Мифриловый крест Проскурин Вадим
Он разбежался и прыгнул в огонь. Я последовал за ним.
Помчался сквозь пламя, которое оказалось не таким уж страшным и совсем меня не обожгло, и вылетел на заснеженную поляну. В двух шагах валялся труп монаха с дырой во лбу, рядом стоял Усман, настороженно водивший стволом из стороны в сторону.
– Где они? – воскликнул он. – Ты их чувствуешь?
Я никого не чувствовал. Попытался обратиться к кресту, но он не ответил.
– Не… – начал я и рухнул на спину.
Потому что в мою грудь ударила пуля.
Хорошо, что сейчас не лето. Будь сейчас лето, я надел бы бронежилет поверх остальной одежды, и неизвестный стрелок, то есть стрелец, стал бы целиться в голову, а не в грудь. Хотя кто его знает, может, он и целился в голову. Трудно метко стрелять из гладкоствольного ружья.
Над ухом гулко гавкнул подствольник, и через две секунды лесную глушь огласил взрыв осколочной гранаты. Я поднял голову. Два-три неясных силуэта промелькнули между деревьями метрах в ста впереди, я полоснул короткой очередью, и в воздух полетели хлопья снега и куски обломанных веток. А потом из леса донесся нестройный залп.
Над моим ухом просвистела пуля – именно просвистела, а не вжикнула. Оказывается, пули, выпущенные из пищалей, не вжикают, а мелодично свистят. Я рухнул на землю, так и не успев встать.
Повернул голову и увидел Усмана. Головы у него, можно сказать, не было. Крупнокалиберная пуля, попав в лицо, мало что оставляет от черепа – даже при низкой начальной скорости. Я громко выругался.
По-хорошему, сейчас надо отходить под защиту горящей стены, пока не последовал второй залп, хотя… Сколько времени нужно, чтобы перезарядить пищаль? Я рванулся вперед со всех ног.
Интересно, откуда они стреляли? Кажется, вот отсюда – над ельником вьется легкий сероватый дымок. Хорошо, что бездымный порох здесь еще не изобретен. Как же до них добраться?.. Пожалуй, без пулемета их оттуда не выкурить. Пуля со смещенным центром тяжести – вещь хорошая, но густое сплетение ветвей отклоняет ее от курса почти так же надежно, как и броня, дай бог, чтобы одна пуля из рожка нашла свою цель. Нет, это не подходит. А если… Выстрел будет трудным, но попробовать можно.
Я остановился, перевел дыхание и тщательно прицелился. Выстрел из подствольника, и снова вперед со всех ног. Могучая столетняя береза гулко вздрогнула всем стволом, и с ее ветвей обрушилась целая лавина снега. Граната попала в ствол, сейчас посмотрим, куда она отлетела. Ага, отлетела куда надо, вот она взорвалась, и еловые ветки в одно мгновение стали из белых зелеными, лишившись нависшего на них снега. Короткая очередь вдогон – не на поражение, а чтобы напугать, чтобы вжались в снег и не стреляли.
Я начал петлять. В голове крутились обрывки фраз из какой-то научно-популярной книги. Раструб на стволе мушкета делался для ускорения процедуры заряжания. Мушкетеры вооружались шпагами, которые использовались для самообороны, когда за время между залпами противник успевал подойти вплотную. В таких случаях первая шеренга обнажала шпаги, вторая спешно перезаряжалась, потом первая шеренга по команде падала наземь, а вторая давала залп, который сметал все живое, потому что мушкет – это не только ружье, но и дробовик. Интересно, пищаль может стрелять дробью? Надеюсь, что нет. И раструбов на пищалях стрельцов я тоже не видел.
Ветви сомкнулись над моей головой. Я все еще жив, а это значит, что у меня появился шанс, пусть крохотный, но все-таки шанс. Только бы у них не было пистолетов! Если у них есть пистолеты, я труп. Черт бы побрал этот снег! На нем от камуфляжа нет никакого толку, и если стрельцы в маскхалатах…
Я увидел труп и понял, что стрельцы не в маскхалатах. Неплохо. А вот и следы… Нет, эти следы ведут в другую сторону. Они что, уже обратились в бегство? А вот и другие следы… Ну-ка, посмотрим…
Дальнейшее я плохо помню. Задыхаясь от недостатка воздуха, я носился по лесу, утопая в снегу, я стрелял из автомата и из подствольника, потом гранаты для подствольника кончились, и настал черед ручных гранат. Потом кончились патроны в автомате, я отбросил его в сторону и вытащил пистолет, но он не понадобился, потому что все было уже кончено.
Не помню, как я вернулся к частоколу, который успел прогореть до основания, и вся деревня теперь была беззащитна перед любым захватчиком. Разбойники смотрели на меня округлившимися глазами, некоторые крестились. Аркадий отправил бойцов осматривать окрестности, считать убитых, собирать раненых и трофеи. Я заметил перед собой стакан водки, который поднес кто-то из разбойников… Тишка… и немедленно выпил. Стало чуть-чуть лучше. А потом меня начало колбасить – так часто бывает после боя, а после такого боя подавно.
Аркадий нервно курил… сигару… лучше, чем ничего. Я обратился к нему хриплым голосом и немедленно получил требуемое. Сигара оказалась дерьмовая, я сразу закашлялся и долго не мог успокоиться. Водка попросилась назад, я выполнил ее просьбу, и сознание прояснилось окончательно.
Я уничтожил двенадцать стрельцов. Двое из них еще живы, но характер ранений не оставлял сомнений в летальном исходе. Аркадий предложил раненым исповедаться, получил отказ и сделал короткий жест, оборвавший обе жизни. Нет, он лично не перерезал глотки раненым – это сделали другие разбойники.
Усман мертв. Я подошел к нему, постоял над телом, склонив голову, хотел сказать какие-то умные слова, но ничего умного в голову не приходило. Это не важно, ведь если душа Усмана где-то рядом, она поймет не только то, что я говорю, но и то, что я думаю. А думаю я, что Усман был совсем не плохим человеком, несмотря на то что ваххабит, что сражался против меня в Чечне. Я взял бы его в разведку без всякого сомнения.
Я опустился на колени и начал снимать с Усмана амуницию.
– Отдохни, – сказал Аркадий, неслышно подошедший сзади, – сегодня ты уже достаточно потрудился. Все сделают мои люди. Не бойся, они ничего не украдут, на это теперь никто не осмелится.
– Что, страшно стало? – спросил я хриплым голосом.
– Страшно, – легко согласился Аркадий. – Даже если не учитывать то, что на тебя не действует магия, твое оружие потрясающе эффективно. Когда на поле боя нет священников, ты стоишь по меньшей мере десятка стрельцов. Десятерым таким, как ты, никто не сможет противостоять, кроме священников. Слушай, Сергей… Как хоронить твоего друга?
Я напрягся и стал вспоминать, как надлежит хоронить мусульман.
– Без гроба, в одном саване. Похоронить сегодня, до заката. К могиле труп надо нести на руках, это должен делать самый близкий человек, то есть я. Над могилой читается стих из Корана… Не получится – я ни одного не знаю. На памятнике вместо креста полумесяц рогами вверх. И еще, памятник нельзя подновлять после установки, потому что с этого момента над ним властен только Аллах.
– Памятника у него не будет, – заявил Аркадий, – не успеем поставить. Нам придется покинуть это место.
– Прямо сейчас?
– Нет, сегодня уже не успеем. Тебе надо отдохнуть, а бойцам собрать вещи. Собирать придется много, потому что мы уходим навсегда.
– Почему?
– Потому что дней через пять здесь будет сто монахов и двести егерей. А если мы дрались со спецназом митрополита, то они будут здесь через три дня.
– Почему?
– Потому что в спецназе митрополита в каждом отряде есть связист.
– Связист?
– Особое слово – оно позволяет разговаривать на расстоянии. Его трудно получить, говорят, по всей России не больше двух сотен связистов. Если среди монахов есть связист, митрополит уже знает обо всем, что случилось. Нет нужды слать гонца.
– Понятно… Слушай, Аркадий, а ведь нам не обязательно запираться в крепости и держать осаду. Знаешь, что такое партизанская война?
– Знаю. Не пойдет. Митрополит не дурак. В следующем отряде будут егеря, а любой из них снимет тебя с одного выстрела.
– Егеря – это кто, снайперы? Я имею в виду, меткие стрелки?..
– Стреляя с руки без упора, егерь попадает в глаз бегущему кабану с пятидесяти шагов.
– Понятно… Да, с такими ребятами мне одному не справиться. А сколько у тебя здесь разбойников?
– Какие же это разбойники?
– Ну, бойцов.
– Если считать только мужей, носящих оружие, то пятьдесят пять. С твоим отрядом – шестьдесят четыре. А что?
– Так, размышляю… Нет, оборону не удержать, даже по-партизански. А если еще одного тигра создать?
– Думаешь, это так просто? Ты когда-нибудь пробовал колдовать? Шерхан, кстати, наверняка уже убит.
– У нас в мире колдовство не действует.
– Значит, не пробовал. Нет, Сергей, тигра мне сейчас не создать. Надо готовиться по меньшей мере две недели, а потом слово теряет силу на пару месяцев. У нас нет времени.
– Да уж. А куда уходить будем?
– Даже не знаю… На нас откроется такая охота… Может, тебе лучше сдаться? Только не в разбойный приказ, а самому митрополиту.
– Думаешь, это имеет смысл?
– Попробовать можно. Филарет пока в вероломстве не замечен, с ним можно договориться. Только как?
– Пробраться в Москву…
– Как? Дорожная стража…
– С двумя автоматами мы прорвемся через любой блокпост.
– Блокпост? Оригинальное выражение. Блокпост. Да, это красивее звучит, чем кордон. А что, можно попробовать. Только что будет с моими людьми?
– Пусть прячутся в лесах, вряд ли их переловят уже завтра.
– Завтра нет, а через неделю… Эх, лучше было бы попробовать договориться с этими монахами! Твой крест ничего не чувствует?
– Сейчас посмотрю… Нет, ничего.
– Я тоже ничего не чувствую, видать, далеко убежали. Нет, переговоры не получатся – они слишком напуганы. Да, придется ехать в Москву, другого пути не вижу. Иван, по-твоему, муж достойный?
– Я знаю его только пять дней. Пока ничего дурного не сделал.
– Я знаю его два года. По-моему, достойный муж.
– Тогда зачем спрашиваешь? – Так, уточнить. Значит, ватагу оставляем на Ивана и прорываемся в Москву. Выступаем завтра на рассвете. Надо спешить, а то как бы снова снег не повалил…
– Повалит – твои люди уйдут от погони. Следы-то исчезнут.
– Если только митрополит на оборотней не расщедрится. Оборотни и через неделю запах человечий учуют. Под аршином снега. Да не кручинься ты! Чему быть, того не миновать, положимся на волю божью. Ты это… Может, какое оружие нашим оставишь?
– Оружие, говоришь… Два автомата – нам, к подствольникам только три гранаты осталось, пистолеты тоже пригодятся, хотя «стечкин»…
– Какой еще Стечкин?
– У Усмана был пистолет системы Стечкина, очень хороший, но трудный в обращении – тяжелый и отдача сильная. Нет, он достанется тебе. Вряд ли ты сможешь попасть из него в цель, но хотя бы напугаешь противника. Что еще у нас осталось? Четыре ручные гранаты… Одну можно оставить… Нет, никакой пользы от нее не будет – только врага раздразнит. К тому же кидать ее нужно умеючи, а то сам себя осколками и посечешь.
– Понятно… Ладно, пусть молятся. Значит, что мне достается? Автомат и «стечкин»?
– Да.
– Научишь меня обращаться с этим добром?
– Постараюсь. Только патроны тратить нельзя, их слишком мало.
– Патроны?
– Ну да, патроны. Порох и пуля в одном флаконе.
– Флаконе? А, понял! Этот рожок на автомате…
– Да, в нем патроны. Там внизу пружина, она подает патроны в ствол по одному.
– Гениально! Ты быстро нажимаешь на спусковой крючок, и они по одному выстреливаются… А как курок взводится?
– Автоматически – сверху на стволе специальная трубка с поршнем, в нее отводится часть пороховых газов. И нет нужды быстро нажимать на спусковой крючок, просто давишь его и не отпускаешь.
– Здорово придумано! У вас все пищали такие?
– Не все. Есть еще карабины для охоты, снайперские винтовки – для егерей, если по-вашему, пулеметы еще есть – это вроде автомата, только больше и тяжелее, чтобы стрелять с упора.
– Ты умеешь делать оружие?
– Я солдат, а не оружейник.
– Ничего, покажем автомат московским мастерам, они разберутся.
– Не думаю, что у вас умеют варить сталь надлежащего качества.
– Да? А если… Нет, ствол разорвет. Ничего, мастера все равно что-нибудь придумают. В ремесленных делах самое главное – понять идею, когда знаешь, что что-то в принципе возможно, все остальное – вопрос времени. Пусть оружейники не смогут сделать такой же хороший автомат, но какой-то они сделают точно, а для нас даже какой-то автомат гораздо лучше, чем обычная пищаль.
– А откуда они возьмут бездымный порох?
– Возьмут обычный.
– Он слабее.
– Положат больше.
– А капсюль?
– Это еще что такое?
– Кристаллик на дне гильзы с порохом. Дает искру при прокалывании.
– Мастера на то и мастера, чтобы что-нибудь придумать. Нет, ну не идиотство ли – у тебя в руках оружие, способное изменить судьбу мира, а мы спасаем собственные шкуры только из-за того, что у судейских дьяков не хватает мозгов понять, с чем они столкнулись. Непонятное проще всего истреблять – так почти всегда и происходит, только ничего хорошего из этого обычно не получается.
– Кончай философию. Пойдем перекусим, а потом я хотел бы дочитать, что случилось в вашем мире после Жанны д'Арк.
Сергий Радонежский не просто благословил объединенное войско всея Руси, но и отправился вместе с ним в заокские степи, и на Куликовом поле не нашлось силы, способной противостоять мощнейшему боевому магу со времен пророка Мухаммеда. Вначале удача сопутствовала Мамаю. Хорватские наемники, построившись «свиньей», прорвали русский строй на левом фланге и открыли дорогу татарской коннице, которая вышла в тыл русской фаланге и, двигаясь вдоль берега Дона, уже завершала окружение. Но резерв, скрытый в безымянной дубовой роще, стал для татар смертельным сюрпризом. Святой Сергий поднял из могил всех русских воинов, убитых татарами за последние сто лет в радиусе примерно пятидесяти верст, и полутора тысяч зомби оказалось достаточно, чтобы обратить суеверных татар в паническое бегство. А потом в дело вступил резервный полк воеводы Боброка, и отступающая армия татар превратилась в неуправляемую толпу. К вечеру все было кончено.
Двумя годами спустя Сергий повторил тот же трюк под стенами Москвы, и хан Тохтамыш признал независимость Московского княжества. А потом был совместный русско-татарский поход на Киев, а еще через несколько лет Сергий поднимал зомби для Тохтамыша, когда ужасный Тамерлан вторгся в приволжские степи. Через сто лет Русь и Орда объединились по личной унии.
Открытие Америки произошло точно в срок. Через сколько-то лет Кортес высадился в Мексике, его пушки и монахи быстро положили конец империи Монтесумы. Еще через сколько-то лет его подвиг повторил Писарро, а потом Европу захлестнула инфляция, и ученые мужи с удивлением обнаружили, что халявное золото из колоний приносит не только пользу, но и вред.
Первый царь всея Руси Иван Святой имел сильнейшее слово. Он лично шел впереди войска на штурм Полоцкой крепости, и стены рушились под его взглядом. Ливонский орден был разгромлен за одно лето, а на следующее лето Польша и Швеция прислали гонцов просить мира. Интересно, что в этом мире опричнины не было, Иван Святой не нуждался в репрессиях, чтобы установить непререкаемую власть. И никто не называл его Грозным.
После смерти Ивана имела место большая смута, но она так и не переросла в анархию, хотя династия Рюриковичей все-таки пресеклась.
Тем временем в Европе божий человек по имени Ян Гус, получив слово, нарушил клятву священника, но почему-то кара Божья его не настигла, и, что еще более странно, слово Гуса не утратило силу после клятвопреступления. Гус считал, что слово дано Богом не избранным, а каждому, и он давал слово любому, способному его уразуметь. В Европе начал разгораться огонь мировой войны.
Чехия вышла из состава Священной Римской империи. Одноглазый маршал Ян Жижка выходил перед войском, воздевал руки в молитвенном жесте, и воздух перед ним формировал ползучий огненный щит, сметающий вражеское воинство, как исполинская коса. Войско гуситов приближалось к Мюнхену, и, казалось, не было силы, способной им противостоять.
Но такая сила нашлась. Спешно организованный орден Иисуса объединил в себе фанатичных монахов, готовых на все ради того, чтобы истинная католическая вера восторжествовала в мире. Каждый иезуит имел слово, а во главе ордена стояли мощнейшие маги цивилизованной Европы Игнатий Лойола и Леонардо да Винчи. Последний вошел в историю как человек, впервые сумевший вложить часть своей силы в неодушевленный предмет: боевые амулеты, сотворенные Леонардо, наводили ужас на современников. Самым страшным из них оказалась загадочная «Мона Лиза», про которую достоверно известно лишь то, что с ее помощью были убиты
Ян Жижка и Томас Мюнцер. Говорят, что безнаказанно смотреть на «Мону Лизу» мог только тот, кто заранее удостоился особого благословения, являющегося противоядием к злым чарам, наполняющим амулет, а все остальные, узрев «Мону Лизу», уходили неизвестно куда и никогда не возвращались. Ян Жижка, например, покинул бренный мир, выйдя из своего походного шатра с лопухом в руке. Часовые видели, как он скрылся в лесу, больше он не появлялся нигде. Воины прочесывали лес всю ночь, но не нашли никаких следов полководца.
Монахи-иезуиты наводили ужас на Европу более ста лет – их методы в моем мире назвали бы террористическими. Тем не менее пожар войны был потушен, уцелевшие протестанты нашли приют при дворе шведского короля, но они больше не горели желанием оделить святым словом каждого нищего. Некто Мартин Лютер стал первосвященником всей Скандинавии, гордые викинги перестали платить папскую десятину, и это было все, чего Реформация сумела добиться.
Божье слово пошло России на пользу. Ни Стенька Разин, ни Емелька Пугачев не вошли в историю. Реформы патриарха Никона вызвали раскол, но спецназ митрополита быстро расправился со староверами. Боевые роты, организованные Иваном Святым при каждом монастыре, стали грозной силой, которой мог противостоять только спецназ Папы Римского да шахиды пророка.
К концу восемнадцатого века в состав России вошли Белоруссия, Украина, Молдавия, Восточная Пруссия, Финляндия и большая часть Польши. В 1795 году совместный поход французского маршала Наполеона Бонапарта и русского архивоеводы Александра Суворова положил конец владычеству ереси на севере Европы. Шведское королевство вошло в состав Российской империи на правах вассала, Норвегия и Дания попали под протекторат Папы Римского, позже там возникли независимые королевства. Последним оплотом протестантизма в Европе оставалась Исландия, но она была слишком далеко, чтобы кто-то серьезно относился к царящей там ереси.
Едва протестантизм был разгромлен, на поле брани сошлись другие антагонисты. В 1803 году началась Вторая мировая война, которая длилась всего два года, но успела унести три миллиона жизней, а по некоторым данным – четыре. Только в Йенской бойне с обеих сторон полегло около миллиона солдат и офицеров. На плоту посреди Немана был заключен почетный мир, война закончилась вничью, выяснилось, что все было зря.
Промышленная революция не состоялась. Не было ни диктатуры Кромвеля, ни Великой французской революции, ни волны восстаний 1848 года. Как ни странно, Маркс и Энгельс отметились и в этом мире: опубликовали «Манифест царства божьего», после чего исчезли при загадочных обстоятельствах, заставляющих предположить, что без иезуитов здесь не обошлось.
В середине девятнадцатого века католики и мусульмане, объединившись на короткое время, атаковали православный мир, но не добились никаких успехов. Русский патриархат перешел в контрнаступление, был объявлен крестовый поход против нечестивых, и к 1900 году Российская империя контролировала Румынию, Болгарию, Закавказье, Иран, Монголию и Маньчжурию. Западный мир был слишком занят распространением своего влияния на Азию и Африку, мусульмане никак не могли объединиться вокруг общего лидера, новые центры цивилизации в Североамериканских Соединенных Штатах и Японии еще не успели сформироваться, и Россия стала сильнейшей мировой державой.
Двадцатый век принес проблемы. На Дальнем Востоке сформировалась японская держава, которая откусила от Российской империи недавно завоеванную Маньчжурию. А потом объединенное европейское войско двинулось на восток, и началась Третья мировая война.
Этого уже не было в книгах, это уже новейшая история, и Аркадий не мог сказать ничего дельного по поводу последних событий. В этом мире нет ни газет, ни каких-либо других средств массовой информации – они просто не нужны, когда грамоте обучены только два человека из ста. По косвенным данным, на западных рубежах империи идет вялая позиционная война, а кто побеждает и кто проигрывает, – простому человеку не понять.
Глава вторая
ДОРОГА К ХРАМУ
С погодой творится что-то ненормальное, за ночь температура повысилась градусов до пяти выше нуля и продолжает расти. Аркадий говорит, что такое бывает после массированного применения боевого волшебства.
Снег тает, и лес на глазах превращается в непролазную хлябь. К полудню болото станет абсолютно непроходимым, а это значит, что у разбойников Аркадия появился крохотный шанс оторваться от погони. Как я и предполагал, к тайной базе Аркадия ведет и другой путь, но этот путь неизвестен даже в Михайловке. Только те разбойники, что отваживаются принести смертную клятву, знают, как можно быстро выбраться в большой мир из маленького лесного княжества.
Иван принес целых две смертных клятвы: одну – что никому не расскажет о коротком пути, а вторую – что будет, не щадя живота своего, заботиться о порученной ему ватаге. Потом он получил одну ручную гранату (на всякий случай), и мы все отправились в путь.
Примерно через час наши дороги разошлись. Аркадий благословил своих разбойников, я благословил Ивана и его стрельцов. Караван углубился в чащобу, а мы с Аркадием отправились по тайным тропинкам вокруг болота.
Я сильно удивился, когда Иван попросил благословения, на мой язык напрашивалась нецензурщина, но Аркадий толкнул меня в бок и шепнул, что здесь так принято. Я произнес глупые и бессмысленные слова. Вдруг крест на груди толкнул меня, и я понял, что эти слова не столь уж глупы и бессмысленны.
Оказывается, верховая езда – не такое трудное дело, как представлялось мне раньше. Я поделился этой мыслью с Аркадием, но он сказал, чтобы я не обольщался: уже к вечеру бедра будут болеть, а завтра моя походка будет такой, как будто меня изнасиловали самым извращенным образом.
– Когда выберемся на тракт и перейдем на рысь, – добавил Аркадий, – мало тебе не покажется. Не волнуйся, через неделю ты возомнишь, что уже настоящий всадник, но лишь через полгода ты действительно станешь им.
Я поменялся одеждой с Устином, поскольку габаритами мы примерно одинаковы. Сейчас одет как крестьянин: латаная дубленка, вытертая меховая шапка, домотканые холщовые штаны, кирзовые сапоги с портянками, овчинные рукавицы заткнуты за широкий кожаный ремень – сейчас слишком тепло, чтобы надевать их на руки. Я хотел снять и шапку, но Аркадий решительно воспротивился. Он сказал, что здесь это не принято, что без шапки ходят только совсем нищие бродяги и что лучше ходить босиком, чем без шапки.
– А что вы носите летом? – поинтересовался я.
– Картузы, – лаконично ответил Аркадий.
В общем, я оставил попытки раздеться и мрачно прел в застегнутой дубленке, которая ни разу не подвергалась химчистке за время своего существования. Расстегивать ее нельзя, потому что тогда станет виден бронежилет, который на местном диалекте называется «кираса». Пистолет подвязан особой петлей к поле дубленки изнутри, автомат приторочен к седлу и замаскирован сверху куском рогожи. Плохая маскировка – со ста метров видно, что под рогожей скрыто оружие, но лучше все равно ничего не придумаешь.
Неплохо бы нам было одеться как стрельцы или купеческие приказчики, да у Аркадия не нашлось одежды, которая подошла бы мне по размеру. Я всегда считал, что мой рост совсем немного выше среднего, но в этом мире я выгляжу настоящим великаном. Об акселерации здесь и не слыхивали.
Самое противное в моем нынешнем положении то, что Устин, похоже, мылся не чаще раза в месяц. Вся его одежда провоняла крепким крестьянским потом. Кстати, оказывается, лошадиный пот пахнет почти так же, как и человеческий, и стоит на мгновение прикрыть глаза, сразу же в голову приходит непрошеная мысль: «Где-то здесь прячется бомж».
За час до полудня мы очутились в Михайловке. На первый взгляд в деревне все было нормально, но чем ближе мы подъезжали к деревне, тем мрачнее становился Аркадий. К Михайловке вела торная дорога, с которой мы загодя съехали, стараясь как можно ближе подобраться к домам, не покидая прикрытия леса. Возле деревни Аркадий вытащил из-под дубленки золотой крест и закрутился на месте, как будто он вместе с конем был радаром, а крест – антенной.
– Не понимаю, – пробормотал Аркадий, – то ли там нет ни одной живой души, то ли в домах укрылись монахи, прикрытые святой занавесью.
– Святая занавесь – это заклинание такое? – догадался я. Аркадий рассеянно кивнул.
– Сколько у нас патронов? – спросил он. Как будто сам не знает.
– Сто двадцать к автомату и пятьдесят восемь к пистолету, – ответил я.
Аркадий наклонился и вытащил автомат из-под рогожи.
– Стой! – крикнул я. – Лучше стреляй из пистолета.
– Но к нему меньше патронов, – возразил Аркадий.
– Патроны к автомату расходуются быстрее. Давай, доставай пистолет. Отсоединяешь кобуру-приклад, снимаешь пистолет с предохранителя – он слева, под твоим большим пальцем, – взводишь курок, поднимаешь вверх и стреляешь.
– Лучше ты, – сказал Аркадий, – а я сосредоточусь на кресте.
Он попытался передать мне свой пистолет, но я остановил его гневным возгласом:
– Стой!
Аркадий непонимающе замер.
Я выдохнул, вдохнул и медленно произнес:
– Никогда не передавай пистолет другому, не поставив на предохранитель. И не направляй его на меня! Вот так. Давай сосредоточивайся на своем кресте.
Аркадий прошептал краткую молитву. Я выстрелил. Аркадий пошептал губами и облегченно выдохнул:
– И вправду никого. Никакого чувственного всплеска, даже скотины не ощущается. Не нравится мне все это…
Минут через десять мы были в деревне, а потом я увидел… Нет, я не кисейная барышня, в Чечне повидал всякого, приходилось и самому устраивать пленным момент истины и прокладывать автоматной очередью дорогу в толпе женщин и детей, пытающихся спрятать от погони преследуемого боевика. Но такого не было даже там.
Обитатели Михайловки лежали около Тимофеевой палаты, аккуратно разложенные в три ряда. Голова каждого была аккуратно отделена от тела. Здесь были все, начиная от самого Тимофея и заканчивая грудными младенцами.
– Никого не пощадили, – пробормотал Аркадий, снял шапку и рассеянно перекрестился.
– Но за что? – сипло выдохнул я.
– На всякий случай. Для воспитания. И еще как месть за своих.
– Которых я в лесу положил? А зачем детей? Какое они имеют отношение ко всему, что случилось?
– Ты пережидал метель в доме Тимофея. Они помогали тебе. Ты преступник. Они виноваты. Или в твоем мире не так?
– В моем мире закон не имеет обратной силы. Когда они помогали мне, я еще не был преступником. И вообще… Дети-то чем виноваты?
– Дети – ничем, – согласился Аркадий. – Убийство детей – акт милосердия: им все равно не выжить без матерей. Так что это не грех, это в порядке вещей.
– А чем виноваты матери?
– Ничем, виноваты их мужья. Такой закон – за убийство монаха наказывается вся деревня.
– Но монаха убил я!
– Ты убил его на их земле. Не всегда за преступление отвечает тот, кто его совершил, часто наказывают того, кто оказался в ненужном месте в ненужное время. Кроме того, не думаю, что их наказали за убийство первого монаха. Трупы совсем свежие. Скорее это оттягивались те, которых ты разогнал вчера.
– Нам надо было выехать немедленно, еще вчера!
– Это ничего не изменило бы: деревня была обречена, рано или поздно карательный отряд все равно пришел бы к ним. Крестьяне привязаны к земле, они не могут просто так взять и уйти.
– Да, я понимаю, крепостное право. Его ведь у вас так и не отменили?
– Крепостное право здесь ни при чем! Как ты представляешь себе толпу крестьян, которые переезжают с места на место? У них не хватит лошадей, чтобы перевезти столько, сколько нужно, дабы не умереть на новом месте от голода. Особенно зимой. К тому же они доберутся только до ближайшего поста дорожной стражи.
– Но как же твои разбойники… то есть твои крестьяне?
– Они изменили образ жизни, они вне закона, и любой стражник вправе их убить. Более того, любой стражник обязан уничтожать беглых холопов. Местная дорожная стража предпочитает закрывать глаза на моих людей, ведь если их не станет, стражники лишатся прибавки к жалованью… Нет, Сергей, мои люди так же ходят под Богом, как и все.
– Монахи не есть Бог!
– А кто есть Бог?
– Откуда я знаю? Знаешь, когда я последний раз был в церкви?
– Бог не есть церковь. Ибо сказано… как там… короче, истинная вера внутри и не видна постороннему взгляду, а все, что видно, – либо отблеск, либо лицемерие и фарисейство.
– Хрен с ним, с фарисейством. – Что делать будем?
– Дальше поедем.
– А эти?
– А что эти? Не хоронить же их! Очнись, Сергей! У нас нет времени, нам надо торопиться в Москву. Чем быстрее мы выберемся из этих краев, тем позже на нас начнется облава.
– Сдается мне, что она уже началась.
– Это только цветочки. Поехали!
День прошел без приключений. В какой-то момент загадочный крест на моей груди зашевелился, как будто предупреждал о неведомой опасности. Я сказал об этом Аркадию. Он долго бормотал заклинания, тыкая золотым крестом в разные стороны, но его метания не принесли никакого результата. Видать, тревога была ложной.
Дорога размокла, лошади плелись шагом, непрестанно оскальзываясь. При всем желании мы так и не смогли покрыть за день больше тридцати километров, из которых десять выбирались на тракт.
Путешественников на тракте было мало, и это неудивительно, если посмотреть на календарь. В моем мире, где все магистральные дороги залиты асфальтом уже добрую сотню лет, люди давно успели позабыть, что такое осенняя распутица. Здесь она царит. За целый день нас никто не обогнал, а навстречу попалось всего две группы всадников – в одной было два человека, в другой – три. Ехали молодые дворяне при саблях и пистолетах. Они настороженно покосились на двух смердов при подозрительно хороших лошадях, но никто из них не рискнул поинтересоваться, что мы делаем на большой дороге в добром десятке верст от ближайшего населенного пункта. Может, и хорошо, что наши автоматы так плохо замаскированы, иначе пришлось бы потратить время и патроны на ненужные стычки. А так, увидев под рогожей странную выпуклость, оценив ее очертания и мысленно представив себе обрез пищали, юные дворяне старательно отворачивались, мы отъезжали на обочину, вежливо уступая дорогу благородным господам, после чего и мы, и они спокойно продолжали путешествие. В распутице есть и свои преимущества.
Аркадий предупреждал, что к вечеру у меня будут сильно болеть бедра, вечер настал, а никаких неприятных ощущений пока нет. Наверное, лучше бы погода была нормальной для этого времени года. Тогда у меня болели бы ноги, но заночевали бы мы не в Шараповой Яме, а в Подольске или даже в Щербинке.
Постоялый двор Шарапова Яма напомнил мне «Гарцующего пони» из голливудской экранизации «Властелина Колец». Такое же покосившееся бревенчатое здание, тот же сумеречный полумрак, те же неясные силуэты, снующие во тьме от конюшни к трактиру и обратно. Я остался с лошадьми, а Аркадий пошел договариваться о комнате.
Когда мы подъезжали к Яму, я выразил сомнение в том, стоит ли останавливаться на ночлег в официальном, если можно так выразиться, заведении. Аркадий ответил, что сейчас не май месяц, а ноябрь, и полевая ночевка в это время года – не самый приятный способ провести время.
– В моем мире, – сказал я на это, – на всех больших дорогах через каждые пятьдесят верст стоят посты дорожной стражи, а в каждой гостинице имеется по крайней мере один стражник, в чьи обязанности входит докладывать о подозрительных гостях.
– Справимся, – отмахнулся Аркадий. – Пара монет кому надо решат любые проблемы, кроме того, здесь меня знают в лицо. Хозяин этого двора сволочь, но не дурак: он понимает, что случится с его заведением, если мне не понравится, как здесь со мной обошлись.
– А что случится?
– Сейчас – ничего. Только он еще не знает, что монахи согнали моих людей с насиженного места. А если бы их не согнали, они обязательно отомстили бы за своего князя. Кроме того, не забывай – у меня есть слово. Одна молитва, и конюшня вспыхнет, как береста в печи.
Чтобы не дразнить случайные взгляды, еще на подъезде к Яму автоматы и гранаты перекочевали в объемистый сверток, притороченный к крупу моего коня. Под дубленкой ждет своего часа пистолет, но я надеюсь, что его час настанет не сегодня. Судя по тому, какой широкой дугой обходят меня другие посетители постоялого двора, можно надеяться, что никто из них не отважится выяснять содержание загадочного свертка.
Хорошо, что, вернувшись из армии, я отрастил бороду. Пока в этом мире я не встретил ни одного бритого лица – видимо, указ Петра Первого о брадобритии сюда еще не дошел. С другой стороны, моя борода чересчур короткая и аккуратная, из-за чего мое лицо сразу бросается в глаза. Наверное, именно поэтому я вызываю такое беспокойство – по одежде крестьянин, а по облику… Интересно, за кого меня принимают – за разбойника, переодетого стражника или дикого монаха?
Аркадий вернулся быстро, выглядел он довольным, от него ощутимо попахивало спиртным.
– Расседлывай коня, – отрывисто бросил он, – я обо всем договорился, Васька Косой меня еще помнит. Даже странно – столько лет прошло… Короче, наша комната последняя по коридору на втором этаже. За жилье Васька денег не взял – за счет заведения, говорит. Боится, засранец, даже клятву потребовал.
– Какую клятву?
– До завтрашнего утра я не должен никому причинять зла, если меня к тому не принудят. Боялся, гаденыш, что я к нему по делу приехал, а как я поклялся, так он аж просиял, даже обещал мимо поста провести. И еще спрашивал, не нужно ли мне продать чего или склад арендовать. Думает, паршивец, что мы с тобой на большое дело едем. В общем-то он прав, дело и впрямь большое. – Аркадий хихикнул.
– А если ты клятву нарушишь, твое слово потеряет силу?
– Ну да, а как же иначе? Что ты так долго возишься? Посторонись-ка, смотри, как седло снимается. В следующий раз сам будешь делать. Давай, хватай тюк, пошли.
Ужин нам принесли в комнату. Аркадий резонно рассудил, что оставлять тюк с автоматами без присмотра не стоит, а ужинать по отдельности неинтересно. Думаю, это вызвало определенное любопытство среди трактирной прислуги: крестьяне поселились не на сеновале, а потом затребовали себе ужин прямо как господа. Интересно, что они подумают, когда завтра нам принесут другую одежду, более гармонирующую с нашими лошадьми?
Гостеприимство Васьки Косого ограничилось бесплатной комнатой. За ужин он срубил по полной программе, а за одежду – платье, как здесь говорят, – Аркадий переплатил самое меньшее втрое. Если учесть, что половина комнат на постоялом дворе в это время года пустует, хозяин заведения явно не остался внакладе.
Ночь прошла спокойно – никто не пытался ни вломиться к нам, ни проникнуть по-воровски, все было тихо. Может, Аркадий зря тревожился?
Утром посыльный мальчишка доставил новое платье. Аркадий расплатился, и из комнаты вышли не два крестьянина, а два купеческих приказчика – один постарше и поглавнее, а другой помоложе, с укороченной для форсу бородой. Если забыть, в каком виде мы вчера здесь появились, то совершенно ничего подозрительного. А если померещится что, тоже ничего страшного – надо только не показать странным попутчикам, что у тебя возникли какие-то сомнения, и тогда можно не бояться, что на тебя падет гнев разбойников. В общем, пока Аркадий навьючивал груз на конскую спину, а я неумело помогал ему, наши соседи по конюшне старательно отводили глаза, глядя куда угодно, но только не в нашу сторону, и преувеличенно громко обсуждали свои мелкие и незначительные дела и проблемы. А потом мы уехали, и многие вздохнули с облегчением.
Пост дорожной стражи мы миновали легко. Мальчишка из прислуги Васьки Косого подошел к домику с вывеской в виде щита и меча, что-то сказал стрельцу в камуфляжном кафтане, что-то маленькое переместилось из руки мальчика в руку стрельца, а затем посланец развернулся и побрел обратно. Стрелец вспомнил о чем-то важном и скрылся в домике. Мы проехали мимо, никто нас не остановил и даже не окликнул.
– Хорошо проскочили, чисто, – констатировал Аркадий, – дальше будет труднее. В Подольске я уже никого не знаю. Еще грязь эта…
Температура поднялась градусов до восьми, и в воздухе запахло весной, как будто ноябрь месяц чудесным образом превратился в апрель. Снег стаял почти весь. Завтра, должно быть, лужи начнут подсыхать, но сегодня нечего и думать о том, чтобы пустить лошадей рысью. Печально, однако, как здесь говорят, все в руках божьих.
Путников на тракте стало еще меньше, чем вчера: за целый день нам встретился только один всадник. Аркадий сказал, что это был государев гонец, если судить по одежде. Надо полагать, те путники, кого не подгоняли совсем уж неотложные дела, благоразумно предпочли переждать распутицу, отложив путешествие на более подходящее время.
– Докуда сегодня доехать успеем? – спросил я.
– До Подольска, – ответил Аркадий, – в лучшем случае до Щербинки. Только в Подольске придется нелегко. Подорожной у нас нет, знакомых тоже – это уже не мои владения. Боюсь, придется драться.
Читать бесплатно другие книги:
