Тайны уставшего города (сборник) Хруцкий Эдуард

Бдительность — наше оружие.

Я настолько уверовал в этот лозунг, что по сей день с некоторой опаской отношусь ко всяким подразделениям, куда нужно обязательно относить анкету.

Но, как вам ни покажется странным, в обстановке повальной бдительности, доносительства, возведенного в ранг патриотизма, тотальных проверок появлялись аферисты, перед которыми некогда известный корнет Савон выглядел школьником-приготовишкой.

О «бригаде» лжеполковника Павленко я уже писал, о знаменитом послевоенном деле несуществующего трикотажного комбината в Грузии обязательно расскажу, но сегодня я хочу вспомнить о другом.

В основе этой аферы, как ни странно, лежали не деньги, а политика и идеология. Историю эту, чрезвычайно странную, я узнал из двух достаточно солидных источников.

В шестидесятые годы летом мы часто собирались в квартире прекрасного человека и замечательного журналиста Володи Иллеша. Его жена вместе с сыном уезжала на все лето куда-то на Волгу, и прекрасная квартира в центре Москвы переходила в наше распоряжение.

Там собирался своеобразный творческий клуб. Журналисты, писатели, художники, ребята с кинохроники каждый вечер приходили в Володину квартиру.

Там я познакомился со многими интересными людьми. Одним из них, безусловно, был спецкор газеты «Правда» Алексей Коробов. Он был единственным в стране журналистом, награжденным орденом Ленина в финскую войну за боевой подвиг.

Он, как корреспондент, шел с подразделением в атаку, чтобы, если останется жив, отразить свои впечатления на газетной полосе. Под плотным огнем рота залегла. Миной убило командира и политрука. Тогда Леша Коробов поднял людей в атаку, и рота выполнила боевую задачу.

С финской войны Коробов вернулся с орденом на гимнастерке, да еще каким — высшим!

Вот именно этот замечательный человек поведал мне историю великого афериста времен культа личности. А потом Игорь Скорин, знаток криминальной истории, добавил к рассказу Коробова несколько живописных деталей.

Итак, 1938 год. Не самое легкое время в истории нашей страны. Именно тогда в военном отделе газеты «Комсомольская правда» появился невысокий паренек в аккуратной гимнастерке, на которой сиял орден Красного Знамени.

Это сегодня никто не обращает внимания на ордена. А в те годы человек, получивший такое отличие, во всех документах именовался орденоносцем и пользовался огромными привилегиями.

Молодой орденоносец вручил заведующему отделом коллективное письмо от пограничников затерявшейся в горах Памира заставы, в котором они просили помочь сыну их покойного начальника, который во время боя заменил у пулемета погибшего отца, прицельным огнем отсек басмачей от входа в ущелье, был ранен, получил орден. Бойцы просили помочь товарищу Пургину стать комкором, что в переводе на нормальный язык означало «комсомольским корреспондентом».

Зав отделом взял героя границы и повел к главному редактору. Главный прочел письмо, проверил орденскую книжку будущего комкора. Все правильно, печать, подпись самого Михаила Ивановича Калинина.

Ее главный знал хорошо, совсем недавно он получил «Знак Почета». На всякий случай достал свою орденскую книжку и сверил подписи. Все правильно, в книжке героя границы расписался сам «всесоюзный староста».

Потом был вызван зав редакцией. Раньше в газетах человек, занимавший этот пост, был одновременно и завхозом, и кадровиком. Должность эту исполнял молодой, восторженный, бывший комсомольский секретарь из Курска. Он повел орденоносца к себе, помог заполнить анкету и написать автобиографию, полюбовался подписью Калинина и отпустил новоиспеченного сотрудника с миром.

Так в военном отделе появился корреспондент Пургин. Пареньком он оказался толковым. Сначала писал крохотные информации об учениях ОСОВИАХИМа, позже научился сочинять корреспонденции о военном всеобуче, а потом перешел на репортажи с маневров частей Московского военного округа.

Квартиры у него не было, поэтому жил он в редакции. Спал на диване, немудреное хозяйство держал в редакционном шкафу, и это нисколько не угнетало героя-пограничника, даже наоборот, он гордился тем, что не оброс мещанским уютом.

Но наступила ночь, когда самураи «перешли границу у реки». Начались бои на озере Хасан. В «Комсомолке» готовили спецкора на место боевых действий. Сомнений быть не могло. Едет герой боев на Памире Пургин.

Ему предстояло заполнить кучу документов для ПУРа РККА. Без особой охоты взял их Пургин и начал заполнять. А ночью заведующему отделом, который дежурил по редакции, позвонили из секретариата самого Берия, и комиссар госбезопасности третьего ранга сказал:

— Пургина не оформляйте. Это сделаем мы. Он на Хасане будет выполнять спецзадание.

Возможно, году в тридцать третьем журналист попросил бы телефон чекиста, по которому он может сделать контрольный звонок. Но это в тридцать третьем. После наркома Ежова аббревиатура НКВД наводила такой ужас, что люди готовы были выполнить все, что говорил человек, причастный к этому ведомству страха.

На Хасан поехал другой журналист, а Пургин выполнял таинственное задание органов. Когда самураи полетели «под напором стали и огня», Пургин вернулся в редакцию. На его гимнастерке была вторая награда — орден Ленина. Он предъявил восторженному кадровику орденскую книжку с подписью Калинина и печатью президиума Верховного Совета СССР, принял поздравления и опять вернулся на свой диван.

Пургин был человеком скромным, тяготился любопытными поклонницами, прибегающими поглазеть на дважды орденоносца, был приветлив с товарищами, почтителен к начальству, много писал.

Но самураи не унимались. Начались бои на Халхин-Голе. Вполне естественно, что корреспондента Пургина опять начали оформлять на новую войну.

Но только дошло дело до отправки документов в политуправление Рабоче-крестьянской Красной армии, как снова позвонил таинственный комиссар госбезопасности и вновь сообщил, что дважды орденоносца Пургина они сами оформят на театр военных действий, где он вновь будет выполнять особое задание.

Через несколько месяцев генерал Георгий Жуков наголову разгромил японцев, выдвинувшихся в дружественную нам Монголию, и война закончилась.

На этот раз на гимнастерке Пургина был второй орден Ленина. Что началось в редакции — не передать словами. В буфете был организован банкет в честь трижды орденоносца.

Но все знали, что их коллега выполнял таинственные задания самого Лаврентия Павловича Берия, поэтому всем строго-настрого запретили рассказывать кому бы то ни было о редакционном герое.

А триумфатор был, как положено, человеком скромным. Алексей Коробов рассказывал мне, что Пургин долго стеснялся своей боевой славы. Он продолжал писать и работать. Уезжая на задание, надевал на гимнастерку один орден Красного Знамени.

А тут новая война случилась. На этот раз белофинны начали угрожать колыбели революции городу Ленинграду.

Пургин уезжал куда-то на спецзадание, возвращался и снова уезжал. 12 марта 1940 года война закончилась. Орденоносец вернулся в редакцию, но нового ордена на его гимнастерке не было.

— Как же так? — спросил зав отделом.

— Не заслужил.

И все пошло, как всегда. Репортажи, дежурство по отделу, ответы на письма трудящихся.

В тот день зав военным отделом дежурил по редакции. Телетайп передавал Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении званий Героя Советского Союза командирам, политработникам и бойцам, отличившимся в боях с белофиннами.

Дежурный внимательно сверил фамилии пехотинцев, танкистов, летчиков и вдруг увидел фамилию Пургина. Сотрудник газеты стал Героем Советского Союза. Это была сенсация. Внезапно все вспомнили, что этот заслуженный человек уже несколько лет спит на редакционном диване, что у него нет своего угла, что зарплату он получает не очень большую. Было решено выделить квартиру, повысить зарплату, а пока отправить героя в дом отдыха.

Пургин уехал, а в редакции решили поместить его фотографию и поздравления по случаю высокого отличия.

Но, как ни странно, ни одного фото героя обнаружено не было. Поэтому взяли фотографию с анкеты.

Итак, Пургин отдыхает, не догадываясь, что его ждет впереди.

Продолжение этой истории мне поведал Игорь Скорин.

Один из лучших розыскников МУРа, начальник отдела Георгий Тыльнер начинал свой день с просмотра центральных газет. В «Комсомольской правде» он увидел фотографию новоиспеченного Героя. Лицо и фамилия показались ему знакомыми. Он занялся обычной работой, но снимок в газете не давал ему покоя. Тыльнер пошел в архив. И поднял дело пятилетней давности на некоего Пургина, обвиняемого в хищении и торговле орденскими знаками, удостоверениями к ним и подделке печати Верховного Совета СССР.

Фабула дела была проста и незатейлива. Мать Пургина работала ночной уборщицей в помещении Президиума Верховного Совета. Убирая кабинет Калинина, она часто находила на столе подписанные им орденские книжки и знаки. Ставь печать и носи на груди высокое отличие.

Пургина начала потихоньку подворовывать ордена и документы, а ее сын, взяв в долю гравера, изготовившего неотличимую от подлинной печать, продавал их лихим людям.

Через некоторое время мамашу взяли с поличным, гравера тоже, а сын с печатями и тремя орденскими знаками исчез и был объявлен во всесоюзный розыск. Вот почему корреспондент военного отдела Пургин старался никогда не отправлять своих документов в вышестоящие организации.

Тыльнер сообщил о Пургине в НКВД, тем более что дело о хищении орденов из Президиума было передано в свое время им.

Пургина арестовали. Вот тогда-то и выяснилось, как он стал Героем.

Однажды, перед окончанием финской войны, один из работников ПУРа поведал военкору-орденоносцу о том, что Сталин распорядился выделить определенное количество геройских звезд всем родам войск.

А флот ничего не получит, хотя разнарядка есть. Моряки не принимали участия в активных боевых действиях. Они только поддерживали огнем тяжелых корабельных орудий. Поэтому они не смогут использовать отпущенный им лимит.

Гениальная идея родилась в голове Пургина. Из кабинета главного редактора он позвонил по вертушке начальнику наградного отдела Наркомата Военно-морского флота.

Представившись секретарем самого Берия, он сказал, что Лаврентий Павлович лично просит начальника наградного отдела подать документы на присвоение звания Героя их сотруднику Пургину.

Начальник наградного отдела заверил, что выполнит любое указание соратника Иосифа Виссарионовича.

Так Пургин попал в официальный указ.

Он сгинул в подвалах Лубянки. Закончилась карьера великого авантюриста сталинских времен.

По сей день я не могу понять, чего добивался этот человек. Каждое награждение увеличивало риск разоблачения, а он ничего с этого не имел, спал в редакции на диване, получал невысокую зарплату, одевался весьма скромно, не пил. Возможно, став официальным героем, он надеялся сделать карьеру. Но в те времена тотальной проверки это было маловероятно, в конце концов чекисты бы выяснили, за кого хлопотал «товарищ Берия».

Сегодня этим никого не удивишь. На Арбате можно купить любые ордена и документы к ним. В газетах постоянно пишут о генералах-самозванцах. Ранее судимые заседают в Госдуме и вершат наши судьбы.

Когда я вижу их по телевизору, то всегда вспоминаю историю авантюриста из «Комсомольской правды».

Не знал Пургин, что стал отцом-основателем целого клана аферистов новой России. Разница только в том, что они имеют с этого большой навар и за это им ничего не грозит.

«Подозревается в теракте…»

По факту убийства Турова В.К. в архиве сохранилось две папки. На одной стоит штамп ОГПУ и надпись: «О к/р террористической организации». На второй, с грифом МУРа: «Дело об убийстве с целью ограбления г-на Турова В.К.»

Обе эти папки относятся к одной криминальной истории, происшедшей в Дубровском лесу, рядом со станцией Битца Курской железной дороги.

Десятого июня около двенадцати часов на лесной дороге был обнаружен труп Турова В.К., ответственного работника Коммунистической академии, недавно вернувшегося из Берлина.

В столице Германии Туров работал заместителем председателя торговой делегации РСФСР, то есть на должности, приравненной к заместителю наркома внешней торговли.

Одно убийство, два разных дела. Два совершенно противоположных результата работы.

Но прежде чем я начну этот рассказ, мне хочется вернуться в далекий уже 1947 год.

В Москве в те годы было три военноподготовительных училища, так называемые спецшколы. По случаю того что курсанты этих «военных» заведений не принимали воинскую присягу, они относились к гражданскому ведомству и в военных кругах именовались «войсками министерства просвещения».

Принимали в спецшколы после семилетки. Курсанты, вернее, учащиеся носили офицерские кителя, брюки навыпуск и узенькие курсантские погоны. Все мальчишки в послевоенные годы старались попасть в авиационное подготовительное училище. Уж больно хороши были офицерские летные фуражки.

Одним из самых счастливых дней в моей, тогда не очень длинной, жизни было получение свидетельства о семилетнем образовании. Теперь я мог навсегда распрощаться с ненавистной школой и поступать в любой московский техникум. Но я выбрал авиационную спецшколу.

На экзаменах я познакомился с замечательным парнем, курсантом спецшколы Борисом, его тетка была преподавателем математики и здорово помогла мне на экзаменах.

Но недолго носил я завлекательную летную фуражку. Через месяц после начала учебного года случилась знаменитая драка спецов и ремесленников. Военные действия развернулись на улице Горького от здания Моссовета до Центрального телеграфа. Чтобы прекратить побоище, вызвали войска. Милицейские КПЗ были забиты курсантами с артиллерийскими и авиационными погонами.

Училищное начальство решило просто: всех, кто попался, исключить. Я был в числе узников и вылетел из училища. Сдал на склад ОВС красивую, ушитую по мне форму, надел штатскую курточку и пошел в ненавистную школу осваивать восьмой класс.

Моего дружка Борьку тоже исключили. Но совсем за другое. Вместе со старшиной с вещевого склада они «толкали» на Перовском рынке курсантское обмундирование.

Старшина получил срок, а Борьку, как малолетку, просто выгнали. Он поступил в цирковое училище, увлекся акробатикой.

Мы часто встречались на московском Бродвее, и я заметил одно интересное обстоятельство. Центровые воры разговаривали с ним как с равным. Значит, мой бывший однокашник начал, как говорили блатные, «бегать», то бишь воровать.

А потом он попался на квартирной краже и уехал валить древесину для строек социализма, но почему-то по знаменитой 58-й статье.

Только через десять лет я узнал подлинную историю удивительной квартирной кражи.

В то время вся крупная номенклатура селилась в новых домах на улице Горького. Они гордо стояли от Тверского бульвара до Центрального телеграфа. Жить там считалось весьма престижным.

В том самом доме, что стоял на углу улиц Огарева и Горького, в ту пору жила целая рота министров. И, надо сказать, совсем неплохо.

Сынок одного из них, гуляка и картежник, решил «грабануть» родительскую квартиру, так как денег на веселую жизнь катастрофически не хватало. Он сговорился с Борькой, дал ему точный план квартиры со всеми родительскими схронами.

Квартира министра располагалась на предпоследнем этаже. В субботу поздним вечером вся семья отбыла на дачу в Усово. Сынок-гуляка оставил открытыми все окна. Борька по веревке спустился, влез в открытое окно; пользуясь картой быстренько собрал все деньги и ценности, уложил их в портфель министра, стоявший в кабинете. В два заранее приготовленных сынком чемодана уложил норковые и котиковые шубы, чернобурый палантин и прочие дорогие шмотки. Кстати, он прихватил именной пистолет министра.

Подельник поднял чемоданы на крышу, а Борька, помахивая портфелем, спокойно прошел мимо вахтерши, пожелав ей всяческого благополучия.

Одного не знали ни он, ни сын-разбойник. В папашином портфеле, в потайном отделении лежали важные бумаги, связанные с нашей оборонкой.

Делом занялось МГБ. Вышли они на Борьку быстро. Его сдал ювелир, которому он принес пару колец и серьги министерши.

Ночью к нему пришли ребята с Лубянки, нашли портфель, ценности, именной пистолет, а главное, обнаружили бумаги в секретном отделении портфеля.

На Лубянке с Борькой говорил жизнерадостный подполковник, благоухающий «Шипром» и коньяком.

— Значит, так, дружок. Срок ты получишь независимо от того, будешь говорить или нет. Но у тебя есть шанс получить по низшему пределу. Если ты мне поможешь разоблачить группу американских агентов.

— Но я же их не знаю, — загрустил Борька.

— Мы знаем, а это главное. Будешь с нами работать, я тебе гарантирую крепкий ночной сон, хорошее питание и папирос от пуза. А на допросах мы с тобой коньячком побалуемся.

Борька молчал.

— Молчишь? Зря, ты влетел в плохое дело. В шпионское. Тайное похищение госсекретов. А сейчас я тебе оформлю явку с повинной и добровольную выдачу ствола и документов.

— Но я же никого не знаю, — взмолился Борька.

— Дурачок, мы всех знаем. Показания тебе продиктуют, а на очняках скажем, что говорить.

Веселый подполковник не обманул. За полгода следствия Борька ни в чем не нуждался. А когда тройка выносила приговор, учли молодость, раскаяние и помощь следствию и по 58-6 влепили четыре года.

Приговор зачитали в феврале пятьдесят третьего. А через два года Борьку реабилитировали как жертву сталинских репрессий. И он занялся своим любимым делом. Брал квартиры богатых дельцов в Киеве, Одессе, Ереване. Получил еще два срока. Пришел домой после последней «ходки» в девяностом, почитал газеты, взял затыренные документы о реабилитации и стал полноправной жертвой необоснованных репрессий.

Я встретил его однажды в Столешниковом, мы пошли в «Аврору», посидели в кафе на первом этаже. Борька показал мне свои документы. Он получает пенсию и имеет все положенные льготы.

Вот такая история произошла с моим бывшим однокашником, который помог озорному подполковнику сделать из обычной кражи шпионский заговор.

Я вспомнил эту историю, работая в архиве с документами по убийству Турова. Давайте вернемся в то героическое время.

Десятого июня 1927 года на лесной дороге, на полпути от станции Битца до дачного поселка был обнаружен труп гражданина Турова. В связи с тем что он занимал ответственный пост, дело поручили ОГПУ.

Старший следователь Фрайман, недавно переведенный в Москву из Харькова, был человеком амбициозным. Он понял, что в руки ему попало дело, благодаря которому сможет сделать в Москве карьеру.

Двадцать седьмой год для чекистов начался с больших проблем. Зарубежные контрреволюционные организации словно решили взять реванш за несколько блистательных операций, проведенных советской контрразведкой. Их итогом стало уничтожение на территории СССР кутеповской агентуры, захват Бориса Савинкова и уничтожение Сиднея Рейли.

Ранней весной двадцать седьмого группа боевиков Российского общевойскового союза (РОВС) Захарченко-Радкевич чуть не взорвала общежитие ОГПУ в Москве. Чудом удалось предотвратить взрыв здания, где проходил ленинградский партактив.

Десятого мая в Варшаве был убит полпред (по-нынешнему — посол) в Польше Петр Войков.

Так что оперативная обстановка в столице и международные дела подсказывали следователю Фрайману, что за убийством Турова стоит сложившаяся и очень опасная организация боевиков-террористов, осевшая в Москве и Подмосковье.

А пока Фрайман разыскивал нити терзаговора, работать по убийству в Дубровском лесу было поручено Московскому уголовному розыску.

Начальник МУРа Иван Николаевич Николаев распоряжение это встретил без всякой радости. Московским сыскарям и без трупа у станции Битца хватало забот. Но приказ есть приказ, и Николаев вызвал к себе начальника первой бригады Николая Филипповича Осипова.

В кабинете Николаева сидел начальник губугрозыска Савицкий, весьма элегантный и светский человек.

— Николай, — мрачно сказал начальник МУРа, — рядом со станцией Битца труп. Твоей бригаде надо срочно заняться им.

— А труп в полосе отчуждения? — хитро поинтересовался Осипов.

— Нет, в лесу.

— Тогда это дело губугрозыска, — облегченно вздохнул начальник первой бригады.

— Милый Коленька, — Савицкий достал из папки бумагу, — вот постановление губисполкома, по которому часть территории передается в ведение Москвы для строительства дач передовиков производства. — Савицкий сделал паузу. Вздохнул и продолжил: — Я бы с удовольствием взял это дело. Скажу сразу, наши ребята просто расстроились, но этот приятный лес и дачный поселок — ваша зона ответственности.

Савицкий встал. Был он прекрасно одет и больше похож на артиста, чем на начальника сыскной службы огромной губернии.

Пожелав коллегам удачи, он скрылся за дверью.

— Видишь, Николай, — мрачно сказал начальник, — заниматься этим делом придется тебе.

В Дубровский лес Осипов приехал вместе со своим заместителем Георгием Федоровичем Тыльнером и группой лучших сотрудников. Они еще раз внимательно осмотрели место происшествия, но ничего нового не нашли.

Надо сказать, что Осипов и Тыльнер считались лучшими криминалистами московской милиции. В городе они были так же популярны, как знаменитые артисты. Московские газеты уделяли им столько же внимания, сколько опереточной примадонне Татьяне Бах.

Постепенно Осипов и Тыльнер стали восстанавливать подробности убийства. В тот роковой день Туров выехал на дачу поездом, уходящим с Курского вокзала в 17.45, через час паровичок доставил его на станцию Битца, и он пошел лесной тропинкой к даче. Через некоторое время местные жители услышали выстрелы и нашли труп Турова.

Судебный медик извлек из тела три пули, и эксперты определили, что стреляли в покойного из двух разных наганов. Образцов пуль в только создаваемой в МУРе баллистической картотеке не было.

— Поздравляю, Георгий, — сказал Осипов, — били из двух стволов, стало быть, объявилась новая банда. Теперь слушайте, что нам известно из свидетельских показаний.

В 16.30 Туров вместе со своим коллегой покупал продукты. Вот приблизительный перечень. Складывал он все это в заплечную немецкую сумку. На месте ее не обнаружили.

Теперь, как был одет Туров. Учтите, что он много лет проработал за границей. Пальто коверкотовое песочного цвета, пиджак из коричневого материала «твид», двухцветные туфли «шимми», на руке золотые часы «Лонжин» на золотом браслете. — Что бы вы сделали, встретив в лесу такого господина?

— Ограбил, — не задумываясь, ответил Тыльнер.

— Правильно. С трупа сняли простреленное пальто и пиджак, сняли часы и ботинки, забрали сумку. Жена покойного подробно описала вещи, поэтому, если найдем что-нибудь, особенно часики, что в наше время большая редкость, то и выйдем на разбойников. Вы этим займитесь, а я съезжу в ГПУ.

Следователь Фрайман принял Осипова весьма любезно. Слава знаменитого московского опера докатилась и до Харькова.

— Дорогой Николай Филиппович, я искренне рад, что именно вы занимаетесь этим делом. Но оно все-таки не по вашему профилю. Здесь явный теракт. Если бы все знали, какое осиное гнездо обнаружили мы в соседних дачах, вы бы за голову схватились. Три бывших офицера, присяжные поверенные, царские чиновники. Я арестовал целую группу, двенадцать человек, и думаю, что это только начало.

— А мне кажется, что это убийство с целью ограбления, — сказал Осипов.

— Николай Филиппович, это они следы заметали, чтобы пустить нас по ложному следу. Если бы вы знали, как коварно и изощренно действуют наймиты мирового капитала.

И Фрайман прочитал целую лекцию о коварстве вражеского подполья.

Расстались полюбовно, договорившись, что люди Осипова отрабатывают уголовную версию и в политику не лезут.

Песочное коверкотовое пальто со штопкой пулевых отверстий и застиранными пятнами крови всплыло первым. Тыльнеру позвонил субинспектор угрозыска Курского вокзала и сообщил, что задержан человек в похожем пальто.

Тыльнер немедленно выехал на вокзал.

Задержанный оказался весьма почтенным гражданином, старшим экономистом республиканского Кожтреста. Он купил это пальто по дешевке в лавке комиссионной торговли в Царицыно.

Жена убитого пальто опознала.

Тем же днем Тыльнер с двумя агентами (в те годы агент угрозыска — первая оперативная должность, а тех, что мы теперь называем агентами, именовали сексотами, то есть секретными сотрудниками) приехал в Царицыно.

Хозяин комиссионной лавки начал обычную волынку, что ничего не видел и ничего не помнит.

Тыльнер поручил побеседовать с ним агенту второго разряда Тихонину, бывшему цирковому борцу Синяя Маска.

Общение со специалистом французской борьбы стремительно восстановило память хозяина. Он поведал, что пальто принесла ему Лидка Ковалева, проживающая на станции Перерва.

Тыльнер немедленно выехал в Перерву, телефонировав Осипову, чтобы тот слал подкрепление.

В доме Лидки нашли наган и заграничный заплечный мешок со следами пуль.

В доме устроили засаду, которая ничего не дала. Но один из секретных сотрудников сообщил, что видел у налетчика Измайлова золотые часы «Лонжин» на золотом браслете в виде ремешка.

Отрабатывая связи Измайлова, Тыльнер вышел на хорошо вооруженную и мобильную банду.

По показаниям секретного сотрудника, Турова «накололи» в вагоне поезда Измайлов и Куликов, они же убили его и ограбили.

Измайлова брали в ресторане Курского вокзала. Операция была подготовлена безукоризненно, но вмешалась, как говорят оперативники, непредвиденная случайность.

В ресторан вошел сотрудник губугрозыска, которого Измайлов знал в лицо. Бандит открыл огонь, но был ранен в перестрелке.

На допросах он молчал, в тюремной больнице доверился сексоту Осипова и передал с ним записку.

Ночью рядом со станцией Никольская Нижегородской железной дороги в домике объездчика с боем были взяты два бандита, Куликов и Корчагин.

На допросах Корчагин сдал остальных подельников.

Банда Измайлова начала свою кровавую работу в Подмосковье с января 1927 года. Они держали в постоянном страхе местных жителей и дачников. За шесть месяцев банда Измайлова совершила несколько убийств и вооруженные налеты на поселки Александровское, Фергальшальское, Павловское, совхоз «Загорье», железнодорожные станции.

Начав дело об убийстве гражданина Турова, бригада Осипова ликвидировала одну из страшных банд, действовавших в Московской губернии.

Дело Турова было передано в суд.

Осипов встретился с Фрайманом. Тот искренне поблагодарил работников МУРа и поделился радостью, что, начав расследование по убийству Турова, ему удалось выйти на конспиративную квартиру белоэмигрантской организации на станции Салтыковка.

В 1980 году по этой замечательной истории поставят телевизионный фильм.

Дело курировал председатель ОГПУ Вячеслав Рудольфович Менжинский. Всех, кого замели случайно, естественно отпустили. Тогда время было такое. Ну а с белогвардейской агентурой разобрались по всей строгости революционной законности.

Тем не менее бдительный Фрайман решил поработать с арестованными бандитами и выяснить, кто подбил их на совершение теракта против ответственного сотрудника.

Осипов с некоторой иронией отнесся к следственной инициативе Фраймана.

— Товарищ Осипов, — ответил молодой следователь, — вы слишком закопались в уголовщине и перестали правильно оценивать политическую обстановку.

Через десять лет Осипов наверняка вспомнит этот разговор.

Мы живем в странное время. Если в те далекие годы чекисты из некоторых уголовных дел выстраивали политические заговоры и попытки терактов, то нынче все наоборот.

Как только попадается крупный жулик, он немедленно начинает кричать, что его преследуют исключительно по политическим мотивам. В такое уж время мы живем. Мы много обращаем внимания на то, что было, на то, как спецслужбы фабриковали дела, делали из уголовников террористов, и забываем, что уже много лет подряд продажные чиновники разворовывают страну, продажные политики торгуют государственными секретами. А где же наши спецслужбы?

Но если мы проследим историю наших карательных органов начиная с семнадцатого года, то увидим, что они добросовестно выполняли задания политического руководства.

Так было, так есть и так будет.