Если он поддастся Хауэлл Ханна

Hannah Howell

IF HE’S TEMPTED

В оформлении обложки использована работа, предоставленная агентством Fort Ross Inc.

© Hannah Howell, 2012

© Перевод. И. П. Родин, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Глава 1

Лондон

Осень 1790 года

Леди Олимпия Уорлок ненавидела женский плач. И чем моложе была женщина, тем труднее это было переносить. При виде их слез в ней начинали бунтовать все ее материнские инстинкты, которые иногда хотелось укротить, – ведь леди Олимпия была еще не столь стара, чтобы испытывать материнские чувства к юной особе, внешность которой свидетельствовала о том, что через год, в крайнем случае другой, она будет готова начать охоту за мужьями. Огромные серо-голубые глаза девушки, стоявшей перед ее дверью, были полны слез, и Олимпия поняла, что поток влаги мог пролиться в любой момент.

Олимпия подавила готовое вырваться ругательство. Дорогой наряд и внешность – изящная и изысканная – говорили о благородном происхождении посетительницы. Накидка же, в которую та куталась в тщетной попытке укрыться от любопытных глаз, ушла бы на ярмарке за сумму, вполне достаточную, чтобы прокормить семейство бедняков в течение года, а может, и дольше. Где-то рядом должна была обретаться ее служанка, если не здоровенный – при оружии – слуга.

– Мне нужно увидеться с Эштоном, лордом Редманом, – сказала девушка.

– Его здесь нет, – ответила Олимпия и, осмотрев улицу, над которой уже повисли вечерние сумерки, отметила, что их короткий разговор стал привлекать внимание.

Ее семья потихоньку выкупала все дома по соседству, однако здесь продолжали жить еще несколько чужаков, а люди, не связанные с ней кровным родством, непременно начнут сплетничать – можно было не сомневаться.

– Зайдите, – сказала Олимпия и, схватив незнакомку за руку, втянула в дом. – Вы же не хотите обсуждать свои проблемы на улице… – Она провела незваную гостью в гостиную.

– О нет, конечно, нет, – прошептала девушка и поспешно села на стул, на который ей взмахом руки указала Олимпия. – Новость о нашей беседе может дойти до моей матери.

«То, что незнакомка заботится о таких вещах, не предвещает ничего хорошего», – подумала Олимпия. В этом ей увиделся намек на то, что юная особа вознамерилась найти кого-нибудь, кто встрянет в ее распри с собственной матерью.

Олимпия занялась приготовлением чая, немного пожалев, что чай и бисквиты, которыми она решила побаловать себя в одиночестве, теперь придется делить с незваной гостьей. Как будто ей уже надоело сладостное одиночество, проводимое в размышлениях, при полном отсутствии проблем.

– Не могли бы вы сказать… Так кто же вы? – спросила она и увидела, как бледные щеки девушки порозовели от смущения.

– Я леди Агата Маллам, сестра Брента Маллама, графа Филдгейта.

Хоть и с трудом, но Олимпия все же сдержалась и не выхватила чашку с чаем из рук девушки; ей ужасно хотелось вытолкать гостью на улицу. И не потому, что за последние несколько лет лорд Филдгейт создал себе отвратительную репутацию – в ее собственной семье тоже хватало отчаянных повес, – а потому, что мать этой юной леди принадлежала к дамам, от которых Олимпия пыталась держаться как можно дальше, чего бы это ни стоило. И если Филдгейт прославился своими пьяными загулами, азартными играми и амурными похождениями, то его матушку общество знало как женщину, обладавшую огромной властью и готовую безжалостно ею воспользоваться. Для Олимпии не составляло секрета, что за блестящими манерами, утонченностью и изяществом вкупе с самой благороднейшей родословной скрывалась глубоко порочная душа леди Летиции Маллам. Это не было секретом и для других членов семьи Олимпии, которые знали, что упомянутая дама продала в бордель невинную девушку только для того, чтобы удержать сына от женитьбы на ней. Столь жестокий поступок привел к смерти бедняжки и, как была уверена Олимпия, также к тому, что Брент Маллам неуклонно погружался в темное болото разврата.

В ответ на слова гостьи Олимпия кивнула и тоже представилась:

– А я леди Олимпия Уорлок, баронесса Миртл-даунс.

– Я знаю. Нас не знакомили, но мне вас показывали. Вы не знаете, когда Эштон вернется?

– Думаю, он перевезет всех назад в город к концу осени, как только моя племянница придет в себя после родов. Сейчас Лондон не самое подходящее место для маленьких детей.

Нижняя губа девушки задрожала, что с тревогой отметила Олимпия и быстро придвинула поближе к ней блюдо с кексами и бисквитами. Олимпия не считала чай панацеей от всех бед – хотя это утверждали повсеместно, – но понадеялась, что лить слезы и одновременно пить чай, закусывая кексами, – дело совершенно невозможное.

– Поздно… Меня это не спасет, – сказала Агата, и вид у нее был такой, словно все ее надежды рухнули в одну секунду и обратились в прах.

Олимпия подавила в себе желание обнять юную леди, погладить по спине и сказать, что все будет прекрасно. Но таких заверений она дать не могла, так как даже знала, в чем, собственно, заключались тревоги сестры Брента.

И еще Олимпия удивилась: почему же у нее из головы не выходил этот самый Брент? Она сомневалась, что провела в его компании больше нескольких часов за последние несколько лет. Ей следовало бы величать его милордом или даже лордом Филдгейтом, но уж никак не Брентом – ведь они не были ни друзьями, ни близкими родственниками. Странно было и то, что она сейчас ясно представила себе его облик. Более того, при одной мысли о том, что глаза у него темно-серые и потрясающей красоты внешность, ей даже стало немного жарко, и это привело ее в замешательство. Да, она любила наблюдать за красивыми джентльменами, но от подобного занятия ее еще никогда не бросало в жар.

– Поздно – для чего? – поинтересовалась Олимпия и мысленно отчитала себя за то, что не сразу отправила девушку домой.

– Для того, чтобы остановить мое замужество.

– Замужество? Но вы выглядите еще недостаточно взрослой для этого.

– Мне недавно исполнилось шестнадцать, но мать решила, что пришла пора выдать меня замуж. В настоящее время она ведет переговоры с человеком, который горит желанием жениться на мне. – Агата сделала глубокий вдох; ее прерывистое дыхание лишний раз доказывало, что ей не удавалось взять себя в руки. – Она пытается договориться с Хорасом Минденом, бароном Минден-Грейнджем.

Олимпия чуть не уронила чашку, которую как раз поднесла ко рту. Она редко выезжала в свет, считая это занятие скучным. Люди, встречавшиеся ей там, были никчемными, очень часто – откровенно жестокими, поэтому она общалась с ними только в случае крайней необходимости. Но даже ей было знакомо это имя. Барон пользовался не только славой старого развратника: распутников среди титулованных джентльменов было множество – хоть тот же граф Филдгейт, – однако Минден, по слухам, отличался запредельной греховностью, и говорили, что в этом ему не было равных. Поговаривали также, что три его предыдущих жены скончались не из-за болезней и несчастного случая, как было объявлено официально. Правда, и доказательств обратного никто не приводил. И никто не видел его детей, хотя краем уха Олимпии как-то довелось услышать, что у Миндена имелось восемь чад.

– Вы в этом уверены? – спросила она девушку.

– Я слышала их разговор, – заверила ее Агата. – Мамочка собирается получить за меня кучу денег. Барон пока не принял решения, но я слышала, как мамочка сказала, что ему страшно хочется заполучить в жены молоденькую девственницу. – Агата быстро заморгала, безуспешно пытаясь скрыть слезы. – Конечно, я знаю свое место. Я должна выйти замуж за того, кого выберет семья, но мне хотелось бы переждать хотя бы один сезон: а вдруг мне еще встретится достойный джентльмен? Я вообще-то не очень переживаю из-за того, что мужчина, которого мне выберут, может оказаться намного старше меня: это весьма распространено, – но мне невыносима сама мысль о браке с Минденом. Даже до меня дошли слухи о том, что он за человек и что творит в припадках ярости. От этих историй меня тошнит.

– Иначе и быть не может, – пробормотала Олимпия. Она потягивала чай маленькими глотками и мысленно удивлялась: «Кто же оказался настолько жестоким или черствым душой, что рассказал невинной девочке подобные вещи?» – Как, по вашему мнению, Эштон сможет помочь вам? Он ведь не входит в число ваших родственников…

– Он найдет Брента и расскажет ему о моих опасениях. Я попыталась сама найти брата, потому что он глава семьи, однако мне сказали, что сейчас с ним невозможно связаться. Ни на одно из писем, которые я ему отправила, ответа не пришло. У меня даже нет уверенности, что они дошли до него, хотя я приняла все меры предосторожности, чтобы их не перехватили. Мне очень трудно, потому что неизвестно, кому можно довериться в собственном доме. Мамочка запугала всех слуг.

– Вам больше не к кому обратиться в своей семье?

– Две старших сестры замужем. Мне не верится, что они обратят внимание на мои призывы о помощи. К тому же сестры намного старше меня и у них собственный опыт замужней жизни. Их браки устраивал отец, и я уверена, что мужей им он выбрал, исходя из того, сколько денег за них заплатят, а не из того, подойдут ли женихи Мэри и Элис и будут ли они счастливы с такими мужьями. Я помню жаркие споры на эту тему между папочкой и Брентом, пока шли переговоры. Их, кстати, завершили во время отъезда Брента. Ему даже не послали приглашение на свадебные церемонии. Я думаю, отец понимал, что брат будет против этих браков. А двое других братьев младше нас с Брентом. Их отослали в школу, и им ни до чего нет дела. – Агата нахмурилась. – Я не знаю, в чем дело, но у мамочки не было детей после Брента в течение почти семнадцати лет. А потом на свет появились я, Джаспер и Эмери.

Олимпии же все было ясно. У человека не стало денег на то, чтобы содержать любовниц и платить куртизанкам, компанией которых он наслаждался годами, поэтому пришлось возвратиться в объятия давным-давно брошенной супруги. На короткий миг Олимпии даже стало жалко леди Летицию, которой столько горечи принесло поведение мужа, но потом она решила повременить с сочувствием. Действия, предпринятые Летицией, чтобы отвратить сына от любимой женщины, казались воистину дьявольскими, и их невозможно было объяснить пренебрежительным отношением мужа. Судя по всему, зло поселилось в душе этой женщины изначально.

– Вы не знаете, как связаться с Эштоном или Брентом, миледи? – спросила Агата, вторгаясь в мысли Олимпии.

– Как я уже сказала, Эштон дожидается рождения следующего ребенка, поэтому мне не кажется, что он сможет быть вам полезным. Он никуда не уедет от жены. Да у него и возможностей таких нет, чтобы помочь вам. Он ведь вам не родственник, даже не какой-нибудь дальний кузен…

– Он мог бы застрелить Миндена, – пробормотала девушка.

– Он, конечно, может. Однако я совсем не уверена, что Пенелопа захочет, чтобы ее мужа вздернули на виселице или отправили в ссылку. – Олимпия скрыла улыбку и добавила: – Я попробую сама добраться до вашего брата.

Но Олимпия тут же пожалела о своем обещании. Она уже была сыта по горло проблемами своего братца Аретаса, а до этого разбиралась с делами своей племянницы Пенелопы, а также их кузин Хлои и Алетии. Проблемы же этой девушки не имели отношения к семье Олимпии, однако… Вне всякого сомнения, в них придется окунуться с головой. Да и какой женщине не захочется помочь невинной молоденькой девушке избежать брака, если ее насильно выдают замуж за человека с репутацией чернее ночи?

– Вы сделаете это ради меня? – спросила Агата, прижав руки к груди.

– Да. Постараюсь. Могу обещать только это. А сейчас… Допивайте свой чай, и я прослежу, чтобы вас благополучно доставили до дома.

– Только надо сделать так, чтобы никто меня не увидел, если вы не возражаете. – Девушка вспыхнула. – Мама не должна узнать, что я пытаюсь найти кого-нибудь, кто смог бы мне помочь, иначе она положит этому конец. Я думаю, она никому не позволит нарушить ее планы. Я должна действовать в полной тайне.

– Можете в этом полностью на меня положиться, миледи. Моя семья отличается тем, что прекрасно умеет хранить секреты. – Олимпия нахмурилась и добавила: – Но ведь ваш брат является главой семейства… Каким же образом леди Летиция сможет выдать вас замуж, не поставив его в известность? Ей по меньшей мере нужно будет получить от него подписи на нескольких документах, прежде чем она передаст вас в руки Миндена.

– Мать собирается подделать его подпись. Так уже было несколько раз. Я думаю, что она вдобавок попробует убедить кое-кого из влиятельных людей, что только у нее есть права на меня, потому что брат превратился в то… во что превратился.

В течение получаса Олимпия осторожно выуживала из Агаты всю информацию об уловках и приемах, с помощью которых ее мать вела свои дела. Прекрасно владевшая искусством подслушивать, девушка смогла многое поведать – даже о тех случаях, когда сама не вполне понимала, о чем шла речь. Но все рассказанное ею не имело подтверждения, и иногда казалось, что ее слова не более чем предположения. И все же Олимпия была почти уверена, что по леди Летиции Маллам давно плакала веревка. И Олимпия совершенно не удивилась, когда в конце беседы вдруг обнаружилось, что леди Летиция стакнулась с Минденом не только для того, чтобы провернуть замужество последней из своих дочерей.

Поняв, что Агате больше нечего рассказать, Олимпия позвала своего слугу Пола. Она дала девушке строгие инструкции, объяснив, как, сохраняя полную тайну, входить с ней в контакт в случае необходимости, а потом сказала слуге, как доставить девушку домой, не привлекая к себе внимания. Когда же за Агатой и Полом закрылась дверь, она расположилась на небольшом диванчике и закрыла глаза.

«Нужно ожесточить свое сердце», – пришла к выводу Олимпия после недолгих размышлений. Она не могла бросаться на помощь всем, кто об этом попросит. Тем более что решение проблем, которые постоянно возникали в ее семье, требовали от нее и времени, и сил. Когда она занималась делами Аретаса, ее жизни угрожала реальная опасность, и страх до сих пор преследовал Олимпию, пробуждая у нее давние мрачные воспоминания. Каждое событие, участницей которого она становилась в течение последних трех лет, могло закончиться для нее весьма печально. И вот – новая напасть… Она вдруг поняла, что ей не хочется заниматься чужими делами.

– Похоже, мной начинает овладевать трусость, – пробормотала Олимпия с отвращением к самой себе.

– Нет, миледи. Надеюсь, это осторожность, а не трусость.

Олимпия открыла глаза и улыбнулась своей горничной Энид Джонс. Скорее даже компаньонке, чем горничной, потому что Энид находилась при ней еще с тех времен, когда они были маленькими детьми. И она знала: Энид говорила то, что думала, – это было видно по ее карим глазам.

– Юная леди нуждается в помощи, и я только что предложила ей себя в качестве защитницы, – призналась Олимпия.

– Мне кажется, по-другому и быть не могло. Но разве это трусость?

– Я слишком стара для подобных дел.

– Если это правда, мне уже пора быть одной ногой в могиле. Я ведь на два года старше вас. – Энид улыбнулась и села рядом с Олимпией. – Итак, что нужно сделать, чтобы помочь этой девушке?

– У меня сложилось впечатление, что мать леди Агаты – прекрасный образчик человеческий низости. Она собирается сбыть девочку сэру Хорасу Миндену, барону Минден-Грейнджу. – Увидев, как побледнела Энид, Олимпия не удивилась.

– Он ведь ей в деды годится. И развратник до мозга костей.

– Вне всякого сомнения. И я боюсь, мать девочки хочет окунуться в глубины этого разврата.

– Но зачем?.. Зачем этой женщине нужна грязь, в которой копошится барон?

– Деньги! Если дорогая мамочка введет Горация в семью через замужество дочери, тогда в ее распоряжении появится новый способ набить мошну.

– Неужели женщина сможет отдать свою плоть и кровь на поругание такому человеку?

– Тебе известно имя моей визитерши, Энид?

– Откуда? Вы же сами встретили…

– Ах, да-да… Так вот, юная дева, которую твой обожаемый муж Пол провожает сейчас домой, – сестра Брента Маллама, графа Филдгейта. – Глаза Энид округлились от ужаса, а Олимпия кивнула: – Вот-вот… Мы говорим о той женщине, что продала в бордель девушку, которую любил ее сын и на которой собирался жениться, – о той женщине, которая сейчас угрожает своей дочери. Конечно, у нас с тобой нет доказательств, что эта женщина приказала убить несчастную Фейт, но только благодаря ее усилиям девочка оказалась в том аду, а потом и в могиле. А дитя с ангельским лицом, которое только что вышло отсюда, – дочь леди Летиции Маллам. Бедняжка!

– Почему же она не обратилась за помощью к брату?

– Не знаю наверняка, пыталась ли бедняжка увидеться с ним, но она утверждает, что несколько раз писала ему обо всем происходящем, последний раз – две недели назад или около того. И никакого ответа. Не было даже записки от него. Она почти уверена, что ни одно из ее писем не дошло до брата. Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые ею, кто-то перехватывал ее почту. Между прочим, не так давно распространились слухи о том, что Филдгейт пошел по той же дорожке, что и Минден, идет по ней уже несколько лет – и пока что довольно резво. Когда я видела Филдгейта последний раз, он был…

Энид толкнула хозяйку локтем в бок.

– Почему вы замолчали, миледи?

– Ох, от людей типа Миндена я теряю дар речи. Мысль о том, что молоденькую девушку отдадут Миндену, вызывает у меня тошноту и головную боль. – Олимпия пожала плечами. – Какому нормальному человеку захочется заниматься подобными делами?

– Никакому, я уверена, – согласилась Энид. – Но почему девочка решила, что вы сможете что-нибудь сделать для нее?

– Вообще-то она искала не меня, а Эштона, потому что явно понадеялась на то, что графский друг детства знает, каким образом передать ему весточку.

Олимпия побарабанила пальцами по подлокотнику диванчика. Она могла бы отправить несколько строк Эштону, но ей страшно не хотелось это делать. Его семье пока не следовало возвращаться в Лондон. Так было бы лучше и для Пенелопы, которая опять ходила беременная – слишком скоро после рождения близнецов. Что ж, Олимпии предстояло серьезно поговорить с племянницей о том, как избегать таких частых беременностей. Если потребуется, она и с Эштоном поговорит на эту тему.

– Я думаю, нам нужно держать Эштона подальше от этой грязи, – тихо проговорила Олимпия.

– Лорд Редман наверняка будет недоволен. – Энид принялась собирать чайную посуду.

– Ни к чему сообщать ему об этом. Пенелопе необходимо оставаться за городом, а если Редман надумает поехать к Филдгейту, то она будет настаивать, чтобы отправиться вместе с ним. К сожалению, все члены моей семьи сейчас находятся вне пределов столицы, и все они заняты своими делами.

Энид покачала головой:

– Сомневаюсь, миледи. Ваша семья весьма велика, и наверняка не все ваши родственники уехали из Лондона.

– Может, и так. Только мне сейчас не приходит на ум, кто из них мог бы оказаться под рукой. – Олимпия встала и расправила юбки. – Я должна отправить Филдгейту письмо. И тогда увидим, игнорирует ли он корреспонденцию только от своей семьи – или игнорирует все и всех.

– Вы собираетесь заняться этим делом лично?

– Разве не ко мне лично обратились за помощью?

– На самом деле это не так. Вы просто случайно сами открыли дверь. – Не обращая внимания на хмурый вид Олимпии, Энид добавила: – Я думаю, вам лучше бы сообщить лорду Рэдману, что на горизонте собираются тучи.

– Если удастся придумать, как поставить его в известность, но так, чтобы при этом он тут же не сел на коня и не помчался на помощь другу, – тогда я это сделаю.

– Что ж, понятно… Я слышала, граф Филдгейт перешел в стан либертианцев-развратников. Может, граф пока еще не вывалялся в грязи, как Минден, однако уже близок к этому. Перед ним закрывают двери. Недавно разнеслись слухи, что граф начал совершать обходы домов. Так вот, несмотря на то что он молод, богат и не женат, многие семьи пытаются оградить от него своих дочерей. И мне кажется, что лучше бы эти заботы переложить на плечи мужчин.

– Чушь! – отрезала Олимпия, выходя из комнаты вслед за Энид. – Но надо сделать так, чтобы граф полностью осознал: его сестре грозит опасность.

– А если ему все равно?

Олимпии даже думать об этом не хотелось. Она ведь слышала, как тяжко Брент скорбел, когда обнаружили тело его Фейт. И Маллам представлялся ей тогда нежным и любящим, хотя со временем стал другим. Тем не менее Олимпия не могла поверить, что этот человек, так страдавший когда-то, теперь повернется спиной к сестре и позволит своей матери уничтожить еще одну близкую ему женщину. Более того, Олимпия отказывалась верить в то, что Брент сам себя уничтожил, несмотря на все россказни про его пьянство и амурные похождения. Нет ничего необычного в том, что мужчина пытается утопить свое горе в вине. По какой-то странной причине почти все мужчины считали, что это им поможет. Но графу требовалось совсем другое средство. Война с матерью за счастье собственной сестры стала бы для него тем лекарством, с помощью которого он мог бы преодолеть душевный распад.

– Он не откажется! – заявила Олимпия и заторопилась в библиотеку, где оставила свои письменные принадлежности. – Граф поможет, потому что ему это нужно, чтобы вернуть себя прежнего.

Поставив поднос с чайной посудой на столик в холле, Энид поспешила вслед за Олимпией.

– Мне не нравится выражение ваших глаз, мисси.

– Мисси?.. – Олимпия села за стол и разложила перед собой перья, чернила и бумагу. – О господи, где же уважение, которое мне должно оказывать как баронессе?

– Я его окажу, как только вы оставите мысли о том, что вам надо спасать этого мужчину. Он ведь развратник! Он проводит больше времени в борделях и игорных домах, чем на свежем воздухе в деревне.

– Мне кажется, что в данный момент он как раз в деревне. – Олимпия окунула гусиное перо в чернила и вывела первое слово. – Там так легко дышится!..

Она взглянула на свою компаньонку и слегка улыбнулась. Энид стояла над ней, скрестив руки на груди и насупившись. Такое неодобрение имело некоторое отношение к их последней мимолетной встрече с графом. Филдгейт тогда, пытаясь держаться, как подобает джентльмену, поклонился Олимпии, а потом решил подсадить ее в карету возле дома Бенсонов, где она присутствовала на музыкальном вечере. К несчастью, Филдгейт оказался пьян, и пьян настолько, что, кланяясь, чуть не клюнул носом в землю; когда же стал подсаживать Олимпию, то чуть ли не закинул ее в карету, где она приземлилась прямо на колени Энид.

Отвращение Энид к злоупотребляющим горячительными напитками было вполне понятно – ведь она росла под постоянной угрозой рукоприкладства со стороны отца, который напивался слишком уж часто. Но временами Энид относилась к этому пороку чересчур уж сурово. Что же касается самой Олимпии, то она была не вполне уверена, что Филдгейта можно будет отвлечь от безумств с выпивкой и женщинами, но попытаться стоило.

– А еще я подозреваю, что он таскается с женщинами по притонам, пьет с ними… и обладает ими, – не унималась Энид. – Вы не должны с ним больше знаться.

– Но он друг моего племянника, давний и самый близкий друг Эштона. Филдгейт практически член нашей семьи. – Олимпия вскинула руку и проговорила: – Нет-нет, помолчи, не возражай. Я с ним увижусь. И я готова помочь его сестре: одна, если он предпочтет повернуться спиной к девочке, или вместе с ним, если решится что-то предпринять. Самой главной тут является Агата, не правда ли?

Энид со вздохом кивнула:

– Все так, миледи. Просто мне неприятна мысль, что вы свяжетесь с человеком, который так любит прикладываться к бутылке.

– Если для него это важнее всего, если он откажется выпустить бутылку из рук, чтобы помочь сестре, тогда я найду кого-нибудь… более пригодного для такого дела. Но сначала мы попытаемся выяснить: он не отвечает на любые письма или только на те, которые получает от сестры?

– А вдруг он вовсе не отвечает на них?

– Мы дадим ему две недели на то, чтобы ответить мне. Я закидаю его письмами. А если он не ответит… Тогда мы поедем к нему, чтобы прочесть ему мое послание вслух.

Глава 2

– Это жилище неженатого человека. Молодой даме из приличного общества десь не место, – заявил дворецкий.

Олимпия оглядела высокого худого мужчину, загородившего дверь в особняк Филдгейта. Такого тощего и грубого дворецкого она в жизни не видела. Учитывая слухи о распутстве лорда Маллама, Олимпия могла понять нежелание слуги впустить в дом женщину, которая выглядела намного респектабельнее всех прочих посетительниц Брента. Но у нее не было времени на разговоры.

После ее обещания помочь юной Агате прошло две недели. За это время Олимпия отправила Малламу несколько писем и записок, которые были им проигнорированы. Если бы он жил, например, в Йоркшире, она подождала бы ответа еще немного, прежде чем начать действовать. Но до графа было всего полдня пути, даже меньше, если проскакать это расстояние на лошади или преодолеть в легком экипаже. Олимпия твердо придерживалась своего решения насчет двух недель ожидания, после того как отправит первое письмо, и ждать дольше она не собиралась. Агата тоже не собиралась ждать, когда брат соизволит отставить в сторону бутылку или избавиться от женщины, которую обхаживал в данный момент.

– Я здесь по семейному делу, добрый человек, – заявила Олимпия.

– Вы не принадлежите к семье графа.

– Я прибыла с посланием от его сестры, которая слишком молода, чтобы самой проделать такой путь.

– Передайте мне на словах содержание послания, и я доведу его до сведения его милости.

– Я потеряла две недели, бомбардируя письмами вашего хозяина. Либо он не получил ни одного моего послания, либо вообще не склонен отвечать никому.

Что-то в прищуренных глазах дворецкого подсказало Олимпии, что прямо перед ней стоит причина того, почему до Брента не доходили письма от сестры. Она неспешно сложила зонтик. Ей вдруг стало страшно интересно, что именно заставило этого человека предать своего господина. «Деньги скорее всего», – решила она и с размаху треснула его зонтиком по голове. Тот выругался и отскочил на несколько шагов, освободив ей дорогу. Олимпия переступила через порог и нанесла ему еще один удар. Дворецкий рухнул на пол. Олимпия же нахмурилась, услышав звук, с каким голова дворецкого стукнулась о мраморный пол. И тут же обрадовалась, увидев, что он без сознания. Ну что тут поделаешь, право?

– Пол! – позвала она, зная, что слуга и Энид стоят у нее за спиной.

Пол немедленно вырос сбоку, в чем не было ничего удивительного.

– Да, миледи… – Он усмехнулся, увидев лежавшего на полу дворецкого.

– Не вздумай позволить этому человеку последовать за мной.

– Можно ему еще раз врезать, если попытается?

– Да. Если другого выхода не будет. Я думаю, его давно нужно было наказать, потому что мне кажется, что он действует против интересов своего хозяина.

Пол цыкнул и пробормотал:

– И куда только мир катится, а?

Олимпия решила не начинать философскую дискуссию с Полом, а попытаться понять, где искать Брента в первую очередь. Она не думала, что особняк Филдгейта настолько велик. Граф мог находиться в любой из комнат, а здесь их было, наверное, несколько дюжин. И чем дольше будут продолжаться поиски, тем реальнее станет вероятность того, что в дело вмешаются другие слуги. Вдруг дворецкий не единственный предатель в окружении Филдгейта?

После недолгих колебаний Олимпия, не сходя с места, просто громко выкрикнула имя графа. Способ неделикатный, но зато эффективный.

– Его светлость в библиотеке, миледи.

Олимпия посмотрела на мальчугана, который откликнулся на ее призыв. Ей думалось, он мог бы быть менее чумазым и менее худым, но в больших голубых глазах она не увидела ни намека на хитрость или вероломство. Напротив, взгляд, которым он окинул поверженного ею дворецкого, был полон веселья. Судя по всему, вина дворецкого заключалась не только в предательстве хозяйских интересов.

– Кто ты? – спросила Олимпия у мальчика.

– Томас Пеппер, миледи, – представился тот. – Я чистильщик обуви. – Он поморщился. – А еще я иногда чищу котлы, иногда подтираю грязь, иногда…

– В общем, мастер на все руки, – перебила Олимпия. – Я все хорошо поняла.

«Даже слишком хорошо», – добавила она мысленно. Граф перестал обращать внимание не только на свою родню. В его собственном доме накопилось множество проблем, требовавших срочного разрешения, – это было очевидно. После своего знакомства с ним на свадьбе ее племянницы Пенелопы и его друга Эштона Олимпия не раз, сталкиваясь с ним, замечала, что он все более и более отдавался пьянству и распутству (впрочем, их встречи были редкими и короткими, а та неловкая ситуация, когда он помогал ей сесть в карету, стала самой запоминающейся). У нее сложилось впечатление, что этот человек дошел до той точки, когда волнует лишь одно – чтобы была бутылка под рукой и девица в постели. И Олимпии оставалось только надеяться, что ей удастся вытащить его из этой пропасти.

– Проводи меня к его милости, Томас, – сказала она мальчику.

– Пожалуйста, сюда, миледи.

Шагая следом за мальчуганом, Олимпия решила, что нелишним будет получить кое-какую информацию о его светлости и узнать, как вообще обстояли здесь дела.

– Дворецкий ведь не до конца предан лорду Филдгейту? Я права?

– Да, миледи. Он получает деньги от этой старой ведьмы за то, что шпионит за его светлостью. И одновременно получает жалованье у хозяина. Вы одна из тех, кто писал письма его светлости?

– И я, и его сестра. Письма перехватывал дворецкий, так ведь?

– Да, это его рук дело. Надеюсь, там не было ничего секретного. Потому что теперь это больше не секреты.

– Я была очень осторожна в выражениях.

– Это умно!

– Хотелось бы так думать. И еще хочется быть уверенной, что младшая сестра его светлости была столь же осторожна. Потому что я подозреваю: все, о чем она писала брату, тут же становилось известным… э… старой ведьме.

– Так оно и было. Библиотека – это вот здесь. – Мальчик остановился перед высокой двустворчатой дверью. – Его светлость там один, но не вполне здоров, если вы понимаете, о чем я…

– Прекрасно поняла, что ты имеешь в виду. У меня среди родичей много мужчин. – Олимпия усмехнулась. – Не мог бы ты заварить чай покрепче? Или, может, перекусить? Для желудка было бы полезнее сытно поесть. Хотя голова – важнее.

– Да, миледи.

Мальчуган поспешно удалился, а Олимпия повернулась к дверям, ведущим в библиотеку. Это были весьма впечатляющие двери – из толстого дуба, украшенные резьбой на средневековый манер. Когда-то Малламы, вероятно, были очень богаты. Она знала о том, что Брент вместе с Эштоном успешно вкладывали деньги, поэтому ей стало интересно, во что графу обошлись все его попойки, девки и азартные игры. Неужели он не понимал, что попал в ту же ловушку, что и его предки?

Отбросив эту мысль, Олимпия распахнула двери и шагнула в комнату. Попросить разрешения войти – так поступил бы любой воспитанный человек, но в данный момент ей было не до политесов. А еще ей не хотелось получить отказ и оказаться в ситуации, когда пришлось бы через запертую дверь кричать графу, что ей надо с ним пообщаться.

Лорд Филдгейт лежал на канапе, и глаза его были закрыты. В результате разгульного образа жизни морщины на его красивом лице стали более глубокими и отчетливыми, чем раньше. Когда Олимпия подошла поближе, до нее донесся запах спиртного. Следов от пролитого вина на полу она не увидела, как не увидела поблизости недопитого бокала. Вид же у графа был довольно опрятный, и одежда оказалась в полном порядке, поэтому Олимпия предположила, что запах – это результат ночной попойки. От ее отца по утрам частенько пахло именно так. Ей тогда казалось, что все спиртное, что он выпил накануне, выступало через поры. «Брент Маллам действительно спивается», – подумала она.

Когда Олимпия приблизилась к изножью канапе, он неожиданно открыл глаза и посмотрел на нее. Она чуть не застонала, встретив взгляд этих прекрасных темно-серых глаз. Именно их она с особой остротой вспоминала всегда при упоминании его имени. Сейчас глаза были затуманены усталостью, а белки испещрены красными прожилками. Он хмуро смотрел на нее какое-то время, а потом, заторопившись, неловко поднялся.

– Что вы здесь делаете, миледи?

– Пожалуйста, садитесь, Филдгейт, не то упадете. – Олимпия подавила желание подскочить к нему, схватить за руку и поддержать – он стоял перед ней, чуть покачиваясь. – Пожалуйста, сядьте. Я не смогу удержать вас, если вы сейчас рухнете.

Брент осторожно опустился на канапе и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы унять головокружение, появившееся после того, как ему пришлось резко встать, чтобы поприветствовать даму. Было очевидно, что Филдгейт пытался скрыть смущение.

«Но я ведь не приглашал леди Олимпию Уорлок в свой дом, не так ли? – подумал граф. – Так что пусть принимает меня таким, какой я есть». Хотя ему очень хотелось бы, чтобы она не застала его страдающим от похмелья. Заглянув же в ее голубые глаза, Брент увидел в них намек на жалость и мысленно выругался. Отвращение он мог бы вынести, но жалость такой сильной и красивой женщины… Ему захотелось куда-нибудь исчезнуть. Ощущение собственной слабости было нестерпимым. И как реакция на это возникло желание выкинуть ее из дома. Но все же любопытство взяло верх. После их знакомства на свадьбе Эштона и Пенелопы он не так часто встречал леди Уорлок – лишь пару раз перебросился с ней вежливыми фразами на каких-то светских вечерах. Но почему она оказалась в его доме?..

– Почему вы здесь? – спросил граф. А потом вдруг вспомнил, что теперь Олимпия одна из родственниц его давнего доброго друга. – Что-нибудь случилось с Эштоном?

– Помимо того, что его чадолюбивая жена готовится принести ему еще одного ребенка? Нет, ничего, – ответила баронесса и повернулась на тихий стук в дверь. – Сейчас мы поговорим о причине моего визита к вам.

Открыв дверь, она впустила мальчика и сильно нервничавшую служанку с подносами в руках. На одном подносе был чай, на другом – еда. Брент попытался вспомнить, как зовут его слуг, – и не смог. Но он все же поблагодарил мальчика, протянувшего ему высокую кружку со знаменитым средством от похмелья его конюха Мэтта.

Устыдившись, что слуги так хорошо осведомлены о жалком состоянии, в котором он пребывал, Брент сосредоточился на том, чтобы осушить кружку до дна. Когда он ее прикончил, слуги уже налили чашку крепкого чая и положили на тарелку еды. Такой еды, которая могла бы успокоить его раздраженный алкоголем желудок. Пока граф приходил в себя после снадобья Мэтта, Олимпия подошла к мальчику, осторожно взяла за слегка запачканный подбородок, а другой рукой провела по щеке.

– Это новая отметина, – тихо проговорила она и пристально посмотрела ему в глаза. – Кто это сделал?

– Помощница кухарки Молли, – не колеблясь ответил мальчишка, подчинившись властному тону Олимпии. – Я хотел взять мыло, а Молли считает его своим. Но я ведь знаю: вам понравилось бы, если бы у того, кто приносит еду, были чистые руки… и все остальное.

– Подожди здесь, Томас, – распорядилась Олимпия и быстро вышла из комнаты.

Внутренний голос говорил ей, что это не ее дело, что она не в своем доме, а эти слуги не ее слуги. Все так и было, но Олимпия не замедлила своих шагов и все так же целенаправленно двигалась в сторону кухни. Никакой ребенок не заслуживал того, чтобы его били по щекам – да так, чтобы оставался след от пятерни. А ведь он всего лишь хотел вымыть руки и тем самым сделать приятное своему господину.

– Кто из вас Молли?! – громко спросила Олимпия, заходя на кухню и оглядывая трех женщин, работавших здесь.

– Это я, – ответила женщина у плиты, помешивавшая что-то в котле. – А вы-то кто такая?

Олимпии показалось, что Молли была несколько старовата для помощницы кухарки. И, судя по всему, она слишком часто пробовала блюда, которые готовила. Надменный тон служанки стал для Олимпии полным сюрпризом. Молли держалась как высокородная дама. Значит, либо все любовницы Маллама принадлежали к высшему обществу, либо Молли была настолько уверена в своем положении в доме, что могла позволить себе держаться столь вызывающе.

– Я леди Уорлок, баронесса Миртлдаунс. И я хочу поговорить о вашем обращении с мистером Томасом Пеппером. – Олимпия подошла вплотную к женщине.

– Подумаешь!.. Грязный щенок, – пробормотала Молли и вытерла руки о засаленный фартук.

– Итак, вы считаете мальчика грязным, а сами запрещаете ему пользоваться мылом и даже наказываете за то, что он хотел умыться?

– Он схватился своими грязными руками за мое мыло!

– Я полагаю, люди хватаются за мыло только потому, что у них грязные руки. – Олимпия не стала обращать внимание на издевательские смешки двух других служанок. Пытаясь не давать воли своему гневу, она добавила: – И наверняка любой кусок мыла в этом доме принадлежит не вам одной. У вас нет права бить ребенка.

– У меня есть все права! Я несу за него ответственность. А вот ты кто такая, чтобы указывать мне, как себя вести? Очередная хозяйская шлюха, держу пари. Да-да, именно поэтому ты приперлась сюда и защищаешь сосунка! А он всего-навсего ублюдок старого хозяина от дочери конюха. И нечего тебе баловать его.

– Полагаю, будет лучше, если вы замолчите. – Олимпия понимала: еще одно слово, сказанное этой женщиной, и она не выдержит и схватится с ней всерьез.

– Ты так полагаешь, да? Ха, Томас! – Молли сплюнула. – Какое пышное имя для мальчишки, рожденного во грехе! Он должен был умереть вместе со своей матерью и присоединиться к ней в аду. И мне весьма сомнительно, что ты намного лучше ее. Потому что ни одна настоящая леди не переступит порог этого дома. Почему бы тебе не лечь на спину и не раздвинуть ноги перед нашим любителем потаскух? Быстренько сделай дело, ради которого пришла, и убирайся отсюда! Ты пачкаешь дом своим присутствием! Да-да! Кстати, можешь захватить с собой незаконнорожденного Томаса, если тебя волнует, как тут с ним обходятся.

Олимпия со всего размаху влепила служанке пощечину, отбросив ее к плите. И она совсем не удивилась, когда Молли, выкрикивая ругательства и оскорбления, стремительно кинулась на нее. Эта женщина всем своим видом демонстрировала, что у Олимпии не было перед ней никаких преимуществ. «Стыд какой», – подумала баронесса, но приготовилась защищаться со знанием дела.

Когда дверь за Олимпией закрылась, Брент, нахмурившись, медленно поднялся на ноги.

– Куда это она? – спросил он.

– Я думаю, на кухню. Чтобы поговорить с Молли, помощницей кухарки, – высказал предположение мальчуган.

И тут Брент обратил внимание на ярко-красный след от ладони на щеке Томаса. Судя по всему, Молли сильно ударила мальчика за какой-то незначительный проступок. Такое поведение Брент не мог допустить в своем доме. Он направился к двери, решив поговорить с Молли. И еще он подумал, что леди Уорлок слишком много на себя берет, вмешиваясь в отношения между его слугами.

Едва граф вышел в холл, как до него снизу, из кухни, донеслись женские крики. Брент шагал вниз по лестнице, потом резко остановился. На полу, распластавшись, лежал Уилкинз. Рядом с его телом возвышался крепкий на вид мужчина.

– Что с ним случилось? – удивился Брент.

– Он попытался не пустить в дом леди Олимпию, – объяснил мужчина.

Не успел Брент спросить, что незнакомец имел в виду, как из кухни донесся новый взрыв криков. Всерьез забеспокоившись, граф помчался на крики, забыв предупредить топавших у него за спиной Томаса и служанку, чтобы не следовали за ним. Ворвавшись в кухню, Брент увидел, как одна из его служанок кидается на Олимпию. Он уже собрался броситься ей на помощь, как вдруг сообразил, что его помощь не требовалась, так как дама защищалась с завидным умением.

Был большой соблазн постоять в стороне и понаблюдать, как леди Олимпия – баронесса! – дралась с кухонной прислугой, но Брент все же решил остановить их. Единственной проблемой оказалось то, что он не знал, как это сделать, – ему еще ни разу не приходилось разнимать разъяренных женщин. Когда же Брент сделал шаг в их сторону, резкий рывок за фалду сюртука остановил его. Обернувшись, он увидел Томаса.

– Я бы подождал, милорд, – сказал мальчик.

– Но мне не хочется, чтобы леди Олимпия пострадала! – возмутился граф.

Томас фыркнул:

– Она хорошо держится. И можно не беспокоиться: старушка Молли скоро выдохнется.

Брент подумал, что это чистейший абсурд – слушать советы мальчишки, который чистил ему обувь, но тут Олимпия ловко прижала толстую Молли спиной к стене. И столько злобы и ненависти было в побагровевшем лице служанки… Как же могла эта женщина работать у него, если испытывала такую ненависть к тем, кого обслуживала?

– Вы сколько угодно можете дерзить, моя дорогая, – сказала Олимпия, – но я вообще-то баронесса. И напоминаю вам: нападение на представительницу аристократии влечет за собой серьезное наказание. – Она утвердительно покивала головой, увидев, как Молли побледнела. – Тем не менее я забуду об этой отвратительной стычке, если вы извинитесь перед юным Томасом. – И Олимпия указала на стоявшего рядом с Филдгейтом мальчика, с лица которого не сходила улыбка. – Он уже здесь. Значит, нет нужды откладывать это дело в долгий ящик.

Тут Молли увидела графа, и глаза ее чуть не вылезли из орбит, а лицо сделалось землистого цвета. Однако Брент казался скорее смущенным, чем разгневанным, поэтому Олимпия не могла понять, чего так испугалась Молли. Баронесса уже приготовилась спросить, не боялась ли Молли дворецкого, даже хотела заверить ее, что дворецкий скоро перестанет быть проблемой, – но тут служанка вдруг заявила:

– Я не буду извиняться перед незаконнорожденным щенком! Я сделала то, что должна была сделать. Потому что предупреждала, чтобы он не трогал мои вещи.

Отступив на шаг, Олимпия гневно посмотрела на женщину.

– У вас не было нужды бить его так сильно. У него на лице до сих пор красный след.

Молли расправила юбки.

– Я не нуждаюсь в ваших поучениях. Я сама знаю, как обращаться с мальчишкой. А если кто-то считает, что я плохо с ним обращаюсь, то пусть говорит с тем единственным человеком, который имеет право мне указывать.

Вспомнив рассказ Молли о происхождении Томаса, Олимпия почувствовала, что перегнула палку. Она сделала шаг к служанке, но та резво отскочила от нее на безопасное расстояние – причем отскочила с прытью, прямо-таки удивительной для женщины такой комплекции.

– И это право принадлежит брату щенка – вам, милорд! – добавила вдруг Молли.

Олимпия уставилась на нее, страстно желая содрать с ее лица издевательскую ухмылку. Брент же побледнел, а вот для юного Томаса в этом, вероятно, не было никакой новости, потому что он наблюдал за графом со смесью напускной храбрости и печали. Олимпия почему-то решила, что мальчик ждал, когда Филдгейт схватит его за ворот и выкинет из дома.

– Что вы сказали? – отрывисто спросил Брент.

– Я сказала, что вы единственный человек, который может решать, как обходиться с вашим братом. – Молли кивнула в сторону Томаса. – Вот он стоит перед вами! Тот самый, рожденный вскоре после смерти старого лорда!