Роман с Полиной Усов Анатолий

Я крутил баранку и думал, чем же буду платить старику за машину, я уже несколько дней не платил. У меня уже был долг почти в триста долларов. На что теперь я куплю бензин?

Вдруг внаглую, на красный свет, выскакивает шестисотый «мерин» с сытым румяным господином внутри. Я вдавливаю тормозную педаль до упора. И все же «мерс» своей правой роскошной скулой шаркает меня по моей левой. У меня зазвенело стекло, я сам тюкнулся башкой о лобешник. Меня занесло, я кормой ударил какую-то старуху по тощим ногам. Она упала и завопила.

Я и сейчас могу дать голову на отсечение, что я был прав — я шел на зеленый, мне плевать, что кто-то дальтоник. И мент, жирная красная морда, знал, что я прав. Однако он перекинулся парой слов с мерседешником, стал мерить рулеткой и объявил, что виноват я.

Я кричал и ругался, от усталости и сплошной невезухи потеряв голову. А они надо мной смеялись, им-то отчего ее терять. Да еще у старухи сломана голень. У «мерина» глубокая полоса по всему правому борту. У меня сворочено левое крыло и выбита левая фара, да трещины по ветровому триплексу от моей головы. Если я виноват, значит, за все платить мне. Теперь я опытный, знаю, надо всегда улыбаться и с улыбкой отстаивать свои права. Тогда я завизжал и кинулся на ненавистную ряху нового русского хозяина жизни. Всю жизнь били только меня, теперь бил я и кричал самые плохие слова, какие только мог вспомнить, бил его, как только мог, без всяких приемов. Когда били меня, меня били умные, без свидетелей; я, дурак, бил при всех.

Гаишник — мент продажный — кинулся разнимать. В запале я ударил ногой и его. Ему только этого и не хватало. Он вырвал пистолет из кобуры и пальнул в воздух. Потом перетянул меня своим жезлом по голове. Одним словом, в итоге меня увезли на патрульной машине. Напоследок мент поделился со мной своим жизненным опытом.

— Хороший человек хорошо живет сам и дает хорошо жить другим. А говно — он для всех говно, для себя в первую очередь, — в таких немногих словах выразились его богатые жизненные наблюдения.

Когда меня выпустили из милиции, против меня было возбуждено уголовное дело. Я дал подписку о невыезде из Москвы. Пожилой, судя по затасканному мундиру, нищий главстаршина последнего пенсионного возраста, отдавая документы, сказал, что он мне не завидует. Спасибо, «семерку» они поставили во дворе отделения, мародеры вроде не раскурочили то, что от нее осталось. Однако шли дожди, на изломах машина стала ржаветь.

Дома телефон трезвонил, как ненормальный. Звонила Полина.

— Где вы шляетесь, несносный мальчишка, мне надо с вами срочно поговорить.

Я сказал, что ездил в Иваново, покупать ткацкую фабрику. Мы договорились встретиться через полчаса.

На кухонном столе лежала записка от мамы: «Где тебя носит, негодяй? Не смей заходить в нашу комнату, мы с папой поехали в Китай по бартеру».

В дверь их комнаты был вставлен замок. Я взял на кухне нож-топорик, которым когда-то в нашей семье рубили мясо, и взломал дверь. На кровати, чуть ли не на целый метр вверх, были уложены кожаные куртки, слаксы, рубашки, паршивая турецкая обувь. Я подобрал кое-что для себя, пошел принимать ванну.

Когда я выходил из ванной, в дверь кто-то звонил. Я по-дурацки подумал: «Полина», хоть мы договорились встретиться у «Кропоткинской», — она как всякая роскошная женщина жила в центре. Я открыл дверь, это был старик-военмор, у которого я арендовал машину, и мой друг Володя внизу у его ног на своей деревянной каталочке.

— Извини, братан, — сказал мне Володя, — но ты тоже хорош.

Дедок специально для дружеской встречи одел на культю железный крюк и со слезами на глазах кинулся на меня с этим крюком…

После перемирия наш консенсус заключился в следующем: я обязался отремонтировать автомобиль в течение ближайших пяти дней, а в счет долга отдал старику пять пар турецких штанов, три рубашки и две кожаные куртки — многовато, конечно, но на меньшее он не шел.

Тут в дверь опять позвонили. Это был почтальон. Он принес мне повестку в суд. Владелец «мерседеса» возбудил против меня уголовное преследование. Я имел неосторожность расписаться в получении повестки.

Когда я вернулся, Володя с кем-то разговаривал по телефону. Тебя, сказал он. Это звонил мой грузинский друг Гиви. Он спросил насчет того «симпатичны полковник». Откуда у него мой телефон? Была не была, я попросил его перезвонить через полчаса, полковник в сортире, у него небольшое расстройство.

Этот жадный старик с крюком на культе согласился за 50 баксов прикинуться пехотным полковником, хотя мне это омерзительно и западло, сказал он, потому что я коренной морфлот, кавторанг, что означает капитан второго ранга.

В общем, я смотался за Гиви, привез к себе на квартиру, он ее внимательно осмотрел. Поговорил с кавторангом об отечественной войне и американском империализме, который нас нае…ал, поудивлялся большому количеству вещей на кровати у папы и мамы. Старик пояснил, что везет их в качестве подарков и сувениров родственникам в Канаду… потому что у него полно других родственников за границей, которые завалили его этим шмотьем, и он не знает, как от него избавиться.

Короче, мы заключили с Гиви товарищеское соглашение об аренде родительских апартаментов на два года с выплатой аванса за полгода вперед из расчета 250 американских гринов в месяц и с въездом через двадцать дней. Хорошо, что у папы остался дома советский паспорт и что все старые джентльмены на одно лицо. Правда, мой папа с 37-го, а старик скорее всего с 30-го, но и это замазали — урюк он и есть урюк.

Старый кабан требовал себе половину и угрожал нанести мне увечья железным крюком, но я отдал ему только $400, $1100 оставил себе, ведь я рисковал больше.

Я хорошо подготовился к этой встрече. Из родительского товара подобрал неплохую куртку из кожи, хорошие слаксы, туфли, рубашку. Я даже не стал бриться, я хорошо смотрелся в щетине — несколько утомленный и деловой. Неплохо, что кавторанг ободрал меня своим стальным крюком — хорошая свежая полоса по щеке, по шее и далее вниз. От самого виска, будто меня хотели убить. Томные синяки после милицейской дубинки просматривались под глазами, дополняя образ борца на ниве первоначального накопления.

— Денди, джентльмен, — сказал про меня Володя.

Я не мог поехать на долгожданную встречу на разбитой «семерке» и тем более на метро. Дружище Вован пошел мне навстречу и выдал доверенность на свой выдающийся раритет. Как ни странно, этой махиной было легко управлять. Зато выглядел он прекрасно — сверкающая никелем и черным лаком громада.

Бедная Полина чуть-чуть испугалась, увидев меня вылезающим из раритета.

— Боже мой, на вас лица нет, кто вас опять так избил?

— Кто нас может избить? — устало возразил я и смело обнял ее. — Клянусь всеми святыми, если бы я не знал, что где-то живете вы и может быть иногда даже думаете обо мне, я вряд ли бы уцелел, — я хотел поцеловать ее, но Полина отвела лицо и выскользнула из моих рук.

— Однако, видать, это не простое дело — покупка ткацких фабрик в Иванове, — сказала Полина. — А в остальном вы повторяетесь, это становится неинтересным.

— Интересное я жду от вас, — ответил я, открывая перед ней тяжелую бронированную дверцу. — Извините, что я заехал за вами на этой хламиде. К сожалению, это единственное, что у нас осталось, редкая вещь, реликвия, раритет, один английский коллекционер предлагает сто тысяч фунтов, но товарищ ни за что не отдаст, на нем ездил Сталин на ялтинскую конференцию.

— Мне надо с вами кое о чем посоветоваться, — очень серьезно сказала Полина, — и даже может быть кое о чем попросить.

Она убила меня.

Мы сидели в «Оскаре», в очень дорогом кабаке. Мы были одни, за нами сразу ухаживали пять человек. У нас было шампанское во льду, серебряное ведерко. Блюдо с фруктовым ассорти на десерт за 15 тысяч.

Мы танцевали с ней. Я обнимал ее нежное тело.

Но она убила меня.

Она начала издалека. Голубчик, вы так мощно все развернули. У вас, видимо, такие связи. Познакомили бы меня с каким-нибудь иностранцем. Все пока вроде бы в шутку, как хочешь, так и понимай.

Я тоже чуть-чуть пошутил, хотя внутри защипало.

Потом то же самое, но активнее. Анатолий Николаевич, помогите мне выйти замуж за иностранца, у вас такие связи. Я буду так благодарна. Я вас никогда не забуду, я вытащу вас отсюда. Я не могу больше здесь. Меня измучил весь этот кошмар, вся эта политика и нищета…

Что знаешь ты о нищете, холеная, балованная особа. Конечно, я так не сказал, я переживал свое горе.

Она сказала, что работает в каникулы, так просто, от скуки, а главное для языковой практики переводчиком в службе знакомств. Там всякие бабы переписываются с американцами, посылают им свои фотографии. Потом «женихи» приезжают сюда вроде бы как туристы. Если бы я только видел, какие это жлобы, как они хотят все поиметь за свои сраные доллары, какие все это ничтожества, просто какие-то слизняки, отбросы цивилизации.

Но вот появился один довольно приличный профессор, у них профессора молодые, имеет свой дом в Бостоне, и вообще очень милый. Но до того нерешительный. К тому же она переводчица. И не имеет права внаглую перебегать дорогу клиенткам, которые вносили за все это деньги.

Одним словом, у них будет прощальный бал. Я должен изображать из себя Полининого жениха. Или что-то еще в этом роде, я что-то плохо ее понимал. В общем, по ее замыслу это как-то должно подстегнуть американа, и он пригласит ее к себе в гости, и она познакомится с его родителями… много она говорила.

Если вы были когда-нибудь сильно несчастливы — до того, что у вас кружится голова и вы теряете связи с реальностью, — вы были несчастливы так же, как я тогда.

— Я все сделаю, — сказал я Полине, — но у меня есть условие — ты должна переспать со мной. Это мое условие.

— Надеюсь, что бы я ни ответила, вы отвезете меня домой? — спросила она.

— Да, конечно, — ответил я.

Дорогой она спросила, неужели я смогу переспать с женщиной, которая презирает меня.

— С радостью, — ответил я.

Вот такие складывались у нас отношения.

На переезде у Рижского вокзала я встал рядом с тем «мерседесом», из-за которого сидел в КПЗ. Он уже подновился, падла, никакого следа. Ох, как я был зол на все. Я опустил стекло с Полининой стороны и постучал ему в дверцу.

Ты, сучий потрох, сказал я ему, если ты не заберешь свое паскудное заявление, я из тебя все сало вытоплю. Полина подо мной, я, перегнувшись, полулежал на ее прекрасных коленях, сжалась от страха.

Сытая наглая ряха ответила мне очень вежливо; я надеюсь, говорит, что вы говорите плохо подумав.

— Плохо подумаешь ты, когда твои потроха полетят к чертям вверх тормашками.

Он засмеялся и на полную мощность включил магнитофон, на который было записано все, что я говорил. Это, говорит, будет свидетельство против вас, если что вдруг случится.

— Вы страшный человек, — сказала потом Полина. — Теперь я вижу, вы даже можете изнасиловать женщину.

— А потом убить и съесть, — подтвердил я, от чего ее передернуло, — это в моих звериных правилах.

Когда мы подъехали к ее домам — она никогда не подъезжала точно к своему дому, а выходила в микрорайоне, и это были массивные дома партийной архитектуры, в которых жила элита, — она попросила у меня взаймы 120 тысяч, чтобы купить туфли к прощальному балу. Не хочу, говорит, брать у родителей.

Я, не глядя, вытащил из кармана пачугу денег, все, что осталось у меня от обмененных 400 долларов, сунул ей не считая и укатил не прощаясь.

Во мне все горело от большой обиды.

Я купил десять билетов «шанс» и пятнадцать «помощь детям Чернобыля». В первой совсем пролетел. Во второй выиграл двадцать долларов.

Когда стемнело, я пошел в казино и сразу в дурной нелепой игре спустил двести тысяч.

У меня кое-что оставалось. Я выпил стакан джину с тоником. Угостил какую-то страшную сухопарую бабу, которая ко мне привязалась.

Потом в «комке» купил две огромных бутылки водки и что-то пожрать.

Мы упились с этой бабой у меня на квартире. От нее как-то странно пахло. Мы трахались, и я никак не мог кончить, баба кричала, что я титан, сам Петр Первый. Но я не мог, хотя уже стал звать бабу Полиной и говорить, Полина, я е… тебя.

Такой был кошмар.

Когда я очухался, бабы не было. Но и барахла, которое привезли папа с мамой из Турции, тоже не было.

Я пожрал каких-то консервов, которые запасала мама, и поехал попариться в Филевские бани.

Бензин был почти на нуле, наверное, менты слили, когда машина стояла у них во дворе. На заправку огромная очередь. Все кричат, блин, дерутся, все тут стояли и только отъехали. Бензин снова подорожал. Я купил канистру у пацанов по пятьсот рублей за литр.

И в бане тот же кошмар, богатые пузраны захватывают по четыре шайки, лежат на двух лежаках, банщики их моют мыльными пузырями и массажируют. А ты, если не наворовал, пристраивайся на батарее.

Я взял у одного шайку и поставил ему на брюхо, так меня сам банщик чуть не прибил. Я хотел написать им про все в книгу жалоб, так у них теперь нет такой — они то ли приватизировались, то ли акционировались.

Одним словом, хватанули свой шмат сала, крысы вонючие.

Зато как хорошо встретили меня Галя и Миша, мои истинные друзья. Галя повисла у меня на шее, едва не уронила на пол. Кричала: красавчик! Интепллигент! Кто тебе е-мое морду расквасил?

Пока она была на задании, я рассказал Мише, что было со мной, «мерседесом» и КПЗ. Он разволновался, вылез из машины, начал разминаться и приседать. Потом, задыхаясь от переживаний, он сказал, что их всех ненавидит, они развалили все. Он стрелял бы их всех не переставая. Он записывает все адреса, куда ездит с Галей. Когда-нибудь это будут его клиенты, ибо на зарплату бабу не вызовешь.

Потом он подумал, что много наговорил, замолчал и подозрительно посмотрел на меня. Я стал уговаривать его, что я такой же. Однако он все молчал, уткнувшись в свою книгу — теперь это была «Ужение рыбы» Сабанеева.

Только потом, к концу смены, он сказал мне, что есть люди, что он может меня кое с кем познакомить. Я с горячностью пожал его руку, хотя про себя подумал: да пошли-ка вы все, где вы раньше-то были со своей целеустремленностью и порывами, стукалы раздолбанные.

Мне позвонила Полина. — Ну как? — спросила она и тут же положила трубку.

Я позвонил сам. Вначале долго не отвечали, потом будто бы сорвалось. Я позвонил снова и нарвался на пьяный и хамский голос: «…да пошел ты на х… чтоб я больше не слышал тебя». Я позвонил снова. «Ты, блин, я тебя достану, я тебе глаза выдавлю», — сказал тот же голос.

И тут я увидел, что около дома стоит мой кацо, мой генацвале, он приехал на сером большом БМВ. Сам он вышел наружу, товарищи остались в машине, он показывал им на мои окна.

Потом мне звонили в дверь. Звонил телефон. Я затаился.

Я сварил вермишель, больше ничего не было, и поел ее с маслом, правда, масло было подсолнечное. Я заколачивал в себя невкусное тесто и думал о Софи Лорен: вермишель ее любимое блюдо, она зовет ее пастой и ест два раза в день, оттого такая красивая.

Я дождался, пока укатил генацвале, и погнал на станцию техобслуживания.

Эти наглые слесаря, эти хамы, хотели с меня за пустяк — за крыло, решетку, бампер и кожух на передке — двести тысяч.

Электрики хотели за фару сто тысяч.

За покраску маляр тоже хотел сотню.

Они все охренели. Я их ненавижу за это. Я сказал им о своем отношении. Они надо мной смеялись. Я пошел к их начальнику. А начальника нет, они тоже приватизировались.

— Фитиль — это не всегда плохо, — весело сказал Мамука, дикий волосатый красавец, разглядывая письмо, которым сопроводила меня фирма. — Характер агрессивный, нордический — да? — с юмором спросил он меня.

— Не знаю, — ответил я. — Вообще вряд ли, — если по-честному, я на самом деле не знаю, какой я. У меня оставалось время до моей основной работы, автосервис находился в Очакове, и я заехал потренироваться к Мамуке — прошло уже две недели, как меня рекомендовали к нему, а я так ни разу не заскочил. Теперь буду, чтобы бить всех по их наглым мордам и не получать сдачи.

— А ну, потянул мышцу… сжал… прыгнул вперед, с места… отскок… Ударил меня… я сказал «ударил», я не сказал «замахнулся».

Я ударил его в каменное плечо.

— Сырой, — решил про меня Мамука. — Но работать можно.

Конечно, тут такие ребята у него занимались — это просто бандиты, бугры. Просто Рокки какие-то. Я среди них, как Чарли Чаплин между громил. Надо подружиться с ними, я буду ходить с ними в казино, все будут думать, это моя охрана и станут уважать меня.

— Мерседес, потаскай его при себе.

— Она девушка, — возразил я, когда самбист подошел ближе и я увидел, что это скорее всего девушка.

— Здесь нет девушек. Здесь есть бойцы, — возразил Мамука и пошел к своим чемпионам.

Тогда еще не было войны с Чечней, и мы не отмечали про себя каждого «кавказец» и «не кавказец». Но у Мамуки, насколько я помню, все его чемпионы были кавказцами. Мерседес, судя по орлиному профилю и величавой спине, тоже.

— Куртка у тебя есть? — спросила она меня сиплым мужским голосом.

— Такой, как у тебя, нет, — ответил я.

— Такой ни у кого нет, — сказала девушка. — Пошли в раздевалку, я тебе исламбекову дам. Исламбек большой мастер.

— Где он теперь? — спросил я.

— Домой поехал, — она посмотрела на меня темным миндалевидным глазом и сдержанно улыбнулась. У нее была очень статная, очень прямая спина. Интересно, как она ведет себя с такою спиной, когда кто-то обнимает ее, навалившись сверху, и она приближается к своему гордому кавказскому оргазму. Она, наверное, кричит и кусается, почему-то подумалось мне.

А может, берет на болевой прием; мне стало смешно.

— Я смешная? — строго спросила она.

— Ты прекрасная, — возразил я.

Она покраснела.

Мы вошли в раздевалку, и едва очутились там, в зале распахнулись двери и зазвенели взволнованные голоса.

— Все на пол!

— На брюхо все!

Простучала длинная очередь из автомата. Зазвенели разбитые плафоны и стекла. Мерседес опрометчиво бросилась в зал и напоролась на пули. Она была слишком гордой и слишком храброй, чтобы оставаться здесь.

Я думал, мне тоже кранты. На обмякших ногах я влез в чей-то открытый шкафчик и присел там на корточки, радуясь, что я такой узкий и могу уместиться в таком маленьком месте, на которое вряд ли подумают, что здесь кто-то сидит. Я прикрыл за собой дверку. Простучали еще две или три очереди. Потом стали хлопать одиночные выстрелы. Наверное, контрольные. Автоматически я насчитал четырнадцать — столько, сколько занималось людей в секции, вместе с Мамукой и милой стыдливой девушкой Мерседес.

— Все? — кто-то спросил тоже с кавказским акцентом.

— Все четырнадцать, Исламбек сам уехал.

Потом стукнули двери, и стало тихо.

Я полежал еще чуть-чуть. Встал, вылез из шкафа. Все были убиты. Кровь так и текла. Я почему-то вспомнил одного маньяка. Он убивал женщин и потом входил с ними в близость. Журналист спросил его, что это за подлое извращение, как ему это было не мерзко. Если бы ты попробовал хоть один раз, ты бы сам занимался этим — так, кажется, ответил тот негодяй, нет ничего слаще.

Это стучало в моей голове, я никак не мог избавиться от этой мысли. Я еще раз посмотрел на Мерседес, у девушки распахнулась куртка, в прорезь выглянула плоская мальчиковая грудь с темным коричневым соском и застыла у меня на глазах. Я наклонился и запахнул куртку, спрятав ее. У Мерседес запрокинулась голова и рассыпались волосы, раскрытые глаза призывно смотрели мне в душу. Я боялся дотрагиваться до нее и все-таки закрыл холодеющие веки.

Я вышел в коридор. На полу валялись три автомата. В коридоре была одна половица, которая чересчур прогибалась, я заметил ее, когда проходил здесь. Не знаю, зачем мне это понадобилось, наверное, я просто не люблю, когда пропадает добро. Одним словом, я поднял половицу кинжалом, который нашел в столе у Мамуки, и положил туда все три автомата. Это было очень удобное место для тайника, как будто кто-то нарочно сделал этот старинный пол двойным.

В столе было немного денег, тысяч около восьмидесяти, я взял их себе, зачем пропадать добру. Основные деньги, наверное, лежали в сейфе, в столе были ключи, но я не стал туда лезть и, как потом оказалось, правильно сделал.

Я вытер ручки, которых касался, Мамукиной кепкой. Снял с одного «бугра» золотой «роллекс», надел на левую руку. Сел в свой угол и затаился. Через три минуты приехала милиция.

Они расспросили меня, что я видел, а я ничего не видел — просидел в ужасе на дне шкафа, трус, конечно, зато живой трус, девушка была храброй, где она теперь? Про автоматы, деньги и «роллекс» я ничего не сказал.

Когда я приехал на свою основную работу, меня пригласил хозяин. Он сказал, что их бизнес, в общем-то не совсем легален, поэтому надо, чтобы все, кто при нем, были абсолютно чисты. А поскольку против меня возбуждено какое-то дело и я дал подписку о невыезде… Одним словом, он очень сожалеет, но бизнес из фест. Он дал мне пятьдесят тысяч за беспокойство, что я приехал сегодня.

Значит, заложил меня Миша, мой боевой друг. Когда я уходил, я столкнулся с ним. Он «не заметил» меня.

Чуть позже, когда я копался в моторе — что-то Володин раритет, на котором я приехал возить их, не хотел заводиться, — Миша подошел и сказал, что мол так надо, это закон конспирации, жди вызов на инструктаж, с тобой кое-кто хочет познакомиться и поговорить. Я ответил, что назначаю встречу в его толстой заднице, не хватало мне их сраных забот.

Я даже рад, что меня прогнали. Пришел вечер, у меня было, не считая долларов, оставшихся от генацвале, 130.000 рублей, я поехал играть. Сегодня что-то там не кипело. Но у меня возникало и росло странное, незнакомое прежде, предчувствие. Я только дважды поставил, но зато оба раза взял банк, правда, по маленькой, в общей сложности долларов 500, не больше.

Но главное было не в этой удаче, главное было в не оставлявшем меня странном приятном предчувствии. То ли от того, что на меня все смотрели, как на крепкого знатока, то ли еще почему, я вдруг почувствовал, что еще чуть-чуть, и я все открою, — я открою закон игры, закон победы. Наверное, такое чувствовал Исаак Ньютон, перед тем как на него упало знаменитое яблоко.

Думая сегодня об этом, я понимаю: это произошло, может быть, потому, что смерть тогда проскользила рядом со мной и осенила меня своим присутствием. Я даже заново ощущаю тот миг и то холодное дуновение, которое пахнуло в меня, когда я вошел в зал с убитыми чемпионами.

Возникшее понимание требовало какой-то реализации. Я записывал и считал. Потом я ходил и думал. Но не думалось, было пусто. Та баба, с которой у меня все было ОК, вилась за мной по пятам с тощей и очень смуглой подругой. Подруга смотрела на меня пронзительными глазами.

— Познакомься, это Алиса, она очень страстная, просто бешеная, я ей рассказывала про тебя, — говорила баба.

Алиса смотрела на меня, как испытатель, и улыбалась.

Я вспомнил, что эта баба обокрала моих родителей, и напомнил об этом.

— Ты видел? Ты докажи, — возразила баба. — Я — дура? Я всегда здесь, мне нравится это место, я не люблю следить…

Я поставил в третий раз — на сорок один, один к двум, на это показали мои расчеты — и выиграл. Правда, я поставил немного, двести долларов. Прибавил к ним еще двести. Итого, я выиграл 900. Если каждый день выигрывать по 900, можно жить и ни о чем не думать.

Когда я подходил к машине, передо мной выросли два бугра. Один сказал: тебе везет, пора делиться. Я дал сто долларов, он был доволен.

— Хочешь купить ствол? — спросил он. — Тебе нельзя без ствола.

Я купил у него итальянский газовый пистолет «Вальтер-комбат» за 200 долларов и две запасных обоймы.

— Если надо, кого отметелить, покажи, сделаем.

Я пожал их натруженные ладони и дал еще по пятьдесят баксов, чтобы закрепить дружбу.

Я приехал домой с Алисой. Уже светало.

Папа с мамой, оказывается, вернулись вчера вечером из Китая.

— Девушка, выйдите, пожалуйста, в прихожую, — сказала мама.

И они накинулись на меня — вначале шепотом, потом вспомнили все оскорбительные слова и уже кричали: «Что такое?! Нельзя в квартире оставить!»

Я спросил:

— За что? Меня чуть не убили из-за вашего барахла. Звонят в дверь, я открыл. Вваливаются трое качков, бьют тяжелым предметом по голове, прыщут в лицо из баллончика. Я еле потом отошел, они у меня украли все деньги, я должен был закупить с Мишей пробную партию для своего ТОО.

— Много? — спросила мама.

— Ерунда, — говорю. — Полтора миллиона, но деньги-то не мои.

— Это Ткачук Манжелли навел, — сказала она отцу.

— А ты сам не дурак? — спросил отец. — Открываешь дверь незнакомым людям. Глазок я для чего врезал? И потом, откуда у тебя эта одежда, что-то я ее узнаю…

Мама вспомнила тут про девушку, кинулась к двери. Открыла ее.

— Извините, девушка, что я заставляю вас ждать, — и спасла меня от расследования.

— Это стенографистка, — сказал я, — я должен поработать с ней над уставом.

«Стенографистка», действительно, оказалась страстной. Она кусала меня и так визжала при этом, будто ее саму режут. И стонала, и кричала на разные голоса, хотя между нами ничего не было, мы лишь обнимались. По-моему, она и не хотела, чтобы было у нас по-другому. Ей доставало больно хвать меня между ног и закатывать глаз в диком вопле:

— Но какой! — орала она. — Какой!

Мои бедные родители вначале онемели за тонкой стенкой. Потом вывели звук на телевизоре на полную мощность. Потом по батарее стали стучать соседи.

Для меня Алиса была чересчур страстной. Я не люблю, когда так визжат и когда не доходят до главного. Наконец, она истомилась, оттолкнула меня и уснула. Я тоже уснул.

Часов в 14 постучал и вошел папа. Удивленно посмотрел на то, что мы спим одетые и в разных местах. Он разбудил меня и сказал:

— Тебя очень настойчиво зовут к телефону.

Это была Полина.

— Я согласна на ваши условия, — сказала она, — если вы такой негодяй.

Мне сразу сделалось жарко.

Правда, Алиса никак не хотела меня отпускать. Оказывается, это у нее была такая обычная подготовка, она так готовилась и только потом приступала к любви. «Потому что страсть без любви и любовь без страсти для меня ничто, — объясняла она, — ты не должен быть сейчас негодяем, а то я могу заболеть». Пришлось задержаться на полчаса.

Потом она полезла за мной в душ и хотела, чтобы все повторилось в душе. Ее ничуть не смущали мои родители.

Когда я наконец уходил, кто-то опять позвонил нам по телефону. Мой отец, всегда спокойный и уравновешенный профессор, стал гневно отчитывать какого-то человека.

— Коля, нельзя быть таким грубым, нельзя, — вмешивалась моя мама.

Отец бросил трубку и закричал:

— Но, черт возьми! Почему какой-то грузин звонит мне четвертый раз, зовет меня «господин полковник» и требует, чтобы я уехал в Канаду, потому что он дал мне аванс!

— Это твои студенты тебя разыгрывают, наивный ты человек, разве можно так кипятиться, — сказала мама. — Надо быть идиотом, чтобы не понимать этого.

Тут отца осенило:

— Неужели они узнали, что я езжу в шоп-туры? Я застрелюсь, если они узнали. Или уйду из университета.

Полина старалась не смотреть на меня. Мне тоже было почему-то совестно. Я вспомнил, как в детском садике Генка Титков сказал, что знает, отчего появляются дети, и мы с ним уговорили Ляльку Баусову попробовать это. Вначале пробовал Генка, он почему-то пробовал долго, я ждал-ждал, когда они вылезут из кладовки, потом мне почему-то сделалось стыдно и я ушел. Так же стыдно мне стало сейчас. Я подумал: те настоящие, которые пишут картины и сочиняют гимны, вряд ли чего-то стесняются, — и взял себя в руки.

— Поехали, — сказала она.

— Куда? — спросил я.

— Н у, ты, наверное, подготовил место… где ты всегда это делаешь?

Я говорю, у меня родители только сегодня приехали, а в офисе, говорю, идет евроремонт.

Стали искать место. Попробовали в машине. Съехали в Волынском в лесок. Там чудесное место, я заходил туда, гуляя с Винчем, когда он был еще жив. Там до сих пор бьет родник, которым пользовался святитель Киприан, когда жил здесь в монастыре и переводил Библию с древнегреческого на древнерусский.

Полина была очень спокойна. Я бы даже сказал, равнодушна. Хотя лицо у нее раскраснелось, а руки подрагивали. Целовать она меня не хотела, говорила, это не входит в условия нашего договора. А без поцелуев я никак не мог возбудиться, да и вообще в машине, хоть и такой большой, как Вовин «ЗИС-110», с длинными ногами трудно пристроиться.

А потом, только пристроились, в стекла нам постучали. Машину окружили какие-то пацаны. «Дядя, — говорят, — оставишь нам докурить».

— Не, я первый! Я — первый! — кричал один и ломился в дверцу. Он уже расстегнул штаны и показывал нам свой внушительный, совсем недетский, дрын.

Машина сразу же завелась. Я рванул с места. Но были здесь деревья и бездорожье, скорость не разовьешь. Они бежали за нами и лупили по кузову заточенной арматурой. А нам хоть бы хны.

— Вот почему бронированная машина так хороша, — сказал я Полине, — они надрываются, а нам хоть бы хны, будет что тебе вспоминать в тихой Америке.

Тут какая-то тень пробежала по ее хорошенькому лицу.

— Нет ли у вас знакомого скорняка? — спросила она.

— Скорняка, — удивился я, потому что скорняк мне показался как-то некстати.

— Ну да, не могу же я голой приехать, мне там стыдно будет — из России без шубы. Мне подруга норку достала, надо обязательно шубу построить. Но хорошо, со вкусом.

— Нет проблем, — согласился я и подумал, неужели у нее нет шубы, у моей мамы и то есть какая-то, из ондатры.

Мы выехали на дорогу перед Волынской больницей, что находится рядом с ближней сталинской дачей, на которой он умер, отравленный своими соратниками. Я прибавил ходу, пацаны наконец отстали.

— Куда теперь? — спросил я. Я думал, Полина скажет, все, точка… Она сказала, может быть, в школе? Действительно, вот мудаки.

Мы ехали к школе, всю дорогу я пытался себя разогреть, чтобы она сразу увидела, кто есть кто в этом мире. Она не давалась, нет, говорит, это я не хочу, мне это противно, уберите руки, они у вас, как у лягушки.

Едва я увидел машину, когда вылез наружу, в ногах у меня как-то обмякло — броня, конечно, не пострадала, но краску ребята здорово ободрали своей арматурой. Надо красить. Полина тоже увидела.

— Это вам за ваш сатанизм, — сказала она и пошла в школу.

Я шел за нею, таясь, потому что мой знакомый кацо возился со своими кацо на складе.

Мы закрылись с Полиной в ее кабинете. Она ходила по нему и как-то тяжело дышала. Я сидел, ждал, что будет дальше. Полина остановилась и скинула с себя платье. Я подумал, надо бы сдвинуть парты, начал сдвигать.

— Нет, я так не могу, — сказала Полина, — школа это все же святое, пошли, я позвоню.

Мы пошли в кабинет директора позвонить от секретаря. А ты выйди, сказала Полина. Я вышел. Потом вышла Полина, решительно сказала:

— Поехали, но ты клянись, никому не скажешь, где был.

Я поклялся.

На выходе из школы меня перехватил кацо, начал объяснять про полковника, который не хочет признавать договор. Я еле отделался от него, настроение, было конечно совсем испорчено. К тому же он перешел к угрозам.

Полина потом спросила, что вас связывает?

— Требует, чтобы я взял его под свою опеку, — сказал я.

— А что за полковник?

— Это из КГБ, обещал вывезти его в Канаду, а теперь не хочет.

Полина затаилась и всю дорогу что-то соображала. Меня четыре раза останавливали гаишники, мурыжили и брали деньги.

— А сколько он за это берет? — потом спросила она. — За Канаду…

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Полет орлицы» является продолжением романа талантливого писателя Дмитрия Агалакова «Принцесса крови...
Пьеса «Фредегунда» – еще одно обращение Петера Хакса к событиям давно минувших дней. В центре сюжета...
Буше, некогда провозглашённый придворным живописцем Людовика XVI, доживает свой век в глубочайшей бе...
Жанна д'Арк… Легенда о «пастушке» родилась в XIX веке, на гребне очередной революционной волны во Фр...
Участковый инспектор Нестеркин находит в окрестностях завода по утилизации боеприпасов труп рабочего...
Отчаявшись найти ответ на вопрос «почему мне так не везет?», многие из нас предполагают: «Это сглаз!...