Вас любит Президент Романовский Владимир
– Сколько непримитивных людей можно найти в мире в любое время? – разглагольствовал Ладлоу. – По крайней мере я не страдаю иллюзиями по поводу моего предназначения или ложного чувства высшей миссии…
Если бы она могла … как-нибудь … запустить руку в задний карман, вынуть плоскогубцы … каким-то способом переместиться к Лерою … и перекусить цепочку, соединяющую наручники…
Он провалился. Он потерпел неудачу. Гнев Матушки Природы, хам и подонок, злобный хищник – потерпел поражение.
– Счастье состоит в непосредственной зависимости от власти. Именно поэтому в голову людям пришла когда-то идея, что Бог вечно блажен. А как же иначе – ведь ему принадлежит вся власть во Вселенной, всегда.
– Хуйня, – сказал Лерой.
– Почему?
– Не знаю. Хуйня и все.
– Да ладно тебе, – Ладлоу подошел к Гвен и запустил пальцы ей в волосы. Посмотрел, улыбаясь, ей в лицо, продолжая втолковывать Лерою, – Есть два пути обретения счастья через власть. Первый – воспользовавшись властью. Второй – сдавшись власти. Это логично, поскольку если бы все захотели пользоваться властью, спрос превысил бы предложение в миллионы раз. Баланс был достигнут, когда так называемые развитые виды разделились на две группы – доминирующую и покоряющуюся. Мужчины и женщины, с несколькими исключениями.
А ведь есть еще Грэйс, думала Гвен отчаянно, пытаясь игнорировать руку Ладлоу, скользящую теперь по ее шее и касающуюся ее левой груди. Где Грэйс? Он ее убил?
– … обрести счастье доминируя, а женщины – покоряясь, и никакое количество высокопарного трепа о равенстве никогда этого не изменит. Есть, конечно, уроды, но уроды редко бывают счастливы.
– Это опять же, боюсь, выше моего понимания, – сказал Лерой, закрывая глаза и сжимая зубы.
– Дай-ка я у тебя кое-что спрошу, – сказал Ладлоу. – Что делает тебя счастливым – что именно? Какой именно сладкий яд предпочитает лично Детектив Лерой?
Он отступил от Гвен и положил пистолет на пол.
– Увидеть тебя мертвым, – сказал Лерой. – У меня бы голова закружилась от счастья. Честно. Ты себе не представляешь.
Ладлоу ударил Лероя наотмашь по лицу. Лерой едва успел закрыть здоровый глаз.
– Хороший аргумент, – отметил Лерой.
– Я неправильно сформулировал вопрос, – небрежно сказал Ладлоу. – Прими мои извинения. Что сделало бы тебя счастливым на какое-то продолжительное время? Я имею в виду – помимо обычного твоего ассортимента восторгов – избиения людей, которые не могут тебе сопротивляться, беспричинного пьянства в паршивых пабах в Ист Вилледже? Не секс ли?
Лерой поднял действующую бровь.
– Может быть, – сказал он. – Ты многое обо мне знаешь, оказывается.
Он стер плечом кровь с губы.
– Секс, – продолжил лекцию Ладлоу, – есть самый очевидный акт использования власти и подчинения власти, во время которого мужчина играет роль щедрого властителя, а женщина покорной рабыни, упивающейся щедростью и нежностью мужчины и боготворя его, как ее личного Бога. Чем больше покорность женщины, тем больше власти и тем утонченнее опыт. Обычно отсутствует важный элемент – власть над жизнью женщины. Тут блюстители закона забираются к тебе в постель. Об этих мерзавцах невозможно не думать, и поэтому счастье твое, Лерой, неполно. Правительство – самый злостный сексуальный преступник, если хочешь знать. Мой метод позволяет достигать полной нирваны. Никаких похотливых подслушивающих, подглядывающих в моей скромной chambre des plaisirs. Недостаток один – в конце концов я действительно должен женщину убить, дабы продолжать в безопасности мой эксперимент над человечеством. Я не злой, просто у меня нет выхода, даже когда объект мне очень нравится. Впрочем, у меня есть власть позволить жертве жить так долго, как я захочу. Именно поэтому сеансы мои, как правило, долгие.
– Ну и детство у тебя было, наверное, – сказал Лерой. – Ад кромешный.
– Детство как детство.
– Нужно было попробовать альтернативы.
– Прости, как? Какие альтернативы?
– Не знаю, – сказал Лерой. – Литературу елизаветинского периода?
– А, да. Искусство, – Ладлоу издал смешок. – Мне некоторое время было интересно, признаюсь. Но что такое искусство как не толпа жалких неудачников, жаждущих абсолютной власти и ноющих о невозможности ее достижения?
– Есть также амбиция, – заметил Лерой.
– Амбиция есть средство приобретения власти путем завоевывания любви аудитории, – высокопарно сказал Ладлоу, и это в иное время рассмешило бы Лероя. – Я приучил себя не удовлетворяться заменителями.
– Ты пурист, – предположил Лерой, прижимая язык к верхним зубам. Вроде бы на месте.
– Я реалист. Например, одна из причин, по которой я сейчас с тобой беседую – мне нужно выговориться, чтобы не было соблазна делиться впечатлениями с незнакомцами, или членами моей семьи, которые могли бы заявить о моих впечатлениях в полицию. Кстати, зачем бы им было на меня стучать, как ты думаешь? Материальной выгоды нет. А все дело во власти. Посадить самого неуловимого преступника в истории за решетку, держать в дрожащих пальцах нить его жизни, злорадствовать – это ли не власть?
– Может, кто-нибудь из них пожалел бы твои будущие жертвы, – предположил Лерой.
– Перестань, – сказал Ладлоу. – Мы здесь все взрослые, Лерой. Если бы какая-нибудь группа людей действительно вознамерилась бы освободить человечество от невзгод, я бы, наверное, к ним присоединился, потому что, черт тебя возьми, я-то как раз очень сочувствую человечеству. В отличие. Я плоть от плоти человечества. Но каждая якобы попытка спасти человечество, если присмотреться, оказывается просто еще одной попыткой захватить власть. Революционные спасатели рассуждают о справедливости и сочувствии до того как, растоптав и иногда физически уничтожив конкурентов, обнаруживают, что позиции их крепки. Треп некоторое время продолжается, но действий нет.
– О политической философии мне ничего не известно, – сказал Лерой. Он бы покачал с сожалением головой, если бы не знал, что будет больно. – А героин ты не пробовал?
Ладлоу еще раз его ударил.
– Счастье, по определению, приходит вспышками, или волнами. Рано или поздно наступает насыщение. И тогда, – сказал Ладлоу, – ты ищешь что-нибудь новое. Кроме того, люди меняются с возрастом. Думаю, что к пятидесяти годам я переменюсь. В пятьдесят лет власть привлекает гораздо меньше. Комфорт важнее, и, да, любовь тоже важнее. Может, займусь благотворительностью. Но хотелось бы уйти на высокой ноте. Думаю, что финальным аккордом будет женщина Президента. Последний акт. К несчастью, среди них нет красивых. Не знаю, почему, может, для того, чтобы быть выбранным в Белый Дом нужно иметь некрасивую жену, дабы избиратели не чувствовали себя в очередной раз ущемленными. Но если появится красивая, а мне еще не будет пятидесяти, черт с ним, сделаю и закрою счет. Конечно, настоящая власть вовсе не там, но восприятие порой не менее важно, чем реальность, а большинство людей действительно воспринимают Президента, как самого могущественного человека на планете. Ты об этом знаешь, Лерой, или – мсье Ле Руа? Ты американец по рождению, но методы у тебя французские. – Он усмехнулся. Лерой откинул назад голову, чтобы уменьшить течение крови из носа. – Сперва, – сообщил ему Ладлоу, – я думал, что гады из Лангли на меня вышли, хотя зачем это им – я не мог себе представить. Вскоре я понял, что Лангли не при чем. У всего этого цирка, что ты устроил, был явно французский привкус, а уж использование женщины-любителя и участие ее в засаде – ну, знаешь! Крысы из ЦРУ безусловно используют женщин, и всегда использовали, но в романтизме их обвинить нельзя. Дай женщине женскую работу, пусть она следует инструкциям свято, пусть задушит или отравит кого-нибудь, и быстро уйдет – да, это понятно. Но ЦРУ никогда не сунет юбконосительницу в дело, требующее импровизации. Есть классический рассказ Эдгара Аллана По о парне, который говорит, что если хочешь что-нибудь спрятать, прячь там, где никто не будет искать – у всех на виду. Рассказу полтора столетия, но девушки остаются девушками. Они всегда находят самые худшие места для прятанья. Можно было бы повесить табличку над каждым, с надписью «Здесь камера». То бишь – морозильник, матрас, коробка из-под обуви, конверт, приклеенный к раковине. Все, что мне понадобилось сделать – определить каждый трансмиттер и заблокировать сигнал. Ты позволил ей и в этом доме, в засаде, действовать по ее усмотрению. В результате – главный агрегат находится в подвале, а не закопан в чей-нибудь газон в пятидесяти ярдах, и не стоит просто на крыльце, замаскированный под мусорное ведро. Я не знаю, кто спит с хозяйкой этого дома, но рядом с агрегатом в подвале нашлась бейсбольная бита. Как удобно.
Гвен захотелось заплакать. Бравада Лероя – жалкая. Вот он сидит, беспомощный, побитый, в крови и синяках. Она поняла, что теряет сознание. Она сжала зубы. С усилием она направила глаза на галстук Ладлоу. Постепенно, реальность снова вошла в фокус.
– … крестовый поход в одиночку, – говорил Ладлоу. – Очень благородно. Четыреста пятьдесят человек убили за год только в этом городе. И, знаешь, из тех двух дюжин, которых я отправил на тот свет за последние пять лет, ни один не был приятной личностью. Тебе бы самому они ужасно не понравились, Лерой. Мелочны, бесполезны, обуза для общества.
– С каких это пор мы вдруг заботимся об обществе? – хрипло спросил Лерой. – Какие-то бессмысленности пошли вдруг, мужик. – Он снова запрокинул голову.
– Мне жалко общества. Где-то в прошлом в генный код человечества вкралась ошибка. И теперь планета перенаселена. Чтобы содержать все эти лишние миллиарды, тонны генетически измененной еды производятся каждый день, каждый час. Индивидуализм задавлен. Эстаблишмент заигрывает с невеждами и хапугами. Мы истратили невосполнимые ресурсы, и я не только ископаемые имею в виду. За последние полвека не было в мире ни живописи, ни музыки, ни архитектуры – ничего. Человеческий гений безнадежно разжижен. Человечество вошло в сенильную стадию благодаря падению белого человека. Белый человек стал слаб, Лерой, но кто его заменит? Кандидатов нет. Мы научили и натренировали других, но есть свидетельства, что они не смогут поддерживать цивилизацию. Они ее даже принять толком не могут. Их намного больше, и они яростные, эти языческие орды, но среди них нет ни архитекторов, ни инженеров, ни физиков, ни художников. И они всё размножаются. Миллионы новых раковых клеток на теле человечества рождаются каждый день, миллионы жадных ртов, потребляющих не производя, и все они религиозны, конечно же, и религия их называется – Качание Прав. Большинство из них не умерло в младенчестве благодаря медицине белого человека. Многие из них не умерли от голода благодаря изобретательности и работоспособности белого человека. Они рожают генетически неполноценных детей. И что же – скажешь, что если бы Бог существовал, Он допустил бы такое? Эти тьмы недоразвитых великовозрастных детей, которые знают только слово «Дай!» – допустил бы? Нам не нужно даже ждать окончательной природной катастрофы, поскольку в течении тридцати или менее лет у нас кончится нефть. Самолеты не будут летать, танки не будут ездить. Вообрази себе Северную Америку, подмятую злобными миллионами латиноамериканцев с юга, Европу, по которой пройдут катком сердитые черные из Африки и арабы с Ближнего Востока, Россию, разорванную на части дикарями из Индии и Китая. Нам нечем остановить эти орды, нечего противопоставить их примитивной ярости. Они разрушат все, включая нас самих, и не сумеют ничего построить заново, поскольку строительство не является частью их генетической структуры. Здания будут разрушаться, потекут контейнеры с атомными отходами, начнут гнить поля. Болезни и голод докончат дело. Сидя вокруг доисторического костра, остатки человечества будут общаться между собой с помощью неразборчивого кряканья, поскольку язык тоже выйдет из употребления. Нравится? А кто виноват? Я скажу тебе, кто. «Плодитесь и размножайтесь» – помнишь такое? «Будь милосерден. Каждая индивидуальная жизнь – святое. Ни одна жизнь не ценнее другой». И так далее. Что ж, надеюсь, что результаты всех удовлетворили. Западная медицина и западные технологии привели к взрыву рождаемости в Индии и Китае. Вместо того, чтобы закрыть и запереть дверь, Запад открыл ее, позволив всем этим бесполезным, бесталанным, безмозглым толпам из экзотических стран проникнуть в себя. И сегодня белый человек, ослабленный христианской доктриной, не имеет достаточно силы воли, чтобы выставить человекоподобную саранчу обратно за дверь.
– Гитлер пытался, – сказал Лерой. – Смилуйся и дай мне аспирина, претенциозный мудак.
– Гитлер был маньяк и дебил, – объявил Ладлоу. – У него были все нужные средства. Он мог бы исправить ситуацию. Но у него была мания. Например, все эти гневные речи по адресу евреев – просто абсурд. Как можно?
– А что бы ты сделал на его месте? – спросил Лерой. – Нет, не говори. Можно мне пропуск в туалет? Смотри сколько крови вылилось.
– Я бы заручился поддержкой евреев, для начала. Я бы создал для них государство. Я бы стер арабов и персов с лица земли и отдал бы евреям весь Ближний Восток, вместе с нефтью. После этого евреи сами бы задавили любые анти-немецкие сантименты, которые могли бы подорвать мои позиции. И, конечно же, я бы разбомбил в пыль Индию и Китай, чтобы навсегда избавиться от генетического мусора, захлестнувшего данные регионы. После этого я бы транспортировал всех небелых в Африку. Идеально подходящий для этого континент. Все, что нужно сделать – поставить несколько охранников вдоль Суэцкого Канала с приказом стрелять во все что приближается к берегу на противоположной стороне. Предоставленные самим себе, изгнанники за несколько лет опустились бы в каменный век и не представляли бы больше демографической опасности для разумной части человечества. Ну, некоторые либералы поворчали бы по этому поводу, но вскоре правительства мира увидели бы выгоды моего подхода и присоединились бы ко мне, чтобы сразиться со Сталиным, который был бы против, и с Черчиллем, которому захотелось бы сохранить контроль над так называемой Британской Империей любой ценой. Рузвельт скорее всего поддержал бы меня. Вовремя остановленные, Черчилль и Сталин не владели бы достаточными ресурсами, чтобы противостоять легионам оккупантов.
– Очень забавно, – заметил Лерой, снова наклоняя голову назад. – А что бы ты делал после этого?
– Не знаю. Но по крайней мере у человечества появилось бы время действовать, а не пытаться удержать то, что удержать нельзя в принципе.
– Хорошая мысль, – согласился Лерой. – Почему ты не баллотируешься в президенты? Я бы за тебя голосовал. Чисто развлекательный аспект твоего избрания того стоил бы.
– У меня нет политических амбиций, – сказал Ладлоу. – Политика так скучна. Есть что-то изначально порочное в попытке сохранять иллюзию власти.
Гвен потеряла сознание.
***
Сумерки. Джордж и я добираемся до Сен Дени – старинный городок, предместье Парижа. Улицы пустынны. В карете, в которой мы едем, есть миниатюрная печь, и угольки потрескивают в ней, поскольку сегодня холодно. Кучер останавливает карету у базилики. Я не хочу смотреть. Я бы лучше сидела бы просто рядом с Джорджем, ютясь и лениво его поглаживая. Ленивая томность – моя специализация. Джордж выглядывает и кивает мне. Дверь базилики открыта почему-то.
Джордж вылезает из кареты и оглядывает улицу – нет ли потенциальных свидетелей. Я глубоко вдыхаю, запахиваюсь плотно в плащ, выскальзываю из кареты, и бегу к двери базилики. Джордж заходит за мной.
Внутри темно. Джордж обо всем успел подумать – в его руке загорается свеча. Мы идем между гробницами, пока не натыкаемся на недавно возведенный пьедестал с мраморными коленопреклоненными Луи и Мари. Джордж оглядывает пьедестал, приседает у основания, и проводит рукой по поверхности.
Он говорит – «Идеально».
Я соглашаюсь. Я все равно думаю, что затея эта – нонсенс, но, чтобы угодить ему, говорю – «Начнем».
Он вынимает кинжал.
Он говорит – «Мое послание тебе, а твое мне. Так?»
Я киваю.
Он говорит – «Два слова. Каждый напишет два слова».
Я говорю что-то, мол, это замечательная мысль. Я просто ему потакаю, вы понимаете.
Он царапает что-то у основания пьедестала и затем передает кинжал мне. Я вдруг теряюсь. Я не знаю, что царапать, какие слова. Вдруг я вспоминаю, что Джордж сказал, что нужно написать первое, что придет в голову. Я сосредотачиваюсь, и вдруг в голове оказывается пусто. Так бывает, со многими. Некоторым, чтобы очистить голову от мыслей, нужно играть в азартные игры или заниматься хаотическим сексом. В моем случае – просто попытаться сосредоточиться. И все, никаких мыслей. Простой метод.
Я перестаю сосредотачиваться и позволяю мыслям, или что у меня там есть, поблуждать немного, и в голову приходят разные образы, большинство их связано с недавними приключениями – а слова не приходят. Внезапно я понимаю, что мой изначальный приезд из Версаля – идиотизм. Столько слухов о перевороте – все, конечно, говорилось шепотом, и люди делали большие заговорщические глаза, и все знали, что это произойдет через две недели. Я вдруг понимаю, что по моим собственным подсчетам все должно было случиться прошлой ночью, а потом понимаю, что все, не только я, считали дни, и что мой счет был неправильный. Я перепутала революционный календарь с традиционной системой, и на целых два дня обсчиталась. Так. Посчитай снова, Гвен. Внезапно я понимаю, что это – действительно слова, пришедшие мне в голову – «посчитай снова». Как раз два слова. Я становлюсь на колени у основания и царапаю их рядом со словами Джорджа.
Я говорю – «Готово».
Он берет у меня кинжал.
Он говорит, – «Что ж, Ваше Величество, вот, наверное, и все. Теперь мы, наверное, вернемся в нашу реальность – я в свою, а вы в свою».
Мы стоим и ждем. Ничего не происходит. Я начинаю улыбаться. Я ж не дура все-таки. Я понимаю что весь этот треп по поводу реальности и сновидений – просто вариант флирта. Джордж флиртует.
На улице шум. Мы с Джорджем идем к двери и смотрим. Сперва мне кажется, что это какая-то процессия, но затем я вдруг понимаю, что это полк на марше. Королевское знамя развевается на ветру, освещенное факелами, которые несут солдаты. Армия! Моя армия! Наконец-то они заняли Париж! Я волнуюсь. Я всегда очень привлекательна, когда волнуюсь. Я выхожу из базилики. Свобода, наконец-то! Теперь мне можно спокойно возвращаться в любую из моих резиденций. Я сделаю Джорджа … ну, не знаю … капитаном моей охраны, или генералом, или кем он хочет быть. Майор на вороном скакуне останавливается возле меня, опуская факел, чтобы разглядеть мое лицо, и вдруг кричит – «Да здравствует Королева!» Солдаты громоподобно откликаются. Несколько офицеров спрыгивают с коней и собираются возле меня. Меня ведут к карете. Я оглядываюсь через плечо, чтобы велеть Джорджу следовать за мной, но Джорджа нет. Это меня расстраивает.
Я говорю – «Подождите. Господа, подождите. Здесь был мужчина…»
«Да, Ваше Величество. Ждать нельзя. Пожалуйста, залезайте в карету».
Я забираюсь в карету нерешительно, и два офицера забираются за мной и, к моему удивлению, хватают меня и привязывают мне ноги к скобам у основания сидения. Я пытаюсь им врезать, но один из них хватает меня за руки и связывает их у меня за спиной. После чего я вдруг понимаю, что нет ни кареты, ни офицеров, а есть я, Лерой, и этот ужасный сумасшедший Ладлоу с пистолетом.
***
– Поверь эксперту на слово, – сказал Ладлоу, изучая критически Гвен, взяв ее за подбородок пальцами. – Она гораздо привлекательнее, чем та, другая. Сестра была – кукла пластмассовая. А эта – живая и вся горит. Дефекты покрытия всего лишь скрывают естество, чем делают его еще привлекательнее. Повторяю, вкус у тебя превосходный, Лерой. Так. Вот и настал, господин детектив, момент власти, и власть, господин детектив, есть самый сильный афродизиак. Посмотри только на эти глубоко посаженные голубые глаза, на мягкие кудри, посмотри, как опаловые груди шокированы неожиданным прикосновением.
Гвен издала странный носовой звук.
– Расслабься и получай удовольствие, – сказал Лерой сквозь сжатые зубы. – Расслабься, сука, иначе я тебя убью.
– Не будьте жестоки, Детекив, – пожурил Ладлоу. – Она расслабится, и она получит удовольствие. Неистребимый инстинкт скоро возьмет свое. Вечная любовь жертвы к палачу проявится, покорная, свободная от гордости и недоверия, чистая. Кстати, я могу сунуть тебе в рот кляп, если ты не заткнешься.
Где же Грэйс? В голове у Лероя стоял туман. Он сосредоточился на одной этой мысли, молясь, чтобы засранка, приемная его дочь, оставалась там, где она сейчас прячется.
– Посмотри на ее лицо, Лерой, – сказал Ладлоу. – Оно светится, и оно прекрасно. О да, прекрасно. Жаль что я не художник. Мне нужно в ванную. Я сейчас.
Он поднял с пола пистолет и ушел в ванную. Лерой понял, что он сейчас выйдет, поскольку воды нет … и пойдет наверх … и обнаружит Грэйс в ванной, если она действительно там. Неожиданно он услышал звук льющейся воды.
Справа наметилось какое-то беззвучное движение. Лерой повернул голову, боясь посмотреть на Гвен. Посмотрел. Все еще одета. Ничего не торчит наружу. Какая-то часть его хотела, чтобы Ладлоу совершил уже всё, что намеревался совершить. Она напряглась, пытаясь запустить руку в задний карман джинсов. Мысли Лероя мгновенно прояснились. Шипя от боли, она управилась впихнуть нежную свою руку в карман. И вытащила … здоровый глаз Лероя широко открылся … вытащила плоскогубцы, которыми орудовала давеча.
Медленным кивком Лерой дал ей понять, что она должна освободить в первую очередь его, если сможет. Она не могла двигаться вместе со стулом – звук привлек бы внимание Ладлоу. Вытянувшись, сгибаясь, поворачиваясь, Гвен приблизила спину к спине Лероя. Два фута их разделяло. Гвен выгнула гибкую спину, вытягивая руки как можно дальше и нащупывая цепочку наручников. Нащупала. Приставила плоскогубцы. Соскочили. Снова приставила и надавила с силой. Послышалось тихое щелканье. Мало. Наручники были того типа, что усиливают хватку, если их дергаешь. Гвен поняла. Она снова нащупала цепь и снова задействовала плоскогубцы. Внезапно Лерой осознал, что руки свободны. Он взял у Гвен плоскогубцы и одним злобным движением освободил правую ногу. Вода в ванной перестала течь. Лерой задрал штанину и пихнул плоскогубцы в носок. Правую ногу он поставил так, чтобы скрыть перекушенную цепочку.
Ладлоу вышел из ванной с пистолетом в руке.
– Продолжим наш сеанс, – сказал он. – До сих пор было очень приятно. Теперь будет еще лучше, до того, как станет кроваво и противно, если, конечно, кто-то мне не скажет, где в данный момент обитается мисс Камински. Добровольцев нет? Ну что ж.
Расстояние между Ладлоу и Лероем было – футов шесть. Рискнуть? Ладлоу умел владеть оружием. Подождем. Просто подождем. Подождем до того, как … до того как он снова займется Гвен.
– Я бы сказал, – произнес Лерой, – но с условием.
Тень мелькнула там, в коридоре, за спиной Ладлоу.
– Тебе ли торговаться? – спросил Ладлоу.
– Понимаю, что это глупо, – сказал Лерой. – Торговаться мне глупо, поскольку здесь чересчур светло. Когда имеешь дело с таким человеком, как ты, необходимы несколько мгновений полной темноты. Тьмы. Поскольку вещи, которые я буду с тобой производить, ужасны и не могут быть произведены на виду у всех.
Рука показалась из коридора, шаря по стене в поисках выключателя. Лерой молился, чтобы это оказался нужный выключатель. Он также молился, чтобы это был простой выключатель, а не ебаный диммер или какой-нибудь дружественно-услужливый тупой агрегат, которые постоянно изобретаются и всучиваются просвещенному населению. Он также молился, чтобы Грэйс сделала все быстро, не привлекая внимание Ладлоу. Ладлоу собрался обернуться – Лерой это почувствовал. Если она опоздает, ей конец … бедная Грэйс … золотой ребенок … храбрая девочка … вперед, Грэйс, давай же, дочка моя смелая, я оплачу тебе самое лучшее образование на планете, я буду тебя баловать всю твою юность, пока тебе пятьдесят не исполнится, можешь приводить своего бойфренда-неандертальца ко мне когда хочешь, но делай же, Грэйс, делай, делай, пизда, мокрощелка, дура-малолетка, уродливая тварь, пожалуйста, делай, пожалуйста, делай сейчас. Кто-нибудь там, наверху, пожалуйста, сделайте так, чтобы сука сделала это сейчас, прямо сейчас, пожалуйста.
Свет погас.
В комнате стало абсолютно темно.
Спустя тысячную долю секунды, Лерой был весь – стремительное движение. Тяжесть алюминиевого стула, привязанного цепочкой к левой ноге, совершенно ему не помешала. Ситуация была – наводи и стреляй. На мгновение дезориентированный темнотой, Ладлоу успел навести, но до того, как он нажал на курок, запястье ему сломали, лоб Лероя втаранился ему в переносицу, колено Лероя въехало ему в пах, правый кулак Лероя сломал Ладлоу два ребра, и вес Лероя, брошенный вперед изначальным прыжком, смёл Ладлоу с ног и прижал к полу. Свет почти сразу включили снова, но, верный своему принципу причинять как можно больше боли в как можно более короткий отрезок времени, Лерой уже успел превратить Ладлоу в кровоточащее, истекающее, разваливающееся, дезориентированное месиво покореженных костей и мяса, которое еще не начало вопить от боли.
Вопли вскоре последовали, и потчи сразу прервались – Лерой ударил локтем Ладлоу в рот.
Лерой приподнялся на одно колено.
– Где нож? – спросил он. – Дайте мне кто-нибудь нож. Я этого подонка кастрирую. Нож.
Он дико посмотрел вокруг.
– Нет, – сказала Гвен.
– Что?
– Нет.
Голос ее звучал хрипло.
Ключи нашлись в пиджаке Ладлоу. Лерой снял остатки наручников.
– Эй, папа, – сказала Грэйс, входя.
– Не сейчас, – сказал Лерой.
Он зубами разодрал изоляционную ленту на запястьях Гвен и освободил ей ногу. Ладлоу оставался на полу, не в силах подняться или даже двинуться. Руки Гвен бессильно упали по сторонам. Нет, пожалуйста, нет, думал Лерой. Что-то, что-то нужно сделать прямо сейчас, а то весь этот так называемый «травматический опыт» застрянет в памяти Гвен навсегда, и будет влиять на ее настроение, расположение, секс – в общем, на все. Что-то нужно сделать.
Лерой подобрал пистолет Ладлоу, быстро его осмотрел, и снял с предохранителя.
– Держи, – сказал он Гвен.
Она взяла у него пистолет.
Лерой взялся за воротник Ладлоу и одним движением поднял его на ноги. Хриплый писк вылетел из горла Ладлоу.
– Стой, – сказал Лерой. – Если упадешь, будет хуже.
Он прислонил его к стене. Протянув руку, он взял Гвен за запястье в синяках. Очень нежно, он потянул ее по направлению к Ладлоу.
– Вот, – сказал он тихо.
– Нет, – сказала Гвен. – Нет! – закричала она, паникуя. – Нет, – повторила она. Отвращение в ее голосе раздражало.
– Я думаю о завтрашнем дне, – сказал Лерой. – Ты думаешь о данной минуте. А я о завтрашнем дне. Поняла? Нажми на крючок один раз. Всего один. Ничего сложного.
– Нет. Оставь меня в покое. Еще чего!
– И все бы стало на свои места, – сказал он ей. – Эй, хочешь, я сам? Давай сюда.
– Я бы хотела это сделать, – предложила Грэйс.
– Ты делай домашнее задание, – сказал Лерой. – Гвен?
– Нет, – сказала она.
– Последний раз, Гвен. Это твой единственный шанс расквитаться с ним за изнасилование.
– Он не изнасиловал меня, маньяк! – закричала она, возвращаясь в реальность.
Лерой нахмурился.
– Блядь, – сказал он. – Да, ты, кажется, права. – Он глубоко вздохнул и на мгновение закрыл глаза. – Ну, хорошо. Где телефон? Дайте мне ебаный телефон. – Он взял трубку. – Да, пожалуйста, дайте мне Сержанта Бучковски. Детектив Лерой, Нью-Йоркское Управление Полиции.
Он сунул руку в карман. Каким-то чудом пачка сигарет осталась неповрежденной. Он закурил. Посмотрел на фильтр сигареты. Фильтр покрыт был кровью. Он поморщился.
– Не делай этого, – сказал Ладлоу. Кровь и слюна текли у него по подбородку. Слова едва можно было разобрать.
– Почему же?
– Не делай. Если … сделаешь, то … упадешь. И ты знаешь … об этом.
– Ага, – сказал Лерой. – Ты, наверное, прав.
– Почему бы тебе просто меня … не убить? Самозащита. Есть … свидетели … и улики.
– Да ты просто верующий фанатик, – сказал Лерой. – Даже сейчас, ты все еще веришь, что на другой стороне – ничего? Что одна пуля Детектива Лероя просто закончит твое мерзкое существование, и милосердное небытие будет тебе наградой? Да ну. Не может быть. Наверняка у тебя есть сомнения.
– Ты бы мог меня просто отпустить, – предположил Ладлоу. Он застонал. – Это именно то, что тебе надлежит сделать как христианину. Простить и забыть. – Он снова застонал.
– Мне-то что прощать тебе? – сказал Лерой. – Присяжные может и простят, кто их знает, присяжных.
– Ты знаешь, что я не могу … им … не сказать … всё о тебе.
– Конечно. А может и не скажешь. Твоей бывшей компании это может не понравиться. Они не то, чтобы мстительны, а просто бюрократы. Кто-нибудь поставит тайную птичку в тайном документе, означающую твое неожиданное самоубийство в камере. Знаешь, да? А, да, сержант, – сказал он в телефон. – Детектив Лерой говорит. Дом семнадцать на Уиллоу. Что у нас тут … так … ну, значит, нелегальное проникновение в дом, попытка убийства, попытка изнасилования. – Гвен прикрыла глаза и потерла щеку кулаком. – И еще всякое разное. Полное досье вас впечатлит. Думаю, что я ему поломал какие-то кости в целях самозащиты. У меня два свидетеля и множество улик. Приезжайте как можно быстрее. Семнадцать Уиллоу. Спасибо.
Ладлоу осел на пол, спиной к стене, и застонал. Левой рукой он провел возле сломанных ребер. Сделал не очень уверенную попытку не потерять сознание. Не смог.
После продолжительного молчания, Грэйс, сидящая в кресле Лероя и нервно курящая сигарету:
– Замечательно.
Гвен смотрела в пространство.
– Ага, – согласился Лерой, щупая мизинцем моляр справа. Поморщился от боли. – Мне тоже понравилось. Как-нибудь нужно будет повторить.
Глава двадцать третья. Отдел кадров
Винс не брал трубку. Роберт не брал трубку. Доверять было больше некому. Лерой решил, что справится сам.
Первое – следовало избавиться от Гейл, чтобы не докучала. По телефону нельзя.
К счастью, БМВ-кабриолет с заведенным мотором стоял на углу. Водитель, прыщавый подросток, раздумывал, на кого бы еще произвести впечатление своим видом за рулем папиной тачки. Лерой схватил его за шиворот и за локоть и выволок из машины. Подросток запротестовал. Одной пощечины было достаточно, чтобы заставить его замолчать, но Лерой этим не удовлетворился, и подростка впоследствии доставили в больницу с вывихнутой челюстью, сломанной рукой и сотрясением мозга. Семья подростка пришла в негодование и хотела подать в суд.
Машину пришлось оставить за десять кварталов до дома Гвен – она слишком выделялась.
Портье начал пятиться задом, как только увидел Лероя. Лерой прошел к лифту.
Отперев замок, он ударил в дверь ногой, порвав цепочку. Гейл выскочила из спальни в халате Гвен.
– Одевайся и иди отсюда, – сказал Лерой. – Давай, давай. Все в порядке. Если не выйдешь через две минуты, выкину в окно.
– Мне нужно…
– Тебе нужно одеться и убираться. Вот тебе сто сорок долларов. Возьми такси. Твой мерзкий тупой внедорожник стоит на въезде в твой жлобский дом.
– Ты меня пугаешь! – закричала она хрипло.
Лерой глубоко вдохнул через нос.
– Сука, – сказал он. – Надень что-нибудь и исчезни. Сейчас же. Именно сейчас.
– Я не могу…
– Что? Почему? Где твои шмотки? Одевайся. Потом свяжешься с Гвен, она тебе все объяснит. Если все еще переживаешь по поводу серег, забудь. Винс их уже продал. Откладывает детям на колледж. Ниггеры с их выводками, хули.
В конце концов она ушла.
Ему тоже нельзя было долго здесь оставаться. Но нужно было присесть. На несколько минут. Чтобы быть в состоянии действовать. Он присел.
Он проглотил слюну. Захотелось курить. Проверил карманы – ничего. Еще раз проверил. Что-то. Сжимая зубы, он потрогал это нечто … сжал … отодрал … Замечательно.
Вообще-то совершенно незачем подсовывать записывающее устройство, если весь дом и так ими кишит, сама же и инсталлировала. Лерой подумал. Если бы он следил за кем-то … Да. Эти сволочи все слышали. И все видели. И никто – никто! – не пришел никому на помощь. Ладлоу не дали бы уйти, конечно же. Но они ждали, скоты, что Ладлоу ликвидирует Лероя, чтоб им самим не стараться. Или что Ладлоу и Лерой не ликвидируют друг друга – идеальный вариант.
Он поднялся на ноги и протопал в «радиорубку». Дорогая аппаратура кругом. Суперчувствительная. Приступ ярости затуманил Лерою мозги.
Кто-то, возможно, ждет снаружи. Ко всем чертям! Не будем сейчас об этом думать.
Он поехал в Бруклин на такси. Вошел к себе в квартиру. В квартире кто-то был, это чувствовалось. Лерою было все равно. Он был уверен, что знает, кто именно к нему проник. В данный момент никто из людей, которых он знал, не мог быть ему полезен.
Он не пошел ни в кухню ни в ванную. Он проследовал прямо к письменному столу, включил лампу, открыл ящик, и вынул из ящика паспорт.
– Привет, партнер, – сказал Марти у него за спиной.
Лерой даже не обернулся.
– Привет.
Он сунул паспорт себе в карман. Не глядя на Марти, он прошел к любимому шкафу и распахнул его. Некоторое время Марти следил, как Лерой пакует чемодан, и вдруг сообразил, что его просто игнорируют.
– Ты не хочешь ли что-нибудь мне сказать, партнер? – спросил он.
– Мне нечего сказать, – ответил Лерой. – Ты здесь потому что кто-то шибко умный наверху наконец решил от меня избавиться.
После значительной паузы, Марти сказал:
– Правильно.
– Что ж ты медлишь? – спросил Лерой, складывая костюм и кладя его осторожно поверх рубашек.
– Сперва я хочу попросить прощения.
– За что, если не секрет?
– За многое. Но мне бы хотелось, чтобы … в общем, повернись ко мне лицом.
Лерой потянулся к верхней полке и достал оттуда металлический ящик.
– Алё, – сказал Марти.
– Делай, что считаешь нужным, партнер, – откликнулся Лерой.
Голос его звучал совершенно равнодушно. Открыв ящик, он достал из него пачку ассигнаций и сунул ее в карман на крышке чемодана.
– Перестань возиться с чемоданом, – сказал Марти. – Ты никуда не едешь. Везение твое кончилось.
– Везения и не было никогда, – сказал Лерой. – И благодарности тоже не требую. Сделал я то, что должен был сделать. Если это – конечная станция, что ж, пусть. Но сомневаюсь. Ты меня не пристрелишь, Марти. Не сможешь. Ты уже не тот.
– Нет, конечно, нужен ты мне – стрелять в тебя. Выпьешь цианистый калий, как любой нормальный человек. Я принес капсулу.
– Не люблю капсулы, – сказал Лерой.
– Перестань паясничать.
– А если я откажусь, – сказал Лерой, стоя спиной к Марти, – что ты сделаешь?
– Тебе не понравится.
– Но я ведь и так знаю. Где-то здесь мешок с молнией для переноски трупов. Ты положишь меня в багажник и отвезешь в какое-нибудь романтическое место в лесу, да? Я всегда знал, что ты дурак. Но не предполагал, что ты бессердечный дурак.
Неожиданно Лерой качнулся, схватился за бок, и припал на колено.
– Перестань паясничать, – повторил Марти. – Это что, очередной трюк?
Лерой не ответил. Он попытался встать на ноги и вдруг неуклюже завалился на бок.
Марти поднялся и подошел.
– Эй. Лерой? Алё? Черт.
Он подозревал, что это ловушка. Присесть на корточки было боязно. Но он все равно присел.
– Эй, партнер.
Он потрогал плечо Лероя. А затем шею. Странный пульс. На морде синяки. Часть морды покрыта засохшей кровью.
– Даже не верится, – сказал Марти.
Он перевернул Лероя на спину. Лерой открыл глаза.
– Ребра, – сказал он.
Марти разорвал на Лерое рубашку и потрогал ребра.
– А … ы! – сказал Лерой. – Больно.
– Два сломаны, – Марти нахмурился. – Что там случилось у тебя?
– Просто представь себе, что я пожимаю плечами, – ответил Лерой.
– Дай-ка я тебя перетащу в кровать.