История советской литературы Леонов Борис
А вскоре мы стали с ним соседями по дому и потому иногда выпадали минуты для неформального общения.
Однажды в руки попала довольно-таки оригинальная книга Сергея Довлатова «Ремесло», где, в частности, меня не то чтобы поразила, но как-то смутила сцена разговора Сергея Донатовича с Даниилом Александровичем Граниным.
«Гранин задумался, потом сказал:
— Только все это не для печати…
Я говорю:
— Может быть. Я не знаю, где советские писатели черпают темы. Все кругом не для печати…
Гранин сказал:
— Вы преувеличиваете. Литератор должен публиковаться. Разумеется, не в ущерб своему таланту. Есть такая щель между совестью и подлостью. В эту щель необходимо проникнуть.
Я набрался храбрости и сказал:
— Мне кажется, рядом с этой щелью волчий капкан установлен.
Наступила тягостная пауза».
Пересказав прочитанное, я спросил у Шестинского, не продиктовано ли столько откровенно негативное отношение Довлатова к Гранину обидой за то, что у него не состоялась писательская судьба на родине.
Олег Николаевич тут же отверг мое предположение:
— Нет, Сергей никогда не определял своего представления о человеке или же о каких-то явлениях жизни чувством обиды и неприятия. Он понимал, что его взгляд на мир никак не согласуется с нормативными установками официоза. Тут дело не «щели» и не в притворстве, а в искреннем приятии того уклада бытия, что сложился в стране.
Я понял, что Олег Николаевич ответил на возможные посягательства и на его литературную удачливость.
Но меня интересовало другое.
Долгие годы в нашей критике одним из ведущих писателей соцреализма считался Даниил Гранин. И я тоже разделял подобный взгляд, А тут из уст его, по словам Довлатова, слышится призыв к лукавству, притворству и даже к двурушничеству. Это никак не согласовывалось с привычными моими представлениями о Гранине.
Во всяком случае все это я, может, и не связно, изложил Олегу Николаевичу.
— Ты живешь давними, юношескими представлениями о Данииле Гранине. Попробуй перечитай принесшие ему устойчивую известность романы «Искатели», «Иду на грозу», и ты увидишь, что это всего лишь среднестатистические произведения минувшей эпохи, где все соответствовало идейным установкам на изображение новаторов производства, передовых ученых на переднем крае научно-технической революции в их противостоянии карьеристам, консерваторам и прочим нехорошим дядям.
И потом запомни: есть люди, которые обладают удивительной способностью мимикрии, приспосабливаясь к изменившейся обстановке и обстоятельствам. Таковых называют просто — лицемеры.
Но в том-то и дело, что именно такие всегда и во все времена становились в ряды передовых людей эпохи…
294
В подмосковном санатории «Узкое» отдыхали Корней Чуковский и Самуил Яковлевич Маршак. Вскоре туда приехала и Агния Львовна Барто, которая заметила подозрительную вежливость классиков друг к другу.
Они почтительно раскланивались, но прогуливаться предпочитали порознь.
— Мне довезло, — рассказывала Агния Львовна. — Я могла гулять утром с Маршаком, а после ужина — с Чуковским.
А дальше произошло неожиданное.
Из уст молоденькой уборщицы, что прибиралась в комнате Барто, Агния Львовна услышала:
— А вы тоже писательница?
— Да.
— И тоже подрабатываете в зоопарке?
— Почему в зоопарке? — удивилась Агния Львовна.
И выяснилось, что это Самуил Яковлевич поведал наивной девчонке историю о жизни писателей.
Их заработок, говорил Маршак, непостоянный. И когда приходится туго, они идут служить в зоопарк, где изображают разных зверей. Он, Маршак, надевает шкуру тигра, а Чуковский — да, тот самый длинный из десятой комнаты — одевается жирафом.
— Не плохо им платят, — продолжала делиться новостью уборщица, — одному — триста рублей, другому — двести пятьдесят…
Вечером на прогулке Агния Львовна решила насмешить Корнея Ивановича выдумкой Маршака.
— Представляете, — сквозь хохот продолжала она излагать фантастическую байку Маршака, — он тигром работает, а вы — жирафом! Ему — триста, а вам — двести пятьдесят.
Корней Иванович вначале тоже весело смеялся над выдумкой Маршака…
Потом вдруг замолчал.
А потом грустно проговорил:
— Вот всю жизнь так: ему триста, а мне — двести пятьдесят…
295
В 1956 году в Театре-студии киноактера была восстановлена постановка пьесы Николая Робертовича Эрдмана «Мандат». Комедия не ставилась на советской сцене тридцать лет после ее премьеры. Главную роль — роль Павла Гулячкина, который ради того, чтобы его сестра Варвара вышла замуж за сына соседа Сметанича, вынужден был выписать себе мандат, по которому он считался коммунистом, так вот главную роль играл Эраст Гарин.
И тридцать лет спустя он же играл эту роль, о чем поведал Эрдман, выйдя на вызов публики.
На этом спектакле был и я.
Конечно, многое стерлось в памяти. И тем не менее помню, что кто-то из друзей Эрдмана рассказывал историю, связанную с пьесой, с судьбой драматурга…
В те дни, когда режиссер Георгий Александров снимал в Сочи фильм «Веселые ребята» и на съемках присутствовали авторы сценария Н.Эрдман и В.Масс, в Кремле на приеме у Сталина выступал народный артист Качалов Василий Иванович. Он читал басню, в которой говорилось, что в стране бардак, в ней нет места честному человеку.
Выслушав Качалова, Сталин спросил:
— И кто же пишет такие замечательные басни?
Качалов назвал фамилии авторов.
А уже на следующий день или ночь авторов арестовали. Николай Робертович был отправлен осенью 1933 года на поселение в Енисейск.
Когда их усаживали в воронок, Эрдман прочитал товарищу такие строки:
- Пришла ЧК к Эзопу
- И хвать его за жопу.
- Мораль сей басни ясен:
- Не нужно больше басен…
Обняв Эраста Павловича, Николай Робертович с теплотой в голосе сказал, что единственный из друзей, кто посетил его в ссылке, был именно Гарин, которому он никогда не забудет этого великого жеста его доброй русской души…
Николай Робертович очень любил свою матушку. И потому писал ей регулярно письма из Енисейска, потом из Томска, подписывая их так:
«Твой Мамин Сибиряк»…
В годы войны Николай Робертович оказался в действующей армии. Был ранен. Его отправили в Саратов в госпиталь. Там произошла его встреча с эвакуированными мхатовцами.
В 1943 году Л.П.Берия решил создать ансамбль песни и пляски вверенных ему войск. И тут он попомнил про «баснописцев», включил их в штат ансамбля для сочинения реприз и сатирических стихов.
Однажды, собираясь на репетицию, Николай Робертович перед зеркалом оправлял «рабочую» форму с петлицами. Неожиданно он обратился к матери:
— Мама, у меня такое ощущение, что за мной опять пришли…
296
Однажды в Доме творчества писателей я оказался на занятиях семинара молодых прозаиков, которым руководил известный писатель Леонид Израильевич Лиходеев.
На занятии обсуждали рассказ одного из участников семинара. И не просто обсуждали, а очень сильно критиковали.
В свое оправдание критикуемый говорил, что все описанное он изведал на самом деле.
— Но ведь это не доказательство, — спорили с ним ребята. — Ты занимался не своим делом. А во-вторых, ничему не веришь из того, что происходит с твоим героем.
Спор, казалось, вскоре должен был перейти в рукопашную.
В него включился Леонид Лиходоев.
Я не хочу никого обидеть. Я всего лишь напомню: что-то испытать — это еще не значит постичь изведанное. Чтобы было понятно, хочу рассказать вам историю моего участия в актерском турне Аркадия Райкина по Закавказью…
Он уговорил меня доводом, что хочет дать несколько не театральных, а литературных вечеров. А поскольку я все-таки связан с сатирой и юмором, с жанрами его театра, то мое дело объяснять публике существо литературного творчества в этих жанрах…
Представьте себе публику, которая пришла на Райкина, а перед ней человек в черной паре, который произносит глубокомысленный доклад о роли Аркадия Райкина в историческом процессе. Меня терпели, но в каждом взгляде я прочитывал одно: «Иди отседа…»
И вот предстояла встреча с учеными-физиками.
Тут я взмолился: они сами все знают, зачем им мои слова. Обойдитесь без меня.
Словом, после непродолжительного спора Райкин согласился.
Вечер шел под аплодисменты.
И вдруг он подошел ко мне за кулисами:
— Подыграй мне! Сделаем скетч.
— Я же не умею. Не мое это дело.
— Подыграй! Это просто. Я спрошу, как тебя зовут, а ты в свою очередь скажешь: «А вас?» И все.
Что было на сцене не помню. Видел только глаза Райкина, который, глядя мне в душу, спросил: «Как тебя зовут?». Я откликнулся: «Как тебя зовут?»
Райкин не отставал:
— Тебя зовут Авас?
Я повторял:
— Тебя зовут Авас?
Тогда Райкин схватил меня за лацканы и то отталкивая от себя, то притягивая к себе, стал работать за двоих. Работал как с бессловесной куклой. Моя актерская бездарность обернулась в свою противоположность благодаря искусству Райкина. Публика ревела от восторга.
Придя за кулисы он сказал:
— А ты говорил — не умею… Это же так просто. Работать надо!
297
Виктор Борисович Шкловский вспоминал:
— Как-то в одном литературном собрании читали шуточные стихи, и Анна Андреевна Ахматова их очень хвалила, называла талантливыми.
Это показалось кому-то несерьезным, и этот, кто-то, заметил:
— Анна Андреевна, ну вы уж больно перехваливаете… Стихи-то шуточные.
Ахматова тут же ответила:
— А все стихи шуточные…
Пост скриптум
На этом неожиданном определении стихов, которое прозвучало из уст Анны Андреевны Ахматовой, хотел поставить точку в своей работе. Но не получилось.
В который раз перебирая бумаги давних лет, неожиданно наткнулся в одном из блокнотов на запись встречи с Константином Георгиевичем Паустовским в Доме детской книги, что состоялась то ли в 1952, то ли в 1953 году, когда я занимался там в семинаре Льва Абрамовича Кассиля. Он нередко приглашал на наши занятия известных писателей.
Константин Георгиевич рассказывал нам об Аркадии Петровиче Гайдаре, с которым они дружили в довоенные годы.
— Самым долгим нашим совместным пребыванием с Гайдаром, — говорил Паустовский, — было лето в селе Солотче, под Рязанью. Жили мы в деревенской избе. Утром я уходил в небольшую баньку, где работал над рукописью своей новой книги. А в окно иногда видел, как по саду бродит Аркадий Гайдар и что-то бормочет. Это так он писал: рассказывал себе очередную главу начатой повести. Если что-то не получалось сразу, вновь возвращался к началу строки, менял слова. А когда добивался желаемого звучания фразы, смеялся весело и задорно.
Но еще больше удивляло то, что он и «читал» свои повести или рассказы не так, как все. Никакой рукописи. Он останавливался посреди комнаты, закладывал руки за спину и, покачиваясь, начинал спокойно и уверенно читать всю повесть наизусть, страница за страницей, можно было не проверять по тексту. Однажды мы попробовали это сделать, поспорив с Аркадием Петровичем, что он не все до конца «прочитывает» по памяти. По условиям пари проигравший должен купить подвесной мотор для лодки. И мы, к сожалению, проиграли. А потому больше с ним не спорили…
Потом Константин Георгиевич поделился с нами еще одной особенностью творческой работы Гайдара. Все его книги были либо продолжением уже происшедшего в жизни события, либо началом возможной жизненной истории.
Года за два до появления его повести «Тимур и его команда» Гайдар однажды зашел ко мне. А у меня в это время сильно болел сын. И мы сбились с ног в поисках необходимого редкого лекарства. Но все усилия найти его были пока безрезультатны.
Узнав об этом, Гайдар подошел к телефону и позвонил к себе домой. Он кому-то поручил прислать по моему адресу всех ребят из их двора.
И вот спустя несколько минут в дверь моей квартиры прозвенел настойчивый звонок. На лестничной площадке стояло с десяток запыхавшихся мальчишек. Гайдар сказал им, что одному тяжело больному мальчику нужно такое лекарство. Он раздал каждому по бумажке, на которой написал название лекарства и разослал их в разных направлениях, наказав звонить о результатах поиска из каждой аптеки. Только минут через сорок раздался таки нужный звонок. Лекарство было куплено в аптеке, что находилась в Марьиной роще.
— Ну что, — спросил меня Гайдар, собираясь уходить, — хорошо работает моя команда?
Тогда-то, думаю я, и родился замысел всем известной доброй и нужной повести Аркадия Петровича «Тимур и его команда»…
Вот теперь-то я завершаю свою работу. И при этом тешу себя мыслью, что в ком-то зароню искру такого же собирательства фольклора творческих людей. Если это случится с кем-то, то да поможет дерзающему Бог в его благом предприятии.
1
передняя мачта на судне