История и культура гуннов Менхен-Хельфен Отто

Созомен – единственный из ранних писателей – упомянул о нем. Повествование Никифора Каллиста (1256–1311) – является пересказом, но с одним примечательным исключением: он дает имя гуннскому лидеру – Улдин. Главным источником Никифора, вероятно, была компиляция X в., основанная на трудах Филосторгия, Сократа, Созомена, Феодорита и Евагрия. Кто из этих авторов назвал Улдина, установить невозможно. Вероятно, это был Филосторгий, из трудов которого до нас дошли только отрывки, или Созомен, поскольку крайне маловероятно, что текст Созомена, в том виде, в каком мы его знаем, полностью идентичен с оригиналом. Возможность того, что Никифор сам придумал это имя, можно исключить. Он был слишком зависимым от источников, чтобы вносить в них изменения. Максимум, что он мог сделать, – слегка приукрасить то, что другие написали до него. В общем, можно утверждать с определенностью, что имя Улдина как гуннского лидера 404–405 гг. упомянул кто-то из ранних авторов.

Созомен говорит о вторжении лишь мельком. Это мог быть быстрый набег, или гунны неделями или даже месяцами грабили неудачливые провинции. В любом случае он стал менее важным, чем тот, что несколькими годами позже привел всадников Улдина в глубь территории Фракии.

Летом 408 г. гунны переправились через Дунай. Они, как обычно, были хорошо знакомы с текущей ситуацией на Балканах и выбрали правильное время для нападения. Весной 408 г. Стилихон отказался от своего плана бросить вестготов Алариха в Иллирик. Вскоре после этого они уже находились на марше в Италию.

Когда опасность готского вторжения миновала, значительная часть восточно-римской армии выдвинулась на персидскую границу, где со дня на день ожидалось начало противостояния[50]. Правительство в Константинополе знало, что трансдунайские гунны могут воспользоваться временным ослаблением балканской армии для набегов на пограничные провинции. В апреле 408 г. Геркулий, преторианский префект Иллирика, получил указание „принудить всех, независимо от привилегий, принять участие в сооружении стен, а также завезти всякого рода припасы для нужд Иллирика“[51]. Если гунны обойдут укрепления, они смогут некоторое время грабить незащищенные деревни, но со временем будут вынуждены вернуться обратно в свой варварский мир. Римляне не ожидали, что гунны сумеют взять стратегически важную крепость Кастра-Мартис в Дакии, благодаря предательству. Попали ли другие укрепленные города в руки гуннов, неизвестно, но это вполне возможно.

Наш главный источник, из которого мы знаем о втором нашествии гуннов Улдина, „Церковная история“ (Ecclesiastical History) Созомена, другой – комментарии Иеронима к Исаии (Commentary on Isaiah), игнорировался всеми знатоками гуннов. Комментируя 7: 20–21, Иероним писал:

„Но теперь большая часть римского мира напоминает Иудею прошлого. Этого, мы верим, не могло произойти без воли Господа. Он использовал… дикие племена, чьи лица и язык устрашающи, у которых женоподобные и глубоко порезанные лица и которые пронзают спины бородатых людей, когда они бегут“.

Это было написано в июне или июле 408 г.[52] Судя по описанию варваров, Иероним писал о гуннах. Ранее не известные, они резали свои лица, чтобы не росла борода. Как я уже говорил, Иероним использует описание гуннов Аммиана. Важна дата написания отрывка в комментарии и, в особенности, фраза [„Ferae gentes] bene barbatorum fugientia terga confodiunt“. Если Иероним в далеком Иерусалиме летом 408 г. получил сообщение о поражении римских войск от гуннов, потери должны были быть необычайно высокими.

Даже по нравоучительному повествованию Созомена можно почувствовать, насколько серьезной была ситуация. Имея очень маленькую армию, римский командующий во Фракии не мог отбросить гуннов. Он выдвинул мирные предложения, на которые Улдин ответил, указав на встающее солнце, что он с легкостью, если пожелает, подчинит всю территорию земли, освещаемую этим светилом. Но пока Улдин упражнялся в велеречивости и повелевал собрать огромную дань, без которой война будет продолжаться, Бог явил Свою милость к существующей династии. Вскоре после этого его собственные люди и капитаны! (o ) принялись активно обсуждать римскую форму правления, филантропию императора, его быстроту и либеральность в вознаграждении своих людей. В итоге значительная часть гуннского войска перешла к римлянам. Обнаружив себя покинутым, Улдин с большим трудом успел спастись на другом берегу реки. Многих варваров убили и взяли в плен, и среди прочих – племя скиров. До этого несчастья оно было довольно сильным и многочисленным. Пленных доставили в Константинополь в цепях. Власти считали, что если они останутся вместе, то непременно взбунтуются. Некоторых продали в рабство по низкой цене. Тем, кто остался непроданным, было велено селиться в разных местах. Созомен видел скиров в Вифинии и у горы Олимп. Они жили далеко друг от друга и занимались земледелием.

Созомен не упоминает, когда именно закончилась война, но из эдикта от 23 марта 409 г. можно сделать вывод, что к этому времени гунны уже вернулись за Дунай[53].

Рассказ Созомена, конечно, не следует принимать буквально. Скиры вовсе не исчезли с исторической сцены. Но хвастовство Улдина представляется истинным, и Созомен, несомненно, правильно изложил содержание его требований. Таким образом, впервые наш источник упомянул о цели гуннского вторжения. Целью Улдина являлись не просто грабежи и захват пленных, которых можно было продать в рабство. Не требовал он и римских территорий. Римляне попросту не имели достаточно просторных пастбищ, чтобы на них могли обосноваться все гунны, которых вел Улдин. Если бы, однако, какие-то группы остались в империи, как те, что жили в районе Эскуса, они были бы отделены от других племен, а это не отвечало интересам Улдина. Поэтому он и потребовал дань, видимо фиксированную ежегодную сумму.

Гунны ехали верхом, а скиры, вероятнее всего, были пехотинцами. Эдикт от 12 апреля 409 г. касался только поселений скиров. Пленных гуннов или убивали, или забирали в армию. Кто такие „собственные люди“ Улдина, не вполне понятно. Выражение могло обозначать всего лишь людей, которые в тот момент были с ним. Члены Велизария, о которых в VI в. так часто упоминает Прокопий, вовсе не обязательно были его соплеменниками. Павел, к примеру, был киликийцем, Атаульф стал преемником человека из числа приближенных Сара. Слово lochagos тоже не слишком хорошо определено. То, что некоторые lochagos перешли к римлянам вместе с войсками, вроде бы означает, что существовала тесная связь между ними и их соратниками. Аммиан и Орозий говорят о cunei гуннов. Хотя cuneus в их интерпретации – это тактическая единица, слово вполне могло сохранить, по крайней мере частично, значение, которое оно имело у Тацита: „Их эскадроны или батальоны, вместо того чтобы формироваться произвольно и случайно, составлялись из семейств и кланов“ („Non casus nес fortuita conglobation turnam aut cuneum facit sed familiae et propinquitates“).

Единство царства Улдина была сильно преувеличено, но недооценивать его тоже нельзя. Улдин был не лидером небольшой фракции, а большой группы племен, способных активно действовать на равнинах Румынии и Венгрии. И все же, хотя зарождающаяся царская власть со временем укреплялась, она была очень далека от стабилизации. Насколько она ослабла в последние годы правления Улдина, станет ясно, когда мы вернемся на Запад.

Незадолго до вторжения гуннов в Балканские провинции вестготы начали длительную миграцию, которая веком позже завершилась в Испании. Нет никакой необходимости подробно повторять предшествующие ей события. Они были всесторонне представлены Маззарино в его шедевре Stilicone. Для наших целей достаточно краткого обзора.

После сражения при Вероне летом 402 г. Аларих повел свои войска обратно на Балканы. В последующие три года он строго соблюдал свой договор со Стилихоном. Из „варварского региона, граничащего с Далмацией и Паннонией“, отведенного для них, вестготы совершали периодические набеги в Восточный Иллирик, но соблюдали осторожность, чтобы не спровоцировать конфликт с Западом. Так было потому, что они еще не совсем оправились от поражений, но в основном так как они надеялись установить более тесную и близкую связь со Стилихоном. В 405 г. он заключил foedus с Аларихом, союз для завоевания Восточного Иллирика. Готскому царю пообещали пост военного магистра в Иллирике. Он перешел в Эпир и оставался там еще три года. Сначала вторжение Радагаста, потом восстание Константина заставили Стилихона отложить Иллирийскую экспедицию, и в конце концов о плане забыли.

В начале 408 г. Аларих выступил против Запада. К маю (до того, как новость о смерти Аркадия, умершего 1 мая 408 г., достигла Рима) он подошел к Норику, но где разбил лагерь, точно установить невозможно. Важно, что он прошел через Эмону (современная Любляна). Путь из Эпира в Эмону лежит через Паннонию Секунду и Савию[54].

Из всех знатоков гуннов только Альфёльди (1926. 87) осознавал, что их бездействие в богатые событиями 408–410 гг. требует объяснения. Как мы сейчас убедимся, они не были так уж тихи и спокойны. Но это правда – Аларих в 408 г. мог продвинуться на Запад, как будто гуннов не было вовсе, тех, которые, как правильно подчеркивает Альфёльди, всегда были готовы половить рыбку в мутной воде.

Альфёльди предполагает, что они не присоединились к готам, потому что были союзниками римлян. По его мнению, Стилихон устроил их на правах федератов в провинции Валерия в том же году, в котором, предположительно, юный Аэций отправился к гуннам заложником[55].

Если эти предположения верны, гунны, должно быть, не сторонились сражений. Они должны были нападать на готов и наносить удары по правому флангу, пока люди Алариха медленно двигались на своих повозках в Эмону. Но гунны не присоединились к готам, равно как и не выполнили своих обязательств как союзники римлян.

Причина неактивности гуннов, на мой взгляд, довольно проста. Они не воевали в Паннонии Секунде и Савии, потому что находились с Улдином в Иллирике и Фракии. Отнеся вторжение Улдина к 409 г. вместо 408, Альфёльди стал искать объяснение тому, что такового не требовало.

Это вовсе не значит, что гунны последовали за Улдином все до последнего всадника. Часть их была еще в западно-римской армии под командованием Стилихона, да и в Равенне имелся гуннский гарнизон после казни великого ductor (вождя) в августе 408 г. Кроме того, многие гунны, должно быть, остались дома, чтобы не допустить восстания своих подданных, пока „мобильная армия“ сражалась к югу от Дуная. Это было, по моему убеждению, еще одно основание не вмешиваться в войн между Аларихом и римлянами.

Гунны активизировались на Западе только после возвращения орд Улдина за Дунай. Насколько поражение подорвало его авторитет, можно понять из двух фрагментов в труде Зосимы, который скопировал их у Олимпиодора.

Говорят, что летом 409 г. Гонорий позвал на помощь 10 тысяч гуннов. Многие историки безоговорочно принимают эту цифру, как будто она приведена в официальном документе. На самом деле это одно из преувеличений, которые были свойственны Олимпиодору. Чего достигли эти 10 тысяч гуннов? Ничего. В конце года Аларих снова стоял у ворот Рима. В 410 г. он вошел в Ариминум, Эмилию, Лигурию, потом снова в Ариминум. В августе он взял Рим. И мы ничего не слышим о гигантской армии гуннов. Очевидно, это был маленький контингент, состоящий из нескольких сотен всадников. Но все же факт, что некоторое количество гуннов присоединилось к римской армии, в то время как другие сражались против нее, говорит об ослаблении царской власти.

В конце 409 г. вестготы в Верхней Паннонии – часть армии Алариха, которая по каким-то причинам не была с ним, – вошла в Италию. К ним присоединились гунны, число которых, вероятно, было небольшим. И они тоже действовали самостоятельно.

А другие, возможно те, кто еще подчинялся Улдину, воевали с римлянами в Паннонии. Летом или осенью 409 г.[56] Гонорий „поручил Генериду командование силами в Далмации; он уже был генералом армии в Верхней Паннонии, Норике и Реции до самых Альп“. Фрагмент трактовался по-разному. Свобода вообще считал его выдумкой, утверждая, что после 395 г. в Верхней Паннонии не было войск. Альфёльди полагает, что это подтверждает его мысль об уступке к тому времени Валерии гуннам. Лот пошел на шаг дальше. Из того факта, что ни Валерия, ни Паннония Секунда не были под командованием Генерида, он сделал вывод, что обе провинции уже не принадлежали римлянам.

Ни одна из этих гипотез не подтверждается литературными или археологическими свидетельствами, прямыми или косвенными. Даже когда Аттила был на вершине власти, часть Паннонии Примы удерживалась римлянами, и, вероятнее всего, официальной „уступки“ Валерии никогда не было.

У Генерида не было строго определенного титула или ранга. Он был „одним из тех командиров полевыми силами, которые были назначены во время правления Гонория, отвечая потребностям времени“. Его положение в названных провинциях – Эггер назвал его Generalkommando – не означает, что не было римских войск в неназванных провинциях. Да, у нас нет информации о силах римлян в Валерии, но если бы не Vita s. Severini (Житие святого Северина), ее не было бы и о гарнизонах в Норике.

В своей языческой предвзятости Зосима, вероятно, преувеличил достижения своего собрата по религии Генерида, который, как утверждают, тренировал своих солдат, заботился о том, чтобы они получали необходимый рацион, и делился с ними всем, что имел: „Он был ужасен с соседними варварами и обеспечивал безопасность провинций, которые его поставили охранять“.

Не существовало других значимых „соседних варваров“, кроме гуннов. Разница между 408 и 409 гг. не может не удивлять. В 408 г. гунны на Западе оставались в покое. В 409 г. войска от Реции до Далмации были отданы под командование одного человека, чтобы дать им отпор.

Картина, которая вырисовывается на основании источников и их предположительной интерпретации, представляется весьма туманной. Тем не менее мы можем распознать четыре группы гуннов начала 400-х гг. Первая – это Улдин и его сторонники, которые, возвращаясь после кампаний в Иллирике и Фракии, воевали с войсками Генерида, вторая – гунны, которые в 408 г. составили часть римской армии в Италии, третья – гунны, присоединившиеся в 409 г., четвертая – группа, которая выступила с вестготами Атаульфа против римлян. Общая картина, полученная при сложении немногочисленных частиц информации, являет собой распад власти „первого царя гуннов“ – так Олимпиодор называл Улдина.

В свое время имел место распад гуннско-аланского союза. До 338 г. гуннов и аланов постоянно называли в источниках вместе, причем гунны чаще всего, хотя и не всегда, занимали первое место. Но в 394 г. только трансдунайские аланы, которых возглавил Саул, присоединились к императору Феодосию. Из гуннов только те, которые находились во Фракии, выступили под штандартами императора. Аланы, но не гунны, служили Стилихону в 398 г. и, все еще под предводительством Саула, в 402 г. Но в 406 г. вспомогательные части варваров Стилихона уже состояли из гуннов и готов; его телохранителями были гунны. Гунны, но не аланы служили в римской армии в 409 г.

После 406 г. западные авторы упоминали об аланах только в Галлии, Испании и Африке. Ни один из писателей V в. не говорит о союзе гуннов и аланов. Иордан знал о сарматах, а не об аланах в Паннонии. Немногие аланы, которые после падения царства Атиллы обосновались в Скифии и Мёзии, очевидно, пришли туда из Валахии. Все это не может быть простым совпадением, и на самом деле мы знаем причину: аланы перебрались со своих прежних мест в Галлию; вместе с вандалами они пересекли Рейн в последний день 406 г.[57]

Почему аланы разорвали союз с гуннами, неизвестно. Орозий намекает, что отношения между двумя народами после 402 г. уже были напряженными. „Я ничего не говорю, – пишет он, – о множестве внутренних конфликтов между самими варварами, когда две cunei готов, а потом аланы и гунны уничтожили друг друга во взаимной бойне“. Странно, но этот фрагмент был неверно понят. Многие авторы считали, что Орозий ссылался на войны между гуннами и аланами, происходившие там, где они жили, – где-то на Востоке. Но ведь Орозий, который всегда ликовал, когда мог сообщить, сколько варваров было убито в том или ином сражении, не стал бы сожалеть о взаимной бойне врагов Рима. Орозий taceo ссылается на события, неудачные для Рима: спасение потерпевшего поражение Алариха, и „несчастливые дела в Полленции“. Cunei гуннов и аланов были римскими вспомогательными частями, и Орозий сожалеет, что Стилихон не смог предотвратить столкновения в своей собственной армии[58]. В то время как готские войска сражались друг с другом, антагонизм между гуннами и аланами, если и существовал, мог быть только способствующим фактором.

Согласно Прокопию, вандалы покинули Венгрию, потому что „их гнал голод“. Возможно, людей стало слишком много, и возможности региона по обеспечению населения продовольствием оказались исчерпанными. То же самое может быть справедливым и для аланов. Столкновения с гуннами и нежелание вечно быть младшими партнерами в союзе, что было выгодно только гуннам, могли стать для аланов дополнительным стимулом в поисках нового дома.

Гуннская знать, родственники и приближенные Аттилы имели или турецкие, или германские имена. Среди них имелось немного аланов – если они были там вообще. Поскольку ни один народ не мигрировал целиком – до последнего человека, – некоторое количество аланов, предположительно, осталось в Венгрии и после 406 г., но они играли незначительную роль. Большинство лидеров племен и кланов покинули территорию.

Ни один период гуннской истории не тонет во мраке так полно, как 410-е и 420-е гг. Утрата „Истории“ Олимпиодора, написанной во второй четверти V в., является, по словам Томпсона, „катастрофой для нашего знания кочевников“ (1948.8). Это правда, что Олимпиодору не хватало способностей, чтобы представить богатейший материал, находившийся в его распоряжении, в связном повествовании (сам автор называл историю „лесом“). Поэтому временами он был легковерным, а его цифры – фантастическими. Однако из всех авторов V в. только он и Приск путешествовали в страну гуннов. Что бы мы только не отдали, чтобы иметь его рассказ о переговорах с царем Харатоном, вместо нескольких строчек, в которые эту информацию вместил Фотий. Я назвал эту часть главы именем царя гуннов скорее в соответствии с заголовками других частей, чем для обозначения ее содержания. Все, что мы имеем из покрытых мраком двух десятилетий, – это ряд изолированных фактов. Как это ни парадоксально, но именно отсутствие информации о гуннах в некоторых случаях проливает тусклый свет на события.

У Олимпиодора мы можем прочитать следующий фрагмент: „Донат и гунны и ловкость их царей в стрельбе из лука. Автор рассказывает, что сам был послан с миссией к ним и Донату, и приводит трагический рассказ о его странствиях и опасностях на море. Как Донат, обманутый клятвой, был незаконно предан смерти. Как Харатона, первого из царей, разгневанного убийством, умиротворили подарками от императора“.

Дата – конец 412 или начало 413 г., после смерти Сара, о которой упоминается в предыдущем фрагменте, и до того, как Иовиан назначил своего сына Себастьяна цезарем, о чем говорится в этом (в исторической литературе часто говорится, что Себастьян был не сыном, а братом Иовиана. – Пер.). Утверждение Альтхайма, что Харатон и Улдин правили вместе до 414 г., не имеет документальных подтверждений, но он обоснованно отвергает гипотезу о том, что Донат был гуннским царем.

Из этих коротких строчек, написанных Олимпиодором, было сделано несколько необоснованных выводов. Харатон якобы является преемником Доната. В тексте ничего подобного не сказано. Предполагая, что Олимпиодор был послан к гуннам восточно-римским правительством, большинство историков помещают центр гуннской власти на побережье Черного моря. Это определенно неверно. Как отметил Томпсон, „История“ Олимпиодора касается исключительно Западной Римской империи. Хёдике (Haedicke) предположил, что Олимпиодор состоял на службе правительства Равенны. Знание Олимпиодором латыни, его использование латинских слов и латинских форм имен варваров действительно не оставляют обоснованных сомнений в том, что Хёдике прав. Олимпиодор, посланный к гуннам Гонорием, пересек не Эвксин, а Адриатическое море. Гунны, которых он посетил, жили в Венгрии. Как долго „правил“ Харатон, неизвестно, как и количество племен, признававших его верховную власть. Если гунны, жившие к северу от нижнего течения Дуная, принадлежали к конфедерации, возглавляемой Харатоном, а такой возможности исключить нельзя, они определенно не чувствовали себя связанными соглашениями, которые он заключил с Гонорием. „Их“ римляне жили на Востоке.

В то же время, когда Гонорий посылал подарки Харатону, снова зашевелились гунны в Мунтении. Малая Мёзия и Скифия не были защищены от нападений варваров. Преторианский префект Анфемий делал все возможное, чтобы укрепить границу, в первую очередь дунайский флот. В 413 г. стены Константинополя были перестроены и увеличены. Несмотря на неоднократные приказы, строго ограничивавшие торговлю с варварами, предприимчивые торговцы находили пути и средства ведения дел с ними. Декрет от 18 сентября 420 г. отличается от всех предыдущих в одном важном аспекте: он запрещает экспорт merces inlicitae на судах. Мог он быть направлен на торговлю с гуннами на побережье Черного моря и прилегающей к нему территории? Чтобы ответить на этот вопрос, придется сделать небольшое отступление.

В третьей четверти III в. готы были кошмаром Азии. Из черноморских портов они плыли до Ионии; герулы взяли Лемнос и Скирос, бораны разграбили Питиус (Пицунда) и Трапезунд (Трабзон). Но гунны никогда не выходили в море.

Готы, в общем, тоже не были моряками. Когда в последнем десятилетии готской власти в Италии царь Тотила (541–552) решил построить флот, чтобы лишить Византию до этого времени неоспоримого господства в итальянских водах, он не мог найти достаточно готов, чтобы обеспечить корабли экипажами. Морское сражение при Менигаллии, в котором римляне потопили или захватили 36 из 47 вражеских кораблей, стало концом готского флота. Корабли Тотилы строили римляне. А плавсредства, которые в III в. везли варваров через Эвксин, были построены в Пантикапее, и ими управляли боспорские команды. Неспособные управлять кораблями самостоятельно, готы и бораны вынудили боспорцев обеспечить их конвоями для экспедиций в Понт, Пафлагонию и Вифинию. Почему военные действия готов прекратились после 276 г., мы не знаем. Но возможно, не являлось совпадением то, что Дакия была оставлена примерно в это же время. С переселением большой части готов в бывшую римскую провинцию племена, жившие к востоку от них, смогли продвинуться на запад. Они, конечно, жаждали добраться до богатств римских городов, но все же в первую очередь желали получить землю, чтобы осесть. Это не касалось гуннов. Почему тогда они не стали пиратами, как готы до них и славяне после? Они пытались. Не получилось.

В 419 г. Асклепиад, епископ Херсонеса, обратился к императору с просьбой освободить от наказания „тех, кто выдал варварам искусство строительства кораблей, доселе им неведомое“. Просьба была удовлетворена. „Но, – было сказано в конце эдикта, – мы повелеваем, чтобы смертной казнью карались те люди, равно как и любые другие, если они совершат нечто подобное в будущем“.

Херсонес был единственным местом на Западном побережье Крыма, все еще остававшимся под римским правлением. По соседству жили готы и гунны. Крайне маловероятно, что крымские готы в своих горных домах вдруг захотели строить корабли. Остаются гунны. Возможно, им нужны были корабли и для пиратских набегов, и для торговли. Но они никак не могли их получить. И правительство в Константинополе позаботилось, что римские корабли не ходили в Эвксинскую Гуннию. Если гунны хотели merces inlicitae, им приходилось грабить пограничные провинции, что они и делали.

3 марта 422 г. Феодосий II издал следующий эдикт, на который не обратили должного внимания исследователи гуннов: „Наши самые преданные солдаты, возвращающиеся после сражений или отправляющиеся на войну, должны иметь для себя комнаты на нижних этажах каждой башни новой стены священного города. Владельцы земли не должны оскорбляться на основании того, что приказ, который был издан относительно общественных зданий, нарушен. Даже частные домовладельцы обычно выделяют треть своего пространства для этой цели“.

За девять лет до этого землевладельцы, на участках которых была воздвигнута стена, получили иммунитет от закона об обязательном расквартировании. Верхняя часть башен оставлялась для военных целей, а нижняя – могла использоваться землевладельцами без ограничений. Если представить, какой тяжелой и ненавистной обязанностью было обязательное расквартирование солдат и как тщательно правительство избегало использовать этот инструмент больше минимума, вызванного военной необходимостью, становится ясно, что ситуация вокруг Константинополя и внутри города была крайне напряженной. Только воистину отчаянное положение могло вызвать необходимость отмены постановления, которое должно было „соблюдаться вечно“. В переводе с юридического на военный язык эдикт говорит следующее: гарнизон столицы должен находиться в постоянной боевой готовности против врага, который рядом. Короткая запись в латинской хронике Марцеллина Комита, датированная 422 г., еще более проясняет картину: „Гунны разорили Фракию“.

Нигде в гуннской истории так отчетливо не проявляется односторонность наших источников. Отряды гуннов сражались с римскими солдатами почти у ворот Константинополя. Но ни слова об этом не появилось в подробных церковных историях, ни намека нет в обширной теологической литературе этого времени. Феофан отметил, что 7 сентября 422 г. в Александрии префект Августалий Каллист был убит своими рабами. Возможно, он заслужил свою судьбу. Но ни Феофан, ни другой автор и не подумал рассказать об убитых во Фракии крестьянах, о людях, выброшенных из своих домов в башнях, о тяжкой доле солдат. В отличие от „известных людей“ и епископов все они были расходуемым материалом.

У нас нет информации относительно гуннских набегов на западе в 420-х гг. Среди войск, которые в 424 г. главнокомандующий армией узурпатора Иоанна Кастин выслал против Бонифация в Африку, были и гунны. Дата представляется важной, поскольку экспедиционная сила перешла к Иоанну, эти гунны, вероятно, были частью действующей армии. Обращаться к федератам за границей не было времени. Гунны, о которых идет речь, скорее всего, находились в Италии. Это, в свою очередь, указывает на дружеские отношения между Западной империей и, по крайней мере, некоторыми гуннами в то время, когда Аэций еще занимал скромное положение cura palatii[59]. Саноэс, один из трех duces[60] в Африке, мог быть гунном.

Годом позже Аэций с большой армией гуннов вошел в Италию, чтобы помочь Иоанну в войне с восточными римлянами.

Иоанн послал Аэция с крупной суммой золотом к гуннам, народу, известному ему еще с того времени, как он был у него заложником, и связанному с ним дружбой; он поручил, чтобы, как только армия Восточной империи войдет в Италию, Аэций должен напасть на нее с тыла, а сам он ударит в лоб.

Гунны пришли слишком поздно. За три дня до их появления Иоанн был убит. Но Аэций, или не зная, что случилось, или не желая верить этой новости, ввязался в бой с силами Восточной империи, и в этом бою было много убитых с обеих сторон. Короткая кампания завершилась примирением Аэция и императрицы-матери Галы Плацидии. Гунны получили золото, вернули заложников, обменялись клятвами и отправились домой.

Хронист VI в. Марцеллин Комит записал о событиях, произошедших до 427 г., следующее: „Провинции Паннония, которые пятьдесят лет удерживались гуннами, были снова взяты римлянами“ („Pannoniae quae per quinquaginta annos ab hunnis retinebantur, a Romanis receptae sunt“).

Эти две строчки обсуждались поколениями историков. Одни считали их чепухой, другие основывали на них далекоидущие выводы. Их трактовали и снова пересматривали трактовку, переводили и искали лучший перевод, чтобы они соответствовали всем возможным теориям о судьбе бывших римских провинций на Дунае.

Считалось, что Romani Марцеллина – это восточные римляне. Это правда, что в предисловии к хронике Марцеллин написал, что, продолжая работу Иеронима, он пишет только о Восточной империи (orientale tantum secutus imperium). Как правило, он так и делал. Но перед записью 427 г. автор касался чисто западных дел не менее тринадцати раз. Были это восточные или западные римляне, которые взяли Паннонию, Марцеллин в любом случае использовал только одно слово – Romani[61]. До 476 г. две части образовывали одну Римскую империю.

Если рассматривать фрагмент Марцеллина сам по себе, его можно интерпретировать по-разному: вероятно, речь идет о жителях Восточной Римской империи, а возможно – и о Западной. Параллельный текст в „Гетике“ Иордана (166) не оставляет сомнений в значении понятий. При консульстве Гиерия и Ардавура мы читаем: „Спустя почти пятьдесят лет после вторжения в Паннонию гунны были изгнаны римлянами и готами“ („Huni post реnе quinquaginta annorum invasam Pannoniam a Romanis et Gothis expulsi sunt“). До недавнего времени считалось, что Кассиодор просто скопировал Марцеллина. То, что он вставил в текст готов, не считалось примечательным: он делал это не единожды. Другие различия между „Гетикой“ и трудом Марцеллина обычно считались слишком незначительными, чтобы уделять им внимание. Энслин (Ensslin) сделал эти различия предметом замечательного исследования. Он доказал, что Кассиодор и Иордан, так же как и Марцеллин, многое взяли из утраченного труда Historia Romana Симмаха, правнука известного оратора, носившего то же имя. Практически точно установлено, что два отрывка взяты оттуда. Включая в текст готов, Кассиодору пришлось изменить бесцветный receptae – гунны не отдавали Паннонию. Их изгнали оттуда. Но он сохранил реnе quinquaginta из оригинала[62].

Во всем остальном два отрывка в комментариях не нуждаются. Pannoniae – это то же самое, что Pannonia[63]. Retinebantur, вероятно, немного выразительнее, чем tenebantur, a Romanis receptae означает, конечно, были вновь взяты, возвращены римлянами.

Археологические свидетельства не подтверждают Симмаха. Нигде в Паннонии Приме и Валерии нет фортификационных сооружений, военного лагеря и даже просто здания, которое может быть датировано 420 г. Но Симмах не мог просто придумать Реконкисту. Возможно, он преувеличил успехи римлян. Не исключено, что они только заняли несколько укрепленных селений. Вполне вероятно, им удалось вытеснить какое-то количество гуннов, которые подошли слишком близко к Норику. Допускаю, что римские всадники смело скакали по заброшенным дорогам, в некоторых местах могли даже выйти к Дунаю. В любом случае западные римляне пошли войной на гуннов, с которыми двумя годами раньше заключили союз, и нанесли им поражение.

Гюльденпеннинг отверг „западную“ трактовку обсуждаемых фрагментов на основании того, что правительство Плацидии было настолько плотно занято в Галлии и других местах, что не имело возможности одновременно пойти на гуннов. В какой-то мере он прав, но теперь мы знаем, что в 427 г. Паннония была если не снова завоевана, то, по крайней мере, частично снова стала римской, и аргументы Гюльденпеннинга следует пересмотреть. Римляне, конечно, не могли напасть на гуннов, если бы последние не оказались настолько ослаблены, что даже ограниченных сил, расположенных вдоль границы, хватило для местного наступления. У римлян имелось немного сил, но у гуннов, вероятнее всего, их было еще меньше.

Как и раньше, мы имеем дело с такими обрывочными и скудными свидетельствами, что может показаться более предпочтительным зафиксировать отдельные крупицы информации и оставить их как есть. Пробелы слишком велики, не говоря уже о хронологических и географических неопределенностях, чтобы пытаться отыскать тенденцию или направление развития. И все же, рассматривая вопрос в целом, причем на фоне событий времени Ульдина, эти покрытые мраком десятилетия вроде бы показывают нам по меньшей мере два кризиса в политике гуннов.

Около 410 г. орды гуннов действовали так, словно не существовало никаких уз или если существовали, то очень слабые, которые могли бы их ограничивать. Возможно, это совпадение, но, может быть, и нет, что незадолго до этого аланы разорвали союз с гуннами. Если, как мы предполагаем, сильнейшие гуннские племена в свое время заставили аланов к ним присоединиться, уход аланов изрядно подорвал силы союзников.

Спустя несколько лет гуннские цари снова признали лидерство одного человека. Харатон мог являться только primus inter pares. Между тем, даже если он не представлял собой ничего большего, он, скорее всего, был обязан своим положением не так личным качествам, хотя они тоже были важны, как превосходству гуннов, которые шли за ним. Кризис завершился. В 425 г. конфедерация племен снова оказалась настолько хорошо организована, что гунны смогли отправить несколько тысяч всадников в Италию – в любом случае количество воинов было больше, чем могло бы себе позволить одно племя. Гунны, чьей помощи добивался Аэций и получил ее, должны были подчиняться группе, которая координировала усилия разных племен и, вероятно, могла, при необходимости, навязать свою волю.

Но затем, снова по неизвестной причине, конфедерация лишилась единства. Даже если успехи западных римлян в Паннонии были относительно скромными, сам факт, что гунны, жившие к западу от Дуная, были вынуждены отказаться от части своих владений, означает неспособность этого народа объединить свои силы ради общего дела. Когда гунны в Паннонии подверглись нападению, они, должно быть, позвали своих соплеменников с востока на помощь и не получили ее. Не слышали мы и о том, что в последующие пять лет гунны за Дунаем делали попытки вернуть утраченную территорию.

Хотя источников, касающихся истории гуннов в 430-х гг., сравнительно много, не так-то просто реконструировать даже основные события. В 432 г. царем гуннов был Руга. Это, пожалуй, единственная точная дата. В каком году он стал царем, какой территорией правил, в какой степени ее расширил, какие войны вел и когда, кто после 430-х гг. стал его соправителем (если таковой вообще был) – на все эти вопросы давались разные ответы, зачастую очень далекие друг от друга[64]. При таких обстоятельствах даже небольшие крупицы информации должны подвергаться самому тщательному исследованию. Начнем с фрагмента из „Гетики“:

„Этот самый Аттила был рожден от Мундзука, которому приходились братьями Октар и Роас; как рассказывают, они держали власть до Аттилы, хотя и не над всеми теми землями, которыми владел он. После их смерти Аттила наследовал им в гуннском королевстве вместе с братом Бледою“ („Is namque Attila part genitus Mundzuco, cuius fuere germani Octar et Ruas, qui ante Attilam regnum tenuisse narrantur, quamvis non omnino cunctorum quorum ipse. Post quorum obitum cum Bleda germane Hunnorum succesit in regno“).

Иордан, точнее, Кассиодор слегка „ужал“ свой источник. Октар умер около 430 г., Руга несколькими годами позже. Но помимо этой ошибки утверждение настолько точно, что можно только удивляться, как его можно было неправильно интерпретировать. Тем не менее и Бьюри, и Томпсон сделали Мундзука соправителем Октара и Руги[65]. Стиль Иордана небрежный, но, если бы он хотел сказать, что гуннами правили три брата, он бы написал „Mundzuco qui cum germanis Octar et Ruas regnum tenuisse narrantur“. Ни один автор не называет Мундзука царем гуннов. От Приска мы знаем, что был и четвертый брат Оэбарс, который был еще жив в 448 г. Он тоже не являлся соправителем Октара и Руги. Только эти двое были царями. Но прежде чем перейти к обсуждению их предположительно совместного правления, я должен посвятить некоторое время рассказу Сократа о сражении Октара с бургундами.

В первой половине X в. мадьяры опустошали набегами Западную Европу от Северного моря до Средиземного. Между 900 и 913 гг. они разорили Силезию, Тюрингию, Франконию и Баварию. В 912 г. они переправились через Рейн, в 915 г. взяли Бремен, они дважды разоряли Лотарингию – в 917 и 919 гг., когда повернули на юг и разграбили Северную Италию. В 924 г. они появились в Южной Франции, в 926 г. взяли Верден. В следующем году мадьярские всадники разбили лагерь перед Лионом. В 951 г. они добрались до Калабрии. Собрав все силы империи, Оттон I наконец в 955 г. нанес им решающее поражение в битве при Лехфельде.

Германские соседи гуннов были разбиты на племена, но ни одно из них даже приблизительно не стало таким сильным, как слабейшее из германских княжеств X в. Неспособные на согласованные действия в течение более или менее длительного времени, разделенные взаимным недоверием, периодически воюющие друг с другом, они оказались несравненно менее способны защитить себя против гуннов, чем спустя 500 лет герцоги Баварии или Тюрингии – от мадьяр. Даже без не слишком точных литературных свидетельств нам придется допустить, что гунны совершали набеги на территории германских племен на западе так же, как они грабили Балканские провинции на юге.

Существует два рассказа о таких грабительских экспедициях. Первый нам поведал Сократ. Как он получил информацию, неизвестно. Можно только сказать, что Оптар – таково имя царя гуннов у Сократа (у Иордана это Октар) – указывает на информаторов, говорящих на латыни. Сократ пишет: „Прежде я расскажу о случившемся тогда достопамятном событии. Есть варварский народ, живущий по ту сторону реки Рейна и называющийся бургундами. Бургунды ведут жизнь спокойную, почти все они плотники и, этим ремеслом зарабатывая себе деньги, питаются. На них непрестанно нападали гунны, опустошали их страну и нередко многих убивали. Находясь в столь затруднительном положении, бургунды не прибегли к какому-либо человеку, но решились обратиться к какому-либо богу. А так как они заметили, что бог римлян сильно помогает боящимся его, то все единодушно обратились к вере во Христа. Посему, находясь в одном галльском городе, они просили епископа о христианском крещении. Епископ приказал им поститься семь дней и, огласив их верою, в восьмой день крестил их и отпустил назад. Тогда они смело пошли против своих тиранов, и надежда не обманула их, ибо, когда царь гуннов, по имени Оптар, ночью умер от обжорства, бургунды напали на гуннов, лишившихся вождя и, в малом числе сразившись с многочисленными неприятелями, победили их. Бургундов было только три тысячи, а число пораженных гуннов простиралось до десяти тысяч. С тех пор этот народ пламенно привержен был к христианству“.

Рассказ Сократа об этом гуннском набеге, имевшем место около 430 г.[66], не принимался во внимание многими авторами, как лишенный исторической ценности. Ни один другой автор не знает о борьбе между гуннами и зарейнскими бургундами. Традиционные мотивы чуда можно игнорировать. Но остаются такие абсурдные моменты, как существование германского племени мирных плотников, их обращение в новую веру в течение недели и победа 3 тысяч ремесленников над 10 тысячами самых грозных воинов столетия. Кроме того, можно считать, что рассказ противоречит всему, что мы знаем об истории бургундов. Они пересекли Рейн вскоре после 406 г. в 411 г. помогли взойти на трон Иовину, в 413 г. получили partem Galiae propinquam Rheno. Гуннские войска Аэция убили короля Гундахара, всю его семью и 20 тысяч бургундов. Если бургунды остались на правом берегу реки, их не могло быть больше нескольких сотен. Это серьезные аргументы. Но все равно рассказ Сократа имеет историческую сущность.

В „Панегирике Авиту“ Сидоний перечисляет бургундов среди других народов, которые присоединились к Аттиле во время его марша в Галлию. Его каталог этнических имен был объявлен ненадежным, и нельзя не признать, что это странная мешанина названий реально существующих народов и тех, которые уже давно прекратили свое существование и жили только в поэтических произведениях. Сидоний писал панегирик через пять лет после гуннской войны 451 г. Все в Галлии знали, что у Аттилы в войсках нет ни гелонов, ни беллонотов, но никто не возражал против их упоминания у Сидония. С бургундами было иначе. Авит сам сражался с ними в Бельгике Приме. В 443 г., после нанесенного гуннами катастрофического поражения Аэцию, они осели в Сапаудии. Спустя восемь лет они уже сражались с Аэцием и Авитом против гуннов Аттилы. Как мог Сидоний в обращении, зачитанном перед Авитом и в присутствии преторианского префекта, сказать, что у Аттилы в армии находились бургунды, если их не было? Названия германских племен в его списке показывают точность Сидония (за исключением поэтических имен). Руги, скиры и гепиды действительно шли с гуннами в Галлию. Ни один поэт до Сидония не называл торингов, ни в одном другом источнике не сказано, что они принимали участие в войне.

Все это позволяет утверждать с большой долей уверенности, что трансрейнские бургунды действительно присоединились к Аттиле.

Рассказ Сократа об обращении бургундов в православие подтверждается, хотя не во всех деталях, Орозием, согласно которому бургунды „благодаря Божественному провидению недавно стали христианами католической веры“. Это утверждение тоже было названо благочестивой выдумкой. Между тем, тщательно проанализировав текст, историк Ковиль не оставляет сомнений в том, что бургунды до того, как стали арианцами, возможно под вестготским влиянием, были католиками.

Вернер считает возможным и даже вероятным, что бургунды, жившие к востоку от Рейна, какое-то время были подданными гуннов. Но приводимые им аргументы означают скорее симбиоз аланов и бургундов в Сапаудии. Представляется, что лучше принять рассказ Сократа таким, каков он есть: гунны грабили регион Майна так же, как несколько веков спустя мадьяры грабили Лотарингию.

Зеек считал, что Октар-Оптар и Роас-Руга могли быть сыновьями Улдина. Возможно, так оно и было. Они также могли быть родственниками Харатона. Но с той же степенью вероятности можно утверждать, что их семья принадлежала к племени, игравшему незначительную роль в конфедерации. У нас попросту нет никакой информации о предках Октара и Руги, да и не знаем мы, как они пришли к власти. Если бы не Иордан, мы бы даже не знали, что в течение нескольких лет они вместе правили гуннами.

На основании короткого отрывка из „Гетики“ и ряда неявных аналогий было выдвинуто предположение, что у гуннов существовало Doppelknigship. Если это означает, что два царя совместно правили на общей территории, это предположение следует отклонить, поскольку оно идет вразрез с текстами.

Иордан выражается вполне ясно: „Бледа правил большой частью гуннов“ („Bleda magnae parti regnabat Hunnorum“). После его смерти Аттила „объединил весь народ под своим правлением“ („universum sibi populum adunvit“). Хронист Проспер Аквитанский утверждает то же самое: „Аттила, царь гуннов, убил Бледу, своего брата и правителя, и заставил людей подчиняться ему“ („Attila rex Hunnorum fratrem et consortem in regno suo perimit eiusque populous sibi parere compellit“). Источники не указывают на разные функции двух правителей (к примеру, один мог быть религиозным лидером народа, другой – светским). Против тезиса о двоевластии как о государственном институте также говорит тот факт, что после смерти Октара в 430 г. никто не стал его преемником; его брат был единоличным правителем, как Аттила после убийства Бледы. Двоевластие считается характерным для больших групп евразийских кочевников? Я в этом сомневаюсь. Готы не были тюрками или монголами, но в IV в. был период, когда они имели двух царей. У алеманнов Хнодомарий и Серапион были potestate excelsiores ante alios reges.

Разница, которую Проспер подчеркивает между народами Юледы и Аттилы, явно указывает на географическое разделение. Идея о „двоевластии“ на самом деле возникла исходя из двух на первый взгляд противоречивых записей в галльских хрониках. Согласно хронике 452 г. Бледа наследовал Ругиле, а хронист 511 г. сделал Аттилу преемником Ругилы. Учитывая, что хроника 452 г. отражает в более чем одном отрывке восточный источник, мнимое противоречие исчезает: Бледа правил племенами на востоке, Аттила – на западе. Представляется, что такое же подразделение существовало у их предшественников. Октар не имел ничего общего с восточными римлянами, врагом которых был Руга.

Было бы рискованным возводить в правило то, что вполне может быть вызвано уникальными обстоятельствами. После смерти Аттилы его многочисленные сыновья „шумно требовали, чтобы народы были разделены между ними поровну“. То, что до нас дошли сведения только о двух более поздних царях – Денгизике (Денгизихе) и Эрнаке, – не исключает возможности существования других. Аттила убил своего соправителя. Возможно, Денгизик и Эрнак сделали то же самое. Между тем, если гунны или, точнее, их „выдающиеся люди“ захотели бы иметь снова двух царей, они бы определили каждому определенную территорию. Денгизик и Эрнак, хотя временами сотрудничали, правили каждый на собственных землях. Возможность того, что такое географическое разделение имело в основе космологические или религиозные идеи, исключить, конечно, нельзя, но свидетельств этому нет. Возможно, причины были чисто практическими: только исключительно способный и энергичный человек мог удержать все племена вместе. „Двойное царствование“ могло стать результатом объединения двух групп племен, которые до определенной степени продолжали сохранять свою индивидуальность. И наконец, не исключено, что гунны разделили свои территории на две части, чтобы иметь дело с двумя частями Римской империи.

По сравнению с Октаром Руга представляется более значимой фигурой. Мы не знаем, как он после смерти брата стал единоличным правителем гуннов. Нам только известно, что он был царем в 432 г., когда Аэций обратился к нему за помощью.

После потери должности Аэций жил в своем поместье. Когда на него неожиданно напали какие-то его враги и попытались схватить его, он бежал в Рим, а оттуда в Далмацию. Через Паннонию он [per Pannonias] достиг гуннов. Благодаря их дружбе и помощи Аэций добился мира с правителями и был восстановлен в прежней должности.

В это время „Руга был правителем гуннов“.

Лаконичность записей в хрониках вызывает желание прочитать в них больше информации, чем там содержится. Действительно ли сама угроза его вторжения Аэция в Италию с гуннской армией заставила императрицу Плацидию принять его условия, или он все же перешел Юлианские Альпы во главе гуннских всадников, неизвестно; хотя многие историки склоняются к последнему варианту. Per Pannonias Проспера было использовано как доказательство того, что в 432 г. римляне стали хозяевами всей территории к западу от Дуная, хотя эти два слова всего лишь означают, что Руга жил к востоку от реки. Это все – трактовка источников. Однако тезис, что уступка значительной части Паннонии стала ценой, которую Аэцию пришлось заплатить за помощь гуннов, не подтверждается ни одним текстом. В наше время он стал почти что предметом веры.

Предполагаемые и действительные уступки римской территории гуннам занимают центральное место почти во всех исследованиях варваров. Можно было бы обсудить взгляд Альфёльди на судьбу провинции Валерия, когда речь шла о событиях 408 г., но мне показалось предпочтительнее подойти к проблеме уступок в целом шире.

Как можно представить себе оставление Валерии, которая не имела естественных границ на западе и юге? Ни для гуннов, ни для любых других варваров на границах империи очерчивание границ римских провинций не имело значения. Ни один гуннский всадник не остановился бы, заметив пограничный столб, и не повернул бы назад только потому, что Валерия была передана его вождю. Линии, отделявшие на картах в канцеляриях Рима и Равенны Валерию от Паннонии Примы и Секунды, не могли помешать гуннам гнать через них свои стада. Большинство знатоков гуннов являются также знатоками поздней Римской империи и не могут не использовать римскую административную терминологию. Если варвары и знали, где проходят границы провинций, они не обращали на них внимания. После миграций остготов на Балканы гепиды удерживали не только Сирмий, но также прилегающие регионы Мёзии Примы. По договору 510 г. Паннония Секунда была разделена: большая часть провинции стала остготской, только Бассиана осталась римской. В 528 г. Юстиниан уступил герулам территорию, которая не совпадала ни с одной из старых административных единиц. Она включала участки и на правом, и на левом берегу Савы. Исидор из Севильи лучше других определил такую „уступку“. Он не стал перечислять провинции, которые перешли к вандалам в 435 г. Варвары, написал он, получили partem Africae quam possederunt. Когда римляне „уступали“ землю варварам, они просто – за редким исключением – признавали реальную ситуацию, которую варвары хотели легализовать. Возможно, варвары хотели быть признанными федератами (что означало выплату дани) или наладить торговые отношения.

Археологические находки не помогают установить точную дату, когда провинция, ее часть или провинция и прилегающие к ней регионы другой провинции были оставлены. Если снова взять для примера Валерию, на основании археологических свидетельств можно сделать вывод, что эвакуация Аквинкума (совр. Будапешт) датируется последними десятилетиями IV в., в то время как имеющая намного меньшие размеры Интерсиза якобы оставалась римской и в начале V в. Доказательств этим датам нет и быть не может. Находки из Интерсизы хорошо изучены. Многие глиняные сосуды датируются IV в. Но даже самый тщательный анализ их формы и украшений не может установить десятилетие, не говоря уже о годе, когда они были изготовлены. Был ли это 379 г.? Вероятно. 390-й? Может быть. 410-й? И это нельзя исключить. Не представляется возможным установить конечный срок, после которого эти сосуды уже не могли быть изготовлены. Определение этнического авторства находок с явно выраженными варварскими чертами тоже не может быть абсолютно точным. После того, как Klra Sz. Pczy приписала один тип сосудов вестготам, а другой, „соответственно, остготским, гуннско-аланским народам“, что бы это ни значило, в конце своего труда она признает, что вряд ли возможно установить разницу между гончарными изделиями гуннов, готов и сарматов. Между тем, даже если бы можно было определить точные даты, когда сосуды были изготовлены, и национальность их изготовителей, мы все равно не будем знать, когда и при каких обстоятельствах выводились гарнизоны. Жилища внутри и вокруг бедных лагерей заняли варвары, среди кторых, вероятно, находились и гунны. Были это свободные гунны или номинальные подданные императора, мы не знаем. В городе Фенекпушта в Паннонии Приме, южнее Балкума на озере Балатон, римляне жили бок о бок с наполовину сарматизированными германцами. Маленькие римские поселения существовали то здесь, то там. Гунны, вероятнее всего, сочли целесообразным их пощадить, поскольку им были нужны ремесленники. Если бы захотели, они почти наверняка сумели бы захватить Виндобону (совр. Вена) в любой момент; однако они оставили тамошнее население в покое. Вполне возможно, участок „ничейной земли“ отделял земли гуннов от римских территорий на западе, как это было в течение многих лет на юге. Но где бы ни проходили границы, если вообще можно о них говорить, они не были границами прежних провинций.

Предположение, что Аэций уступил часть Паннонии Руге, основано на неправильном понимании отрывка из Приска. В рассказе о восточно-римском посольстве к Аттиле Приск называет Ореста римлянином, который „жил в стране пеонов на реке Сава, которая, согласно договору Аэция, генерала западных римлян, принадлежала варвару“. Идея, что Аэций уступил территорию Паннонии Руге, настолько укрепилась, что, насколько мне известно, никто не обратил внимания на очевидное. „Варвар“ встречается еще в трех отрывках: 1) Аттила приказал, что ни Бигила, ни другие восточные римляне не должны покупать коней или чего-то другого, за исключением самого необходимого продовольствия. „Это был прозорливый план варвара“; 2) восточные римляне отправили посольство „к варвару“; 3) „варвар“ назвал людей, которых он примет как переговорщиков. Отсюда следует, что варваром, которому Аэций уступил землю вдоль Савы, был Аттила, а не Руга. Обратите также внимание, что была уступлена не провинция, а территория, обозначенная рекой.

Не обращая внимания на точное заявление Приска, историки гуннов произвольно датировали „уступку“ Паннонии Примы 425, 431 или 433 г. Другой отрывок в этом же фрагменте показывает, что даже в 448 г., когда Аттила находился на вершине власти, вся провинция не была гуннской. Константиол был человеком „с земли пеонов, которой правил Аттила“. Это уточнение имеет смысл, только если существовала часть Паннонии, которой Аттила не правил.

Вероятно, Аэций мог заплатить за помощь Руги землей. Но это значит, что он официально согласился, чтобы гунны имели, изменив слова Исидора, partem Pannoniae quam possederunt. Также возможно, что он заплатил за помощь наличными; он мог заключить союз с Ругой и пообещать ему субсидии. Или он мог сделать все это одновременно. Но все это лишь гипотезы. Давайте обратимся к отношениям Руги с восточными римлянами.

Наша информация – от Сократа, Феодорита, Приска и хроник 452 г. Выдержка из Приска, судя по всему, немного сокращена, и во второй половине пропущено несколько слов. И все же это самый важный и надежный источник, касающийся истории этих неизвестных лет.

Когда некие племена на Дунае вторглись на римскую территорию и предложили свою службу Феодосию, Руга потребовал через своего посла Эслу, чтобы эти и все другие беженцы были отданы ему. Отказ он будет считать разрывом мирного договора. Вскоре после этого Руга умер, а его преемниками стали Аттила и Бледа. Новый договор они заключили в Марге (местечко к востоку от современного Белграда) с Плинтой, римским полномочным представителем, которого сопровождал квестор Эпиген, и этот документ полностью отвечал интересам гуннов. Он обеспечивал передачу всех беженцев от гуннов и тех римских пленных гуннов, которые вернулись в империю, не заплатив выкупа. Последних следовало отправлять обратно, если только за каждого не будет уплачено по 8 солидов. Римляне обязались не вступать в союз с варварами, с которыми воюют гунны. На ярмарках у гуннов и римлян должны быть одинаковые права и безопасность. Годовую дань подняли с 350 до 700 фунтов золота. Среди беженцев, отданных римлянами, были Мама (Мамас) и Атакам, два молодых человека царской крови. Их передали гуннам в Карсо и там распяли.

Этот фрагмент Приска весьма поучителен в самых разных отношениях. Из него мы узнаем о предшествующей войне, которую гунны выиграли. Дань в 350 фунтов золота, 25 300 солидов, не очень большая сумма, но сам факт, что римляне выплатили ее Руге, говорит о его незаурядном положении. Он, вероятно, был чем-то большим, чем „первый из царей“, как Харатон. Он, а вовсе не филархи, получил деньги. Как он распределил золото среди вождей племен и прочей гуннской аристократии, неизвестно. Однако он явно имел возможность навязывать свои решения: недовольные не могли бунтовать, они бежали к римлянам. У Руги были свои дипломаты. Эсла, как утверждает Приск, имел опыт переговоров с имперским правительством. Создается впечатление, что Руга играл, хотя и не напрямую, роль во внутренней борьбе при Константинопольском дворе. Плинта потребовал, чтобы переговоры велись с ним, а не с другим римлянином. Это имеет смысл, только если допустить, что бывший консул использовал свои связи с гуннами как оружие в борьбе со своими противниками – в точности так же действовал Аэций в Равенне. Однако власть короля не была неограниченной. Гунны сражались вместе, но одновременно каждый из них боролся за себя. Пленные, которых захватил гунн, принадлежали ему, а не Руге. При Аттиле только такие выдающиеся люди, как Онегесий, могли держать пленных, остальные становились собственностью Аттилы. Как далеко на восток тянулось царство Руги, сказать невозможно. То, что он не правил на территории от Венгрии до Волги, как думают некоторые ученые, следует из договора, заключенного в Марге. Римляне не могли заключать союзы с народами, жившими далеко от их границ.

Хронологию последних лет правления Руги восстановить непросто. Хроника 452 г. упоминает о его смерти в 434 г.: „Аэций снова в милости. Ругила, царь гуннов, с которым был заключен мир, умер. Ему наследует Бледа“ („Aetius in gratiam receptus. Rugila, rex Chunnorum, cum quo pax fermata, moritur, cui Bleda succedit“). Хорошо известно, насколько ненадежна хронология „Галльской хроники“. Мы бы датировали смерть Руги не раньше 431 г., но не позднее 437-го. Зеек (Geschichte. 6, 460) считает, что дата в хронике подтверждается нравоучительным рассказом о смерти короля гуннов у Сократа.

Церковный историк повествует, что император Феодосий II (408–450), получив информацию о том, что варвары готовятся к набегу на римские провинции, положился на Бога и, продолжая истово молиться, быстро получил все, к чему стремился. Главарь варваров, которого звали Руга, был убит молнией. Потом началась чума, унесшая большинство людей, которыми он командовал, и, если этого было недостаточно, огнь снизошел с небес и сжег тех, кто уцелел. По этому случаю Прокл, епископ, произнес в церкви проповедь, в которой применил пророчество Иезекииля к божественному спасению, и его слушали с восторгом.

Прокл стал преемником Максимиана на посту константинопольского епископа в апреле 434 г. Между тем Сократ вовсе не утверждает, что Прокл проповедовал в столице. Эта история – часть панегирика Феодосию, который, очевидно, был благочестивым и покорным человеком. Смерть Руги могла иметь место в то время, когда Прокл еще служил епископом Кизика. И это было в источнике, которым пользовался Сократ: „Из-за этой покорности [Феодосия] Бог подчинял его врагов без военного конфликта, что захват узурпатора Иоанна [в 425 г.] и последующее крушение надежд варваров ясно демонстрирует“. Орды Руги стали теми, кого Иоанн позвал на помощь против римлян; они атаковали „после смерти узурпатора“.

Дата у Сократа – вскоре после 425 г. – не только отличается от указанной в старой „Галльской хронике“, она также противоречит Феодориту, который поведал ту же историю в „Церковной истории“, и в комментарии к псалму (22: 14–15). Бог помог Феодосию справиться с гуннами, потому что император доказал свою преданность истинной религии, издав закон, повелевающий полностью разрушить все языческие храмы. Победа над Ругой стала „обильным урожаем, который вырос из хороших семян“. Эдикт был издан 14 ноября 435 г., так что Руга должен был погибнуть уже после этого. Информация Феодорита подтверждается, если она вообще нуждается в подтверждении, другой победой, которую Бог даровал Феодосию в награду за благочестие. Он покарал персов в 441 г.[67]

Таким образом, мы имеем три даты смерти Руги: вскоре после 425, 434 и после ноября 435 г. Судя по всему, ни одна из них не является правильной, потому что, как нам известно из Приска, Руга умер не в ходе кампании во Фракии, а на своей земле. Но рассказы Сократа и Феодорита не могут быть просто отброшены, как не представляющие ценности. Римляне действительно вели кампанию против Руги. Она имеет близкую параллель в проповеди Исаака Антиохийского. Как гуннам в 447 г. пришлось на короткое время отступить, кстати из-за чумы тоже, но только чтобы атаковать снова, так и орды Руги потерпели временную неудачу.

Во время переговоров, которые привели к заключению договора в Марге, гунны все еще удерживали римских пленных, так что мир, вероятно, был заключен немногим раньше. На это указывает „Галльская хроника“: „Руга, с которым был заключен мир, умер“ („Ruga, cum quo pax fermata, mortitur“). Кто заключил мир с Ругой? Не западные римляне, как это обычно полагают. Ведь они не находились в состоянии войны с гуннами. Это были восточные римляне. Более того, если мы вспомним, что „Галльская хроника“ не единожды опиралась на восточные источники, появляется уверенность, что мир, о котором идет речь, положил конец военным действиям во Фракии.

У Сократа дата неприемлема, в „Галльской хронике“ – сомнительна. Феодорит – „после конца 435 г.“ – согласен с Приском. Эпиген, компаньон Плинты в посольстве к преемникам Руги, 15 ноября 438 г. был еще magister memoriae[68]. Поскольку Приск называет его квестором, посольство было отправлено после этой даты. Томпсон считает, что Приск допустил промах, но его единственный аргумент – дата смерти Руги, которую он ошибочно, как мы теперь можем сказать, отнес к 434 г. Роль Плинты в переговорах с Ругой, а потом с Бледой и Аттилой, дает другое обоснование для более поздней даты. Он был, как сказал Приск, magister militum. Анатолий, заключивший в 447 г. договор с Аттилой, был magister militum praesentalis. Положение Плинты при дворе, его явно напряженные отношения с другой знатью, вмешательство в дипломатические дела – все это практически не оставляет сомнений в том, что он тоже был magister militum praesentalis. В 434 г. Сатурнин, который должен был занять место Дорофея, епископа Марцианополя, смещенного Максимианом, прибыл в город cum magnificentissimo et gloriosissimo magistro militae Plintha. В то время Плинта еще оставался magister militum per Thracias. Значит, его повышение имело место после 434 г.

Подведем итоги: война Руги с восточными римлянами, его смерть и начало правления Бледы и Аттилы должны датироваться второй половиной 430-х гг.

В труде „Базар Гераклита“ (Bazaar of Heracleides), бывший патриарх Константинопольский Несторий (428–431), после 436 г. сосланный в Оазис в Египте, с упорной настойчивостью возвращается к несправедливости, сотворенной с ним на Эфесском соборе в июне 403 г., и сколько невыразимого зла из этого получилось. В rabies theologica (теологическое рвение. – Пер.) эта книга превосходит даже труды патриарха Кирилла Александрийского, врага Нестория. Только случайно автор бросает мимолетный взгляд на мир вокруг конклавов, где обитают враги Господа. Но этот ограниченный фанатик понимал причины быстрого возвышения гуннов лучше, чем большинство его современников. В конце „Базара“, говоря о войне с гуннами в последнем десятилетии правления Феодосия Младшего, Несторий пишет: „Народ скифов был великим и многочисленным, ранее разделенным на отдельные группы и царства, и к ним относились как к разбойникам. Они обычно не делали много плохого, разве только из-за скорости. Позднее они создали царство, стали могущественными, так что превосходили все силы римлян“.

Хотя это упрощение, по сути, Несторий прав. До конца 430-х гг. гунны были большой неприятностью, худшей чем сарацины и исаврийцы, но они не представляли опасности. Их набеги временами заводили их глубоко на территорию Балканских провинций, но их всегда или отбивали, или от них откупались.

В конце 440-х гг. варвары были, по словам Нестория, хозяевами, а римляне – слугами. Это тоже преувеличение, но даже самые беззастенчивые льстецы набожного Феодосия не могли бы отрицать, что всего за несколько лет банды „разбойников“ превратились в первоклассную военную силу. Они бы отвергли объяснение этой перемены, данное Несторием, а именно что столкновение греха и истинной веры в беспристрастного Бога дало возможность гуннам объединиться под властью одного правителя, и по-своему были бы правы. Гунны не стали сильнее, потому что римляне ослабели. Восточная армия в 447 г. оставалась такой же сильной, как в 437-м, фортификационные сооружения на границах были в должной степени обеспечены гарнизонами, и нет никаких оснований считать, что римские войска возглавляли некомпетентные генералы. Кстати, самые крупные победы гуннов имели место в то время, когда Восточная империя пребывала в мире с Персией. Так что объяснение радикальной перемены в относительной мощи гуннов и римлян следует искать не в Риме, а в Гуннии.

Стало модным отрицать заслуги Аттилы в недолговечном величии его народа. Нам говорят, что он был не военным гением или исключительно способным и удачливым дипломатом, а обычным растяпой, который не совершал бы столь очевидных промахов, имей он в советниках профессора истории. Цель следующих страниц заключается не в доказательстве того, что Аттила стал еще одним Александром. Если в результате нового изучения 441–447 гг. личность Аттилы окажется решающим фактором, я первым стану утверждать, что этот фактор далеко не единственный. Но прежде чем размышлять о первичных, вторичных и третичных факторах, о непосредственных и отдаленных причинах тех или иных событий, следует определить сами события. Я уверен, что традиционные исторические труды дают нам ошибочную картину гуннских войн 440-х гг., равно как и искаженное представление о взаимоотношениях гуннов с Западом. Существует ряд источников, которые или игнорировались, или рассматривались с презрительной беспечностью. Ни один из них, взятый сам по себе, не является разоблачающим. Только рассмотрев их в комплексе и обратив самое пристальное внимание на детали, мы можем надеяться правильно реконструировать события самого решающего десятилетия гуннской истории.

„Второй панегирик“ Меробавда Аэцию – совершенно заурядная поэма. Больше половины ее утрачено; многие стихи в единственном уцелевшем манускрипте повреждены и могут быть восстановлены лишь с небольшой степенью вероятности. Как и другие поэмы Меробавда, панегирик занимает очень скромное место в поздней латинской литературе, но его значение как исторического документа невозможно преувеличить. Он проливает свет на отношения между гуннами и Западной империей в период истории, о котором нам практически ничего не известно из других источников.

Для моих целей стало бы неуместно обсуждать панегирик во всех его исторических аспектах, однако части, касающиеся гуннов, могут оказаться в нужном контексте только после того, как будет определена дата прочтения поэмы. Аэций был консулом в 432, 437 и 446 гг. Зеек датирует панегирик 446 г., и Левисон выдвинул предположение, что Меробавд адресовал панегирик консулу 437 г. Вольмер, Бьюри, Штейн и Томпсон выступают за 446 г. Неопределенный стиль Меробавда и его склонность использовать иносказания вместо того, чтобы прямо называть личности и места действия, часто затрудняют понимание. Однако в целом поэма представляет ясную картину событий, предшествовавших третьему консульству великого полководца.

Год начинается мирно (стихи 30–41). Трубы молчат, оружие без движения. Беллона сняла свой шлем и украсила волосы оливковым венком. Марс безучастен, пока Аэций надевает консульскую тогу. „Оружие и колесница бога безмолвствуют, и его ленивые кони пасутся на пастбищах, спрятанных под инеем Рифейских гор“. У Клавдиана, последователем которого был Меробавд, кони Марса резвятся на пастбищах Эридана. Разница важна. Для Меробавда дом Марса – Крайний Север. Аэций стал консулом „с покоренными северными территориями“.

Но этот мир дался с большим трудом. Чтобы обеспечить его, Аэцию пришлось вести много войн. В предисловии поэт дает краткий обзор достижений своего героя. Он не придерживается хронологического порядка. Начиная на севере, на Дунае, он следует на запад к Рейну и tractus Armoricanus (современная Бретань), поворачивает на юг к Нарбонской Галлии и заканчивает путь в Африке.

После ссылки о деяниях Аэция на Дунае, о которой я поговорю позже, Меробавд переходит к франкам.

Рейн добавил союз, служащий унылому миру. Река довольна тем, что ее изогнули западные цепи, и радуется, видя Тибр [Рим] растущим на другом берегу.

Эти высокопарные стихи – пример стиля Меробавда. Он хотел сказать, что Аэций принудил народы на Рейне заключить союз с Римом; территория к востоку от реки снова стала римской.

Сам по себе отрывок может быть отнесен к концу 420-х гг., началу 430-х или 440-х гг. Моммзен считал, что Меробавд намекает на победу Аэция над франками в 428 г. В 432 г.

Аэций снова покорил франков. В контексте, указывающем на период незадолго до 439 г., Иордан говорит, правда немного неясно, о „сокрушительных поражениях“, которые Аэций нанес гордым свевам и варварам-франкам. Около 440 г. Кёльн и ряд других городов Рейнской области были во власти франков. Несколькими годами позже – точная дата неизвестна – они ушли, только чтобы напасть снова в 455 г. Так как в 451 г. они сражались против Аттилы как союзники римлян, foedus (договор. – Пер.) между ними и империей, то есть с Аэцием, должно быть, возобновился после 440 г. Штейн был склонен думать, что Меробавд намекает на этот последний союз. Иными словами, стихи 5–7 сочетаются с любой датой, предложенной для панегирика. Но следующие стихи 8-15 безошибочно указывают на 446 г.

Розовая картина tractus Armoricanus, нарисованная Меробавдом, где бывшие багауды, ныне законопослушные крестьяне мирно пахали свои поля, была неверной в любой период первой половины V в. Но даже если сделать все скидки на преувеличения, без которых не может обойтись автор панегириков, Меробавд никак не мог написать эти строки в 436 г. Багауды, „неопытная и неорганизованная банда простаков“ (agrestium hominum imperita et confuse manias), не были ровней регулярной армии, но разнородным ордами федератов, которых бросил против них Аэций, они оказали упорное сопротивление. Римлянам потребовалось много времени, чтобы усмирить начавшееся в 435 г. восстание. Тибатто, лидер багаудов, сражался и в 436, и в 437 г. Когда Аэций начал свой второй консульский срок, Литорий и его гунны были полностью заняты, охотясь за неуловимыми бандами, которые, очутившись в лесах, недоступных для всадников, отрывались от них снова и снова. Только после того, как многие их лидеры были или убиты, или взяты в плен, багауды успокоились.

Не только в tractus Armoricanus не было мира в 437 г.; война также шла в Южной Галлии. Нарбонна, уже много месяцев осажденная готами, была готова сдаться, когда в начале года город освободил Литорий. Меробавд умело описывает Нарбонскую Галлию и подчеркивает важность провинции как связующего звена между Италией и Испанией. Аэций изгнал бандитов, дороги снова были открыты, люди начали возвращаться в города. В стихах 144–186, говоря о „воинственных деяниях“ своего героя, Меробавд рисует замечательную картину войны в Галлии. Готы больше не были примитивными дикарями, с которыми сражался Цезарь. Они научились искусству войны и храбро удерживали укрепленные города. Эти люди были благородны в делах, если не в мыслях. В 439 г. война закончилась союзом между готами и римлянами.

Стихи 24–29 относятся к еще более поздним событиям. Во время, когда римляне еще удерживали Карфаген, Меробавд не мог назвать Гайзериха insessor Libyae, он не мог сказать, что король вандалов разрушил трон царства Элиссы (Elissaean kingdom) и что орды северян заполнили Тирийские городки (Tyrian). Карфаген пал 19 октября 439 г. Стремление Гайзериха устроить помолвку между одним из его сыновей и римской принцессой, на которое Меробавд ссылается в стихах 27–29, также предполагает, что война закончилась. Мир, заключенный в 442 г.[69], – самое позднее датируемое событие, из перечисленных в prooeminum (предисловие. – Пер.).

Теперь мы можем вернуться к началу поэмы. Первый стих утрачен. Это, вероятно, была краткая хвала Аэцию, который

(…Возвращается домой с миром на Дунае [или: с берегов Дуная] и лишает Танаис фурора, и велит странам, сияющим под черным небом, быть без Марса. Кавказ дает отдых железу, и цари дикарей порицают сражения.).

Гипотеза Моммзена, а затем и Вольмера, Бугиани и Томпсона: четыре стиха относятся к пребыванию Аэция с гуннами после 409 г., не может быть правильной. Перечень добродетелей его героя определенно входил в обязанности ритора. Но все же были определенные пределы. Даже самый подобострастный льстец не мог сказать, что мальчик Аэций вернулся с миром на Дунае. Посланный к гуннам заложником, чтобы гарантировать соблюдение условий соглашения, он не отдавал приказы, а получал их.

Не только содержание стихов не позволяет нам принять их за намек на юность Аэция. Нельзя забывать и о контексте. Меробавд помещает заключение мира с варварами на севере во главу списка достижений Аэция. Все достижения – захват левого берега Рейна, усмирение Ареморики, победа над готами; попытка Гайзериха восстановить дружественные отношения с двором в Равенне – имели место между 437 и 446 гг. А значит, дела с „Кавказом“ и „Танаисом“ тоже должны быть датированы этим периодом.

Стихи 50–97 снова относятся к северным варварам. Нечестивая богиня жалуется, что ее везде презирают: „Нас отбрасывают волны и не пускают на землю“. Не желая больше этого терпеть, она решает призвать далекие народы с Крайнего Севера. Разрушив сложившиеся союзы царств, она повергнет мир в хаос. Она направляется к Рифейским горам, где живет Энио. Богиня войны подавлена, поскольку на земле так долго царит мир. Diva nocens[70] уговаривает Энио приободриться и подтолкнуть скифские орды Танаиса к войне с римлянами.

Эти стихи явно отражают влияние Клавдиана, но нас интересует их содержание. Речи Diva nocens не могут быть прелюдией к описанию готской войны, как предполагал Вольмер. Стихи 52–53 обозначают дату со всей точностью, которую можно ожидать от Меробавда: „Нас отбрасывают волны и не пускают на землю“ (Depellimur undis nес terries regnare licet). Единственным народом, который сражался с римлянами в море, были вандалы. Проспер, Марцеллин Комит и „Пасхальная хроника“ (Chronicon Paschale) писали об их пиратских экспедициях в 437, 438 и 439 гг. После завоевания Карфагена „они построили флот легких кораблей и напали на империю с моря, как ни один тевтонский народ раньше не делал и не собирался делать впредь на Средиземном море“. В 440 г. вандалы высадились на Сицилии и разграбили Брутий. Только после 442 г., когда Гайзерих попытался договориться с римлянами, фурии „были отбиты волнами“. За десятилетие яростных нападений на империю три или четыре года мирной передышки, должно быть, показались долгими. Угроза войны, обращение Энио к варварам севера должны быть датированы 443–446 гг.

Дикие скифские орды – должно быть, гунны. К середине V в. ни один другой народ не был достаточно силен, чтобы угрожать Италии. Кстати, Меробавд характеризует противника настолько ясно и четко, что невозможно усомниться в том, что он имеет в виду. Варвары жили возле Рифейских гор, на Танаисе (Дон) и на Фасисе (река Рион к востоку от Черного моря). „Дрожащий Тибр будет атакован его другом Фасисом“ (Phasiacoque pavens innabitur hospite Thybris – стих 56): значение странной метафоры очевидно – люди с Фасиса ворвутся в Италию.

Рифейские горы могли быть связаны с любым народом на севере. Танаис в поэтическом языке – это река севера, так же как Нил – река юга. Готы Алариха являлись народами с Танаиса и Истра. Сидоний назвал Гайзериха бунтовщиком с Танаиса. Но ни одно германское племя никогда не ассоциировалось с Фасисом и Кавказом. Это – районы, откуда пришли гунны. Гуннские вспомогательные части армии Феодосия пришли „с грозного Кавказа и дикого Тавра“ (minax Caucasus et rigens Taurus). В 395 г. гунны вторглись в Азию „с далеких скал Кавказа“, они пришли с земель за холодным Фасисом. Гунны были не просто варварами с севера, а „народом с самых дальних границ Скифии, за ледяным Доном“ (genus extremos Scythiae vergentis in ortus / trans gelidum Tanain). Меробавд так их и называет: „племена, живущие на дальнем севере“ (summon gentes aquiline repostas – стих 55). Кавказ, Танаис, Фасис, Крайний Север – это страна гуннов и только гуннов.

Изучение панегирика Меробавда не оставляет сомнений в том, что однажды между 437 и 446 гг. отношения между Западной империей и гуннами были крайне напряженными. Фраза „Кавказ даровал досуг мечу“ („Dedit otia ferro Caucasus“) указывает на реальную, хотя, возможно, ограниченную войну. Наша интерпретация поддерживается надписью на (теперь утраченном) могильном камне:

• „Здесь слава Италии похоронена, герой Константин, который был щитом своей страны, ее стенами и оружием.
• Непобедимый в войне, любящий настоящий мир, хотя и раненный, он всегда побеждал.
• Он подчинил расу, которая пересекала море, и даже земля отказалась помочь побежденным.
• Он был разумен, могуч в бою и строг, сильный командир, первый в мудрости, первый в войне.
• Он горел любовью и преданностью римлянам и наводил ужас на паннонийские племена.
• В войне он искал почестей для себя и своих сыновей, знати он дарил в подарок отрубленные головы.
• Среди своих сынов отец лежит пронзенный, горюющая мать не знает, кого оплакивать, сраженная горем.
• Хуже несчастье Рима, лишившись великого сенатора, он потерял украшение, потерял оружие.
• Горюющие армии застыли в скорби, когда уносили их великого командира, с которым Рим был силен, без которого он слаб.
• Этот холм, о великий лидер, возведен для тебя твоей супругой, которая лежит здесь, воссоединившись с тобой“.

Константин, человек скромного происхождения, отличился на службе Риму. Он воевал против варваров на суше и на море и был убит в стычке с жителями Паннонии.

Кем был Константин и когда он жил? Имя является чрезвычайно распространенным; должно быть, было множество сенаторов по имени Константин. Моммзен предположил, что стихи прославляют императора Константина Клора (305–306). Однако они были написаны в то время, когда Паннония или, по меньшей мере, значительная ее часть больше не была римской провинцией. То, что мореплаватели идентифицировались как вандалы, признавали Зеек, Сундуолл и Фибигер. Однако эти историки не смогли „вставить“ деяния Константина в историю 430-х или 440-х гг. Я думаю, мы сможем это сделать. Единственным временем, когда западные римляне воевали с варварами-мореплавателями сначала на море, затем на суше, был период между 437 и 440 гг. Tantum Pannoniis gentibus horror erat указывает на сражение в Паннонии и вокруг нее, на командира войск на границе, то изгоняющего вторгшиеся банды, то организующего набеги на территорию врага, на постоянные стычки вдоль границы: munera principibus colla secata dedit.