«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага Першанин Владимир

Ворота были распахнуты, догорали бараки и щитовой дом, где размещалась охрана. Две многоместные армейские палатки тоже пытались сжечь, но влажный брезент выгорел лишь кусками, тлела солома, служившая подстилкой для заключенных. Между бараками лежали мертвые тела в знакомых полосатых робах, но их было немного.

– А где остальные? – спросил Чистяков.

– Там, за лагерем, – показывали направление все трое заключенных, сидевшие на броне самоходки вместе с десантниками.

За лагерем, в низине, обнаружили ров, заполненный расстрелянными людьми. Капитан Чистяков воевал с мая сорок второго, повидал многое. Но такое зрелище предстало перед ним впервые. Глубокая яма была завалена сотнями тел в полосатых робах. Обычно эсэсовцы успевали замести следы своих спецопераций. Заровнять ямы, набитые казненными, сжечь тела. Но здесь времени у них не хватило.

Все произошло совсем недавно. Часть заключенных расстреливали, возможно, в тот час, когда танки и самоходки вступили в бой с немецким заслоном возле аэродрома.

Следы на снегу были совсем свежие, кровь не везде успела застыть. В том месте, где стоял пулемет, из которого расстреливали заключенных, снег растаял до земли на площадке в несколько квадратных метров. Сотни горячих гильз, пламя, бьющее из ствола, и раскаленный ствол растопили его, обуглили траву.

Во рву началось какое-то шевеление. Расталкивая мертвых, пытались выбраться уцелевшие. Им помогали вылезти из ямы, кого-то перевязывали, наливали трофейный ром, отдавали старые бушлаты, куски брезента. Десантники вытряхивали из вещмешков запасное белье, полотенца, портянки – все, что могло согреть окоченевших заключенных. Мороз был не сильный. Но холодный сырой ветер продувал изможденных людей насквозь. Многие садились на снег, другие что-то бессвязно рассказывали, некоторые плакали.

– Русские есть? – выкрикнул Чистяков.

– Есть, – поднялся рослый, казавшийся еще более худым и костлявым, человек неопределенного возраста. – Красноармеец Зосимов, восемьсот одиннадцатый стрелковый полк, Западный фронт.

– Строй всех уцелевших и веди к лагерю. Здесь вы померзнете. Кто не может идти, подвезем на броне.

Группа, человек пятнадцать, медленно потянулась к лагерю. Командир «тридцатьчетверки» Олег Васильченко, закончивший два месяца назад танковое училище, застыл возле рва.

Он не мог отвести взгляда от груды тел. Ближний к краю заключенный лежал с запрокинутой головой, рот был широко открыт в жуткой неживой улыбке. Его сосед словно подмигивал танкисту прищуренным глазом, второй был выбит. На спине одного из расстрелянных отпечаталась строчка рваных выходных отверстий, но крови было немного.

– Дошли бедолаги, крови почти не осталось, – сказал заряжающий из экипажа младшего лейтенанта. – Закуришь, Олег?

Командир машины молча кивнул, а сержант-заряжающий, поднося зажигалку, сочувственно предложил:

– Поехали отсюда, Олег. Нечего тут топтаться.

– Нечего, – послушно согласился огорошенный зрелищем москвич Олег Васильченко, которому недавно исполнилось восемнадцать лет.

Каких-то несколько месяцев назад он заканчивал десятый класс. Мама пекла пирожки с картошкой, а на Первое мая ездили с классом за город, где Олег впервые осмелился поцеловать свою девушку. Она пишет, что любит и ждет его, а здесь этот ров, забитый мертвыми телами. И запах чего-то кислого, неживого.

Десантники натянули остатки одной из палаток, затопили печку. Небольшими кусочками кормили заключенных, а Никита Зосимов, красноармеец давно не существующего восемьсот одиннадцатого стрелкового полка, простуженным голосом рассказывал, что происходило в лагере в последние дни.

– Сначала расстреливали ослабевших и больных. Из остальных формировали колонны и уводили под конвоем на запад. Дня три назад началась суета, фронт уже приближался. Тогда начали отбирать целые группы и расстреливали в овраге за лагерем, а вчера и сегодня стрельба уже не прекращалась. Некоторые пытались убежать. Кое-кому в суматохе это удалось, – отхлебывая горячий отвар, продолжал свой рассказ Никита. – Но их догоняли на машинах. Тоже стреляли или давили колесами. Больных побили прямо в бараке и зажгли его.

– Так, так, – кивал поляк, который с двумя другими заключенными добрался до аэродрома и встретил бронетанковую группу. – Эсэсманы как озверели. Тех, кто не мог идти, били лопатами и кирками, это они лежат возле бараков.

– Вот сучье племя, – матерился десантник. – Жаль, что мы не успели. Перебили бы сволочей.

– Когда уехала охрана? – спросил Чистяков.

– Часа полтора назад. А перед этим собрали колонну человек восемьдесят, – сказал Зосимов. – Французы, голландцы, норвеги, сколько-то чехов. Как я понял, офицеров или гражданских, кого приказано было эвакуировать. Что-то вроде заложников, товар для обмена. Их пешком погнали. Они, в лучшем случае, километров пятнадцать сумели пройти. Можно догнать.

– Догнать, – оживились бойцы. – Раздавить к чертовой матери эсэсовцев, а людей спасти.

– Разрешите, товарищ капитан, – тянулся, как в школе, восемнадцатилетний танкист Олег Васильченко. – Мы их в момент догоним.

Чистяков не хотел рисковать и делить надвое свой маленький отряд, состоявший из двух машин и небольшой группы десантников. Подходили заключенные, сумевшие спрятаться и переждать. Главной задачей было оказать помощь и спасти хотя бы этих людей, которых уже набралось более сотни.

Практически раздетых, трясущихся от холода и кашля. Некоторые украдкой съели слишком много пищи, которую совали им бойцы, и мучились от сильных болей в желудке.

Однако настрой бойцов догнать уходящую колонну и спасти еще несколько десятков заключенных переломил решение Чистякова оставаться всем на месте. Направиться в погоню двумя машинами было рискованно. На лагерь могла наткнуться отступающая немецкая часть и добить выживших заключенных.

Решил, что останется со своей самоходкой и частью десантников здесь. Будет ждать врачей и особистов. Кроме того, танк Т-34-85 развивал скорость свыше пятидесяти километров в час, а его тяжелая машина ИСУ-152 – лишь тридцать пять.

– Давай, Олег, – хлопнул парня по плечу капитан. – Если сумеешь спасти людей, большое дело сделаешь.

Дорогу вызвались показать поляк и красноармеец Никита Зосимов.

Младший лейтенант Васильченко, возбужденный, обошел машину, еще раз проверил гусеницы и ловко запрыгнул на броню.

Этот азарт да и вся ситуация не слишком нравились Чистякову.

Догнать, уничтожить врагов, спасти антифашистов, наших военнопленных. Но ведь это не прогулка, а местность вокруг представляет на языке военных «слоеный пирог». Наши передовые части ушли вперед, торопясь к Одеру, городу-крепости Кюстрину. Однако в тылу прорываются к своим десятки больших и малых немецких подразделений. Они обозлены и сметают все на пути.

– Слышь, Олег, – сказал Чистяков. – Ты осторожнее там. И держи постоянную связь.

Улыбающийся, возбужденный мальчик-танкист уже нырнул в люк.

– Все будет в порядке, товарищ капитан!

И лихо козырнул, бросив ладонь к танкошлему, как это умеют делать вчерашние курсанты.

Колонна из восьмидесяти заключенных и девяти сопровождающих их охранников успела пройти километров двенадцать. Люди шагали с трудом, некоторые падали и долго не могли подняться. Имелась повозка, но она была загружена продовольствием (в основном для охраны), боеприпасами и теплой одеждой.

Начальник конвоя, сорокалетний шарфюрер, вначале заставлял заключенных нести ослабевших на себе, но на заснеженную дорогу валились сразу двое-трое. Это раздражало охрану.

– Не церемонься ты с ними, – с досадой сказал его помощник, молодой эсэсовец. – Эти двое уже не могут идти. Лучше их пристрелить. Куда такую ораву тащить? Стемнеет, начнут разбегаться. А то и на нас набросятся.

Шарфюрер неопределенно махнул рукой. Война близилась к концу. По слухам, захваченных в плен эсэсовцев судили, и виновных в расстрелах военнопленных и заложников приговаривали к смертной казни. У него накопилось и так немало грехов, не хотелось увеличивать их число.

Помощник воспринял жест начальника как согласие и двумя выстрелами в голову уложил обоих заключенных. Это подстегнуло остальных. Люди зашагали быстрее. Но вскоре пришлось добить еще нескольких ослабевших, а пожилой чешский священник встал на колени и, перекрестившись, попросил его застрелить.

– У меня опухли ноги, я закончил свой путь на грешной земле.

– Как хочешь, – пожал плечами эсэсовец и, зайдя сбоку, выстрелил старику в ухо. Усмехнувшись, спросил: – Может, кто-то еще устал?

Спустя какое-то время колонну догнал бронетранспортер «Ганомаг» и легкий гусеничный вездеход с противотанковой пушкой на прицепе. Будь это солдаты вермахта, они бы просто проехали мимо. Отношения между вермахтом и частями СС были не слишком дружелюбными. Но в машинах сидели такие же «ребята Гиммлера». Кто-то из офицеров узнал шарфюрера и приказал водителю остановиться.

– Юрген, русские захватили аэродром, и два танка торчат на бугре в вашем лагере. А по центральному шоссе их войска идут сплошным потоком.

– Быстро они двигаются, – озабоченно заметил шарфюрер. – Если узнали про нашу колонну, то наверняка кинутся догонять.

– Я тоже так думаю. Тебе и твоим людям несладко придется. «Иваны» не дадут вам легко умереть. Кончай со своими доходягами и садись к нам. Повозку тоже можешь бросить.

Шарфюрер колебался. Он не сомневался, что обозленные лагерники направят русских танкистов по их следам. Через полчаса они могут быть здесь, а это верная смерть для охранников.

Но в колонне были заключенные, которых предписывалось довести до места живыми. Это были старшие офицеры, политические деятели, промышленники. Пока была возможность, их подкармливали и берегли для переговоров с американцами или англичанами.

– Я отвечаю за них, – колебался шарфюрер. – Мне придется отчитываться. А они плетутся так медленно, что человек семь пришлось пристрелить.

– Кто и за что сейчас отвечает? – вмешался в разговор молодой эсэсовец. – Лучше, если нас раздавят живьем, и мы будем подыхать с расплющенными ногами?

Полковник французского генштаба выступил вперед:

– Разумнее отпустить нас. Вы же понимаете, война проиграна. Это убийство не пройдет вам просто так. Здесь не простые заключенные, а…

Договорить он не успел. Эсэсовец нажал на спуск автомата. Полковник упал лицом в снег.

– Ну что, кончаем остальных?

– И побыстрее, – поглядел на часы офицер, выпрыгнувший из бронетранспортера.

Люди застыли в молчании, кто-то молился. Раздались автоматные очереди, заключенные бросились в разные стороны. Расчет спаренного пулемета МГ-42, тревожно оглядывающийся на дорогу, тоже открыл огонь.

Через десяток минут все было кончено. Конвоиры торопливо грузились в десантный отсек бронетранспортера. Хоть с трудом, но уместились. Последним взобрался молодой эсэсовец. Он добивал раненых, раскалившийся ствол автомата дымился.

– Поехали! Кого не добили, подохнут в снегу.

«Тридцатьчетверка» младшего лейтенанта Олега Васильченко шла на скорости по дороге, где четко отпечатались следы лагерной колонны. По обочинам виднелись заснеженные холмы и поля, островки соснового леса, березы.

– Германия, а места как в России, – вздохнул один из десантников.

– То не есть Германия, – обвел рукой окрестности поляк в подаренном бушлате. – То есть земля Польска, а город назывался не Ландсберг, а Гожув Великопольский. Старый город, тысяча лет ему. Швабы эту землю захватили.

– Конец швабам, – хлопнул его по плечу подвыпивший десантник. – Берлин на горизонте.

– Так, так, – кивал поляк. – Скоро Одер, а за ним Берлин, клятое место.

– От него одни развалины остались.

– Варшаву тоже до земли разрушили, – вздохнул поляк. – Долго вы ее освобождали.

– Как могли, – резко отозвался сержант. – Не видел, сколько за Вислой братских могил осталось?

Поляк промолчал. Сержант и остальные десантники уже не раз слышали подобные упреки, что советские войска не слишком торопились освобождать Варшаву, когда там началось восстание. Сержант тоже предпочел закруглить разговор. Польшу и ее разрушенную столицу освобождали с большими потерями, ломая ожесточенное сопротивление вермахта. За что оправдываться?

Убитых заключенных заметили издалека. Васильченко приказал увеличить скорость. Остановились возле разбросанных тел, вокруг которых растеклась не успевшая застыть кровь. Двое уцелевших узников выползли на дорогу, оба были перевязаны обрывками одежды. Они смотрели на русских солдат, не веря в свое спасение.

– В живых больше никого не осталось? – спросил Васильченко.

– Нет. Швабы хоть и торопились, но добили всех. Патронов не жалели. Особенно старался молодой эсэсовец, сопляк, лет восемнадцати. Он всех ослабевших добивал.

– Давно немцы уехали?

– С полчаса назад. Вы их догоните, у них бронетранспортер и маленький тягач с пушкой.

Полчаса – достаточный срок, чтобы оторваться от преследования. Но «тридцатьчетверка» была более скоростной машиной, чем «Ганомаг», не говоря уже о тягаче с пушкой. Кроме того, проселочная дорога то ныряла в низины, то шла вокруг холмов. Тягач с пушкой по ней не разгонится.

Младший лейтенант вскоре разглядел в бинокль две машины. Наклонился к механику:

– Прибавь газу, – и добавил, обращаясь к заряжающему: – Бьем осколочными, готовь заряды.

Младший сержант кивнул и заменил бронебойный снаряд на осколочно-фугасный. С расстояния полутора километров сделали два торопливых выстрела.

– Надо с остановки, – посоветовал более опытный, чем его командир, старший сержант-наводчик.

Еще три снаряда, выпущенные с остановки, взорвались ближе к цели. А последний, третий, разметал снег и куски мерзлой земли рядом с задним бортом бронетранспортера.

Крупные осколки десятикилограммового снаряда разорвали гусеницу, пробили в нескольких местах броню десантного отсека. «Ганомаг» уполз под укрытие вязов на обочине, но деревья не могли защитить шестиметровый корпус.

Артиллеристы спешно отцепляли приземистую противотанковую пушку калибра 75 миллиметров. Этот поединок был обречен на провал. «Гадюка» с такого расстояния не могла пробить броню танка Т-34-85, а смертельно опасные кумулятивные снаряды были эффективны лишь на дистанции 600-700 метров.

После десятка выстрелов с обеих сторон осколочно-фугасный снаряд «тридцатьчетверки» опрокинул пушку, раскидал в разные стороны расчет. Десант и двое заключенных (поляк и русский) кричали, грозя немцам кулаками:

– Что, нажрались, сволочи!

– Командир, добивай гадов!

Васильченко решил приблизиться, чтобы не тратить лишние снаряды. Эсэсовцы тем временем погрузили на тягач своих раненых и контуженных камрадов. Оставшиеся залегли на обочине за деревьями.

Не доезжая двухсот метров, младший лейтенант поджег еще одним снарядом бронетранспортер. Танковые пулеметы били длинными очередями, прижимая уцелевших эсэсовцев к земле. Десантники вели огонь из автоматов.

– Ну-ка, врежь еще пару осколочных, – приказал наводчику Олег Васильченко. – Прижухли! Живыми мы вас не выпустим.

Взрывы подняли снеговую завесу, переломили вяз. В разные стороны полетели срезанные осколками ветки с других деревьев. Возбужденный, как ему казалось, окончательной победой, младший лейтенант скомандовал механику-водителю:

– Дави гадов, пока не очухались!

Механик хоть и неплохой специалист, но достаточного опыта не имел. Зато в один голос закричали наводчик и заряжающий:

– Командир, не подходи близко! Слышишь? Фаустпатроны!

Непонятно, разобрал ли сквозь рев мотора их слова восемнадцатилетний младший лейтенант, вступивший в свой первый настоящий бой. В неярком свете пасмурного зимнего полудня сверкнула одна и вторая вспышка. Фаустпатронов в тот период у немцев хватало.

Один заряд прошел мимо, зато второй гранатометчик подпустил стремительно приближавшуюся русскую «тридцатьчетверку» поближе.

Кумулятивный заряд прожег броню, убил наповал наводчика. Командир и заряжающий были контужены. Кроме того, у Васильченко сильно обожгло руки – боль сковывала движения.

Наводчик в своем промасленном комбинезоне горел, пламя подбиралось к боеукладке. Сержант-заряжающий из последних сил тащил к люку тело командира. От сильного жара вспыхнул порох сразу в нескольких гильзах. Одна за другой взорвались осколочно-фугасные снаряды, кромсая все внутри башни. Живых в ней никого не осталось.

Успели выскочить механик-водитель и стрелок-радист. По ним вели огонь из автоматов, но отделение десантников с ревом и руганью уже подбегали к позициям эсэсовцев.

Десантники были из числа опытных, побывавших в переделках бойцов. Эсэсовцы больше специализировались на расстрелах, но отбивались отчаянно, зная, что пощады им не ждать.

Толку от их торопливой и беспорядочной стрельбы было мало. У некоторых заедали перегревшиеся автоматы, пули из карабинов летели куда попало.

– Цельтесь лучше, – призывал шарфюрер, выпуская короткие прицельные очереди. – Танк горит, мы отобьемся.

Сержант, командир отделения, бросил гранату, следом метнули «лимонки» и легкие РГ-42 другие бойцы. Взрыв подбросил шарфюрера, начальника конвоя.

Другой эсэсовец, не обращая внимания на раны, опустошал быстрыми очередями магазин автомата. Свалил молодого десантника, прицелился в сержанта, но тот опередил его, выпустив очередь из скорострельного ППШ в лицо.

Крик смертельно раненного немца на секунду перекрыл треск выстрелов. Началась рукопашная схватка. В ход пошли приклады, ножи, саперные лопатки.

Эсэсовцы, занимавшиеся всю войну охраной лагерей и карательными операциями, первый раз попали в подобную мясорубку. Русских было всего с десяток, но напор и рев десантного отделения казались атакой целого взвода.

– Жри, сука! Всех в землю втопчем.

– Куда, блин! – догонял рубящим ударом саперной лопатки убегавшего эсэсовца десантник в окровавленном бушлате.

Другой охранник выхватил из кобуры пистолет, но лишь успел передернуть затвор. Широкий отточенный нож вошел ему под ребра. Десантник выдернул из обмякшей руки «вальтер» и, тяжело дыша, искал новую цель.

Красноармеец Никита Зосимов из погибшего 811-го стрелкового полка, в бушлате поверх лагерной робы и подаренной пилотке, вцепился костлявыми пальцами в глотку эсэсовцу, который не успел перезарядить автомат.

Немец был физически крепче истощенного лагерника, но столько ненависти и злости скопилось в костлявом теле, что бывший колхозник из деревни Матышево Пензенской области, собрав все силы, раздавил эсэсовцу гортань.

Изо рта, пузырясь, потекла кровь. Никита отдернул руки, потянулся было за автоматом, но увидел другого эсэсовца. В него вцепился поляк, не отстававший от товарища. Они не могли осилить стокилограммового охранника, который с легкостью разбросал их в стороны, – оба весили меньше, чем он один.

Поляк, ломая зубы, вцепился в ногу, обтянутую теплыми суконными штанами. Никита Зосимов дергал из ножен на поясе эсэсовца стилет. Подбежавший десантник с маху обрушил кованый приклад ППШ сбоку в челюсть. А Зосимов все же выдернул нож-стилет и несколько раз вонзил лезвие в живот солдату с ненавистными «молниями» в петлицах.

Бой заканчивался. Большинство эсэсовцев были убиты. Двое убегали вдоль речки, поросшей редкими кустами. Вслед им стреляли, но они уже были далеко. Десантники опускали автоматы и торопились собрать трофеи. У солдат «Ваффен СС» всегда можно было найти что-то ценное.

На краю оврага остался стоять лишь красноармеец Зосимов. Он стрелял из трофейной винтовки. Опустошив обойму, выдергивал из пулеметной ленты, висевшей на шее, несколько патронов и продолжал нажимать на спуск, размеренно двигая затвором.

– Эй, земляк, угомонись, – окликнул его сержант-десантник. – До фрицев километра полтора.

– А пуля на три летит.

– Ладно, пошли… надо ребят похоронить и раненых побыстрее вынести.

Последующие два дня командир батареи Александр Чистяков вместе со своим экипажем и десантниками провел в пересыльном лагере.

Приехали офицеры военной прокуратуры, особого отдела (тогда он назывался СМЕРШ) и, конечно, политработники вместе с корреспондентами армейской газеты. Прибыла машина с врачами, медсестрами, санитарами. Привезли две полевые кухни и палатки для освобожденных заключенных.

На грузовике доставили теплое белье, бушлаты, обувь. После бани людей переодели. Немецкую форму, подобранную заключенными, увезли. Как ни странно, но многие оставили свои лагерные полосатые робы с нашивками-номерами.

– Зачем они вам? – спросил один из санитаров.

– Я четыре года ее носил, – ответил поляк. – Привезу домой на память. Эти четыре года до конца жизни не забудешь.

Хотя военных вполне хватало, капитану с его самоходной установкой было приказано остаться для охраны, пока не прибудет комендантская рота.

Как оказалось, это было не лишней предосторожностью. За первые сутки мимо бывшего лагеря прошли две немецкие отступающие группы. Если первая, немногочисленная, резко свернула в сторону, то вторая ввязалась в бой.

Кроме бронетранспортеров и грузовиков, в колонне двигались два танка Т-4 и самоходная установка «Веспе», вооруженная 105-миллиметровой гаубицей.

Как оказалось, это был механизированный батальон, принадлежавший к войскам СС. Они посчитали, что заключенные в лагере не уничтожены, и пошли прямо на колючую проволоку.

Экипаж Чистякова сумел с расстояния километра разбить немецкую самоходку, имевшую довольно слабую броню, но сильную гаубицу Один из бронебойных снарядов, весом пятнадцать килограммов, врезался в мерзлую землю рядом со «зверобоем».

Отрикошетил, ударил в рубку (спасла броня толщиной девять сантиметров) и закрутился юлой на вытоптанном снегу. Два других снаряда прошли мимо, а выстрелить четвертый раз самоходной гаубице не дали.

Шестидюймовый фугас «зверобоя» взорвался в нескольких шагах от «Веспе», смял десятитонную машину, загорелся двигатель.

Если с «Веспе» удалось справиться довольно быстро, то оба танка хоть и замедлили ход, но открыли беглый огонь из своих 75-миллиметровых удлиненных пушек.

Десантники, офицеры прокуратуры и СМЕРШа, санитары стреляли по пехоте. Пулеметные очереди бронетранспортеров крошили остатки полусгоревших бараков, дырявили палатки, хлестали по брустверам наскоро выдолбленных окопов.

Оба «панцера» не рисковали приближаться, но «зверобой» Чистякова поймал еще один снаряд, которым тяжело контузило молодого стрелка-радиста. Осколочными снарядами был убит один из офицеров СМЕРШа и тяжело ранены двое санитаров.

Неизвестно, чем бы закончился бой, но колонна внезапно развернулась и спешно ушла на запад, оставив горящую самоходку «Веспе» и несколько убитых эсэсовцев.

Командир самоходно-артиллерийского полка Пантелеев вышел в очередной раз на связь. Хотя подполковник знал Чистякова еще со времен училища и продвигал по должности как способного командира, на этот раз с трудом скрывал раздражение.

– Ты долго там околачиваться будешь? Под Кюстрином бои идут, а твоя рота неизвестно чем занимается.

– Особисты приказали находиться в освобожденном лагере. Связывайтесь с ними. – И в свою очередь перешел в наступление: – Товарищ подполковник, ремонтников никак не дождемся. Машина Тырсина без ведущего колеса стоит, сварка требуется.

– Я договорился с танкистами. Они выслали ремонтный взвод. Помогут и вам.

На этом разговор закончился, а капитану Чистякову весь следующий день пришлось сопровождать особистов и политработников.

– Ты ведь заключенных освобождал? – спрашивали его.

– Не успел я никого освободить, – с досадой отмахивался двадцатидвухлетний капитан Александр Чистяков. – Немцы почти всех перестреляли. Более сотни человек собрал, а остальные во рву лежат. И еще человек семьдесят возле дороги расстреляли.

Прибывшие бойцы из комендантской роты и санитары вытаскивали из рва тела расстрелянных. Газетчики щелкали затворами фотоаппаратов. Офицеры военной прокуратуры составляли акт о массовом уничтожении военнопленных.

Пожилой военюрист с тремя большими звездами на погонах опрашивал Чистякова.

– Значит, вы первые прорвались к лагерю?

– Выходит, так. Моя самоходка и танк лейтенанта Васильченко.

– А тех, кто расстреливал, не успели застать?

– Нет, товарищ полковник. Если бы застал, на гусеницы бы намотал.

Юристу было за пятьдесят. Худой, с морщинистым угловатым лицом, он курил папиросы «Казбек» и с любопытством рассматривал молодого капитана.

– Тебе сколько годков, сынок?

– Двадцать два, товарищ полковник. А что?

– Ничего. Закуривай папиросу. А у меня сыну двадцать четыре было. Танкист, под Витебском погиб в прошлом году. Давно на фронте?

– С мая сорок второго. Сначала в артиллерии, затем военное училище в Челябинске закончил. На «зверобоях» с Курской дуги.

– Значит, никого из охраны не застал?

– Я нет. А ребята-танкисты, которые колонну догоняли, перебили оставшихся охранников. Танк потеряли, фаустпатроном сожгли. Командир, лейтенант Васильченко, погиб и наводчик. Они вместе с десантниками несколько заключенных успели спасти.

– Понятно. Я их опрошу.

Чистяков написал рапорт, в котором изложил все события.

– Ладно, иди, отдыхай, – пробежав лист бумаги, сказал юрист.

– Мне только и отдыхать! Одна машина подбитая в поле торчит, другая аэродром охраняет. Из полка по рации допытываются, почему в тылу отсиживаюсь.

– Завтра отпущу. А пока отдохни. Война не скоро кончится.

И состоялся еще один разговор, с красноармейцем Зосимовым Никитой. Десантники переодели его в военную форму, он остался в отделении и к особистам идти не хотел. Попросил Чистякова:

– Возьмите меня к себе, товарищ капитан.

– Как я тебя без документов возьму? Тебе в особый отдел идти надо, проверку пройти, они решат, что с тобой дальше делать.

– Снова в лагерь загонят. Начнут допытываться, почему на фрицев работал, не сбежал, в подпольной деятельности не участвовал. Возьмите, товарищ капитан! Насиделся я в лагерях досыта. Иначе только и остается, что сбегать и к любой воинской части прибиваться. Вы-то хоть меня знаете. Я в бою двух эсэсовцев прикончил. Одного задушил, а другого ножом в брюхо.

– Где автомат взял?

– Ребята-десантники дали. Сержант говорит, если Чистяков разрешит, мы тебя к себе возьмем.

– Добрые ребята, – усмехнулся Александр. – Всех готовы пригреть.

– Не всех. Они же видят, понимают человека. И вы человек душевный. Посоветовали, поговори, мол, с капитаном, он тоже поймет. В самоходном полку своя десантная рота, она вам подчиняется.

– Не мне, а командиру полка.

– А подполковник вас уважает. Вы с ним с сорок третьего воюете. Обузой вам не буду, а злости на фрицев у меня хватает.

– Все ты про меня знаешь. А я вот про тебя ни хрена. Может, ты полицай переодетый.

Никита отрицательно замотал головой:

– Меня бы свои задушили.

– Ладно, пойдем, поговорим. Только не бреши, как ты в немецких лагерях против фрицев героически боролся. Не поверю.

– Как было, так и расскажу.

Никита Зосимов, девятьсот двенадцатого года рождения, после окончания срочной службы в тридцать шестом году вернулся в свою деревню. Женился, родил двух дочерей. Работал в колхозе конюхом, а в июне сорок первого снова был призван в армию. Но уже на войну.

Полтора месяца воевал под Смоленском, где шли ожесточенные бои. Немцы рвались к Москве, делалось все возможное, чтобы их остановить.

– Как вспомню тот июль, не по себе делается. Бомбежки непрерывные, жара, беженцев толпы. Нас танковыми атаками пытались смять. Приказ был жесткий, отступать запрещали. Пока артиллерия имелась, мы ответные удары наносили крепкие. Смоленск два раза из рук в руки переходил. Хоть и наших погибло много, но и фрицы по зубам получали. Своими глазами видел, сколько горелых немецких танков на полях осталось.

В плен Никита Зосимов попал вместе с остатками своего батальона, когда выбирались из окружения. Шли по дороге, их обогнали немцы. Со смехом рассматривали, сидя на броне, запыленных, измотанных долгим отступлением русских солдат.

– Комиссара нашего сразу расстреляли, а больше никого не тронули, – рассказывал Никита. – До зимы сидели в пересыльном лагере. Там над нами поиздевались вволю, а больше всех полицаи из Западной Украины старались. Выявляли коммунистов, политруков, а особенно евреев. Тех не просто расстреливали, а штыками протыкали и на повозках живыми еще закапывать везли. Впрочем, всем доставалось. От голодухи и холода каждый день люди десятками умирали. А когда зима наступила, и счет потеряли.

Года полтора Никита работал на цементном заводе, затем перевезли в Польшу. Восстанавливали дороги. Осенью сорок четвертого человек пятьсот перебросили под Ландсберг, строить пересыльный лагерь. Там и оставался до января в бригаде хозобслуги. Часто водили на аэродром закапывать воронки, ровнять взлетную полосу.

– После бомбежек немцы обозленные ходили, – сворачивал очередную цигарку Никита Зосимов. – Потери несли, своих хоронили. Однажды мы увидели два догорающих самолета. Во время работы кто-то невпопад засмеялся. Офицеру показалось, что мы радуемся. Выдернул у охранника автомат, как врежет очередь. Двоих наповал, а третьему бедро раздробило. До вечера мучился, пока не помер.

В январе пошли слухи, что в ближайшее время лагерь ликвидируют, а заключенных расстреляют. Думал, все, конец пришел. Действительно, мелкими партиями стали людей расстреливать. Помог поляк, который хорошо знал здешние места, земля-то польская.

Когда бомбили аэродром, воспользовались суматохой и сбежали. Дня четыре в лесу прятались. Пальцы отморозили, хвою с сосен жевали. Когда увидели, что немцы покинули лагерь, вернулись туда. Куда еще зимой деваться? Возле догоравших бараков хотя бы согрелись.

– Ну что, возьмете к себе? – вопросительно смотрел на Александра исхудавший мужик с опухшими обмороженными пальцами, выглядевший намного старше своих тридцати двух лет.

– Никита, на обед зовут, – подошел поближе сержант, командир отделения десантников.

– Это ты ему автомат дал? – спросил Чистяков.

– Я. А что? Заслужил в бою. Отобрать?

– Не надо, если заслужил. Шагайте обедать.

Не зная, как решить эту проблему, Чистяков напрямую обратился к военюристу в звании полковника. Тот внимательно выслушал капитана, покряхтел:

– Твоего дружка должна комиссия проверить. Может, он на охрану работал, своих выдавал.

– Нет, – решительно замотал головой Чистяков. – Тогда бы не стал рисковать и в бой кидаться. Двоих эсэсовцев, считай, голыми руками прикончил. Вот сколько злости у человека накопилось.

– Решать этот вопрос не в твоей компетенции. Командир полка может решение принять, да и то по согласованию с особым отделом. Ладно, не морочь мне голову.

И усмехнулся, глядя на Чистякова. Решай, мол, сам. Так понял его усмешку командир самоходно-артиллерийской батареи.

Еще через сутки, после того как отремонтировали поврежденную самоходку, Чистяков получил приказ отправляться к месту дислокации своей части. На броне одной из самоходок ехал боец без документов – Никита Зосимов.

Самоходно-артиллерийские установки и танки, спрямляя путь, миновали не пострадавший в боях город Ландсберг и направились дальше. Но это не значит, что в этой местности не было вообще боевых действий.

Бои происходили повсюду, немецкие части оборонялись отчаянно. На воинском кладбище в городе Гожув Великопольский (бывший Ландсберг), который был снова возвращен после войны Польше, похоронены 3700 советских и польских солдат и офицеров, погибших при освобождении этой местности.

Там же в братских и одиночных могилах покоятся останки более двух тысяч военнопленных разных национальностей, погибших в немецком концентрационном лагере.