Месть Аскольда Торубаров Юрий

Глава 24

После ухода Улалы Всеславна стала поправляться, как на опаре. Малуша не могла нарадоваться, глядя на свою хозяйку. Она часто бегала на кухню, выпрашивая у девок что-нибудь повкуснее. Те давали, но с опаской: как бы не напороться на Флориху. Случай помог избавиться от этого страха. Однажды, пряча еду под одеждой, Малуша пробиралась в светелку к Всеславне и не заметила, как налетела на князя. Руки у нее задрожали, куски пирога полетели на пол. Князь, узнав, в чем дело, вспылил и повелел Флорихе отдавать отныне лучшие куски Малуше. И предупредил, что, ежели та ослушается, прикажет прилюдно пороть ее прутьями. Зная горячую руку князя, управительница скрепя сердце подчинилась. И хотя при встрече с Малушей она по-прежнему вела себя вызывающе, та уже не обращала на нее никакого внимания. Главное, что Всеславна расцветает на глазах! У княжны уже хватало сил ходить по комнате, а вскоре настал и день, когда она впервые вышла во двор.

Князь, случайно выглянув в окно и заприметив Всеславну, несказанно обрадовался и распорядился звать ее к обеду. Внезапное появление за столом княжны повергло княгиню в легкое замешательство. Но, поспешно взяв себя в руки, она милостиво улыбнулась.

— Как я рада видеть тебя, — пропела она елейным голосом, хотя при виде того, как муженек потчует гостью, в душе бушевал огонь. — Тебе надо поправляться. Откушай вот это… Запей-ка молочком томленым… с медком непременно…

Оставшись вдвоем, княгиня набросилась на мужа с упреками:

— Да ты посмотри на себя в зеркало! Седой уже, а она совсем девчонка! Как тебе не стыдно?!

— Ах ты, дура! — взъерошился Михаил. — Да как ты могла такое подумать?! Бог накажет тебя за твои грехи! Тогда, вероломно захватив, бросила Всеславну без причины в темницу, сейчас своими кознями чуть не отправила ее в могилу! И ты думаешь, тебе это простится? Бог все видит! И никакими мольбами ты не отмолишься. Всеславна ведь княжеских кровей. Ее брат, совсем мальчик, с воеводой, царство ему небесное, спасли тебя от верной гибели. Да разве так мы должны к ним относиться? — Князь подошел к жене, грубо взял ее за плечи и встряхнул: — Я запрещаю тебе обижать княжну!

В груди мужа клокотал столь неописуемый гнев, что княгиня не на шутку испугалась.

— Велю тотчас же снарядить посла к Котяну, дабы выяснить, где Аскольд. Вели заготовить грамоту и в ней отписать Дальнюю Березуху во владения молодых. Поняла?! — Михаил разжал пальцы.

Княгиня, однако, пришла в себя и пошла в наступление:

— С чего ты взял, будто я во всем виновата? Наговорил столько гадостей! Мне не ведомо, кто и что делал с этой княжной! — глаза ее заблестели, по щекам поползли слезы.

— Ну ладно, ладно, — князь не выносил женских слез. Он прижал жену к себе: — Прости, коли что не так… Но Всеславне надо помочь поскорее набраться сил, — последние слова прозвучали вполне миролюбиво.

Княгиню после этой сцены точно подменили. Она стала часто бывать у Всеславны. Может, забота княжеской четы, а скорее, энергия молодого организма, но чудо свершалось изо дня в день — Всеславна быстро набиралась сил и расцветала пуще прежнего.

Однажды, когда Всеславна вышла из ее комнаты, княгиня, глядя ей вслед, невольно вздохнула:

— Вот бы кого в жены моему Севке. — Так в порыве нежности она называла своего брата. И тут же упрекнула себя: столько времени о брате ни слуху ни духу, а она ничего не сделала, чтобы выяснить, где он, что с ним… — О Господи! — княгиня повернулась к образам и перекрестилась: — Господи! Прости меня, грешную!

Прошло несколько дней, как вдруг к княгине с перекошенным от страха лицом прибежала Флориха.

— Что случилось? — сердце у княгини дрогнуло.

— Он, он! — таинственным голосом зашептала та. — Вернулся! Пришел! — И стала неопределенно тыкать куда-то пальцем.

— Кто вернулся? — с тревогой спросила хозяйка.

— Дык он… братец!

— Всеволод? — испуганно уточнила княгиня.

Управительница энергично закивала. Княгиня приложила палец к губам:

— Т-с-с! Приведи ко мне, чтоб никто не видел.

Вскоре перед ней — в изодранной одежде, заросшая щетиной до самых глаз, — появилась жалкая худючая фигура.

Княгиня сделала несколько шагов навстречу. И только по глазам, каким-то укоризненным и виноватым одновременно, она признала в нем свою кровинку. В голове лихорадочно заворочались мысли: «Что делать? Да как его встретит князь? Где он был до сих пор? Что с ним за это время случилось?»

Но расспрашивать пока не решилась. Сделав счастливое лицо, она прижала брата к груди.

— Милый мой, жив! Слава Богу! Худющий-то какой! Но ничего. Были бы кости… Я велю… — она запнулась. — Да, я велю отвезти тебя в Кленовку. Там сил наберешься.

Всеволод только устало и безразлично пожал плечами.

— Флориха, вели запрячь лошадей немедля! Да проводи князя. Ну, с Богом… Да смотри, — хозяйка схватила управительницу за руку, — чтоб никто не видел. И сама не проговорись!..

Флориха, ничего не понимая, согласно кивнула.

…Место, куда привезли князя Всеволода, оказалось небольшим, но ладно срубленным домом. Внутри было тепло. Мягкие шкуры устилали пол, а от струганых стен веяло покоем и домовитостью. Сумрачный, неприветливый человек, судя по всему, хранитель этого очага, о чем-то пошептался с Флорихой, после чего лицо его приобрело более мягкие черты.

Княгине бы радоваться возвращению братца, но что-то заставляло ее скрывать его появление. Выбрав время поудобнее, она сама наведалась в Кленовку. Всеволод уже пришел в себя. Вид был не такой изможденный, как накануне. Но от всей фигуры веяло такими одиночеством и неустроенностью, что княгине стало его жалко. Ей захотелось приласкать брата, но он сам, загремев лавкой, приблизился к ней. Она погладила его по голове.

— Бедный ты мой, — вырвалось из ее груди. — Расскажи хоть, как жил все это время.

— Дай сперва приклонить где-нибудь голову. Да муженьку своему, смотри, не проговорись.

Княгиня удивленно посмотрела на брата:

— Ты в чем-то повинен?

Заметив, что сестра встревожилась, Всеволод заторопился ее успокоить:

— Что ты, сестрица, Бог с тобой! Просто я знаю, что он меня недолюбливает. Начнет пытать, где да что… Многие ведь в Козельске погибли, а я вот жив.

— Не ты один, еще… — княгиня прикусила язык. «Не следует пока говорить ему о Всеславне и Аскольде. Это даже хорошо, что он сам не хочет встречаться с Михаилом. Отправлю-ка я его лучше в княжью заимку», — пронеслось в голове. — Братец, — голос княгини стал подозрительно нежен и ласков, — уберегу я тебя до поры до времени от княжеского взгляда. Коль не желаешь с ним повидаться, велю Путше свезти тебя на княжью заимку. Там отдохнешь, сил наберешься. А потом уж как Бог даст…

— Хорошо, — кивнул Всеволод. — Ни о чем лучшем я и не мечтал. Отлежусь, отосплюсь, а там видно будет.

Последние слова его прозвучали загадочно. Но княгине было не до разгадок. Она велела кликнуть Путшу.

…Дни бежали один за другим, а от Аскольда не было ни слуху, ни духу. Однообразие дней нарушил внезапный приезд в Чернигов смоленских купцов. Принесшему эту весть отроку князь Михаил поначалу не поверил. В такое смурое время и… купцы?! Но во дворе и впрямь толпились по-дорожному одетые и явно чужие люди. В любое другое время князь вряд ли бы пожелал с ними встретиться, но с приходом восточных «гостей» все изменилось. Жизнь точно оборвалась. Поэтому неожиданное появление смоленских торговцев показалось глотком свежего воздуха.

— Вели звать их в гридницу, — приказал Михаил.

В разгар беседы зашла княгиня. Гости, сразу признав в ней хозяйку, низко поклонились. Князь, воспользовавшись тем, что купцы примолкли, коротко поведал супруге, о чем шла речь:

— Жалуются вот купчишки, что торговля-де из-за татар замерла.

— Силен нехристь треклятый, — закивали дружно смоляне. — И то сказать, торговое дело — тяжелое дело. Только завистник деньгу нашу считать любит. А вот попробовал бы сам… Наша работенка поопаснее, чем у иного дружинника.

Михаил вскинулся:

— Нет уж, гости дорогие, давайте тогда сравним, сколько гибнет дружинников и сколько — вашего брата?

Купцы смущенно переглянулись.

— То-то! Слышали о козельском воеводе? Как обломал он зубы непрошеному гостю? Не будь его подвига, вряд ли бы мы сейчас здесь сидели.

— Знаем, слыхали, — враз загалдели купцы.

— Да что вы знаете, — отмахнулся князь. — В его шкуре надо было побыть, тогда бы узнали.

— В шкуре его мы не были, — обидчиво заметил пожилой купец, — но тоже кое-что слыхивали. Пристал к нам намедни козельский купец Оницифор. Вернее, мы его подобрали. Весь израненный, не хуже дружинника, — не без ехидства заметил говоривший. — Вот, надеемся, венгерские лекари его подлечат. Здесь у него, говорит, где-то брат давно осел, хочет найти.

Известие о том, что в обозе смолян есть козельский купец, вызвало у князя большой интерес. Он приказал принести раненого в гридницу и вызвать своего лекаря. Плечо у козельца было глубоко разрублено. Рана успела затянуться рубцами, но они кое-где гноились, и купец каждый раз сильно морщился, сдерживая готовые вырваться стоны, когда лекарь сжимал рубец, чтобы выгнать гной. Закончив, лекарь полил рану несчастного каким-то темно-зеленым раствором и перевязал плечо.

— Эка тебя угораздило, — участливо заметил князь.

— Это спасло мне жизнь, — проговорил Оницифор. — Татарин, видать, думал, что я готов, — пояснил он сквозь боль, — и не стал добивать, как они привыкли делать. А я провалялся в беспамятстве не знаю сколько времени. Когда очнулся, кругом одни головешки и… ни одной живой души. Думал, это и есть ад… — Козелец замолчал, пытаясь превозмочь боль.

— Много народу погибло? — спросил князь, заметив, что морщины на лбу раненого разгладились.

— Да, почитай, все.

— А что случилось с воеводой?

— Наш воевода — орел! — козелец через силу улыбнулся. — Вывел и дружину, и всех добровольцев на смертный бой с нехристями. Мы умирали, но шли вперед. Так могут поступать только русские! — голос чудесным образом окреп. — Никто не показал спины противнику! — купец словно забыл о своей ране, глаза его засверкали. — А вел нас вперед наш Сеча. Благодаря ему спаслись многие козельские дети. Я видел, как уходили ладьи с ними. Только вот где они сейчас, одному Богу известно, — купец тяжело вздохнул.

— Скажи, а ты что-нибудь слыхивал о своем князе?

— Наш князь погиб как герой. Я сам видел его тело.

— Юный князь погиб на улицах города? — переспросил Михаил.

— Да, — тяжело вырвалось из груди козельца.

Князь и княгиня какое-то время сидели молча, пораженные услышанным. И все же в душу князя закралось сомнение:

— Ты сказал, что детей отправили на ладьях. Так?

— Так, — подтвердил купец.

— А почему же не отправили князя? Василий ведь был… ребенком.

— Сам в толк не возьму, — расстроенно ответил купец.

— Что-то здесь не вяжется, — задумчиво произнес Михаил. — На воеводу это не похоже… Может, ты ошибся? Просто спутал убитого с князем?

— Не-е-ет. Одежонка точно была княжья.

— А лицо? Лицо? — допытывался князь.

— Лица не видел, честно признаюсь, — и, протяжно застонав, раненый прикрыл глаза.

Выждав, когда купец успокоится, княгиня спросила:

— А слышал ли ты что-нибудь о князе Всеволоде?

Пожилой купчина, с тревогой взглянув на козельца, ответил за него:

— Об этом трусе и предателе лучше не спрашивайте.

— Трусе и предателе? — непроизвольно вырвалось у князя.

— Истинно так, — подал голос раненый. — Когда каждый горожанин почел за честь находиться на стенах города, князь Всеволод отлеживался в своих хоромах, ссылаясь на какие-то неведомые болячки. А молва прошла — из трусости. А еще в народе сказывали, что переметнулся он к татарину…

Князь с княгиней быстро переглянулись.

— Все, хватит разговоры разговаривать, — поднялся пожилой смоленец. — Да и пора нам. Передохнули малость, припас пополнили, пора и честь знать. Спасибочко вам, люди добрые, за хлеб, за соль.

Хозяева гостей не задерживали. Только, оставшись одни, долго гадали, кто прав: раненый купец, поведавший о смерти князя Василия и видевший его труп, или Аскольд с супругой? К однозначному выводу, правда, так и не пришли.

— А давай спросим у Всеславны, — предложила княгиня.

Но Михаил запретил:

— Придет время, все само узнается. А ей сейчас теребить рану не стоит. — Князь решительно хлопнул по столу и поднялся.

Спустя пару дней после отбытия купцов княгиня, сославшись на недомогание, объявила, что едет к игуменье Варваре.

— Да это же у черта на куличках! — воскликнул князь, но отговаривать не стал. Лишь посоветовал взять побольше дружинников.

Но ни к какой Варваре княгиня не поехала. Стоило Чернигову скрыться из виду, как она приказала развернуть лошадей в сторону княжьей заимки.

Всеволод, что называется, успел и отоспаться, и отъесться. Куда только подевалось то жалостливо-униженное выражение лица, которое наблюдала сестра в день их встречи! Выглядел он на удивление свежо и бодро.

— Сестрица?! — воскликнул он, когда та вошла в его опочивальню. — Я уж думал, — затараторил он, — пропадать придется в этом медвежьем углу. Паршивой бабенки — и то не сыскать.

Сестра укоризненно покачала головой:

— У тебя, у дурня, все одно на уме. Лучше б подумал, как дальше жить будешь.

— Стоит нам с тобой встретиться, как ты только это и твердишь: «Как дальше жить будешь?» Тебя что, так волнует моя судьба? — рассмеялся Всеволод. — Ладно, — миролюбиво махнул он рукой, — не вечно же мне быть изгоем. Поверь, настанут времена, когда твой муженек будет ползать у моих ног, — он гордо вскинул голову.

— Уж не клад ли сыскал? — сестрица насмешливо посмотрела на братца. — Иль, может, женился на наследнице славного княжества?.. Ты мне лучше расскажи, как жил последнее время.

Она уселась на кровать, и князь понял, что просто так от нее уже не отделаться. Он присел напротив.

— Знаешь, сестра, мне не очень-то хочется вспоминать об этом. До сих пор стоит перед глазами пылающий город… Всюду кровь, трупы и… татары. Кажется, нет от них нигде спасения. Ведь только благодаря своей отваге и ловкости мне удалось избежать смерти…

— Люди говорят другое, — княгиня недоверчиво посмотрела на брата. — Недавно были в гостях купцы, один из них козелец. Он сказал, что ты трус и изменник.

Всеволод вскочил и нервно заходил по опочивальне. Остановившись напротив сестры, гневно выпалил:

— Я… трус?! Да, я был болен. Пролежал несколько дней дома. Все остальное время был на стене. Как все. Но стоило проболеть несколько дней, как записали в трусы. Это они злятся, что не устояли! Не смогли сбежать!

— Дыма без огня не бывает, — невозмутимо заметила княгиня.

Всеволод точно с цепи сорвался:

— И ты заодно с теми, кто готов меня оболгать?! Я-то, дурак, рассчитывал на твою помощь!..

— Послушай, глупенький, — сказала княгиня мягким голосом, — я хочу тебе только добра. — Она погладила его по голове, как мать в тяжелую для сына минуту. — Доверься мне, расскажи, облегчи душу.

— Я… я все тебе расскажу. Как на духу. Да, я не хотел умирать. Князья — за свои княжества, смерды — за землю. У какого-то паршивого кузнеца — и то есть своя кузня. А я — за что?! Только потому, что я русский? Я должен был сложить свою голову за какой-то ничтожный Козельск? Нет, я не дурак. И я сказался больным.

— Ну а дальше? — княгиня чувствовала, что подошла к главному.

И зазвучало признание:

— Когда ворвались татары… я действительно испугался. Эти нехристи никого не щадили. Что было делать? Но я нашел выход. Я зарылся в кучу навоза.

— Что?.. Зарылся в кучу навоза? — как-то отстраненно переспросила она.

— Да! А что мне оставалось? Умирать?.. Ты молчишь? — Всеволод опустился перед сестрой. От той самоуверенности, что поразила княгиню в первые минуты их сегодняшней встречи, не осталось и следа. Перед ней снова стоял жалкий, ничтожный человечек. Чтобы поскорее уйти от тяжелой темы, она проговорила:

— Князь Василий, сказывают, погиб на улицах города.

— Кто сказал? Опять тот купчишка? Да что он может знать?! — брат презрительно улыбнулся. — А мне, сестра, за хорошую деньгу, разумеется, рассказали о Василии…

— Я ведь тебя деньгой не обижаю, — поняла его намек княгиня. — Но… лишних и у меня нет.

— Я ничего не прошу, — Всеволод подошел к столу, взял кружку с квасом и отпил несколько глотков. Сестра терпеливо ждала. — Так вот что мне рассказали, — он ногой пододвинул табурет и сел. — Князь Василий в городе не погиб. — Сказав это, он выразительно посмотрел на княгиню.

Она покачала головой:

— Боюсь, плакала твоя деньга. Его тело видел тот купчина.

— Нет! То был не князь! В этом вся соль! То был малец в его одежде!

Княгиня молча ждала продолжения.

— Ты помнишь козельского воеводу? — спросил Всеволод. — Сечу?..

— А как же. Такого век не забудешь.

— Так он выкинул вот какую штучку. Заставил сколотить ладьи, посадил в них детишек, а сам с дружиной вышел из города и так вдарил по татарам, что те вынуждены были отступить. Тем самым проход к реке был открыт. Аскольд, его сынок, — последние слова князь произнес не без ехидства, — с малой дружиной и детьми бежали от татар по реке. Признаюсь, сестра, много бед мне принес воевода, но за этот поступок я прощаю ему все его прегрешения.

Глаза сестры расширились от изумления:

— Что ты говоришь?!

— Так вот, — продолжил Всеволод. На его лице еще играла довольная улыбка. — В этих ладьях и уплыл князь Василий.

— А как же его одежда?

— А с одеждой просто. Сеча приказал своей служке, кажется, Ефимовне, обменять одежонку…

— Значит, — княгиня сощурилась, — воевода решил не привлекать к Василию внимания… Хитрец! Так, так…

Всеволод понял, что в голове сестры зреет какой-то план. Вскоре она подтвердила его догадку.

— Ничего, братец, я все же попробую заполучить тебе козельское княжество… И для этого… — она запнулась на мгновение, — у меня есть Путша.

— Не понимаю…

— Тебе пока и нечего понимать, — усмехнулась княгиня. — Запомни только одно: князь Василий погиб. А в его гибели виновен… — она многозначительно взглянула на брата, — Аскольд.

У Всеволода задергалось веко:

— Как… Аскольд?!

И княгине пришлось рассказать о последних событиях, в том числе о возвращении Аскольда и Всеславны.

Похоже, до сознания Всеволода стало что-то доходить. Сестра заметила, что он слушает ее весьма невнимательно. Оживился, лишь когда она упомянула о Всеславне: что та, дескать, расцвела пуще прежнего. Впрочем, она и поведала о том с умыслом: чтобы возродить в брате угасшие, как ей показалось, чувства. Однако по тому, как он отреагировал, засомневалась: уж не переборщила ли? Вдруг он опять что-нибудь выкинет? Сестра пошла взадпятки:

— Ты не очень-то загорайся. Иначе можешь все испортить.

Брат выжидающе взглянул на нее. Взгляды их встретились.

— Успокойся, — потрепала его княгиня по волосам, — я дам тебе знать. Сам не очень-то о нашем разговоре распространяйся. Сегодня и двери имеют уши.

Тот легкомысленно рассмеялся:

— В этой-то берлоге?!

Сестра посмотрела на него укоризненно и строго:

— Предупреждаю: смотри, не испорти! Мне нужно подготовить Михаила. А дальше… — она пригнула голову Всеволода и стала что-то шептать ему на ухо.

Прощаясь, Всеволод обнял сестру:

— Ты вернула меня к жизни! Борьба продолжается!

Глава 25

Весть о том, что воевода Ярослав пригласил русского купца навестить город Штернберг, мгновенно распространилась по всему городу. Каждый знал рассказанную воеводой историю о доблестной борьбе козельцев за свою землю. И вот теперь один из далеких неведомых русичей должен пересечь ворота их града. Всем хотелось хоть одним глазком взглянуть на представителя этого героического и несчастного народа.

Весь Штернберг, казалось, высыпал на улицу, чтобы встретить русского купца. Когда кавалькада всадников показалась в крепостных воротах, враз ударили все городские колокола.

— Что у вас за праздник? — удивленно спросил Путята своего провожатого.

— Так наш воевода приказал встречать тебя, купец.

— Почто такая честь? Я ведь не князь.

— Но ты русский, — ответил штернбергец и, видя на лице Путяты непреходящее удивление, пояснил: — Наш воевода очень чтит русских. Вы наломали шею татарской нечисти.

Штернбергцы ликовали. Стоило Путяте поравняться с первыми рядами встречающих, как раздались восторженные крики, которые не смолкали вплоть до дома воеводы.

Ярослав встречал дорогого гостья у ворот своих хором.

— Штернбергцы! — торжественно обратился воевода к горожанам. — Наш город удостоен великой чести. У нас в гостях русский купец. Он из того же княжества, что и доблестные козельчане, которые крепко всыпали самодовольному татарину. Они показали всему миру, что эта вражина не страшнее других. И ежели и нам доведется встретиться с татарским полчищем, пусть каждый из нас последует доблестному примеру русского воинства. Слава героям!

— Слава! Слава!

— Слава Ярославу! Слава!

Купец от удивления и растерянности не знал, что и делать. Здесь, вдали от родины, чужие по сути люди, и так славят подвиг козельцев?! У себя на Черниговщине он и толики таких добрых слов в честь отважных козельчан не слыхал. Воистину, наверное, только так и можно оценить, если вдуматься, свершившееся. Коль доберется живым назад, непременно расскажет всем, как славят чехи воинскую доблесть соседей-козельчан.

— Передашь своему князю, — заметил Ярослав, наливая пенистое вино в кубки, — сколь сильно чехи любят русских богатырей.

Путята с виноватым выражением лица посмотрел на хозяина:

— Нельзя на всех русских водружать венки победителей…

Ярослав перебил:

— Мне, чеху, трудно отсюда разобраться, кто из вас прав, кто виноват. Но я твердо знаю одно: козельчане — герои! Они выдернули клыки у хищника.

— Ну так я-то ведь не козелец, — упорствовал Путята.

— Ты — русский! И первый, кто наведался с Руси в мой город. Понимаешь? Не будь вас, русичей, что было бы сейчас с нами, одному Богу известно…

Купец покачал головой:

— Еще не известно, чем все закончится.

— Пойми, купец, — пылко произнес Ярослав, — Козельск показал всей Европе путь, по которому должны пойти ее воины, если татары вдруг надумают пожаловать и к нам. Теперь уже враг не так страшен, как раньше, и мы тоже постараемся встретить его достойно. Выпьем за наши будущие успехи!

Когда кубки были осушены, Ярослав подал гостю зажаренную ногу дикого кабана.

— Будь добр, расскажи, что известно о Козельске тебе, — промолвил он, увидя, что гость насытился, отложив обглоданные кости в сторону.

Узнав, что в обозе Путяты был Аскольд Сеча, воевода искренне принялся сокрушаться:

— И ты отпустил этого доблестного витязя в пасть кровожадным половцам? Я слышал о них много недоброго. Король Венгрии позволил им поселиться в его землях. На то монаршая воля. Ай-яй! И сейчас Аскольд скитается где-то среди бессчетных шатров… Если доведется тебе, купец, с ним встретиться, скажи, что я протягиваю ему свою руку и хочу назвать своим братом.

Они еще долго сидели, не заметив за разговорами, что зарождается новый день. Где-то далеко на востоке Божьи слуги начали зажигать свечи…

Ярослав много сделал, чтобы помочь Путяте вернуться не с пустыми руками. Местные купцы, придерживающие свой товар до лучших времен, прознав о желании воеводы, тотчас распаковали свои сундуки.

Купец с воеводой расставались друзьями. Воевода отрядил десяток воинов, чтобы те сопроводили купчину. Когда они обнялись на прощание, Ярослав произнес:

— Вот так же крепко обнимешь Аскольда, моего названого брата. И не забудь передать, что я горю желанием видеть его, а мой меч — его меч.

С чувством глубокой печали покидал гостеприимную землю Путята. Он несколько раз оборачивался, махая рукой всаднику, силуэт которого еще долго маячил на горизонте.

Аскольд очнулся от того, что кто-то усиленно пытался проникнуть ему в рот. Он хотел было отбросить эту гадость, но вдруг почувствовал, что у него нет рук! О Боже! Что случилось? Бешено заколотилось сердце. Нет рук? Но он не чувствует боли. Аскольд силился вспомнить, что с ним произошло.

В голове все перемешалось. Вот он видит какого-то человека, спустившегося к нему в яму. В его руках факел, который высвечивает чье-то злобное, перекосившееся лицо. Да это же половец! Он не раз пытался выведать тайну о кладе. Но он тогда действовал не столь стремительно и жестоко, как сейчас. Что же он ему ответил? Голова гудит. Разбегаются мысли. А тут еще эти твари не оставляют в покое. Ужасно больно лицу. Аскольд замотал головой и почувствовал, как мерзкие твари бросились врассыпную. Неужели крысы? Кажется, тот половец пригрозил, что, если Аскольд не откроет секрет, он бросит его на съедение этим тварям. Нет! Во что бы то ни стало надо подняться.

Пленник напряг все свои силы. Страшная боль пронзила тело. Усилием воли он подавил боль. Ему удалось приподняться. Только тут он понял, что руки и ноги его связаны. А руки затекли так, что он их не чувствует. Он начал отталкиваться от пола пятками, продвигаясь неизвестно куда, пока спина не уперлась во что-то твердое. Стало чуть легче. Непроницаемый мрак царил вокруг. Он закрыл глаза. И перед ним вновь возник половец.

— Говори! — мычит он и тычет в его тело горящей головешкой.

Но Аскольд лишь мотает отрицательно головой. Несколько человек набрасываются на него. Плети свистят в воздухе.

— Говори! — свирепеют каты.

И вот улетучивается куда-то их рев, а он оказывается среди поля. Кругом цветы. Много цветов. И вдруг Аскольда кто-то окликает. Да это Всеславна! Бежит к нему с протянутыми руками. И он бежит ей навстречу… Внезапно все прерывается. Он снова видит незнакомые бородатые лица.

Половцы льют на пленника ключевую, обжигающую как огонь воду из кожаных ведриц. Аскольд поднимается и, как бык, оглушенный кувалдой, трясет головой. Бросается, откуда только силы взялись, на своих палачей. Он даже умудрился вырвать у оторопевшего половца саблю из ножен. Взмах руки — и валится наземь вражина. Еще взмах — и нет еще одного ката.

В ужасе шарахнулись во все стороны половцы. Курда заорал благим матом, пытаясь остановить подручных. Но они боятся приблизиться к пленнику, который, истекая кровью, шел на них со сверкающей саблей в руке. Они пятятся еще дальше.

Чем бы закончился тот поединок, если б не хитрый Курда? Краем глаза Аскольд видел, как он шепнул что-то одному из подручных. Тот подкрался сзади и накинул на Аскольда аркан.

Но коварному Курде этого было мало. Он приказал привязать Аскольда за ноги к двум жеребцам.

— Я княжеский посланец… — прохрипел Аскольд, — отпусти меня. Не то Великий князь с живого спустит с тебя кожу.

— Плевать я хотел на твоего князя, — рассмеялся половец прямо ему в лицо. — Сейчас велю, и кони разорвут тебя надвое. Говори, где клад! В этом твое спасение.

— Нет!

Аскольд внутренне напрягся, мысленно прощаясь со своей любимой, с друзьями, с родным Козельском… Если б знал он, что в голове Курды занозой засело предупреждение хана, не прощался бы с белым светом, не ожидал в напряжении последнего рывка. Не осмелился холуй ослушаться своего господина: взмахнул рукой и — порубили крепкие веревки. Вот тогда-то Курда и пообещал, связав пленника по рукам и ногам, бросить его на съедение крысам.

Сам же, хитрец, решил во что бы то ни стало добиться от хана согласия на смертный приговор непокорному козельцу. Не жалея красок, расписывал он Котяну, как пленник пытался бежать. И как послушные хану слуги не хотели применять оружие, чем и воспользовался бесстыдно козелец.

— Да и никакой тайны он не знает, — убеждал хозяина Курда. — Иначе давно бы выдал. Ведь только слепой или слабоумный может отказаться взять в жены твою племянницу, которая, подобно солнцу, озаряет землю везде, где ступает ее нога. Вели, хан, и я привяжу несговорчивого уруса к самым сильным, откормленным жеребцам…

— Нет! — перебил его Котян. — Негоже учинять такую казнь над посланцем Великого князя. Тем более что ты, ротозей, проворонил его дружков. Но, по обычаю моих предков, я велю отрубить ему голову! За то, что он убил моего племянника. Эй, старик! — крикнул грозно хан.

— Уже иду, мой повелитель, — тотчас откликнулся русский толмач.

А хан продолжал:

— Велю писать русскому князю Михаилу письмо, где известить, что, по обычаю своих предков, казнил его посланца за то, что он поднял меч на безвинного моего родственника. Приказываю немедленно отправить гонца!

Курда вышел от хана довольный. Он добился главного: больше не будет жить на свете этот гордый урус! Пусть знает каждый, как Курда мстит врагам.

С хорошим настроением вошел Курда в свой шатер. Одно лишь не давало ему в полной мере насладиться жизнью: напоминание хана, что это он, Курда, упустил дружков плененного козельца. В любую минуту Котян может принять решение, от которого и ему не поздоровится. По телу противно пробежали мурашки…

А те, о ком вспомнил Курда, сидели на берегу полноводного Дуная и задумчиво глядели в его темные воды. Куда унесли они неуемного купчину? Где теперь искать его следы?

Шига крутился волчком, стараясь выяснить у венгров, что они знают о русском купце. Но те только пожимали плечами. Нашелся, правда, один старик, который будто бы видел, как на нескольких лодках купец стал подниматься вверх по Дунаю. Но куда путь держал, старик не знал.