Жестокие слова Пенни Луиза

Глава четвертая

– Ты его не узнала? – спросила Клара, нарезая свежий хлеб из пекарни Сары.

Подружка Мирны могла иметь в виду лишь одного человека. Мирна отрицательно покачала головой и занялась помидорами для салата, потом принялась за лук, тоже только что сорванный на огороде Питера и Клары.

– Оливье и Габри тоже его не знают? – спросил Питер.

Он нарезал приготовленную на огне курицу.

– Странно, правда? – Мирна перестала крошить лук и посмотрела на своих друзей.

Питер был высокий, седеющий, элегантный и аккуратный мужчина. Рядом с ним – его жена Клара, невысокая, пухленькая; в ее темных буйных волосах там и здесь виднелись крошки. Ее голубые глаза обычно смотрели с добродушным юмором. Но не сегодня.

Клара озадаченно помотала головой. Несколько крошек упали из ее волос на стол. Она рассеянно собрала их и сунула в рот. Теперь, когда первое потрясение от утренней находки прошло, Мирна была уверена, что все они думают об одном.

Это было убийство. Убитый был чужаком. А убийца?

И они, вероятно, пришли к одному выводу: вряд ли.

Мирна пыталась не думать об этом, но мысли ее все равно возвращались туда. Он взяла кусочек хлеба и принялась жевать. Он был теплый, мягкий, ароматный. Корочка хрустела.

– Бога ради, – сказала Клара, взмахивая ножом в сторону недоеденного ломтика в руке Мирны.

– Хочешь? – предложила ей кусочек Мирна.

Две женщины стояли у кухонного стола и ели свежий, теплый хлеб. Обычно в это время в воскресенье они ходили на ланч в бистро, но сегодня – когда там нашли мертвое тело и приезжала полиция – это было невозможным. Поэтому Клара, Питер и Мирна устроились рядом – в квартире Мирны на втором этаже. Внизу дверь в ее магазин была поставлена на сигнализацию на тот случай, если кто-то войдет. Впрочем, это была не совсем сигнализация – маленький колокольчик, который звонил, если дверь открывалась. Иногда Мирна спускалась на звон, иногда – нет. Почти все ее клиенты были местными жителями и знали, сколько денег нужно оставить у кассового аппарата. И потом, думала Мирна, если кому-то так нужна старая книга, что он готов ее украсть, то пусть крадет.

Мирну пробрала дрожь, и она посмотрела на окно – не открыто ли, не проникает ли через него прохладный, влажный воздух. Она увидела голые кирпичные стены, прочные балки и несколько больших окон с переплетом в небольшую клетку. Подошла проверить, но все они оказались закрыты, кроме одного, да и то было приоткрыто чуть-чуть, чтобы в комнату проникал свежий воздух.

Она пошла назад по дощатому сосновому полу, остановилась у пузатой дровяной печки в середине большой комнаты. Пламя в ней затухало. Мирна подняла круглую крышку, сунула внутрь полешко.

– Ты, наверное, бог знает что пережила, – сказала Клара, подойдя к подруге.

– Да уж. Смотрю – лежит там этот бедняга. Я поначалу даже и раны-то не увидела.

Клара и Мирна уселись на диван лицом к печке. Питер принес два стаканчика с виски и тихо ретировался в кухонную зону большой комнаты. Оттуда он видел их, слышал их разговор, но не мешал своим присутствием.

Две женщины, устроившиеся на диване, попивали виски и разговаривали потихоньку. По-домашнему. Питер позавидовал им. Он отвернулся и помешал в кастрюле яблочный суп с сыром чеддер.

– Интересно, что думает Гамаш? – спросила Клара.

– По-моему, он в таком же недоумении, как и все мы. Нет, ну в самом деле, – Мирна повернулась лицом к Кларе, – почему это вдруг посторонний человек оказывается в бистро? К тому же мертвый?

– Убитый, – уточнила Клара, и обе женщины на несколько секунд погрузились в размышления.

Наконец Клара заговорила:

– А Оливье что-нибудь сказал?

– Ничего. Он, похоже, ошарашен не меньше, чем все остальные.

Клара кивнула. Ей было знакомо это ощущение.

Полиция за дверью. Скоро она войдет в их дома, кухни, спальни. Проникнет в их головы.

– Даже представить себе не могу, что Гамаш обо всех нас думает, – сказала Мирна. – Каждый раз, когда он появляется, тут у нас мертвец.

– У каждой квебекской деревни свое призвание свыше. Где-то готовят сыр, где-то вино, где-то гончарные изделия. А наша специализация – трупы.

– Призвание свыше – это у монастырей, а не у деревень, – хохотнул Питер. Он поставил тарелки с ароматным супом на длинный обеденный стол. – И вообще, наша специализация не трупы.

Но он не слишком был в этом уверен.

– Гамаш возглавляет отдел по расследованию убийств, – сказала Мирна. – Такое у него случается постоянно. Да что говорить, он, наоборот, должен бы был удивиться, если бы мертвого тела не обнаружилось.

Мирна и Клара присоединились к Питеру за столом. Женщины разговаривали между собой, а Питер думал о человеке, возглавлявшем следствие. Питер знал, что этот человек опасен. Опасен для тех, кто совершил убийство за соседней дверью. Любопытно, знает ли убийца, какой человек идет по его следу? Питер не сомневался: знает, прекрасно знает.

Инспектор Жан Ги Бовуар оглядел их новый оперативный штаб и глубоко вздохнул. Он не без удивления понял, насколько ему знаком этот запах, насколько он будоражит нервы.

Это был запах возбуждения, запах охоты. Здесь пахло долгими часами, проведенными перед мониторами разогретых компьютеров, когда сотрудники пытаются из отдельных частей собрать целое. Здесь пахло командной работой.

Но вообще-то, здесь пахло соляркой и горелым деревом, лаком и бетоном. Он снова находился на старом железнодорожном вокзале Трех Сосен – Канадская тихоокеанская железнодорожная компания оставила его на милость стихий много десятилетий назад. Но добровольная пожарная команда Трех Сосен заняла вокзал, просочилась в него, надеясь, что никто этого не заметит. Никто и вправду не заметил, потому что КТЖК давно забыла о существовании деревни. И теперь маленький вокзал превратился в гараж для пожарных машин, громоздкого оборудования и экипировки. На стенах по-прежнему оставались зашпунтованные панели, обклеенные рекламными плакатами о красотах, которые сулит путешествие через Скалистые горы, и о мерах предосторожности. За место тут боролись правила противопожарной безопасности и огромный постер, сообщающий о победителе поэтического конкурса под эгидой генерал-губернатора. А с постера на Бовуара и в вечность смотрела эта сумасшедшая женщина.

Но она смотрела на него своим безумным взглядом не только с постера, но и в реальности.

– Какого черта вы тут делаете?

Рядом с ней стояла и смотрела на Бовуара ее утка.

Рут Зардо. Вероятно, самая известная и уважаемая поэтесса в стране. Со своей уткой Розой. Бовуар знал, что, когда на Рут смотрит старший инспектор Гамаш, он видит талантливого поэта. Но у самого Бовуара при виде Рут начиналось несварение.

– Произошло убийство, – сказал он голосом, полным достоинства и властности (по крайней мере, он на это надеялся).

– Я знаю, что произошло убийство. Я не идиотка.

Ее утка покачала головой и хлопнула крыльями. Бовуар настолько привык видеть Рут с птицей, что даже не удивлялся. На самом деле, хотя он ни за что не признался бы в этом, он был рад, что Роза все еще жива. Все остальное вокруг этой старой перечницы надолго не задерживалось.

– Нам необходимо снова воспользоваться этим зданием, – сказал он и отвернулся от милой парочки.

Несмотря на старость, хромоту и пылкий темперамент, Рут Зардо была выбрана главой добровольной пожарной команды. Как подозревал Бовуар, сделано это было в надежде, что в один прекрасный день она погибнет в пламени. Но еще он подозревал, что она не горит.

– Нет. – Рут стукнула тростью по бетонному полу. Роза не подпрыгнула – подпрыгнул Бовуар. – Вы не получите это помещение.

– Прошу прощения, мадам Зардо, но нам оно необходимо, и мы его займем.

Голос его звучал уже не так любезно, как прежде. Эти трое смотрели друг на друга, и моргала из них только Роза. Бовуар знал единственный способ, с помощью которого эта психованная может восторжествовать: если она начнет читать свои муторные, невнятные стихи. Где нет ни одной рифмы. Никакого смысла. Но еще он знал, что из всех людей в деревне она последняя стала бы читать эти стихи. Ее творения смущали ее саму, она вроде бы даже стыдилась их.

– Как ваши стихи? – спросил он и тут же увидел, что она дрогнула.

Ее коротко стриженные волосы были седыми и редкими и так плотно лежали на голове, что возникало впечатление, будто видишь ее белесый череп. Шея у нее была щуплая и жилистая, а высокое тело, когда-то сильное, явно ослабело.

– Я где-то слышал, что у вас скоро выходит новая книга.

Рут Зардо чуть подалась назад.

– Здесь и старший инспектор, как вам, вероятно, известно. – Голос Бовуара наполнился дружескими, убедительными, теплыми интонациями. Старуха смотрела так, будто перед ней был Сатана. – Я знаю, с каким нетерпением он ждет разговора с вами об этом. Он скоро здесь появится. Он ведь ваши стихи наизусть знает.

Рут Зардо развернулась и вышла.

Ему удалось сделать это. Он изгнал ее. Ведьма была мертва или, по меньшей мере, удалена.

Бовуар принялся оборудовать свой штаб. Заказал столы, аппаратуру связи, компьютеры, принтеры, сканеры, факсы. Пробковые плиты и ароматизированные фломастеры. Он приколотит пробковую доску поверх постера с этой ухмыляющейся сумасшедшей поэтессой. А над ее лицом он будет делать записи о ходе расследования.

В бистро царило спокойствие.

Криминалисты, обследовавшие место преступления, уехали. Агент Изабель Лакост, как всегда дотошная, стояла на коленях у того места, где было обнаружено тело. Она хотела быть абсолютно уверенной, что никакие улики не остались незамеченными. Старшему инспектору Гамашу казалось, что Оливье и Габри замерли на одном месте, – они и в самом деле сидели, не шевелясь, на старом выцветшем диване перед камином, погруженные каждый в свой собственный мир. Они смотрели на огонь, зачарованные пляшущими язычками пламени. Ему стало любопытно, о чем они думают.

– О чем вы думаете? – спросил Гамаш, подойдя к ним и усевшись в большое кресло, стоящее рядом.

– Я думал о мертвеце, – сказал Оливье. – Пытался понять, кто он такой. Что делал здесь. Есть ли у него семья. Не ищут ли его.

– А я думал о ланче, – признался Габри. – Кто-нибудь еще хочет есть?

Агент Лакост подняла голову:

– Я хочу.

– И я тоже, patron,[16] – сказал Гамаш.

Когда Габри начал позвякивать в кухне кастрюлями и посудой, Гамаш чуть подался к Оливье. Их никто не мог услышать. Оливье посмотрел на него безучастным взглядом. Но старший инспектор и раньше видел этот взгляд. Вообще-то, смотреть безучастным взглядом почти невозможно. Если только ты сам не хочешь этого. Старший инспектор знал, что за безучастным выражением лица скрывается бешеная работа мысли.

Из кухни донесся легко узнаваемый запах чеснока, и они услышали, как Габри напевает «Что нам делать с пьяным моряком?».[17]

– Габри решил, что этот человек был бродягой. А вы что думаете?

Оливье вспомнил глаза – остекленевшие, уставившиеся в одну точку. И еще он вспомнил свое последнее посещение хижины.

«Хаос наступает, старичок, и его не остановить. На это ушло немало времени – но вот теперь он здесь».

– А кем еще он мог быть?

– У вас есть мысли, почему его убили в вашем бистро?

– Не знаю. – Из Оливье словно выпустили воздух. – Я голову над этим сломал. Зачем кому-то понадобилось убивать человека здесь? Это лишено всякого смысла.

– Это имеет свой смысл.

– Да? – Оливье подался вперед. – Какой?

– Не знаю. Пока не знаю.

Оливье посмотрел на устрашающе спокойного человека, который, не повышая голоса, вдруг заполнил собой всю комнату.

– Вы его знали?

– Вы уже спрашивали меня, – огрызнулся Оливье, но тут же взял себя в руки. – Извините, но вы и в самом деле спрашивали, а это действует на нервы. Я его не знал.

Гамаш уставился на него. Лицо Оливье покраснело, разрумянилось. Вот только от чего – от злости, от жара из камина или оттого, что он солгал?

– Кто-то его знал, – сказал наконец Гамаш.

Он откинулся на спинку кресла, чтобы создать у Оливье впечатление, что больше не давит на него. Дает вздохнуть.

– Но не я и не Габри. – Оливье сдвинул брови, и Гамашу показалось, что он искренне расстроен. – Что он здесь делал?

– «Здесь» – это в Трех Соснах или в бистро?

– И в Трех Соснах, и в бистро.

Но Гамаш знал, что Оливье солгал ему. Он имел в виду бистро – это было очевидно. При расследовании убийства люди часто лгали. Если первой жертвой войны становилась истина, то при расследовании убийства первой жертвой нередко становилась ложь, которой люди пытались прикрыться. Ложь, которой они обманывали себя. Ложь, которой они пытались убедить друг друга. Эта маленькая ложь позволяла им вставать с кровати холодным темным утром. Гамаш и его команда выявляли ложь и обличали ее. Делали это, пока все маленькие истории, сочиненные для облегчения жизни их авторов, не исчезали. Все лжецы оставались нагишом. Трудность состояла в отделении важной лжи от несущественной. Ложь Оливье показалась Гамашу маленькой. Но тогда зачем ему вообще понадобилось лгать?

Габри притащил поднос с четырьмя тарелками, над которыми поднимался парок. Несколько минут – и они уже сидели вокруг камина, ели феттучини с креветками и устрицы с чесноком в оливковом масле. Свежий хлеб и бокалы с белым сухим вином тоже были не лишними.

Они ели, разговаривая о длинном уик-энде на День труда, о буковых деревьях, о конских каштанах. О возвращении ребят в школу, о том, что дни становятся все короче.

Кроме них, в бистро никого не было. Но старшему инспектору оно казалось заполненным. Заполненным ложью, которую они слышали, ложью, которая вызревала и ждала своего часа.

Глава пятая

После ланча, когда агент Лакост пошла договариваться о ночевке всей команды в дешевой гостинице Габри, Арман Гамаш медленно двинулся в противоположном направлении. Противный дождик на некоторое время перестал, но туман цеплялся за лес и холмы, окружающие деревню. Люди выходили из своих домов по делам или чтобы поработать в саду. Гамаш прошел по размытой дороге, потом повернул налево, к горбатому мосту через реку Белла-Беллу.

– Проголодался? – Гамаш открыл дверь старого вокзала, держа в вытянутой руке пакет из оберточной бумаги.

– Помираю с голода, merci.

Бовуар почти подбежал к старшему инспектору, взял у него пакет и вытащил оттуда сэндвич с курицей, сыром бри и соусом песто. В пакете были еще бутылочка колы и пирожное.

– А вы? – спросил Бовуар, не донеся драгоценный сэндвич до рта.

– О, я уже поел, – сказал старший инспектор, решив, что лучше не рассказывать Бовуару о еде в бистро.

К теплой пузатой печке принесли два стула, и, пока инспектор ел, они сравнивали свои записи.

– К настоящему моменту мы понятия не имеем, кто был жертвой, кто его убил, как он оказался в бистро и что являлось орудием убийства, – сказал Гамаш.

– Так ничего и не нашли?

– Ничего. По мнению доктора Харрис, это был металлический стержень или что-то подобное. Ровное и твердое.

– Кочерга?

– Не исключено. Мы взяли кочергу Оливье на проверку. – Старший инспектор замолчал.

– И что? – спросил Бовуар.

– Меня немного удивляет, что Оливье разжег оба камина. Погода дождливая, но не холодная. А он растопил камины чуть ли не сразу, как обнаружилось тело…

– И вы думаете, что орудием убийства была та или другая кочерга? А Оливье растопил камины, чтобы шуровать ими в огне? Чтобы выжечь все улики?

– Я не исключаю такую вероятность, – произнес старший инспектор ровным голосом.

– Мы их проверим, – сказал Бовуар. – Но если одна из них окажется орудием убийства, это еще не значит, что убийца – Оливье. Кто угодно мог схватить ее и нанести удар жертве.

– Верно, но только Оливье растопил камины сегодня утром и при этом использовал обе кочерги.

Было ясно, что, будучи старшим инспектором, он никого не может исключать из числа подозреваемых. Но ясно было и то, что ему это не доставляло удовольствия.

В дверях показались техники, которые привезли аппаратуру, и Бовуар махнул им рукой, приглашая войти. Появилась Лакост и подсела к камину.

– Я заказала нам номера в гостинице. Кстати, видела Клару Морроу. Мы сегодня приглашены на обед.

Гамаш кивнул. Это было неплохо. За обедом они могли узнать о жизни в деревне больше, чем во время допроса.

– Оливье назвал мне людей, которые вчера работали в бистро. Я собираюсь поговорить с ними, – сообщила Лакост. – И еще: криминалисты обходят деревню и округу в поисках орудия убийства. Они сориентированы на поиск кочерги или чего-нибудь похожего.

Инспектор Бовуар закончил ланч и отправился давать указания по оборудованию временного оперативного штаба. Агент Лакост пошла опрашивать свидетелей. Гамаш очень не любил, когда его люди уходили. Он не уставал предупреждать их: не забывайте, чем занимаетесь и кого ищете. Убийцу.

Много лет назад старший инспектор потерял одного из своих агентов, который наткнулся на убийцу. Он не хотел, чтобы это когда-нибудь повторилось. Но он не мог защищать их постоянно. Ему приходилось отпускать их на свободу, как он отпустил и Анни.

Это был последний допрос в тот день. Агент Лакост успела допросить пятерых человек, работавших тем вечером в бистро, и получила одни и те же ответы. Нет, ничего необычного не происходило. Народу было не протолкнуться – суббота и долгий уик-энд Дня труда. Во вторник в школах начинались занятия, и все приехавшие сюда на лето собирались отбыть в Монреаль в понедельник. То есть завтра. На следующий день четверо из официантов после окончания каникул уезжали на занятия в университет. От них и в самом деле было мало толку, так как все, что они заметили, – это столик с хорошенькими девицами.

Пятый официант хоть что-то мог сообщить – это была девушка, и она не особо обращала внимание на соблазнительные бюсты. Но вечер, как ни смотри, был совершенно обыкновенный. Ни о каком мертвом теле и речи не шло, и Лакост подумала, что его заметили бы даже те озабоченные официанты.

Она подъехала к дому последнего официанта – молодого человека, который обычно оставался за старшего после отъезда Оливье. Того самого парня, что проводил окончательную проверку перед уходом и запирал дверь.

К дому вела длинная грунтовая подъездная дорожка, обсаженная кленами. Их листья еще не обрели великолепных осенних оттенков, но кое-где уже пробивались оранжевые и красные тона. Пройдет немного времени – и это будет выглядеть великолепно.

Лакост вышла из машины и в недоумении уставилась на представшее ее взгляду сооружение из стекла и бетона. Оно казалось здесь настолько не на месте, как если бы на Пятой авеню установили палатку. Оно было здесь чужим. Приближаясь к нему, Лакост поняла еще кое-что. Этот дом производил на нее устрашающее впечатление, и она спросила себя почему. Ее вкусы были скорее традиционными, но не слишком строгими. Она любила кирпичи и обнаженные балки, но ненавидела хаос, хотя после рождения детей перестала слишком уж заботиться о порядке в доме. Теперь если ей удавалось пройти по комнате, не наступив на какую-нибудь свистульку, это можно было считать достижением.

Это сооружение явно было достижением. Вот только домом ли?

Дверь открыла крепкого сложения женщина средних лет. Она говорила на очень хорошем, хотя, пожалуй, чересчур правильном французском. Лакост с удивлением поняла, что в этом доме прямоугольных форм предполагала увидеть и прямоугольных обитателей.

– Мадам Парра? – Агент Лакост протянула свое удостоверение.

Женщина кивнула, дружески улыбнулась и отошла назад, пропуская ее.

– Entrez.[18] Вы, наверное, по поводу того, что случилось у Оливье, – сказала Ханна Парра.

– Oui.

Лакост нагнулась, чтобы снять сапоги, на которые налипла грязь. Это всегда казалось таким неловким и унизительным. Знаменитая на весь мир команда Квебекской полиции по расследованию убийств, сидя в носках, опрашивает подозреваемых.

Мадам Парра не сказала ей, что это лишнее, но, по крайней мере, дала тапочки из стоящего у двери деревянного короба, где хранилась груда старой обуви. И опять это удивило Лакост, ожидавшую увидеть здесь порядок и чистоту. И строгость.

– Я бы хотела поговорить с вашим сыном.

– С Хэвоком.

Хэвок. Это имя показалось забавным инспектору Бовуару, но агент Лакост не видела в нем ничего смешного. И странным образом оно подходило к этому холодному, хрупкому дому. Трудно было представить, что человек с именем Хэвок обитает в каком-то другом месте.

Прежде чем ехать сюда, Лакост провела кое-какие изыскания о семействе Парра. Материала было не очень много, но кое-что она все же нашла. Женщина, которая открыла ей дверь, была советником муниципалитета Сен-Реми, а ее муж Рор работал лесником в крупном землевладении в этом же районе. Они бежали из Чехословакии в середине 1980-х, приехали в Квебек и обосновались близ Трех Сосен. Вообще-то, в районе была большая и влиятельная чешская община, состоящая из беженцев – людей, искавших то, что они обрели здесь. Свободу и безопасность. Ханна и Рор Парра остановились, когда нашли Три Сосны.

А когда они осели здесь, на свет появился Хэвок.

– Хэвок! – крикнула его мать в сторону леса, выпуская собак.

Еще несколько криков – и появился коренастый молодой человек. Его лицо раскраснелось от тяжелой работы, кудрявые волосы растрепались. Он улыбнулся, и Лакост сразу поняла, что другие официанты в бистро не имели ни малейшего шанса с девушками. Все девушки принадлежали этому парню. И кусочек ее сердца он тоже похитил. Она быстро произвела подсчеты в уме. Ей было двадцать восемь, ему – двадцать один. Через двадцать пять лет такая разница в возрасте не будет иметь особого значения, хотя ее муж и дети вряд ли согласились бы с этим.

– Чем могу вам помочь? – Он нагнулся и снял свои высокие зеленые сапоги. – Разумеется, речь пойдет о человеке, которого нашли сегодня утром в бистро. Прошу прощения, я должен был догадаться.

Он продолжал говорить на ходу, и вскоре они оказались в великолепной кухне – в реальной жизни Лакост таких не видела. Вместо классического и обязательного, как полагала Лакост, треугольника кухонного оборудования вся кухня прилепилась к одной стене в задней части светлого помещения. Здесь был один очень длинный бетонный стол, кухонное оборудование из нержавеющей стали, открытые подвешенные полки с чистыми белыми тарелками, выстроенными в ряд. Шкафы внизу были отделаны темным ламинатом. Кухня, хотя и выдержанная в стиле ретро, казалась очень современной.

Тут не было и кухонного островка, вместо него – обеденный стол матового стекла, окруженный старинными с виду тиковыми стульями. Лакост села на один из них и обнаружила, что он на удивление удобен. У нее мелькнула мысль: а что, если это и впрямь старинная мебель, привезенная из Праги? Но потом она подумала, что вряд ли люди возят через границу тиковые стулья.

Почти всю противоположную стену кухни занимали окна от пола до потолка, скругленные по краям. Из них открывался великолепный вид на поля, лес и гору вдали. Лакост увидела также белый шпиль церкви и облачко дыма. Деревня Три Сосны.

В свободном пространстве у огромных окон стояли точно друг против друга два дивана с низким кофейным столиком между ними.

– Чаю? – спросила Ханна, и Лакост кивнула в ответ.

Эти два представители семейства Парра не очень вписывались в почти стерильную обстановку, и Лакост поймала себя на том, что размышляет об отсутствующем Парра. Об отце, о Роре. Может быть, этот дом своими строгими прямоугольными формами обязан именно ему? Может быть, это он тяготеет к прохладной определенности, прямым линиям, почти пустым комнатам и ничем не заставленным полкам?

– Вы знаете, кто был убитый? – спросила Ханна, ставя чашку перед Лакост.

На безукоризненно чистом столе появилась и вазочка с печеньем.

Лакост поблагодарила хозяйку и взяла печенье. Оно было мягким и теплым, пахло изюмом и овсом, имело привкус жженого сахара и корицы. Оно имело домашний вкус. Лакост обратила внимание, что на чашке изображен улыбающийся и машущий снеговик в красном костюме – сувенир с квебекского зимнего карнавала. Она сделала глоток. Чай был крепкий и приятный.

Как и сама Ханна.

– Нет, пока мы не знаем, кто это, – ответила Лакост.

– Мы слышали… – Ханна помедлила, – что он умер насильственной смертью. Это верно?

Лакост вспомнила проломленный череп убитого.

– Да, насильственной. Его убили.

– Боже мой, – сказала Ханна. – Какой ужас. И вы понятия не имеете, кто это?

– Скоро узнаем. А пока я хочу услышать, как прошел вчерашний вечер. – Она повернулась к молодому человеку, сидящему напротив нее.

В этот момент от двери раздался голос, произнесший несколько слов на непонятном Лакост языке, видимо на чешском. Коренастый мужчина вошел в кухню и отряхнул свою вязаную шапку, поколотив ею о куртку.

– Рор, ты что, не мог сделать это в прихожей? – сказала Ханна по-французски, и хотя в ее голосе слышалась нотка укоризны, было очевидно, что она рада его видеть. – У нас полиция. По поводу убитого.

– Какого убитого? – Рор тоже перешел на французский, хотя и с небольшим акцентом. В его голосе слышалась озабоченность. – Где? Здесь?

– Не здесь, па. Тело обнаружили сегодня утром в бистро. Человек умер насильственной смертью.

– Ты хочешь сказать, его убили? Прошлой ночью кого-то убили в бистро?

В его голосе отчетливо слышалось недоумение. Как и его сын, он был невысок и крепок сложением. У него были курчавые темные волосы, начавшие седеть, – и это отличало его от сына. На взгляд Лакост, ему было под пятьдесят.

Она представилась.

– Я вас знаю, – сказал он, глядя на нее проницательным, острым взглядом. У него были голубые и жесткие глаза, вызывавшие беспокойство у того, кто смотрел в них. – Вы уже бывали в Трех Соснах.

Лакост поняла, что у него хорошая память на лица. Большинство запоминали лишь старшего инспектора Гамаша. Ну, может, еще инспектора Бовуара. А ее не запоминал почти никто. Разве что другие агенты полиции.

А этот человек запомнил.

Он налил себе чая и сел. Он тоже казался немного не на своем месте в этой идеально чистой комнате. И в то же время ему было здесь вполне удобно. И вообще у него был вид человека, которому было бы удобно почти повсюду.

– Вы не знали о трупе?