Узник «Черной Луны» Дышев Сергей

– Еще раз огромное вам спасибо. – У Маргариты Павловны вновь брызнули из глаз слезы.

– Ну что вы, что вы так расстраиваетесь, – пробасил Корытов и великодушно добавил: – Честных людей на земле немало.

– Странно только то, что шашку стащили и потом потеряли… – заметила Лена.

– Наверное, они были сильно пьяными, – высказал догадку Ванечка.

– Да, все это как-то странно, – пробормотал я, чувствуя себя препаршиво.

– Бывают же негодяи! – с неподдельным возмущением продолжил Ванюша. – Этой шашкой отрубить бы им руки, а потом голову! Выкрасть национальную реликвию!

– Ну, молодой человек, – засмеялась Маргарита Павловна, – вы уж чересчур суровы. Может быть, те люди одумались и решили оставить шашку. А где вы ее нашли?

– Да тут рядом, на земле лежала, – поспешил сказать я, пока Ваня не брякнул какую-либо глупость.

– И блестела! – добавил он.

– Ну, мы пойдем, – сказал я.

– Ой, право, даже не знаю, как отблагодарить вас, – застонала Маргарита Павловна. – Может, благодарственное письмо отправить на ваше место работы?

– Я нигде не работаю, – поспешил я пресечь ее попытки, – а Ване в его свинарнике тоже, наверное, ни к чему. Он кооператор, – все же смягчил я неблагозвучное слово.

Но Ванюша даже не подумал обижаться.

– Я, в принципе, не против. Если хотите, можете написать в мою родную школу. Там и портрет мой висит под заголовком «Герои и подвиги».

– Может, от милиции будет ценный подарок… – продолжала не сдаваться Маргарита Павловна. – Я, право, не знаю… А приходите ко мне в гости, я вас такими пирогами угощу.

И она написала адрес на клочке бумаги и вручила мне.

– Приходите, – сказала Леночка, но адреса не оставила.

– Вы меня тоже приглашаете? – нагло спросил я.

– Вы хотите получить персональное приглашение? – ушла от ответа девушка.

– Да, – уже скромней ответил я.

– Вообще-то я имела в виду наш музей.

– Хорошо, благодарю. При случае непременно посещу.

– А вы, Леночка, тоже приходите, вместе будет веселее, – радостно предложила Маргарита Павловна. – Давайте сегодня вечером.

– Сегодня, наверное, не получится, – отказался я.

Ваня посмотрел на меня с укором.

Мы сидели в кафе и просто замечательно проводили время. Рядом со мной сидели боевой товарищ Иван Корытов и прекрасная девушка Лена. На ней, к сожалению, были голубые джинсики, а вернее, к счастью, иначе бы я все время невольно таращился на ее хрупкие коленки. Мы трепались о всякой всячине, не подозревая, какие неприятности ждут нас впереди. Лена все чаще улыбалась мне, и я старался вовсю, вычерпывая со дна моей памяти все запасы остроумия. Исподволь я пытался прочесть в ее искрящихся глазках, какие истинные чувства она испытывает ко мне, ибо женщина – существо настолько обманчивое (или обманывающее) и непостоянное, что верить ей, конечно, нельзя, и уж если связывать свою судьбу, то быть готовым не только к тысяче и одному наслаждению, но и к тысяче напастей и как минимум одному летальному исходу.

Итак, я уже взял ее милую ладошку в свою руку, испытывая при этом трепетный озноб. Видно, когда Всевышний создавал это чудо природы, я имею в виду всего лишь женскую ручку, он сделал все так, чтобы даже маленькая, с тонкими пальчиками штучка, с голубыми прожилками, розовыми острыми ноготочками, – всего лишь маленькая часть, фрагмент, деталь этого, гм, организма – поражала, восхищала, возбуждала, приводила в соответствующее состояние соответствующие струнки, нервные окончания, заставляя мужеполого становиться в некотором роде рабом этой изящной штучки, впрочем, и всего остального. Таинственного, гм, и непознанного.

В общем, понятно, что я немного очумел. Кстати, в этот раз мы практически ничего не пили, если не считать шести бутылок сухого вина и двух коньяков. Лена совсем не пила – и это мне нравилось. Ваня абстрагированно наблюдал за моими ухищрениями и налегал на вино в смеси с коньяком. В общем, я очумел от Ленки. Вино ни при чем. Я был такой смешной, что ничего не видел вокруг, кроме Ленкиных глаз, лучистых и удивленных. И еще мне казалось, что, чем больше я сегодня выпью, тем скорее понравлюсь девушке. В моей голове будто периодически высвечивалась алая надпись вроде тех, что в салоне самолета, например: «Пристегните ремни». Вот я и пристегивал, точнее, подстегивал. Думка у меня была такая: «Тут, в Молдавии, все мужики крепко зашибают и, значит, самые доблестные, которые не косеют». Идиотская, конечно, мысль, но вот высвечивалась, хоть ты лопни.

А потом я почувствовал, как кто-то потрогал меня за плечо. Даже скорее похлопал, потрепал небрежно, мол, «эй, ты почему?». Я повернулся и увидел мена, в кожанке, среднего роста и вдобавок смазливо-чернявенького. Сразу было понятно, что это стопроцентный нахал.

– Что надо? – спросил я нахала.

– А ну, давай вали отсюда, – сказал он очень разморенно, как будто я его утомлял три часа своими воспоминаниями. – Вали и ты тоже, – повторил чернявенький и небрежно кивнул в сторону Ванечки.

– Борис, как вы смеете! Это мои друзья! – пришла в себя Леночка.

– Спокойно, Ленок, это мужские дела, – кривовато улыбнулся нахал и крепко положил руку мне на плечо. Да еще и сжал.

И зря. Потому что я, как и положено неоднократному чемпиону, мастеру спорта по различным мордобойным и костоломным видам спорта, автоматически сделал захват с поворотом, и мой визави смел своим лицом всю посуду со стола. «Старею!» – мелькнуло у меня в голове, потому как не входило, ей-ей, не входило в мои скоротечные планы приземлять тело на столик, пугая девушку. Еще я помню расширившиеся глазки Вани, в которых застыл краткий, как молния, восторг. А потом, вслед за грохотом последней разбивающейся бутылки, меня окутал тугой, как от близкого разрыва снаряда, темный, всасывающий звук, поглощающая меня масса. Конечно, после всего этого потемнело. Помню еще какие-то хроникально-документальные обрывки: я со стулом, Ваня со столом, какие-то уродливые лица, вопли, какие-то дружные молодчики, крутившие нам с Ваней руки и веером разлетавшиеся по сторонам; «Убить их, убить!» – такой еще запечатлелся голос. Вот только не могу сказать точно, чей это был голос. Возможно, даже мой. А вот Леночку уже не помню. Она будто растворилась, исчезла голубой сигаретной дымкой, погасла одинокой звездочкой, затянутой и скрытой мокрой от слез тучей… Да и не могла она существовать в том безобразии…

Потом нас везли в зарешеченной машине какие-то пацаны с автоматами. Они были одеты в камуфляжную форму и, кажется, очень ею гордились. Привезли в какую-то комнату, ярко освещенную, там сидел милицейский майор, который сразу одарил нас хмурой улыбкой и сказал:

– Ну что, бандиты, покуражились? Сейчас вот составим приговорчик и шлепнем во дворе… Нефедов! – рыкнул он внезапно. – Ручку! Хотя зачем ручку? Формальности… Нефедов!

– Я, товарищ майор! – качнулся высокий длинноухий увалень, который с такой же ухмыляющейся рожей торчал в углу.

– Ты автомат почистил после вчерашних расстрелов?

– А я всегда чищу – хоть после вчерашних, хоть после сегодняшних! – емко ответил он.

– Давай! В расход их на хер. Только патронов много не жги!

– Да я одним их замочу. В затылок поставлю – и мозги за горизонт, – продолжали изгаляться стражи порядка.

– Где их документы? – рявкнул майор.

Один из камуфляжных пацанов шагнул вперед и протянул майору отобранные у нас книжечки, корочки, бумажники – и выложил маленькой, аккуратненькой стопочкой перед начальником.

– «Раевский Владимир Иванович», – торжественно прочел майор и поднял на меня взор. – Твой родственник герой двенадцатого года?.. – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Да откуда у пьяни могут быть такие родственники… О, «афганское» удостоверение. Воевал, значит? А второй? Корытов. Неплохо. Иван Петрович! Тоже «афганец»… Ну, ладно. – Майор зевнул, видимо, потеряв к нам всякий интерес.

– В камеру их. До утра. А там посмотрим.

Лишь утром, как говорится, с золотым лучом солнца, мы смогли тщательно осмотреть друг друга. У меня под глазом был хороший фингал и очень болел копчик. Видно, какая-то свинья уделала меня ботинком. Скорее всего дружки того смуглеца. У Вани распухла губа и указательный палец; похоже, он его свернул.

Дверь отворилась, как пишут в романах, с отвратительным скрежетом. На пороге стоял милиционер.

– Доброе утро! – воспитанно нарушил паузу Корытов.

– Выходи! – сказал милиционер. – По одному, руки за спину.

Мы так и сделали. Повели нас в дежурную комнату.

Бессонный майор хмуро посмотрел на нас.

– Ну что, бандиты, скажете? – спросил он.

– Разрешите с товарищем попрощаться? – сказал я.

– Какого черта вы сюда приехали? – со злостью проговорил майор.

– Так… Повоевать немножко, – ответил я как можно равнодушнее.

– Повоевать… В кабаках сражения устраивать?

– Так получилось.

– Ладно… Благодарите эту девочку, которая за вас заступилась. Вот, целую петицию составила. – Он приподнял со стола листочек и помахал им в воздухе. – А то бы закрутилось. Свидетелей бы нашли – не отмылись бы. В общем, забирайте свои документы и катитесь отсюда как можно дальше. Это мой совет. Ясно, декабрист?

«О, успел подначитаться истории», – подумал я.

– И не дай бог вам попасться еще раз тем… деятелям. Все понятно? Свободны! Выход – прямо и направо.

Мы забрали документы и молча ретировались.

– Напугал, – пробормотал Корытов, когда мы вышли на улицу. – Я это чмо еще уделаю, пусть только попадется мне…

– У-у-у-у, – выродил я тяжеленное, как запорный экскремент, междометие. – Что-то не так устроено в этой жизни! Никак не могу понять, почему наш благородный порыв привел нас в кутузку… Наверное, есть такая закономерность: делаешь гадости – тебе спасибо говорят, душу нараспашку развернешь – тебе тут же поспешат в нее нахаркать…

– Куда мы пойдем сейчас, товарищ старший лейтенант? Может, в музей, скажем Леночке «спасибо» за то, что она нас защитила?

К Ленке я бы, конечно, пошел, тем более был предлог. Но что-то внутри меня удержало, не знаю почему, может, я почувствовал, что именно сейчас этого делать не стоит. Задворками своего умишка я понимал, что встреча эта непременно разведет нас и та едва заметная эмоциональная сближающая нас тропка исчезнет, будто смытая волной. А точнее – при виде наших обугленных от пьянства и позеленевших от мордобоя рож… Поэтому я сказал:

– Сейчас не стоит… – И присовокупил очень вдумчиво: – Не то время нынче, Ваня.

И мы вспомнили, зачем сюда ехали, зачем бросили все, зачем, в конце концов, стырили шашку героя Гражданской войны, – мы приехали искать пропавшего друга, мы приехали в воюющее Приднестровье.

Мы пришли, а точнее, прибыли на сборный пункт, может, назывался он и по-другому, здесь копошились различные бедовые новобранцы и посмеивающиеся деды с усами, иногда с проплешинами, иные бородатые, как первоисточники марксизма. Тут, среди родной мне солдатчины, всего этого кирзово-лихого духа, все же весело попахивало партизанщиной. Но не мне, бывалому десантнику, наводить было здесь порядки. Поэтому мы с Ваней тут же по молчаливому согласию прикинулись юными пионерами-романтиками. Правда, нас довольно быстро вычислил прапор с лицом хмурой селедки, который задавал анкетные вопросы и ковырялся дотошно в Ванином военбиле (военном билете) и моем удостоверении лиофзапа (личности офицера запаса). Конечно, он мало чего понял в четырехзначном номере пограничной в/ч, спросил, не вэвэшники ли мы. Пришлось разуверить – «Нет-нет, служили просто на границе». Кто хоть раз побывал офицером на передовой, знает, как иной раз хочется побыть просто рядовым. Вот и мне захотелось на пару с Корытовым. А прапору сказал, что служил в основном в интендантских должностях: он явно хотел меня захомутать, углядев записанную должность в удостоверении: «начальник заставы». Ведь я еще ни черта не понял, что здесь творится, – и сразу напрашиваться на какие-то командировки! Хотя, может, я и переоценивал себя, селедочный прапор уж точно не произвел бы меня в полководцы…

– О дальнейшем вам скажут, – сообщил прапорщик и вяло пожелал нам удачи.

Во дворе нас построили. Майор в выцветшем комбинезоне пытался расставить всех по росту, но у него ничего не вышло. Каждый становился с дружком или землячком, чтоб при распределении попасть вместе. И мы с Ваней тоже встали рядом.

– Равняйсь! – прокричал майор. – Ну что вы стали змеей?

– Еще не стали гвардейцами, а уже стали змеями! – прогудел кто-то из строя.

– Ребята, где тут грудь четвертого человека?

– Просто четвертая грудь!

– Сиська…

– Отставить разговоры! – сурово отреагировал майор. – Смирно!

Все умолкли. После многозначительной паузы майор сказал:

– Все вы добровольно прибыли для защиты родного всем нам Приднестровья. Цели и задачи ваши, я думаю, всем ясны. Все грамотные. Тех, кто служил в армии, будем набирать в гвардию. Остальные – в народное ополчение, территориально-спасательные отряды…

Пока он все это рассказывал, появился кряжистый подполковник в новеньком камуфляже. Он остановился перед строем, широко расставив ноги, небрежно смерил взглядом майора, который вещал уже про воинскую дисциплину, потом прошелся вдоль строя, бесцеремонно разглядывая людей. Ходил он враскоряку, и большой живот покачивался под туго обтянутой курткой.

– Орлы, все как один! – грассируя, сделал он вывод и повернулся к майору, который продолжал что-то говорить, хотя внимание стоявших в строю уже сосредоточилось на подполковнике. – Ну, ты все сказал? А то ребятам, может, писать хочется…

Майор дернул уголком рта и умолк.

– Так, братва, кто в Афгане служил, шаг вперед! – приказал он, а сам стал, уперев руки в боки. У подполковника было крупное и красное лицо, а носик – маленький и вздернутый, отчего он напоминал поросячий пятачок.

Мы с Ваней переглянулись и вышли. Шагнули вперед еще два человека.

– Я – командир батальона республиканской гвардии подполковник Хоменко, – объявил он. – В Афганистане был командиром десантно-штурмового батальона.

Он приблизился к нам, смерил взглядом меня, потом Ваню.

– Рабовладелец… – прошелестело из строя.

– Кто там вякает? – резко отреагировал подполковник.

Желающего назваться не оказалось.

– Где служил? – уткнул он мне палец в грудь.

– Мотоманевренная группа, погранвойска.

– А ты? – ткнул он Корытова.

– Там же, – ответил Ваня.

Хоменко прищурился, пристально посмотрел мне в глаза, потом глянул на других, вышедших из строя, но они ему не показались.

– Офицер? – продолжал спрашивать комбат, щупая меня белесыми глазами.

– Старший лейтенант запаса, – ответил я, чувствуя, как исходит от Хоменко подавляющая энергия.

– Почему в запасе?

– Отказался принимать украинскую присягу.

– Ну и что… В Россию чего не перевелся?

– Послал всех к черту. Да и ранение было…

– Ну и правильно, – пророкотал Хоменко. – Здесь работенка найдется поважнее… Пойдешь ко мне в батальон. И ты, здоровый, – ткнул опять Ванюшку, – тоже. Берите шмотье – и за мной!

Он повернулся и зашагал к выходу. Мы подхватили сумки и поторопились за ним. На улице его ждали четверо вооруженных парней в десантной форме, с короткоствольными автоматами. Они тут же прекратили разговор, взяли оружие на изготовку.

– Этих – в третью машину! – приказал комбат на ходу, быстро уселся в первую черную «Волгу», охрана заняла вторую и третью «Волги». На нас это произвело впечатление.

– А что, братцы, – спросил я, усевшись с Корытовым на заднее сиденье, – далеко ли путь держим?

«Братцы» – водитель и двое парней – промолчали. Потом один из них повернулся и заметил:

– Первое правило здесь – не задавай вопросов. Что надо – тебе объяснят.

– Спасибо, – сказал я, – но у меня есть и свои правила. И вообще, я не люблю, когда меня держат за идиота.

– Ух ты, крутой! – отреагировал парень.

– Смелый! – поддержал водитель.

– Это очень хорошо, в жизни пригодится, – добавил парень.

Мне стало скучно, и я отвернулся. Вслед за кавалькадой из трех машин двинулись два бронетранспортера. «Любит себя комбат Хоменко», – подумал я.

Кавалькада на высокой скорости двинулась к Днестру. Прошло буквально десять-пятнадцать минут, мы пересекли несколько постов, проехали, не останавливаясь, на ту сторону Днестра и оказались в славном городе Бендеры – городе улыбчивых людей, на улицах которого ныне спокойно можно получить пулю в живот.

Пока мы ехали, один из охранников, который сидел с нами рядом на заднем сиденье, все же разговорился. От его конопатой физиономии тянуло чем-то притягательным. Наверное, все дело было в его мясистом курносом лице. Знаете, есть такие жизнеутверждающие лица, с ними можно выпить и побалагурить без предварительного знакомства. Вот он и начал просвещать насчет местного колорита. И получалось у него так, будто мы какие-то знакомые его туристики, скажем, из его родного села, а он, везунчик, устроился в городе и теперь с охотой распространялся о своем новом жилье.

– Тут, ребя, не зевай. Места экстремальные, максимально приближенные к боевой, – радостно рассказывал он, поглядывая хозяйски по сторонам. – Вон, вишь, девки идут. С виду ничего, молоденькие, а у самих коленки ходуном ходят, как после церебрального паралича…

Тут он высунул свою усатую рожу в окно и громко издал звук:

– Ух!

Две девушки, шедшие мимо, отшатнулись.

– Во, видите, что я говорил! – Он рассмеялся. – Хорошие девахи, молодые, им бы рожать, а тут война, стреляют вокруг, мудозвоны эти… Вон, видите, – показал парень на здание, загороженное со всех сторон бетонными блоками. – Там засели молдавская полиция и опоновцы – это все равно что омоновцы, только по-ихнему. Звери, я вам скажу, хуже не сыщешь. Шкуру живьем спустят, а потом пойдут щи хлебать как ни в чем не бывало. А начальник полиции, не поверите, знаете, кто по национальности?

– Эфиоп? – спросил я.

– Русский!!! Сволочь… Полковник, в нашей милицейской форме, со всеми регалиями, значками «70 лет милиции», в кабинете – портрет Ленина. А называется комиссаром полиции и со всей шоблой-воблой готовится сдать всех нас румынам. Бляхер-мухер, ни хрена у них не выйдет… Вот ты кто по специальности? – вдруг спросил он меня.

– Шоферил, грузчиком был, – ответил я уклончиво.

– А ты? – мотнул он головой в сторону Вани.

– А я человек простой – свиновод.

– У-у, почти коллега! А я мясник, твоих хрюшек доводил до кондиции. Ну так вот, скажу вам, кореша, на хрена мне вся эта петрушка нужна. У меня все было. Работа, хата, дача… А придет румын, меня первого турнут отсюда, хотя мои предки тут похоронены до седьмого колена. И дед, и бабка. Прадед у меня в Первую мировую сотником был… Ну да это к делу не относится. Так вот, сперва хохлу, русскому, а потом и молдаванину скажут: ну ты, быдло, пошел на плантацию, героем будешь у меня работать. «Другой сорт. Ду сорте». Верно я говорю, Гриня? – спросил он у водителя.

– Отстань, Петро, надоел… – пробурчал тот.

– А что, эти полицейские так и торчат за стенами? – спросил я.

– Да, сидят там, носа не кажут. Мы их не трогаем, родственников же пускаем. Пусть пока живут…

Так за Петиным трепом мы и доехали до штаба батальона – небольшого двухэтажного здания. Первая машина уже стояла с распахнутыми настежь дверцами. Хозяин, видно, был в штабе. Минут через пять из дверей появился крепыш и коротко бросил:

– К комбату!

Мы прошли по коридору, остановились перед обитой черной шкурой дверью. Таблички не было. Рядом скучал автоматчик.

Хоменко разговаривал по телефону. Он энергично впихивал в телефонную трубку короткие, резкие фразы:

– Э-э… прошмандовка…Седлай ей третью степень… Кончай, это не то… Дурь, говорю. Твоя, конечно… его тоже кастрируем… – Он вздохнул и уже нетерпеливо начал стучать серебристой ручкой по хрустальной пепельнице, доверху набитой разноцветными бычками, папиросами. Виднелись даже окурки с губной помадой. – Значит, будет так… – Он заговорил жестко и нетерпеливо: – Пойдешь и заберешь от моего имени. Все будет только по счету. Все будут платить и никуда не денутся… Все, я сказал.

Из всей этой белиберды я, конечно, ни черта не понял. Я внимательней рассмотрел лицо моего нового командира, его маленькие заплывшие глазки, которые следили сейчас за мухой, ползавшей по периметру пепельницы. Может, эти движения насекомого помогали хозяину кабинета сосредоточиться или, более того, разработать какой-то ему одному ведомый план. Он снял свою шапку; рыжих волос осталось совсем мало: розовую проплешину прикрывали лишь чахлые остатки.

Во время разговора комбат постоянно подпрыгивал, ерзал, потряхивал трубкой, будто хотел взбодрить или взнуздать собеседника. Не много я видел людей с такой энергией и к ним отношусь с симпатией, потому что ненавижу сытых и соплевидных – с заторможенным восприятием окружающего пространства. Но было в комбате и что-то настораживающее, я никак не мог понять, что именно…

Муха, наползавшись по пепельнице, продолжала путешествие по столу и наконец свалилась на пол. Это была не совсем обычная муха – у нее оторвали крылышки. Она была антиподом Хоменко, это я понял сразу. И не только потому, что ее лишили возможности летать. Заурядное аморфное насекомое, которое держали, чтобы для каждого новичка оно представлялось символом лености, тупости, убожества и неотвратимости наказания… Вот такое, извините, дерьмо лезло мне в голову, пока я слушал про кастрации и платежи по счетам. Ваня тоже внимательно слушал и даже неожиданно для себя принял стойку «смирно», наверное, генетически привитую во время срочной службы под моим началом. Он слушал, без сомнения, с надеждой ожидая разрешительную и поощрительную команду «вольно». Однако ее не последовало.

Комбат положил трубку и уперся взглядом в наши бесцветные фигуры, видно, пытаясь понять, какого рожна эти типы приперлись в его любимую независимую республику… Но спросил о другом:

– Жрали когда в последний раз?

– Вчера, – сказал я.

Ваня посмотрел на меня с сомнением.

– Ладно, покормят вас, не тоскуйте! В общем, лясы точить некогда. Мои заместители все разъяснят. Подчиняться должны беспрекословно. За дезертирство – расстрел на месте. Не задавать лишних вопросов. О денежном вознаграждении поговорим позже… С оружием, надеюсь, знакомы, погранцы-молодцы?

– Приходилось, – ответил я.

– В Афгане когда воевали?

– С восемьдесят шестого по март восемьдесят девятого, – как бы между прочим назвал я месяц.

– По март? – переспросил Хоменко.

– Да, когда 40-я армия вышла, мы еще были в Афганистане. Последними покидали Афган пограничники.

– Ну-ну, а ты, – ткнул подполковник пальцем в грудь Корытову.

– Полтора года воевал под командованием старшего лейтенанта Раевского, – кивнул Ваня в мою сторону.

– Хорошо. Сейчас получите обмундирование, обед и к вечеру – в Дубоссары. Посмотрим вас в деле. Будешь, старлей, пока в рядовых. А там видно будет, может, и людей дадим.

– Я не настаиваю, – заметил я.

– А я и спрашивать не буду. Прикажу – и будешь командовать. Ясно?

Я неопределенно кивнул.

Вечером, экипированные в полевую, уже бывшую в употреблении форму, с непривычными для нас автоматами с деревянными прикладами (в Афгане у нас были «акаэсы» – со скидывающимися прикладами), мы на «бэтээрах» приехали в Дубоссары. Комбат остался в Бендерах. И мы с Ваней молчаливо согласились, что это к лучшему. Форменка Корытову была явно мала, пришлось ему закатать рукава, штаны – в обтяжку, того и гляди треснут. Вид он сразу приобрел бывалый и вместе с тем блатной.

Я сказал:

– Ты похож на одесского жулика, который дезертировал из армии.

– А вы, товарищ старший лейтенант, без своих звездочек напоминаете офицера из штрафного батальона.

– Спасибо, бывший подчиненный. Как только Хоменко даст мне хотя бы отделение, я заставлю тебя вычистить все сортиры в радиусе пяти километров.

Ване это не понравилось, и он дипломатично сменил тему разговора:

– Владимир Иванович, а почему вы не спросили у Хоменко про Скокова?

– Потом. Не было подходящей минуты.

Мы остановились у здания горисполкома, старший бронетранспортера, пожилой капитан, спрыгнул, скрылся в дверях. Через минут десять он появился, залез на броню, и мы двинулись вновь. Еще через некоторое время мы добрались до позиций. Они находились у Дубоссарской ГЭС. Капитан сказал, что здесь, на этом участке, линия фронта проходит всего в семидесяти метрах от позиций волонтеров.

– Давайте быстро к зданию, – приказал он.

Там, за деревьями, блеснул Днестр. Мы подошли к дому. По всему, здесь было небольшое учебное заведение. Так и оказалось: профтехучилище. На пороге сидели бойцы и смалили. В центре, напротив входа, восседал огромный рыжеусый мужик лет сорока.

– А кого это ты ведешь, Степа? – громогласно спросил он, грозно вытаращившись на нас.

– Пополнение.

– О, это гарно, сейчас идем в атаку, хлопцы. Вон там ящик в углу, берите по пятнадцать…

– По двадцать, батька, – подал голос хлипкий юнец с автоматом, небрежно развалившийся на ступеньках.

– Цыц, Юрка! По пятнадцать гранат. Будем прорывать оборону.

– А может, и в психическую придется идти, – опять вякнул юный, щипнув волосок на губе.

Меня чуть не стошнило от этой щенячьей наглости. Я подошел ближе, сказал «добрый вечер» и остановился как раз перед пацаном.

– Мальчик, скажи, пожалуйста, сколько тебе лет?

– Во-первых, что за обращение – «мальчик»? – прямо-таки суровым голосом заговорил парнишка, мол, только приехали, а такие борзые, будто навоевались тут с три короба. – А во-вторых, возраст здесь не главное, – очень доверительно продолжил он. – Кто хоть раз пороху понюхал…

– Стоп, – сказал я. – Ты случайно не командир роты?

– Нет, – гордо ответил парнишка.

– Тогда ответь на вопрос: чем отличается болван от нахала?

– А это у нас здесь, – он все напирал на это слово, – почти одно и то же.

– Так вот объясняю: болван – это ошибка природы, а нахал – ошибка воспитания.

Усатый гигант коротко хохотнул, за ним заржали другие.

– И вообще, мальчик, – продолжил я, – в то самое время, когда ты ходил в группу продленного дня, мы с Ванечкой Корытовым в разведгруппе ходили по душманским тылам.

– «Афганцы»? – спросил усатый, встал, протянул нам руку: – Вот это действительно пополнение!

Тут появился старший лейтенант в каске, обтянутой маскировочной тканью. Все притихли. Он подошел к нам, поздоровался:

– Я – командир роты, старший лейтенант Кинах. Пойдемте со мной.

Мы вошли в здание, порядком разрушенное, с забитыми наглухо окнами; повсюду валялись отвалившаяся штукатурка, осколки стекла, какие-то тряпки. Зашли в небольшую комнатку.

– Садитесь! – сказал Кинах и тоже сел за стол, на котором, кроме полевого телефона, ничего не было.

Он стал расспрашивать нас, кто мы да откуда, уточнил возраст, образование и всякую другую анкетную чепуху. Вопросы он задавал отрывисто, будто чувствовал себя закоренелым следователем. А может, ему было просто скучно и он хотел побыстрее избавиться от нас, потому как не исключено, что ухлопать нас могли, скажем, через пару дней, и тогда все его старания были бы до одного места.

– Что умеете? – спросил потом он и пояснил: – Я понимаю, что Афган, то и се, но у меня был кадр, крутой «афганец», гранатой чуть нас не подорвал.

– Ну, как тебе сказать? – Я пожал плечами. – Стрелять можем. Можем и не стрелять. В морду можем дать, правильно, Ваня?

– Так точно, товарищ старший лейтенант. – Ваня встал и вытянулся во фрунт.

– Сядь, – устало процедил Кинах, потом вдруг вспомнил, что до сих пор сидит в каске, снял ее, со стуком положил на стол. – Оружие пока заберу. Приглядимся к вам. Располагайтесь. Опанасенко покажет вам места. Учтите, коек на всех не хватает. Отдыхайте, а завтра с утра на дежурство в окопах. Вопросы есть?

– Есть. Кормить тоже будете, как приглядитесь? – спросил Ваня.

– Свободны. Все вопросы – к Опанасенко, моему заместителю.

Он порывисто вздохнул, подавил зевок, посмотрел на меня с усталой ненавистью, но ничего уже не сказал, вытащил помятую пачку, извлек из нее еще более измятую сигарету, долго шарил в карманах, отыскивая спички.

– Чего еще? – спросил он меня недовольно. Корытов уже вышел.

– Ты-то как попал сюда?

– Долгая история… Ты извини, но мне поспать надо.

Я кивнул и вышел.

Корытова я нашел во дворе. Примостившись на опрокинутой набок кабельной катушке, он уже уплетал из котелка какое-то варево. Мне стало обидно, что он меня бросил, сам же ловко сориентировался и взахлеб обжирался.

– Приятно подавиться, – пожелал я и направился к баку, где очень симпатичная, почти двухметрового роста дева кормила мужичков. Они называли ее Светочкой, просили добавки, «чтобы быть такими же красивыми, как и ты сама»; она смеялась и, по всему, чувствовала тут себя уютно. Я несмело подошел, она сразу же спросила:

– Новенький? Сейчас, погодите, котелочек помою вам…

Она направилась к крану, который истекал вечной струей, сполоснула, наполнила жареной картошкой с луком и дала еще три соленых помидора.

Я встал рядом с Ваней. Ели мы молча, сосредоточенно. Мы сознавали, что теперь, после того, как нас покормили, мы накрепко повязаны с этими вооруженными людьми, пахнущими потом и табаком, мы подписались на войну с Молдовой на стороне революционного Приднестровья – республики, не признанной ни Украиной, ни Россией, ни прочими субстанциями, вернее и по-простому, небольшой кучкой «пиджаков», которые с умным видом любят выступать перед своими народами.

Тут мои политразмышлизмы прервал дождь. Закапало сначала едва заметно, потом – уже ощутимой моросью, водичка попадала в картошку, и от этого мне она казалась еще вкуснее. Корытов поплелся за добавкой к красавице-гигантше, а я вышел наружу и решил прогуляться. Воздух посерел, откуда-то незаметно наполз мокрый туман, дождик по-прежнему сыпал, мельчайший, словно просеянный через сито, и оставлял на лице холодную испарину. И вместе с тем было душно, от прошлогодней листвы шел прелый, землистый дух, а молодые упругие листочки едва слышно шуршали под прикосновениями ветра. Как-то сразу потемнело и стихло, пропали куда-то голоса гвардейцев, и все мои похождения показались ненастоящими, пригрезившимися и смешными. Украденная шашка, Леночка, драка, ночь в кутузке, рекрутство, жареная картошка – и подспудное ощущение, что оказался в ловушке… Здесь, у берега Днестра, сохранились остатки леса или парка. Я пошел по мокрой траве, прислушиваясь, как глухо потрескивают сучья у меня под ногами. За большими стволами, размышлял я, меня вряд ли заметят. Да и сумерки: воздух стал совсем серо-лиловым. Я вышел к Дубоссарской ГЭС, она тихо заглатывала воды; подобно киту, процеживала их, испуская из своего тела энергию. Как ни странно, станция до сих пор обеспечивала электричеством обе стороны. Правда, один блок, как говорят, уже разбит… Я почувствовал, что моя куртка основательно отсырела и парко прилипала к телу. Ощущения были странные и непривычные. В какие-то мгновения мне казалось, что обе стороны вдруг покинули позиции и тихо уползли на многие километры – к своим отчаявшимся женам, матерям, отцам. Хотя я все прекрасно понимал, знал, что и почем и как надрывно обрывается тишина, когда кто-то невидимый, но густо закачанный злобой, нажимает спусковой крючок и испытывает от этого жестокий конвульсивный оргазм… Я повернулся спиной к притворно тихо шумящему Днестру, побрел обратно. Неожиданно, как мне показалось, из-под земли, раздалось: