Одиночество зверя Аде Александр
А минут через пять заскакивает Нинка.
Вчетвером выходим на улицу. Усаживаюсь в Нинкин огромный красный внедорожник, и мы отправляемся к Финику. Следом за нами движется джип с Интеллигентом и его простоватым приятелем. Эта машинка явно скромнее Нинкиной и наверняка дешевле. Впрочем, в автомобилях я ничегошеньки не смыслю.
Мчимся по Рябиновскому тракту, ведущему к аэропорту.
Нинка лихо крутит баранку. Мы знакомы с ней… постой-ка… с какого года мы с ней знакомы?.. Если не ошибаюсь, с 1999-го. С прошлого века, не хухры-мухры. За эти двенадцать лет ее мордочка болонки изменилась мало, и глазенки по-прежнему горят решимостью и задором. Нет, Нинка совершенно несокрушима. Она и в старости будет такой же, может быть, даже прибавится настырности и злости.
Откинувшись на спинку сиденья, чувствую приятную расслабленность. Что там ни говори, с возрастом начинаешь ценить мягкое и теплое, особенно когда вокруг холодно и неприютно. Как, например, сейчас, когда за стеклами Нинкиного джипа темнота и дождь.
Останавливаемся возле трехэтажного домишки. Вылезаем, поднимаемся на второй этаж, звоним. Дверь отворяется, показывается упитанный мужчина лет тридцати пяти.
Большая кудлатая голова воинственно наклонена, точно он собирается нас боднуть. В неряшливой бороде запутались остатки трапезы. Физиономия широкая, опухшая, багровая. Красноватые глазенки странно блестят. На нем пестрый шелковый женский халат, сальный и местами рваный. На мохнатых ногах давно не мытые сланцы.
– Королек здесь? – спрашивает Нинка с таким напором, точно вбивает в голову бедного Финика (а это наверняка он) здоровенные гвозди, причем по самую шляпку.
– Туточки, – с внезапной игривостью ответствует Финик и отшатывается назад, пропуская нас в квартиру.
Проходим.
Впереди – маленькая Нинка, цокающая каблучками сначала по бежево-коричневому линолеуму прихожей, древнему, потертому и драному, потом – по такому же линолеуму комнаты (точнее, по его жалким ошметкам). За ней – я, привыкшая, увы, всегда и во всем быть ведомой. Следом – Интеллигент с приятелем. Замыкающим – Финик.
В комнате с голыми окнами обнаруживаю сидящего за столом Королька в окружении ободранного книжного шкафа, облупленной полупустой стенки и рассохшейся тумбочки, на которую взгроможден телевизор «Горизонт».
И все-таки обстановку комнаты замечаю во вторую очередь. Потому что не могу оторвать взгляда от Королька. Вижу все еще красивое лицо, ставшее задымленным, постаревшим. И глаза задымленные, неподвижные, мертвые. А голова наполовину седая.
Рядом с ним стоит рыжеволосая круглолицая деваха в желтой футболке и леггинсах. И меня пронизывает иголочка ревности.
– Здорово, Королек, – бодро и нарочито громко говорит Нинка, словно обращается к глухонемому. – Вон, – она мотает головой в сторону приятеля Интеллигента. – Дело у человека к тебе.
Увесистый дядька тут же выступает вперед.
– Слушай, Королек. – Говорит он веско и неторопливо, голос ровный и хрипловатый. Должна признаться, внешность простого мужика ввела меня в заблуждение: товарищ явно привык командовать, быть на виду. – Мы с тобой – собратья по несчастью. У меня недавно погибла жена. Ехала в новехоньком «шевроле» (подарил ей на день рождения), и какой-то мерзавец ее подрезал. Она резко свернула и с ходу влетела в рейсовый автобус… Подонок с места преступления удрал. Потом оказалось, что тачку он угнал. Возможно, решил прокатиться с ветерком. Так его и не нашли. Да и нашли бы – какая разница? Лолиту не вернуть. Она моложе меня почти на двадцать четыре года… была то есть. И любил я ее без памяти.
И вот однажды лежу я, тупо гляжу в потолок, в башке ни единой мысли. Вдруг телефонный звонок. «Зря убиваешься, – говорят. – Весь последний год своей жизни она кувыркалась в постели с одним из твоих друзей». И – гудки отбоя. Голос странный, явно измененный, будто зверь прорычал.
Со мной, не поверишь, чуть припадок не приключился. Никогда такого не бывало. Кинулся к своим закадычным дружкам – их у меня трое – и начал выяснять, кто с моей женой спал. Они отнекиваются, жизнью своей клянутся, жизнью детей, а я не верю. Словно затмение на меня накатило. До сих пор не пойму, как никого из них не порешил. Видно Господь уберег.
– И что вы от меня хотите? – безразлично спрашивает Королек.
– Прошу, отыщи того, кто мне звонил. За деньгами не постою.
Королек качает головой.
– Извини, дружище. Сыск уже не для меня. К тому же я расследую одно дело – причем только потому, что оно касается человека из моего прошлого. Иначе бы не взялся. Обращайся к кому-нибудь другому.
– Подскажи, к кому?
– Не знаю.
– А я знаю! – взрывается Нинка. – У человека трагедия, а ты ломаешься, как… как не знаю кто!
Я едва не вскрикиваю: лицо Королька, по-прежнему безучастно-усталое, напрягается, глаза внезапно оживают.
– Не припомнишь, – спрашивает он мужика, принципиально игнорируя Нинку, – за последний год поведение твоей жены хоть чуточку изменилось?
– Да вроде нет.
– А если подумать? Может, новое хобби появилось, интерес к чему-то?
– Погоди… А ведь точно. Рисовать она начала, – расчувствовавшись от воспоминаний, приятель Интеллигента кашляет, вытирает ладонями глаза. – Прежде одного Шишкина только и знала, а потом такими фамилиями стала шпарить, куда тебе. Ты про Климта слыхал?
– Климат оставим в покое, – говорит Королек, слегка усмехнувшись. – А тебе вот что скажу. Мы, мужики, – самцы, ничего тут не поделаешь, такими нас природа создала. Женщины – другие. Они – даже при рядовой интрижке – сердцем к мужчине привязываются. Уразумел?
– Вот это точно, – одобряет Нинка. – Мы такие. Привязчивые и верные. Не то что…
– Ах ты, дьявол! – Приятель Интеллигента приходит в волнение. – Есть у меня – не сказать, чтобы друг, так, хороший знакомый. Профессиональный художник, я у него пару картин купил – для Лолиты, она любит красивое… вернее, любила. Парнишка на нашем «арбате» своими творениями торгует… Так это он?
– Не исключено, – дипломатично признает Королек.
– Слушай, Королек, дорогой ты мой человек, – приятель Интеллигента обращается только к бывшему оперу, точно в комнате кроме них нет никого. – Ты представь доказательства, а уж я отблагодарю, не пожалеешь.
– Нет, – отрезает Королек, – и не проси. Я тебе зацепочку дал, возможно, и неверную. А уж дальше сам… Впрочем… – Он внезапно переводит взгляд на меня. – Наташа – искусствовед, ей и карты в руки. Говоришь, художник на «арбате» ошивается? Прекрасно. Знаток живописи подойдет к мастеру кисти, пообщается, приценится к работам. Возможно, наш виртуоз и выболтает что-нибудь… этакое. А чтобы не возникло никаких недоразумений, вот товарищ, – Королек кивает на Интеллигента, – будет Наташу сопровождать.
И вновь усмехается – так потаенно, неуловимо, что, кроме меня, вряд ли кто эту усмешку замечает.
– Нет уж! – горячо возражаю я. – Не собираюсь общаться с этим типом!.. Я имею в виду художника.
– Так, возникла проблема, – безучастно констатирует Королек.
И тут во мне пробуждается бесшабашный азарт. Эх, в последний разочек побыть рядом с Корольком!
– Королек, милый, – обращаюсь к бывшему сыщику, и мне ничуточки не стыдно за вырвавшееся слово «милый». – Давай тряхнем стариной. Пойдем к художнику вместе, ты и я!
В глазах Королька (или мне кажется?) светится добродушная ирония. Он пожимает плечами.
– Разве что тряхнуть стариной…
– Что ж, – подводит черту приятель Интеллигента. – Не возражаю. Тогда представлюсь. Я подполковник в отставке. А это моя жена. Лолита.
В его голосе звучит откровенная хвастливая гордость, точно он говорит о живой.
Достает снимок, протягивает Корольку. Финик тут же заглядывает через плечо Королька и присвистывает:
– Афродита!
После чего снимок идет по кругу. Когда он – от Нинки – достается мне, я, как и Финик, испытываю острейшее желание присвистнуть (хотя свистеть не умею).
До того хороша женщина, глядящая на меня нежными карими глазами…
– Вот размазня! – возмущается Нинка, когда усаживаемся в ее машину. – Снаружи супермен, а внутри… Тьфу! Не хочу о нем говорить!
– Ты о ком? – интересуюсь я, прекрасно понимая, о ком.
– О твоем Корольке, о ком еще?!
– Не забудь, Нинка, он потерял сына, а потом и жену.
– Ну и что! – не сдается Нинка, – я тоже потеряла муженька, черт бы его драл! Каждую неделю ставлю свечку за упокой этого паразита, чтобы там, на небесах, вспоминал меня без злости. И живу! И вкалываю! Ни минуты покоя! А этот сразу спекся. Нет, не из того он материала сделан. Настоящий человек сварганен из огня и из железа. Как я. А этот…
И Нинка решительно берется за руль.
Автор
– Девушка!
Даренка оборачивается. Справа от нее, невесть откуда, возникает человек, одетый во все черное: кожаное пальто, брюки, ботинки. Седеющий брюнет. Спокойное смугловатое лицо кажется ей знакомым. Он заметно сутулится и оттого выглядит невысоким.
– Не подскажете, как проехать к железнодорожному вокзалу?
Другому Даренка ответила бы небрежной скороговоркой и заторопилась дальше, но от таких цепких карих глаз, твердого рта и повелительного голоса отмахнуться не получается.
Чувствуя себя во власти этого человека, она досконально объясняет, как добраться до вокзала.
Сутулый человек вежливо благодарит, смягчает взгляд, и Даренка, точно ребенок, отпущенный взрослым на свободу, торопливо шагает дальше.
Сузив глаза, Старожил какое-то время смотрит ей вслед. Потом замечает за Даренкой хвост: малозаметного сухощавого парня в спортивной шапочке, и усмехается в душе. Затем, подойдя к угольно поблескивающему мощному респектабельному «мерседесу», усаживается на заднее сиденье, приказывает водителю:
– В офис.
В зеркальце шофер видит лицо Старожила, по которому бродит странная улыбка, и изумляется про себя: он никогда не видел босса в таком состоянии.
Он поразился бы еще сильнее, если б, прислушавшись, уловил за своей спиной тихий счастливый выдох:
– Моя кровь…
Наташа
День холодный, ветреный и печальный.
Гуляю с Корольком по городскому «арбату».
Маленький базарчик ошеломляет пестротой и чудовищным безвкусием поделок. Среди продавцов обнаруживается знакомый Королька, упитанный мужичонка, стоически мерзнущий на раскладном стульчике. За его спиной – любительская мазня под Шишкина и Айвазовского.
– Привет, Сверчок. Как жизнь? – интересуется Королек.
Сверчок поднимает голову – и его пухлые губки под редкими смешными усиками расплываются в улыбке.
– Более-менее.
– А как сынишка?
– Болтает вовсю! А бегает!.. – Сверчок закрывает глазки и на мгновение замирает с выражением блаженства на пухлощекой физиономии. – Только и гляди, как бы ни шлепнулся. Не уследишь, упадет – слезы в три ручья.
Кожей чувствую: Королька неудержимо тянет потрепаться со Сверчком, и лишь мое присутствие мешает осуществить это страстное желание.
– Мы тут, вообще-то, по делам, – вздохнув, говорит он. – Нам требуется художник по имени Константин.
– Да вот он, – Сверчок деликатно, хотя и не очень интеллигентно, тычет пальцем. – Вон тот красавчик…
Красавчик действительно красив. Темные густые волосы. Лицо немного широковатое, с темно-серыми глазами, узковатым изящным ртом, открытое и сильное. Одежда – как и положено представителю художественной богемы – эффектная, привлекающая внимание: ярко-красная драповая куртка, широкие белые брюки, остроносые красные полуботинки. На шее длинный пунцовый шарф. И выглядит Константин оперным тенором, ненароком оказавшимся в зачуханном провинциальном городке. На вид ему около сорока.
Он прогуливается возле своих картин, то зябко потирая руки, то слегка пританцовывая, и откровенно скучает.
Полотна ему под стать: в стиле модерн и напоминают работы Врубеля – осовремененного, упрощенного и слащавого.
Подхожу (под ручку с Корольком), рекомендуюсь искусствоведом, кем, собственно, и являюсь. И объявляю:
– Некий состоятельный человек поручил мне подобрать картины для его квартиры и коттеджа. Главное требование: изысканность и нетривиальность. Ему нужно десять-пятнадцать полотен. Вот – хожу, присматриваюсь.
– Все мои работы к вашим услугам! – художник широко разводит руки. – Одна к одной. Выбирайте. – И прибавляет, доверительно понизив голос: – Это вам не березки и кошечки для тупой биомассы. Мое искусство обращено к утонченному вкусу и доступно немногим.
– Ваши произведения близки мне по духу, – признаю я. – Но… что-то не то. Почти рядом… но – не то… Извините.
Удрученно вздохнув, делаю вид, что собираюсь двинуться дальше.
– Погодите, – останавливает меня художник и даже возбужденно хватает за руку. – Не надо спешить. Дома я храню полотна для истинных ценителей. Хотите взглянуть?
– Не уверена… – нерешительно произношу я. – Стоит ли?..
И застываю в полужесте, как статуя сомнения.
– Пожалуй, милая, – влезает в разговор до сих пор молчавший Королек, – все же следует посмотреть. А вдруг…
Вечер.
Жилище Константина оказывается именно таким, каким представляла: холостяцкое, неприбранное, забитое антиквариатом.
Дешевое пижонство не оставляет художника и в собственной квартире. На нем шелковый алый костюм. На небольших ступнях восточные – золото и пурпур – парчовые тапки с загнутыми носами.
Даме, то есть мне, предлагается сладкое красное вино. Королек и мастер живописи налегают на коньяк, точно наперегонки опорожняя миниатюрные серебряные стаканчики. Закусывают ломтиками лимона.
Посасывая лимончик, художник демонстрирует свои создания: некоторые – в стиле модерн, иные – сюрреалистические и претенциозные – бесхитростное и беспомощное подражание Сальвадору Дали. При этом пыжится, заискивает и несет несусветный бред.
А Королек подливает бензин в костер его амбиций:
– Что и говорить, талантливо! Дерзко!
От банальных и льстивых фраз мастер кисти и красок размякает вконец; глаза наливаются кровью и вдохновением.
– Выпьем, друзья! За нас, единого прекрасного жрецов!
Серебряные стаканчики наполняются влажным огнем, опорожняются и заполняются вновь. Пузатая бутылка с тонким длинным горлышком пустеет. Открывается другая, такая же. Мужчины похлопывают друг друга по плечу, обнимаются и обращаются друг к другу на «ты».
– Мне понравилась вон та картина, – говорит Королек. – Прелесть. Фавн и Нимфа. Весьма эротично. Весьма. Сразу виден знаток.
И я понимаю, в какую сторону он направляет художника.
– В самую точку, друзья, – жрец прекрасного вдохновенно обводит нас замаслившимися глазами. – Чувственность… м-м-м… – это истинная основа искусства. Его квинтэссенция. Поверьте, в сексе я кое-что смыслю…
В поединке с Корольком он откровенно проигрывает. Королек кажется почти трезвым, а художник еле ворочает языком. Хихикая, брызгая слюной, принимается повествовать о своих любовных похождениях.
И – наконец – неосторожно ступает на тонкий лед:
– Я – талант… Может быть, гений… И я влачу жалкое существование… продаю плоды своего вдохновения… кому?.. Жалким ублюдкам, которые ни уха ни рыла не смыслят в истинном искусстве… Я вынужден подмазываться к безмозглым жлобам: «Купите… чего вам стоит… будьте добренькими… не упустите случая!..» О, как я ненавижу их и презираю!.. А этот примитивный скот торгует гвоздями и шурупами и катается, как сыр в масле… За что?.. За какие такие заслуги?!..
– Ты это о каком скоте? – наивно интересуется Королек.
– А?.. Чего?.. – художник долго выныривает из своих видений, обводит нас странным взглядом. – Ты его не знаешь… Плосколобый вояка… У него хватает мозгов только на то, чтобы продавать жалкие железяки… Бездарный малый… О, как я ненавижу его! Он – символ всего, что мне мерзко…
Я ему отомстил… Жестоко… Сначала переспал с его прекрасной лицом и телом женой… Она оказалась весьма податлива… Я трахал ее и испытывал величайшее в мире сладострастие – я унижал этого хама!.. А потом она вдруг померла… попала в аварию… И тогда я звякнул ему и прямо врезал, что он рогатый!.. Рогатый скот!.. Я его доконал… уничтожил!.. Сейчас…
Покачиваясь, он вываливается из комнаты и возвращается с портретом женщины, исполненным в сусальной манере посредственного штукаря.
Непроизвольно сжимаю пальцы Королька. С портрета мягкими карими глазами смотрит Лолита, погибшая жена подполковника…
Когда выходим на улицу, говорю Корольку:
– Боюсь, если подполковник узнает правду, то, скорее всего, прольется кровь. Он и художника не пощадит, и сам загремит в тюрьму… Что делать? Не сообщать ему ничего?
– Признаться, я об этом особенно не размышлял… Да, похоже, ситуация скверная. Цугцванг, как выражаются мастера четырех коней.
– Кстати, когда Нинка, я и подполковник явились к тебе, с нами был еще один человек. Высокий. В очках. Похожий на Паганеля. Он стоял в сторонке и молчал… Помнишь его?.. Он советует спустить дело на тормозах… Давай так, Королек. Я сообщу подполковнику, что Константин оказался не причем, а остальными тебе заниматься не хочется… Согласен?
– Одобряю. Выяснять, кто и когда спал с женщиной, которая перестала существовать, – умственный разврат, нечто вроде садомазохизма.
Королек провожает меня до дома, и мы прощаемся. Возможно, навсегда. Стою на крыльце, смотрю, как Королек удаляется, независимо засунув руки в карманы куртки, и не чувствую слез, влажно щекочущих мои щеки…
Автор
Даренка возвращается из института. Темнота. Мокрый снег беспощадно хлещет по лицу. Лицо горит, слезятся глаза. «Ничего, – ободряет она себя, – осталось совсем немного. Вот он, мой дом. Я зайду в свою комнатку, лягу на свою кроватку. И будет тепло-тепло, хорошо-хорошо, сладко-сладко. Терпи, Даренка, идти-то совсем чуточку!..»
Вот и ведущая к дому дорожка. Слева – автостоянка. Справа – там, где в годы ее детства были сараи, – зияющая унылая пустота, за которой, вдали, за сумятицей голых веток, чернеет силуэт детского садика. Когда Даренка была ребенком, эти дровяники пугали ее, но сейчас пустота ужасает ее не меньше.
«Ничего, – шепчет себе Даренка, – вон горят окошки нашей квартирки, баба Настя дома. И светится старый фонарь перед подъездом…»
Через несколько шагов она дойдет до того места, где погибла мама Вера. После смерти матери она какое-то время выбирала другую дорогу, но та была еще мрачнее, противнее. К тому же прежний путь вел прямиком к трамваю, и Даренка, хоть и не сразу, вернулась к старой проверенной дороге. Трусихой она не была.
Вот и сейчас сердце Даренки не екает, когда под подошвами ее сапожек оказывается то самое место, мокрый и грязный от дождя асфальт.
Внезапно – она видит это краем глаза как движение мрака во мраке – со стороны несуществующих дровяников кто-то догоняет ее. Не оборачиваясь, она ускоряет шаг… Этот некто приближается… Вот он – рядом. Кажется, она слышит его прерывистое дыхание…
Вдруг – громкий хлопок… Второй… Звук падающего тела…
Даренка оборачивается – и столбенеет от ужаса.
Метрах в двух от нее лежит человек. Стылая вода хлещет его наотмашь. Он слабо шевелится.
К лежащему подскакивает какой-то парень, Даренка едва различает его во тьме. На его голову, как и на голову Даренки, наброшен капюшон. Парень деловито склоняется над телом (раздается хлопок, чуть заглушаемый шумом дождя) и тотчас растворяется в мешанине воды, снега, мрака и зыбкого света.
Даренка не движется, парализованная страхом. Потом бежит к подъезду, врывается в свою квартирку, как в полубреду стаскивает промокшую куртку, сапоги; не отвечая на вопросы бабы Насти, влетает в свою комнатку, валится ничком на кровать, стиснув ладонями голову…
Королек
В нашей с Фиником спальне еще включен свет. Готовясь ко сну, Финик возлежит на своей постели пузом вверх и наигрывает на гитаре колыбельную самому себе.
Трезвонит мой мобильник.
Погрозив Финику, чтобы затих, подношу сотовый к уху.
– Это Даренка, – кричит трубка. – Приходите немедленно! Меня хотели убить! Быстрее! Быстрее!!..
– Что случилось?
– Так вы не приедете? – упавшим голосом спрашивает она.
– Успокойся и расскажи, что произошло.
– Даже не знаю, как начать… Меня всю трясет…
И все же рассказывает.
– Молодец, – хвалю я. – Умница. Не стала дергаться. Отправилась домой и позвонила мне. Идеальный вариант.
– А вы не хотите приехать! – зло кричит она.
– Мое присутствие ничего не даст, поверь. Поэтому – выпей чего-нибудь успокоительного и отправляйся спать.
– Я не усну! – упрямо заявляет она.
– Баба Настя споет песенку, и ты уснешь. А не получится – зови Коляна.
– Надоели вы все со своим Коляном! – взвивается Даренка.
– Узнаю прежнюю Даренку. А теперь слушай. С этого момента можешь быть спокойна: твои неприятности закончились, практически не начавшись. Расслабься. Дурное осталось позади. Впереди – счастье без границ…
Отключаю трубку – и Финик тотчас принимается беспечно скулить (что у него означает пение), перебирая лапой струны. Потом прекращает скуление и спрашивает, откашлявшись:
– Тебе Рыжая нравится?
– В каком смысле?
– Ну-у… ты как к ней относишься?
– Славная девчонка. Мне кажется, она отогревается у нас после прежних скитаний.
– Ага, – принимает к сведению Финик. – А как, по-твоему, Королек, она будет нормальной женой?
Выговорив последние слова, Финик стеснительно опускает глазки, и его щекастая бородатая физиономия приобретает свекольный цвет.
– Уверен, вы будете отличной парой.
– Ладно, – бормочет Финик, слезая с кровати. – Пойду, погляжу, может, она еще не уснула. Потреплемся.
И удаляется, тяжело топая.
Едва за ним затворяется дверь, дзинькает и дребезжит моя мобила.
– Возле известного тебе дома по Стахановцев, 31-а пристрелили мужика, – меланхолично гудит Пыльный Опер. – Причем ровно на том самом месте, где месяц назад прикончили Веру Усольцеву. А ты, помнится, интересовался ее убийством. Так вот. Паренек, сторож на автостоянке, вроде бы видел, как в подъезд забежала девчонка. В подъезде четыре квартиры. Я и подумал: уж не дочка ли это Усольцевой? А как подумал, так и решил сначала тебе звякнуть, чтобы девчоночку зря не беспокоить.
– Правильно сделал, – одобряю его. – Даренку не трогай, она тут вообще не при делах. А я подскажу, кто такой убитый пацан.
– Что ж, рад буду услышать, – в тусклом голосе опера нет и малейшего намека на радость. – Между прочим, рядом с покойником валялся увесистый молоток, которым мужик, похоже, намеревался Даренку оприходовать… Ну, я весь внимание. Сделай такую милость, объяви, кто этот душегуб.
– Тогда слушай. Я дам тебе адресок одной небедной семейки, в которой растет пацаненок по имени Марик. Как мне представляется, этот хлопец убил Веру Усольцеву и покушался на жизнь ее дочери Даренки. Точнее, не он сам. Для грязной работы он нанял киллера. У Марикиного деда (который, кстати, сейчас при смерти) имеется личный водила. Так вот, наемный убийца – сын шоферюги. Это его тело обнаружили во дворе дома по Стахановцев, 31-а.
– А сколько лет сынишке водилы? – интересуется опер.
– Где-то возле двадцати.
– Милый, ты попал пальчиком в небо, – позволяет себе пошутить опер. – Трупешник – мужик лет сорока, а то и поболее…
Пресный голос Пыльного Опера исчезает, как до него – отчаянный крик Даренки.
Вот оно как, ребята.
А я, признаться, уже сочинил душещипательную историю: желторотый ублюдок Марик заказал свою бывшую няньку, которая души в нем не чаяла. Тискала, целовала, называла котиком, солнышком. А он обхватывал ее шею пухленькими ручонками… До самой смерти Верка вспоминала ненаглядного Марика, точно он был ее сыночком. Фотографии его разглядывала и плакала от умиления. А этот юный мерзавец, узнав, что старикан, возможно, завещал Вере энную часть своего безмерного состояния, прикончил ее – разумеется, не сам, а руками преданного пса, сына личного дедушкиного шофера.
Поучительный сюжетец. Впору предложить Кондору, пускай вставит в свой очередной детектив.
Увы и ах, в жизни оказалось по-другому. Она, эта живая жизнь, легонько дунула – и все мои мелодраматические построения рассыпались карточным домиком.
Что ж, бывает.
Да, ребята, тут ничего не попишешь, облом. В расстроенных чувствах (и от нечего делать) достаю из прикроватной тумбочки фото умершей супруги подполковника, вызвавшей после своей смерти такие огнедышащие страсти.
Зовут ее Лолитой. На героиню Набокова (книжку не читал, но кое-чего о ней слыхивал) эта дамочка вряд ли похожа, да и возраст определенно не тот. Зато есть в ней нечто от прекрасной Лилит, первой подруги Адама (о которой тоже не читал, но кое-какое понятие имею). Древнее и волнующее. Впрочем, есть и современное, гламурно-попсовое, соблазнительно-пошловатое.
Хороша необыкновенно: черноволосая, коротко остриженная, с холеным лицом, хищным носом, миндалевидными глазами и накаченными, как шина, губами. Странно, что этакая фря выбрала в мужья заурядного подполковника в отставке, хозяина нескольких магазинчиков, торгующих метизами, который чуть не на двадцать лет старше ее. С такими данными она преспокойно могла стать как минимум женой местного, а то и столичного олигарха или крупного бюрократа.
– Прощай, – говорю ей, – покойся с миром. Ты уже не человек, ты прах, ты тень тени. Твой подполковник утешится, найдет другую подругу жизни и будет наслаждаться покоем и любовью. Отпусти его, не тревожь смятенную душу…
И вдруг мое сердце начинает биться сильнее, чаще, будто кто-то шепнул на ухо: «Теплее!.. Еще теплее!.. Горячо!!!»
Лолита – в серебристой водолазке, обтягивающей великолепную грудь, – сфотографирована по пояс. Но только теперь обращаю внимание на то, что у нее за спиной, – на бледно-желтый старинный особнячок.
Он явно мне знаком!
Я не вижу входной двери и названия фирмы, но почти уверен: именно в этом домишке располагается офис «Эрмитажа»! Именно здесь я встречался со Старожилом!
«Впрочем, – утихомириваю себя, – мало ли где захотела сняться прекрасная Лолита? Приглянулся ей симпатичный особнячок, выходец из позапрошлого века, и попросила мужа запечатлеть ее на фоне этой ветшающей прелести.
Не исключено. И все же, пожалуй, следует разобраться – так, на всякий случай: а вдруг АО «Эрмитаж» не чужая Лолите фирмашка?»
Автор
Озаренная тусклым солнцем кухонька. Финик блаженно отваливается от стола. Он сыт и доволен.
– Надо признать, Рыжая, ты отыскала прямой путь к моему большому и нежному сердцу.
Он любовно поглаживает свое вздувшееся брюшко.
Возможно, желая понравиться Рыжей, он снял цветастый халат. Теперь на Финике оранжевая футболка, надетая поверх рэперских штанов.
– Ты говорила, что папаша твой был богатеньким бизнесменом, а муж – ну, тот которого грохнули конкуренты, – еще богаче. Где же ты так готовить навострилась? На вилле у своего буржуя-муженька?
– Не было никаких вилл, – в порыве саморазоблачения выдыхает Рыжая. – И мужей не было. От меня мама в роддоме отказалась. Даже не знаю, какая она была. Даже фотку не видела. Мне сказали, совсем молоденькая. Так моя жизнь и покатилась по колее: сперва роддом, потом детдом. Сначала, лет до десяти, каждый Новый год просила Дедушку Мороза, чтобы мама приехала и к себе забрала. Потом стала загадывать, чтобы хорошие люди удочерили.
– А теперь что загадываешь? – интересуется Финик, который привык ко всему и ничему не удивляется.
– Замуж выйти. Без мужа мне кранты… Ты мне нравишься, Финик. А я тебе? Ты меня – немножко – лю?..
– Доконала ты меня, Рыжая! Ну, нравишься… чуть-чуть.
– А может, лю?..
– О-о-о! – хватается за голову Финик.
– Ты только скажи: «Рыжая, я тебя лю…»
– Бред! Я отношусь к тебе ин-ди-ффе-рен-тно. Знаешь такое слово?
– Нет.
– И не надо… Послушай, Рыжая, мне тридцать пять. Я уже старый. Вон – видишь? – плешивый. Зачем я тебе?.. Ну, лю… Довольна?
– Очень! Очень-очень!.. А ты на мне женишься, Финик?.. Можешь даже не отвечать. Потому что время придет – все равно женишься. Ты же без меня пропадешь.
– Ну, ты и хитра, рыжая.
Читать бесплатно другие книги:
