Паруса смерти Попов Михаил
– Что-то в этом роде, ваше высокопревосходительство.
Эта мысль очень развлекла и порадовала губернатора Эспаньолы. В самом деле, разве это не высший уровень коварства – убить своего личного врага руками врага своего государства?
– В этой истории замешан некий капитан Шарп…
– Не тот ли профан, что перепутал серебро с оловом? Так вы мне, кажется, сообщали?
– У вас прекрасная память, ваше высокопревосходительство.
Дон Антонио нахмурился:
– Что с вами, Альфонсо?
В глазах секретаря вспыхнул страх.
– Когда слуги начинают вам льстить слишком грубо, надо или менять службу, или менять слуг.
– Я не думал, я…
– Ладно, оставим это. А что касается этого Шарпа, он нам на благо подворачивается. Чем больше дураков в начале игры, тем больше трупов в ее конце.
Альфонсо не посмел восхититься вслух высказанной сентенций, хотя она очень ему понравилась.
Дон Антонио понял терзания секретаря, но не счел нужным их смягчать. Он просто спросил:
– Что-то еще?
– Именно, ваше высокопревосходительство.
– И опять интересное?
Альфонсо кивнул.
– Так докладывайте!
Из папки появился второй документ. Он имел более привычный вид, чем первый.
– Что это?
– Показания Горацио де Молины.
– Этот негодяй заговорил! Клянусь стигматами святой Клементины[8], я уже перестал на это надеяться.
– На это перестали надеяться даже тюремщики. Неделю назад по вашему повелению мы оставили его в покое, дабы затянулись самые болезненные раны и появилась возможность продолжать дознание должным образом. Дело в том, что он стал беспрестанно впадать в обморочное состояние и потерял столько крови, что…
Губернатор нетерпеливо махнул кружевным манжетом:
– Помню, помню.
– И вот сегодня утром, еще до того, как к нему приступил наш главный умелец Франсиско, еще до того, как разожгли печь, и еще до того, как в камере появились пыточные инструменты, Горацио заговорил.
– Он сказал, где находятся награбленные ценности?
– Нет, он сообщил кое-что более интересное.
Дон Антонио громко хмыкнул, чего с ним не случалось с момента получения известия о гибели сына.
– Что же может быть интереснее?!
Альфонсо помедлил еще буквально секунду, и его можно было понять, ибо в момент сообщения невероятного известия сообщающий как бы возносится над слушающими.
– Он сказал, кто ему помогал в его делах. И во время бегства из картахенской тюрьмы, и во время нападения на флотилию ловцов жемчуга.
– Всегда считалось, что это сделали лесорубы с Ямайки.
– Считалось, ваше высокопревосходительство. А на самом деле это совершил он, Горацио де Молина, и помогал ему в этом не кто иной, как его дядя.
– Имя, имя этого дяди!
– Ангерран де ла Пенья!
Дон Антонио не смог усидеть на месте. Он вскочил и стал нервно расхаживать по беседке.
– Бред сумасшедшего!
– Тюремщики тоже вначале подумали так же. Но он привел доказательства…
Губернатор нервно подергал острую свою бородку, почесал щеку – одним словом, в значительной части утратил облик высокородного благообразия.
– Какие, какие может представить доказательства разбойник с большой дороги, сидящий в подземной тюрьме, а?!
Альфонсо протянул сафьяновую папку своему господину и со вздохом сказал:
– Здесь они перечислены. На мой взгляд, дело совершенно ясное.
– Кого интересует ваше мнение, Альфонсо! Что там за доказательства?!
– Гербовые татуировки, изъятые при аресте фамильные медальоны. Наконец, адреса родственников, которые возьмутся подтвердить, что дело обстоит так, как утверждает разбойник.
Губернатор снова плюхнулся на каменную скамью. Было заметно, что настроение его из однозначно отвратительного сделалось более сложным. Что-то пришло ему в голову. Что-то интересное.
Секретарь продолжал говорить:
– Если посмотреть на ситуацию беспристрастно, то нельзя не заметить, что господин командор вряд ли может быть признан прямым соучастником своего беспутного племянника в совершавшихся преступлениях. Он просто помогал ему избежать положенного наказания. Племянник обещал каждый раз, прося о спасении, оставить свой опасный промысел, но каждый раз обманывал дядю. Коварным образом он использовал большое влияние своего дяди на Эспаньоле и на окружающих островах практически себе на службу.
– Да, влияние очень, очень большое, – задумчиво сказал дон Антонио. – А где сейчас этот любвеобильный дядя?
– Он ждет в приемной вашего высокопревосходительства.
– Он знает об этих «показаниях»?
– Почти наверняка нет.
– Значит, так, Альфонсо, сейчас наступает такой момент, когда от тебя будет многое зависеть.
Секретарь прижал папку к груди и замер с самым преданным выражением лица, на которое был способен.
– Кто сегодня начальник охраны?
– Капитан Васкес.
– Туп, исполнителен, труслив.
– Обжора.
– Еще и обжора, великолепный набор. Сейчас ты с капитаном Васкесом и десятком солдат отправишься в тюрьму. Там ты возьмешь под стражу всех, кто имеет отношение к этой истории, и доставишь их сюда.
– Сюда?
– Только вы подъедете не со стороны парадных ворот…
– А со стороны конюшен.
– Ты умнеешь прямо на глазах.
– Если будет угодно вашему высокопревосходительству, я так же быстро поглупею.
– Я дам знать, когда это будет необходимо. А сейчас надо сделать то, что надо сделать.
– Уже можно исполнять?
– Да. И скажи там, чтобы господина командора проводили ко мне.
Через несколько минут в конце аллеи появилась фигура дона Ангеррана де ла Пеньи. Он приближался медленно, тяжело ступая огромными башмаками по розовому песку дорожки. Оделся он сегодня, против обыкновения, в гражданское платье. Но даже лишенный той части внушительности, что придает человеку мундир, смотрелся он очень и очень солидно.
– Здравствуйте, мой дорогой дон Ангерран, – приветливо, почти весело приветствовал его губернатор, что озадачило командора. Он рассчитывал увидеть страдающего, убитого горем отца, а на деле…
– Рад вас видеть в добром здравии, ваше высокопревосходительство.
– Пусть не в добром, но, по крайней мере, сносном. А что с вами, отчего эта трость? Неужели снова подагра? Сочувствую.
Командор сдержанно кивнул. Сердце его было не на месте. Что-то случилось. Откуда бы взяться столь выраженной участливости в столь самовлюбленном человеке, как дон Антонио де Кавехенья?
– Вчера пришлось посылать за лекарем. Этой ночью мне дважды пускали кровь.
– Может быть, вам имело смысл остаться в постели?
Да, определенно что-то неладно, решил дон Ангерран. Надо быть внимательным.
– Сегодня вторник, день моего непременного доклада вашему высокопревосходительству. Кроме того, к утру мне полегчало.
– Ну что ж, прекрасно, если так. Давайте, знаете, пройдемся. А то я все утро тут сижу, выслушиваю идиотские бредни. Надоело.
– Охотно.
Губернатор взял командора под руку, и они двинулись вдоль стены, имея слева от себя уже описывавшуюся картину морских далей, а справа – великолепный розарий. Цветы, освеженные утренним поливом, сверкали переливами еще не высохших канель.
Крепостная стена плавно изгибалась, отвечая изгибу горы, на которой поместилась загородная резиденция правителя Эспаньолы. Шагах в пятидесяти по ходу движения открылась ниша, в которой стоял стражник с аркебузой[9]. Увидев его высокопревосходительство, он встал «смирно» и положил ствол аркебузы на сгиб локтя.
– Прекрасно, – сказал дон Антонио.
– Что именно?
– Будем говорить открыто. Я хотел было устроить с вами игру в цаплю и лягушку, как говорят французы, но потом решил – не стоит.
– Как вам угодно.
– Вот именно, как мне угодно. Я просто спрошу у вас, дон Ангерран, нет ли у вас родственника, который бы… как бы это сказать…
Командор тяжело задышал.
– Говорите прямо, ваше высокопревосходительство, надеюсь, хотя бы это я заслужил своей тридцатилетней службой его католическому величеству.
– Прямо так прямо. Мои люди тут поймали одного разбойника, по имени Горацио де Молина. Странное имя, как бы генуэзское, но при этом как бы и нет. Но не имя самое интересное в этом человеке.
– Я слышал о нем, – угрюмо сказал дон Ангерран де ла Пенья.
– Признаться, я решил на свой лад разобраться с этим негодяем, никому, даже вам, не сообщая об этой поимке. Я решил самолично добраться до награбленного им золота и тем самым удивить всех. Пусть, думал я, поймут мои подчиненные, что их губернатор умеет не только диких коров истреблять. В течение двух недель у него допытывались, куда он спрятал награбленное. Он молчал. До сегодняшнего утра. А сегодня утром он заявил…
– Что он мой племянник?
– Откуда вы знаете? Впрочем, по самому течению нашего сегодняшнего разговора было видно, что у меня есть для вас чрезвычайные новости.
Командор весь сразу как-то осунулся, потяжелел. Не испрашивая разрешения начальственного спутника, он сделал несколько шагов в сторону и тяжко уселся на большой валун.
– Я знал, что этим рано или поздно кончится.
– То есть вы не отрицаете, что помогали бежать ему из картахенской тюрьмы, а до этого…
– Нет, ваше высокопревосходительство, не отрицаю. Четырежды я спасал его от виселицы, которой он безусловно заслуживал. Это сын моей сестры Ангелины, перед смертью она просила меня позаботиться о нем, и я дал клятву.
– Как выясняется, опрометчивую.
– Я ни о чем не жалею. – Командор, неуверенно двигая пухлыми подагрическими пальцами, отстегнул шпагу и подал ее губернатору. – Прошу вас только об одном.
– О чем? Ничего не обещаю заранее, но если что-то будет в моих силах, сделаю для вас. – Говоря эти слова, дон Антонио иронически улыбался. Его, кажется, забавляла комедия запоздалого раскаяния.
– Прошу верить мне, что ни одного медного гроша из награбленных этим негодяем к моим рукам не прилипло, что я… – Дон Ангерран не закончил свою речь, увидев, как на нее реагирует губернатор. Он не верит ни одному слову. Какой же смысл говорить! – Я готов принять наказание, которого заслуживает человек, совершивший преступление, подобное моему. Можете вызывать стражников.
– Когда придет время, я их вызову.
Губернатор наклонился к розовому кусту и, зажмурившись, принюхался.
– Вы, дон Ангерран, по всей видимости, порядочный человек, и это меня огорчает.
Обливающийся потом командор надел шляпу и полез за платком.
– Не понимаю вас.
Дон Антонио оперся на шпагу командора как на трость и, изящно изогнувшись, пожевал губами.
– В комбинации, которую я задумал, меня больше устроил бы классический негодяй. Жадный, хитрый и дрожащий за свою шкуру.
– Все еще не понимаю, о чем вы говорите.
– Вот ваша шпага, дон Ангерран. О том, что человек, носящий имя Горацио де Молина, ваш племянник, кроме меня и моего секретаря, никто знать не будет. А если понадобится, то и секретарь не будет знать. Засим я объявляю вам, что отныне вы не командор крепости Санто-Доминго, вы губернатор города Кампече, слышали о таком? Дон Ангерран неуверенно кивнул.
– Распоряжением его католического величества я назначен главнокомандующим всеми нашими силами на архипелаге. Так что в моей власти дать вам то назначение, которое я вам предлагаю. На вас возлагается ответственность по охране интересов Испании в городе Кампече на полуострове Юкатан, на островах Хуан-Фернандес и Сан-Эстебан. Это будет внешней оболочкой вашей деятельности. Сутью же ее станут усилия по поимке человека по имени Олоннэ. Теперь вы меня поняли?
– Начинаю понимать, ваше высокопревосходительство.
– Эти английские и французские ублюдки, соблюдая на словах мирные договоры, на деле натравливают на нас разных бешеных собак под видом корсаров, флибустьеров и каперов[10]. Так вот, дон Ангерран, я решил открыть свою псарню. А вас назначаю на ней главным псарем. Я сам бы занялся этим богоугодным делом, да не могу подводить своего короля. Губернатор Эспаньолы – слишком заметная фигура.
Командор молча взял шпагу из рук губернатора.
– Горацио де Молина останется у меня, и бумаги с записями его показаний – тоже. Так, на всякий случай.
– Об этом вы могли бы и не говорить.
– Пожалуй, вы правы.
– Я могу идти?
– Да. Я отдам распоряжение в канцелярию. Завтра все необходимые бумаги будут у вас в руках.
Дон Ангерран встал и, поклонившись, снял шляпу. Оранжевые перья плюмажа скользнули по розовому песку.
– Поймайте его, дон Ангерран.
– Я буду стараться.
– И последнее. Я благодарен вам, что этот Горацио ваш племянник.
– Боюсь, что опять не понимаю вас, ваше высокопревосходительство.
Дон Антонио криво усмехнулся:
– Если бы он был ваш сын, история стала бы сильно смахивать на фарс. Три губернатора, три сына… Ладно, идите.
Глава девятая
«Этуаль» отсалютовала холостым выстрелом внешнему форту острова Тортуга. Клубы дыма закрутились над поверхностью воды.
Капитан Олоннэ стоял на баке в окружении своих офицеров. Когда форт ответил ему столь же громоподобным знаком вежливости, он приподнял шляпу.
Олоннэ возвращался с победой. В течение четырех месяцев бороздил он водные просторы от Гватемалы до Барбадоса, участвовал за это время в четырех больших артиллерийских схватках, потопил два и изувечил три испанских судна. Трюмы его двадцатишестипушечного корабля были набиты добычей, вместе с ним на отдых возвращались почти все те, кто сто двадцать дней назад вышел в море, увлекаемый предчувствием настоящей удачи. Как выяснилось, удача не обманула тех, кто в этот раз поверил в нее.
Огромная толпа народу высыпала на набережную для встречи знаменитого уже флотоводца. Слухи о его подвигах доходили до острова волнами, и каждая поднимала на новую ступень уровень интереса к нему. Удачлив и жесток, как дьявол, – таково было в нескольких словах сложившееся о нем мнение. И если жестокостью трудно было кого-то удивить в те времена, то удачливостью можно, и даже очень.
На кухнях всех трактиров стоял визг – резали свиней, летал пух – резали кур. Из подвалов выкатывали бочки рома и вина. Трактирщики лучше всех других представляли себе последствия, которыми чревато возвращение в гавань корабля с большой добычей.
Была еще одна категория людей на Тортуге, особенно взволнованных возвращением «Этуали». Имеются в виду разного рода инвалиды, получившие ранения во время совместного плавания с капитаном Олоннэ и отправленные домой с попутными кораблями. Им повезло выжить, теперь оставалось проверить, возместит ли им капитан Олоннэ то, что отняла судьба. Однорукие, одноногие, одноглазые потянулись к трактиру под названием «Красная бочка», где, по условиям договора, должен был состояться полный расчет.
Надобно заметить, что только на первый и очень уж невнимательный взгляд «береговое братство» могло показаться абсолютно неорганизованной толпой, лишенной каких-либо установлений. Жизнь этой внешне стихийной силы была подчинена строгим и неотменимым законам. Каким бы авторитетом ни обладал человек, пожелавший эти законы нарушить, его ожидало наказание, суровое и непременное.
Отправляясь в каперское плавание, капитан судна заключал со всеми своими матросами договор. Основным содержанием его, разумеется, было установление той доли добычи, на которую член команды мог претендовать в том случае, если какая-то добыча будет добыта.
Самая большая доля (иногда до половины всей добычи) следовала капитану. Вторым в этом списке стоял штурман, его труд оплачивался в зависимости от его авторитета. Бывали случаи, когда начинающие флибустьеры вынуждены были платить бывалому и удачливому штурману больше, чем самому себе. Ценился труд главного канонира и судового врача. Боцман и кок, как правило, приравнивались к матросам, если не имели каких-то очень уж известных заслуг перед чертовым Мэйном и «береговым братством».
На судах, так сказать, гражданских имелись еще и корабельные священники. Джентльмены удачи отправлялись в плавание без каких-либо культовых служителей. Более того, считали присутствие такового на борту плохой приметой.
- Верю только в свою звезду,
- Все равно нам гореть в аду, –
пелось в известной пиратской песне.
И вот «Этуаль» ударилась бортом о мешки с шерстью, которыми был увешан причальный пирс. Удар получился почти бесшумным. Взвились змеи канатов, и через несколько мгновений победоносное судно было прочно пришвартовано.
Сбросили сходни.
Собравшаяся на причале толпа замерла.
Сейчас появится он!
Но появились два странных худых существа с абсолютно белыми лицами. В тропических странах такой цвет лица может быть только у двух типов людей: у переживших длительное заключение в подземной тюрьме или у тех, кто год-два провел на серебряных рудниках.
Как позже выяснилось, в данном случае имело место второе. Капитан Олоннэ захватил их во время налета на испанские серебряные рудники возле Порто-Куэрво. Зачем они понадобились Олоннэ на Тортуге, не знал никто. А зачем капитан заставил их первыми сойти на берег, объяснить оказалось еще труднее. Будем это считать проявлением своеобразного капитанского юмора.
В остальном все происходило, как и ожидалось.
Парадная процессия двинулась вдоль по набережной.
Черный, расшитый серебром камзол капитана.
Четыре больших ящика с добычей, несомые шестнадцатью самыми дюжими матросами.
Гирлянды цветов на фасадах домов, вдоль которых продвигалась процессия.
Приветственные крики уже пьяных собратьев по «береговому братству».
Затаенные, откровенные, восхищенные, веселые, задумчивые и в некотором количестве тоже пьяные женские взгляды.
Широко распахнутые двери «Красной бочки».
Сияющая от предвкушений хорошего заработка физиономия папаши Говернье.
Имевшиеся внутри столы, согласно обычаю, были расставлены треугольником. За тем, что составлял вершину, поместился капитан-победитель, по катетам, как бы сказал геометр, если бы он имелся на Тортуге, – добровольные свидетели предстоящей церемонии. Пространство внутри треугольника отводилось для проведения процедуры.
Папаша Говернье принес весы.
– На этих весах еще господин де Левассер взвешивал испанское золото!
Это заявление, многими слышанное не один десяток раз, было встречено многоголосым одобрительным шумом.
Капитан развернул лист пергамента с привешенным снизу грузилом в виде серебряного черепа; без него грубо выделанная кожа отказывалась оставаться в развернутом состоянии.
– Кто первый? – спросил капитан.
Из толпы, хромая, вышел широкоплечий рыжебородый человек в красной косынке. Правой ноги у него не было, ее кое-как заменяла обструганная деревяшка.
– Антуан Буше, – улыбнулся Олоннэ, – рад снова видеть тебя.
– Думаю, моя радость от встречи с тобой, капитан, больше, чем твоя от встречи со мной, – прокуренным басом заметил Антуан. Шутка была не бог весть какая, но собравшиеся удовлетворенно заржали.
Олоннэ перестал улыбаться, выражение лица его сделалось огорченным.
– Ты намекаешь на то, что мне жаль тех денег, которые я по чести должен тебе заплатить, да?
Одноногий шумно прокашлялся. Он не знал, что сказать, и предпочел бы, чтобы дело завершилось в шутливом тоне.
Олоннэ заглянул в пергамент:
– Твоя правая нога стоит шестьсот реалов. Ты их сейчас получишь.
Моисей Воклен, державший в руках связку ключей, отпер сундук, запустил туда свою пухлую, но ловкую руку и начал извлекать на свет горсти монет. Один за другим он устанавливал их на стол перед капитаном аккуратными столбиками. Хотя он действовал все время одной рукой – другая держала ключи и крышку, – но ни разу не ошибся, в каждом столбике было ровно по десять монет.
– Вот твои деньги, Антуан. Здесь еще указано, что по желанию ты можешь получить вместо них шестерых рабов. В трюме «Этуали» сидят два десятка испанцев, иди выбирай.
– Зачем они мне, капитан, – ответил одноногий, сгребая деньги в кожаный кошель. – Разве что ногу мою за мной таскать, а?
Эта шутка понравилась собравшимся еще больше первой, даже капитан Олоннэ улыбнулся среди всеобщего хохота.
– Погоди, – сказал он Антуану, спешившему поскорее скрыться с деньгами.
– Ты хочешь с меня за что-то вычесть, капитан?
– Нет, не бойся. Те шестьсот реалов, что ты держишь в своем мешке, твои. Ты их получил за ранение. А это, – капитан сам залез в сундук и достал оттуда горсть монет не считая, – а это тебе за то, что ты первым прыгнул на борт испанца, когда некоторые засомневались, стоит ли это делать.
По рядам собравшихся пробежал ропот одобрения. В таком духе прошла вся церемония выдачи «пособий по инвалидности». Капитан был и справедлив и щедр. Вообще его представление в «Красной бочке» затмило все прежние, когда-либо имевшие место в этом заведении. Только старики, плававшие еще с нынешним губернатором, утверждали, что им доводилось видеть нечто подобное.
После того как были ублажены инвалиды, капитан Олоннэ решил рассчитаться со своим кредитором. Один из сундуков был назначен к отправке в губернаторский дворец. Всем желающим было позволено заглянуть в него. По правилам, на деньги можно было только смотреть, но отнюдь не касаться. Ибо всем было известно, что руки джентльменов удачи определенным образом намагничены от самого рождения, золото и бриллианты натуральным образом прилипают к ним.
Четыре матроса взялись уже за ручки, но их остановил голос капитана:
– Это еще не все, Моисей.
Повинуясь недоговоренному приказу капитана, Воклен вытащил из своего сундука четыре килограммовых слитка серого цвета. Олоннэ вытащил из-за пояса кинжал и поскреб им поверхность одного из кирпичей.
– Серебро, это серебро! – раздались голоса.
– Вы угадали. Ле Пикар! – последовала другая команда, и помощник капитана вывел на всеобщее обозрение двоих давешних мертвецов с белыми лицами. – Это Вилли и Фреди, матросы с голландского брига, захваченного в плен испанцами. Они семь месяцев работали на руднике. Покажите им свои руки.
Вилли и Фреди подняли руки ладонями вперед. Ладони были черного цвета.
– Они проработали там всего семь месяцев, и только поэтому у них осталась возможность выжить. Проработавших больше года не имело смысла спасать.
Послышались привычные проклятия в адрес «испанских собак» и «кастильских гадюк».
– Вилли и Фреди отправятся вместе с этим ящиком к его высокопревосходительству и расскажут ему многое о тайнах превращения испанского серебра в олово. Они были свидетелями подобных дел. Каждому из них я дарю по одному слитку. Один господину де Левассеру, ну и один мне на память. Мне, правда, не удалось добыть целый галион, груженный такими кирпичами, но, видит Бог, я не считаю себя проигравшим в споре с капитаном Шарпом.
Тут целая сотня глоток сообщила, что никто не считает капитана Олоннэ проигравшим в этом споре. А если найдется такой, который считает, так ему тут же выбьют все зубы.
После этого настала очередь папаши Говернье.
На столы, только что ломившиеся под тяжестью драгоценных металлов, хлынули блюда и бутылки. Угощение конечно же за счет капитана-победителя.
– Почему ты сам не отправился к губернатору? Он может оскорбиться, – осторожно поинтересовался Моисей Воклен, когда после первых пятнадцати бокалов они вышли на улицу.
Олоннэ улыбнулся:
– Не считай, что я об этом не подумал.
– Тогда я жду приказаний.
– Ты сейчас отправишься во дворец с зелеными жалюзи и сообщишь о моем прибытии.
– Ему, наверное, уже человек сто об этом сообщили.
– Не важно, каким быть, первым или сто первым, главное – прийти вовремя. Так вот, ты придешь и скажешь, что капитан Олоннэ просит разрешения прибыть с докладом и хочет узнать, когда это сделать удобнее, чтобы не нарушить планы его высокопревосходительства.
Воклен потер толстый лоб.
– Это так вежливо, что будет выглядеть оскорбительно.
– Не думаю. Ступай. А мы с Роже прогуляемся до нашего дома.
Глава десятая
«Этуаль» выволокли на берег. Три десятка матросов, вооружившись специальными скребками, приступили к очистке дна от всяческой налипшей на него дряни. Корсарский корабль должен быть в бою вертким, как дельфин, иначе ему ни в коем случае не выстоять против тяжелых многопушечных испанских судов.
Горы морских водорослей, ракушек, планктона, всего того, что соскабливалось с выпуклого днища, тут же сжигалось на огромных кострах. Получившийся в результате пепел продавали местным фермерам чуть ли не по цене серебра. Здешние красноземы истощались очень быстро, и не было лучшего удобрения, чем «корсарский пепел».
Читать бесплатно другие книги:
