Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том первый Самаров Сергей
– Нет, просто у меня был проездом дружинник из вашей крепости, которому я дал трав от грудного стеснения. Он и сказал, когда Гостомысл собирается ехать, и сообщил, что он намеревается ко мне непременно заехать, – волхв, отвечая, даже не усмехнулся наивности княжны. – Но сегодня боги сказали мне правду, и я зажёг три костра – для каждого по его надобности. Так почему ж вы задержались?
– Отец чувствовал себя плохо, – чуть-чуть оглянувшись через плечо на подходящего Войномира, тихо ответил княжич. – Его сильно беспокоит осенняя рана. Кость плохо срослась. Ходить больно… Ночами не спит…
Волхв согласно закивал в такт словам, и тоже ещё раз глянул за плечо Гостомысла.
– Я так и думал, я так и думал… Рана у него нехорошая… А это значит, что тебе след торопиться с этой большой поездкой… Очень торопись… Нигде не задерживайся… Успеть надо… Ты, надеюсь, хорошо попрощался с отцом?
Гостомысл плечами повёл, хотя сам вопрос ему не понравился, словно что-то таил в себе, некую непонятную угрозу.
– Обычно… Он проводил меня до ворот, и мы поехали…
Вандал опять слегка покивал головой, глядя не на княжича с княжной, а словно сквозь них слегка рассеянно, и будто бы видел перед собой картину прощания.
– Тогда, тем более, тем более след торопиться… Будь готов к тому, чтобы проститься с ним… Перун любит сильных людей и долго ему покровительствовал, но у Перуна много разных забот, и он не всегда досматривает за всеми. Особенно, если люди не напоминают ему о себе. Перун отвлечётся, глядишь, Мара рядом оказалась… Будь готов… Уже скоро…
– Отец так плох? – в вопросе не было ни недоверия, ни беспокойства. Это был просто разговор, который потом предстоит обдумать.
Старец голос понизил до шёпота.
– Плох… Он сам ещё не знает этого… Но у него горячка в крови, и её вывести нельзя. Поздно уже выводить, когда Мара печать наложила… И ты должен успеть вернуться и проститься, иначе всех словен ждёт неведомо что… Может быть, и беда, да, беда… – впечатление складывалось такое, словно Вандал прислушивается к какому-то внутри у него звучащему голосу, и передаёт, что услышит.
– Беда? – словно не понял Гостомысл, о чём говорит Вандал.
Старец жестом остановил Войномира, желавшего подойти ближе, а сам взял под руку княжича, и отвёл в сторону. Прилюде идти за ними не запретил.
– Отец должен передать тебе что-то важное… Это – «заветное слово»… Но если не услышишь «заветное слово», может прийти беда для твоего народа… Ни сегодня, ни завтра, но потом… Только это «слово» зная, ты с бедой совладаешь… Ты – будущий князь… Ты должен услышать «заветное слово»… Торопись…
Гостомысл, глядя на волхва, раздумывал с минуту.
– Я понял, Вандал, – сказал, наконец. – Ты знаешь, куда я еду?
– Ты давно туда стремишься. Об этом уже люди говорят, и мне, заглянув по надобности, рассказывают. Они думают, тебя туда тянет женщина, но я могу твоей жене сказать, что это не так. Ты сам ещё не знаешь, что тебя тянет туда. Но скоро и это узнаешь… Будь готов заключить договор с другом, и этот договор будет очень много значить для твоих соплеменников в будущем. Но береги себя… На твоём пути прямая опасность, но идёт она не издалека, а изнутри, из твоего отчего дома. Сразу ее рассмотреть трудно. И потому просто будь осторожен.
– Опасность из дома? – не понял Гостомысл.
– Поберегись… И поторопись…
Княжич подправил под меховым плащом рукоятку меча.
– Главное, что я хотел спросить – моя поездка будет успешной? И можно ли молить богов, чтобы они сделали её такой?
Вандал опять закивал головой.
– Богов молить всегда нужно, и они всегда откликнутся на твои просьбы, но нам не дано знать, что в их глазах выглядит более правильным. То, что тебе может показаться неудачей, на деле окажется самым лучшим из всего возможного. Возложи дары Родомыслу, он даст твоей голове ясность… А ты… – волхв, обращаясь к молодой княжне, показал глазами на следующий костёр – Поклонись Ладе[66]… Она поможет тебе подружиться с детьми твоего мужа, и ты станешь им хорошей матушкой… Это же то самое, о чём ты беспокоишься?..
Прилюда покраснела во все румяные с ветра щёки, и усердно закивала.
– То самое, Вандал…
– Хорошо всё будет… Учти, что старшая дочь сначала не будет принимать тебя. Наберись терпения… Потом она станет твоей помощницей, но ненадолго. Ей скоро в дальний путь отправляться. Поклонись Ладе…
Прилюда торопливо заспешила к женскому истукану, украшенному настоящими женскими украшениями, сняла из-под распахнутой шубы янтарное ожерелье, и тоже, как делают это другие женщины, положила на принимающий дары пень.
Гостомысл в это время с лёгкой неприязнью во взгляде обернулся к подошедшему всё же пленнику, который частично слышал разговор, для него не предназначенный. И после этого на Вандала тоже прямо посмотрел, словно спрашивал, как ему с князем Войномиром поступить.
– Он тебе не помешает, – волхв ответил на немой вопрос, слово мысли услышал. – У него своя жизнь, и совсем иная. Ему предназначено в другом мире жить, и другими заботами. Там он станет своим. И никогда не будет тебе мешать.
– Иная, говоришь, жизнь? И что ты мне про эту жизнь скажешь, старец? – поклонившись с уважением, спросил, в свою очередь, князь Войномир. – Извини, даров я тебе не принёс, потому что пленник ничего не имеет, кроме одежды. Да и та чужая…
И даже Гостомысл остановился, чтобы услышать ответ волхва.
– Ты едешь далеко, и путь твой далёкий будет увенчан человеческой и воинской славой. Не слишком скорой, не завтрашней, но не пропусти момент, когда Сокол-Рарог[67] позовёт тебя. Зов услышишь, иди, и не сомневайся… Сейчас Ляду[68] поклонись, а потом, в другом месте, где тебя ждут, хотя пока и не знают о твоём приезде, вознеси дары Свентовиту[69]… Он станет скоро твоим новым покровителем…
– Свентовит? – удивился Войномир, и в голосе его отчётливо проявилось недоверие. – Свентовит слишком далеко… Мне нет пути в те края, и дел там для себя я не вижу…
– Станет… И твой путь долог… К нему… В другое место ты попасть уже не можешь, иначе Карны[70] будут оплакивать тебя… И всё… Всё! Вам надо быстрее ехать… Быстрее, и не жалейте коней, если жалеете себя… – волхв вдруг заторопился, словно что-то увидел или услышал, и желал поскорее избавиться от гостей.
Мягко стучали по снегу подкованные копыта лошадей маленького отряда. Долгим звуком поскрипывали на начинающемся морозце полозья саней, продавливая неплотно слежалый снег. И всю дорогу из головы Гостомысла не выходили слова старца-волхва о «заветном слове». Что это за такое «заветное слово», он никак не мог понять. И почему отец должен сказать его только на смертном одре. Если бы старшие братья должны были когда-то это слово услышать, наверняка о нём бы знал и сам Гостомысл. Преемственность княжеской власти, следовательно, от этого не зависит. Здесь что-то другое. Но вот что?..
«Заветное слово»…
Лошадей гнали и гнали, не жалея, как и посоветовал на дорогу старец Вандал. Тормозили движение лоси, но их подгонять было бесполезно, потому что лесные великаны и без того уже показывали невиданную раньше прыть, словно сами знали, что им необходимо торопиться. Только в вечерней, уже сгустившейся темноте, подъезжая к крепостице Лосиный брод, где стояли на зимовье, перекрывая дорогу и сохраняя дальние подступы к Славену, три сильных сотни дружинников-словен, Гостомысл понял, почему же так торопил их старец-волхв Вандал. Уже у открытых ворот, остановившись вместе с сотником Бобрыней, чтобы, как и положено старшему в отряде, сначала пропустить остальных, и только потом заехать в стены самому, он вдруг услышал приносимые ветром издали возбуждённые голоса, топот копыт и звон кольчуг. Два десятка всадников-словен догнали их, и остановились рядом. Кони парили дыханием и крупом после быстрой скачки.
– Поторопись, княже… – сказал кто-то из отряда высоким голосом.
– Быстрее, быстрее, в крепость… – теперь Гостомысл узнал и голос старого воеводы Военега, раздавшийся с привратной башни. Военег, друг и наставник младшего брата Вадимира, и к старшему брату всегда с теплом и добром относился. – Варяги близко… Стрельцы на стену!
Последние слова относились уже не к только что прибывшим, а к своим дружинникам. Прибывшие всадники въехали в крепостицу вместе с княжичем. Ворота начали было со скрипом прикрываться за вторыми санями и за замыкающими воинами, когда с башни раздались звучные жёсткие удары. С детства привычный к войне, Гостомысл хорошо знал эти звуки – так только тугая жильная тетива лука бьёт по защитному костяному щитку[71]. И так сильно бьёт, что из-за этого звука не слышно первоначального свиста от полёта самой стрелы.
– Успели… – тот же высокий голос, казалось, сказал с облегчением. – Примите раненых…
Звук с башни показал, что ещё несколько стрел сорвались с луков, чтобы улететь в темноту и наградить кого-то смертью. Стрельцы не любят без толку тратить стрелы, и отпускают тетиву только тогда, когда видят противника или хотя бы его тень, а по тени определяют уже, где сам противник находится. Гостомысл прислушивался к звукам, доносящимся из-за ворот. Но седобородый воевода Военег уже сам спустился к княжичу. Однако, прежде, чем подойти, обменялся несколькими словами с предводителем прибывшего отряда, и тут же тихо отдал другое приказание одному из своих сотников.
– Здравствый будь, Военег, – первым поздоровался Гостомысл со старым соратником и добрым другом своего отца.
– И ты на годы здрав будь, – ответил воевода.
– Что случилось?
– Варяги, княже… Опять варяги… Сейчас отгоним…
Перед воротами, выполняя приказание воеводы, уже собралась конная сотня, быстро поднятая в седло. Ворота опять натужно заскрипели, открываясь, дружинники, ощетинившись копьями, с зычным гиканьем, коней и себя подгоняя, быстро покинули крепость.
– Откуда они здесь?
– Тебя преследовали.
– Меня?
– Как только о твоём проезде сообщили, я выставил в засаду два десятка воев. Тебя они пропустили, а варягов атаковали. Тех с полсотни было… Потом сами еле оторвались…
– Значит, и завтра преследовать думают… Ещё полусотня у них наверняка для этого припасена… – скорее, сам себе сказал Гостомысл в раздумье, и поправил меч у пояса.
– Наверняка будут… – согласился воевода. – Я дам тебе в сопровождение сотню.
– Тогда, боюсь, они две сотни найдут… Только людей зря положим…
– Едва ли, откуда двум сотням здесь взяться, – Военег в сомнении пожал плечами. – Здесь Славен близко. Наша сторона Ильмень-моря… Они здесь больших сил не держат.
– Эти, что за нами шли, тоже, похоже, не отсюда, эти из-под Карелы…
– Думаешь, так?
– Так, думаю… За ними и другие пойти могут. Есть у них причина…
Подошла молодая княжна. Скромно поклонилась воеводе, чувствуя в нём не простого воя, а человека влиятельного, и повернулась к мужу:
– Где нам устраиваться?
– Я отвёл покои… – сказал Военег, откровенно и с добродушной улыбкой любуясь Прилюдой. – Не княжеские, конечно, не взыщи уж, княжна-красна, но хотя бы отдельные. Кое-кто такие покои может чуланом назвать, но других мы в привычках своих воинских не имеем. Крепостица мала, у нас все вместе спят…
– Подожди-ка с устройством… – Гостомысл оглянулся, посмотрел на спокойное, невозмутимое лицо пленника, стоящего неподалёку, и решился. Повернулся к Военегу.
– Дай нам, пожалуй, двух коней. Княжна и пленник сани бросят… Сейчас едем, сразу… Варяги такого не ждут… И сразу не хватятся…
– И то правильно, – согласился воевода. – Я тож предложить думал, но, смотрю, княжна в пути дюже притомилась…
Прилюда подняла раскрасневшееся на дорожном ветре лицо.
– Поеду, коли надо…
– Тогда и едем, – решил Гостомысл окончательно. – Славен рядом. Там и отдохнём…
Глава шестая
И сам Годослав, и князь-воевода Дражко, и даже Ставр – все они хорошо знали неустойчивое положение, в котором находится княжество в настоящее время. Хотя со стороны казалось, что власть Годослава крепка, как никогда. Боярский совет после недавних жестких мер не восстановил свои силы, и противопоставить себя власти Годослава, как думали многие, не в состоянии. И воинские силы у княжества в наличии, как казалось с той же стороны, немалые. И все это благодаря поддержке короля Карла Каролинга, которому князь присягнул в верности. Годослав, Дражко и Ставр знали действительное положение вещей гораздо лучше, чем знали его бояре-советники, всегда готовые перебежать с одной политической стороны на другую в поисках выгоды, знали лучше, чем дружинные воеводы, готовые по слову князя встать на границах стеной, и освободить проход только тогда, когда остановится в жилах кровь. Полной информацией о действительном положение вещей обладали только они трое. А все остальные могли только предполагать, и судить по своему усмотрению с отклонениями в ту или в иную сторону. Однако то, что кажется абсолютным со стороны, не всегда соответствует действительности, поскольку не бывает совершенного абсолюта даже при самом наилучшем расположении сил.
За те три с половиной года, внешне тихо минувшие со времени, когда дружины бодричей, во главе с опасно раненым кинжалом наёмного убийцы князем-воеводой Дражко, подавили мятеж бояр, и нанесли своим сильным и грозным северным соседям серьёзное и унизительное поражение, наголову разбив две их армии[72], угроза датского вторжения как-то поутихла, и не поднималась всерьёз даже в разговорах. Этому способствовало всеобщее мнение, что князь Годослав пользуется полной поддержкой и даже дружбой второго сильного соседа, закатного[73], которому, в сравнении со всегда дикой и необузданной Данией, многие отдавали предпочтение при раскладе европейских сил. Более того, князь даже признал ограниченную вассальную зависимость от короля франков Карла Каролинга Великого, и даже настоял, после длительных переговоров, чтобы в договоре фигурировало понятие «ограниченная зависимость», чего Карл ранее всегда избегал, имея возможность добиться своего трактования силой оружия. Все соседи считали, что Карл, в случае откровенной датской угрозы, немедленно готов помочь Годославу и войском и своим авторитетом. Должно быть, так же в первое время считали и при дворе Готфрида Датского Скьёлдунга, потому что не в манерах диких данов оставлять поражение, которое им казалось случайностью, безответным. Тень Карла Великого распространялась на всю континентальную Европу, и охраняла рубежи бодричей. Но лишь немногие посвящённые во взаимоотношения двух властителей знали, что это только тень, и никак не более.
Правда, в первый год дело обстояло именно так, как казалось со стороны. Даны, чтобы не совсем потерять к себе уважение, время от времени делали воинские телодвижения, и стягивали к границе с бодричами свои полки. Так они проверяли реакцию противоположной стороны. И по приказу Карла на датскую границу немедленно выдвигались полки франков из близкой Саксонии, усиленные отрядами саксов, которых Готфрид ранее поддерживал, но которых потом бросил на произвол судьбы, носящей имя Карла Великого. Это сдерживало агрессию, поскольку датское королевство не решалось начать войну с королевством франков, точно так же, как сами франки не решались начать войну с Данией – исход такой войны никто не смог бы предсказать, и рисковать всем, чего добились за многие годы, не желали ни Карл, ни Готфрид. Но королевство франков, к тому времени ещё не назвавшее себя Священной Римской империей[74], имело слишком обширные собственные границы, и великое множество беспокойных несговорчивых жителей, которые только и думали о том, как вырваться из тяжёлых лап двух франкских леопардов и не попасть под их молоты[75]. И потому Каролинг не мог заниматься решением только лишь проблем маленького, хотя и, благодаря своему географическому положению, стратегически важного княжества. Да и войска, постоянно расквартированные в Саксонии, снова стали там же, на местах, насущно необходимы, поскольку саксы народ не менее дикий, чем даны, и такой же неуступчивый, и не любят чувствовать над собой чужую сильную управляющую руку. И этим войскам теперь было уже совсем не до помощи восходному соседу. Тем более, что восходный сосед совсем не рвался сделать то, что хотел увидеть Карл и его окружение, где не последнее по влиятельности место занимали высокие церковные сановники. Разработанная одним из умнейших помощников короля, учёным аббатом Алкуином система ненасильственного распространения христианства, основанная на примерах проповедей первых апостолов, действовала, но давала не слишком зримые результаты. Алкуин, как довод, приводил в пример проповеди Павла: «И я, братья, не могу говорить вам, как существам духовным, но как плотским. Подобно младенцам во Христе, я предложил вам напиться молока, а не твердую пищу. Вы бы ещё не возмогли, да и теперь ещё не можете». То есть, аббат предлагал обращаться с новообращёнными и теми, кого планировалось обратить, мягко, питать их материнским молоком, а не хлебом[76], готовить нравственно, прежде, чем принимать в церковное лоно. Тогда, по мнению Алкуина можно было бы избежать того, что произошло с саксами, которые после проповеди в церкви отправляются в свои священные рощи, чтобы принести жертвы Вотану и другим прежним богам. Но Карл был человеком нетерпеливым, и имел обыкновение, когда время затягивало развёртывание событий, доказывать свои аргументы не только логическими доводами и разумными уговорами, но и ударами тяжёлого копья, остриём которому служил воинственный монсеньор Бернар, дядя короля. К тому же Карла очень толкали к такому поведению окружающие, особенно, когда рядом не было Алкуина, и некому было простым рассуждением повлиять на действие. Окружающих понять тоже можно – они всегда были голодны, как любимые королевские волкодавы, и всегда искали, что и где можно ухватить. В уже завоёванных странах Карл учреждал закон и порядок, чем очень гордился. При таком положении, там ухватить ничего не удавалось. А вот когда только начиналось завоевание, тогда грабитель считался героем, и получал не только богатство, но, с благословления Римского Папы, и почести, и славу.
И непонятное положение богатого княжества бодричей многим покоя не давало. Карл, выслушивая своих советчиков, порой начинал вслух сожалеть, что послушался доводов аббата Алкуина, и подписал непростительно мягкий договор с бодричами. И только от него одного зависело, когда доводы аббата вообще перестанут на короля действовать. А для этого нужно было немного – нужно было только доказать активное противодействие бодричей принятию христианства. То, что христианство принял князь бодричей Годослав, не значило ровным счётом ничего…
Князь-воевода распрощался с Годославом и с волхвом Ставром, который, в дополнение к пригляду своего учителя отшельного волхва Горислава, решил сам взглянуть на княгиню Рогнельду, и пошёл к ней вместе с князем бодричей. Дражко же отправился навестить свою матушку, которая в последние полтора года по болезни ног не могла ходить, но жила по-прежнему в правом крыле Дворца Сокола, отведённом Годославом для князя-воеводы. Престарелую княгиню-мать, родную старшую сестру матери князя Годослава, конечно же, давно предупредили о приезде сына, и она ждала его с нетерпением.
Пожилая болгарка Додола, бывшая рабыня матери, срок рабства которой истёк уже два десятка лет назад[77], встретила князя-воеводу в дверях.
– Ждёт она, ждёт… Поторопись… Не волнуй её… – по-свойски подтолкнула она Дражко под бок, чтобы он ускорил шаг.
– Дражко, что ли, пришёл? – из-за занавески спросила княгиня-мать.
Голос, подкреплённый надеждой, хотя всё же слабый, показал, как мать обрадовалась.
– Это я, матушка, это я… – Дражко постарался говорить не громко, как и полагается, как ему казалось, говорить рядом с больными. Точно так же и в его присутствии говорили, когда он три года назад лежал после раны, нанесённой рукой боярского наёмника-убийцы, и мать, тогда ещё ходячая, ухаживала за ним.
– Хвала Свентовиту! Дождалась, значит… Иди сюда, иди ко мне… – княгиня облегчённо и шумно вздохнула.
Додола откинула тяжёлую льняную занавеску.
Когда Дражко уезжал с полком в Баварию, княгиня-мать провожала его в той же комнате, сидя в кресле у окна, и он издали помахал ей на прощание рукой. Сейчас и кресла этого в светлице не оказалось. И весь стол перед пологом заставлен многочисленными глиняными бутылочками с лекарствами и мазями. Значит, княгиня-мать теперь и с постели не встаёт.
– Присядь-ка рядышком, присядь, сынок… – попросила мать.
Лицо её выглядело прежним, только в цвете кожи значительно добавилось неживой восковой бледности, и в глазах не стало заметно былого желания покомандовать. Этого же желания не услышал Дражко и в голосе.
– Извини, мама, что не сразу к тебе прошёл, – Дражко поцеловал мать в покрытый болезненным потом лоб, и присел на краешек широкой внешней скамьи, застланной перинами[78]. – Дела княжества… Сначала доложил Годославу и боярам, потом князь побеседовать наедине захотел. А как только освободился, сразу к тебе…
– Я понимаю, сынок, я понимаю… Ты не последний человек здесь, чтобы сначала своих навещать, а потом уж делом заниматься. И то хорошо, что приехал вовремя. Я убоялась уж, что не дождусь… А теперь, как свиделись, спокойнее стало… Без боязни последние денёчки доживу. Не так много их у меня осталось, хотелось бы в покое…
– Что ты, мама, тебе покидать нас рано, – возразил Дражко.
– Мару[79] во сне видела… Ходит вокруг меня, круг за кругом, и каждый круг всё уже и уже… Значит, скоро уже – пора… Обнимет меня скоро, и не выпустит… Но я жизнь прожила, сына взрастила… Жалею вот, что оженить тебя не успела. А так внуков хотела понянчить… Но о том пусть теперь Жели[80] плачут… Но жениться-то тебе давно пора уж… Была б я при ногах, нашла б тебе добрую… А так – сам ищи, да поскорее. Мне уж на это времени не отпущено.
Дражко смутился, не зная, что ответить матери, но она его смущения из-за своего болезненного состояния не увидела.
– Горислава звали? – спросил Дражко у Додолы.
– Сегодня только с утра был… Настои носит…
– Горислав меня из мертвецов воином в одночасье сделал… – вспомнил вдруг князь-воевода события трёхлетней давности.
– Нешто я не знаю, – сказала Додола.
– И матушку он поднимет…
Мать только горько улыбнулась на надежду сына.
– Не поднимет, сынок, уже не поднимет… Сам сказал, чтобы я готовилась с Марой встретиться… А слово Горислава всегда верное…
– Так и сказал?
– Так и сказал…
– Не-ет… Ты что-то не поняла, матушка… Я сам к Гориславу съезжу. Поговорю с ним…
– Что ездить, он к княгинюшке Рогнельде, почитай, каждый день приходит. А от нее ко мне заглядывает. Свидишься, как заглянет. Да он и тебе то же скажет. И сама я чувствую, что пора уже. Устала здесь…
Странно, но Дражко не знал о чём разговаривать с матерью, не находил слов утешения, чтобы облегчить ей муки болезни. Он привык общаться с мужчинами. Тем слово нужное подобрать легче. Только одно слово, и этого хватает. Мужчины многословия не терпят. А здесь что-то другое нужно, но он этого другого не знает, и не умеет. И от этого было жальче мать, было обидно за неё, будто бы он, родной сын, единственный оставшийся в живых из четырёх сыновей, не любит её. Дражко очень любил мать, и без раздумий своё бы здоровье отдал, чтобы помочь ей с болезнью справиться. Но знал, что это невозможно, и оттого казалось князю-воеводе, будто он чего-то матери не додаёт…
Глава седьмая
Выезжали, совсем не отдохнув, ещё до того, как вернулась в крепость посланная в преследование варягов-русов сотня конных дружинников. Воевода Военег дал в сопровождение десяток конных стрельцов и десяток дружинников, строго-настрого приказав им, в случае опасности, перекрыть дорогу, самим костьми, как рогатками, поперёк дороги лечь, но княжескому отряду дать оторваться.
– Всё ж ты, княже, осторожен будь, – настаивал, провожа, воевода Гостомысла, и дёргал себя за короткую седую бороду, стриженную кругом, нервничал. Понимал, случись что с княжичем, спрос с него будет. – Ночь дюже темна, стрельцы издали стрелять не могут… Не нравится мне их настойчивость.
– А кому такое понравится… – хмыкнул Гостомысл.
– Что эт вдруг варяги так тебя невзлюбили? Под самый Славен залезть готовы…
– Не я им нужен, а мой пленник, – сказал княжич, не вдаваясь в подробные объяснения.
– Тогда, тем более… Осторожнее будь… Кто он такой?
– Назвался Вильчаном. Держит себя, как человек знатный. Узнаем…
– Если что, пленному копьё к груди, и приколоть слегка… Тогда отстанут, коли нужен… Ну, Перун над вами, он всех видит…
– Он видит и варягов, а они его не меньше нашего уважают, – отговорился Гостомысл, довольный, что воевода не стал дальше про пленника расспрашивать. – Они тоже ему дары приносят, просят, чтобы пленника нашего освобидил. А за кого Перун сегодня будет, только ему самому и известно. Не нам решать. Ладно, двинем мы…
Ночная напряженная скачка началась от самых крепостных ворот. Толком не отдохнувшие с прошлого перегона, кони воев сопровождения хрипели, но всё же шли ходким ровным галопом, не срываясь в рваный аллюр, обычно заставляющий всадников пригибаться к гриве и приподниматься на стременах. Гостомысл своего коня даже придерживал, чтобы скакать рядом с молодой женой, не умеющий тягаться в скачке на ночном зимнем ветру с опытными воями. Княжеские кони были свежими, в отличие от коней воев, и могли бы себе позволить быстрый бег. Требовалась только воля всадников. В данном случае, воля княжны Прилюды. Но она не была приучена к быстрой скачке, и потому движение задерживала. И ещё лошадь пленника желемую скорость снижала. Впрочем, виноват в этом был не столько сам пленник, сколько только его лошадь. Ему специально, по подсказке сотника Бобрыни, дали такую, чтобы не смог ускакать от охраны. И, кажется, в усердстве перестарались. Лошадь Войномира постоянно норовила отстать. Хорошо хоть, не хромала.
Передохнуть остановились только у ворот следующей маленькой крепостицы, выставленной уже совсем рядом с городом. Здесь вся дружина состоит из десятка стрельцов и десятка лёгких конных воев, которые не столько для сечи предназначены, сколько для быстрого оповещения города о приближении опасности. Крепостица на возвышенности, горка по зимнему обычаю водой полита так, чтобы по льду к стенам не подобраться. Дорога сначала под крепостной горкой кольцом проходит, чтобы все проезжающие под стрелами оказались, и только потом к воротам круто сворачивает. И маленький гарнизон вполне в состоянии не слишком длительную осаду на крепкие ворота выдержать.
– Всё… Дальше можно будет уже спокойно ехать, и носы на ветру не морозить… – решил Гостомысл, и распорядился охране, выделенной воеводой Военегом, отправляться восвояси.
Конники сразу развернули лошадей, чтобы без отдыха успеть добраться до Лосиного брода в темноте. В светлое время, когда рядом с крепостью варяги появились, проезжать таким малым числом рискованно.
– Долго ль нам до дома ещё? – спросила Прилюда, потирая вышитыми бисером меховыми рукавичками докрасна прохваченное ночными морозцем и ветром лицо.
– Щёчки не расцарапай, – засмеялся Гостомысл. – Дадим вот лошадям отдохнуть, и через час будем дома. Даже не торопясь, в час уложимся…
– Я уж скакала когда, думала, как в седле бы не уснуть, – улыбнулась молодая жена. – А то свалюсь лошадям под ноги, вот смеху для мужчин…
– Скоро отдохнёшь… Русалко, что там?
Вопрос, произнесённый совсем другим тоном, был обращён к молодому сотнику стрельцов, командующему в маленькой крепостице. Русалко всматривался с крепостных полатей[81], установленных над воротами вместо башни, во что-то происходящее по ту сторону стен.
– Ой-ё… Твоя охрана, княже, никак назад скачет… Да-да… Они это, они… И за ними кто-то… Прямо под нами, по кругу… Похоже, варяги… Закрыть ворота? А то ведь, чего доброго, на плечах влетят…
– Стрелами отсечь… – дал команду Гостомысл, ещё не видя ситуации, но очень не желая закрыть ворота пред своими же верными воями, и оставить их без подмоги и надежды на спасение. А они, если их преследуют, именно за спасением сюда и должны скакать, и потому на княжича своего надеются.
Русалко давал команды дружинникам.
– Спрячь княжну, пленника не забудь под запор сунуть, – распорядился Гостомысл уже сотнику Бобрыне, осмотрелся, и сам полез по поперечинам, набитым на простое бревно, на полати к сотнику Русалко.
– Я с тобой останусь… – громко и требовательно попросилась вдруг Прилюда, но Гостомысл даже не обернулся, потому что своё распоряжение он уже отдал, а рука Бобрыни аккуратно, но сильно взяла княжну под локоть.
Десяток крепостных стрельцов тем временем взбирался на полати у стен, позицию у по-прежнему распахнутых ворот, ощетинившись копьями, заняли и крепостные конные дружинники, и дружинники сопровождения княжича, так значительно усилившие гарнизон.
Уже громко застучали по защитным щиткам тетивы луков стрельцов. Первые пробные стрелы просвистели, измеряя ветер и отыскивая неверную, едва угадываемую в темноте цель.
– В своих не попадите… – прикрикнул Русалко.
– Как только наши ворвутся, закрывайте ворота! – сверху, только забравшись на полати, дал команду княжич.
И лишь после этого посмотрел за стену. Большой отряд варягов вытянулся по узкой дороге. Не меньше сотни, сразу определил княжич. Дистанция между преследователями и преследуемыми была очень коротка. Опасно коротка… Но даже в безлунной ночи чёрные силуэты на белом снегу рассмотреть было можно.
– Чуть-чуть бы им прибавить… – сочувственно сказал Русалко, и ударил металлической рукавицей по ограде. – Оторваться бы ещё шагов на десяток… Мы бы тогда ворота затворить успели. А так – опасно…
– Не могут добавить, кони усталые, – посетовал Гостомысл. – Стрельцы… Командуй…
Русалко бросился к другому концу полати, чтобы стрельцы, скопившиеся там, по другую сторону ворот, могли его услышать.
– Дайте им на прямую линию выйти, и стреляйте прямо за спину. Отсекайте стрелами передних, чтоб оторвались…
До выхода на прямую линию осталось совсем недолго. Цепочка конников приближалась к крутому повороту дороги, и собиралась миновать его, не снижая скорости.
– В сугроб бы не залетели… – сказал Гостомысл.
– Не должны, у них кони кованы…
Минуту наблюдали молча. Сотник пытался подсчитать количество преследователей.
– Многовато их… Трудно будет с открытыми воротами-то отбиться…
– Отобьёмся! – твёрдо сказал Гостомысл.
Сотник Русалко обернулся к середине крепостицы, махнул кому-то рукой, и крикнул:
– Зажигай!
Эта команда прозвучала для дружинника, занявшего позицию на устроенной в центре крепостицы вышке, где всегда был приготовлен сигнальный костёр из сухих дров, обложенных легкой в огне сухой берестой. Следующая, последняя перед городом крепостица, такая же маленькая, сигнал обязательно увидит и повторит. А оттуда уже и городские стены будут оповещены. И помощь выступит немедля.
Гостомысл на вышку не обернулся, наблюдая за дорогой и драматической погоней. На полати к ним поднялся воевода Бобрыня. Быстро оценил ситуацию, и показал, что такое опыт воя.
– Брёвна есть? – спросил сразу.
– Под стеной… – Русалко понял подсказку без слов. – Эй, подавайте снизу брёвна… Быстрее, с верху берите…
В работу включились немедля и дружинники внизу, и сам княжич, и оба сотника наверху, и стрельцы на вторых полатях. Снизу, бегом поднося необхватную тяжесть, подали пять тяжёлых брёвен, ещё люди поднялись, чтобы помочь, и водрузили обструганные стволы поверх ворот так, чтобы концы выходили на привратные полати.
– Верёвок давайте поболе… Крепкие чтоб… – громко скомандовал молодой сотник.
– Зачем верёвки? – не прерывая работы, поинтересовался старый сотник Бобрыня.
– Брёвна свяжем, сверху сбросим не по одному, а сразу… Как стена будет… Заместо ворот… Вымеряй длину, княжич…
– Дело, – согласился старый сотник.
А Гостомысл концом спущенной верёвки стал мерить расстояние, чтобы перекрыть путь конникам. Последнее бревно уже было поднято, и, как только подали дополнительные верёвки, сотники вместе с Гостомыслом стали связывать брёвна промеж собой так, чтобы между ними могло, при необходимости, ещё одно бревно поместиться. Это, как все поняли без слов, бойницы для стрельцов и копейников. Работали быстро, торопились, и бросали время от времени взгляды за стену. Стрельцы уже свою работу делали, и там, на дороге, падал с лошади то один из преследователей, то другой. Однако, ночь и неровность движения коней, их скорость в передвижении мешали всем выстрелам быть предельно точными. Но работа продолжалась. Необходимо было успеть до подхода противника.
Гостомысл впопыхах уронил рукавицу, которая, слышно было по вскрику, кого-то внизу своей металлической тяжестью ударила.
– Осторожней, там… – крикнул княжич. – Не стой внизу, неравён час, бревно свалится… Как брёвна сбрасывать будем? – спросил Бобрыню.
– Ломаем ограду… И лесину у ворот…
Верхние концы верёвок крепко-накрепко привязали к бревну венца надворотной стены. Несколькими ударами выбили крепления ограды полатей и крайнюю, к стене прилегающую широкую лесину. Измерили, и вторую лесину выбили. Посмотрели, как справились со своей задачей дружинники на вторых полатях, по другую сторону ворот. Там тоже всё закончилось. Теперь сооружение было готово к использованию. Вся сложность состояла в том, что ворота, как все крепостные ворота, открывались наружу – Такие сложнее тараном проломить. А брёвна можно было сбросить только изнутри, перекрыв проход импровизированной связанной стеной. Всадникам проскакать под брёвнами невозможно. Пешие, пригнувшись, смогут пройти хоть наружу, хоть внутрь. Спешиться варягам не долго. Они одинаково хорошо воюют и в конном, и в пешем строю. Но выиграть время задумка Бобрыни и Русалко возможность даст. Кроме того, конники с разгону могли бы ворваться внутрь и натворить немало бед. Пешим так быстро ворваться невозможно. Ворота не широки. И сколько варяги в них выставят воев, столько же выставят и защитники.
Теперь осталось только ждать… Но ждать всем оставалось недолго, потому что стали слышны даже крики погони…
Варяги-русы тоже гнали коней во всю прыть, но и они, похоже, отправившись в преследование, не отдыхали этой ночью, следовательно, их кони не менее измучены, чем кони беглецов. И потому сократить дистанцию никак не удавалось. Но варяги, должно быть, были уверены, что перед таким численно превосходящим противником ворота крепости будут загодя закрыты, и остановившимся перед ними двум десяткам дружинников никуда уже не деться от варяжских мечей. И потому не отставали. Но то один из наиболее резвых, то другой вылетал из седла. Стрельцы в крепости свою работу знали, и выполняли её точно. Дважды стрелы роняли лошадей, и это вызывали гораздо большую задержку, чем падение всадника. Стрела сложного славянского лука легко убивала и лошадь и ведмедя, а всадника была способна прошить навылет вместе с доспехами. И стрельцы продолжали обстрел.
– В лошадей стреляйте, в лошадей… – криком подсказал Бобрыня, но к этому времени стрельцы и сами, должно быть, уже поняли ситуацию, потому что одновременно с криком сотника узкую дорогу перегородили сразу три упавшие лошади, что вызвало небольшую свалку, дистанцию чуть-чуть увеличило, хотя в целом и не остановило поток воинов.
– Готовимся! – подал команду Гостомысл. – Вместе! Готовимся…
Два сотника и княжич бросились к брёвнам, уложенным на краю полатей в неустойчивом равновесии. И одновременно тянули шеи, приподнимая головы над частоколом, пытались всмотреться в дорогу. Но им ничего не было видно. Хорошо хоть, на соседних полатях людей собралось больше, и там нашёлся человек, который самостоятельно принял команду на себя, и громко объявил об этом. Уже застучали по бревенчатому настилу перед воротами крепости копыта передовых коней, уже встали несколько наиболее рисковых дружинников внизу, вплотную к месту, куда должны упасть брёвна, и готовы были потянуть на себя верёвки, закреплённые за створки ворот… Уже последние конные дружинники пересекали спасительную заветную черту, уже и варяги готовились перескочить ту же черту, и оказаться в крепостице, когда раздалось громкое и решительное:
– Да-авай!
Эта команда чуть-чуть запоздала, но дружинник боялся своих задеть, и потому переждал момент. С десяток преследователей всё же проскочило в крепость, где их тут же встретили стрелами и копьями, сразу свалив на землю. Варяги всё же успели тоже ответить несколькими ударами, но их оказалось слишком мало. А весь остальной поток чужих воинов, только что казавшийся грозной таранной силой, которую невозможно ничем остановить, был резко пресечён мощнейшим ударом стены из пяти тяжеленных связанных друг с другом брёвен. Эти брёвна повалили и всадников, и лошадей, ломая кости и круша густую и стремительную человеческую реку. Варяги с трудом, потому что подпирали задние, всё же отхлынули под ударами копий и потоком стрел, что пролетали между брёвен. Но ворота закрыть теперь уже оказалось невозможным. Брёвна свалили и убили сразу четырёх лошадей, и лошади, и смятые воины закрыли створкам возможность повернуться на петлях. А копейная атака из новых и таких непривычных сначала бойниц, и несколько десятков стрел, выпущенных между бревнами ворвавшимися в крепость спасёнцами из Лосиного брода, успевшими развернуться и вступить в схватку, свалили ещё добрый десяток варягов. И, в итоге, перед воротами образовалась куча тел из мёртвых и раненых людей и лошадей. Разобрать такую кучу в спокойной-то обстановке не просто, а в условиях боя вообще невозможно.
– Ещё брёвна тащите! – крикнул Гостомысл, сообразив, что варяги вот-вот опомнятся, спешатся, и смогут проникнуть в крепость, перебравшись через тела погибших товарищей, и поднырнув под висячую стену. И такую сильную реку будет трудно остановить стрелами и копьями, потому что они смогут ещё передвигаться достаточно быстро. Передние своими телами закроют задних, и пока стрелец натянет тетиву, дистанция сократится до расстояния мечного или копейного удара. Конечно, и напор можно сдержать встречным равным напором, но ни к чему лишние жертвы, когда можно всё сделать легче.
Несколько воинов бросилось выполнять команду княжича. От противоположной стены крепостицы подтащили новые брёвна, приготовленные для каких-то внутренних работ. Первые два бревна были успешно устроены под висячей стеной, но когда несли третье бревно, из-за ворот вылетело несколько стрел – некоторые варяги были вооружены такими же луками, как и словене, и умели ими пользоваться не хуже. Но место погибших тут же заняли новые дружинники, так же торопящиеся, знающие, что иначе всем им может грозить гибель. Четвёртое бревно было выставлено нормально – помогли стрельцы сверху и снизу, усилившие обстрел. При переноске пятого ещё трое погибло. Но теперь прорваться в крепостицу с ходу и быстро стало невозможно.
Гостомысл с сотниками уже спустился на тесную привратную площадь, освобождая верхнее место дружинникам, готовым сбрасывать с полатей через стены большущие заранее приготовленные камни. С других полатей такие камни уже летели в варягов. А княжич с сотниками Бобрыней и Русалко, вооружённые мечами, заняли место в первых рядах осаждённых, и не пускали врагов в крепость. Сражение началось уже в полном объёме, какими бывают серьёзные, вошедшие в историю сражения, и красные отблески большого сигнального костра на вышке создавали впечатление битвы за крупный осаждённый город, в котором уже начался обязательный в таких случаях пожар. Ярость и отвага одних встречалась с такой же яростью и отвагой противника, умение владеть мечом или копьём сталкивались с точно таким же умением. Никто не хотел отступать, нанося один за другим удары. Грохотало железо, рассыпались разбитые щиты, с глухим лязганьем гнулись и рвались под ударами доспехи. Люди рычали и кричали, противника пугая и себя доводя до полного неистовства смертельного боя. И никто, ни с той, ни с другой стороны, не задумывался над тем, малое сражение идёт или большое, никто не сомневался в том, что именно его отвага и именно его удар может решить исход боя. Каждый отдавал себя рати полностью и без остатка, подспудно сознавая, что остаток и умение себя щадить могут им больше и не понадобиться…
Варяги торопились, стремясь прорваться внутрь, понимая, что потом это уже будет невозможно, но здесь уже их силы равнялись силам осаждённых, потому что у ворот каждая из сторон могла выставить одновременно только одинаковое количество воев. Более того, осаждённые даже преимущество имели, потому что их стрельцы могли вести обстрел сверху, из-за укрытия, в то время, как варягов укрывали только их собственные большие круглые щиты, которые, как известно, от стрелы, практически, не спасают. Стрела не просто пробивает щит, она пробивает его насквозь, и только незначительно теряет силу. Тем не менее, воина за щитом тоже бьет, и, если не убивает, то хотя бы выводит из строя.
Но такое равновесие сил продолжалось не долго. Тот, кто варягами-русами командовал, вероятно, воинский опыт получал не у бивуачного огня из рассказов бывалых ратников, и сообразил, что сигнальный костёр просто так не зажигают, и в крепость вот-вот подоспеет подмога. Взять крепостицу с ходу не удалось. Значит, не удастся вовсе. Команда прозвучала из задних рядов, и передалась по вытянутому колонной строю. Варяги успели вытащить из-под ворот своих раненых, крепостные стрельцы им в этом даже не мешали, потому что помощь раненым и у тех и у других считалась делом святым, и тут же отступили, провожаемые радостными криками от стен.
При той ширине дороги, что не давала никакой возможности развернуть строй в цепь или лаву, осаждённым, несмотря на численное меньшинство, можно было бы и вылазку сделать, чтобы ударить противника в спину. Но на дороге, когда сражающиеся стороны увязнут в сече, часть варягов имела бы возможность спешиться, и пешком, через не слишком глубокие сугробы, зайти во фланги и в тыл. Гостомысл, прикинув варианты, решил не рисковать.
– Очистить ворота! – прозвучала его команда.
Кто-то из дружинников крепостицы принёс княжичу его оброненную сверху металлическую рукавицу. Гостомысл поблагодарил кивком, посмотрел на руку, она оказалась вся в крови – ободрал бревном. Но на такую незначительную рану княжич внимания не обратил, натянул рукавицу и вышел за ворота.
Варяги отступали так спешно, что отступление было похоже на бегство.
– Им разведка сообщила – нам помощь идёт… – прочитал ситуацию сотник Русалко. – Иначе они бы обязательно попытались поджечь нас… А не успели…
– Не слишком ли далеко Войномир руки протягивает… – высказал свою оценку событий Бобрыня. – Не иначе, на Славен метит. Не рано ли ему?..
Гостомысл промолчал, и вспомнил слова волхва Вандала, который советовал ему очень торопиться, чтобы вовремя вернуться, и услышать «заветное слово» отца. Может быть, варяги-русы тоже знают, что он должен будет услышать это «заветное слово»? И именно потому стараются ему помешать? Может быть, не только освобождение своего князя они ставят во главу преследования? Тогда, тем более, следует торопиться…
Где же подмога?..
В самом стольном граде Славене, куда гонец доставил берестяное письмо с резаным руническим сообщением[82], знали о предстоящем приезде Гостомысла, и знали об опасности, которой княжич подвергается в пути. Костёр на сигнальной вышке был замечен вовремя и воспринят правильно. Помощь прибыла в самом деле необычайно скоро, но удивляться этому не приходилось, потому что младший брат княжич Вадимир, после предупреждения отца, держал «под седлом» готовую к выступлению дружину на быстроногих конях. Вадимир сам и прибыл к приграничной крепостице во главе её, чтобы выручить застрявшего в осаде старшего брата.
Время терять Гостомысл не захотел. Сменили в крепостице дружину, оставив новым воям возможность со свежими силами привести ворота в порядок, и, вместе со старой дружиной, быстрым ходом направились к Славену.
Проведя там только короткий остаток ночи, Гостомысл поднялся с первым светом, пробившимся сквозь стекло. В крепости Карела и в самой Бьярме вставали позже. Там лучам света предстояло пробиться сквозь мутные, туго натянутые бычьи пузыри, которые свет всегда пропускали хуже, и людей спозаранку не будили. На удивление княжича, Прилюда поднялась ещё раньше, зная, как много дел предстоит сделать до отъезда мужа. А Вадимир вообще, как оказалось, в эту ночь не стал ложиться, взвалив на себя заботу о снаряжении дружины старшего брата. И хорошо вооружённая сотня стояла, готовая выступить вместе с Гостомыслом в дальний поход. Ещё одна сотня, стрелецкая, во главе всё с тем же Русалко, почти ровесником и другом детских лет Вадимира, приторачивала к сёдлам походные тулы[83] и длинные налучья. Вои, сопровождавшие княжича из ставки отца, получили особую задачу – охранять пленника. Силы для сопровождения посольства были выделены большие, но это было необходимостью, поскольку ехать предстояло через чужие земли, и кое-где предстояло, возможно, пробиваться с боем. Гостомысл уже несколько раз путешествовал по этому пути с дружиной, и знал, что ему предстоит.
В итоге княжичу осталось только семейные дела уладить – познакомить Прилюду с детьми от покойной первой жены; потом поручить её заботам властолюбивой красавицы Велиборы, молодой жены брата Вадимира, дочери освобожденной хозарской рабыни. Велибора собиралась вскоре произвести на свет, как предсказали волхвы, прекрасную дочь; потом еще было необходимо передать самому брату тщательные наставления Буривоя. Велибора давно освоилась в княжеском тереме, и взяла на себя заботы обо всём хозяйстве, что после смерти жены Буривоя осталось без пригляда.
И только после всего этого можно было садиться на коня…
– Не много ли ты мне охраны даёшь? Чать, самому понадобиться может… – осмотрев своё сопровождение, все же засомневался, и сказал Гостомысл брату. – Я с помощью к Годославу ездил, всего четыре сотни брал, а тут с посольством…
– Ляхам всё одно, что войско, что посольство… – сказал Вадимир. – Тебе через их земли тоже ехать, и дружинники, и стрельцы там сгодятся… А я здесь справлюсь… В Русе пока тишина. Русы зимой выступать не любят…
Гостомысл и сам хорошо знал, что самый трудный, хотя и небольшой, участок его дороги лежит через земли ляхов, ливов и пруссов. Там, даже если с одним князем ладишь, другой на его землю войдёт, чтобы пленников захватить. И не знаешь, к кому можешь в руки попасть, не знаешь, на кого следует лук поднимать, а кому протягивать руку для рукопожатия. Без войска через земли ляшские ходить более рискованно, чем через земли варягов-русов. Да и не со всякими ливами договориться можно. С приграничными, вроде бы, давно мирные отношения, торговля, и даже помощь друг другу, а чуть в глубину ливских болот уйдёшь, из каждой чащи дикая ватажка лихих людей выскочить может. Там тоже, как и у ляхов, порядка не любят… Единственно, ближе к владениям бодричей, земли поморян – места спокойные. Поморяне, хотя и ближайшие родственники ляхов, отличаются от них любовью к порядку…
Глава восьмая
Слегка растерянный и расстроенный состоянием, а ещё больше настроением матери, спустился князь-воевода с третьего этажа на второй в свои покои. Зашёл в свои комнаты, вычищенные слугами к его приезду так, что ни одной пылинки на оконных стёклах было не сыскать. Но там, постояв несколько минут без цели у окна, посмотрев некоторое время на площадь и на дворцовую галерею, где раньше часто прогуливалась княгиня Рогнельда, надолго не задержался. И всё в той же задумчивости двинулся к выходу из Дворца.
На узкой боковой лестнице, уже около выхода на первый этаж, ему встретился князь Додон, разговаривающий с кем-то из своих слуг. Додон шагнул навстречу, загораживая проход, и приветливо протянул для рукопожатия свою холёную узкую ладонь, больше привычную к гребню для его длинных волос, чем к рукоятке меча. Естественно, князь-воевода такую руку уважать не мог, хотя вынужден был на рукопожатие ответить.
Приличия в общении соблюдал даже такой человек, как Дражко.
– Я рад, Дражко, поприветствовать тебя персонально… – Додон весь, казалось, светился радостью встречи. По крайней мере, об этом говорила его широкая белозубая улыбка. Однако глаза при этом оставались совершенно холодными и непроницаемыми.
– Здрав будь, Додон… – усы князя-воеводы не пошевелились, как бывало, когда он радовался встрече с кем-то. И сам тон ответа не показался князю тёплым.
– Я вот в дорогу собираюсь. Хочу съездить ко двору Карла Каролинга, удовлетворить своё извечное любопытство. Согласно твоему сообщению, он перебирается на зиму в Саксонию… Это же совсем рядом. Когда ещё мне представится случай! Надо его не упустить… В Византии много разговоров о Карле. Императрица Ирина долго каялась, что не смогла стать его родственницей[84].
– Это проблемы императрицы и всех гадких манер византийского двора. Они эти манеры пытаются всеми миру навязать, и, к сожалению, в каждом государстве находятся такие, кто подражает византийцам…
Слова Дражко напрямую относились к князю Додону, но тот сделал вид, что не понял намёка, и ловко перевёл разговор на другую тему:
– И ещё, говорят, король Карл в большом восторге от тебя и от твоих полководческих талантов! Да и сам ты недавно не упустил момента, чтобы не похвастать этим… – Додон не пожелал остаться в долгу, и ответил уколом на укол.
– Да, он относится ко мне с уважением, как и его дядя и главный полководец франков монсеньор Бернар, с которым мы особенно сдружились. Если будешь принят при дворе, передай от меня поклоны королю и его ворчливому дядюшке, – холодностью тона князь-воевода показал, что не желает продолжения разговора даже ради того, чтобы защитить себя от обвинений в хвастовстве, хотя его хвастовство было только ответом на вопросы Годослава.
– Передам обязательно. Поговаривают, что король возит с собой много женщин для развлечения двора и скрашивания собственного досуга? Никому из них ты привет передать не желаешь?
– Нет, не желаю, – теперь Дражко ответил даже более, чем холодно, почти с раздражением.
– Ах, да, слышал я, что ты время проводил с кем-то ещё… Не из королевской свиты…
Дражко только сердито пошевелил усами, но не ответил ничего. Просто кивнул головой, то ли прощаясь, то ли требуя дорогу уступить, и двинулся дальше к выходу, основательно раздражённый этой встречей. Додон за князем-воеводой на крыльцо не вышел, только спросил вслед:
– Сейчас-то куда спешишь?
– К себе, в загородное имение, – почти не обернувшись, через плечо бросил Дражко.
Читать бесплатно другие книги:
