Если он поддастся Хауэлл Ханна
С усилием отбросив эти мысли, он стал подниматься вслед за Олимпией. Окна на первом этаже изнутри закрывали плотно задернутые шторы, а снаружи – ставни. Заглянуть внутрь можно было лишь через окна верхних этажей. Всего же в доме насчитывалось шесть этажей. Его все еще беспокоило, что Олимпия увидит то, что творилось в Доббин-Хаусе.
Откровенно говоря, ему и самому не хотелось заглядывать в окна этого заведения. Он догадывался, что происходило с детьми, приговоренными находиться в этом аду. Если мальчики, которых он разыскивал, находились там, они выйдут на свободу, но их души будут покалечены. Пройдет еще очень много времени, прежде чем душевные раны перестанут кровоточить, а шрамы исчезнут. Ему казалось, что не существовало достаточно тяжкого наказания извергам, которые так обращались с детьми, но еще больше его печалил тот факт, что лишь очень немногие люди переживали за этих детей. Большинство же было безразлично к их судьбе. Кое-кто из высокородных родителей поддерживал своих незаконнорожденных отпрысков, но таких было слишком мало.
Тут нежная ручка Олимпии нашла его запястье и потянула на себя. Брент понял, что они добрались до лестничной площадки. Под ногами оказался деревянный настил, который опоясывал все здание и в некоторых местах прерывался такими вот площадками. Настил был достаточно широким для передвижения и вполне крепким, чтобы выдержать их. Очевидно, эти сооружения устроили владельцы заведения, чтобы клиенты могли сбегать из дома, как только поступит сигнал тревоги.
– Это сделано для тех свиней, что посещают это место. Ведь им, возможно, придется спасаться бегством, чтобы не оказаться в полиции, – заметил Брент шепотом. – И теперь понятно, почему тут так много окон. Хотя другие домовладельцы заделывают лишние окна, чтобы не платить налог.
– Я удивляюсь, почему их не волнует, что те, кем здесь торгуют, этими же путями могут выбраться на свободу. – Олимпия тоже говорила шепотом.
– Думаю, что тех, кем здесь торгуют, надежно охраняют.
– Да, это точно.
Тон Олимпии насторожил Брента, и он увидел, что она смотрела в окно, вернее – заглядывала сбоку. Граф встал с другой стороны окна. И одного взгляда хватило, чтобы у него возникло желание утащить отсюда Олимпию.
В крохотной комнате маленький мальчуган облегчался в ночной горшок. Он был голый, а от тонких лодыжек цепи тянулись к кровати. Бренту показалось, что ребенку не больше пяти. А потом, когда мальчонка заползал в постель, каждое движение давалось ему с болью и сопровождалось плачем. Брент поклялся, что вызволит его отсюда. Мальчик не был одним из тех, кого они разыскивали, но все равно – к ребенку так нельзя относиться.
Прежде чем Брент успел задержать Олимпию, она встала прямо перед окном, и мальчик, вскинув глаза, раскрыл рот, увидев ее. Брент тихо выругался и подождал – вдруг раздастся крик тревоги? Но ребенок молчал. Мгновение спустя заскрипела, открываясь, оконная рама. Опираясь на подоконник, Олимпия заглянула в комнату.
– Ты кто? – спросила она, дотянувшись до малыша, и ласково погладила его по щеке.
– Генри. А ты ангел?
– Нет, дорогой. Я здесь, чтобы отыскать детей, которых у нас украли.
– За мной никто не придет, – шепнул мальчуган, и в его голубых глазах заблестели слезы.
– Но я же здесь…
– А ты заберешь меня, даже если найдешь своих детей?
– Я заберу тебя отсюда, даже если не найду их.
– Тут нас много. Но не все дети. Есть несколько девочек постарше. Таких любят щупать мужчины.
– Мы посмотрим, что можно сделать, чтобы освободить и их. Теперь я понимаю, что ты мог видеть здесь многих.
– Меня водили мыться, перед тем как вывести к гостям, поэтому я видел других детей. Какие на вид твои?
Олимпия подробно описала ему внешность Теда, Питера и Ноа, сказала, как их зовут, – на тот случай, если малыш слышал эти имена. Ей было трудно говорить. Все, чего она сейчас хотела, – это схватить мальчишку в охапку и бежать с ним отсюда. Но Олимпия понимала, что тогда подпишет приговор тем, кого разыскивала. У нее сердце разрывалось на части при виде ребенка, посаженного на цепь, и она понимала, каких «гостей» мальчик имел в виду. Олимпия мысленно молилась о том, чтобы все те извращенцы, которые постоянно навещали этот дом, получили по заслугам. А она придет посмотреть, как их будут вешать. Придет в своем самом красивом платье.
– Я видел женщину, которая вместе со своим мужчиной привезла сюда мальчишку, которого звали Ноа. Ваших Теда и Питера привезли другие. Они кричали о той «суке», когда их затаскивали сюда. Наверное, они отбивались, потому что были все в синяках. Тощий мужчина, который получил деньги от мистера Серрила, тоже весь был в синяках.
– Как он выглядит, этот тощий? – спросил Брент и почувствовал себя так, словно кто-то ударил его ножом в сердце.
Мальчик со страхом посмотрел на него.
– Не бойся, я пришел вместе с ангелом. А те мальчики – мои братья.
– Но у тебя ее глаза, – прошептал малыш. Он потянулся к Олимпии, и та взяла его за руку.
– Иногда дьявол заводит себе семью – как в моем случае. Мой отец женился на нем.
Генри кивнул:
– Моя мать тоже плохая. Она продала меня мистеру Серрилу за десять гиней.
Олимпия почувствовала вкус желчи во рту, но подавила тошноту.
– Расскажи, Генри, какой он из себя, тот тощий мужчина? – Гнев помог побороть тошноту, когда мальчик описал дворецкого из Филдгейта. – Похоже, Уилкинз был не просто шпионом твоей матери в Филдгейте, Брент.
– Да, увы… Генри, ты сможешь описать мужчину, который появлялся здесь с моей матерью?
– А вы не хотите узнать, как выглядели те, что приходили с тощим? – спросил мальчик.
– Я узнаю о них, когда как следует поговорю с этим тощим.
Генри кивнул и описал им мужчину, который приходил вместе с леди Маллам, когда они привезли в заведение мальчика по имени Ноа и получили за него, как ему показалось, приличную сумму. Выражение лица Брента подсказало Олимпии, что он узнал этого человека, но она не стала сразу же выяснять, кто это был.
– Ты знаешь, на каком этаже держат мальчиков?
– Все мальчишки живут на этом этаже или этажом ниже. Девчонки – на верхних этажах. Мистер Серрилл тоже живет там. Вы собираетесь помогать всем?
– Таков наш план.
– Это было бы замечательно!
Олимпии показалось, что Генри не поверил им: его голубые глаза потемнели от отчаяния. Казалось, он смирился со своей участью.
Они задали еще несколько вопросов, а потом мальчуган вдруг вздрогнул в испуге. Олимпия не успела спросить, в чем дело, как он поспешно закрыл окно и задернул драную штору. Они с Брентом опять остались одни и в молчании двинулись вокруг дома по настилу. Только раз граф остановился, чтобы посмотреть в окно, и тут же отпрянул, знаком запретив своей спутнице заглядывать в комнату. Сначала Олимпия не хотела подчиняться, но потом решила, что не желает видеть то, что заставило Брента побелеть от гнева.
Вскоре они спустились на землю и спрятались в тени на углу дома, чтобы иметь возможность наблюдать за входной дверью. Прошло какое-то время, и Олимпия успокоилась настолько, что передумала идти прямиком к Добсону и требовать, чтобы тот положил конец всей этой мерзости. Она понимала, что нужно собрать как можно больше информации, чтобы уговорить Добсона прибыть сюда со своими людьми и освободить детей. Конечно, Добсон и так согласился бы приехать – но только из любопытства. Чтобы разгромить это гнездо, ему нужны люди, а тем, чтобы начать действовать, потребуются доводы более веские, чем праведный гнев.
– Эй, Брент… – прошептала она и потянула его за рукав. До нее вдруг дошло, что именно ее обеспокоило в мальчишке. – Ты, случайно, не обратил внимания на речь Генри?
Граф сначала нахмурился и с удивлением посмотрел на Олимпию. Почему именно сейчас она задалась таким вопросом? Но потом мысленно вернулся к их разговору с Генри, и ему все стало ясно.
– Он не похож на уличных мальчишек или на ребенка служанки.
– Вот именно, – кивнула Олимпия. – Возможно, надо было поинтересоваться, откуда он.
– Ты думаешь, его украли и Добсона с его людьми может ожидать награда за него?
– Нет, я не думаю, что его украли. Тем более он сам сказал, что мать продала его за десять гиней.
– Ладно, позже с этим разберемся. Посмотри, кто вышел на арену.
Увидев грузного человека, с великими трудами вылезавшего из кареты, Олимпия зажала рот рукой, чтобы не ахнуть слишком громко.
– Но это же…
– Вот-вот, он самый. Я всегда знал, что он мерзавец, но не думал, что еще и извращенец.
– А может, он пришел сюда за женщиной?
– За девочкой, а не за женщиной. Если мы сейчас приведем Добсона, то этот быстро взлетевший к небесам политик так же быстро рухнет наземь. Не удивлюсь, если узнаю, что именно благодаря ему моя мать получила такую власть.
– Она знает, кто наведывается сюда. Знает и использует их, чтобы добиваться того, чего хочет.
– И ее не так-то просто привлечь к ответственности. Мать вхожа в самые высокие круги и непременно найдет себе заступников. И, конечно же, будет изображать полное неведение и промокать сухие глаза тонким кружевом.
– И еще будет говорить: «Я-бедная-глупая-женщина-доверилась-тому-кто-злоупотребил-моим-доверием». И будет разыгрывать это представление перед толпой. Причем чем больше толпа, тем лучше. – Олимпия улыбнулась, почувствовав, что Брент смеется, – его теплое дыхание коснулось ее шеи. – О!.. Посмотри, это же Минден.
– Вот свинья! А ведь тот, кто только что зашел в это заведение, не пускает Миндена на свой порог.
– Наверняка изображая при этом благородное негодование.
– И наверняка – очень громко.
– Как ты считаешь, мы достаточно увидели?
– Достаточно. Теперь поедем к Добсону.
– Вы потрясающе выглядите, миледи, – сказал Добсон и усмехнулся, увидев, как насупился Брент. – Что привело вас в полицейское управление глубокой ночью? – Он указал гостям на стулья перед своим столом.
– Не знала, что вы работаете по ночам. – Олимпия опустилась на стул и закинула ногу на ногу, не обращая внимания ни на свирепый взгляд Брента, ни на лукавые огоньки в глазах Добсона.
– Большинство дурных вещей случается ночью, миледи. Должен признаться, что я все-таки не часто работаю по ночам. Просто нужно закончить несколько дел.
– Мы пришли по поводу Доббин-Хауса. Мы думаем, что его владельцы удерживают моих сводных братьев, – объяснил Брент, с удовлетворением заметив, как веселье в глазах Добсона потухло.
– Только успокойте меня, миледи! Вы ведь не заходили внутрь и ни к чему там не прикасались?! – воскликнул полицейский.
– Я лишь прикоснулась к руке маленького отчаявшегося ребенка. Мне очень жаль, что пришлось оставить его там.
– Если вы уверены, милорд, что в этом доме содержатся ваши братья, то мы можем успокоить миледи. Пусть она не переживает из-за того, что не забрала с собой того ребенка.
– Мальчик, с которым она говорила, опознал моих братьев, которых я описал. Он видел, как их привезли туда. Этот малыш совсем не похож на уличного бродяжку, хотя мать и продала его хозяину заведения. Вполне возможно, что его разыскивают и что за него объявлена награда. Я тоже объявляю награду за него. Так что теперь это станет весьма привлекательным делом для ваших парней.
– Для них – да. А для меня – нет. Я разгромлю это заведение и сожгу дотла, но не попрошу ни пенни. Но я не тронусь с места, если все это просто ваши предположения или домыслы. Там ведь можно застать без штанов весьма влиятельных людей, а я люблю свою работу.
– Мы не сомневаемся, – заверила полицейского Олимпия. – И вы тоже поверите, как только сами переговорите с малышом Генри.
– Тогда я должен спросить: что вы собираетесь предпринять в отношении вашей матери, милорд? – Добсон сложил перед собой руки на столе и повернулся к Бренту. – Сейчас у вас есть мальчишка, который сможет указать на нее пальцем, а немного погодя, возможно, объявятся еще несколько человек, которые сделают то же самое.
– Я заставлю ее заплатить за свои преступления, Добсон. Мне будет нелегко, но я намерен довести дело до конца. Тот мальчуган лишь один из многих. Его слово против нее не значит ничего, как, впрочем, и свидетельские показания других детей, а также управляющих из этого мерзкого заведения. А вот что касается высокородных посетителей, которых можно захватить там сегодня, то они очень постараются спасти себя. То, что моя мать шантажировала их, чтобы добиться желаемого, ничем им не поможет. Я лелею мечту, что кто-нибудь из них сможет утянуть ее за собой, но моя мать – женщина коварная. Я думаю, что она тщательно замела следы и прикрыла свои тылы.
– Даже коварные и хитрые, бывает, спотыкаются то тут, то там.
– Очень на это надеюсь. Но не хочу, чтобы стало известно о моем участии во всем этом. – Граф объяснил ситуацию с Агатой. – Ни в коем случае этого не должно случиться. Мне нужно вернуть власть, которую ей удалось у меня забрать, – но вернуть до того, как вскроются все ее проделки. И у меня это получится, если только она будет оставаться в полном неведении о том, что я предпринимаю, если не будет знать, как много мне уже стало известно.
– Не уверен, что все это продлится достаточно долго.
Брент пожал плечами:
– Пусть длится столько, сколько продлится. Если потребуется, я возьму свой лондонский особняк штурмом, чтобы забрать оттуда сестру.
Добсон поднялся и взял свой плащ. Одевшись, он подошел к двери и проревел в коридор имя какого-то Джека. Тот оказался высоким симпатичным молодым человеком и явился незамедлительно, чтобы получить приказ: следовало собрать отряд из десяти человек и подогнать одну или две кареты для арестованных. Потом Добсон захлопнул дверь и снова обратился к Бренту с Олимпией:
– Только об одном я ничего не услышал… Как вы собираетесь поступить с детьми, которых сегодня спасете? – Он скрестил руки на широкой груди.
– Для начала заберу их к себе, – заявила Олимпия.
– Но их может оказаться довольно много…
– У меня большой дом. Правда, сомневаюсь, что они останутся со мной надолго. У троих из них есть свои семьи, хотя Ноа, как мне кажется, вряд ли захочет вернуться домой, – добавила баронесса, взглянув на Брента.
– Нет, он останется со мной и Томасом – так же как Тед и Питер, – сказал Брент.
– Но для детей ведь существуют дома призрения, работные дома и так далее… – заметил Добсон. Отвращение к подобным заведениям явственно слышалось в его голосе.
– И мы все прекрасно знаем, что эти заведения собой представляют! – заявила Олимпия. – Нет, я сама займусь детьми.
Полицейский пожал плечами:
– Я полагаю, большинство из них просто разбегутся в разные стороны, когда мы там объявимся.
– О нет, вряд ли. Видите ли, они прикованы к своим кроватям.
Не переставая удивляться, как быстро Добсону удалось собрать отряд и добраться до Доббин-Хауса, Олимпия, стоявшая рядом с Полом, наблюдала, как он повел полицейских на захват здания. Добсон, говоря о домах призрения, работных домах и прочем, делал вид, что ему совершенно безразлично, что случится с детьми после того, как он вытащит их из Доббин-Хауса, однако Олимпия видела, что это всего лишь поза. В детстве он наверняка и сам настрадался, кочуя по сиротским домам.
Тут захлопали двери, и это прозвучало для Олимпии как музыка. После того как они с Брентом описали расположение дома, Добсон расставил вокруг своих людей с таким расчетом, чтобы перехватить тех посетителей, которые попытаются скрыться. Вскоре послышались гневные выкрики мужчин, считавших себя слишком важными фигурами и, следовательно, неприкосновенными, но Олимпии было наплевать на них: она уставилась на дверь дома, откуда уже должны были появиться дети.
– Это довольно унизительно – вот так прятаться в карете, – сказал Брент; его голос звучал глухо из-за опущенных на окнах шторок.
– Вас слишком хорошо знают, милорд, – отозвалась баронесса.
– Но вас тоже могут узнать.
– Сомневаюсь. Я не так много разъезжаю по городу, редко появляюсь на приемах и вдобавок – в мужском костюме. А вон и детей выводят.
При виде детей у нее болезненно сжалось сердце. Почти все они были закутаны в одеяла, шли спотыкаясь, и многие выглядели ошеломленными и испуганными. Причем мальчиков было больше, чем девочек. И некоторые из девочек были уже почти девушками. Олимпия выпрямилась, когда Добсон подвел к ней четверых мальчишек. Она сразу узнала Генри, потому что он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, полными надежды; когда же она протянула к нему руки, малыш кинулся к ней в объятия. Но трое других с опаской разглядывали ее, и Олимпия, чтобы успокоить их, сказала:
– Граф ждет вас в карете. – Все трое тотчас сообразили, о ком речь, и у Олимпии отлегло от сердца – они все-таки нашли тех самых мальчишек. – А у меня дома вас ждет Томас.
Брент так и не высунулся из кареты, а мальчики быстро залезали внутрь, чтобы не попасться на глаза какому-нибудь зеваке. Олимпия же нагнулась и взяла Генри на руки. Мальчик обнял ее за шею, уткнувшись лицом в плечо. Она проглотила комок в горле, чтобы не разрыдаться. «Надо будет дать ему время прийти в себя, прежде чем приступать с расспросами о его родителях», – подумала баронесса.
– Кареты битком набиты детьми, – объявил подошедший Добсон. Он отправил полицейских за дополнительными экипажами, которые, конечно же, потребовались. – Из них с десяток – девочки-подростки, и все они просят отпустить их домой. Вы уверены, что сумеете разместить их у себя?
– По крайней мере одну ночь им ведь нужно где-то провести. А может, и не одну. Им потребуется одежда, потребуется еда и так далее и так далее… Все будет в порядке, дорогой мистер Добсон. Вот к чему Уоррен полностью готов – так это к нашествию детей. Мы выясним, кто они такие и есть ли у них дом. – Она кивнула в сторону экипажей, заполненных мужчинами и женщинами из Доббин-Хауса. – А что будет с этими?
– Помимо того, что мы с моими парнями набьем карманы, я предвижу несколько высылок в колонии, нескольких вздернем, а также обеспечим Ньюгейт новыми заключенными, которым окажут самый горячий прием постоянные обитатели этого скорбного заведения. Окажут, как только узнают, чем эти люди зарабатывали на жизнь.
– Другие преступники посчитают, что эти люди – негодяи?
– Не все, но будет достаточно и тех, кто сделает их существование невыносимым. Большинство заключенных в Ньюгейте когда-то тоже были маленькими крошками, которых могли купить и продать в любой момент. Поэтому они презирают тех, кто занимается подобными делами. Обязательно сообщите, если узнаете от детишек что-нибудь важное. А я сообщу вам, если что-то узнаю про детей. Всего доброго, миледи.
– Хочешь поехать ко мне домой, Генри? – спросила Олимпия мальчика, вцепившегося в нее.
– Да, миледи. Мне там понравится.
С помощью Пола баронесса поднялась в карету и усадила Генри себе на колени. Олимпия чуть не расхохоталась, увидев вблизи троих сводных братьев Брента. У нее возникло впечатление, что она разглядывала самого Брента в разном возрасте. У Теда были серые глаза, которые, он вероятно, унаследовал от матери графа, так как отец его был голубоглазым. Голубые глаза были у Питера. Причем и Тед, и Питер были сплошь в синяках. А бедняжка Ноа казался запуганным и жался к Бренту.
– Вот что я хочу спросить… – неохотно начал Брент. – Кто отправил вас туда?
– Ублюдок Уилкинз! – воскликнул Тед. Вспыхнув от смущения, он посмотрел на Олимпию. – Пардон, миледи.
– Все в порядке, – ответила она, поглаживая Генри по спине.
Тед опять повернулся к Бренту.
– Уилкинз разыскал нас в деревне. Он пришел вместе с двумя разбойниками из Лондона. Нас быстро одолели, а потом мы с Питером очутились в том проклятом доме.
«Питер совсем недавно превратился в подростка», – подумала Олимпия. И он был очень красив – с огромными голубыми глазами и белокурыми вьющимися волосами, волнами спадавшими на плечи. Тед же казался грубоватым. Его черные прямые волосы оказались слишком уж длинными, и он тоже был еще далеко не мужчиной. У маленького же Ноа глаза зеленого цвета, а волосы – такого же оттенка, что и у Брента, причем выражение лица казалось прямо-таки ангельским. Олимпия надеялась, что он слишком мало времени провел в Доббин-Хаусе и поэтому не пострадал.
– Слушай, Ноа, – обратился к нему Брент, – а как ты там очутился?
– Ее светлость пришла за мной, когда я полол клумбы. С ней был Хоулт – слуга, и он схватил меня и зажал ладонью рот, чтобы я никого не смог позвать на помощь. Потом они отвезли меня в то место и получили за меня много денег. Ее светлость объяснила, что делает уборку в доме, но мне это было непонятно. Я ведь вообще не захожу в хозяйский дом. Как бы я там мог напачкать? Когда я ее спросил об этом, она засмеялась, а потом сказала, что я родился в грязи, в грязи и умру. И еще сказала, что теперь ей по крайней мере не нужно будет больше кормить меня.
– Ты останешься у меня и больше никогда не увидишь ее.
– Это хорошо. Только мне хочется повидаться с сестрой.
– Ладно, посмотрим, что тут можно сделать.
– Вы отправите нас назад в Филдгейт, милорд?
– В том случае, если вы сами захотите. Сегодня выспитесь как следует, успокоите Томаса, а завтра утром поговорим.
Граф посмотрел на Олимпию, и сейчас в его глазах было столько ярости, что ей сделалось не по себе. При этом было очевидно, что за гневом его скрывались боль и чувство вины.
Олимпия взглянула на Генри – тот с опаской наблюдал за Брентом.
– А ты, Генри, можешь рассказать, как оказался в том доме?
– Я же сказал: меня отвезла туда мама и получила деньги, – ответил мальчик.
– Я помню. Просто хотела убедиться, что все правильно поняла. Как зовут маму?
– Полли. Так папочка называл ее. «Моя нежная Полли», – говорил он всегда.
– Ты знаешь, как его зовут?
– Джералд.
– Этого недостаточно, мой милый мальчик. – Баронесса откинула вьющиеся пряди с его лица. – Какой Джералд? Джералд-пекарь? Джералд-мясник? – Она увидела, как Генри улыбнулся ее словам, и у нее появилась надежда, что ребенок не очень пострадал, попав в Доббин-Хаус.
– Маркиз Джералд. То есть… Джералд Хамфри Томас Уильямс Уандерстоун, пятый маркиз Уандерстоун-Хилл. – Малыш улыбнулся, огласив полное имя своего отца, и добавил: – Он меня заставил все это выучить.
– Твой отец – маркиз Уандерстоун-Хилл?! – изумился Брент. У него даже голос слегка охрип.
– Я называл его папочкой, – сказал Генри.
– Но твоя мать продала тебя в Доббин-Хаус?..
– Она сказала, что больше не любит меня, а по папочке сходит с ума. Сказала, что так он снова вернет ей всю свою любовь, вместо того чтобы любить меня. – Нижняя губка у малыша задрожала. – Я не забирал все себе. Только совсем немножко.
Олимпия прижала его к себе и погладила по голове.
– Конечно, не забирал. Отцам полагается любить своих маленьких детей. Ты не сделал ничего плохого.
– Только он не пришел за мной.
– Это совсем не значит, что он не пытался разыскать тебя. Мы просто наткнулись на тебя первыми. – Олимпия молилась, чтобы все ею сказанное оказалось правдой. – И последний вопрос… Леди, у которой глаза как у его светлости, – она видела тебя?
– Она составила мне компанию, именно поэтому меня и вымыли. Но мыться было очень холодно. Она была ласкова со мной и сказала, что у нее большие планы на меня и что я сделаю ее очень богатой. А еще говорила, что Серрилл – настоящий дурак, потому что продал меня ей за несколько пенни, хотя я стою тысячи. Я не понял, что это значит. Я просто хотел, чтобы папочка пришел и забрал меня.
– Мы позаботимся об этом, малыш.
Олимпия посмотрела на Брента и невольно вздохнула. У него был больной вид. Ей захотелось тут же отправиться к леди Маллам – и колотить ее до тех пор, пока та не лишится своей холодной красоты, а потом навечно приковать ее к собственной кровати, как графиня поступила с этим ребенком. Впрочем, такие мысли были бесполезны. Да и времени на них не было. За их каретой следовало несколько экипажей с детьми, нуждавшимися в ее заботе, а рядом с ней сидел мужчина, которому нужно было объяснить, что он ничуть не виноват в том, что творила его мать. У Олимпии сложилось впечатление, что первое сделать будет намного проще, чем второе.
Глава 9
Она почувствовала, что совершенно обессилела, когда наконец устроила всех детей на ночь. Оставалось только надеяться, что никто из них не попытается сбежать и что она все-таки заслужила их доверие, – тогда было бы проще им помочь.
Расправив юбки платья, в которое только что переоделась, Олимпия отправилась в библиотеку, чтобы посидеть в тишине и выпить немного вина перед сном. Войдя в комнату, она увидела Брента, сидевшего в кресле перед догоравшим камином. Наклонившись и уперевшись локтями в колени, он напряженно всматривался в стакан, наполовину наполненный бренди. Олимпия тихо прикрыла за собой дверь, взяла бокал с вином, к которому не терпелось приложиться, и опустилась в кресло напротив. Граф по-прежнему был бледен, но теперь выглядел так, словно хотел опорожнить желудок.
– Моя мать – настоящее чудовище, – тихо сказал он, не отрывая взгляда от бренди.
– Она поступает ужасно. Но вдруг она просто больна, то есть ненормальная? – предположила Олимпия. – Возможно, в ней какой-то изъян от рождения. У нее в глазах холод и пустота, мне даже трудно заглянуть в них.
– Генри сказал, что у меня такие же глаза. – Брент наконец взглянул на Олимпию и не обнаружил в выражении ее лица того, чего опасался, – не увидел ни отвращения, ни страха. – Вы переоделись? – пробормотал он, сообразив, что испытал удовольствие, когда увидел ее в наряде мужчины.
– Та одежда пропахла городом, а мне захотелось почувствовать свежесть и избавиться от вони того жуткого места. А теперь про ваши глаза. – Она прищурилась, когда Брент тихо засмеялся при такой резкой смене темы. – У вас такой же цвет глаз, как у нее, в чем нет ничего удивительного. Но вы с ней совершенно разные. Когда я смотрела в ее глаза, в них не было никаких эмоций, не было глубины – только холод и твердая решимость заставить меня поверить в ту ложь, которую она говорила про вас. У нее даже в голосе холод; при этом совершенно не важно, что она изо всех сил старается держаться корректно. – Олимпия пристально посмотрела на графа и добавила: – Такого холода у вас в душе нет.
– Вы настолько уверены?..
– Я знаю. У меня, может, нет той чувствительности, какая есть кое у кого из моих родственников – у Артемаса, например, – но я все равно почувствовала бы что-нибудь в этом роде. Артемас тоже не заметил в вашей душе холода. У него вышла небольшая стычка с вашей матерью в прошлом году, в парке, куда он вывел детей поиграть. Ей очень не понравилось присутствие большого количества громогласных детей во время ее вечернего моциона. Она гуляла в сопровождении того рослого слуги. И Артемас, стоя рядом с ней, почувствовал себя так, словно его окунули в ледяное море.
– Вы верите, что во мне этого холода нет? А вдруг он притаился где-то в закоулках моей души?
– Не думаю. По правде говоря, мне кажется, что вы чересчур многое принимаете близко к сердцу… и принимаете слишком часто.
Олимпия улыбнулась и отпила вина, а Брент, нахмурившись, посмотрел на нее вопросительно, затем пробормотал:
– Что же мне с ней делать?.. Ее надо остановить, но так, чтобы не разрушить мою семью и не навлечь позор на всех Малламов.
– Я уверена, мы что-нибудь придумаем.
– Опять это «мы»!
– Да, опять. Пока у нас есть только ее слово против слова детей и тех людей, которые управляли этим домом. Вполне вероятно, это поможет подпортить ее репутацию и лишить ее связей с некоторыми аристократами. Но этого недостаточно, чтобы окончательно ее победить и полностью лишить власти. У нее в обществе очень прочное положение.
– А у меня положение ее распутного и никчемного сына, который отдает дань всем грехам, свойственным мужчинам.
– Ну, не всем, конечно. По-моему, она еще не обвинила вас в излишней робости и застенчивости.
Брент чуть не поперхнулся бренди, которого только что отпил. Откашлявшись, он криво усмехнулся:
– Ужас, что вы говорите, Олимпия.
– Боюсь, иногда у меня мысли со словами не расходятся. – Она засмеялась. – И это одна из тех причин, по которым я редко выезжаю в свет. Некоторым людям кажется, что необузданная часть моей натуры проявляет себя чересчур откровенно.
– Могу представить… Итак, что будет со всеми этими детьми, которых вы привезли сюда?
– Многих из них родители не продавали, их просто выкрали. Эти желают, чтобы их отправили домой. Я так и сделаю, если они действительно этого хотят, но при этом снабжу деньгами – на случай если в семьях их встретят без особого радушия. Тогда пусть возвращаются ко мне. Грустно думать об этом… Ведь они ни в чем не виноваты. Но люди будут жестоко осуждать их. Те же, кого продали родители, не хотят возвращаться к ним, что вполне ожидаемо. С этими что-то нужно делать. Ваши братья будут жить при вас. Остается только малыш Генри, о котором следует позаботиться.
– Мы должны сообщить его отцу, что он у нас.
– Верно, должны. Но, возможно, нам стоит выяснить, почему мать мальчика решила продать его и почему ваша мать была так заинтересована в нем. А уж потом сообщим о нем маркизу. Кстати, вы с ним знакомы? Мне это имя знакомо, но вспомнить его я не могу. Следовательно, мы с ним не встречались. Но я много слышала о нем от тех, кто с ним общался.
– Я лично с маркизом не знаком, но припоминаю какой-то скандал, связанный с ним. Он женился на простолюдинке, чем вызвал жуткое неудовольствие всего общества. Рассказывали, что его семья тоже негодовала и чуть ли не отказалась от него. А потом жена родила ему сына.
– Да, Генри… И все его простили, потому что свершилось главное – на свет появился наследник.
– Не совсем, но близко к тому. Слухи же начались с того, что его жена, дочь мясника из соседней с поместьем маркиза деревни, не вполне в себе и очень странная. А сам маркиз почти перестал появляться в обществе. Тот известный нам теперь факт, что она продала единственного наследника мужа за какие-то десять гиней, лишь подтверждает слухи о ее «странностях». Что же касается интереса моей матери к мальчику… Так ведь у нее в руках оказался наследник! Вдобавок ей стала известна ужасная тайна о жене маркиза и его сыне. Возможно, она собиралась «найти» труп ребенка, как только за него объявят награду. Кстати, награду уже, может быть, и объявили. Так что повезло, что мы нашли его живым.
– Ваша мать – коварная женщина, но неужели вы всерьез думаете, что она могла убить ребенка?
– Если бы она вернула Генри отцу, мальчик сразу указал бы на нее и выяснилось бы, что моя мать совсем не та, за кого себя выдавала. Так что она могла бы пойти на любое преступление – я в этом не сомневаюсь. Приходится принять горькую правду.
– Мы немедленно отправим письмо маркизу, но не сообщим ничего конкретного, что позволит заявить, что мы ничего не знаем о мальчике, – на случай если его отец окажется человеком недостойным. Однако я не думаю, что до этого дойдет, потому что Генри хочет вернуться к отцу. Более того, мальчик очень переживал и удивлялся, что отец не приходил за ним. – Она похлопала Брента по руке. – Мы победим, поверьте. Это займет больше времени, чем хотелось бы, но мы победим. А теперь вы должны сосредоточить все ваши умственные способности на том, как вырвать когти у кошки.
Отставив стакан с бренди, граф взял Олимпию за руку и привлек к себе. Он тихо засмеялся, когда она немного неуверенно, но весьма грациозно скользнула к нему в объятия. Именно это и требовалось – желание облегчило боль быстрее, чем любое спиртное. Олимпия возбуждала в нем страсть, в которой сгорали все мысли, кроме мыслей о ней. Он хотел ее, хотел, чтобы она завладела его телом и душой.
– Мне кажется, мы снова ведем себя абсолютно неразумно, – сказала она и обвила его шею руками, вместо того чтобы отсесть подальше, как советовал ей внутренний голос.
– Ты собираешься стать мудрой и сбежать отсюда?
– Думаю… нет.
Он поцеловал ее, и она забыла обо всем на свете. Обо всем, кроме вкуса его губ. И Олимпия понимала, что в такой момент не сможет отстранить его от себя. Брент не скрывал, что хотел ее, и его желание передалось ей. Она с готовностью отвечала на поцелуи, одновременно помогая ему избавиться от сюртука, жилета и шейного платка.
– В спальне – или здесь, на полу? – спросил Брент внезапно охрипшим голосом.
Олимпия заглянула в его глаза, ставшие почти черными, и поняла, что наступил момент решать. Однако ей казалось, он мог бы подвести ее к этому решению более деликатным образом.
– В спальне, – ответила она и ничуть не удивилась, что голос ее прозвучал так же хрипло.
Брент встал, затем помог подняться ей и взял за руки. Олимпия колебалась лишь секунду, ну, может, две, а потом повела его в свою спальню. Сердце ее бешено колотилось. Не от страха, а от предвкушения. Ей хотелось этого. Она желала его.
Войдя в спальню, Олимпия закрыла дверь у него за спиной. Она была готова признаться, что у нее есть сын, но Брент, начавший ее целовать, не дал сказать ни слова. Олимпия прижалась к нему, а он, не прекращая ее целовать, подвел ее к кровати. Когда же горячие длинные пальцы вновь прикоснулись к ней, она поняла, что он снимает с нее платье. Ей еще в жизни не выпадало случая предстать перед мужчиной обнаженной, и неожиданное чувство стыда грозило испортить все удовольствие, которое она испытывала в этот момент. Снимая платье, Брент слегка дотронулся до ее плеча, и это легкое прикосновение, как ни странно, успокоило ее, так что Олимпия отбросила все тревоги.
Брент страстно желал ее – это чувствовалось при каждом его прикосновении, в каждом его поцелуе, и его желание передалось ей, так что она не стыдилась, когда он с завидной сноровкой раздел ее полностью. С такой же быстротой она принялась раздевать его. И почти с такой же сноровкой. Даже момент неловкости, когда их телам пришлось разделиться, чтобы Брент стянул сапоги, не смог остудить их любовного пыла.
Когда же они предстали друг перед другом полностью обнаженными, Олимпия пришла в такой восторг при виде его мускулистого тела, что даже не поняла, как оказалась в постели. Она лежала на спине, а Брент наклонился над ней. У него была широкая мускулистая грудь с небольшим треугольником волос посередине. В паху же виднелось аккуратное гнездышко из волос, и возбужденная плоть, торчавшая оттуда, не вызвала у нее совершенно никакого страха.
Приложив ладони к его груди, Олимпия наслаждалась этим прикосновением и тут вдруг почти физически ощутила, как Брент разглядывал ее живот. А потом провел пальцем вдоль едва заметных полос на коже. Когда же он поднял на нее глаза, она увидела в них смущение. Нет-нет, не было ни раздражения, ни отвращения – только легкое смущение. И страх, который уже начал ею овладевать, тотчас прошел.
– Олимпия… – Он еще раз погладил каждую полоску, без сомнения сообразив, что это означало.
– Брент, давай поговорим об этом потом. – Ее рука скользнула вниз, к его возбужденной плоти. Неожиданное открытие – она, рожавшая женщина, по-прежнему была желанной для него – чрезвычайно ее воодушевило.
– Да, согласен. Потом будет самое время, – прохрипел Брент.
Он не знал, надолго ли ему хватит выдержки, чтобы не зарыться в нее очертя голову. Ему хотелось действовать медленно, хотелось ласкать ее роскошные груди с розовыми сосками, а потом, не торопясь, целуя и лаская, познакомиться со всеми выпуклостями и впадинками этого прекрасного тела. Однако его страсть разгоралась все жарче, и он не мог понять, что нужно сделать, чтобы хоть чуть-чуть остудить ее. То, как она упомянула про свой ранний брак, натолкнуло его на мысль, что это еще не вся правда. Но даже от того немногого, что он услышал, ему стало не по себе. Олимпия относилась к тем женщинам, которых нужно любить медленно, чтобы показать, что мужчину и женщину может соединять только искреннее, полное нежности желание. С каждым прикосновением ее рук, чувствуя, как она все крепче прижимается к нему, он прикладывал все больше усилий, чтобы не потерять самообладание.
Олимпия же была удивлена и встревожена тем, что Брент так действовал на нее. Она содрогалась от желания. Кровь с таким жаром мчалась по жилам, что ей даже стало удивительно, почему она до сих пор не залилась потом. Жар его тела проникал ей под кожу, а жесткие волосы у него на ногах щекотали ее и возбуждали. Когда же он лизнул ее сосок, Олимпия ахнула – казалось, ослепительная вспышка света пронзила ее насквозь. И с неистовым желанием, овладевшим ею, невозможно было бороться. Чтобы окончательно не потерять контроль над собой, она уже была готова оттолкнуть его. Этого было бы достаточно, чтобы слегка остыть, чтобы умерить страсть. Но тут Брент провел рукой по животу, потом сунул руку между ног – и ей расхотелось сопротивляться.
Расхотелось до того момента, когда он наконец решился взять ее. Это немного отрезвило Олимпию – ровно настолько, чтобы не прижиматься к нему в слепом желании. Давно пережитый ужас напомнил о себе. Она содрогнулась всем телом, но не позволила старым страхам заглушить вспыхнувшую страсть. Она мечтала об этом, всем телом желала этого. Только ее разум пытался воспротивиться тому, что происходило. Олимпия отказалась слушать внутренний голос, чтобы не лишиться шанса узнать, чем мужчина и женщина могли поделиться друг с другом.
Обхватив Брента ногами, она тихо ахнула, когда он вошел в нее. И почувствовала себя наполненной до краев, почувствовала, что полностью с ним слилась. Брент что-то говорил ей, целуя в шею, но, охваченная чудесными ощущениями, Олимпия не понимала его слов. Когда же он снова стал целовать ее, она окончательно перестала что-либо соображать.
Только когда все ее тело напряглось, а легкая боль внизу живота превратилась в почти невыносимую, – вот тогда Олимпия вновь смогла мыслить трезво. Хотя ей вовсе этого не хотелось – ей хотелось затеряться, утонуть в жаркой, умопомрачительной страсти, соединявшей их.
– Тихо, тихо… – прошептал Брент, прижимаясь губами к ее щеке. – Почувствуй себя свободной. Отпусти себя на волю. Воспари со мной, любимая.
– Воспарить? – прошептала Олимпия. – О, я хочу взлететь!..
Мгновение спустя она это сделала. Тугой узел, свернувшийся у нее внутри, распустился, и наслаждение растеклось по жилам. И всю кожу покалывало – как будто ее осыпали огненные искры. Тихо вскрикнув, Олимпия еще крепче прижалась к Бренту. А он двигался все быстрее, а потом вдруг замер, и хриплый стон вырвался у него из груди. В следующее мгновение Олимпия почувствовала, как его теплое семя оросило ее лоно. Брент же дернулся несколько раз, а потом рухнул на нее.
Прошло несколько минут, прежде чем Олимпия сообразила, что ее любовник довольно тяжелый. Однако ей все равно не хотелось отпускать его: ей нравилось, как они лежали – лежали, соединенные самым интимным образом, – и она с сожалением вздохнула, когда Брент осторожно вышел из нее и перекатился на бок. Немного смущенная Олимпия повернулась к нему и встретилась с ним глазами. Теплота в его взгляде успокоила ее. Она поняла, что ему с ней понравилось.
– Я не хотел торопиться. – Кончиком пальца он провел по ее груди.
– Это можно делать гораздо быстрее? – Олимпия приподнялась, чтобы чувствовать его теплое дыхание.
– Да, конечно. – Он чмокнул ее в кончик носа. – Но я подумал, что так будет лучше всего. Чтобы ты не испугалась…
Читать бесплатно другие книги:
