пакет, с которым, видно, только что вышел из магазина.

– Что застыл? – сказал он. – Иди сюда, говорю. Не бойся.

– Ты меня? – уточнил на всякий случай Зимуха, ткнув себя пальцем в грудь.

Парень тихо ругнулся в сторону, что было справедливо расценено Зимухой как положительный ответ. Он подошел ближе.

– Заработать хочешь? – спросил парень. Зимуха слегка насторожился, промычал:

– Ну-у, это... А что?

– Что-что. Деньги, конечно. Поможешь дело одно провернуть. Это на полчаса, не больше. Цементу надо набрать на стройке...

По Казанскому давно ходили легенды о банде некоего Паши, которая занималась отловом бомжей с последующей их переработкой в донорские почки, селезенки и другие полезные органы. Говорили, что после того, как французские медики где-то там у себя сумели пришить одному типу донорскую руку, теперь в ход идут даже конечности, ничего не пропадает. Все это брехня, конечно, Зимуха понимал. Тем не менее смертность среди бомжей была высокая, и не только из-за болезней, холодов или каких-то «внутренних» разборок. Он сам видел Шилу и Бабкина, раздавленных дрезиной на запасных путях. Свои это сделать не могли; но ведь кто-то сделал? И сделал скорее всего просто так, со злости или из любопытства.

Но этот парень не был похож на какого-нибудь изверга или маньяка. Точно. Зимуха присмотрелся к нему и понял: обычный парень. Серьезный такой. И дело у него серьезное: цемент надо набрать. Ремонт, наверное, дома затеял, плитку кладет, чтобы красиво было. Бомжей иногда просят умыкнуть что-то со стройки, цивильным самим лезть туда влом, да и грязно. Клыш на прошлой неделе за ворох каких-то реек полсотни рублей получил, это уже настоящий бизнес.

– Ладно, – сказал Зимуха. – Хорошо. Сколько положишь?

– Сколько положу, все твои будут, – сказал парень. – Идем.

Они прошли два квартала, потом еще два, причем Зимуха успел разглядеть у него в пакете примерно треть батона вареной колбасы, и половинку ржаного хлеба с треснувшей корочкой, и банку с консервированной капустой, и... точно, это была бутылка, ноль-семь, зелено-белая этикетка с темным золотом. «Московская». Зимухин желудок под курткой издал протяжный вопль – парень услышал, наверное, покосился на Зимуху.

– Жрать хочешь, что ли? – спросил. Зимуха не стал мяться и сказал прямо:

– Ага.

Они подошли к переулку, заставленному кривыми строительными заборами с козырьками и табличками «Реставрацию проводит СУ такое-то», в дальнем конце которого еле-еле проглядывал стеклянный краешек универмага «Московский».

– Здесь, – сказал парень, легко отодвигая одну штакетину. Видно было, он не первый раз сюда ходит. – Полезай.

Зимуха первый пролез в щель, парень последовал за ним. Здесь стоят дома старого московского предместья, неведомо кем и когда выстроенные; реставрационные работы велись не первый год, но как-то не слишком бойко, а после Нового года строители сложили свои пожитки, погрузили бытовки на тягачи и вообще отсюда смылись. Здание, у которого оказались Зимуха со своим провожатым, было обскоблено до кирпичей и дранки, вместо крыши вверху торчали крест-накрест потемневшие от снега доски, внизу валялись кучи строительного мусора. А в глубине, за обломками лестничных маршей, высился похожий на ракету цементный бункер.

– Видишь? – спросил парень.

– Вижу, – сказал Зимуха. – Но оттуда, наверное, весь цемент вывезли.

– Не боись. На нашу долю тоже осталось кое-чего... – Парень оглянулся на дом. – Водку пьешь? Колбасу ешь? Зимуха от неожиданности отвесил мокрую нижнюю губу.

– Ну это... Конечно.

– Молоток, – похвалил его парень. – Как зовут?

– Зимуха.

– А что, человеческого имени у тебя нет?

– Есть, почему же... – Зимухе стало вдруг стыдно. – Георгием меня зовут. Жора то есть.

– Другое дело. А меня зовут Василий. То есть Вася. Руки ему, правда, Вася не подал. В одной он держал пакет, а другую прятал в кармане куртки.