Юбилей смерти Розова Яна

Лена. Разоблачение

Сильно разочаровывало, что человек-шкаф проявляет мало интереса к поиску Димы. Я понимала, что у мамы тоже большие неприятности, но Дима ведь пропал! Он может быть похищен, даже мертв, и никому нет дела.

Конечно, когда маму освободили из полицейского узилища, я страшно обрадовалась. За несколько часов, которые она провела за решеткой, я детально обдумала, что случится, если ее не будет рядом со мной. В тюрьме – это не рядом. Я представляла, что буду ходить к ней на свидания, готовить передачи, писать письма – все это никак не вязалось с тем, что я ожидала от своей будущей жизни с мамой.

Наверное, отчасти потеряв маму и, возможно, навсегда потеряв Диму, мне придется так же, как и маме, разбивать свое существование на недолгие эпизоды – новые жизни. Проживать их, опираясь на красоту, мудрость, радость, деньги и мужчину. И так снова, и снова…

Вряд ли смогу.

Я уже совсем скисла, когда маму отпустили. От радости опять расплакалась, а увидев ее, решила – если маму все-таки посадят, тоже совершу преступление, чтобы сидеть вместе с ней. Только не придумала, что же такое натворить ради срока в колонии.

Сентябрь подходил к концу, погода все чаще портилась, день укорачивался. Я надеялась, что вместе с мамой эта осень станет лучшей в моей жизни, начнется новый этап. Но выходило не совсем так, как мечталось.

В дверь позвонили. Встала из-за стола, поплелась открывать. До сего момента я пыталась вникнуть в историю искусств, чтобы подготовиться к семинару. Буквы не складывались в слова, а слова – в понятия. Ничего не запоминалось.

На пороге стоял человек-шкаф.

– Здрасьте, – сказал он.

– Пришли узнать новости про Диму? Так их нет.

– Наоборот, пришел рассказать, что выяснил.

Мы прошли на кухню, я поставила чайник на плиту.

– Значит, так, – Пантелеич уселся на бабулину скрипучую табуретку. – Некоторое время назад Дима искал свою мать. Нашел следователя, который разбирался с аварией Александра Чудая, но следователь Комаров оказался в состоянии глубокого Альцгеймера. С Димой общалась дочь. Спустя какое-то время ей позвонила неизвестная женщина, которая имела какие-то новости о Диминой матери. Дочь следователя передала Диме телефон той женщины.

– Значит, это он к ней спешил после нашего обеда! Помните, еще ваш друг с нами был? Такой седой дядька…

– Почему ты сразу не рассказала, что Дима пропал после того обеда?

– Не подумала. Прошло несколько дней, пока я сообразила, что Дима пропал. Думала – работает, уехал к клиенту или еще что-то.

– Ясно. Спасибо моей первой жене – я узнал, что номер телефона той женщины зарегистрирован на твоего отца.

– Не может быть!

– Да, все оказалось тесно связано – пропажа Димы, делишки твоего папы. Как ты думаешь, мог ли Дима попытаться убить Валентина?

– Нет! За что?

– Селена, ты не гоношись. Надо разобраться. Теперь уже нет сомнения, что твой папа убил жену моего брата в Курортном. Частички с его ремня полностью идентичны частичкам на одежде убитой – он навалился на нее, пока душил и…

– Ой, не говорите больше… неужели мой папа – убийца?!.. Игорь Пантелеевич, я не верю.

– Давай без Пантелееча, – поморщился он. – Факты часто разбивают нашу веру, уж поверь. Я до последнего не был точно уверен, что Алену убил не мой брат. Да, я тоже не мог себе представить Лёшку в роли убийцы, но!..

Закипел чайник, я встала, чтобы налить чай.

– Мой папа… А я могу стать убийцей? Получается, во мне порченая кровь.

– Знаешь, все могут стать убийцами, несмотря на кровь. В войну люди убивают. Убивают, когда на них нападают. Но если ты понимаешь, что убийство – это страшнейшее преступление, непростительное, гадкое, то у тебя останется больше шансов прожить жизнь так, как положено человеку.

– Мой папа забыл это.

– Он поддался ненависти, Селена. А ненависть – худший советчик.

Попытавшись разобраться в своих чувствах, я запуталась еще больше. Да пусть уже будет, что будет! Хочу только, чтобы папа выжил, Дима вернулся и все наши неприятности закончились раз и навсегда.

– И как нам теперь найти Диму? – спросила я.

– Для начала надо разобраться, что случилось. Если Дима встретился с твоим отцом и ранил его, то он прячется. Возможно, уехал в Польшу. Но в таком случае непонятно, где Дима находился почти две недели со дня исчезновения и до нападения на твоего отца. И какое отношение имеет ко всему этому женщина, что звонила Комаровой. И откуда взяться новостям о давно умершей женщине? Надо думать.

– Что же делать? Я увижу Диму еще когда-нибудь?

– Все бывает, Селена… Так, меня срочно ждут в одном месте, поэтому – до вечера! Мы ужинаем все вместе у твоей мамы.

Он ушел, а я заплакала.

Хотелось увидеть маму, пожаловаться, поговорить. Только этим вечером мои желания не сбылись: у мамы сидели тетя Маша и друг Янова со страшной фамилией Могила. Он любезно поддерживал разговор о танцах народов мира, но с трудом скрывал отсутствие интереса к теме и собеседницам. Между прочим, тетю Машу с мамой беседа также мало увлекала. Они машинально продолжали щебетать и смеяться, а сами думали о другом. Я догадалась, что мама беспокоится обо мне и косвенно – через меня – за Диму. Причина волнений тети Маши раскрылась позже.

Вот так мы все как Лебедь, Рак и Щука тянули этот вечер в разные стороны.

Позвонил Янов, велел не ждать его, садиться за стол. Мы сели.

Выпив вина, компания слегка расслабилась. Могила повеселел, рассказал пару анекдотов из жизни патологов, рискнув испортить аппетит тем, у кого он имелся. Анекдоты неожиданно понравились – мама, тетя Маша и я смеялись как девчонки. Спустя пару бокалов я еще и опьянела, что явно сделало жизнь веселее и краше.

А вскоре появился Пантелеич. Полюбезничал с дамами, подмигнул мне и, обменявшись полным понимания взглядом с Борисом Шамильевичем, поднял бокал за хозяйку этого дома. Мама рассмеялась – хозяйка-то у этой квартиры семидесятипятилетняя тетка, чокнутая на всю голову, ну, да ладно!.. Янов поцеловал ее.

– Чем ты занимался весь день, мой герой? – спросила мама, слегка картавя.

– Разными вещами, – уклончиво ответил Пантелеич. – Например, раздобыл номера людей, с которыми перезванивался Корда. Один из них наберу прямо сейчас.

Улыбаясь с видом фокусника, подготовившего классный трюк, он достал телефон и набрал номер.

– Почему сейчас? – неожиданно серьезно спросил Могила.

– Сейчас – самое время.

Неожиданно тетя Маша встала.

– Мне пора, не провожай меня, Ева!

Она взяла с дивана сумку, из которой доносился едва слышный звукоряд.

– Не ответите на звонок? – спросил ее Янов.

Тетя Маша попыталась выйти из комнаты, Могила преградил ей путь. Мама смотрела на подругу с выражением изумления, переходящего в жалость. Янов остановил вызов.

Мама спросила:

– Ты гасскащешь?

– Садитесь, Марина Константиновна! – пригласил ее Янов.

Могила проводил тетю Машу к столу.

– Мы всегда называли тебя Машей, а не Мариной, – удивленно проговорила мама. – Не помню даже, почему.

– В садике, на спектакле под елкой я играла козочку Машку, да так и пошло.

– Значит, ты и была женой Вэла?

– Гражданской женой, Женя. Прости меня, если можешь! Понимаешь, ты уехала, а он все приходил поговорить о тебе. Я убеждала, что ты хороший человек, что он во всем сам виноват. Он каялся, я жалела его. У него ведь такая мать, что жить расхочется! Потом у меня начались неприятности. Муж решил, что я подавляю его своими деньгами, и уехал. Владик заболел астмой, ну и с бизнесом разладилось. А Валентин стал поддерживать меня. Знаешь, он не такой уж плохой человек, как ты думаешь. Прости меня!

Мама встала и обняла ее.

– Ну, что ты… Почему сразу не сказала, я бы поняла.

– Это ты сейчас так говоришь, а я тебя с детства помнила, как ты за справедливость боролась! Ты же непримиримая – только черное и белое. И если честно – я всегда понимала, что предала тебя, и всегда чувствовала себя виноватой. Поэтому хотела сделать что-нибудь хорошее. И уговорила Валентина никогда в жизни не признаваться тебе в наших отношениях. Мне было так стыдно от мысли, что ты узнаешь!

– Маш, я сильно изменилась со времен детства…

Тетя Маша продолжала каяться:

– Я всегда знала, что ты вернешься к дочери. Поэтому и от Селены, как могли, скрывали – даже не фотографировались вместе. И как только ты приехала, я сразу вернулась в свою квартиру. Мы расстались с Валентином.

Мама усадила подругу на диван рядом с собой. Теперь стало ясно, что тетя Маша – под маминой охраной. Понял это и человек-шкаф, до того с иронией наблюдавший за происходящим.

– Игорь, а почему так важно знать, кто жена Корды? – спросил Могила.

– Потому, что я с ног сбился, искал ее. Соседка сказала, что Марина работает в институте, и я все вузы в Гродине обежал, надеясь найти нашу Машу. А она не Маша и работает в университете не штатно, а по договору. Это я случайно узнал уже после того, как выяснил, на кого именно оформлен номер таинственной Марины. Ладно, ближе к теме: это вы, Марина Константиновна, позвонили Диме Чудаю и сказали, что у вас есть новости о его матери?

– Нет, это не я. Я почти ничего не знаю о матери Димы. Когда-то Вэл работал в психиатрической больнице, и она там лежала, а лет пять назад он сказал, что та женщина умерла.

– Но звонили-то с вашего номера!

– Так, может быть, кто-то брал мой телефон? Я не беру его в танцевальный зал, а вещи в раздевалке оставляю.

– Вы в курсе, кто ранил Корду?

– Нет, откуда? Мы только перезванивались, да и то редко.

– Марина, где Дима? – спросил Пантелеич.

– Я же сказала – не знаю!

– Я вас задерживаю по подозрению в похищении человека до выяснения обстоятельств дела. Идемте!

Мама вскочила:

– Игорь, ты с ума сошел! При чем тут Маша? Она не знает Диму!

– Ева, не вмешивайся в мое расследование! Я провожу его для тебя!

– Для меня – оставь мою подругу в покое!.. Теперь же все стало ясно: Вэл заплатил старым курицам, чтобы они сообщили полиции, будто меня видели, а сам ранил себя ножом с моими отпечатками!

– Ничего еще не ясно, Ева!..

– Ясно!

И они поссорились.

Янов все же уступил маме и отпустил зареванную, разбитую тетю Машу на все четыре стороны. Только уйти пришлось ему, а не ей. Тетя Маша осталась у нас ночевать и они с мамой почти до утра сидели на кухне.

А меня разоблаченная мамина подруга стала раздражать – она поступила, как баба, а не как друг! Терпеть не могу, когда женщины плюют на своих подруг ради любого мужчинки.

На следующий день мама решила уехать из Гродина.

– Видишь, как все обернулось, зайка, – сказала она, наливая мне утренний какао в большую желтую чашку. – Гродин не принимает меня, не хочет впускать. А я не люблю его.

– Мам, но ведь все кончилось!.. – воскликнула я и осеклась, вспомнив о Диме. – Или почти все. Просто папа оказался сумасшедшим.

– Ты можешь это принять?

– Если ты со мной, то смогу. И если бы Дима нашелся, то совсем бы не парилась.

– Итак, – мама улыбнулась, – ты поедешь со мной в Ейск?

– Почему в Ейск?

– А почему бы и не в Ейск? Женщины везде хотят соблазнять, быть особенными и неповторимыми. А Ейск – на море. Люблю море.

– Зимой?

– Всегда люблю. Притом, скоро же лето!

– Мам, октябрь на дворе!

– Это не отменяет лета.

– А Игорь?

– А он будет к нам приезжать.

Янов. Расставание

Игорь нес сумку Евы, словно тяжелый крест.

Ссоры и споры, в которых они провели больше недели (Янов приехал из Курортного три дня назад, а до того звонил по пять раз на день и все со скандалами), утихли. Осталась только накипь обиды, да ощущение тоски от предстоящей разлуки. Удивительно – пройдя земную жизнь больше, чем на половину, он так влюбился!

Янову стало бы легче, если бы Еву провожала и Селена, но она застряла на коллоквиуме. Он глянул на исподлобья на любимую женщину, опасаясь встретиться с ней взглядом. Игорь чувствовал себя жалким и не хотел, чтобы она это поняла.

Но Ева и не думала смотреть на него. Она держала на поводке Шарика, который, как и обычно, пользовался огромным успехом у каждого встречного-поперечного. Сегодня собачий успех был некстати, но Ева этого не показывала – любезно реагировала на похвалы, разрешала гладить равнодушного афгана, уверяла, что он не кусается, в отличие от нее самой.

На носу Евы сидели антрацитовые очки, спортивную теплую куртку она застегнула до самого подбородка, руки спрятала в перчатках. Янов чувствовал – она закрыта для внешнего мира и для него самого, она осталась при своем мнении – ей надо уехать. А его чувства оказались за кадром.

Вчера ночью, когда он все же сумел подпоить Еву, она призналась:

– Не смейся, но я точно знаю, что приношу несчастья. Ну, сам посмотри: Алена дружила со мной – ее убил дурак Вэл, который был моим мужем, а стал убийцей и самоубийцей-неудачником. Машка разбила свою жизнь – тоже из-за меня! Она бы и не познакомилась с этим дураком Вэлом, если бы не я. А ведь он ей не пара, он ее только топил всегда – я чувствую это! Думаешь, почему моя Маша стала неудачницей и врушкой?.. Она даже призналась, что Вэл постоянно ходил на сторону! Из-за моей глупости и слабости Селена провела детство и юность без матери, без настоящей семьи. А бедный Дима и вовсе пропал. И с тобой что-нибудь случится, если останешься со мной! Поэтому не обижайся, отпусти меня и забудь!

Сначала Игорь решил, что она выпендривается – кто же отказывается от настоящего чувства из-за выдумок! Значит, либо она не любит его, либо набивает цену, либо просто расстроилась из-за всего случившегося в Гродине. Но сейчас, ежась на ноябрьском холоде, он осознавал сердцем: Ева не ломается, не кокетничает, не валяет дурака.

Она бережет его. Потому, что любит.

Игорь пытался составить радостную картинку на перспективу: пройдет сколько-то времени, он приедет к Еве и найдет способ остаться с ней рядом навсегда. Но в сердце не теплело, и что-то беспокоило его с той минуты, как она исповедовалась. Игорь попытался поймать суть своего беспокойства – может, Ева сказала что-то важное?..

Он увидел, что она смотрит на него, и сразу забыл обо всем.

– А вдруг, – сказал он неуверенно, – ты все же останешься?

– А вдруг, – в тон ответила она, – ты приедешь ко мне?

У платформы остановился автобус. Янов погрузил чемодан Евы в багажное отделение, вернулся к ней, все еще стоящей на ветру у раскрытой двери рядом с Шариком. Вряд ли пес чувствовал настроение хозяина – афганы на такую ерунду плевать хотели, но подведенные черным восточные глаза были полны грусти.

– Пока, любимый!

– Пока…

Возле больницы, в которой спал почти вечным сном Вэл Корда, Янова поджидал Могила. Они договорились заранее – Игорь проводит Еву, Борис осмотрит рану Корды, а после Янов заедет за патологом и они вернутся в Курортный.

Игорь нашел друга в вестибюле.

– Проводил? – спросил Могила.

Молча кивнув, Янов направился к выходу.

В машине патолог рассказал о результатах осмотра:

– Ты мне прислал фото ножа, который вынули из раны жертвы. Столовый нож, ничего примечательного. Но вот вокруг раневого отверстия заметен слабый след синяка – откуда он мог взяться, учитывая, что рукоять ножа продолжала его лезвие? Вот если бы удар был нанесен ножом с гардой…

– Это штука, чтобы при ударе рука не соскакивала с рукояти на лезвие?

– Да. Гарда оставляет на теле человека синяк – подобный след есть у жертвы.

– Ты можешь ошибаться?

– Могу, так как исследовал не труп, а живого человека, а на живых травмы имеют обыкновение зарастать. Не люблю иметь дело с живыми. На трупе я смог бы проверить раневой канал. Тогда стало бы ясно…

В Курортном Игорь отвез Бориса домой, а сам заехал к Лёхе. С удивлением обнаружил, что брат в розовом передничке жарит котлетки. Прежде такого не бывало.

– Игорёшка, залетай, на котлетки нападай! – прогорланил тот, увидев Игоря. – Шарик, а ты – пошел вон! Я позову тебя, давай-давай!…

Пятясь задом, афган покинул кухню, но улегся прямо за дверью, не упуская контроль над ситуацией.

– Дети с няней у бабушки, но завтра приедут, а тогда готовить будет некогда. Слушай, по хозяйству столько хлопот! И как Алёнка справлялась?!

Яновы разлили принесенный Игорем коньячок по бокальчикам, помянули покойницу. Разговор крутился вокруг Лёхиной семьи, быта и жизни.

После второго тоста – за детей – Лёха спросил:

– Значит, Алёну по ошибке убил первый муж этой твоей Евы?

Игорь знал, что брат только и думал об этом, но из деликатности не решился заговорить сразу. Янов подробно рассказал обо всех деталях дела.

– Так, значит… – пригорюнился Лёха, опрокинув в рот бокальчик. – Видишь, как получилось – Алёна мне через тебя досталась, а ты через меня получил Еву. Если бы я тогда не разругался с женой, она б не ушла, Корда убил бы Еву и ты бы с ней не познакомился.

– Все случается так, как и должно случиться.

Мобильник Игоря подал голос.

– Игорь, – звонила женщина, чей голос Янов не узнал. – Это Наташа, помните? Вы со мной ужинали. Я знаю, что вы в Курортном, мне Ева сказала. А я как раз еду в санаторий. Давайте с вами встретимся? Ева разрешила мне иногда пользоваться вашей помощью.

– Знаете, это неудачная мысль, – ответил пьяноватый Янов. – Ева не может мной распоряжаться, я – не вещь. Всего доброго.

Он прервал разговор, но беспокойство, возникшее после вчерашних слов Евы, встрепенулось.

Брат звякнул своим бокальчиком по бокальчику Игоря.

– Игорешка, ты чего сник? Ну, давай, накатим!

Жизнь тринадцатая

Смотрю из автобуса на удаляющуюся фигуру Игоря. Он выглядит большим, сильным, независимым, неуязвимым, но очень несчастным. Сдвинуты брови, глаза в глубокой тени, напряжены мышцы вокруг рта, сжаты кулаки. Мой любимый исчезает в дали, в тумане, во времени. Лучше уж так. Я не переживу потери тебя, Игорёк!

Мне следует думать о новой жизни – будто смеха ради, тринадцатой.

Ейск похож на Краснодар. В некоторых домах и промышленных сооружениях чувствуется основательность и изящество позапрошлого столетия. Мне нравится, что для курорта этот город слишком уютный, а для делового центра – слишком милый. Мне нравится зелень Азовского моря, его игрушечность. Нравятся люди, ритм города, порт, воздух. Тут хорошо.

Первая составляющая новой жизни – красота – обнаружена. Это море.

Проходит почти месяц, пока я въезжаю в обстановку. Мне сложно после того, что произошло в проклятом, проклятом Гродине. Хочется забыть, но это невозможно. Звонит Игорь, звонит Маша, звонит Наташа, звонит Селена – единственная, чьи звонки мне необходимы.

Игорь почти ничего не рассказывает, иногда он пьян, иногда устал до беспамятства и хочет услышать мой голос, чтобы суметь уснуть. У них в Курортном теперь повышены требования к безопасности – государство развивает отдых и туризм в регионе, а отдуваться приходится правоохранительным органам. А уж убойный отдел и вовсе на передовой: расследования любого дела должно происходить моментально. Я сочувствую его усталости, рассказываю о своих делах, ощущая себя безумно далекой от Игоря.

Маша звонит не реже Игоря. Она рассказывает о Вэле, лежащем в коме, видимо, уже без всяких перспектив. Рассказывает о своем сыне в Германии – как он хорошо и сыто живет. Маша восхищена тамошним уровнем жизни, достатком, культурой в бытовом смысле. Очень скучно слушать – еда, одежда, техника и вежливость прохожих мало интересны. Советую и ей уехать в Фатерлянд, но она не желает – мол, там бывший, он решит, что Маша приехала ему на шею, а она ничего от него не хочет, и все такое. Притом страдания о Неметчине не прекращаются.

Селена не приезжает. Говорит, что должна найти Диму, а единственная ниточка – отец. Девочка надеется, что Вэл придет в себя и расскажет, что за женщина звонила Диме с телефона, зарегистрированного на Вела, и тогда удастся найти Сашиного сына. Я тоже часто думаю – что же случилось, и нельзя ли предпринять еще что-нибудь в плане его поисков. Только опыт в этих делах у меня никакой. Да и Янов контролирует ситуацию: объявил Диму в розыск, отслеживает оперативную информацию по пропавшим людям, по обнаруженным – только не это! – телам. Он сумел связаться с родственниками Димы в Польше. Они его не видели, пообещали сообщить, если он объявится.

Позвонила Наташа. Пожаловалась, что Игорь не захотел с ней встретиться. Как будто он обязан. Такая настырная!

Лена. Возвращение

Прошло почти два месяца после маминого отъезда, когда случилось чудо.

Одним ранним утром пришел Дима. Совершенно не так, как я ожидала. Спросоня открыв дверь, я тупо уставилась на него – приснился или нет?

– Лена, я вернулся! Знаешь, оказалось, что моя мама жива!

– Почему же ты не звонил? – спросила я и бросилась ему на шею.

Дима вкусно пахнул морозом, снегом, улицей. Его куртка оставалась холодной – я поежилась. Дима расстегнул молнию, шагнул в комнату, продолжая обнимать меня, прижимать, целовать. Кое-как мы захлопнули дверь…