Вас любит Президент Романовский Владимир
– Официально – в Перриз Делайтс. Неофициально, я наскочил на ее имя в одном из твоих досье.
– Каких досье?
– У нас на всех есть досье. Ты не знала? Как только человек рождается, его обмывают, после чего снимают мерку для вживления скрытого датчика.
Они въехали в Мидтаунский Тоннелль. Гейл вырвало.
– Ну вот, – сказал Лерой. – Так и знал, нужно было ехать через мост. Я бы ее скинул в Восточную Реку.
Гейл водрузили в кресло напротив телевизора. Лерой и Гвен ушли в помещение, окрещенное Лероем «радиорубкой», бывший стенной шкаф, теперь спальня и комната аппаратуры. Три персональных компьютера стояли рядышком на прочном малых размеров письменном столе. Череда шкафов с ячейками помещалась напротив окна и сверкала таинственно. Камкордеры и микрофоны лежали повсюду.
– Кто-нибудь подумал бы, что ты продюсер рок-н-ролла, – заметил Лерой. – Представь себе, что я сейчас улыбаюсь.
Он сел на стул возле одного из шкафов, наклонив голову и глядя иронически на Гвен. Она села за письменный стол, положа ногу на ногу. По мере растягивания паузы, ощущение чрезвычайной срочности наполнило комнату.
– Так, значит, – сказал Лерой наконец. – У твоей сестры была привычка выходить в свет без сопровождения?
– Нет.
– А она вообще выходила в свет?
– Да.
– С кем, обычно?
– Она … В основном она ходила на частные вечеринки и обеды.
– Сейчас не до них. Фальшивые улыбки и экзотическая кухня никогда ни к чему осмысленному не приводят. Она ходила в бары, кино, театр и так далее?
– У них с Винсом был абонемент в оперу.
– Помимо этого?
– В бары она ходила. Иногда.
– С кем?
– Со мной.
– Подруги у нее были?
– Нет. Но были любовники. С ними она иногда тоже выходила.
– Нет, это нам не подходит, – сказал Лерой. – Значит, выходила с тобой. Берем это за точку отсчета. Часто выходили?
– Два раза в месяц.
– Разные бары?
– У нас был наш любимый. На Пятьдесят Шестой, у самой Пятой Авеню.
– Классное место?
– В общем, эксклюзивное, да.
– Типа клуба? Только для своих?
– Нет. Но, в общем, большинство посетителей – из нашего окружения.
– Влиятельные люди.
– Да.
– Понятно. Ты бы узнала кого-нибудь из посетителей?
– Думаю, да. Некоторых помню.
– Не нужно столько думать. От этого морщины на лбу. Ты не в школе, и это не экзамен.
Она закатила глаза.
– И это тоже. Не нужно. Когда ты закатываешь глаза, то выглядишь, как марсианка какая-то. А какое может быть удовольствие от ебли с марсианкой. Стало быть, нас интересуют посетители, не являющиеся завсегдатаями. Память на лица у тебя хорошая?
– Не жалуюсь.
– Ладно. Теперь показывай.
– Я не буду смотреть.
– Нормально. Смотреть буду я. А ты будешь сидеть у окна и дуться.
Гвен включила компьютер, нашла нужную флэшку в шкафу, и вставила. Повоевав с программными опциями, она заставила наконец программу перекодировать два слоя защитного кода.
– У тебя они все в каталоге? – спросил он с комическим уважением.
– Да.
– История семьи, в прямом эфире.
– Не только.
Он стал смотреть. В какой-то момент он остановил кадр и послал его на принтер. Гвен подняла голову, когда услышала шуршание принтера.
– Мне нужен карандаш и белая замазка, – сказал Лерой.
Она дала ему требуемое. Он быстро нанес несколько линий карандашом на распечатку, что-то замазал, снова заштриховал. Через несколько минут он поднял получившийся ретушированный портрет и подержал в вытянутой руке, критически разглядывая, перед тем, как привлечь к нему внимание Гвен.
– Ты знакома с этим человеком?
У Гвен перехватило дыхание.
– Как ты это сделал?
– Просто. Поменял слега брови, убрал парик, и утончил нос. Наверное, он что-то вложил в нос, вату, бумажные распорки – не знаю. Если не ошибаюсь, в нем шесть футов роста. Он стройный, крепкий, ему лет тридцать пять … Есть начатки геморроя…
– В баре, – сказала Гвен. – Я видела его в баре. Он с Илэйн обменялся парой слов.
– Как он звучал? Что за голос, что за произношение?
– Лонгайлендский акцент и манеры. Вроде бы.
– Хамское мещанское самодовольство, но предполагается, что это вежливость, – сказал Лерой.
– Похоже.
– Подделка.
– Что?
– Он делался … Не важно. Ты уверена, что помнишь его?
– Да. Глаза. Разрез глаз. Ноздри. Губы. Но в основном глаза.
– Посмотри на мои, – сухо сказал Лерой.
Гвен вытаращилась. Взглянув еще раз на свой скетч, Лерой оттянул кожу со скул назад и сжал губы. Особенно похоже не было, но что-то общее наличествовало, и Гвен перепугалась.
– Эй! – сказала она, невольно подавшись назад.
– Не бойся ты. Я – не он. Не будь дурой.
– Ладно, – сказала она. Сглотнула слюну.
– Сколько раз ты его видела в баре?
– Что? А. Только один раз. Нет, подожди. Кажется два раза.
– Второй раз – до или после того, как он говорил с Илэйн?
– До того.
Некоторое время Лерой молчал.
– Представь себе, что я неуверенно улыбаюсь, – сказал он. – Я пытаюсь себе представить … но это … очень необычно. Мы его выманим. Самое смешное – мы используем Гейл, как наживку. Тебе придется кое-что сделать. Я бы и сам сделал, но я могу разозлиться, и это все испортит. Общение с глупыми людьми радости мне не приносит.
– Что я должна сделать?
– Поведи Гейл в какой-нибудь бутик. Также, своди ее к парикмахеру, пусть ей сделают стрижку и прическу под твоим руководством. И маникюр тоже. Плоть и кожа у нее не очень, но рама ничего, сойдет. Переделай ее всю. Сделай так, чтобы она стала неотразима. Прикрой огрехи и подчеркни выигрышные стороны, в таком духе. После этого я ее потренирую.
– Не понимаю. Что ты хочешь, чтобы она делала – хвасталась своим новым имиджем, ходя по улице, пока тот, кого мы ловим, ее не увидит?
– Тебе не понять.
– Ну, если ты так к этому относишься…
– Да нет же, – раздраженно сказал Лерой. – Я и сам толком не понимаю. Это вроде наития. Предчувствия. Называй как хочешь. Подонок явно решил меня подразнить, но теперь я буду дразнить его, и он возьмет наживку, я уверен.
– Кто тебя дразнит? Ты даже не знаешь, кто он, и где он сейчас.
– Есть кое-какие мысли, – сказал Лерой, глядя в пространство. – У него пристрастие к театральности. Очень любит переодевания. Помимо этого, он атеист, а это значит, что он фанатично верит в несуществование Бога – явление частое. Что бывает нечасто – он использует свою анти-веру в своих целях, эксплуатируя систему на всю катушку. Понятно, но не очень распространено. Он умный человек, который рассматривает весь мир, как свою песочницу. Место для игр. Игры у него жестокие и очень, очень неправильные. Он не обычный рядовой бывший спецназовец, обидевшийся на предательство начальства. Он не бывший тайный агент, которого Управление бросило посреди какой-то очень суровой вражеской территории, а теперь он отказывается тихо исчезнуть, и настаивает на расстреле всего взвода, прежде чем вгонит последний патрон себе в башку. Все эти пути известны и изучены. Беглецов ловят и арестовывают – не так уж это сложно. Преданность смотрит только вверх. То, с чем мы имеем дело, не имеет ничего общего с обидами, преданностью, патриотизмом, или с еще какими-то из тысячи сантиментов, которые власти пытаются внедрить в массовое пользование последние пятьсот лет. Он полноправный член поколения типа я-да-я, хам, гедонист, искренний поклонник алгебраического подхода к мысли и духу, законный сын Бога Мещанских Приличий и Богини Удобства, чей главный вещатель и пророк прозывается – Скука. Как тебе такой психологический портрет?
– Красноречиво, – сказала Гвен.
У нее были сомнения. В тоне Лероя было что-то очень личное, какой-то оттенок искренней горечи, возможно направленной против себя. Он не себя ли только что описал?
***
Я себе говорю – не надо, Гвен, не ходи в эти потемки. Давай просто притворимся, что этой возможности не существует. Это просто паранойя. Если же все-таки здесь и есть какая-то страшная тайна, и если все, что происходило и происходит является всего лишь средневековой пьесой со зловещим содержанием, поставленной для меня и еще кое-кого бесстрастным негодяем … тогда что? Все эффекты, им придуманные, ждут поднятия занавеса, третий акт, все по местам! Я сижу, и смотрю на него, и меня охватывает чувство … нет, не апатии как таковой, но покорности, наверное. Я не знаю – ощущение близкой развязки – оно приходит ко мне из-за пресловутой мазохистской любви жертвы к палачу, или же черной трагической неизбежности … того, что вскоре должно наступить … Я трепещу, я преклоняюсь перед гением режиссера … я понимаю, что как главная героиня я должна красиво умереть, раз уж мне дали эту роль. А что мне делать? Выйти из игры в данный момент – неэтично. Я ведь люблю его. Я люблю его вне зависимости от того, кто он такой, и какие у него в отношении меня планы. Ухаживать снова за Винсом – немыслимо, после всего того, через что меня протащил Лерой. Я нахожусь на совершенно другом уровне. Рутина, скука, повседневные заботы ушли, о них невозможно теперь ни думать, ни даже помнить, что они бывают. Нравы обычной Гвен, Гвен из прошлого, кажутся мне сейчас такими далекими, такими непрактичными, и нелепыми – как японский чайный ритуал. Я почувствовала вкус наслаждений совсем иной категории, я успела побывать на тех вершинах морального превосходства где грех и святость, добродетель и порок, правда и ханжество существуют в их изначальной форме, где добро и зло сталкиваются не смущаясь тремя тысячами условностей, которые нам навязала экономическая и политическая псевдо-реальность. Большего и просить нельзя!
Нет, можно. Можно просить, и много. Можно попросить несколько лет, или столетий, пребывания в одной постели с Лероем, постель из соломы в пещере сойдет. Можно попросить, робко, ребенка от Лероя. Денег тоже можно попросить, поскольку в данный момент их, вроде бы, нет, никаких. Можно попросить, чтобы университетская история, которую рассказал мне Лерой, оказалась правдой. Можно попросить любви Лероя. И чтобы все остальные куда-нибудь делись на месяц или два, и пусть будет время, много времени, дабы насладиться моментом. Или же, если все вышесказанное совершенно невозможно, можно попросить Лероя, чтобы он быстро положил всему конец.
Глава девятнадцатая. Племянник
В Метрополитане давали «Жидовку», удивительно прелестный, редко исполняемый опус Фроменталя Галеви. У Итана Кокса была к этой опере слабость и он никогда не упускал возможности услышать ее вживую. Новая постановка оказалась технически безупречна, оркестр играл с подъемом, певцы превосходные, темпы приемлемые. А вот минималистские декорации (концепция, все еще рассматриваемая стареющими администрациями оперных театров мира как новая и пикантная) выбивались из общей гармонии и раздражали ужасно. В представлении Итана Кокса, величие оперного искусства следовало подчеркивать всеми возможными (в случае Метрополитана немалыми) средствами. И тем не менее, ему понравилось. После спектакля он решил, что проведет ночь в своей манхаттанской квартире. Хотелось побыть одному. Для людей, могущих ссужать ближних большими суммами денег, одиночество – роскошь.
Выйдя из машины на углу Саттон Плейс и Пятьдесят Седьмой, он отпустил шофера и прошел оставшиеся три квартала пешком. Он кивнул портье, который ответил на приветствие коротким кивком в профиль – был чем-то расстроен. Может у него были проблемы, как у многих. Мистеру Коксу до проблем портье не было дела.
Зайдя в квартиру, он быстро разделся и принял душ, напевая основную тему дуэта из третьего акта. Продолжая мычать мелодию себе под нос, он надел шелковую пижаму, зашел в спальню, поставил будильник на десять утра, и выключил свет. Забравшись в постель он с наслаждением потянулся и вздохнул удовлетворенно. И повернулся на правый бок.
Голос у него за спиной сказал, —
– Не двигайтесь. У меня с собой пистолет.
– Кто вы? – осведомился мистер Кокс более или менее спокойно, не двигаясь.
– Угадайте.
Голос показался Коксу знакомым.
– Как я могу угадать? Я…
– А вы попытайтесь.
– Голос у вас…
– Вы на правильном пути. В темноте угадывают по голосу. Ну, дальше?
– Не может быть.
– Именно. Я рад, что вы все еще помните мой голос.
– Джордж? Я думал, тебя нет в живых.
– Это именно так и есть, дядя Итан, – сказал голос. – Я на несколько дней вернулся с того света, чтобы заплатить налоги. С ребятами из налогового управления не шутят. Они человека где угодно найдут, в том числе и на том свете.
Итан Кокс ждал. Племянник не торопился.
– Так что же тебе нужно? – спросил наконец Итан.
– Знания нужны, – сказал племянник. Щелкнул затвор. – Добротные знания. Информация.
– Странный способ получения информации. Мягко говоря.
– Специальная информация. Прямо от источника.
– Я – источник, да?
– Да, вы источник. В основном источник горестей. У вас хорошо получается досаждать людям. Сто миллионов человек в данный момент рассержены, и пятьдесят миллионов несчастны. Вы эксперт. Посмотрим, умеете ли вы еще что-нибудь делать – вот, например, давать информацию.
– Не понимаю. Джордж? Это действительно ты?
– Вот я думаю, к примеру, – сказал племянник, понижая голос, – действительно ли именно вы разорили моего отца. Хотя, конечно, ему это пошло на пользу – он моет посуду в Лионе и временами счастлив. Женился на официантке. Но мама моя, ваша сестра – ей все-таки нужна была помощь после того как, благодаря вам, брак распался. Что плохого в том, что она оперная певица? Следовало ей дать тысяч двадцать, тридцать. Она ведь член семьи. Сказать вам, где она сейчас? Дает уроки музыки жеманным мужчинам в Сан Франциско. Впрочем, это к делу не относится. Хватит сентиментальных глупостей, хватит. Вставайте. Медленно. Обойдите кровать и сядьте вон в то кресло, лицом к окну.
Итан повиновался. Его племянник стоял спиной к окну, черным силуэтом с пистолетом в руке, а затем сел напротив дяди. Черный силуэт.
– Что теперь? – спросил Итан.
– Я знаком с одним парнем, который любил в свое время нанимать сорвиголов с мадьярским подданством. Вот я и думаю – занимается ли он этим по сию пору или нет.
Итан вздохнул свободнее. Он не видел своего племянника больше десяти лет, но если парень все такой же неуемный безалаберный дурак, каким был раньше, тогда, может быть, ему просто требуется помощь, а весь этот треп про семейные дела – просто интродукция, что-то вроде визитной карточки. Но к чему такая таинственность? Зачем проникать в дом дяди тайно, во мраке ночи, с пистолетом…
– Ты имеешь в виду, – сказал он, – что тебе кто-то досаждает.
– Да. Очень.
– И ты хотел бы досаждающего остановить.
– Если угодно.
– Что ж, я мог бы ввести тебя в контакт…
– Нет, – сказал племянник. – Не то. Если у меня с кем-то разногласия, я их улаживаю сам. Без помощи.
– Не понимаю.
– Запугивание, шантаж, ликвидация – я во всех этих делах эксперт, причем законный. Если бы здесь не было так темно, я бы показал вам сертификат.
– Все равно не понимаю.
– Медленно соображаете. Впрочем, буду счастлив вам все разъяснить.
– Все равно … Пробрался сюда ночью – зачем, Джордж? У меня есть телефон…
– Нужно было дать вам понять кое-что.
– Детство какое-то. Подумаешь – пробрался в квартиру никем не замеченный. Я не впечатлен, Джордж. Люди, так поступающие, к хорошему обществу не принадлежат.
– Неправда.
– Что неправда?
– Что никто не заметил, как я сюда проник. Портье заметил. По крайней мере я так думаю. Я дал ему в глаз, и глаз у него заплыл. Такое трудно не заметить.
Это объясняло угрюмый вид и повернутый к проходящим через вестибюль профиль портье.
После короткой паузы Итан сказал, —
– У тебя с кем-то разногласия.
– Совершенно верно.
– Но ты не хочешь, чтобы тебе помогли их разрешить, и все сделаешь сам.
– Тоже верно.
– В таком случае что тебе здесь нужно? Иди и занимайся разрешением разногласий.
– Я и занимаюсь, и именно поэтому я здесь, дядя. Разногласия у меня возникли с вами лично.
Итан Кокс снова немного помолчал, прежде чем сказать сухо, —
– Понятно.
– Да, дядя. Я сперва хотел сжечь особняк в Апстейте, но потом решил, что сперва поговорю с вами. Беру программку Метрополитана и вижу в ней «Жидовку». Я знал, что вы обязательно пойдете ее слушать, но на всякий случай проверил несколько ваших электронных кредитных записей.
– У тебя есть доступ?
– Удивительно, не так ли? Да, есть. Кстати, сопрано в дуэте во втором акте – бесподобно пела сегодня, не находите?
– Да, – сказал Итан. – Согласен. Новое поколение певцов наконец-то входит в силу.
– Да, я тоже так думаю, – откликнулся племянник. – И вот, прослушав дуэт, я решил, что старый добрый дядя Итан, не дурак послушать хорошее исполнение, скорее всего заночует в своей манхаттанской берлоге, один, чтобы переварить впечатления. Также я подумал, что, поскольку я его давно не видел, нужно будет сделать ему подарок.
– Подарок?
– Хороший подарок, дядя. Не бойтесь, я не данаец. Подарок безопасен.
– Какой подарок?
– Флэшку. Не с записью «Жидовки», к сожалению. Тоже спектакль, конечно, но совсем другой. И вы в этом спектакле звезда. Представляете? Прелесть.
– Ты о чем это?
– Разные темные дела, переход денег из рук в руки, договоры. Я знаю одну … хмм … персону, у которой страсть к подслушивающим устройствам. Даже не спрашивайте. С ней чашку кофе выпьешь – будьте уверены, что уйдете весь кишащий микрофонами и камерами размером с бактерию. Вид наркомании такой. Она ничего с собой не может сделать. У нее была, типа, сестра … которая … хмм … пожаловалась ей, что есть такой пожилой джентльмен … который ее преследует. Я вас ни в чем не виню, дядя. Полгорода волоклось за сестрой. Особенная женщина была. Наследница Елены Прекрасной. Ни разу не вышла из людного помещения, не оставив позади стоящие члены. Она сочеталась браком с прайзфайтером, рассчитывая, очевидно, что некоторые идиоты будут держать в связи с этим дистанцию. Вы не держали дистанцию. Бедная богатая Бель Элен – у нее не было выхода, как только обратиться к сестре за помощью.
– Ты шутишь.
– С чего вы взяли?
– Ты думаешь, что я ответственен за ее убийство!
– Прекратите, – сказал племянник. – Я ничего такого не сказал, и я не люблю, когда меня перебивают. Заткнитесь и слушайте! Если бы вы были ответственны, вас бы сейчас не было в живых. Помимо этого, для планирования и совершения убийства такого толка требуются мозги и смелость, а у вас ни того, ни другого нет. Тем не менее, кое-за что вы все-таки ответственны. Батюшки, дядя, я бы свернул вам шею прямо сейчас без сожаления, если бы это как-то разрешило ситуацию. Вы посмотрите, во что превратилась некогда самая цивилизованная, самая свободолюбивая в мире страна. Все население рулит и моторит. Все заняты вождением драндулетов. Водят день и ночь, даже когда не хочется. Даже если общественный транспорт быстрее и приятнее. Даже если нужно пропутешествовать три квартала, а затем час искать место, где поставить драндулет. Даже если вообще не нужно никуда идти или ехать – все равно едут. Садятся за руль и едут. Стало невозможным включить телевизор без того, чтобы не лицезреть тут же рекламу какой-нибудь тачки, не открыть журнал, чтобы не увидеть красочные фотографии дюжины мерцающих драндулетов, не пройти квартал, не вдыхая выхлоп пробки у светофора. Реки отравлены, солевые залежи сохнут, климат на всей планете непрерывно меняется, но мы все равно рулим и моторим. Террористы богатеют в тени ржавых дурно пахнущих нефтяных вышек. Как-то какой-то чудак сел и подсчитал, что если бы мы перестали рулить и моторить, начался бы небывалый экономический бум, а мусульмане через десять лет жили бы в пещерах и ездили на верблюдах. И знаете, кто этому мешает? Вы и еще несколько дураков, которым не хватает воображения понять, что возможности в мире всегда найдутся. Темные дела – часть жизни. Вы, грязная бесчестная свинья, всегда найдете себе помойное ведро, никто у вас его не отнимет. Я понимаю, что родившиеся свиньями не могут перестать ими быть. Но на некоторое время можно, я думаю, перестать по крайней мере быть мудаками. Дать ископаемым залежам отдохнуть. Может, их запас увеличится, если их не будут трогать несколько миллионов лет. Время есть. Если нужны заменители, иные способы хапать деньги, почему бы вам не попробовать торговать наркотиками или страховкой.
– Джордж?
– Да?
– Что тебе нужно?
– Угадайте.
– Нет. Чего это ты все время – угадайте да угадайте. В каких кругах ты нынче вращаешься, где ты такого понабрался? И вообще – то мы говорим про любительницу подслушивать, то вдруг переключаемся на экологический вред, вызванный моими инвестициями – и все это под дулом пистолета. Что происходит? Предполагаю, что во всем этом есть какая-то суть. Пожалуйста, доберись до нее.
– Вы спешите? У вас назначена деловая встреча?
– Черт знает, что такое.
– Ну, как хотите. И все-таки почему бы вам действительно не попробовать альтернативы? Вот, например, занялись бы компьютерами. Это одна из областей деятельности, где деньги делают вообще из ничего. Почему бы вам не уйти из нефтяной промышленности.
– Даже не знаю, что на такое сказать, – заметил Итан.
В квартире был пистолет. К несчастью, он находился в кабинете.
– Скажите мне, что не можете уйти потому что в деле завязано слишком много людей и экономических реалий.
– В общем, верно.
– А мне плевать. Как я уже сказал, я бы без сожаления свернул бы вам шею прямо сейчас, если бы не был уверен, что кто-то займет ваше место завтра же, еще до ланча. Хорошо, подождем.
– Чего именно подождем? – спросил Итан, вглядываясь. На дуле пистолета отразился лунный блик.
– Не знаю, – сказал племянник. – Откуда мне знать? Ну, смоет какой-нибудь большой город в море, или землетрясение где-то начнется, или эпидемия – мало ли к чему ваши нефтяные поползновения могут привести. Тем не менее, до того, как я отсюда уйду, вы окажете мне одну услугу. А именно – позвоните вашим друзьям из солнечной Венгрии и скажете им, чтобы уезжали к чертовой бабушке обратно.
– Это ты к чему?
– Гвендолин Форрестер неприкасаема. Когда вы ее видите на улице – будьте добры перейти на другую сторону. Если она с вами заговорит, бегите. Отца ее вы разорили, а сестру чуть не сделали куртизанкой, но на этом деятельность ваша по отношению к семье Форрестеров закончилась. Всё. Я хочу, чтобы вы это поняли. Вот телефон. Можете позвонить, а можете помедлить и пораздумывать, и тогда я затолкаю трубку вам в глотку, а голову вашу в унитаз. Со своей стороны я обещаю, что запись не будет использована против вас. Флэшку я оставлю здесь.
Флэшка, подумал Итан, опасна только в том случае, если … Он вспомнил разговор с сумасшедшей младшей сестрой Илэйн два месяца назад. Поскольку в прессе ничего подозрительного за это время не появилось, можно было предположить, что сумасшедшая сестра является единственным человеком, знающим, что голос на флэшке – его, Итана. Если эту бабу убрать, флэшка никакой опасности представлять не будет. Пока Гвендолин Форрестер жива и активна, кто знает, какие у нее еще появятся причины задействовать флэшку, кому передать, какими комментариями сопроводить. Племянник прав – все началось, когда он, Итан, попытался сделать своей любовницей старшую дочь Форрестера. С другой стороны, поскольку Джон разорен а Илэйн больше нет, опубликование информации на флэшке никакой пользы приземистой сумасшедшей сестре не принесет … Разве что месть…
– Мне нужны гарантии, – сказал Итан ровным голосом.
– Встаньте.
– Что?
– Встаньте и выпрямитесь.
Итан подчинился. Племянник метнулся из кресла вперед. Несмотря на невообразимую боль, удар не заставил Итана потерять сознание. Оседая на пол, он схватился за ребра.
– Вот и гарантия, – сказал племянник. – Нет, не сгибайтесь так. Дышите медленно, короткими вдохами. Скоро пройдет. Мои обещания лучше золота. Разрешаю вам позвонить мисс Форрестер и спросить, так ли это. Она подтвердит. Но сперва звоните мадьярам. Их парень бегает по всему городу, стреляет в кого попало, связывает людей во внедорожниках – что за венгерский цирк ни с того ни с сего! Мы с ним играем в кошки-мышки уже целую неделю, и, поверьте, если я его найду до того, как он покинет страну, вы окажетесь в тюрьме.
– Доказать ничего нельзя, – тяжело дыша сказал Итан.
– Доказать?
– Доказать, что я как-то связан с венгром.
– Может и нельзя. Но у меня есть копия вот этой самой флэшки, на тот случай, если вы попытаетесь сделать какую-нибудь гадость. Понимаете?
– Сделать гадость…
– Да, ну, например, восстановить связь с мадьярами и натравить их на меня. Я ведь чувствую, когда кто-то за мной ходит. Или когда кто-то ошивается за дверью. Вы хуже, чем я думал, дядя. Вы не умеете проигрывать. Понимаю, что ребра ваши сейчас нуждаются в починке, но ведь это не врач там, в соседней комнате, слоняется.
Внезапно племянник исчез. Итан поднялся с пола. Дверь распахнулась. Телохранитель ворвался в комнату с пистолетом в руке, крича «Замри!…» – но произнести «подонок» ему не хватило времени. Хрустнули кости руки, нога телохранителя высоко поднялась в воздух, его развернули и вогнали в стену. Он осел на пол бессловесным, бездумным мешком. Племянник прикрыл дверь и вернулся к окну.
– А где же кнопка тревоги, под подушкой, что ли? Остроумно, – заметил он. – Слушайте, дядя, раз вы желаете играть, и нарушили правила, я вас сейчас оштрафую. Правила – это святое. Я не собирался брать у вас деньги, но теперь я просто обязан это сделать. Вы найдете номер счета в моем любимом швейцарском банке завтра, в вашей электронной почте. Вы сделаете трансфер на сумму в два миллиона долларов. Если не сделаете, флэшка идет в эфир, и у федералов встают на вас хуи. Или хуже.
– Хуже? – сказал Итан. – Что может быть хуже?
– Я нанесу вам еще один визит, – объяснил любезно племянник. – Семья. Что бы мы делали без семьи. Но, вообще-то, не волнуйтесь. Я просто пошутил по поводу второго визита. Ну, свидимся как-нибудь.
Глава двадцатая. Приманка
– А вот и Винс, – сказал Лерой. – Давно мы с ним не виделись. Не скажу, что скучал по нему, но, как ни странно, у меня есть для него дело.
Винс переполнен был здоровой нетерпеливой энергией, появляющейся у слабохарактерных людей, когда их попросили сделать что-нибудь полезное. Он решал проблемы и проявлял лидерские качества. Безутешная Гейл перед телевизором привлекла было его внимание, но Гвен, неумолимая, потащила его в «радиорубку», где угрюмый Лерой приветствовал его коротким кивком.
– Садись, садись, – сказал детектив. – Судя по твоему самодовольному виду, в городе что-то произошло в мое отсутствие. Что именно?
– Это правда, – сказал Винс. – Ничего особенного, конечно. А у вас есть что-нибудь мне сказать, новое?
Лерой наклонил голову, глядя почему-то на ноги Винса.
– Есть, – согласился он. – Тебе нравятся невротические белые женщины еврейского происхождения?
– Что?
– Я вот-вот поймаю преступника. Но, видишь ли, нет смысла надевать на него наручники, если его не схватить в момент совершения преступления. Тебе нужно будет свести Гейл, жалкую ноющую зануду с высокой прической, которую ты только что видел в гостиной – свести ее в ресторан. В какое-нибудь приличное заведение. А потом в бар, перед сном. Возможно, тебе придется это сделать не один раз. Может даже каждый вечер придется такое делать, в течении двух недель подряд.