Если он поддастся Хауэлл Ханна

Глава 3

Брент в изумлении уставился на Олимпию. Он открыл рот, но, так и не придумав, что сказать, закрыл его, после чего в изнеможении рухнул на канапе и посмотрел на графин с бренди.

– Это вам не поможет, милорд. – Олимпия перестала расхаживать по комнате, остановившись перед огромным камином. – Вам это ни к чему.

– Разве? – Брент вздохнул. – Я только-только пришел в себя, а тут объявились вы. И теперь мой дворецкий трупом лежит на полу в холле, вы учинили драку со служанкой, которую пришлось уволить, и еще я узнал, что парнишка, который чистит мне сапоги, мой самый настоящий брат. – Он взглянул на Томаса, и тот ответил ему улыбкой до ушей. – Вдобавок вы рассказали, что мать пытается продать мою сестру – невинное дитя! – самому гнусному развратнику из всей нашей аристократии. Выпивка была бы сейчас весьма кстати…

– Я очень сомневаюсь в том, что Минден самый гнусный развратник, – пробормотала Олимпия, прислонившись к стене рядом с камином.

Она тут же оцепенела, потому что перед ее мысленным взором замелькали картинки: вот белокурая женщина прижалась спиной к стене, а Брент яростно занимается с ней любовью, и глаза его закрыты. А вот еще одна полуголая женщина; она стоит у него за спиной и гладит ладонями по всему телу. Олимпия быстро отошла от стены.

– О, мужчины! – Отвращение отчетливо прозвучало в ее голосе. – У стены?.. Прижав ее к стене, да, Филдгейт? – Она вздрогнула, осознав, что отвращение отчасти было вызвано острым приступом злой ревности, поразившей ее в самое сердце. – Две сразу, да, Филдгейт?

Смутившись, Брент захлопал глазами. Потом вспомнил, каким даром якобы обладала Олимпия, и чуть не выругался вслух. Причина его смущения заключалась в том, что он почти ничего не помнил из того, что ей, очевидно, привиделось. Олимпия, судя по всему, знала о том эпизоде намного больше, чем он, и это обстоятельство само по себе было унизительным.

– Может, вернемся к моей сестре? – спросил Брент и указал ей на кресло.

Олимпия с опаской осмотрела кресло, прежде чем занять его. Ей больше не хотелось становиться невольной свидетельницей разнузданного поведения Брента. Осторожно присев на краешек, она с облегчением вздохнула – в голове не возникло непристойных картинок.

– Две недели назад я виделась с вашей сестрой Агатой, когда она приехала в Уоррен, чтобы попытаться найти Редмана. Она приехала одна, поэтому я сразу поняла: назревает что-то нехорошее. Мне потребовалось потрудиться, чтобы вытянуть из нее всю историю. – Олимпия налила себе чаю. – Как я уже сказала, ваша мать торгуется с лордом Хорасом Минденом, намереваясь выдать Агату за него. Ваша сестра в ужасе от того, что сделку скоро завершат и ее насильно выдадут замуж за этого человека. Это само по себе отвратительно, когда молодую девушку отдают в жены старику, но он ведь еще и… – Олимпия попыталась подыскать слово, достаточно выразительное, чтобы описать сэра Хораса.

– Свинья, – подсказал Брент и запустил пятерню в волосы. – Мы с ним не очень хорошо знакомы, но мне о нем известно достаточно, чтобы понять тех родителей, которые ни под каким видом не отдадут за него своих дочерей.

– Боюсь, ваша мать пойдет на это.

– Это все из-за денег. Я выплачиваю ей исключительно щедрое содержание, но она всегда была жадной, всегда стремилась заполучить как можно больше.

– А я сомневаюсь, что сделка между вашей драгоценной матерью и Минденом касается только платы за жертвенную девственность.

Брент болезненно поморщился, услышав такие слова о своей сестре, но вынужден был признать, что слова эти близки к истине. Агата делала лишь самые первые шаги в мире женственности, и так уж сложилось издавна, что девушек могли выдавать замуж в весьма юном возрасте – такова была традиция. Правда, в последнее время традиция эта стала меняться. Однако браки среди аристократии заключались без оглядки на любовь и на романтические чувства, даже физическая совместимость не принималась во внимание. Но выдать замуж девочку, только что выпорхнувшую из учебных классов, за старого развратника, годившегося ей в деды… Большинство его сверстников отнеслись бы к этому с явным неодобрением. К тому же нельзя было сказать, что Миндену требовалась молодая жена, чтобы родить наследника. У него уже имелось их несколько.

– Судя по всему, мать не интересует мнение общества, – заметил граф.

– Ни в малейшей степени. – Олимпия доела кусок слоеного пирога, раздумывая над тем, что ей рассказала Агата. – Мне кажется, ваша матушка рассчитывает на помощь Миндена в какой-то коммерческой авантюре. Агата утверждала, что большая часть из того, что она услышала, напоминало ей торговые переговоры, а не договор о помолвке. В принципе разница небольшая, но все-таки…

– Любые дела с участием Миндена – это грязные дела. – Брент тихо выругался, и Олимпия, пившая чай, выразительно приподняла тонкую черную бровь. – Но, как я узнал на собственном опыте, для моей матери деньги не пахнут.

В каждом его слове сквозила горечь, и Олимпии стало интересно, продолжал ли он скорбеть о своей потерянной любви. Впрочем, едва ли… Брент не виделся с Фейт в течение года до того, как узнал, что его мать продала девушку в бордель, где ее и убили. И после этого прошло уже два года. Конечно, скорбь могла бы проявиться долгое время спустя, однако граф не производил впечатления человека, цеплявшегося за горестные переживания, как какой-нибудь унылый поэт. Нет-нет, что-то другое заставляло его испытывать горечь и гнев, но сейчас было не время об этом думать – ведь Агате срочно требовалась помощь.

– А можно просто взять и отказаться одобрить этот договор? – Олимпия нахмурилась, увидев, что граф слегка опешил. – Вы же глава семьи, разве не так?

– Все так. Однако… Как бы это сказать?.. Мою власть сильно урезали, прежде всего в отношении того, что касается Агаты.

– Как такое могло случиться? Закон всегда отдает мужчине главенствующее право.

– Я так понимаю, что в ход пошли крупные взятки. Возможно – и небольшой шантаж. Плюс мое не самое безукоризненное поведение в течение нескольких лет. Мать потребовала для себя полного контроля над Агатой и получила его. Только я начал думать над тем, как вывести сестру из-под ее влияния, как у меня в одночасье отобрали возможность сделать хоть что-нибудь. Как будто мать знала заранее о моих планах…

– Вероятно, так и было. Не сомневаюсь, что ваш дворецкий ее человек. Я начала подозревать, что здесь что-то не так, когда узнала, что вы не откликнулись на призывы Агаты о помощи. Мои письма также остались без ответа, что весьма меня удивило. Каким бы гулякой вас ни считали, вы всегда мне казались человеком вежливым. Когда же ваш дворецкий отказался меня впустить…

– Так это вы отправили Уилкинза в нокдаун?

– Я поняла, что мои подозрения оправданны.

– Ах, так вот что произошло… – Брент засмеялся, а Томас тихонько захихикал. – Может, поговорим с Уилкинзом?

– Считаю, что это прекрасная идея.

– У меня их несметное количество, – пробормотал граф.

Проигнорировав его замечание, Олимпия спросила:

– Будем говорить здесь или в холле?

– Я скажу вашему слуге, чтобы притащил его сюда и пристроил на стуле.

Она посмотрела вслед Бренту, шедшему к двери. Для того, кто большую часть своего времени проводил в обнимку с бутылкой или с женщиной, у него все еще сохранялась прекрасная фигура. В походке чувствовалась хищная грация, а длинные ноги были крепкими и мускулистыми. Чтобы держать себя в подобной форме, требовалось отдавать этому много времени в перерывах между пьянками.

Олимпия почувствовала, что ее бросило в жар, и насупилась. Для нее не было смысла в подобных размышлениях. Ведь она не какая-нибудь классная мисс, не имевшая опыта общения с мужчинами. Прошло то время, когда пары серых глаз на красивом лице было достаточно, чтобы ее сердце учащенно забилось. Тут Пол втащил в комнату едва стоявшего на ногах Уилкинза, и Олимпия сосредоточила свое внимание на вошедших – выдавать смущение в присутствии графа было бы глупо и неразумно.

Уилкинз наконец занял место на стуле – и тут же покрылся испариной. Но куда же делась вся его наглость?.. Олимпия посмотрела на Брента, возвышавшегося над Уилкинзом, и тотчас сообразила, в чем причина нервозности дворецкого. В этот момент Брент предстал как истинный граф Филдгейт – причем разгневанный граф. Да и кому понравятся шпионы в собственном доме? Слежка матери, от которой граф отказался, хотя и продолжал щедро снабжать деньгами, – это, должно быть, ужасно его возмущало.

– Мне сказали, что моя младшая сестра Агата, у которой возникли кое-какие проблемы, пыталась несколько раз связаться со мной, однако я не видел ни одного письма от нее в течение нескольких недель, – начал Брент. – А баронесса, – кивнул он в сторону Олимпии, – почти две недели писала мне по тому же поводу. И опять ничего. Почему?

– Милорд, у вас было недомогание. – Уилкинз неожиданно сгорбился, словно хотел уменьшиться в размерах под взглядом потемневших от гнева глаз Брента.

– Не надо перекладывать вину на меня. Я, конечно, могу напиваться, но не до такой же степени, чтобы забыть про отчаянные письма от моей сестры. И я, несмотря ни на что, веду дела, чтобы все мы были сыты и одеты. Так что, полагаю, я всегда в состоянии прочитать письма от сестры или от баронессы. Почему я не видел их? Почему мне о них не доложили, Уилкинз?

Дворецкий с дрожью в голосе проговорил:

– Ее светлость предупредила меня, что ваша сестра по-детски неразумно относится к переговорам о браке. И она сказала, что вас ни в коем случае нельзя беспокоить сообщениями об этом.

– Как меня может не беспокоить сообщение о том, что мать собирается насильно выдать мою сестру – девочку, которой едва исполнилось шестнадцать! – за пожилого человека, известного своей развратностью и хамством, за человека, которого давно перестали пускать в приличные дома? Ведь он не лучше какого-нибудь дикаря из лондонских доков!

– Ее светлость предупредила, что вам не нравится человек, которого она выбрала для леди Агаты.

– Естественно… Значит, вы не только лишили меня права читать мою собственную корреспонденцию, но и обсуждали это дело с моей матерью? Так вы подчиняетесь ей, а не мне? Тогда вам нужно перейти на службу к ней.

– Но, милорд…

– Нет, Уилкинз! Ни слова больше. Мои люди должны быть преданы мне, а вы отдали свою преданность моей матери. А теперь, перед тем как вы отправитесь к той, на кого реально работали, я хочу услышать от вас имена других людей, живущих в этом доме, но состоящих на службе у моей матери. – Дворецкий не проронил ни слова, и Брент пожал плечами. – Что ж, думаю, я и без вашей помощи узнаю, кто в моем штате работает на мать. – Он взглянул на чистильщика сапог, своего брата. – Не будешь ли так любезен, Томас, проводить Уилкинза в его комнату? И необходимо проследить, чтобы он забрал только принадлежащие ему вещи, когда будет покидать наш дом.

Уилкинз вскочил и оглянулся на Пола.

– Вы отправляете его следить за мной? Но ведь я дворецкий, а он – всего лишь чистильщик сапог… и незаконнорожденный в придачу.

Скрестив руки на груди, граф пристально посмотрел на Уилкинза.

– Может, стоит напомнить, что вы больше не дворецкий в моем особняке? Вы не обратили внимания на то, что я только что уволил вас? Мне, кстати, очень любопытно: давно ли вы узнали правду о юном Томасе?

– С самого начала, милорд. Ее светлость весьма ясно дала понять всем нам, что никто не должен говорить об этом. В особенности – с вами. Этот стыд она предпочитала хранить в тайне.

Брент нахмурился и проворчал:

– Может, есть и другие тайны?

– Я расскажу вам об этом, милорд, – вмешался Томас. – Не стоит обсуждать такие дела с этим недоумком.

– Следи за своими словами, парень! – взвился Уилкинз.

– Вон отсюда! – закричал Брент. – Возьмите свои вещи и убирайтесь! Немедленно!

Покосившись на Томаса, Уилкинз с явной неохотой подчинился. А следом за ним двинулся Пол – на всякий случай, чтобы дворецкий не выкинул какой-нибудь номер. Граф же подошел к окну и оглядел дурно ухоженные цветники.

– Мне кажется, я напрасно плачу жалованье садовнику, – пробормотал он. – Когда я узнаю, чем он на самом деле занимается вместо того, чтобы ухаживать за цветами, отошлю вслед за Уилкинзом к моей мамаше.

Олимпия понимала: слова о запущенном цветнике вовсе не являлись ловкой сменой темы, как можно было бы подумать. Он даже не очень досадовал на мать, командовавшую его слугами. Просто Брент был… потрясен. Олимпия «считывала» следы острых переживаний, которые мучили его, – они словно облако висели над тем местом, где он стоял. До него постепенно доходила правда, на которую он, как умный человек, не мог закрыть глаза. И ему было ясно: если ничего не делать, то мать никогда не выпустит его из своих когтей и будет постоянно следить за ним.

Не зная, как поступить, Олимпия подошла к нему поближе. Ее раздирали противоречивые чувства – хотелось успокоить его и одновременно потребовать, чтобы он поторопился и сделал хоть что-нибудь, чтобы помочь сестре. Но как же заставить его действовать?

Олимпия молча рассматривала запущенные цветники, отмечая следы изначально элегантного оформления. В конце концов она пришла к выводу, что состояние усадьбы совершенно не волновало леди Маллам. Это ведь не помогало набивать сундуки, не так ли? Олимпия даже предположила, что очевидное запустение в поместье сына, вероятно, могло доставлять ей какое-то извращенное удовольствие.

Молчание затягивалось, и Олимпия наконец проговорила:

– Я думаю, моя семья сумеет помочь вам подыскать верных и трудолюбивых слуг вместо тех, которых удалось подкупить вашей матери.

– А почему ваша семья так заботится обо мне? – Брент привалился к раме огромного окна и внимательно посмотрел на баронессу.

– Вы с Эштоном близкие друзья, а он теперь из нашего клана Уорлоков.

Как ни странно, но слова гостьи тронули графа. С ним уже давно так не говорили. И он был сам в этом виноват. Из-за своего образа жизни он потерял связь со всеми друзьями. Эштон женился, а другие не пожелали с ним знаться, когда он начал погружаться в пьянство. Корделл, Уитни и Виктор постоянно разъезжали между своими поместьями, закатывая грандиозные приемы. Ни на один из них Брента не пригласили.

Граф внезапно нахмурился, хотя не вполне понимал, что именно вызвало у него досаду. Но было что-то неправильное в том, что помощь и поддержку он мог получить только от едва знакомой ему молодой женщины. И в том, что рядом с ним больше никого не оказалось, виноват был не он один – пусть даже он отвратительно вел себя в последние два-три года.

– Очень благодарен вам, миледи, но это мои заботы, и я сам справлюсь с ними.

– Мне кажется, у вас все прекрасно получится, милорд, но дело не только в новом штате слуг.

– Тот факт, что Агата отчаянно нуждается в моей помощи, не ускользнул от моего внимания.

Олимпия решила, что надо отступить и какое-то время помолчать. Человек был в гневе, и она понимала: стоит ей что-нибудь сказать или сделать – и Брент выплеснет свой гнев на нее. Ведь именно она, Олимпия, принесла дурные вести.

Тут вдруг Брент тихо выругался и принялся мерить шагами комнату. Проклятие! За несколько последних лет от его жизни остались одни руины, а он так долго не хотел это признавать. А ведь все могло сложиться по-другому… И тогда он не мучился бы над тем, как помочь Агате. Она жила бы в его доме и была бы в полной безопасности.

– Надо что-то делать с этой женщиной, – произнес он в задумчивости.

– Что, например? Ведь она ваша мать, графиня. Вы даже не можете пригрозить, что оставите ее без гроша. Полагаю, у нее есть собственный капитал, не так ли?

– Есть кое-что, но не очень много. Это ее вдовья часть наследства. Когда она вышла за моего отца, ей удалось получить доступ ко всему его имуществу и проявить свое умение управлять финансами. Отец тогда радовался, что женился именно на ней. Мать вела хозяйственные дела в поместьях, добиваясь впечатляющей прибыли, несмотря на распутный образ жизни отца. А затем, вскоре после его смерти, доходы уменьшились, поэтому мне пришлось поучаствовать в кое-каких инвестициях вместе с моими друзьями.

– То есть когда не стало контроля со стороны вашего отца или, возможно, когда все земли по наследству перешли к вам, она уже не была столь аккуратна с деньгами, верно?

– Вы полагаете, что мать обманывала меня?

– Конечно.

Брент вздохнул:

– Вполне возможно. Я стал единственным, кто отвечал за поместья, а она имела лишь то, что я посылал на содержание дома. Впрочем, у меня постоянно возникали проблемы с получением отчетов по всем поместьям, кроме вот этого. Здесь родовое гнездо графов Филдгейтов, поэтому они с управляющим, которого нанял еще мой отец, не могли скрыть от меня отчеты.

Олимпии пришлось прикусить язык, чтобы не спросить графа, почему он не ударил по жадным рукам, тянувшимся ко всему, чем он владел. Но Брент, очевидно, смирился с тем, что мать не только продала женщину, которую он любил, но вдобавок с самого начала обворовывала его, наживаясь на собственности, переданной ему в наследство. Увы, он вынужден был наблюдать, как его матушка, хладнокровная и бессердечная, вытворяла вещи совершенно недопустимые. Вероятно, он понимал, что должен вырвать младшую сестру из-под влияния матери, однако, как решила Олимпия, пьянство помогло ему забыть полную жестокости правду.

– Во всем этом очень много противоречивого, – тихо сказал Брент. – Очень много…

– Похоже, она довольно долго пила вашу кровь.

– Я думаю, она начала это делать еще до смерти моего отца. Такая мысль и раньше приходила мне в голову, но сейчас я уверен: мои слуги на самом деле были ее людьми, а не моими.

– Очень умно… – пробормотала Олимпия. – Наверняка она перетянула их на свою сторону еще несколько лет назад.

– Вы знаете, я сразу должен был это понять – еще тогда, когда обратил внимание на то, что некоторые записи в бухгалтерских книгах неправильные. Вероятно, деньги от доходов выводились на сторону в течение долгих лет. Однако, несмотря на то что мать сделала с Фейт, я не мог принять для себя как факт, что она обворовывала меня и остальных своих детей, которым отец раздал собственность в качестве наследства.

То, что она сделала с Фейт, еще как-то можно было объяснить. Но нельзя ни объяснить, ни простить того, что она обворовывала собственных детей.

– И тут мы снова возвращаемся к главному вопросу. Почему ваша мать продает Агату барону?

– Из-за денег, конечно. Из-за больших денег, я думаю. Зачем утруждать себя воровством по зернышку, когда можно сразу получить кучу денег, продав собственного ребенка? У меня возникла жуткая мысль, что она проделала то же самое с моими старшими сестрами, несомненно – при полном одобрении отца. Он тоже любил деньги, которых ему всегда не хватало… Хотя в остальном отец мало считался с желаниями матери.

– Ваши сестры несчастны в браке?

– И уже давно. Когда я был моложе, предпринял попытку кулаками вбить в их мужей представление о том, что надо быть верными и заботливыми, но из этого ничего не получилось. Мужья оправились и принялись за старое. А Мэри и Элис попросили меня больше не вмешиваться. С того времени обеим стало еще хуже.

– Вот ради меня вам не пришлось бы вмешиваться. Я бы таких мужей сама прибила и закопала, не успели бы возмутиться! – Олимпия улыбнулась в ответ на его смех. – В моей шутке только доля шутки. Вы ведь понимаете?

– О, я действительно понимаю вас.

– Существует же какой-то способ вытащить Агату из этой грязи. Она очаровательный ребенок, и я без содрогания не могу представить, как мерзкий Минден лапает ее.

– Вы очень добры, что так переживаете из-за моей сестры, но теперь мне известно о ее проблемах и я сам во всем разберусь. – Бренту показалось, что его заявление прозвучало довольно самонадеянно, поэтому он добавил: – Моя обязанность – заняться этим делом.

– Я пообещала ей помочь, поэтому тоже обязана поучаствовать в решении проблемы.

– Я уверен: Агата знает, что вы сделали все от вас зависящее. Мысль о том, что моя сестра всерьез рассчитывает на ваше участие в нашем семейном деле, просто абсурдна. – Едва сказав эти слова, Брент понял, что совершил грубейшую ошибку.

Глава 4

– Абсурд?.. Это вы про меня так говорите?

Готовый отступить под напором женщины в гневе, Брент почувствовал гордость за себя, когда все-таки устоял и не сдвинулся с места. По его мнению, мало кто из мужчин смог бы выдержать взгляд леди Олимпии. Да, конечно, она взяла на себя труд сообщить ему о той опасности, которая угрожала Агате, но все же он не мог позволить ей еще глубже погрузиться в это дело. Ведь его мать – женщина опасная.

– Вы не так поняли, – сказал граф. – Я имел в виду, что ваше желание вместе со мной вызволять Агату выглядит абсурдно.

Леди Олимпия поджала губы и сдвинула брови. Брент же сообразил, что его объяснение никуда не годилось. И все только усложнилось, когда она спросила:

– Разве не я доставила вам вести от вашей сестры?

– Конечно, вы, миледи. Однако теперь настала моя очередь помочь Агате. Это мой долг! Ведь я глава семьи.

– Но ваша мать обладает властью и даже имеет право опекать Агату. Вы хоть знаете, с кем она договорилась о том, чтобы оставить за собой такое право? Будут ли они обсуждать с вами эту тему? Я больше чем уверена: добиваясь их согласия распоряжаться жизнью и будущим Агаты, ваша мать сначала убедилась в том, что эти люди поверят всем чудовищным небылицам, которые она рассказала им о вас.

Брент скрестил руки на груди. Что ему по-настоящему хотелось сделать в данную минуту, так это ударить, ударить по чему-нибудь – и чтобы разбить костяшки пальцев до крови. Все, что говорила Олимпия, было правдой. Да, он, конечно, граф, но мать подкапывалась под его власть годами, с той самой минуты, как скончался отец. Впрочем, эта женщина когда-то с таким же успехом подкапывалась и под власть отца. Летиция Маллам всю жизнь возмущалась, что мужчины, которые ни на что не годятся – начиная с ее собственного отца! – властвуют в мире. Ей потребовались годы и годы на то, чтобы сосредоточить чудовищную власть в своих руках. И отобрать у нее хотя бы часть этой власти будет ой как нелегко.

Брент ничего не имел против сильных женщин. Граф понимал, что одна из таких особ стояла сейчас прямо перед ним, и находил ее не только сильной, но и весьма привлекательной. Сила же Олимпии заключалась в уме, уверенности в себе и в добром сердце – последнее она изо всех сил старалась скрыть, – а вот сила его матери заключалась в коварстве, потому что, владея чужими секретами, она использовала их, чтобы добиться желаемого. Вдобавок мать была хладнокровна и безжалостна и этим приводила окружающих в трепет. Увы, даже зная все это, он, Брент, не увидел опасности, которая грозила Фейт со стороны матери, и поэтому до сих пор мучился сознанием собственной вины – еще и из-за того, что пьянство и плотские утехи целиком захватили его в то время.

Отбросив мысли о матери, которые всегда вызывали у него чувство беспокойства и неловкости, Брент сосредоточил свое внимание на Олимпии. Она была ошеломляюще красива – прежде всего потому, что сама не осознавала этого. Ее блестящие черные волосы прекрасно контрастировали с белой чистой кожей и легким румянцем, а изящной лепке лица в форме сердечка позавидовал бы любой скульптор. Голубые же, обрамленные густыми ресницами и широко распахнутые глаза ярко сияли, и он даже предположил, что это сияние можно было различить издалека. Тонкие брови Олимпии вздымались высокими дугами, на подбородке намечалась маленькая ямочка, шея была изящной и длинной, а все тело казалось необычайно сильным и одновременно в высшей степени женственным – эти изящные линии невольно заставляли думать о долгих и полных наслаждения ночах. А руки у нее были очень красивые, с тонкими длинными пальцами, и еще – эти ее грациозные жесты…

И Брент ничуть не удивился, когда, глядя на нее, вдруг испытал приступ вожделения, что сейчас было абсолютно неуместно. Но вовсе не потому, что это принесло бы нежелательные осложнения, – просто леди Олимпия прекрасно знала, какую жизнь он вел в последнее время.

– Видите ли, миледи, – начал Брент, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы подыскать правильные слова.

– О, ради бога! Давайте отбросим ненужные формальности. Мы ведь не на светском рауте. Я Олимпия. Зовите меня Олимпией.

– Не уверен, что это… правильно. Ведь мы с вами едва знакомы…

– Мы с вами знакомы дольше, чем многие другие. Но это только между нами, милорд. Мне прекрасно известно, насколько по-обывательски глупым может быть светское общество. Поэтому ни вам, ни мне не нужны лишние заботы, если вдруг пойдут слухи.

– Что ж, очень откровенно. – Граф кивнул и протянул ей руку для пожатия. – Тогда… пожалуйста, зовите меня Брентом.

Она пожала его руку и моментально пожалела об этом – тепло от соприкосновения перетекло вверх, к самому плечу. Такого ощущения Олимпия еще ни разу не испытывала. Если бы она была без перчаток – не было бы вопросов, тогда все было бы понятно. Но ведь рука сейчас была обтянута перчаткой…

«Возможно, – задумалась Олимпия, – лучше вообще от этого отказаться и не участвовать в делах юной Агаты». Но баронесса тут же отбросила эту мысль. Она ведь пообещала Агате помочь, и это обещание шло от чистого сердца, никто не тянул ее за язык. Так что поздно менять решение, хотя с графом Филдгейтом следовало держать дистанцию.

Олимпия осторожно высвободила руку из его ладони, чтобы избавиться от потока тепла, шедшего от него. Однако она не стала резко отдергивать руку – так, словно боялась заразиться моровой язвой. Но все равно это получилось неуклюже и страшно не понравилось ей самой. К ее облегчению, в комнату вошел Томас и прервал напряженное молчание.

– Мне кажется, у вас возникла еще одна проблема, милорд, – сказал он.

– Какая на этот раз? – спросил граф, незаметно отодвигаясь от Олимпии, но цепкий взгляд мальчика проследил за его движением.

– Никто не остался, чтобы служить вам. Кроме меня, Мэри и конюхов почти в полном составе.

– Меня бросили все слуги?

Томас кивнул:

– Сбежали как крысы с тонущего корабля. Мэри уже приготовила перекусить вам и ее светлости. Ей помогла служанка ее светлости. Вам подадут холодную закуску. Мэри только учится кухонным премудростям, а служанка ее светлости сказала, что нет времени готовить что-то более солидное. Я думаю, миссис Ходжес вернется через несколько дней. Клянусь, она служила только вам, никому больше. Графиня ей всегда очень не нравилась. Половина конюхов – незаконнорожденные дети старого графа, и почти все они тоже ее терпеть не могут.

Брент запустил пальцы в волосы и пробормотал:

– Значит, я лишился всех слуг в доме?

– Да, за исключением меня и Мэри.

– А кто такая Мэри?

– Моя тетка. Она не намного старше меня, но всегда заботилась обо мне. Мама умерла при моем рождении. Графиня приняла Мэри на работу в особняке, когда мне исполнилось то ли пять, то ли шесть лет. – Томас пожал плечами. – Мне кажется, графине хотелось, чтобы и Мэри присматривала за вами.

– А почему она не стала этого делать? У меня такое впечатление, что в моем доме все этим с готовностью занимались.

– Я же сказал, что Мэри – моя тетка. Поэтому она на моей стороне. А мы с вами братья в некотором роде, поэтому она и на вашей стороне.

– Уверена, что Мэри терпеть не может графиню, – сказала Олимпия.

Томас ухмыльнулся:

– Она ее ненавидит. – Он взглянул на графа. – Прошу прощения за откровенность, милорд.

– Прощение гарантировано.

Олимпия внимательно посмотрела на Брента, подошедшего к окну с видом на парк. Она не знала, что сказать ему в утешение. Ее родня долго страдала от последствий развала семьи, и все равно их переживания не шли ни в какое сравнение с тем, что сейчас мучило Брента. (Те, кто повернулся спиной к ней и другим членам ее клана, не были их кровными родственниками; лишенные дара, они по-настоящему не понимали даже своих детей, получивших этот дар от рождения.) И Олимпия не представляла, чем помочь графу, мать которого постоянно интриговала против него и, конечно же, не любила. Причина такого отношения заключалась, вероятно, в том, что ее глубоко уязвляло наличие титула у Брента. А может, раздражало и то, что он был сыном своего отца.

– Пожалуй, пойду-ка я посмотрю, не нужна ли Мэри помощь? – после долгой паузы объявила Олимпия.

Томас и Брент посмотрели на нее с удивлением, и мальчик сказал:

– Но ведь вы баронесса и вам не место на кухне.

– Именно на кухне баронессе самое место, если у нее разыгрался аппетит, – заявила Олимпия. – Обходить кухню стороной – это не для тех, кто всерьез относится к своему титулу. Кое-кто учится самостоятельно делать вещи, для которых другие нанимают слуг. Я оставляю вас вдвоем, чтобы вы прикинули, как выбираться из этой ситуации. Может, вы обнаружите еще какие-нибудь махинации леди Маллам.

Баронесса стремительно вышла из комнаты, а потом Брент услышал, как она позвала Пола, чтобы помог ей и Энид. Здоровенного слугу Пола Брент уже видел, а вот кто такая Энид? И вообще, сколько слуг Олимпия привезла с собой?

Не очень вежливый толчок локтем в бок снова привлек внимание графа к Томасу. И это была еще одна проблема, которую срочно требовалось решать. Теперь, когда появилось время, чтобы как следует рассмотреть мальчика, Брент отчетливо увидел черты фамильного сходства. Было совершенно очевидно, что Томас его сводный брат.

– Я должен поздороваться еще с какими-нибудь родственниками? – спросил наконец граф.

– Да, милорд, вы обязательно должны это сделать, – ответил Томас. – Их отправили работать на конюшню.

– Сколько их там?

– Сейчас четверо. Еще две недели назад было шестеро.

– А что случилось две недели назад?

– Тед и Питер ушли и не вернулись. Но мы, оставшиеся, уверены, что они не ушли, а их увели насильно. – Томас пошел к двери, жестом пригласив Брента следовать за ним. – Время от времени такое случалось – люди из поместий Малламов пропадали. Но мы подумать не могли, что это коснется кого-нибудь из нас. Ведь в нас течет кровь Малламов.

Брент схватил брата за руку и заставил остановиться. Его до глубины души поразил страх, промелькнувший на лице мальчика. Что ж, Томас очень скоро поймет, что он, Брент, не из тех, кто может жестоко с ним обойтись.

– Что это значит? Как так люди пропадают? – спросил граф.

Мальчик со вздохом пожал плечами:

– А так и пропадают. Как Тед и Питер. Сегодня люди тут работают, даже не заикаются о том, что собираются куда-то уйти, а назавтра исчезают. В деревне тоже так пропали несколько человек. Моя другая тетка, например. Правда, некоторые думают, что это ваших рук дело, милорд. Думают, что это вы забираете девушек и парней.

Выходит, его мать снова начала торговать людьми! Хотя она, наверное, никогда и не переставала заниматься этим. Молодые мужчины и женщины, а также девочки и мальчики на лондонском рынке человеческой плоти шли по хорошей цене. И мать в его поместьях выбирала себе жертвы… Пока он, Брент, с помощью выпивки и женщин старался забыть о своем гневе и о раскаянии, его люди страдали. А ему до этого не было никакого дела! От чувства вины, навалившегося на него, он совершенно обессилел и чуть не рухнул на колени.

– Вы не заболели, милорд? – забеспокоился Томас. – Если хотите, можно не ходить на конюшню, чтобы увидеться с парнями. Может, у ее светлости есть с собой какое-нибудь лекарство. Вы примете – и поправитесь.

– Нет. Мы идем на конюшню.

– Вы уверены?

– Уверен. Это нужно было сделать давным-давно.

Немного позже, когда они вошли в конюшню, Брент подумал, что переоценил свои силы. В конюшне граф увидел парней, и все они явно состояли в родстве с Малламами. Не так уж трудно было увидеть – и они подтвердили это! – что его отец приходился отцом им всем. Цвет глаз и волос, форма носа, а также рост и телосложение, – все говорило об их общей родословной. Странно, что он никогда не замечал этого, хотя столько раз заходил на конюшню… А ведь где-то находились еще двое…

Брент не помнил, как снова оказался в гостиной. Он немного пришел в себя, когда Томас, встревожившись, усадил его в кресло и предложил подать ему выпивку. Что было бы весьма кстати. Однако Брент понимал, что спиртное станет первым шагом на пути к полному беспамятству. Увы, желание выпить, чтобы забыть обо всем, что от него так долго скрывали – о том, что он не узнавал работавших на него своих сводных братьев, – было слишком настойчивым.

Но почему же его отец так бессердечно к ним относился? Сводные братья ни единым словом не упоминались в отцовском завещании, и он даже не представлял, как устроить их жизнь (это нужно было сделать еще несколько лет назад). Конечно, во многом была виновата и его мать, Летиция Маллам. Мать изначально была жестокой и эгоистичной, и вовсе не образ жизни его отца превратил ее в чудовище.

– Звонят к обеду, милорд, – заметил Томас.

– Что ж, пойдем отведаем то, что нам приготовила леди Уорлок, а все заботы оставим на потом.

– Может, я лучше пообедаю со всеми остальными? – сказал Томас, следуя за Брентом по пятам.

– Ты этого хочешь? Хочешь остаться слугой?

– Нет, милорд. Но все же моя жизнь намного лучше той, что у других ублюдков. Я-то по крайней мере сыт, и у меня есть крыша над головой большую часть времени. Леди Маллам нас ненавидит, но я за это на нее не в претензии. К тому же при желании можно даже заработать несколько монет на стороне.

– И это все, чего тебе хочется? И другим тоже?

– Да, более или менее. Мэри договорилась с викарием, чтобы он дал нам несколько уроков, поэтому мы все можем читать, писать и даже считать. – Мальчик усмехнулся. – Мэри молода и не вышла ростом, но у нее есть характер – это уж точно.

– Не сомневаюсь. – Брент задержался перед дверью в столовую. – Но у вас должно быть что-то еще. Ведь вы сыновья графа. Вы не можете быть просто слугами. Конечно, вам никогда не стать наследниками, но вы можете подняться повыше… Зачем вам всю жизнь чистить стойла?

– Не уверен, что нам уготовано что-то другое.

– Почему же? Ведь можно стать учителем, секретарем, пойти в коммерцию, выучиться на солиситора…

– На солиситора? Однажды я видел солиситора. Должно быть, выгодное занятие.

– Обсудим это, как только захочешь. А сейчас, – граф распахнул дверь, – надо поесть. С нашей стороны будет неприлично, если мы заставить даму есть в одиночестве, в особенности если она помогала готовить.

Олимпия взмахом руки отпустила Мэри и Энид, когда Брент и Томас вошли в столовую, и подождала, пока они первые подойдут к столу. Видно было, что шок у Брента начал проходить, – судя по всему, он уже почти смирился с суровой правдой, внезапно открывшейся ему. Манера графа обращаться с Томасом как с братом давала надежду на то, что он так же отнесется и к другим – тем, кого его родители попытались оттолкнуть от себя и забыть.

– Сразу после обеда нам нужно отправляться в Лондон, чтобы добраться до наступления темноты, – неожиданно сказала Олимпия.