В ожидании Догго Миллз Марк
– Колумбийский, – объявила она, вернувшись с кофе.
– Кто, как не колумбийцы, лучше разбирается в наркотиках?
Ляпнув, я сначала испугался, что перегнул палку, но Эдит улыбнулась:
– Еще бы. Мне следовало сказать раньше: у нас есть и кола… Обычная и диетическая.
Сразу видно, девочка догоняет.
С Ральфом Айткеном я знаком не был, но мельком видел его пару лет назад на устроенной каким-то агентством рождественской вечеринке. Трудно было не обратить на него внимания, и совсем не потому, что он возвышался над толпой. Айткен, как и я, едва дотягивал до шести футов. Но в нем чувствовалась какая-то ошеломляющая добродушная сила, зовущая с ним потягаться (и в то же время грозящая раздавить, если вы только посмеете). Он подмял под себя весь рынок дружеского похлопывания по спинам и не потерпел бы иных претендентов на трон. Коротко подстриженные седые волосы, устойчивый загар плюс джинсы, слишком тесные для обладающего чувством собственного достоинства шестидесятилетнего мужчины. А налет эстуарного английского намекал, что человек добился всего сам.
«Индология» являлась третьим агентством, которое основал Айткен, и продажа первых двух сделала его богатым человеком, вероятно, настолько богатым, что он мог бы отойти от дел. И еще я знал, что мне нужно было, чтобы он предложил мне работу, и я готов был преклонить колени у его алтаря. Второй мужчина за большим овальным столом в конференц-зале был в пиджаке – верный признак того, что не он здесь возглавлял творческую команду.
– Тристан Хейг, – представился он, чуть привстав со стула, чтобы пожать мне руку.
Этот человек был красив от природы, без всяких усилий со своей стороны и, судя по улыбке, сознавал это. Тристан произнес свое имя так, словно полагал, будто я должен узнать его. Я понял намек. И у меня в голове словно прозвенел звоночек.
– Тристан – наш технический директор, – объяснил Ральф. – Пришел к нам несколько месяцев назад из «Кампании». – «Кампания» была отраслевым журналом, смесью новостей и пикантных слухов, который я почти не читал. Но что-то все-таки отложилось. Тристан Хейг… глубокомысленные суждения с налетом иронии и легкого самодовольства.
– Тот самый Тристан Хейг? – произнес я.
Это доставило ему огромное удовольствие, и его губы сложились в победную улыбку.
– Браконьер становится егерем.
– Или, если угодно, егерь браконьером, – добавил Ральф.
В общем, он был прекрасным слушателем собственных острот. Но в то же время боссом, и мы с Тристаном, на мгновение объединенные своей подчиненностью, благожелательно похихикали. Англия есть Англия – мы беседовали о ненастной погоде, когда появилась Эдит с кофе. Я заметил на подносе четыре чашки. Четвертая оказалась для нее самой, и она устроилась с ней справа от Ральфа. И пришла не для того, чтобы вести протокол встречи, поскольку не захватила с собой блокнот.
– Я пригласил Эдит поучаствовать, – бросил Ральф. – Надеюсь, вы не возражаете?
– Разумеется, нет.
– Вы поймете почему. – Ральф не стал распространяться дальше, а оперся локтями о стол, сцепил пальцы и произнес: – Ну-ка, расскажите нам о Толстом Треве.
Я не кривил душой: мне нравится Толстый Трев, но я устал от того, что у меня постоянно что-то о нем выпытывают, возможно, потому что сознаю: если бы сбрендил я, а он оказался на моем месте, его бы обо мне не расспрашивали. Толстый Трев – легенда. Личность больше, чем жизнь, а на меня смотрят, как на его безмолвного партнера, комедийного простофилю, Стэна Лорела при Оливере Харди. Я-то знал, что правда иная: Трев был моим резонатором, оселком, на котором я оттачивал свои идеи. Но людям не нравится, если покушаются на миф, и я научился говорить то, что хотели услышать другие: я – надежный ремесленник, воплощающий в нечто смутно презентабельное потоки безрассудств, порождаемые его ветреным гением.
– Только оставьте при себе свою скромность, – добавил Ральф.
Его слова застали меня врасплох.
– Простите?
– Ральф имеет в виду вот что, – подхватил Тристан. – Мы порасспрашивали тех, кто в курсе дела. Получается, Толстый Трев хорошо навострился использовать ваши идеи в своих целях.
Я не вполне понимал, зачем там находился. Эти люди со мной связались, пригласили прийти на собеседование. Я захватил мою «книгу» – папку с образцами своих работ, но они не проявили к ней ни малейшего интереса. Следующие десять минут рассказывали о себе и об «Индологии»: чего достигли, чего собирались достичь и как планировали этого добиться. В основном говорил Тристан, приправляя речь доводящими до белого каления фразочками, вроде «намывать креативное золото», «бороться за рынок», «переворачивать привычные метафоры с ног на голову», но превзошел самого себя, когда вдруг заявил: «Мы идем зигом, когда все остальные следуют загом».
«Думай о работе, – твердил я себе. – Только не смейся. Ешь его глазами и глубокомысленно кивай».
У них либо было хобби похвастаться и похвалиться перед любым, кто готов их слушать, либо они подобным образом зарабатывали передо мной авторитет. Наконец Ральф пододвинул мне через стол папку, и у меня екнуло сердце.
– Готовится запуск продукта – средства для полоскания рта, от наших друзей, компании «KP&G». Маркетинговый анализ ясно показал, что, если речь заходит о средстве для полоскания рта, люди настроены употреблять нечто менее медикаментозное. У публики достаточно лекарств от болезней десен и зубного камня, и она открыта новому подходу. Задание таково: броский плакат для рекламной кампании в масштабе страны. Разработчики назвали свой продукт «Со свистом!», – добавил Тристан. – Обратите внимание на этого выскочку – знак восклицания.
Это был старый трюк, я уже попадался на такой. Работа – приманка, на которую хотят выудить свежие идеи. Разозлившись, что напрасно тащился через весь город, я решил молчать. Но те несколько черно-белых снимков, которые положили передо мной, произвели, к моей досаде, впечатление. На них была изображена обнимающаяся пара. Но ничего похожего на знаменитый манерный поцелуй Анри Картье-Брессона. Фотографии были пикантнее, словно мужчина и женщина готовились слиться в страстном порыве или прямо на наших глазах занимались любовью. Поцелуи отличались друг от друга – на одном женщина уверенно, напористо сжимала в ладонях лицо партнера, – но все объединял слоган: «Обними жизнь».
– Неплохо, – похвалил я.
– Но?
– Никаких «но».
– Вообще никаких? – удивился Тристан и посмотрел на Ральфа, а тот повернулся к Эдит. Та не сводила с меня пристального взгляда. И тут до меня дошло. Это ее фотографии, и потому она присутствует на нашей встрече.
– Не верю. Что-то все-таки есть неправильное.
Эдит была права, и я снова проглядел материалы.
– Не хватает импульса.
– Импульса? – хором переспросили меня.
Я давал себе слово молчать, но не сдержался:
– Фотографии прекрасные, но недостаточно напряжения между изображением и слоганом. Такое впечатление, что они из одного источника.
– И что в этом плохого?
– Марсель Дюшан повесил в художественной галерее писсуар и назвал «Фонтан». Смог бы он добиться того же эффекта, если бы на табличке значилось «Писсуар»?
Ральф улыбнулся:
– Продолжайте.
Нет уж, подумал я, больше «на халяву» вы от меня ничего не получите.
– Это все. – Я вспомнил себя на месте Эдит, как в начале карьеры, выставляя свои творения напоказ, с ужасом ждал разноса. И теперь демонстративно повернулся к ней: – Хорошая работа.
Эдит благодарно кивнула, но как-то неубедительно – чувствовалось, что она упала духом. Ральф захотел поговорить со мной наедине. Тристан поднялся с неохотой, удивился, что его попросили уйти, но они с Эдит все-таки оставили нас одних. Ральф дождался, когда за ними закроется дверь, и начал:
– Вы правы, даже если им кажется, что это не так. – Он откинулся на спинку стула и улыбнулся. – Марсель Дюшан… Мне понравилось. Жаль, что это сказал не я.
– Ничего, вы еще это скажете.
Он рассмеялся:
– Почему мы с вами до сих пор вместе не работали?
– Я был вам не по карману.
Ральф расхохотался.
– А почему вы думаете, что сейчас вы мне по карману?
– Заметил во дворе «Бентли» с персонифицированным номером.
Странно, обычно я так не разговаривал. Это было в манере Толстого Трева, а я стоял при нем и застенчиво хлопал глазами. Я не знал, как долго мне удастся изображать Трева, но, к счастью, делать этого не пришлось. Ральф шлепнул ладонями по столу и объявил:
– Предложение таково: восемьдесят тысяч базовая зарплата плюс премии. Медицинская страховка и корпоративная пенсионная программа, хотя вот с ней я бы лично не связывался. Мерзавцы из Сити найдут способ, как обмануть вас, когда вы уйдете с работы.
Я был потрясен – совершенно не разобрался в ситуации. Предложение оказалось щедрым, мне случалось принимать гораздо более скромные.
– Будете работать с Эдит, ставить ее на ноги, дрессировать. Она новичок, молоко на губах не обсохло, но быстрая, как гончая. Чтобы себя показать, ей нужен рядом человек с опытом. Как считаете – справитесь натаскать ее для больших дел?
Предложение было заманчивым. Оставался единственный вопрос:
– Какова ваша политика в отношении домашних животных на работе?
– Можете быть спокойны. Сюда животных не приводят.
– Дело в том, что у меня есть собака, и я не могу оставлять ее дома.
У Ральфа была привычка проводить пальцами по волосам, словно проверяя, на месте ли они, что удивительно для человека его возраста.
– Это ваше условие?
Я виновато пожал плечами.
– Простите.
– Какая собака?
– Трудно сказать.
– Большая, маленькая, средняя?
– Маленькая.
– Приучена к горшку? Не загадит мне весь офис?
– Нет.
Ральф из-за стола встал и протянул мне руку:
– Тристан меня убьет, ну да черт с ним.
Глава шестая
Забавнейшая история – одна из самых смешных в моей жизни. Полли тогда была рядом со мной. Плечом к плечу, и наши лыжи зарывались в снег перпендикулярно убегающему вниз леденящему кровь склону. Он назывался Тортен – спуск под уклон в сорок пять градусов в долину Верьбье. Мы не собирались скатываться по нему на лыжах, но опоздали на последний фуникулер и никак иначе не могли добраться до Ненды, где снимали квартиру. С вершины лыжня ныряла так круто, что замирало сердце. Сколько ни ждешь, что она наконец выровняется, лишь видишь, как растут покрытые снегом поджидающие тебя у подножия бугры размером с «Фольксваген-Жук». Только это был не снег, а лед. Снег там не выпадал уже несколько недель.
Клара каталась на лыжах намного лучше любого из нашей компашки. Я же лыжник никакой. Всегда был таким. Лишь чуть отставала от сестры Полли, а ее парень, огромный, неповоротливый, высоченный южноафриканец, которого звали Джанни, оказался почти таким же плохим лыжником, как я. Еще одна пара – Мартен и Миранда – являлись опытными спортсменами. Но это не имело значения, Тортен нас всех уравнял. Мы перевалили через край спуска и, шлепнувшись один за другим, кружась, заскользили во все стороны по льду. С трудом заняв исходную позицию, встали и уставились вниз на лыжню. Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни я так боялся.
Первой тронулась Клара, виляя, объезжала чудовищные бугры, Мартен и Миранда пытались не отставать и следовать за ней по пятам. А Полли притормаживала, очень мило беспокоясь за Джанни и меня. Но Джанни был не тем человеком, которого можно заподозрить, что ему нравится, когда о нем мило беспокоятся женщины. Огромный бур из охотников-кочевников, он все сильнее раздражался и просто закипел, глядя, как я решительно сражаюсь со склоном. Сославшись на то, что у него сводит икры, приземлился на задницу и, велев нам ехать дальше, сказал, что догонит.
Спустившись немного с горы, Полли остановилась передо мной.
– Думаю, надо его подождать.
Сгущались сумерки, и Джанни теперь казался темным пятном на склоне. Полли помахала рукой, бур не ответил. Опираясь на палки, заставил себя подняться и заорал нам со своим тяжелым южноафриканским акцентом:
– Дух непобедим, без страха в атаку, грудью вперед и не теряй веры!
Секундой позже он пронесся мимо нас, на невероятной скорости взмыл в воздух, но летел вниз головой и задом наперед. И прежде чем врезаться лбом в бугор, еще успел выругаться:
– Черт!
Позднее мы сумели убедить его посмеяться над происшествием, а теперь смеялись с Полли в ресторане.
– Боже, бедный Джанни, – хохотала она. – Я думаю, его эго сильно пострадало.
Мы оба находились в хорошем настроении. После месяца в глухомани Полли с радостью окунулась в гостеприимное кипение городской жизни. Мы успели отпраздновать мою новую работу и еще у меня дома уговорили бутылку шампанского. Остальное я надеялся прикончить позднее. Полли приняла предложение переночевать в моей квартире, и теперь ее рюкзачок валялся у меня на кровати. То есть у нее на кровати. Я же переселялся на диван и недвусмысленно заявил об этом. Догго придется подыскать другое место для ночлега, например, идиотски дорогую собачью корзину, какую ему купила Клара и на которую с тех пор, как она исчезла, он ни разу не посмотрел.
В разговоре неизбежно всплыла Клара, хотя не раньше, чем мы покончили с едой. Интуиция подсказывала Полли, что ее сестра на Бали. Я понимал почему. Бали всегда завораживал Клару. До того как уверовать в ангелов, она приобщалась к буддизму, а остров Бали сплошь застроен буддистскими храмами. Интересно, как в подобном месте чувствует себя ее ангел-хранитель? Прижился ли там Камаэль или пребывает в дурном расположении духа? И вообще, есть ли место ангелам в буддизме? Я отметил, что надо будет изучить данный вопрос в Интернете.
Еще одна причина, почему Клара могла выбрать Бали – там обосновались целые колонии всяких творческих личностей. Дома она постоянно общалась с художниками, горшечниками, резчиками по камню, серебряных дел мастерами. Подрабатывала на телевидении в качестве стилиста-фрилансера рекламных роликов – так мы и познакомились. Но работа не удовлетворяла ее творческого начала – Клара постоянно делала наброски, рисовала, придумывала украшения и одежду. Я втайне надеялся, что она отзывалась на какой-то внутренний порыв, потому что это объяснило бы ее поведение, когда она бросила меня. Но когда упомянул об этом Полли, та лишь усмехнулась:
– Она просто взбалмошная. Всегда была такой, даже в детстве. Взбалмошной и эгоцентричной.
– Неужели?
– Безусловно. Кто еще мог бы сорваться неизвестно куда, никому не сказав ни слова? Вести себя так – инфантильно. – Полли помахала рукой. – Смотри на меня, смотри… а вот и не сможешь, потому что я улетаю и не скажу куда.
Я знал, что Полли и Клара ссорились – какие братья и сестры обходятся без этого? Но не подозревал, что Полли так низко ценила свою старшую сестру.
– Честно говоря, Дэн, я удивляюсь, что ты так долго терпел. Ты очень чуткий.
– Или слабый.
– Нет, ты не слабый.
Клара написала мне, что Полли благоговеет передо мной. Тогда я не обратил на ее фразу внимания, посчитав нелепой. Однако по блеску карих глаз Полли догадался, что Клара недалека от истины. «Нельзя, – сказал я себе. – Не имеешь права».
– А какой я?
– Ты веселый. Всегда смешишь меня.
– А еще?
– Ну, хватит о тебе. – Полли потянулась за бокалом с вином. – Расскажи лучше обо мне.
Я сделал все возможное, чтобы ничего не случилось: расстелил на диване свой спальный мешок, завел и поставил для Полли в спальню будильник. Предложил первой воспользоваться ванной. А она, почистив зубы, стала разыгрывать спектакль.
– Если я лягу и ты ляжешь, мне придется немного подождать и только потом тащиться через гостиную и приглашать тебя к себе. В этом нет ничего плохого – я хочу сказать, если не захочешь прийти. Но вдруг захочешь, и мы потеряем драгоценное время, ведь мне рано утром вставать…
Она стояла передо мной – привлекательная и кокетливая, в белой футболке.
– Клара сказала, что убьет меня, если я с тобой пересплю.
– Ты ей поверил?
– Надеюсь, она выразилась образно.
– Клара не узнает. – Полли подняла руку и согнула большой палец и мизинец, чтобы они, коснувшись подушечками, образовали круг. – Слово брауни.[2]
– Какая из тебя брауни?
– А я была, правда не очень хорошей.
– Очень плохой, испорченной маленькой брауни.
Полли улыбнулась и шагнула ко мне.
– Скажем так: если этого не случится сейчас, то не случится никогда. – Она взяла меня за руку. – Переживешь? Что касается меня, я не уверена.
Если из двух сестер Клара была с претензией на художественность, то Полли представляла собой тип спортсменки. Когда была совсем юной, играла в хоккей за Гемпшир. Не знаю, чего я ожидал, наверное, чего-нибудь спортивного, энергичного. Я сильно ошибался. В постели Полли напоминала жидкость, неспешную, словно патока. Приходилось делать над собой усилие, чтобы не утонуть в ней. Если это месть, то более сладостной мести я не испытывал. А о сравнении не было и речи. Полли совершенно не походила на Клару и была в полном ладу с собой.
– И она убежала от такого? Ненормальная. – Полли лизнула мою влажную шею и прошептала на ухо: – Я чувствую себя кошкой, добравшейся до сметаны.
– Это я-то сметана?
Полли была на мне, а я все еще в ней. Когда она рассмеялась, и я почувствовал себя так же.
Это выглядело пародией на собачье дерьмо – завиток с приподнятым заостренным концом походил на пластмассовую кучку, какие продают в магазинах шутих. Когда я встал заварить нам утром чай, она поджидала меня у выхода из спальни. В просачивающемся сквозь жалюзи полумраке я различил свернувшегося на диване Догго. И ни на секунду не усомнился, что он притворяется, будто спит.
– Сообщение принято, – пробормотал я, обходя кучку.
Никакой реакции. Пес даже ухом не повел. А он хорош. Ему явно полагался «Оскар» за лучшее исполнение роли спящей собаки.
Глава седьмая
Это был мой первый рабочий день, и когда мы петляли по улочкам Сохо, в моей походке ощущалась особенная пружинистость. Догго, казалось, почувствовал мое настроение и радостно скакал рядом.
– Стой! – скомандовал я, перед тем как перейти Бродуик-стрит. Пес и не подумал остановиться и продолжал идти вперед, пока не натянулся поводок. – Помнишь, о чем мы говорили? Правая, левая, снова правая. – Догго посмотрел на меня так, словно я сошел с ума. Я присел возле него и стал показывать пальцем. – Правая, левая, опять правая.
– Господи, как трогательно!
К нам по тротуару шли на высоких каблуках две пышнотелые девицы.
– Что именно? – спросила одна из подружек. – То, что сгорбленный малый треплется со скрюченной собакой?
Их язвительный смех проплыл мимо и затих где-то на Уордор-стрит.
– Не обращай внимания, – попросил я Догго. – Знаешь, как таких называют? – Я прикусил язык, решив, что не должен учить пса нехорошим словам.
Утром состоялись представления. Сначала прошло собрание в конференц-зале, на нем присутствовали все сотрудники компании. Ральф сказал речь, а я неловко улыбался. Потом все снова занялись работой. Вторая фаза включала обход людей в сопровождении Тристана и Эдит (и, конечно, не без Догго, который шествовал так, словно всю эту канитель затеяли ради него, а он пока не решил, одобрить ли своих новых коллег или нет).
Маргарет в бухгалтерии оказала нам холодный прием.
– У нее кошка, – объяснил Тристан.
– И что из того? – не поняла Эдит.
– Теперь у нее возник вопрос: почему она тоже не может приносить ее на работу? – Его тон не оставлял сомнений, что он пока не знает, как относиться к проблеме Догго.
Кабинеты «Индологии» занимали две стороны двора. Скатная крыша имела световые люки, на полу голые доски, вся мебель в подчеркнуто минималистском стиле. Эффект получался успокаивающим, и вместе с тем создавалась атмосфера энергичной деловой активности. Оставалось много свободного места.
– Большой потенциал для роста, – заметил Тристан. – Мы ведь все стремимся к росту. – Ральф поднаторел в профессии еще в семидесятые годы двадцатого века и не слишком жаловал современную открытую офисную планировку. Все ответственные сотрудники агентства и дизайнеры имели отдельные кабинеты. Тристан одобрял это. – Когда охмуряешь клиента, лучше, чтобы никто не подслушивал, какую чушь ты несешь.
Рекламной кампанией лосьона «Со свистом!» руководил Патрик Стаббс. Он был моего возраста, может, на год-другой постарше. Патрик был худощав и отличался приятной ученой внешностью. Я заметил у него на столе фотографию блондина с впалыми щеками, который был явно моложе его.
– В «KP&G» к нам хорошо относятся, – заметил Патрик. – Если сумеем справиться с кампанией, наверное, подкинут что-нибудь еще. Но это уже, видимо, достанется вам двоим. – Он имел в виду нас с Эдит и при этом насмешливо подмигнул, что должно было означать: «без обид».
– Беремся, мы готовы, – заявила Эдит.
– Возьмутся все! – воскликнул Тристан. – Надо навалиться разом.
Его слова уязвили Эдит, это был незаслуженный упрек. Все понимали, что время поджимало, и каждый зависел от результатов.
– Поделимся со всеми, – сказал я. – Так?
– Да, конечно, – кивнула Эдит.
Творческий отдел занимал несколько комнат, которые, как часто бывает в дизайнерских бюро, выходили в большое игровое помещение. Там, разумеется, присутствовал бильярд, настольный футбол, мишень для метания дротиков и еще пара игр, то есть все, что «креативщики» требуют у «чинуш», и со временем сумели их убедить, что без игр не бывает полета фантазии. Мне лично нравится сыграть партейку в бильярд – особенно в рабочее время, когда за это еще капают деньги. Однако должен признаться, ни одна светлая мысль не пришла мне в голову, когда я выстраивал шары или прицеливался кием. Они обычно скребутся в затылок, если я стою в очереди в супермаркете, еду на велосипеде в четверг с футбола под эстакадой Уэстуэй или разгружаю посудомоечную машину. Неизвестно, где и когда посетит муза, – так уж со мной повелось.
– Играете в пул? – спросил Тристан.
Я не дурак – знал, что ответить.
– Самые блестящие идеи приходят ко мне, когда я гоняю шары.
– А Эдит не играет.
– Играет, – возразил я. – Только пока не знает об этом.
В бюро работали еще две дизайнерские команды. Я бывал на их месте и понимал, что они думают. Несмотря на улыбки и теплые слова, никому не нравится появление новоголица, тем более двух. Как ни крути, мы враги, потенциальные конкуренты.
– Я оценил вашу рекламу легко намазывающегося сливочного масла.
Это сказал некто Сет, и я подумал, что его комплимент неискренен. Особенно когда он процитировал мой слоган: «Хорошо идет!» Не самое удачное из моих творений, хотя лучше, чем то, что тогда предложил Толстый Трев: «Вы не ощутите на вкус те двадцать пять процентов растительного масла, от которого эта гнусная субстанция становится легконамазываемой».
Сет работал в связке с Миган, австралийской оформительницей, высокой, шумной женщиной с растрепанными волосами.
– Здорово, что вы с нами, ребята. Как зовут этого прихлебателя?
– Догго. Только это временное имя.
– Кто он?
– Не знаю.
– Разве не написано в его родословной? – спросил Коннор, небритый ирландец с прилизанными волосами. И внезапно был награжден яростным взглядом пса. – Он что, понимает по-английски?
– Тоже мне, загнул, – усмехнулся его партнер-оформитель Клайв. – Хотя если видит перед собой ирландского пустобреха, то сразу понимает, что это пустобрех.
По первому впечатлению я расставил своих новых коллег так: во главе, на самом верху стоял Клайв, за ним Миган, дальше Сет, и последнее место занимал Коннор. Но Миган почти сразу опустилась на две ступеньки вниз, поинтересовавшись:
– А с какой стати у нас на работе должна присутствовать собака?
– Это было условие, на котором Дэниел согласился подписать с нами контракт. – Тристан послал мне взгляд: «Объясняйся сам». – Его требование было вполне законным. Он же не знал. И никто не знал.
– Это был пес моей девушки.
Прошедшее время плюс намек, что моя девушка больше не в состоянии ухаживать за собакой, повергли коллег в задумчивость – все начали гадать, уж не случилось ли с ней чего-нибудь трагического: тяжелая болезнь, например, или автомобильная авария. Однако спросить никто не решился.
Догго остался доволен своим новым кабинетом. Кто-то установил здесь длинный кожаный диван – мебель как раз для него. Пес опробовал его и одобрил. Комната выходила окнами во двор и была вполне просторной для двух столов и разделяющего их дивана Догго. Прекрасное место. Я уже предвкушал, как с удовольствием и плодотворно стану трудиться здесь. Эдит не слишком уверенно устраивала себе рабочий уголок в дальнем конце. Я напомнил себе, какой для нее большой шаг переместиться из-за стола в приемной за стол на самых задворках заведения. Эдит пока не ощущала, что имеет на это право, и до сих пор молчала – сомневалась, признают ли дизайнеры своей бывшую секретаршу. Ответ простой: не признают, пока она не завоюет репутацию какой-нибудь качественной работой, которая из-за их бездействия будет представлять для них опасность.
– Не берите их в голову, – сказал я, когда мы остались одни.
– Я и не беру. – Эдит пренебрежительно пожала плечами.
– Неужели? Не существует понятия «счастливая семья», особенно в маленьких компаниях вроде вашей.
Плечи Эдит опустились, и вся ее бравада улетучилась.
– Господи! – выдохнула она. – Это же должен быть самый счастливый день в моей профессиональной карьере. Мама позвонила утром вся в слезах – слезах радости. Она даже нашла вас в «Гугле».
– Меня-то за какие грехи?
– Не представляю, как мы будем сотрудничать. Как вы работаете? Что делали с Толстым Тревом?
– Главным образом перебрасывались клочками бумаги. Но наши столы стояли гораздо ближе друг к другу. Можно сходить раздобыть резинки и сделать рогатки.
– Согласна, вы действительно очень далеко.
– Это легко поправимо.
Через час мы преобразили кабинет. Теперь столы стояли почти бок о бок, оба напротив выходящих во двор окон. Диван вместе с Догго переехал на освобожденное столом место. Казалось бы, незначительные преобразования, но их совершили мы и теперь владели этим местом. Я запечатлел момент для потомства камерой телефона.
– Что теперь? – спросила Эдит.
– Разумеется, ленч. Плачу я.
Ресторан на Лексингтон-стрит я знал – мрачноватый, если не удастся занять один из четырех столиков на заднем дворе размером с почтовую марку, что нам и посчастливилось сделать.
Эдит попросила называть ее Эди и хотела поговорить о работе. Я тоже, но в другом аспекте – выведать подноготную «Индологии», узнать ее подводные камни, кто с кем дружит, кто с кем конкурирует, слухи, правду, полуправду. И с моей стороны это была не просто жажда сенсаций. Трудно давшийся опыт подсказывал, что подобные знания очень полезны, когда в новой организации приходится ступать на тропу последнего оплота обороны.
Проработав почти год в приемной, Эди превратилась в кладезь того, о чем шептались в коридоре. Я выяснил много интересного (и не в последнюю очередь, что Эди предпочитает шардоне белому совиньону и после пары бокалов ее длинная белая шея покрывается легким румянцем). Важным открытием стало вот что: за право заниматься рекламной кампанией полоскания для рта сначала боролись Миган и Сет. Но затем Эди предложила Патрику черно-белые поцелуи, тот донес ее идею до Тристана, который поделился ею с Ральфом, и шеф, решив, что это блестящая мысль, предложил секретарше заняться. Ральф считал Патрика славным малым, смышленым, представительным, но со слабостями, не вполне отвечающими стандартам идеального исполнителя. Что же до бывшего журналиста Тристана, он продвинулся на место исполнительного директора, обеспечив агентству важную финансовую поддержку (но не из своих средств). Его жена работала адвокатом, и у них был маленький сын.
Эди высказывалась о нем очень осторожно. Неудивительно, ведь именно Тристан продвинул ее из секретарши в подающего надежды дизайнера. Как гласит древняя мудрость: «Не кусай руку кормящего!» Эти слова мне бы тоже неплохо запомнить. Похоже, именно Тристан предложил меня в пару к Эди в качестве талантливого копирайтера.
– Он вас очень высоко ценит.
Ничто человеческое мне не чуждо: я проглотил лесть, хотя не понимал, с какой стати Тристану Хейгу интересоваться мной или моей работой. Эди угадала мои мысли.
– Спросите его самого, если не верите мне. А теперь, может, обсудим кампанию? Нельзя же возвращаться в агентство с пустыми руками.
Но я уже знал: возвращаться в агентство с пустыми руками мне не придется. Успел выяснить, что Миган и Сет спят и видят, чтобы мы провалились, Тристану хочется нашего успеха, Патрику нужен наш успех и всеми командует Ральф.
Пока это были лишь первые штрихи. Однако я не сомневался, что со временем появятся и станут очевидными оттенки.
Глава восьмая
Да, были возвращения с работы в пустую квартиру, но самыми тяжелыми все-таки казались выходные.
Даже в запарку на трудовом фронте субботу и воскресенье мы с Кларой считали неприкосновенными днями. И еще установили правило, что раз в месяц будем непременно выбираться куда-нибудь с ночевкой на нашем старом «Пежо». (Нашем? Пока еще моем.) Куда? Это всегда оставалось загадкой для того из нас, кто ехал на месте пассажира, пока машина не останавливалась на парковке у какого-нибудь дальнего паба или отеля.
Я возил Клару в Или, на Кембридширские болота (или туда, где когда-то были болота, пока их не осушили под пастбища), в бухту Стадленд на побережье графства Дорсет, смотреть «Двенадцатую ночь» в Стратфорде-на-Эйвоне. Она же познакомила меня с кольцом Эйвбери из установленных вертикально древних камней эпохи неолита, показала горячие источники Бата и представление парапланеристов (в неглубокой чаше, словно выскобленной в вересковых пустошах Суррея). Не такой удачной оказалась поездка, когда я взял Клару смотреть игру Портсмута против Саутгемптона в пятом круге Кубка футбольной ассоциации.
Откуда все эти бессмысленные воспоминания? Неужели она до такой степени задурила мне голову? Джей не единственный мой товарищ, который делился со мной своим мнением о Кларе после того, как она улетела бог знает куда. Другие тоже нет-нет да и проговариваются, что считали ее немного с приветом и мы не подходим друг другу. Я задаюсь вопросом: как долго смогу убеждать себя, что они не правы, и самое лучшее, что было между Кларой и мной, известно только нам.
Вчера Полли прислала мне текстовое сообщение, хотя мы пообещали друг другу пару недель не общаться:
«Почему я не чувствую себя виноватой? Х
Потому что у наглой девчонки нет моральных тормозов. х
Я по тебе скучаю. Извини, не должна была этого писать. х
Даже лучше, что тебя здесь нет, в Уэльсе. х
Очень даже хорошо. х
Лгунишка. х
Я могу вспомнить каждую восхитительную деталь той ночи. Прости, опять за свое. Расслабься, мне пора. Этим сытеньким стервецам из среднего класса невтерпеж пожевать бургеры. Искренне твоя при исполнении барбекюшных обязанностей. ХХ».
Перечитывая текст, я удивлялся: с Кларой мы ничем похожим не обменивались – что бы мы друг другу ни писали, увязало в ее или моей серьезности. Магия общения с Полли в том, что для него нет никаких законов. Словно дикий зверь крадется в густом подлеске. Мне хотелось подхватить разговор там, где он был прерван. Но в итоге я повел Догго в последний раз в этот день сделать свои дела.
Мне нравится, где я живу. Квартира расположена на Честертон-роуд, которая является продолжением Голберн-роуд и находится неподалеку от конца Портобелло-роуд. Это не совсем Ноттинг-Хилл, но, по-моему, ничуть не хуже. Район создает ощущение нервозности передовой, хотя старожилы, наверное, считают, что его выхолостили переехавшие сюда состоятельные молодые рекламщики вроде меня. Он до сих пор может похвастаться сочной мешаниной Северной Африки и Португалии, дизайнерских бутиков и лавок старьевщиков, прилавков скобяных товаров и специализированных магазинов велосипедов, покупатели которых могли бы за ту же цену приобрести мотоцикл. Над всем надзирает парящий символ брутальной архитектуры шестидесятых годов – башня Треллик. Она возвышается часовым в северном конце Голберн-роуд.