Сокровище рыцарей Храма Гладкий Виталий

— Да, именно так.

— Согласен. Ты прав. Это непреложная истина. Но я видел вещий сон. А снам я верю. Правда, не всем, лишь некоторым. Они приходят как откровение. Ты просыпаешься и уже точно знаешь, что сон сбудется.

Глеб не стал спорить, лишь индифферентно пожал плечами. Похоже, у дедушки крышу начало сносить. В его годы это понятно и простительно.

— Что касается мебели и тех раритетов, что еще остались у меня от прежних моих «подвигов», — продолжал Ципурка, — то почти все я раздал своим детям и внукам. Дабы потом они не устроили на моей могиле дележ наследства с мордобоем и судебными тяжбами.

— Разумно, — сказал Глеб, неприкаянно рассматривая пятна на обоях.

— Надеюсь… Пойдем в кабинет. Он остался в неприкосновенности. Там я и сплю.

Они поднялись на второй этаж. Кабинет Ципурки был весьма просторен и не страдал излишествами: большой письменный стол на резных львиных лапах, кожаное кресло-вертушка, сейф в углу, диван у окна, еще два кресла, тоже обтянутые кожей, и книги в шкафах и на полках. Много книг. Среди них были и старинные фолианты. Книги заполнили все стены — до потолка.

Дед Ципурка был очень образованным человеком и знал пять или шесть европейских языков, а также латынь и древнегреческий.

— Присаживайся, — сказал Ципурка, указывая Глебу на креслице возле стола. — Есть предложение отметить нашу встречу, — продолжил он, доставая из тумбы стола хрустальный графин, наполненный янтарной жидкостью, две серебряные с позолотой рюмки (начало девятнадцатого века, Франция, быстро определил про себя Глеб) и фарфоровую тарелочку (эпоха Цин, восемнадцатый век, покрытие — «пламенеющая глазурь») с лимонными дольками. — Не возражаешь?

— С удовольствием, — приободрившись, с энтузиазмом ответил Тихомиров-младший.

Нужно сказать, что вчерашний вечер он провел в компании друзей и уже с утра начал сожалеть, что чересчур много выпил. Притом еще и смешал водку с пивом. Поэтому с утра у него в голове царил сумбур, а в висках скапливалась свинцовая тяжесть.

Напиток был потрясающим. Приятный на вкус, достаточно крепкий и ароматный, он не обжигал нутро, а согревал — мягко и постепенно. По идее, в графине находился какой-то очень дорогой коньяк, но Глеб не поручился бы, что это именно так. Увы, дегустатор из него был аховый.

Его сомнения подтвердил и Ципурка. Он спросил, хитро улыбаясь:

— Как тебе сей животворящий элексир?

— Супер, — честно признался Глеб.

— Хе-хе… Мое производство.

— Не может быть! Я думал, что какой-то дорогой французский коньяк.

— Мил дружочек, нынче все испортилось. В том числе и французские коньяки. От них у меня изжога. Поэтому я разработал личный рецепт. Да-да, на основе коньячного спирта. Травки разные, корешки целебных трав, мускатный орех… Ну и так далее. Длительный и сложный процесс. Но конечный продукт получается выше всяческих похвал. Не влияет ни на сердце, ни на желудок. Скорее, наоборот, лечит.

— Рецепт продадите? — пошутил Глеб. — Готов заплатить любую сумму.

— Тебе даром отдам. Там… — дед Ципурка сделал многозначительную паузу, — деньги мне не понадобятся. Только заступничество Девы Марии. Я, знаешь ли, много нагрешил…

Глеб благоразумно промолчал. От отца он знал, что в свое время Ципурка слыл очень жестким и хватким кладоискателем. Его авантюрная натура нередко приводила к стычкам с другими «черными» археологами, и Ципурка всегда отвечал ударом на удар.

Но с кланом Тихомировых он никогда не выяснял отношений. Может, потому, что и дед, и отец Глеба всегда придерживались неписаного закона «правильных» кладоискателей: не перебегать дорогу коллегам по ремеслу.

Отыскал что-то интересное — копай, там все твое; в земле столько всего спрятано, что на всех хватит. В противном случае может пролиться кровь. Азарт и предчувствие близкой удачи кружат голову, и человек теряет над собой контроль.

— Я вот зачем тебя позвал… — Ципурка открыл сейф и достал оттуда пакет.

Он был небольших размеров, но тяжелый — судя по звуку, который издал пакет, когда старый кладоискатель положил его на стол. Похоже, под бумажной оберткой находился металл.

— История, которую я расскажу тебе, началась давно… — старик сноровисто снял обертку, и Глеб увидел бронзовую квадратную пластину, на лицевой поверхности которой виднелись рельефные изображения. — Я был тогда совсем еще юнцом и только начинал интересоваться археологией…

— Что это? — спросил сильно заинтригованный Глеб.

Он любил различные тайны, в том числе и мистические (обычно «черные» археологи старались обходить их стороной), и нередко впутывался в такие мероприятия, которые могли стоить ему жизни. Но хождение по лезвию ножа лишь добавляло ему в кровь адреналину, и Тихомиров-младший снова и снова затевал дерзкие авантюрные экспедиции — что называется, на грани.

В устах коллег по ремеслу истории его похождений уже начали превращаться в легенды, обрастающие фантастическими подробностями. Поэтому среди «черных» археологов Глеб пользовался бешеной популярностью, и к его советам прислушивались с таким вниманием, будто он был патриархом.

Отец, большой дока в археологии, даже по-доброму завидовал успехам сына на поприще кладоискательства, но всегда напоминал ему, что их фамильный промысел — ТАЙНЫЙ, ПОДПОЛЬНЫЙ. И чем меньше людей будут о нем знать, тем лучше.

— А ты возьми и пощупай, — улыбнулся дед Ципурка. — И выскажи свое мнение. Проверь свою квалификацию.

Пластина явно была старинной, неподдельной. «Где-то пятнадцатый-шестнадцатый век», — подумал Глеб. Примерную датировку можно было определить даже на глаз — по материалу, из которого изготовили пластину.

Средневековая бронза — это сплав меди и олова. В некоторых месторождениях медных руд присутствует до 2 % олова. Если процентное содержание олова больше, значит, сплав имеет искусственный характер, что приближает дату изготовления пластины к началу двадцатого века. Судя по цвету, пластина изготовлена из оловянной бронзы полуострова Корнуолл.

«Интересно… Очень даже интересно…» — Глеб взял предложенную дедом Ципуркой сильную лупу.

По всем четырем углам пластины было отчеканено солнце с волнистыми стилизованными лучами; на самом солнечном диске искусный гравер вырезал изображение обычного прямого креста и три латинские буквы IHS. А посредине пластины возвышался рельефный герб ордена тамплиеров — два рыцаря на одном коне — и над ним крест, очень похожий на восьмиконечный мальтийский. Все изображения поражали точностью и выверенностью мельчайших деталей.

«Уж не сам ли Альбрехт Дюрер[16] резал эту пластину?! — взволнованно подумал Глеб. — По времени совпадает…»

— Ну, и что ты на это скажешь? — нетерпеливо спросил дед Ципурка.

Наверное, ему хотелось побыстрее сразить одного из представителей клана Тихомировых своими большими познаниями в средневековых реалиях. Глеб мысленно ухмыльнулся — держи карман шире, уважаемый Вацлав Станиславович. Мы тоже щи не лаптем хлебаем.

— Пластина действительно старинная. Изготовлена — если на глазок — в конце пятнадцатого века, — уверенно начал Глеб. — Это видно по материалу, качеству литья и внешней отделке. Полировали пластину не качественным порошкообразным абразивом, а мелким песком, который плохо подходит для таких дел, потому что оставляет глубокие царапины. Но гравировали ее где-то в 1510–1520 годах.

— Почему ты так решил? — быстро спросил Ципурка.

— Во-первых, только к началу шестнадцатого века у граверов появились резцы из очень качественной каленой стали. Видите, в углублениях и штриховке хорошо просматривается прямой угол. И так везде. Это значит, что инструмент был весьма прочен и не требовал многократных заточек. В противном случае прямой угол был бы закруглен. Это можно проследить практически на всех изделиях граверов более раннего периода.

— С какой стати у тебя есть такая уверенность, что гравер работал над изображениями в начале шестнадцатого века? — Ципурка был настойчив.

— Это же элементарно… — начал Глеб и запнулся; он хотел сказать «…Ватсон», да вовремя спохватился, чтобы не обидеть старика нечаянной фамильярностью. — На щитах рыцарей, изображенных на гербе Ордена тамплиеров, ясно видны кресты. Это более позднее изображение, которое появилось, скорее всего, в пятнадцатом веке — после того как Орден прекратил свое существование. Уж неизвестно, кто его сделал и зачем, ведь тамплиеры подвергались жестоким преследованиям. Кроме того, на ранних оттисках печати Ордена тамплиеров (она появилась где-то в 1259 году) лошадка, несущая рыцарей, не такая бодрая, как на новом изображении. И то верно — мало радости в том, чтобы нести на спине двух железных болванов весом почти в три центнера.

— Бедная лошадка… — Ципурка явно был удивлен «лекцией» своего молодого коллеги, но старался не подавать виду.

— Но самое главное — крест, — продолжал Глеб. — Это так называемый «патонс пате», ранняя его модификация. Здесь он еще очень похож на мальтийский крест — выпуклости между острыми концами едва просматриваются и сами концы прямые. С течением времени эти концы изогнутся и между ними как бы вырастет тупой шип. В конце шестнадцатого века крестом «патонс пате» начнут расшивать мантии западноевропейских вельмож и вплетут его в различные растительные орнаменты. Так вот, первые сведения о появлении «патонс пате» относятся к началу шестнадцатого века. А точнее — к 1509–1510 годам. Я бы мог сейчас назвать даже источник этих сведений, но, думаю, что в данный момент сие не главное.

— Недурно… — старик с удовлетворением улыбнулся. — Это все?

— Нет, не все. Этот ваш раритет — большая загадка. Мне так кажется.

— Почему?

— А потому, что в углах изображен ранний герб Ордена иезуитов — солнце с крестом. Странное сочетание… Уже одно это обстоятельство наводит на мысль, что пластина — очень даже любопытная штуковина. Хорошо известен исторический факт, что золото тамплиеров, на которое зарились палачи, исчезло. Предвидя аресты, храмовники его куда-то спрятали. Эти сокровища — а они были просто баснословными — до сих пор ищут. Особенно усердствовали в поисках золота рыцарей Храма отцы-иезуиты. Поэтому соседство на этой пластине гербов тамплиеров и «псов Господних», как называли в прежние времена иезуитов, более чем странное. Возможно, пластина принадлежала иезуиту, являющемуся тайным поклонником возрождающегося Ордена храма. Как раз в XV–XVI веках начался ренессанс тамплиеров. В общем, непонятно… В этом есть какая-то загадка.

— Да, мил дружочек, есть… — с этими словами дед Ципурка взял в руки пластину и нажал на выпуклый выступ в виде головки заклепки посреди креста «патонс пате».

Внутри пластины что-то мелодично щелкнуло, и крест приподнялся над пластиной. Ципурка сначала повернул его два раза против часовой стрелки, отчего крест немного опустился, а затем стал поворачивать в обратную сторону — будто заводил будильник.

У Глеба даже глаза от удивления полезли на лоб — пластина начала раздвигаться! Примерно так были сконструированы полевые иконы-складни (или триптихи) — чтобы их легко было транспортировать — во время войны 1914 года, но они раскладывались безо всяких механических ухищрений, при помощи рук.

А тут неизвестный мастер умудрился запихнуть в не очень толстую пластину какой-то мудреный и весьма миниатюрный механизм.

Когда пластина снова стала единым целым (лишь увеличившись в размерах), снова раздался щелчок, и крест опустился в свое гнездо. Как Глеб ни смотрел, он так и не смог определить, где находятся пружина и шестеренки, приводившие в движение две остальные части этого бронзового складня.

— Фантастика… — сказал восхищенный Глеб.

— А то… — довольный Ципурка растянул в улыбке рот до ушей.

Удивительно, но его морщинистое худое лицо не вызывало в Тихомирове-младшем тех неприятных ассоциаций, которые испытывают молодые люди, общаясь со стариками, особенно с чужими, неродными. Как это ни больно сознавать, но к старости человек чаще всего становится безобразным. Что вполне объяснимо. И не только с точки зрения физиологии.

С годами все тайные пороки, которые мы тщательно скрываем от окружающих, начинают выползать на лицо. В этом вопросе плохо помогают даже различные косметологические ухищрения, чем сильна современная медицина. Старческую маску негодяя не скрыть никакими подтяжками кожи, никакими массажами и кремами.

Природа будто предупреждает молодых: взгляните на этого человека и старайтесь прожить свою жизнь без излишеств и в гармонии с окружающим миром. Будьте добры к ближним и окружающим вас и не забывайте, что наказание за ваши проступки придет обязательно, рано или поздно.

Увы, редко кто это понимает…

Старческое лицо деда Ципурки было приятным во всех отношениях. В его чертах чувствовалось благородство и отсутствие озлобленности, присущей многим старикам. Эта озлобленность пожилых людей извинительна; она неосознанная и происходит не от скверного характера, и даже не от того, что начали одолевать болезни и пенсия совсем мизерная, а от осознания той непреложной истины, что молодость уже не вернешь и все в этом мире конечно.

— Здесь какой-то план! — удивленно воскликнул Глеб.

Он взял в руки трансформировавшуюся пластину и перевернул ее — все еще пытался сообразить, как действует таинственный механизм.

— Хе-хе… — дед Ципурка быстро-быстро потер ладонями — будто озяб. — Это как раз то, о чем мы сейчас будем разговаривать.

Гравированная картинка (как и гербы на лицевой части пластины) тоже была выполнена искусным гравером. В этом Глеб убедился, когда начал рассматривать ее через лупу. Изображение оказалось детальным планом части какого-то города. Глебу на какой-то миг показалось, что он уже где-то видел такой план, но где именно и что за местность на нем изображена, он не вспомнил.

План был так тонко выгравирован и настолько детален, что уже сам по себе являлся выдающимся произведением искусства. Между миниатюрными домиками и церквушками мастер сумел воткнуть совсем уж крохотные фигурки горожан, которые спешили по своим делам.

— Что это за местность? — спросил заинтригованный Глеб, потому что на плане не было никаких надписей, и подумал: «Обалдеть… Ну и работа. Гравер будто лазером орудовал. Такая классная проработка деталей… никогда прежде не видел ничего подобного».

— Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, — философски ответил Ципурка.

В свое время он слыл заядлым преферансистом и в былые годы даже участвовал в неофициальных турнирах профессионалов карточных игр. Поэтому в его речах иногда проскальзывали жаргонные словечки картежников.

— Это точно, — сухо улыбнулся Глеб.

Он уже взял себя в руки и спрятался, как краб-отшельник, в свою обычную ракушку деловитости и здорового скептицизма. Глеб уже начал догадываться, зачем дед Ципурка устроил это рандеву, но некие тайные соображения держал при себе.

И все же он не угадал. Ципурка не стал ходить вокруг да около, в своей обычной манере, а сказал прямо:

— Эту вещь я дарю тебе.

— Не понял… — Глеб опешил. — С какой стати? Извините, но я должен спросить… Мы ведь не родственники, и не настолько близки, чтобы вы дарили мне такие ценные подарки. Эта антикварная штуковина, как мне думается, стоит больших денег.

— Ты даже не представляешь, каких больших… — Ципурка вдруг нахмурился. — Скажу правду: будь я моложе лет эдак на двадцать, этого разговора не было бы. Но я уже стар и доживаю последние дни. И мне не хочется забирать эту тайну с собой в могилу.

— Тайну?..

— Да, мил дружочек, тайну. У меня достаточно оснований утверждать, что на этом плане указано место, где зарыт клад. А чтобы план не потерялся, не подмок или не сгорел, что часто случается с бумагой или пергаментом, его выгравировали на этой пластине с секретом. Вот и весь сказ.

— Но почему именно мне?

— Потому, что у меня нет достойных наследников, — с горечью ответил Ципурка. — Как я говорил, мои родственники свое уже получили… и еще получат — с банковского счета. Когда я упокоюсь. Никто из них не пожелал заниматься археологией. Они даже смеялись над моим увлечением, считая его несерьезным. Правда, до поры до времени… Но это мои семейные дела, они тебя не касаются.

— И вы, значит, решили сделать меня душеприказчиком… — тут уж Глеб не сумел сдержать иронии.

«Ну, начинается…» — подумал он с тоской. Сколько раз Тихомирову-младшему приходилось слышать подобные предложения, которые на поверку оказывались пустышкой. В маленьком мирке «черных» археологов за ним закрепилась слава не только везунчика, но и специалиста высокого класса, который, прежде чем выйти в «поле», всегда проводил обстоятельный архивный поиск. И он умел это делать как никто другой. Так учили его дед и отец, потомственные кладоискатели.

Поэтому предложений начать совместный поиск было — хоть отбавляй. «Но зачем деду Ципурке еще одно приключение на старости лет? — недоумевал Глеб. — И кстати, он ведь собрался в ближайшее время отправиться на небеса. Если, конечно, верить его словам…»

— Вроде того, — ответил Ципурка. — Только ты не думай, что я навязываю тебе свою компанию. Отнюдь. План теперь твой, и ты волен им распорядиться как тебе заблагорассудится. А я… я уже настолько стар, что самому временами становится страшно. Иду и думаю: вот сейчас упаду и рассыплюсь на запчасти. И никто не успеет меня вовремя собрать.

— Вы бы наняли служанку, — осторожно сказал Глеб. — В наше время слуги уже не гримасы проклятого капитализма и не диковинка, а образ жизни.

— Что ты, мил дружочек! Чужие люди в доме, где полным-полно разных дорогих и весьма соблазнительных вещиц… Нет-нет, незачем губить невинные души. Служанка не удержится от искушения, начнет воровать, а это уже будет грех… и не только ее, но и мой. Ведь я выступлю в роли искусителя.

— А почему бы вам не пожить у своих родственников?

— Предлагали. Но я отказался.

— По какой причине?

— Ох, Глебушка… — дед Ципурка покривился; наверное, изобразил мрачную улыбку. — Ничего ты не понимаешь… Весь тот антиквариат, который меня окружает, — мои близкие друзья. Исследуя раритетные вещицы, я беседую с ними, и они постепенно открывают мне свои тайны. Я не могу представить, что кто-то — пусть и родной мне человек — может вмешаться в наш диалог. Это будет нетерпимо.

— Вот теперь до меня дошло. Извините…

— Ты еще совсем юн… И, наверное, не знаешь, что у вещей есть что-то такое… нет, не совсем душа… но близко к этому. Вещь может полюбить человека, а может и отвергнуть его. Да-да, это так, не смейся! Станешь постарше — поймешь, о чем я говорю.

Глеб благоразумно промолчал. Он уже знал, что деда Ципурку иногда переклинивает и он начинает философствовать. Все было бы ничего, но его философия не походила ни на какую-либо другую и очень попахивала мистикой и фантастикой. Такие философские «лекции» могли длиться часами, но Ципурка сразу же замолкал, если ему не поддакивали; или не вступали с ним в околонаучный спор.

На этот раз старый кладоискатель сдержал свои инстинкты ментора. Он коротко вздохнул и перешел к самой сути дела.

— Восемнадцать лет назад, — начал Ципурка, — ушел из жизни один мой добрый приятель. Можно сказать, друг. Но он был гораздо старше меня. Так получилось, что мы жили на одной улице, в одном доме, и наши квартиры находились на втором этаже — дверь в дверь. Оскар (так его звали) был очень одинок и всегда чего-то опасался. Уже перед самой кончиной он признался, что никогда не расстается с револьвером, даже в ночное время держит его под подушкой.

— Это уже диагноз… — пробурчал Глеб.

— Что ты сказал?

— Говорю, что ему нужно было лечиться. У вашего друга была какая-то фобия.

— Не исключено. Однако я думаю, что все страхи Оскара были отнюдь не беспочвенными. Когда он умер и его похоронили, какие-то люди взломали дверь квартиры Оскара и перевернули все в ней вверх дном. Они что-то искали.

— Я догадываюсь, что именно, — сказал Глеб, чувствуя, что начинает волноваться.

Похоже, дед Ципурка не фантазирует — на горизонте и впрямь нарисовался интересный след. Хотя… «Не знаю, не знаю…» — думал озадаченный Глеб.

— Да-да, это так. Молодец. Ты все схватываешь на лету. Искали эту пластину. Потому что в квартире Оскара просто нечего было взять. Он жил небогато — как все. Ну разве что охотились за револьвером — тогда оружие было в цене. И не продавалось, как сейчас, на рынке из-под полы.

— Я так понимаю, за эту пластину с секретом Оскар держался так же крепко, как и за свой архаический ствол. Каким образом она очутилась у вас?

— За неделю до смерти Оскара я позвал его отметить свой день рождения. Тогда он и подарил мне пластину. Оскар знал, что я занимаюсь антиквариатом.

— И что, он ничего вам не рассказал?

— Увы, нет. Только намекнул, что у пластины очень интересная история. И что он как-нибудь расскажет мне о том, где взял ее и какую роль она сыграла в его судьбе. Я тогда был на подпитии и не очень вслушивался в речи Оскара. А напрасно. Это я понял немного позже, когда его квартиру посетили взломщики. Тут до меня все и дошло. Оскар не просто подарил пластину. Предчувствуя скорую кончину, он вручил ее мне как эстафетную палочку. Оскару было известно, что я люблю разные загадки подобного рода, и он точно знал, что благодаря его подарку память о нем будет жить долго. Но Оскар во мне ошибся — я так и не смог разобраться в этом плане. Хотя уверен — да, да, уверен! — на все сто процентов, что в нем указано место, где лежат большие сокровища.

Ах, эта безапелляционность прожженных кладоискателей! Любой клочок бумаги или пергамента с нечитаемыми закорючками и линиями, явно начертанными детской рукой, они готовы принять за план, в котором указано место захоронения сокровищ Али-Бабы.

Но лишь тот, кто плохо знает таких людей, может подумать, что ими движет только жажда наживы. Отнюдь. В большинстве своем это неисправимые романтики, вольница, которую хлебом не корми, а дай поковыряться в земле или опуститься на дно океана, чтобы найти там золото испанских галеонов. Да что золото! Хотя бы медную пушку петровских времен или, на худой конец, ржавый якорь ганзейского корабля.

Полная свобода, солнце, свежий ветер, морской бриз, костер в ночи — вот главные ценности «черных» археологов. Ну а если им выпадает удача, то это уже сверх программы. Тогда кладоискатели не просто счастливы, а счастливы в превосходной степени.

Но Глеб не стал высказывать свои сомнения. Он лишь коротко ответил:

— Возможно…

— Что ж, без сомнений и колебаний ни одно серьезное предприятие не обходится, — заметил старый кладоискатель. — Надеюсь, в скором времени ты изменишь свое мнение и о старом Ципурке, который, как тебе кажется, выжил из ума, и об этом раритете.

— Я и в мыслях не имел… — начал было оправдываться Глеб, но Ципурка перебил его:

— В принципе мне совсем не важно, что ты думаешь обо мне. Главное заключается в другом — ты должен раскрыть эту тайну. Нет — обязан! Такая задача тебе по плечу. В этом я уверен. У меня есть лишь одно условие: если у тебя все получится и ты найдешь благодаря плану что-то ценное, не продавай найденное по нашим каналам, а объяви его, сдай государству. И при этом обязательно скажи, напиши в газетах, журналах, кому ты обязан такой находке.

«Ну надо же… — подумал Глеб. — Оказывается, дед Ципурка, который долгие годы работал на ниве «черной» археологии тихой сапой, на склоне лет возжаждал мировой славы».

— Даю слово, — сказал он торжественно.

— Верю. Тебе я верю. Тихомировы всегда были в таких вопросах щепетильными. С придурью (извини), как считали многие наши коллеги по ремеслу… — Ципурка улыбнулся. — Зато теперь ваши находки стоят на стендах многих известных музеев, даже в Эрмитаже. Вы почти что бессребреники. А вот я в твои годы и на твоем месте никогда не дал бы такое слово. А ведь ты его сдержишь, в этом у меня совершенно нет сомнений.

— Да, сдержу, — нахмурился Глеб.

Действительно, Тихомировы нередко сдавали особо необычные и ценные (в историческом плане) находки государству. В этом был свой смысл. Во-первых, жажда обогащения никогда сильно не мучила ни Тихомирова-старшего, ни Глеба, а во-вторых, некоторые раритеты просто нельзя было продать в России из-за их большой цены, а вывозить такие находки за границу совесть не позволяла.

— Вот и хорошо, мил дружочек. Теперь я могу отправиться на погост совершенно спокойно.

— Думаю, что вы еще поживете. И очень надеюсь, что мне удастся разгадать тайну этого плана до того, как вы покинете земную юдоль.

— Спасибо тебе, мой мальчик, на добром слове, — у старика подозрительно заблестели глаза.

«Похоже, дед стал совсем сентиментальным», — мельком подумал Глеб. И сказал:

— Мне нужны фамилия и отчество вашего Оскара и желательно год рождения. А также адрес его бывшей квартиры. И хорошо бы узнать о нем поподробней.

— Фамилию — пожалуйста, адрес — нет проблем, а что касается его биографии, то тут я должен тебя разочаровать. Он был настолько замкнут, что я даже не знаю, есть ли у него родственники.

— Ну хоть что-нибудь вы можете вспомнить? Вам ведь приходилось часто общаться. Может, на какие-то подробности вы не обратили тогда особого внимания.

— Попытаюсь покопаться в памяти. Только ты спрашивай. Так будет вернее. А то шестеренки в моей голове уже заржавели, и им требуется постоянная смазка.

Уходил Тихомиров-младший от деда Ципурки со странным чувством. И оно было совсем не похожим на вдохновение, которое охватывает кладоискателя, когда ему удается схватить за хвост голубую птицу удачи. В груди Глеба угнездилась какая-то непонятная тревога, которая не покидала молодого человека до самого порога его квартиры.

Глава 3

1915 год. Киевские мазурики

Известный всему Киеву мазурик[17] Васька Шнырь не очень внимательно слушал сбивчивый рассказ Петра Лупана. Когда-то они даже дружили, но Васька теперь солидная фигура в воровском мире, а Петря так и остался работягой, граком.

Они сидели в трактире Сироштана на Подоле и пили скверную самопальную водку, которую половой подавал им в чайнике. «Сухой закон», введенный царем-батюшкой в 1914 году, продолжал действовать, но его обходили, как только могли. Сироштан, например, варганил свою «смирновскую» в подвале и по ночам. Его очень крепкий «продукт» был уже не самогоном, но еще и не водкой, и пить его могли только люди непритязательные, с лужеными глотками и желудками, способными переварить даже гвозди.

Конечно, риск был, и большой, но он оправдывался простотаки баснословной прибылью. За год Сироштан пристроил к трактиру еще один зальчик, который тоже никогда не пустовал, и даже купил акции одного очень надежного акционерного общества.

— …Вот те крест! — закончил свое повествование Лупан на высокой ноте.

— Брехня… — Васька невозмутимо пережевывал своими крепкими волчьими зубами жилистый кусок мяса.

— Но почему брехня, почему?! — горячился Петря. — Мне надежный человек сказал.

— Такой же румын, как и ты? — насмешливо поинтересовался Шнырь. — У вашего брата семь пятниц на неделе. Уж я-то знаю. Мы с тобой корешимся не один год.

— Это правда… — смутился Лупан. — Иногда на меня находит… Так ведь добрая байка еще никому в жизни не повредила.

— Да, на байки ты мастак… — посмеивался Васька.

По национальности Петря был молдаванин, и он очень не любил, когда его причисляли к румынам. Бывало, и до драки дело доходило. Несмотря на свой небольшой рост и совсем небогатырское телосложение, Лупан был жилист, вынослив и дрался как заведенный. Он запросто мог уложить любого.

Только Васька Шнырь имел право безнаказанно обзывать его румыном — по старой дружбе. Петря знал, что это просто шутка, без неприятного подтекста. Несмотря на свою воровскую сущность, мазурик был добр к нему и щедр. Вот и сегодня он угощает Петрю по-царски. На столе чего только не было.

В очередной раз вспомнив, что у него в кармане пусто, Петря продолжил осаду Васьки Шныря:

— Гришка говорил, что сам закапывал тот ящик. Тяжелый… Еле подняли его вчетвером.

— Чудак человек… Ты сам посуди, какому дураку придет в голову прятать сокровища в могилу? Скорее всего, там схоронили тайно какого-то человека. Так бывает. Грохнули кого-то и, чтобы спрятать следы, закопали его поглубже. Вот и все дела. Копачам хорошо заплатили?

— Гришка не рассказывал, но деньги у него появились, и немалые, это точно. Он прибарахлился, по дорогим кабакам начал ходить…

— Вот видишь… Мужикам расщедрились, чтобы они держали рот на замке. Иначе — кутузка и кандалы. Никому не позволено тайно хоронить мертвецов. Гробокопателям это хорошо известно. Значит, они преступили закон. К тому же, сам подумай, могилу копали четверо… так? Так. И какая после этого гарантия, что никто из них не проболтается? Никакой. Что и доказал твой Гришка. Поэтому я уверен, что в ящике лежит жмурик, а не клад. Да-а, брат, силен ты брехать…

— Ты еще не все знаешь, — сумрачно сказал Петря.

— Так просвети меня, великий сказочник, — живое лицо Васьки вмиг превратилось в маску тупого любопытства; он был опытным ширмачом[18] (таких асов в его среде называли «купцами») и мог практически мгновенно, «по ходу пьесы», изобразить любого человека — от надменного козыря до жалкого, забитого существа, одного из тех, кто пробавляется на церковной паперти.

В общем, Васька Шнырь был еще тем артистом…

— На другой день после нашего разговора Гришку нашли мертвым… — Петря содрогнулся.

Быстро схватив чашку, до половины наполненную водочным самопалом, подкрашенным чайной заваркой, он выпил ее одним духом и занюхал хлебной коркой.

— С печки упал? — безразлично поинтересовался Васька.

— Зарезали… как барана. В его же хате. Кровищи было… — Петря снова побледнел.

— Наверное, дружки… по пьяной лавочке, — высказал предположение Шнырь. — Не водись с кем ни попадя.

— Не было у него дружков! Он общался лишь со своими напарниками по работе, а также со мной — по-соседски, и то очень редко. Гришка всегда сторонился людей. Он так и не женился, хотя мужик был видный. Потому и пошел в гробокопатели — я так думаю, — чтобы быть подальше от мира. У Гришки было намерение податься в монахи, но его сдерживало то, что в монастырях запрещено даже прикасаться к вину. А это для Гришки было как кость в горле.

— Да, это загадка… — Васька разлил «чай» Сироштана по чашкам и сказал: — Давай выпьем… за упокой души раба Божьего Гришки…

Приятели выпили, и Шнырь, подозвав молоденького полового, кивком головы указал на опустевший чайник. Мальчишка с юной прытью побежал выполнять заказ.

— Так говоришь, Гришке всунули «перо» между ребер… — Васька задумчиво разминал папироску своими на удивление длинными и гибкими пальцами.

— Не просто пырнули ножом, а разрезали его на куски, как свинью, — уточнил Петря.

— Да-а, значитца, в этом деле и впрямь что-то нечисто…

— Я ж тебе говорю.

— Ну, это еще не факт, что зарыли что-то ценное. Однако же неплохо бы проверить… Тихо, тихо! Не горячись. Сразу соваться на кладбище нельзя. Нужно все обмозговать как следует, набрать ватагу, а там и… В общем, понятно. Вдвоем мы вряд ли справимся. Уж больно сурьезная картина вырисовывается. А к тебе потом никто не подходил, про Гришку не спрашивал?

Петря похолодел.

— Спрашивали, — сказал он упавшим голосом. — Где-то спустя две недели после его смерти. Какой-то большой полицейский чин приезжал. Странный…

— И что он хотел узнать? — Васька пригнулся к столу и смотрел на своего приятеля с хищным вниманием.

— Дружил ли я с ним, какие разговоры велись между нами…

— Ну, это обычное дело. Сыск. Тебя обязаны были допросить.

— Так ведь допрашивали… на следующий день. Я сказал, что никакого отношения к Гришке не имею, знаю его лишь как соседа («Наше вам…» — «До свидания»), никогда с ним близко не общался, ничего не видел и ничего не знаю. Хорошо, что я в ту ночь подрядился разгружать вагоны… до утра разгружал. А потом пошли в трактир, прямо с утра. Гужевали до полудня, нам хорошо заплатили. Вся бригада грузчиков подтвердила, что я никуда не отлучался.

— Алиби… — сказал Шнырь. — Это называется алиби. Повезло тебе, румын. Иначе хлебал бы ты сейчас пустые щи в Лукьяновском замке[19]. Сшили бы легавые дельце — и привет. Но, я вижу, фараон тебе сильно не понравился. С чего бы?

— Чересчур гладко стелил. Я ведь раньше лишь с околоточным надзирателем общался, но тот, ежели что, сразу кулаком в морду. Этот же все культурно, грамотно, с подходцем. Прям убаюкал. Я едва не начал выкладывать ему все как на духу. Да вовремя спохватился, потому что наступил пяткой на гвоздь. У меня сапоги прохудились, и я, когда их чинил, каблуки прибил чересчур длинными гвоздями. Но концы не все загнул. Просмотрел. Вот гвоздь и начал шпынять меня, когда я из трактира вышел. А дома я даже не успел снять сапоги, как появился этот полицейский.

— Дело пахнет керосином… — Васька Шнырь неожиданно вспотел неизвестно отчего. — Похоже, Петря, это я охломон, а не ты. Извини. Нужно дернуть за эту ниточку. Обязательно нужно. В моей груди уже просто пожар. Когда так бывает, это значит, что дело верное. Там точно закопали что-то ценное. И теперь прячут концы в воду.

— Может, шпиёны?.. — высказал предположение Петря. — Война идет…

— Возможно. Проверим Петря, будь спок. Ежели найдем там барахлишко какое или золото — отлично, ну а если какие-нибудь шпионские штучки — тоже хорошо. Получим благодарность от государя императора… за бдительность. Для городовых будет отмазка — чтобы не теребили лишний раз. А где это кладбище находится?

— В Китаевской пустыни[20].

— Что-то не припоминаю…

— Старый монастырский погост на Китай-горе. Там уже давно никого не хоронят.

— А, ну да… Выходит, ящик заныкали на старом кладбище. Мудро. Но есть одна загвоздка — неплохо бы знать, где именно расположена эта заветная могилка. Гришка об этом тебе говорил?

— Нет, не говорил.

Васька Шнырь скептически ухмыльнулся и сказал:

— Вот так всегда: удача сначала поманит, а потом взмахнет крылышками — и ищи-свищи ее. Или ты предлагаешь все могилки на кладбище разрыть?

Немного поколебавшись, Петря сказал:

— Все могилки трогать не надо. Я знаю точное место.

— Да ну?! — удивился Васька. — Ты ж сказал, что Гришка на эту тему разговор не заводил. Непонятно… И где оно, это заветное местечко? Колись, друг ситцевый.

Даже Ваське Петря не рассказал бы, чем он занимался, когда нашел тело Гришки. Вместо того чтобы сразу бежать в полицейский участок, он тщательно обыскал все потайные места в убогой хатенке своего соседа. Но искомое нашел лишь в сарайчике, где Гришка когда-то держал кур.

Коробка из-под монпансье была спрятана под стрехой. В ней Петря нашел около полусотни рублей, которые Гришка хранил на «черный день», и мятую бумажку с нарисованным чьей-то неверной рукой планом Китаевского кладбища. Заветную могилку обозначили крестиком.

Большие деньги, на которые надеялся Лупан, исчезли. А они точно были. Наверное, их забрали убийцы.

Досконально изучив найденный план, Петря набрался смелости и однажды посетил сначала церквушку, возле которой находился погост, — помолился, — а затем и само кладбище. Надгробие над могилой оказалось старинным, но у Петри был зоркий глаз, и он сразу определил, что оно установлено недавно.

Похоже, кладбище, откуда взяли надгробие, располагалось в другой местности, поэтому мох на могильном камне оказался с южной стороны, а должен быть с северной, как на других надгробиях. Или копачи сделали так намеренно — уж неизвестно зачем, или впопыхах воткнули камень абы как.

А еще в высокой траве Лупан нашел несколько достаточно свежих комочков глины, которую можно было достать только из-под полуметрового слоя чернозема. Наверное, те, кто маскировал захоронение, проглядели их.

— Не все сразу, — ухмыльнулся Петря. — Когда будем на месте (если, конечно, сговоримся), тогда и покажу.

— Выходит, не доверяешь мне… — Васька Шнырь изобразил обиду. — Нехорошо…

— Без доверия к тебе этого разговора не было бы, — неожиданно жестко ответил Петря. — Похоже, в деле, как ты намекнул, будем не только мы двое. Поэтому лучше мне приберечь свой козырь в рукаве. Или я не прав?

— В общем-то да, ты прав… — неохотно согласился Васька. — Ладно, все, никаких обид.

Уж он-то хорошо знал нравы и обычаи воровского сообщества…

— Так ты согласен? — с надеждой спросил Петря.

— Я-то согласен… но нам нужна, как я уже говорил, подмога. Сурьезная подмога. Надобно идтить на поклон к Федьке Графчику.

— Кто это?

— О, это большой человек на Шулявке, — уклончиво ответил Васька. — Если он согласится войти в дело, тогда все будет тип-топ.

— Ну, если так…

— Не переживай. Свою долю в случае удачи ты точно получишь. Мы ж не какие-нибудь фармазоны. Мы солидные, фартовые мазурики. Между прочим, ты и один мог пойти на промысел… Почему не решился?

— Боязно одному.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»