Смерть внезапна и страшна Перри Энн

Герберт пожал плечами со скромной виноватой улыбкой:

– Поверьте мне, мистер Рэтбоун, я неоднократно пытался это сделать, но уверяю вас: всякий раз, когда мне случалось проводить время в обществе сестры Бэрримор – не спорю, это бывало весьма часто, – мой ум был полностью обращен к медицинской стороне дела. Я никогда не думал о ней!

Он свел брови, словно пытаясь что-то припомнить, а потом продолжил свою речь:

– Я всегда уважал ее, чувствовал к ней полное доверие, полностью полагался на ее усердие и способности, но не испытывал к ней никакого личного интереса. – Хирург потупился. – Увы, я прискорбно ошибся, о чем теперь глубоко сожалею. Как вам известно, у меня есть дочери, но работа всегда отнимала у меня слишком много времени, и воспитанием их занималась мать. Поэтому я не очень хорошо знаком с нравами молодых женщин и не обладаю теми знаниями, которые хорошо известны мужчинам, имеющим возможность постоянно проводить свой досуг дома.

По залу опять пробежал одобрительный ропот.

– Я не хотел этого. – Врач закусил губу. – И, быть может, моя занятость послужила в конечном счете причиной этого трагического непонимания. Я… я не могу вспомнить никаких комплиментов, которые мог сделать сестре Бэрримор. Меня занимали лишь скорби наших пациентов. Однако, уверяю, – его негромкий голос сделался жестким, – я никогда, ни на миг, не испытывал романтических намерений в отношении мисс Бэрримор и не позволял себе никаких непристойностей, ничего такого, что могло бы послужить в глазах непредубежденной личности проявлением или выражением романтических поползновений. В этом я абсолютно уверен – как и в том, что сейчас стою перед вами.

Великолепное выступление! Рэтбоун подумал, что и сам не мог бы написать лучшей речи.

– Благодарю вас, сэр Герберт. Вы объяснили эту трагедию вполне понятным и доходчивым образом. – Оливер с прискорбием оглядел присяжных. – Мне тоже случалось попадать в подобные затруднительные ситуации. И смею утверждать, что они знакомы и джентльменам из числа присяжных. Мечты и упования молодых женщин иногда непонятны мужчинам, которые временами обнаруживают опасную, даже трагическую нечувствительность. – Он снова повернулся к свидетелю. – Прошу вас, оставайтесь на своем месте. Я не сомневаюсь в том, что мой ученый друг обратится к вам с вопросами.

Улыбнувшись Ловат-Смиту, адвокат направился назад к своему столу и сел.

Обвинитель поднялся и разгладил свою мантию, прежде чем выйти на середину зала. Он не глядел по сторонам: глаза его были прикованы к лицу сэра Стэнхоупа.

– Судя по вашим словам, сэр Герберт, вас нельзя назвать дамским угодником. Я правильно понял вас? – Голос Уилберфорса был любезен и гладок и не выдавал паники или поражения. В нем звучало лишь уважение к достойному в глазах собравшихся человеку.

Рэтбоун понимал, что его соперник играет на публику. Ловат-Смит не хуже его ощутил, сколь великолепно выступил в свою защиту хирург. Однако его уверенность невольно встревожила Оливера.

– Да, – осторожно согласился сэр Герберт. – Я не могу причислить себя к подобным людям.

Адвокат закрыл глаза. О боже! Только бы Стэнхоуп не забыл сейчас про его совет! «Короче, короче! – молил про себя Рэтбоун. – Без добавлений и предложений. Не позволяйте ему вести вас, он – ваш враг!»

– Но все же вы должны в достаточной мере понимать женщин… – проговорил Уилберфорс, поднимая брови и широко раскрывая свои светло-серые глаза.

Обвиняемый молчал.

Его защитник облегченно вздохнул.

– Вы женаты, и отнюдь не первый год, – заметил Ловат-Смит. – У вас большая семья… три дочери. Поэтому я бы сказал, что вы скромничаете. Я располагаю неопровержимыми доказательствами того, что ваша семья пребывает в превосходном порядке, а вы – великолепный муж и отец.

– Благодарю вас, – изящно ответил Герберт.

Лицо обвинителя напряглось. Среди присяжных послышался негромкий смешок, мгновенно умолкший.

– Я не намеревался говорить вам комплименты! – резко отозвался Уилберфорс и заторопился под новые смешки из зала: – Я хотел лишь отметить, что вы не столь уж незнакомы с женскими привычками, несмотря на то что хотите заставить нас в это поверить. Вы сами считаете свои отношения с женой великолепными, и у меня нет причин сомневаться в этом. Во всяком случае, ваш брак отличается постоянством и взаимной привязанностью.

Из толпы вновь донесся удивленный смешок… короткий, угасший чуть ли не в тот же миг. Всеобщая симпатия уже принадлежала подсудимому, и обвинитель, осознав это, не стал повторять ту же ошибку.

– А потому я едва ли поверю в вашу невинность. В то, что вы не понимаете женщин и не знаете, как они реагируют на лесть и внимание.

Теперь сэр Герберт уже не мог положиться на наставления адвоката. Хирург остался с глазу на глаз с врагом. Рэтбоун стиснул зубы.

Обвиняемый ненадолго задумался. Харди вопросительно глядел на него.

Ловат-Смит улыбался.

– Едва ли, – наконец ответил медик, поднимая взгляд на Уилберфорса, – можно сравнивать мое отношение к жене и отношение к медсестрам, пусть даже самым лучшим из них, к которым, вне сомнения, принадлежала мисс Бэрримор. Моя жена знает меня и правильно поймет всякий мой поступок и слова. Мне не приходится следить за собой, заботясь, чтобы она поняла меня так, как нужно. Ну, а мои отношения с дочерьми едва ли могут заинтересовать суд. Это совершенно другой вопрос. – Он резко остановился и поглядел на обвинителя.

И присяжные вновь закивали с одобрением и пониманием.

Ловат-Смит чуть переменил направление атаки:

– А кроме мисс Бэрримор, вам приводилось работать с молодыми женщинами из благородных семей, сэр Герберт?

Хирург улыбнулся:

– Сэр, подобные молодые дамы лишь в самое последнее время обратились к занятию медициной. Причиной тому послужил труд мисс Найтингейл в Крыму, и юные леди решили подражать ей. У нас не так много крымских сестер… только покойная мисс Бэрримор и заменившая ее – тоже превосходная сестра – мисс Лэттерли. Кроме них, из женщин благородного происхождения внимание моему госпиталю уделяли только попечительницы – причем их обязанности нельзя назвать работой. Скажем, леди Росс-Гилберт и леди Дэвьет. Их едва ли можно считать романтически настроенными юными дамами.

Оливер облегченно вздохнул. До сих пор его подопечный великолепно справлялся с делом – даже то, что Береника и Калландра далеко не молоды, он высказал в достаточно тактичной форме. Уилберфорс с изяществом воспринял отпор и приступил к делу с новой стороны:

– Если я правильно понимаю, сэр Герберт, в своем госпитале вы привыкли к всеобщему восхищению.

Доктор помедлил.

– Я бы предпочел слово «уважение», – отразил он упрек в явном тщеславии.

– Тем не менее, – улыбнулся Ловат-Смит, обнажая острые ровные зубы, – я имею в виду именно восхищение. Или ваши студенты не восхищаются вами?

– Спросите лучше у них, сэр.

– Ну что вы, не надо, – улыбка обвинителя расширилась. – Зачем эта ложная скромность? Суд – не светский салон, где привыкли к хорошим манерам. – Голос его вдруг сделался жестким. – Вы человек, привыкший к безмерному восхищению. Люди прислушиваются к каждому вашему слову. Суд едва ли поверит, что вы не способны различить низкую лесть и открытое уважение. Кстати, подобное чрезвычайно опасно для личности…

– Практиканты не испытывают ко мне романтических симпатий, – смущенным тоном проговорил подсудимый. – Все они – молодые люди.

Двое или трое присяжных улыбнулись.

– А как насчет медсестер? – настаивал Ловат-Смит, смягчая голосом ожидание в глазах.

– Простите мне излишнюю забывчивость, – терпеливо ответил Стэнхоуп, – но кажется, мы об этом уже говорили. До самых недавних времен к нам поступали женщины не из того класса общества, с кем можно завязывать персональные отношения.

Уилберфорс по-прежнему не обнаруживал разочарования. Он улыбнулся, вновь показав свои зубы:

– А как насчет пациентов, сэр Герберт? Все ли они относились к числу пожилых мужчин и тому социальному классу, с которым не следует завязывать отношения?

Щеки хирурга окрасил медленный румянец.

– Конечно, нет, – сказал он очень спокойно. – Но благодарность пациента – это дело совершенно иное. Мы, врачи, привыкли к понятной и естественной благодарности человека, которого вылечили, желающего воздать должное нашему мастерству, не выражая личных эмоций. Пылкая благодарность быстро проходит и редко длится долго. Большинство медиков привыкли к подобным чувствам и понимают их природу. Глупо даже принимать подобные отношения за любовь.

«Отлично… – подумал Рэтбоун. – А теперь, бога ради, умолкни! Не порть эту мысль продолжением».

Герберт открыл рот… и, словно бы вдруг услышав мысли адвоката, закрыл его.

Ловат-Смит оставался посреди зала. Глядя на свидетеля, он чуть склонил голову набок.

– Итак, невзирая на весь ваш жизненный опыт, усвоенный с женой, дочерьми и вашими признательными и благодарными пациентками, вы испытываете полное удивление, когда речь заходит о том, что Пруденс Бэрримор выражает вам любовь и преданность? А ведь подобная ситуация должна была смутить и встревожить вас – человека, пребывающего в счастливом браке!

Но обвиняемого было нелегко поймать на слове.

– Она ничего не выражала, сэр, – ответил он ровным тоном. – Она никогда и ничего мне не говорила и не делала ничего такого, что могло бы заставить меня поверить в то, что ее отношение ко мне было более чем профессиональным. Я узнал об этих чувствах лишь из ее писем, когда их прочли мне.

– В самом деле? – спросил Уилберфорс, качая головой с явным недоверием. – И вы серьезно рассчитываете на то, что суд в это поверит? – Он показал рукой в сторону присяжных. – Перед вами опытные интеллигентные люди. И я сомневаюсь в том, что они окажутся столь же наивными. – Отвернувшись от свидетеля, он направился к своему столу.

– Я надеюсь на это, – негромко проговорил Стэнхоуп, держась руками за поручни. – Я говорю правду. Быть может, я не замечал в ней молодой романтической женщины и всегда относился к ней только как к сотруднику. Быть может, это и есть мой грех, в котором мне суждено вечное раскаяние. Но это не причина для убийства!

В зале послышались короткие рукоплескания. Кто-то выкрикнул:

– Слушайте, слушайте!

Судья строго поглядел на нарушителя порядка, но один из присяжных улыбнулся и кивнул.

– Не появилось ли у вас новых вопросов к своему свидетелю, мистер Рэтбоун? – спросил Харди.

– Нет, благодарю вас, милорд, – вежливо отклонил предложение Оливер.

Судья поблагодарил сэра Герберта, с достоинством поднявшегося на скамью подсудимых.

Адвокат вызвал нескольких коллег хирурга. Он не стал допрашивать их столь подробно, как сперва намеревался: его клиент произвел на суд настолько удачное впечатление, что не стоило портить его свидетельствами, по большей части не особо относящимися к делу. Поэтому Оливер коротко спрашивал врачей об их отношении к подсудимому, и коллеги без колебаний заверяли суд в его великом мастерстве и усердии. Рэтбоун интересовался его репутацией, и те решительно отвечали, что она безупречна.

Ловат-Смит даже не пробовал затевать длительные расспросы. Пока говорил защитник, он изображал скуку, поглядывал на потолок, а когда наступал его черед, выжидал несколько секунд. Он не утверждал в лоб, что тотальная верность врачей своим начальникам вполне предсказуема, но явно подразумевал это. Обвинитель пытался раздразнить суд и заставить его забыть о впечатлении, произведенном хирургом. Рэтбоун прекрасно понимал это. По лицам присяжных было видно, что они и без того симпатизируют Стэнхоупу и дальнейшее обращение к этому вопросу сочтут за ненужное оскорбление их умственных способностей. Поэтому, поблагодарив очередного врача, Оливер отпустил его, сообщив, что больше не нуждается в выступлениях его коллег, за исключением Кристиана Бека.

Защитник полагал ужасной ошибкой не вызвать этого медика, а кроме того, хотел заронить в умы присяжных подозрение, что и он может быть виновен в убийстве Пруденс.

Кристиан занял место свидетеля, отнюдь не представляя себе, какое испытание ему предстоит. Рэтбоун предупредил его лишь о том, что он среди прочих докторов должен будет дать характеристику сэру Герберту.

– Доктор Бек, вы терапевт и хирург, не так ли? – начал расспрашивать его адвокат.

– Да, – слегка удивился врач. Вопрос явно не относился к его свидетельству.

– И вы практиковали во многих местах, в том числе и в родной Богемии? – Оливер хотел, чтобы присяжные остановили свое внимание на том, что Бек – иностранец, а значит, полная противоположность чистокровному англичанину Стэнхоупу. Это вряд ли понравилось бы самому обвиняемому, однако близость петли производит особенное воздействие на рассудок, и он должен был понять, для чего это нужно.

– Да, – снова ответил Кристиан.

– И вы проработали с сэром Гербертом десять или одиннадцать лет. Это так?

– Около того, – подтвердил медик с почти неразличимым акцентом – он просто не проглатывал некоторые гласные. – Конечно, мы редко работали бок о бок, но занимались одним и тем же делом, и я имею представление о его репутации, как личной, так и профессиональной. Мне приходилось часто встречаться с ним. – В голосе Бека слышалось откровенное стремление помочь хирургу.

– Понимаю, – согласился Рэтбоун. – Я и не имел в виду, что вы с ним работаете бок о бок. Что вы можете сказать о личной репутации сэра Герберта, доктор Бек?

Легкая усмешка проступила на лице Кристиана, однако в ней не было недоброжелательства.

– Его считают напыщенным, пожалуй, чуточку самоуверенным и разумно гордящимся своими способностями и достижениями. А еще великолепным преподавателем и человеком, обладающим полной моральной целостностью. – Он улыбнулся адвокату. – Подчиненные любят за его спиной подтрунивать над ним – это слово, пожалуй, точное, – но от их острых языков достается любому из нас. И я утверждаю, что никогда не слышал никаких, даже самых безответственных, сомнений в его корректности с женщинами.

– А не считают ли его наивным в обращении с женщинами? – В голосе защитника послышались вопросительные интонации. – В особенности с молодыми. Как вы полагаете, доктор Бек?

– Я бы сказал, что они его просто не интересуют, – сказал свидетель. – Но можно воспользоваться и словом «наивность». Я просто не думал об этом. Однако если вы ждете, чтобы я сказал вам о своих сомнениях в романтических чувствах сэра Герберта к сестре Бэрримор или о том, что он мог не заметить ее чувства, я отвечу иначе: мне гораздо труднее поверить в то, что сестра Бэрримор испытывала тайную страсть к сэру Герберту. – Легкая тень легла на лицо врача, и он поглядел на Оливера.

– Итак, вам трудно в это поверить, доктор Бек? – очень четко проговорил Рэтбоун.

– Да.

– И вы не относите себя к наивным и не светским людям?

Рот Кристиана сложился в легкую усмешку, но он промолчал.

– Тогда, если вам трудно понять это, разве не может быть, что и сэр Герберт не замечал никакой влюбленности? – Адвокат тщетно пытался сдержать в своем голосе нотку триумфа.

Свидетель, стоявший со скорбным видом, словно бы удивился словам Оливера:

– Конечно, подобный вывод просто неизбежен.

Защитник подумал о тех подозрениях в отношении доктора Бека, основания для которых дал ему Монк: его ссора с Пруденс, возможность шантажа и, наконец, то, что Кристиан находился в госпитале в ночь перед гибелью Пруденс и его собственный пациент умер перед окончанием смены этого врача… Но все это были лишь подозрения… темные мысли, не более. Доказательств или надежных свидетельств защита не имела вообще. Если он сейчас бросит на Бека тень подозрения, то может этим лишь рассердить присяжных, признав собственную слабость. Скверная перспектива. Пока симпатии суда на его стороне, и, быть может, этого будет достаточно для того, чтобы выиграть дело. Судьба сэра Герберта может решиться в этот момент.

Обвинять ли сейчас Кристиана? Рэтбоун поглядел на его привлекательное и живое лицо с чувственным ртом и изумительными глазами. Этот человек слишком умен. И все же нельзя идти на подобный риск. Ведь пока адвокат побеждал и знал это – как и Ловат-Смит.

– Благодарю вас, доктор Бек, – громко сказал Оливер. – Это всё.

Уилберфорс немедленно вскочил на ноги и направился на середину зала.

– Доктор Бек, будучи терапевтом и хирургом, вы весьма заняты, не так ли?

– Да, – отвечал медик, хмуря брови.

– Много ли своего времени вы уделяете размышлениям о роматических увлечениях ваших сослуживцев и об их собственном отношении к подобным перспективам?

– Нет, – признал Кристиан.

– А вообще вы думаете об этом? – настаивал обвинитель.

Но свидетеля было не так легко сбить с толку:

– Подобные вещи не требуют особого внимания, мистер Ловат-Смит. Это всего лишь наблюдения, от которых нельзя уклониться. Я не сомневаюсь в том, что и вы замечаете своих коллег, даже когда ваш ум углублен в профессиональные размышления.

Возразить против столь патентованной истины Уилберфорс не мог. Он помедлил, словно подыскивая более убедительный аргумент.

– Никого из них не обвиняют в убийстве, доктор Бек, – проговорил он затем не без сожаления. – Больше мне нечего спросить у вас. Благодарю.

Харди поглядел на Рэтбоуна.

Тот покачал головой.

Кристиан оставил место свидетеля и растворился среди публики, оставив Оливера в сомнениях. Адвокат не знал, принял ли он сейчас удачное решение и тем самым избежал возможности выставить себя дураком, или же упустил неповторимую и выгоднейшую возможность.

Ловат-Смит поглядел на него. Свет отражался в его блестящих глазах, скрывая их выражение.

На следующий день Рэтбоун вызвал леди Стэнхоуп. Он не рассчитывал на то, что ее свидетельства добавят что-нибудь важное. Безусловно, она не могла знать никаких фактов, касающихся преступления, но ее появление в суде должно было уравновесить эмоциональное воздействие показаний миссис Бэрримор. Супруга Герберта стояла перед перспективой скорой и позорной смерти своего мужа. Более того, если бы его признали виновным и повесили, ее семье были суждены скандальная известность и дурная репутация, а также внезапная бедность и забвение со стороны общества.

Леди Филомена поднялась на помост не без помощи клерка и нервно поглядела на адвоката. Она была очень бледна и с большим трудом сохраняла спокойствие. Остановившись, женщина вполне преднамеренно обратилась к скамье подсудимых и, встретившись взглядом с мужем, улыбнулась ему.

Сэр Герберт моргнул, ответил ей улыбкой и отвернулся. Нетрудно было догадаться о его чувствах.

Оливер помедлил, давая суду время прочувствовать эту сцену, а потом шагнул вперед и обратился к свидетельнице весьма любезным и вежливым тоном:

– Леди Стэнхоуп, прошу прощения за то, что вынужден просить вас дать показания, быть может, в самое тяжелое время вашей жизни, но я не сомневаюсь, что вы сделаете все возможное, чтобы помочь вашему мужу и доказать его невиновность.

Филомена судорожно глотнула, глядя на него.

– Конечно. Всё… – Она умолкла, не закончив фразу, явно вспомнив наставление адвоката: отвечать на все вопросы покороче.

Он улыбнулся ей:

– Благодарю вас. У меня не слишком много вопросов к вам. Мне хотелось бы воспользоваться вашими знаниями о сэре Герберте, его жизни и характере.

Свидетельница поглядела на защитника, не зная, что сказать.

Подобная перспектива не сулила ничего хорошего. Оливеру следовало с умом направлять разговор, чтобы что-то узнать от жены обвиняемого, при этом не слишком ее перепугав. Впервые переговорив с леди Стэнхоуп, Рэтбоун решил, что в ее лице получит превосходную свидетельницу, но теперь усомнился в этом. Однако ее отсутствие на суде вызвало бы сомнения и кривотолки.

– Леди Стэнхоуп, сколько лет вы провели в браке с сэром Гербертом? – начал адвокат допрос.

– Двадцать три года, – сказала женщина.

– У вас есть дети?

– Да, у нас их семеро: три дочери и четверо сыновей. – Ступив на знакомую почву для разговора, жена Герберта обрела немного уверенности.

– Помните, вы дали присягу, леди Стэнхоуп, – Рэтбоун не столько предостерег свидетельницу, сколько привлек внимание суда к ее словам, – и должны давать честные ответы, даже если это причиняет вам боль. Были ли у вас какие-нибудь причины сомневаться в супружеской верности сэра Герберта за все эти годы?

Филомена казалась слегка ошарашенной, хотя он заранее предупредил ее, что ответ должен быть негативным, иначе этот вопрос вообще нельзя задавать.

– Нет, конечно, нет. – Она неловко покраснела, разглядывая свои руки. – Я никогда этого не замечала. Конечно, во многих семьях дело обстоит иначе, но муж никогда не давал мне никаких поводов для тревоги. – Женщина вздохнула и чуть заметно улыбнулась, глядя на Оливера. – Вы должны понять, как он предан своему делу. Его не слишком увлекают отношения подобного рода. Он любит свою семью, предпочитает ладить с людьми и умеет – поймите меня правильно! – принимать их такими, какие они есть. – С виноватой улыбкой она не отводила взгляда от Рэтбоуна. – Конечно, вы можете все это счесть за лень, однако всю свою энергию мой муж отдает работе. Он спас жизни стольким людям – и, безусловно, это более важно, чем вежливые разговоры, лесть, игры в этикет и манеры, разве не так? – Свидетельница требовала от него одобрения, и защитник уже слышал реплики симпатии и согласия из толпы, одобрительно качавшей головами.

– Да, леди Стэнхоуп, наверное, вы правы, – сказал он негромко. – Я не сомневаюсь, что найдется не одна тысяча людей, которые с вами согласятся. Навряд ли у меня будут к вам другие вопросы, но, быть может, мой ученый друг захочет что-нибудь спросить у вас. Пожалуйста, останьтесь здесь на всякий случай.

Адвокат неторопливо направился на свое место, встретившись взглядом с Ловат-Смитом, пока тот взвешивал, приобретет он или потеряет, допрашивая Филомену. Суд явно симпатизировал ей, и, поставив ее в затруднительное положение, обвинитель мог многое потерять, даже если бы он опроверг ее свидетельство. Сколько же в приговоре будет зависеть от фактов… и как много от чувств, предрассудков, симпатий и антипатий?

Обвинитель поднялся и с улыбкой повернулся к месту свидетеля. Он не умел быть скромным, но знал меру своего обаяния.

– Леди Стэнхоуп, у меня очень немного вопросов к вам, и надолго я вас не задержу. Скажите, случалось ли вам когда-нибудь бывать в Королевском госпитале?

Женщина удивилась:

– Нет-нет, к счастью, мне незачем было туда ездить! У меня много дел дома, а состояние моего здоровья никогда не требовало операции.

– Я имел в виду скорее визит в качестве представительницы общества, а не пациентки. Скажем, из интереса к работе вашего мужа?

– Нет, от меня подобного вовсе не требовалось. Да это и не принято, как вы знаете. – Свидетельница покачала головой, закусив губу. – Мое место дома, с семьей. А там, где работает муж, мне не подобает… – Она смолкла, не зная, как продолжить.

На галерее две пожилые женщины обменялись одобрительными взглядами.

– Понимаю. – Уилберфорс чуть отвернулся в сторону, поглядел на присяжных, а затем вновь обратился к Филомене: – Вы встречали когда-нибудь сестру Пруденс Бэрримор?

– Нет. – Жена обвиняемого была непритворно удивлена. – Конечно же, нет.

– И вы не представляете себе, каким именно образом опытная сестра работает с хирургом и ухаживает за больными?

– Нет. – Леди Стэнхоуп покачала головой, хмурясь от смущения. – Я не представляю этого. – Я… Я не думала ни о чем таком. Мое дело – дом и дети.

– Самая правильная позиция, – согласился обвинитель, чуть кивнув головой. – В ней и ваше призвание, и мастерство.

– Да.

– Но тогда вы не можете судить о том, являлись ли взаимоотношения вашего супруга с мисс Бэрримор личными или нет, не так ли?

– Ну… я… – Теперь женщина выглядела совсем несчастной. – Не знаю.

– Вы никак не можете этого знать, сударыня, – негромко проговорил Ловат-Смит. – Как и любая другая леди, оказавшаяся в подобном положении. Благодарю вас. Больше мне не о чем вас спросить.

Облегчение прикоснулось к лицу свидетельницы, и она поглядела вверх на сэра Герберта. Тот ответил ей слабой улыбкой.

Рэтбоун вновь поднялся со своего места:

– Леди Стэнхоуп, как указал мой ученый друг, вам неизвестны обычаи и порядки, принятые в госпитале. Но вы знаете своего мужа, с которым знакомы почти четверть века.

Филомена кивнула с явным облегчением:

– Да-да, конечно.

– И вы можете сказать, что он добрый, верный и преданный муж и отец… Человек, с головой ушедший в дела, лишенный светских дарований, отнюдь не дамский угодник. Не из тех, кто поощряет мечтательных молодых женщин, не так ли?

Леди грустно улыбнулась и с тревогой поглядела на скамью подсудимых:

– Вы совершенно правы, сэр.

Тень облегчения и едва ли не удовлетворения пробежала по лицу обвиняемого. Суд воспринял с одобрением подобное переплетение эмоций.

– Благодарю вас, леди Стэнхоуп, – проговорил Оливер с новой уверенностью. – Весьма вам благодарен. Теперь всё.

Последним свидетелем, выступившим в тот день, была Фейт Баркер, сестра Пруденс, на этот раз вызванная защитой. Когда Рэтбоун в первый раз говорил с ней, она была полностью убеждена в вине сэра Герберта. Ее позиция была твердой: тому, кто убил ее сестру, прощения не было. Но адвокат долго разговаривал с Фейт, и в конце концов она несколько смягчилась. Правда, лишь несколько… и сэр Герберт в ее глазах по-прежнему не заслуживал никакого снисхождения. В этом молодая дама оставалась непреклонной, и Оливер шел на риск ради того, что рассчитывал от нее получить.

Подняв голову, миссис Баркер заняла место свидетеля. На ее бледном лице было заметно глубокое горе. Гнев ей скрыть не удавалось: Фейт бросала в сторону подсудимого взгляды, полные неприкрытой ненависти. Присяжные почувствовали смущение, и один из них кашлянул, неодобрительно прикрыв рот рукой. Рэтбоун заметил этот жест с радостью. Итак, они верили сэру Герберту, а горе Фейт Баркер лишь смущало их. Ловат-Смит также заметил это. Он поиграл желваками и прикусил губу.

– Миссис Баркер. – Адвокат выговаривал слова четко и очень вежливо. – Я знаю, что сейчас вы находитесь здесь по меньшей мере против собственной воли. Однако я вынужден просить вас заставить себя отнестись к делу со всей прямотой ума и с той честностью, которой вы, вне сомнения, наделены не меньше, чем ваша сестра, и ограничиться лишь ответами на мои вопросы. Не надо предлагать нам ваше собственное мнение или эмоции. В подобное время они могут выражать лишь вашу глубокую боль. Мы все симпатизируем вам, но также симпатизируем и леди Стэнхоуп вместе с ее семьей… И вообще всем, кого затронула эта трагедия.

– Я поняла вас, мистер Рэтбоун, – резко ответила свидетельница. – И обещаю вам воздержаться от злых слов.

– Благодарю вас. Я не сомневался в этом. А теперь прошу вас вернуться к вопросу отношения вашей сестры к сэру Герберту, и к тому, что вы знаете о ее характере. Все, что мы слышали о ней от самых разных свидетелей, обращавшихся к воспоминаниям о различных обстоятельствах, в которых они ее знали, изображает нам женщину, полную сочувствия к чужим бедам и обладающую цельным характером. Мы не слышали ни о какой жестокости или эгоизме с ее стороны. Похоже это на ту сестру, которую вы знали?

– Безусловно, – ответила Фейт без колебаний.

– Она была превосходной женщиной? – добавил защитник.

– Да.

– Без малейшего изъяна? – Он приподнял брови.

– Нет, конечно же, нет. – Свидетельница отклонила это преположение с легкой улыбкой. – Среди людей нет безупречных.

– Можете ли вы, не нарушая родственной верности, в которой я не сомневаюсь, рассказать нам о ее недостатках?

Ловат-Смит поднялся на ноги:

– Простите, ваша честь! Подобные вопросы едва ли относятся к делу и не могут внести в него какую-то ясность. Пусть бедная женщина покоится с миром, учитывая ее мученическую кончину.

Харди поглядел на Оливера.

– Неужели ваши вопросы и впредь будут столь же бессмысленны и безвкусны, мистер Рэтбоун? – спросил он с явным неодобрением на худощавом лице.

– Нет, милорд, – заверил его защитник. – Задавая миссис Баркер подобный вопрос, я имею весьма конкретную цель. Обвинение против сэра Герберта покоится на определенных допущениях о характере мисс Бэрримор, и я должен иметь возможность исследовать их, чтобы выполнить свои обязанности перед клиентом.

– Тогда к делу, мистер Рэтбоун, – настоятельно проговорил судья, и выражение его лица сделалось чуть менее строгим.

Адвокат повернулся к свидетельнице:

– Миссис Баркер?

Та глубоко вздохнула:

– Временами сестра была чуточку бесцеремонной. Она не умела терпеть дураков, а поскольку была чрезвычайно умна, для нее чересчур многие попадали в эту категорию. Нужны ли еще недостатки?

– А были они?

– Пруденс была очень отважной, как физически, так и морально. Она не любила иметь дело с трусами… и могла проявлять поспешность в своих суждениях.

– Была ли она честолюбива? – спросил Рэтбоун.

– По-моему, это не недостаток. – Фейт поглядела на него с нескрываемым неодобрением.

– С моей точки зрения, тоже, сударыня. Это был просто вопрос. А не замечали ли вы в ней безжалостности в стремлении к своей цели, невзирая на цену и последствия для других?

– Если вы имеете в виду жестокость или обман, то подобного не было никогда. Пруденс никогда не стремилась удовлетворить свои желания за чей-либо счет.

– Случалось ли вам узнавать, что она вынуждала или уговаривала кого-нибудь предпринять жест или поступок, не отвечающий его интересам?

– Нет, я не слышала об этом!

– Быть может, она использовала преимущество, которое предоставляли ей ее знания, чтобы оказать давление на людей?

На лице Фейт Баркер появилось заметное раздражение:

– Это был бы шантаж, сэр, совершенно недостойный поступок. Я глубоко сожалею, что вы позволяете себе упоминать столь греховное действие рядом с именем Пруденс! Вы не знали ее, иначе бы поняли, насколько отвратительно и смешно такое предположение.

Свидетельница с каменным видом поглядела в зал – сперва на Стэнхоупа, а потом на присяжных – и продолжила:

– Нет, она презирала трусость, обман и все поступки аналогичной природы. И подобные средства достижения цели не имели в глазах Пруденс никакой цены. – Она яростно поглядела на адвоката и снова перевела взгляд на присяжных. – Неужели вы полагаете, что она могла шантажировать сэра Герберта… пытаться заставить его жениться на себе? Что за нелепая мысль! Какая честная женщина, пребывая в здравом уме, пожелает добыть себе мужа подобным путем? Жить с ним будет невозможно, получится настоящий ад!

– Да, миссис Баркер, – согласился удовлетворенный Оливер с мягкой улыбкой. – Я с вами согласен. И не сомневаюсь, что Пруденс была не только слишком честна, чтобы прибегнуть к подобному методу, но и вполне представляла себе те пожизненные несчастья, которые принесет подобный поступок. Благодарю вас за проявленное мужество. У меня больше нет вопросов к вам. Быть может, мой ученый друг добавит что-нибудь? – Он с улыбкой поглядел на Ловат-Смита.

Тот блеснул зубами в ответной улыбке. Один лишь Рэтбоун во всем зале знал, что за этой улыбкой не скрывалось никаких эмоций.

– Конечно, у меня есть вопросы. – Обвинитель поднялся на ноги и направился к трибуне. – Миссис Баркер, ваша сестра писала домой обо всем, что приключилось с ней в Крыму?

– Да, конечно, хотя не все ее письма попадали ко мне, поскольку она иногда ссылалась на некоторые события и мысли как на известные мне, а я о подобном не помнила. – Фейт казалась озадаченной, она явно не понимала причин такого вопроса. Даже на лице Харди проступало сомнение.

– Но вы получили значительное количество ее писем? – настаивал Уилберфорс.

– Да.

– Достаточное для того, чтобы в вашем уме сложилось представление обо всем пережитом ею, о ее занятиях медициной и о том, как испытания повлияли на нее?

– Наверное, да. – Свидетельница явно не понимала намерений обвинителя.

– Тогда вы прекрасно понимаете ее характер?

– Кажется, я уже признала это, отвечая мистеру Рэтбоуну, – сказала Фейт, нахмурив брови.

– Да, в самом деле. – Ловат-Смит сделал шажок-другой в ее сторону и остановился перед нею. – Ваша сестра, наверное, была весьма удивительной женщиной: не так уж легко было добраться до Крыма во время войны, не говоря уже о том, чтобы заниматься там подобным делом. Не встречались ли на ее пути трудности?

– Конечно же! – воскликнула молодая женщина едва ли не со смехом.

– Что вас так развеселило, миссис Баркер? – поинтересовался Уилберфорс. – Неужели мой вопрос кажется вам абсурдным?

– Откровенно говоря, сэр, да. Я не хочу вас обидеть, но подобный вопрос в ваших устах свидетельствует, что вы не представляете себе, какие препятствия возникали перед молодой незамужней женщиной из хорошей семьи, в одиночестве отправившейся на военном корабле в Крым, чтобы выхаживать там раненых. Все мы были против этого, кроме разве что отца, но и тот изъявлял сомнения. Если бы это была не Пруденс… мне он попросту запретил думать об этом.

Рэтбоун напрягся. Что-то тревожно зажжужало и зашевелилось у него в мозгу… Он поднялся на ноги:

– Милорд, мы уже установили, что Пруденс Бэрримор была удивительной женщиной. Дальнейшие уточнения кажутся неуместными и являются пустой тратой времени. Если мой ученый друг желает, чтобы миссис Баркер еще раз подтвердила это, хочу напомнить, что у него была такая возможность, когда свидетельница выступала от обвинения.

Харди поглядел на обвинителя:

– Я вынужден согласиться, мистер Ловат-Смит. Это пустая и бесцельная трата времени. Если у вас есть вопросы к этой свидетельнице, продолжайте. В противном случае уступите место защите.

Ловат-Смит улыбнулся, на этот раз с неподдельным удовольствием:

– О нет, милорд! Я хочу вернуться к последним вопросам, которые мой ученый друг задал миссис Баркер. Речь шла о характере ее покойной сестры. Кажется, свидетельница сомневалась в том, что ее сестра была способна настоять на собственном мнении. – Улыбка его сделалсь шире. – Или я ошибаюсь?