Медсестра Орлов Антон

– Эфра, я тебя люблю…

– Спасибо, я уже это слышала. Что-нибудь еще?

– Подожди, дай же с мыслями собраться… Когда мы говорили о Мархене, ты сказала, что лучше любое зло, чем такая норма. Насчет зла – это неправильно. Неужели ты не видишь вокруг ничего, кроме зла?

– А ты можешь привести пример чего-то другого?

– Я недавно видел нормального человека. По-настоящему, по-хорошему нормального… В каком-то ресторане, я туда поесть на халяву зашел, теперь даже улицу не вспомню.

– Только одного? – с сарказмом уточнила Эфра.

– Ну…

Он замялся, не зная, что на это сказать, и тут услышал с лестницы знакомый дребезжащий голосок:

– Ох, вещички мои горемычные, ох, как люди вас обидели, никчемными обозвали, на пол бросили… Сейчас всех полечу, краше прежнего станете!

– Клеопатра, оставь эту рухлядь, – с терпеливой досадой произнес низкий мужской голос.

– А ты, охламон, не мешай! Ничего-то ему не жалко…

– И на кого похож твой нормальный человек? – поинтересовалась Эфра с ироническим прищуром.

– Он некрасивый. В темном переулке испугаешься.

– Мне без разницы.

Она, конечно, хотела сказать, что ее не интересует, кого там видел Стефан и какие впечатления вынес, но на самом деле – когда они с тем парнем встретятся, ей будет без разницы, как он выглядит. Не хотел ни слова о нем говорить, и зачем только сболтнул… Впрочем, эта встреча все равно состоится, от Стефана ровным счетом ничего не зависит. Он вздохнул и сник, между тем у него за спиной Бранд с кем-то вежливо поздоровался.

– И кто опять нашему Дику фингал поставил? – полюбопытствовал обладатель низкого завораживающего голоса.

– Я, – сознался Бранд. – Поспорили сегодня утром… Уже помирились.

– Присматривай за ним получше.

Эфра обогнула Стефана, он повернулся вслед за ней.

Видимо, это и есть Валеас Мерсмон, один из лидирующих кандидатов в Весенние Властители, главный конкурент Келларда. Высокий, в дорогом университетском пальто с пелериной. Черты худощавой физиономии слишком резкие и жесткие, но длинные светлые волосы обманчиво смягчают настораживающее впечатление. Подчеркнуто штатская прическа – это, как и покрой пальто, должно импонировать тем, кто не желает засилья военщины, а среди избирателей, преодолевших социально-имущественный ценз, таких немало. Взгляд холодных голубых глаз… Нет, не тяжелый и не пронизывающий, но что-то вроде, Стефан затруднялся подобрать точное определение: словно сбивающий с ног удар шквалистого ветра. От такого человека непонятно чего ждать. Зато сестренки Бранда терлись около него с кошачьей грацией, едва ли не мурлыча под своими вуалями.

«Да точно ли у них там человеческие лица? – холодея, подумал Стефан. – Словно демонессы какие-то…»

Мерсмон негромко поинтересовался, кто он такой.

– Поэт с Сансельбы, – объяснил Бранд. – Принес эпиграммы, но они никуда не годятся. Это он был в сугробе около стадиона Зимних Утех. Парень со странностями, боится моих кузин… Эфра его знает.

– Стефан – мой поклонник, – глядя из-под полуопущенных пепельных ресниц, безразличным тоном произнесла Эфра.

Повинуясь знаку принципала, Бранд со своими кузинами исчез за дверью. С лестницы доносилось приглушенное бормотание Лепатры, занятой любимым делом. Личинки с рожицами Келларда таращились с плакатов на тех, кто остался в комнате.

– Я люблю Эфру, – упрямо заявил Стефан, морально готовый к тому, что его сейчас или побьют, или высмеют.

– Эфра, этот молодой человек тебе нужен? – небрежно кивнув в его сторону, как будто речь шла о платье или безделушке, осведомился Мерсмон.

– Нет, – с ожесточением ответила девушка. – Одни делают мерзости, другие изо всех силенок доказывают, что их можно понять и в этом якобы нет ничего плохого. Мне мог бы понравиться тот, кто убил бы их без разговоров, как Санитарная служба уничтожает всякую пакость. Если позволите, я пойду раздавать пирожки.

«Разве так общаются влюбленные? – подавленно подумал Стефан, когда она удалилась, на прощание присев перед претендентом в полуофициальном реверансе. – Это же не любовь, а какая-то непонятная игра, красивая и холодная, как их танец на льду…»

Сглотнув, он заговорил с поползновением на вызов:

– Я понял так, что Эфра – ваша невеста, а сами кавалера ей сватаете?

– У красивой респектабельной женщины должен быть кавалер, весенние традиции обязывают… Вас напугали эти лицедейки с Лаконоды?

Он промолчал, только принужденно усмехнулся. Теперь, когда «хищного кордебалета» в поле зрения не было, недавние страхи показались ему дурацкими – словно он тронутый, вроде Лепатры.

– Прекрасно, так и должно быть, – кивнул претендент. – Мы готовим большое театрализованное представление, и девочки будут изображать злых демонов. Входят в образ.

«По-моему, уже вошли».

– А сценаристы вам не нужны? – спросил Стефан вслух со слабой надеждой.

– У нас уже есть сценарий.

– Эпиграммы не получились, ваш помощник прав, это не мой жанр, но я мог бы предложить что-нибудь другое…

Он не успел взять заказчика в оборот. Послышались шаги, неплотно прикрытая дверь распахнулась.

– Вылечила имущество, – сообщила Лепатра с удовлетворенным усталым вздохом. – Сходите, сами поглядите!

– Зачем ты меня искала?

– Так я же тетя Клепа твоя… – сумасшедшая жалобно захлопала бесцветными ресницами. – В гости приехала… Не рад? Хотя ты, Вал, всегда был бессердечным охламоном, даже на материных похоронах не заплакал. Стоял, будто каменный, и ни слезинки. А теперь завел дружбу с ворюгами, которые твою матушку убили… – она печально покачала головой.

– Не с теми, – процедил ее собеседник. – Я общаюсь с другой группировкой.

– Они все одинаковые. Вал, что ты здесь делаешь? Ты же лесной колдун, таким, как ты, в Лесу лучше, чем в городе. Это я – городская ведьма, мне надобно, чтобы вокруг водилось побольше всяких разных рукотворных вещей, а ты, помню, говорил, что когда-нибудь построишь себе замок посреди дремучей чащобы и будешь там жить, как тебе хочется. Наверняка у тебя давно уже есть такой замок, так чего в нем не живешь?

– Самое интересное происходит в Танхале.

– Власти захотел, – грустно подытожила Лепатра. – Да ведь? А мать тебя предупреждала: берегись власти пуще беды! Умная была у тебя мать.

Стефан, молча слушавший их диалог, понимал одно: для «Вала» явление тети Клепы – скоропостижная политическая смерть. Другие кандидаты обеими руками ухватятся за тот факт, что у конкурента наличествует умалишенная родственница. Обрушат на него лавину фельетонов и карикатур, да еще психиатрической экспертизы потребуют – вдруг он сам тоже того? В два счета вышибут из игры. Выход один: ликвидировать и родную тетку, и случайного свидетеля. На окнах жалюзи, с улицы никто не увидит… Стефан решил, пока они выясняют отношения, потихоньку ретироваться к двери – и обнаружил, что не может пошевелиться. Словно его трепещущую душу поместили внутрь деревянного истукана. Чертов претендент раньше его все просчитал… Он теперь может только слушать, смотреть и цепенеть от смертного ужаса.

– Вал, ты ведь уже понял, чего мне от тебя надобно? – помолчав, кротко спросила чокнутая.

– Понял.

– Вот и ладненько, а то не могу я сама, огня боюсь. Когда нож медленно пронзает сердце, оно тоже не сладко, но все не так больно. Я перед тем еще грибочков дурманных пожую… Забирай мою силу, владей на здоровье. Вот, глянь, я и ножик ритуальный для этого дела принесла.

Расстегнув пальто, она вытащила из-за пазухи небольшой сверток.

– У меня есть.

– Да кто ж усомнится… Ты небось уже совершал такие обряды, и вовсе не с согласия тех, чью силу выпивал до дна, по глазам твоим бессовестным вижу. Только ты уж тетку родную уважь, убей меня этим ножом. Мы с ним подружились, я обещала, как подойдет срок, угостить его своей кровушкой. Нехорошо бессловесную вещь обманывать.

– Хорошо, пусть будет этот.

– Дозволишь пирожок напоследок съесть? Они у тебя сдобные да румяные, с повидлом яблочным…

– Ешь, – разрешил Вал.

Колдунья подошла к одному из оставленных в комнате коробов, откинула крышку, запустила внутрь по локоть руку с грязными обломанными ногтями – видимо, чтобы вытащить из середки пирожок потеплее.

Превратившийся в истукана Стефан смотрел отчаянными глазами на кандидата-убийцу. От погибели его отделяет совсем крохотный промежуток времени – наверное, меньше часа. Но ведь Лепатра пророчила другое, и нет здесь никакой стеклянной двери!

Полоумная колдунья уселась на стул, откусила от пирожка, с набитым ртом заговорила:

– Странные дела ты задумал, Вал. Все бы тебе вверх тормашками перевернуть да по-своему переиначить… Охламон ты как есть, вежливые слова говорить научился, а внутри все такой же, каким был пятьсот лет назад. И вот чего не уразумею: как ты ухитрился остаться молодым? Ты же молодильного зелья не пил, я бы почувствовала. От тех, кто этой радости хлебнул, за десять метров шибает молодильной магией, как от бочки с прокисшими яблоками. Значит, нашел что-то другое, ишь какой ловкий… А эти твои девочки в черных вуалях – разве они люди?

– Неужели заметно? – он усмехнулся, слегка приподняв светлую бровь.

– Я же старая городская ведьма, если что-то городу чужое – печенками чую. Понаехали тут серые кошки лесные, и никто не чешется… Нашел, кого в столицу позвать! Ох, натворите вы дел, и много хороших вещей будет зазря испорчено и поломано, и много людских слез прольется… Ты, Вал, тоже горя хлебнешь и слезы прольешь.

– Я? – презрительная интонация человека, услышавшего заведомую ерунду.

– Ты, ты… – Лепатра сочувственно вздохнула, прожевала кусок и продолжила: – Враги тебя плакать не заставят, да горе заставит. Заплачешь, когда принесут тебе труп – битый, страшный, в кровище…

– Какой труп? – мрачно процедил Вал.

– Не знаю, – колдунья смотрела на него беспомощно и виновато. – Честно… Знала бы – сказала бы, чтобы ты, если сумеешь, избежал беды. Мои предвидения – они кусочками, словно картинку вдоль и поперек ножницами настригли. Иногда целая горстка кусочков, иногда только один. Бывает, самой интересно, что там до или после, но никак не могу разглядеть, сколько ни силюсь… Вот, еще один кусочек вижу. Девочка из магазина. Когда она к тебе придет, у тебя земля под ногами заколеблется.

– Из какого магазина? – тем же мрачным тоном уточнил ее собеседник.

– Ох, Вал, не ведаю, только это будет всем магазинам магазин! Больше одного этажа, вещей на полках полным-полно, видимо-невидимо, и все новенькие, счастливые, красиво разложены, и чего там только нет, вот бы мне по такому магазину погулять, с каждой вещицей поздороваться, все руками потрогать, и чтобы не прогоняли…

Она замолчала, пригорюнилась, потом запихнула в рот остатки пирожка.

Мерсмон повернулся к Стефану.

– Не хочешь умирать? А я, пожалуй, не хочу тебя убивать. Если меня сейчас обвинят в убийстве на почве ревности и заведут уголовное дело – репутация пропала. Положим, все равно ничего не докажут, но для келлардианцев эта история будет сущим подарком, поэтому давай оставим тебя в живых. Ты ведь не возражаешь?

Он издевался, но Стефану было все равно. Главное – жить. Кивнул бы в ответ, если бы мог пошевелиться. Между тем Лепатра вороватым движением выхватила из короба еще один пирожок.

– Я кое-что изыму у тебя из памяти, – колдун взял его жесткими пальцами за подбородок. – Эта противозаконная операция в твоих интересах. Если хочешь, можешь сопротивляться.

– Д-да… – выдавил Стефан, пошатнувшись.

Он снова мог разговаривать и двигаться, и ноги подкашивались от ужаса.

…Очнулся оттого, что били по щекам. Он сидел на стуле, а над ним стоял Валеас Мерсмон, претендент на Весенний престол, собственной персоной. Разброд в голове, дурнота, непонятное ощущение только что пережитой катастрофы.

– Вы когда в последний раз ели? – спросил политик.

– Не помню…

– У вас был голодный обморок. Поешьте хотя бы пирожков. Где-то здесь должны быть термосы с чаем…

Он открыл дверцу шкафчика, белую, под цвет стены, с криво налепленным плакатом Санитарной службы. На плакате личинка-Келлард грызла мешок с крупой.

Стефану подумалось, что политическая сатира – инфантильный жанр, вроде школьных дразнилок. Потом вспомнил, что Эфра его отвергла. Сознание он потерял из-за только что пережитой личной трагедии, а вовсе не от голода!

Растягивать общение со счастливым соперником, который решил блеснуть благородством, нисколько не хотелось. Стефан умял четыре пирожка, выпил стакан горячего сладкого чаю, сухо сказал «спасибо» и «до свидания».

На лестнице чуть не запнулся о Лепатру. Та сидела на ступеньках и тоже что-то жевала.

– Что вы здесь делаете? – удивился Стефан.

– Ем последний пирожок.

– Почему последний? Там еще много осталось…

Пожав плечами, он протиснулся мимо. Посреди лестничной площадки стоял новенький яркий глобус Земли Изначальной. Стефан давно о таком мечтал, но нельзя же хватать все, что под ноги подвернулось.

– Бери, бери, он ничей, – разрешила Лепатра. – На память обо мне.

Валеас Мерсмон остановился у нее за спиной и тоже сверху вниз смотрел на Стефана.

«Присвоил мою девушку и еще уставился… Вот назло тебе возьму и спрашивать не буду!»

С глобусом под мышкой он вышел на улицу. Такое впечатление, словно ему приснился кошмар, но никаких подробностей в памяти не осталось – ничего, кроме неприятного осадка. А теперь еще битых два часа добираться пешком домой на Малозеркальную – сквозь пиковую толкучку и зимнюю слякоть, под свист ветра, пляшущего в кривых танхалийских переулках…

Летнее солнце льет свой горячий золотой мед на крыши Птичьего Стана, и хочется верить, что так будет всегда. Первый год осени – это, можно считать, все еще лето.

Стефану не хотелось прощаться с долгим летом, но разве кто-нибудь его спрашивает? Двенадцать лет назад ему и с Танхалой прощаться не хотелось, а все равно выселили в принудительном порядке, как и всех остальных. Мол, после Темной Весны людям там жить нельзя. Разве что побывать на экскурсии. Туристов с Земли Изначальной туда все лето возили – организованными группами, с гидами, под охраной. Под конец, когда Стефан начал получать хорошие гонорары, он несколько раз присоединялся, хотя и влетало в копеечку, хотя и бередила душу покинутая Танхала, похожая на странный слоистый сон.

Новая столица Долгой Земли занимала три полуострова – Касиду, Птичий Стан и Тянгу, плюс кусок внутренней территории, который раньше никак не назывался. У нее до сих пор не было имени. Столица – и все, и так понятно.

За короткое время пришлось построить громадное количество жилых домов, предприятий, складов, конторских зданий, непритязательных и похожих друг на дружку. Стефана это зрелище угнетало. Впрочем, его окруженный клумбами особнячок, в отличие от окрестных многоэтажек, все-таки обладал собственной физиономией.

А кроме того, по большому счету, его угнетало вовсе не это. Он чувствовал себя как опустевшая бутылка, из которой без остатка выцедили игристое вино.

Нечего было соглашаться.

Примерно два года назад (не по долгианскому, естественно, а по староземному счету) к нему пришла некая Виринея Одис из Комитета по нравственной реабилитации общества. Предложила написать сказку, пьесу, поэму – все что угодно, лишь бы о Темной Весне и в том ключе, какой желателен для Комитета.

Она хвалила его талантливые произведения, намекала на могущественные силы, которые заинтересованы в определенной художественной интерпретации весенних событий, обещала достойную оплату – по-настоящему достойную, без дураков! А Стефан в ту пору перебивался кое-как, писал на заказ поздравительные и рекламные стишки. В общем, долго уговаривать не пришлось, он задавил внутренний протест и сказал «да».

И было что-то еще… Какая-то болезненная психологическая проблема, и эта Виринея тактично предложила стопроцентную помощь, но тут Стефан затруднялся – и впрямь так было или ему теперь кажется.

Задавать лишние вопросы он остерегался. Борец за нравственную реабилитацию госпожа Одис внушала ему безотчетный страх. Суровая молодая амазонка с чеканными чертами красивого лица и вызывающей стрижкой под ноль, как у лесного пехотинца. Стефан ловил себя на том, что готов встать перед ней по стойке «смирно», словно перед сержантом в ополченческом лагере для подростков.

Брезжило смутное ощущение, будто он уже видел эту девушку раньше, когда жил в Танхале. Вестибюль дорогого ресторана? И она ссорится с какими-то парнями, а после выскакивает на залитую неоном улицу, накинув на плечи грязновато-белый полушубок? Возможно, правда, возможно, игра воображения. Он даже на полстолько не был уверен в реальности этого воспоминания. Как известно, в конце Темной Весны было применено магическое оружие массового поражения, и память каждого стала похожа на калейдоскоп, который долго трясли, так что выпавший в конечном счете узор может не иметь ничего общего с действительностью.

Как бы там ни было, пресловутую сказку по заказу Комитета Стефан сочинил.

Жила-была добрая волшебница, и родился у нее злой сын, тоже волшебник. Звали его Мерсмон. Страшен был его облик: лицо как у мертвеца, волосы косматые, пальцы скрюченные и когтистые, изо рта торчат клыки, как у саблезубой собаки. Разговаривая с людьми, он рычал от злости и щелкал зубами, так что даже человек неробкого десятка его пугался.

Пуще всего хотелось ему власти, и вот он притворился честным и справедливым, обманом втерся в доверие к народу и стал Весенним Властителем Долгой Земли. Наступила кошмарная пора, недаром ее назвали Темной Весной. Мерсмон еще раньше заключил тайный союз с кесу и нередко привозил их в столицу под видом молчаливых девушек в черных вуалях, чтобы они все разведали, запомнили и освоились. А как сделался верховным правителем – привел в Танхалу целую кесейскую армию, людскую же армию разоружил и разогнал, отдав недовольных на съедение серым разбойницам. Начал он всех притеснять и угнетать, неугодных казнил, а нарядный и светлый Весенний дворец приказал перекрасить в черный цвет изнутри и снаружи.

Ни люди, ни колдуны, ни Высшие ничего не могли сделать против Темного Властителя, потому что был у него Камень Власти, дающий своему обладателю великую силу, перстень с этим волшебным камнем он берег пуще зеницы ока.

Однажды встретил злой правитель Эфру Прекрасную – добрую и скромную девушку с острова Мархен – и влюбился без памяти. Не хотела она выходить замуж за Темного Властителя, но он все равно взял ее в жены, потому что никто не мог ему перечить. Вскоре после свадьбы совершил он еще одно чудовищное злодеяние: велел доставить во дворец всех парней с острова Мархен, которые раньше ухаживали за Эфрой, и отдал их на съедение кесу из своей темной гвардии. Несчастных пленников, напрасно умолявших о пощаде, растерзали на глазах у Эфры, а она стояла и смотрела, ни слова не проронила, и слезы, падавшие из ее правого глаза, превращались в алмазы, а из левого – в жемчужины.

Добрая красавица чахла в черном дворце, и никто из смельчаков не мог ее спасти, пока не пришел Залман-герой. Мать его, когда была в тягости, заблудилась в дремучем Лесу и там, на поляне, родила, а сама умерла. Залмана вскормили и воспитали дикие звери, и не было ему равных в бою. Когда они с Эфрой друг друга увидели, вспыхнула в их сердцах настоящая любовь.

Пришел бесстрашный герой к Темному Властителю и вызвал его на поединок. Долго они сражались, наконец Залман могучим ударом меча разбил на куски Камень Власти в перстне у злого узурпатора. Рассвирепев, тот обезоружил его с помощью черного колдовства и приказал бросить в темницу, а на следующий день и его, и Эфру казнили. Да только недолго кровавый правитель радовался победе: без Камня Власти потерял он свою прежнюю силу. Восставший народ и добрые волшебники при поддержке Высших победили его, опутали несокрушимыми магическими цепями и заточили, плененного, в Кесуане, в горном замке, а его серых союзниц и приспешников-людей истребили.

После этого жителям пришлось покинуть Танхалу, отравленную злыми чарами, так как на много миль вокруг Мерсмоновой тюрьмы, от Кесуана до южной оконечности Кордеи, отныне распростерлись страшные гиблые земли.

Стефан написал на этот сюжет пьесу, несколько баллад, сценарий для фильма, поэму для взрослых и поэму для школьников. Все под контролем Комитета. Он, в общем-то, понимал, какие цели преследуют заказчики. Внушить недовольным, что поголовное выселение из Танхалы было единственно разумным решением. Оправдать новый закон, предписывающий женщинам, которые по тем или иным причинам носят маски либо вуали, по первому требованию представителей власти открывать лицо – ради общественной безопасности, а то излишняя деликатность может привести к беде, прецедент уже был. И так далее.

Заплатили без обмана, очень достойно, и в придачу Стефан в одночасье стал мэтром, признанным на всех четырех архипелагах. Мало кто догадывался, как скверно у него на душе. Настигла-таки его погибель. Как будто его об этом предупреждали, только он уже не помнил, кто и когда.

После этой идейно правильной сказки он больше не мог написать ничего живого. Прежнее мастерство никуда не делось, а некоего неуловимого мерцания не хватает. Словесное произведение либо живет, либо нет, причем с художественным уровнем это напрямую не связано: текст может быть с огрехами – но живой или, наоборот, безукоризненный с ремесленной точки зрения – и безжизненный, как тщательно выполненный раскрашенный муляж вместо настоящей виноградной кисти. Вот такие литературные муляжи и выходили из-под пера у Стефана в последнее время (с тех самых пор, как связался с Комитетом), и он ничего не мог с этим поделать.

Его ошибка заключалась не в том, что он подменил быль вымыслом, а в источнике этого вымысла. Он ведь собирался историю о тех же самых персонажах рассказать иначе, по-своему, со всеми запечатлевшимися в душе полутонами, загадками и контрапунктами.

«Нам этого не надо, – осадила его госпожа Одис, куратор от Комитета. – Мы готовы платить за социально полезное искусство, а не за вредоносную упадочническую дребедень».

И он капитулировал.

За террасой с раздвижными решетками (защита от медузников, те изредка залетают в город, хотя свет фонарей их отпугивает) простирался газон с бестолковой ярко-зеленой травой. Стрижка под ноль, как у госпожи куратора, зато никакая живность крупнее богомола не спрячется в таинственной путанице стеблей – нет там никакой путаницы.

«Все это ради нашей безопасности, – подумал Стефан, усаживаясь с чашкой чая в свое любимое плетеное кресло. – Комитет защищает наши умы и устои, чтобы не случилось второй Темной Весны… Но кто защитит нас от Комитета?»

Недавно построенные дома по ту сторону дороги ослепительно белели под полуденным солнцем, а выше облачный крокодил с разинутой пастью преследовал двух облачных улиток. Возле бортика, отделяющего тротуар от газона, остановилась ладная загорелая девушка в укороченных джинсах до колен и красной майке с неразличимым на расстоянии рисунком, она смотрела то ли на клумбы с анютиными глазками, то ли на Стефана.

Поклонница. Или начинающее дарование с тетрадкой стихов. Или представительница какой-нибудь молодежной организации, включившей в план своих мероприятий на ближайший месяц встречу с писателем. Вокруг Стефана теперь постоянно увивалась публика такого сорта. Выполнив заказ Комитета, он утратил некую безымянную волшебную субстанцию, ускользнувшую, как мерцающая вода сквозь пальцы, зато приобрел весомый социальный статус.

Заметив, что он тоже на нее смотрит, девушка помахала рукой и крикнула:

– Здравствуйте! Не угостите чаем, а то жарко?

– Заходите! – крикнул в ответ Стефан. – Крыльцо с той стороны!

Почему бы и нет?

Вблизи гостья оказалась симпатичной особой: широко расставленные глаза цвета темного шоколада смотрят озорно и улыбчиво, и в карманах обрезанных джинсов не припрятано никакой тетрадки.

– Недавно я прочитала ваш сборник «Морозные очи», – сообщила она, мягко ступая по устилающим коридор циновкам. – Я узнала эти стихи, я уже их слышала, в вашем собственном исполнении. В конце зимы, мне тогда было восемь лет, мы с вами однажды встретились в лавке подержанных вещей, которую хозяева забыли запереть на ночь. Не помните?

После финального сражения в конце Темной Весны и примененного тогда магического оружия прошлое Стефана стало похоже на вид из запотевшего окна: что-то есть, но что именно – с уверенностью не скажешь, однако эту встречу он помнил очень хорошо. Словно посреди затянутого туманом стекла остался незамутненный кружок, и за ним картинка – яркая, отчетливая, все детали как на ладони.

– Вы – девочка-убоище?!

– Надеюсь, что теперь уже нет, – она засмеялась. – По крайней мере не для всех. Меня зовут Сандра Янари.

У нее на майке сражались две полудевы-полумашины с огромными фасеточными глазами. На солнце картинка играла серебрящимися радужными переливами и становилась объемной.

– Сувенир с Изначальной?

– Угу. Я прожила там полтора года, побывала на Луне и на Марсе. И три с половиной раза побывала замужем, их кратковременные брачные контракты – это хоть стой, хоть падай.

Он налил ей холодного зеленого чая с мятой и лимонной цедрой.

– Я рад, что вы пережили Темную Весну.

– За это спасибо человеку, о котором вы написали сказку.

– Мерсмону?.. – Стефан невольно отшатнулся и понизил голос.

– При чем тут он? Я говорю о Залмане Ниртахо. Через некоторое время после того, как мы с вами познакомились, он пустил нас к себе жить. У него был большой двухэтажный дом в Картофельном переулке, места хватало всем. Я знала и Залмана, и Эфру. Они были совсем не такие, как вы их описали. Из Эфры вы сделали карамельную сказочную героиню, ничего общего с этой стервой.

– Не надо, – Стефан просительно стиснул обеими руками чашку. – Не говорите о ней плохо.

– Из-за нее пострадали два дорогих мне человека. Один погиб, другой сейчас находится в лечебнице для душевнобольных, так что я бы о ней еще не то сказала… Ладно, не буду. Вы ее, наверное, любили?

– Да, – он сцепил пальцы в замок, мучительно нахмурился. – Она не была доброй, но ее можно понять, хотя я сейчас уже не помню, в чем дело… Сандра, вы пьете коньяк?

– Не откажусь.

– Тогда подождите… Для такого разговора нужен не чай.

Ни одного лимона в доме не нашлось, он достал несколько апельсинов, нарезал ломтиками копченую колбасу. Ему давно хотелось с кем-нибудь поговорить на эту тему, но не с комитетчиками же, озабоченными пресловутой «нравственной реабилитацией», и не с почитателями, охваченными щенячьим восторгом. Сандра была собеседником в самый раз.

– У нас с Эфрой так и не было близких отношений. Она только один раз назначила мне свидание, но это закончилось плохо. Я не помню, что произошло. Помню только, что там была стеклянная дверь, и ощущение дикой паники – а больше ничего. Такое впечатление, что нас застукали и она убежала, а я не успел. Что-то скверное со мной случилось, и, наверное, хорошо, что я об этом забыл.

– Как минимум спустили с лестницы, – сочувственно кивнула Сандра. – Но вы остались живы и здоровы, и переживать теперь незачем.

Облачный крокодил над крышами жилого массива потерял верхнюю челюсть, а улиток так и не догнал. Стефан подлил еще коньяка и себе, и гостье.

– Зря я пошел на то свидание. Меня предупреждали насчет стеклянной двери. Одна чокнутая колдунья, которая ходила по городу и лечила поломанные вещи. Видите, вон там, в стенной нише, стоит глобус? Ее подарок. Он валялся в куче мусора, а она превратила его в новый. Представьте себе лягушачье лицо, мешковатые шаровары с начесом, пальто с разными пуговицами – одна розовая, другая деревянная, третья блестящая… Ее зовут Лепатра. Вы ничего о ней не слышали? Жалко… Я бы написал о ней сказку, но вдруг ей не понравится, с колдуньями шутки плохи.

– А вы спросите у нее разрешения.

– Я уже давно ее не видел. Не знаю, куда она делась. Может, уехала на Сансельбу, или на Лаконоду, или на Магаран, а может, спятила окончательно и до сих пор живет в Танхале, прячется в заброшенных домах.

– О Мерсмоне вы все-таки написали сказку, да еще какую!

– Так он же в магических оковах…

Улыбка получилась немного бледная: у Стефана мелькнула мысль, что, вырвись Темный Властитель из своего узилища на волю, наверняка захочет разобраться с автором сказки.

– Вы хорошо помните Темную Весну?

– С пятого на десятое. Вас, Эфру и Лепатру я помню хорошо, кого-то похуже, что-то перепуталось, много размытых пятен… То же самое может сказать каждый.

– В вашей сказке много неточностей. Весенний дворец никогда не красили в черный цвет.

– Я опирался на фольклор – устные байки и песни, вы наверняка их слышали. Кстати, Эфра в этих опусах такая же, как в моей истории, народная молва превратила ее в добрую красавицу и заступницу.

– А Залмана зачем похоронили?

Теперь Сандра смотрела на него в упор.

– То есть как – зачем… – пробормотал Стефан в замешательстве.

– Он ведь не умер. Судя по всему, драка с Мерсмоном действительно имела место, но он остался жив. Его потом нашли в одной из камер кесуанского замка – в бинтах, в гипсе, с разбитым лицом, но казнь, о которой вы написали, так и не состоялась. Сейчас он в психиатрической лечебнице с амнезией.

– Сандра, сделайте поправку на законы жанра! Людям нужен доблестно погибший герой, а не пациент психлечебницы. Простите… Ваш знакомый послужил прототипом для литературного персонажа, и в этом нет ничего плохого, честное слово.

– Это была работа на заказ?

Вопрос застиг его врасплох. Следовало что-нибудь сказать, а он молчал.

Девушка понимающе кивнула, словно ответ был произнесен вслух.

– Чего вы добиваетесь? – вздохнул Стефан.

– Я просто хочу разобраться, что произошло на самом деле. Я ведь была еще маленькая, вокруг взрослые со своими тайнами, а я тогда не все могла понять и правильно объяснить. Как будто я жила внутри ребуса, который так и не разгадала, что-то в этом роде.

Теперь уже он понимающе кивнул, с грустью подумав:

«Ей бы мои проблемы… Я нарушил тот единственный запрет, который людям нашего цеха нарушать нельзя, и сам накликал свою погибель. Я потерял себя. Если постараться, этого никто не заметит, и теперь до самого конца придется притворяться, что со мной все в порядке».

Плывущий по небу крокодил распался на несколько частей, и уже было видно, что это улитки – точь-в-точь как те, которых он преследовал. В облачном зверинце больше не осталось хищников.

– Извините, если я вас чем-то задел. Люди нуждаются в красивых легендах, от этого никуда не денешься. Еще по рюмочке?.. Если не секрет, что за душевное расстройство у вашего друга?

– Я же говорила, амнезия.

– А у кого из нас не амнезия?

– У него не такая, как у других. Он все забыл. Вообще все. И это продолжается, он адекватный и не слабоумный, но не помнит, что с ним было месяц назад. Врачи пытаются хотя бы с этим что-то сделать, чтобы выписать его из больницы.

То ли коньяк ударил в голову, то ли отраженный новыми белыми постройками солнечный свет в силу какого-то природного фокуса стал нестерпимо слепящим, до режущего глаза сверкания, но Стефан зажмурился и оторопело потряс головой.

– То есть он все забыл?.. Постойте… Раньше вы сказали, что один умер, а другой в лечебнице, или наоборот, потому что это первый должен все забыть, а второй – вернуться из Страны Мертвых… То есть кто-то у вас ушел, как говорят кесу, в Страну Мертвых?.. Сандра, пожалуйста, не молчите! Да или нет?

– Это был наш с Залманом друг. Он погиб тогда же, в конце Темной Весны. Подробности неизвестны, но без Эфры там явно не обошлось. По-моему, хватит вам пить.

– Подождите… – выговорил поэт заплетающимся языком. – Эт-то важно… Вот скажите, Сандра, вы могли бы, несмотря ни на что, остаться собой? Что бы ни творилось, что бы вам ни предлагали, как бы вас ни пытались подловить… Могли бы?

– Да разве я могу быть не собой, а кем-то другим?

Ее ответ почему-то вызвал у Стефана вспышку немотивированной бурной радости.