Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник) Голдинг Уильям
Он запнулся, подбирая слова. И вдруг выпалил:
– Не понимаю я вас и вообще мужчин. Разве затаскивать людей в постель – единственное удовольствие, когда перед нами простирается океан вечных взаимосвязей, которые можно исследовать?
В темноте было слышно клокотание в горле Фанокла, словно его сейчас стошнит. Но когда он снова заговорил, слова прозвучали одновременно разумно и бессмысленно.
– Если выпустить камешек из руки, он упадет.
Император скрипнул креслом.
– Я не уверен, что понял тебя.
– Каждое вещество неразрывно связано с другим веществом. Человек, который это осознает – например, этот господин…
– Мой внук, Мамиллий.
– Повелитель, насколько хорошо вы знакомы с юриспруденцией?
– Я римлянин.
– Ну вот! Вы хорошо ориентируетесь в мире законов. Я ориентируюсь в мире вещества и силы, поскольку предполагаю у Вселенной по меньшей мере разум юриста. Как вы, благодаря знанию законов, можете подчинить своей воле невежественную мошку, подобную мне, так и я могу подчинить своей воле Вселенную.
– Запутанно, – произнес Император, – нелогично и крайне самонадеянно. Скажи, Фанокл, когда ты излагаешь подобные идеи, тебя часто принимают за сумасшедшего?
Растерянное лицо Фанокла вновь выплыло из сумрака. Он постарался не задеть модель корабля, но едва не налетел на новое препятствие – тускло блеснувшее лезвие меча, – и неуклюже попятился.
Император повторил конец фразы, сделав вид, что в первый раз не договорил.
– … принимают тебя за сумасшедшего?
– Да, Кесарь. Поэтому я ушел из библиотеки.
– Понимаю.
– Я сумасшедший?
– Еще рано говорить.
– Вселенная – это механизм.
Мамиллий заерзал.
– Ты маг?
– Магии не существует.
– Твоя сестра – живое воплощение магии.
Фанокл поморщился, как от боли.
– От всех слышу одно и то же. Поэзия, магия, религия…
Император усмехнулся.
– Берегись, грек.
Фанокл поднес к лицу палец.
– Кесарь разделяет верования Великого понтифика?
– Я предпочел бы не отвечать.
– Господин Мамиллий, верите ли вы в глубине души, что за пределами ваших свитков существует безрассудная и непредсказуемая сила поэзии?
– Тогда она существует вне законов Природы.
– Не исключено. Существует ли поэзия в вашей Вселенной?
– До чего же скучно тебе живется!
– Скучно? – Фанокл шагнул было к Императору, но вовремя одумался, памятуя о страже с мечом. – Я живу в состоянии благоговейного изумления.
– Тогда простой Император не в силах тебе помочь, – терпеливо произнес Кесарь. – Диоген в бочке был не счастливее тебя. Я могу лишь не заслонять тебе солнце.
– Да, я беден. Без вашей помощи я умру от голода. А с ней – смогу изменить вселенную!
– Станет ли она от этого лучше?
– Кесарь, он безумец.
– Ну и пусть, Мамиллий. Фанокл, мой опыт говорит, что перемены почти всегда оказываются к худшему. И все же я займусь тобой ради моей… ради твоей сестры. Объясни коротко, чего ты хочешь.
Фанокл пустился в объяснения. Во-первых, его окружают недоброжелатели. Во-вторых, десятое чудо света – не его сестра, а корабль. Пусть он плохо разбирается в людях, но уверен: с этим кораблем Император станет более знаменитым, чем Александр.
Мамиллий рассеянно бормотал себе что-то под нос, отбивая такт пальцем.
Император слушал излияния гостя, не перебивая, однако без особого внимания. Наконец даже нечуткий Фанокл понял, что пора замолчать.
– «Безмолвно красноречье идеала…», – начал Мамиллий.
– Где-то я это уже слышал, – задумчиво отозвался Император. – У Биона, что ли? Или у Мелеагра?
– Кесарь! – вскричал Фанокл.
– Ах, да, твоя модель… Чего ты хочешь?
– Велите принести свет.
На лоджию с ритуальной торжественностью вернулась женщина со светильником.
– Как называется твоя модель?
– Никак.
– Корабль без названия? Мамиллий, придумай ему имя.
– Мне все равно. Пусть будет «Амфитрита». – Мамиллий демонстративно зевнул. – Дед, если позволишь…
Император ласково улыбнулся внуку.
– Позаботься, чтобы наши гости ни в чем не нуждались.
Мамиллий торопливо двинулся к занавескам.
– Мамиллий!
– Император?
– Сожалею, что тебе скучно.
Мамиллий замер.
– Скучно? Ах, да, мне скучно. Приятных снов, дед.
Мамиллий с напускным равнодушием прошел за порог. Стоило ему скрыться из виду, как шаги зазвучали чаще. Император засмеялся и перевел взгляд на корабль.
– Корабль непригоден для плавания, клюет носом, как зерновая баржа, у него плоское дно и кривые борта. А что это за орнамент? Какие-то религиозные символы?
– Едва ли, Кесарь.
– Итак, ты хочешь поиграть со мной в морской бой. Не будь твоя наивность столь искренней, я бы оскорбился.
– У меня есть три забавы для вас, Император. Это только первая.
– Рассказывай, не смущайся.
– Кесарь, вы когда-нибудь видели, как кипит вода в горшке?
– Да.
– При этом образуется много пара, который улетучивается в воздух. Что случится, если закрыть горшок?
– Пар не сможет улетучиться.
– Горшок лопнет. Пар обладает титанической силой.
– Вот как?! – с интересом воскликнул Император. – И часто ты видел, как лопаются горшки?
Фанокл сдержался.
– За пределами Сирии есть дикое племя. Земли там богаты натуральным маслом и горючим паром. Чтобы приготовить еду, дикари подводят пар по трубам к печам, пристроенным к каждому дому. Мясо, которым они питаются, жесткое и требует длительной обработки. Дикари накрывают блюдо вторым – перевернутым, пар под давлением проникает в мясо и быстро делает его мягким и нежным.
– И что, горшок не лопается?
– В этом вся гениальность изобретения. Когда давление слишком повышается, оно поднимает горшок, и пар выходит наружу. Видите? Верхняя крышка поднялась – пар способен поднять вес, недоступный слону.
Император сидел прямо, подавшись вперед и схватившись за подлокотники.
– А вкус, Фанокл! Он же останется внутри! Магия в полной мере раскроет потенциал блюда. – Он встал и принялся расхаживать по лоджии. – Пожалуй, начать нужно с мяса…
– Но…
– Я всегда был равнодушен к мясу. Слоновая нога, мамонт, все эти деликатесы, приправы и бальзамы для меня вульгарны и бессмысленны. Зато внук печется о том, чтобы мы испробовали все сорта и расширили границы гастрономического наслаждения…
– Мой корабль…
– … но все это детский лепет. Ощутив вкус мяса в его изысканной простоте, мы сможем воскресить юношеский восторг, притупившийся со временем. А хорошее красное вино…
Они застыли друг напротив друга, с открытыми ртами – каждый по своей причине.
– Фанокл, мы стоим на пороге грандиозного открытия. Как дикари называют свое сооружение?
– Скороварка.
– Быстро ли ты можешь сделать для меня скороварку? Или достаточно поставить одно перевернутое блюдо на другое…
Он постучал пальцем по ладони второй руки, глядя в сторону темного сада.
– … а если рыбу? Индюка? Пожалуй, рыба лучше. И белое вино, не слишком насыщенное, которое будет не привлекать к себе внимание, а скромно сопровождать блюдо. Форель? Палтус? В то же время вино должно иметь вкус, чтобы скрасить ожидание…
Он снова обернулся к Фаноклу.
– Кажется, был неплохой урожай на юге, в какой-то Сицилии, если я не путаю название…
– Император!
– Давай поужинаем вместе и определим план действий. Да, я поздно ужинаю. Это возбуждает аппетит.
– А как же мой корабль, Кесарь!
– «Амфитрита»?
Уже собираясь с достоинством удалиться, Император задержался.
– Я дам тебе что угодно, Фанокл. Чего ты хочешь?
– Если утихает ветер, как быть с кораблем?
– Нужно ждать, когда ветер вернется, – снисходительно пояснил Император. – Опытный капитан умеет вызывать ветер. Приносит жертвы и тому подобное.
– А если он не верит в бога ветров?
– Полагаю, тогда ничего не получится.
– Предположим, ветер стихнет во время боя, в самый критический момент?
– Тогда рабам велят грести.
– А если они устанут?
– Их будут подгонять кнутом.
– А если они выбьются из сил, и кнут не поможет?
– Тогда их выбросят за борт. У тебя сократическая манера беседы.
Фанокл бессильно уронил руки. Император ласково улыбнулся.
– Ты утомлен и голоден. Не бойся ни за себя, ни за сестру. Ты стал мне дорог, и твоя сестра будет на моем попечении.
– Сейчас я не думал о ней.
– Что же тебе нужно? – озадаченно спросил Император.
– Я пытался сказать. Я хочу построить для вас боевой корабль по образцу «Амфитриты».
– Боевой корабль – дело серьезное. Мне трудно поверить, что бывший библиотекарь окажется умелым кораблестроителем.
– Тогда дайте мне любой ненужный остов корабля. Хоть от старой зерновой баржи. И деньги, чтобы его перестроить.
– Разумеется, дорогой Фанокл, все, что пожелаешь. Я распоряжусь.
– А другие мои изобретения?
– Скороварка?
– Нет, следующее. Я называю его взрывчаткой.
– Оно взрывается? Как чудн! А третье изобретение?
– Я пока оставлю его в тайне, чтобы позднее преподнести вам сюрприз.
Император с облегчением кивнул.
– Хорошо. Займись кораблем и этой своей взрывчаткой. Но сначала скороваркой.
С широкой улыбкой он ласково взял Фанокла за плечо и легонько повернул. Вынужденный постигать науку поведения при дворе, Фанокл пошел в ногу с Императором, едва заметно клонясь в его сторону. Занавеси распахнулись, и навстречу хлынул поток света. Яркий луч упал на секретаря, солдата, пустое кресло, блеснул на медном котле и трубе «Амфитриты».
II. Тал
Покинув лоджию, Мамиллий вышел в сад. Сегодня он оделся на редкость удачно. Широкополая соломенная шляпа, дававшая голове прохладную тень, символизировала отступление от канонов римской моды, при этом без явной дерзости. Легкий плащ из тончайшего египетского льна, приколотый к плечам, смотрелся мужественно и благородно, но не брутально. При быстрой ходьбе, а Мамиллий намеренно шагал быстро, полы плаща развевались, придавая походке стремительность. Вызывающе короткая туника с разрезами по бокам была воплощением элегантности. Если я сейчас увижу ее, размышлял Мамиллий, сидящую среди зеленых наяд, неужто она не решится откинуть вуаль и заговорить?… Спускаясь по бесконечным ступенькам, он тщательно высматривал девушку в темноте, однако пышущие дневным жаром сады были пусты. Лужайки, как предписывают литературные штампы, казались бархатными, а подстриженные тисовые деревья – безжизненными, как статуи, которые они окружали. Юноша вглядывался в беседки и цветники, кружил среди каменных нимф, фавнов и бронзовых мальчиков; машинально приветствовал каждую голову Гермеса в густых зарослях.
Увы, к несчастью, девушка не заговаривала с Мамиллием и редко показывалась на глаза. Теперь я кое-что знаю о любви, думал он, и не только из книг. Любовь мучительна. Ты чувствуешь, что все сокровища мира сосредоточены в том узком пространстве, где находится возлюбленная. Любовь родилась в дикой природе и вскормлена львицей. О, если бы узнать, что она обо мне думает, как звучит ее голос, влюблена ли она?
Юношу охватил странный жар, приводящий плоть в трепет. Это не к добру, сказал себе Мамиллий. Нужно прекратить о ней думать. Перед мысленным взором возникла целая процессия отвратительно мужественных и успешных в любви мужчин. Подходя к пруду с лилиями, он изо всех сил старался освободиться от бесконечных образов, как ныряльщик, который рвется на поверхность из глубины.
– Хотел бы я снова заскучать…
Поля соломенной шляпы обмякли; несмотря на сильную жару, небо над морем было мрачнее вчерашнего. Марево на горизонте постепенно приближалось к берегу.
– Будет гроза, – сказал Мамиллий видавшему виды сатиру.
Сатир продолжал улыбаться до ушей. Он-то знал, кто всему причиной: Ефросиния.
Юноша развернулся и зашагал налево, к небольшому туннелю, выходящему к порту в соседней бухте. Часовой на входе в туннель вытянулся в струнку. Мамиллий заговорил с ним: отчасти из боязни сразу углубляться под землю, а отчасти потому, что беседы с солдатами давали приятное чувство превосходства.
– Доброе утро. Как твои дела?
– Хорошо, господин.
– Сколько вас тут?
– Двадцать пять, господин. Пять офицеров и двадцать солдат.
– Где вы квартируетесь?
Солдат дернул головой.
– Там, за туннелем, господин. В триреме у причала.
– Выходит, чтобы попасть на новый корабль, мне нужно перебраться через трирему?
– Точно так, господин.
– Весьма утомительно. В императорском саду приятнее, чем в порту, верно?
Солдат задумался.
– Спокойнее, господин. Хорошо для тех, кто любит тишину.
– А ты, значит, предпочел бы ад?
– Простите, господин?
Мамиллий развернулся и вошел в темный туннель. Перед глазами парили мутно-зеленые световые пятна, напоминающие лицо зубастого сатира. Он постарался как можно дольше задержать дыхание, поскольку стражи использовали туннель не только для входа в сад. Пятна перед глазами стали бледнеть, а затем сменились зрелищем ада.
Любой, кроме внука Императора в модной тунике, счел бы этот так называемый ад любопытным и даже привлекательным местом. Порт был построен в небольшой бухте, по форме напоминающей разрезанный пополам кубок. Его окружали аляповатые склады и дома, выкрашенные в красный, желтый и белый. Внутри кубка находился полукруглый причал, вдоль которого стояли всевозможные суда, иногда в пять или десять рядов. Вход был отгорожен от моря двумя причалами, почти касающимися друг друга. Туннель выходил к концу ближайшего из причалов. Набережные, склады, корабли – все кишело людьми. Моряки – рабы и свободные граждане – сновали вдоль бортов, измазанные краской или смолой. Мальчишки на мачтах поправляли снасти; кто-то работал на лодках, кто-то – на баржах; портовые бродяги вылавливали в замусоренной воде бревна.
Склады и дома дрожали в раскаленной дымке, подергивались крутые холмы. Возможно, затрепетало бы и небо, будь на нем хоть облачко. Дым от жаровен и плавилен, чанов, харчевен и корабельных кухонь коптил воздух, отбрасывая сотни пляшущих теней. Поверх всего этого палило солнце, а его бесформенное отражение сверкало под водой в центре порта.
Мамиллий поглубже надвинул на лоб соломенную шляпу и прикрыл нос плащом. На миг застыл в омерзении, втайне упиваясь искренней ненавистью к роду людскому и создаваемому им кошмарному хаосу. Более того, он ощущал, что может добавить новые строки к мифологии ада. Ад не только пышет огнем и смердит – ад ревет, и этот рев от жара и суеты перерастает в оглушительный шум, прорезаемый резкими криками.
Мимиллий свернул на нужный причал, ведущий ко входу в порт, – обращенную к морю стену высотой по плечи. У причала стояли три корабля. По левую руку Мамиллия и всего в нескольких ярдах располагалась грузная императорская баржа. Гребцы спали под солнцем прямо на своих скамейках. Мальчишка-раб поправлял подушки на троне с огромным пурпурным балдахином. Впереди виднелся изящный силуэт триремы; ее весла были отстегнуты и сложены рядом. На палубе трудились рабы, а сама она была испещрена следами грязных ног от бесконечной беготни туда и обратно. Дело в том, что по другую сторону триремы стояла «Амфитрита», коренастая и исключительно уродливая.
Мамиллий медленно брел по причалу, старательно оттягивая миг, когда его накроет жаром из трюма. Он задержался у второго изобретения Фанокла. Метательная машина была установлена у стены и нацелена в море. Вопреки всем правилам ведения боя, Фанокл оттянул цепь, служившую тетивой, и завел механизм. Даже молоток, которому предстояло ударить по рычагу и спустить тетиву, лежал наготове. В желобе находился стержень, увенчанный сверкающим бочонком; на конце бочонка красовалась латунная бабочка с железным жалом. Вполне подходящее насекомое для ада. Если ударить по рычагу, стержень полетит к морю, к рыбацким лодкам, и доставит им бочонок от имени Императора.
При виде грозной машины Мамиллий рассмеялся, вспомнив рассказ Фанокла. Отчаявшись объяснить, тот, словно Император был ребенком, всплеснул руками и произнес единственную фразу, после которой отказался от дальнейших объяснений: «Я запер в бочонке молнию и могу выпускать ее на волю, когда захочу».
Часовой, дремлющий у метательной машины, понял, что его уличили, и попытался скрыть свою оплошность болтовней, как будто военная дисциплина их с Мамиллием не касалась.
– Славное страшилище, верно, господин?
Мамиллий молча кивнул. Часовой вгляделся в душную мглу, нависшую над стеной причала.
– Будет гроза, господин.
Мамиллий сделал жест, отгоняющий зло, и торопливо зашагал по причалу. На триреме часовых не было; на трапе между кораблями тоже не оказалось ни души. Теперь ему стало ясно, откуда исходит этот рокочущий шум – рабы на кораблях рычали, ка звери на арене, алчущие добычи. Молчали только те, кто апатично и угрюмо трудился на палубе. Мамиллий пересек трирему и остановился, глядя на «Амфитриту».
На ее фоне метательная машина выглядела детской забавой. По бокам корабля располагались гигантские колеса, с дюжиной лопастей на каждом. Через палубу колеса соединяла огромная железная балка, изогнутая причудливым образом. Балка крепилась на четырех металлических рычагах, два толкали ее вперед, два других – тянули назад. Рычагами управляли железные «суставы», прячущиеся в латунные рукава. Мамиллий слышал, что Фанокл называет эти рукава поршнями; мерки для них сняли с двух гипсовых колонн, предназначавшихся для храма Граций – иначе невозможно было добиться точности, которой Фанокл требовал с таким нелепым упорством.
Вспомнив благодаря грациям о Ефросинии, Мамиллий свернул на корму. Между поршнями находилась самая устрашающая часть механизма – Тал, латунный человек. Безголовая сверкающая сфера наполовину утопала в палубе, четыре рычага простирались вперед и держали странное «колено». Между Талом и коленом, там, где оставалось место между рычагами, стояла латунная воронка высотой с мачту, дерзкая пародия на Святой фаллос.
Здесь работали несколько человек. Один раб делал что-то замысловатое с рулевой лопастью, другой бросал уголь лопатой в трюм. Палуба, борта и лопасти – все было усеяно угольной крошкой. Чистым оставался только Тал, погруженный по пояс в палубу, дышащий паром, жаром и лоснящийся от масла. Некогда «Амфитрита» была зерновой баржей, которую рабочие тащили по реке к Риму, громоздким сундуком, пропахшим соломой и прелым деревом, удобным и безопасным. Теперь в нее вселился безумный дух.
Из трюма высунулась голова Фанокла. Он покосился на Мамиллия сквозь залитые потом ресницы, тряхнул бородой и вытер лицо засаленным лоскутом.
– Мы почти готовы.
– Ты знаешь, что сюда идет Император?
Фанокл кивнул. Мамиллий брезгливо кивнул на угольную пыль.
– И вы даже не прибрались?
– Он сказал, что церемоний не будет.
– Но «Амфитрита» вся измазана какой-то гадостью!
Фанокл выглянул на палубу.
– Этот уголь стоит целое состояние.
Мамиллий аккуратно ступил на борт.
– Самый раскаленный уголок в аду.
Его тут же обдало волной жара из котла, и по лицу заструился пот. Фанокл бросил взгляд на Тала, затем протянул Мамиллию свой лоскут.
– Да уж, тут погорячее обычного.
Мамиллий отмахнулся от лоскута и вытер мокрое лицо полой своего элегантного плаща. Отсюда было гораздо удобнее изучать, как устроен Тал. Над палубой, в кормовой части сферы, находился выступ, окруженный пружинами. Проследив за взглядом Мамиллия, Фанокл протянул руку и щелкнул по латунной поверхности. В ответ раздался звон, и наружу вырвался клуб пара. Изобретатель угрюмо посмотрел на выступ.
– Видите? Я назвал это предохранительным клапаном и дал точное описание…
Вставив в описание крылатого Борея, который ногой невзначай задевал латунь, а затем надувал щеки, чтобы выпустить ветер.
Мамиллий натянуто улыбнулся.
– Очень мило.
Пружины сжались, выталкивая пар. Мамиллий отскочил. Фанокл потер руки.
– Все, теперь мы готовы. Корабль уже выходил в центр порта, а однажды в бухту.
Мамиллий отвернулся и увидел свое искаженное лицо на глянцевом боку Тала. У рта и острого носа черты расплывались. Как бы он ни отклонялся, пустой, как у рыбы, и безжалостный взгляд божка следовал за ним. По голове бил жар от котла и дымящейся воронки.
– Я хочу назад…
Он стал пробираться между «коленями» и задержался у носа. Тут было немного прохладнее, и Мамиллий начал, как веером, обмахиваться соломенной шляпой. Подошел Фанокл. На баке триремы, всего в нескольких футах над головой, трудились рабы.
– Лихой корабль…
Фанокл закончил вытирать лицо и бросил лоскут за борт, где его тут же подхватила волна. Изобретатель поднял вверх большой палец.
– Не лихой. Наоборот, полезный. А вы бы предпочли так, как они?
Мамиллий посмотрел вверх. Рабы окружили металлического краба, но все же его было хорошо видно, только клешни скрывались под палубой триремы.
– Не понимаю.
– Сейчас они разместят в центре нок-рею и будут затаскивать на нее десятитонного краба. При помощи пара можно было бы поднять его без усилий и суеты.
– Мне незачем тащить краба. Я же не раб.
Некоторое время они молча рассматривали краба. Тот представлял собой массивную конструкцию из свинца и железа; острые клешни покоились на каменных глыбах, чтобы не повредить палубу. Подобное сооружение использовалось с единственной целью – топить вражеские суда, взрезая им днища. Однако данный краб был выполнен в том же стиле, что и бабочка на латунном бочонке или Борей на предохранительном клапане: у него были обозначены глаза и суставы ног. Это придавало махине своего рода одушевленный вид, и рабы чистили ему клешни, словно они принадлежали живому существу. Другие рабы подметали семидесятипятифутовую площадку и выравнивали лебедку над кольцом.
Мамиллий перевел взгляд на палубу «Амфитриты».
– Жизнь запутана и хаотична, Фанокл.
– Я наведу в ней порядок.
– Пока что ты лишь усиливаешь хаос.
– Не будет ни рабов, ни армий.
– А что плохого в рабах или армиях? Ты бы еще сказал «Не будет еды, питья и любовных утех».
Они снова помолчали, слушая рокот порта и отрывистые приказы, доносящиеся с триремы.
Читать бесплатно другие книги:
