Пароль больше не нужен. Записки нелегала Северюхин Олег

Глава 9

Дорога до Йокогамы заняла почти два месяца. Из Германии я, как швейцарский гражданин, выехал в Австрию, из Австрии в Югославию, из Югославии в Италию, из Италии в Испанию, из Испании в Португалию. В Лиссабоне я сел на корабль до Кейптауна. Из Кейптауна на корабле добрался до Мельбурна. Из Мельбурна до Йокогамы. Из Йокогамы на американском пароходе добрался до Владивостока.

По пути следования эксцессов не возникало. Соблюдая меры предосторожности, я не заходил в германские посольства и консульства. Везде старался держаться в тени, ехал вторым классом, нигде не показывал себя сильно значимой и богатой персоной, хотя у меня были денежные средства. Привлекать внимание к себе, значит изначально провалить все дело.

Я понимал, что у меня нет практического опыта подобной работы, направлен в Россию на выживание и, если со мной что-то случится, то потеря будет не так значительна для Второго отдела, как для моих родителей. А мои родители это тоже песчинка в сравнении с целой Германией.

Поневоле, в интересах самосохранения, мне не по годам приходилось быть серьезным. Когда это не нужно, дамы стаями начинают липнуть к молодому и симпатичному (а я никогда не был уродом) человеку, солидные мужчины удостаивали меня своим знакомством в надежде иметь виды для создания пары своим дочерям, священники пытались наставить на путь истинный, коммивояжеры охотно давали советы, как лучше поместить деньги. Было такое ощущение, что меня все знают, что я весь обмазан медом и все хотят меня облизать.

Действительно, чтобы завязать знакомство, не надо навязываться. Нужно установить некоторую дистанцию, чтобы у людей был соблазн ее преодолеть. Спиртное в дороге я практически не пил. Пьяный, все равно что ребенок, его и слабый может обидеть. Не пытался я применить силу в сложных ситуациях, хотя многомесячные тренировки в борьбе "джиу-джитсу" сделали меня вполне боеспособным человеком, могущим обездвижить отдельные органы тела человека или убить, если это потребуется, коротким ударом по болевым точкам.

Я был серенькой мышкой, над которой посмеивались женщины и скептически ухмылялись мужчины и сверстники. Меня это мало волновало. Достоинство человека не в том, чтобы ударом кулака заставить уважать себя, - говорил Густав, - а в том, что он способен выполнить поставленную задачу за счет ума и полученных навыков.

Таможенные проверки в портах назначения меня не особенно пугали. У меня с собой не было ничего, что могло быть запрещено к перевозке через пересекаемые мною границы. Из вещей был только маленький чемоданчик. В нем находились пижама, носки, носовые платочки, бритвенные принадлежности, настолько простые, что вряд ли кто-нибудь позарился бы на них, перочинный ножик. Даже несессер я не стал брать, потому что несессер являлся принадлежностью состоятельного человека и обязательно включал в себя принадлежности с различными украшениями. Питался в ресторане корабля, выбирая блюда в зависимости от их стоимости, а не того, что я хотел бы покушать. Всю жизнь мне вспоминались те экзотические блюда, которые я хотел попробовать, но не попробовал тогда, и не имел возможности в последующем попробовать.

Пароход американской компании медленно втягивался в залив Петра Великого. Владивосток, небольшой по западным меркам городок, разбросан на сопках. Как и все портовые города, он был скопищем людей различных национальностей, специальностей, окрасок и мастей. В первую очередь, это был крупный военно-морской порт и военно-морская база, где военные моряки занимали доминирующее положение. Во вторых, это практически конечная точка Великого транссибирского железнодорожного пути, по которому во Владивосток стекались со всей Европы и России сливки общества, как в прямом, так и переносном смысле этого слова. Очень чувствовалась близость Владивостока к Японии и Китаю. Как японцы, китайцы и корейцы сами различают, кто из них есть кто, для меня оставалось непостижимым всю жизнь.

Красные китайские, а, может быть, японские фонари призывно приглашали окунуться в нерусскую жизнь в России, где тебе предоставят уголок в тесной комнатке, дадут пиалу с лапшой или рисом, приправленными разваренными каракатицами, трепангами, хрящевато хрустящими грибами или другими природными продуктами, которые не каждый европеец на трезвую голову будет есть. Дадут в рот трубочку с опиумом, подсунут девочку или женщину, обчистят карманы и хорошо, если выбросят раздетого в сточную канаву, а не в залив с перерезанным горлом.

Одно из красивых зданий во Владивостоке - железнодорожный вокзал. Железнодорожное ведомство во все времена в России было государством в государстве. Вокзалы на всех крупных станциях были построены по одному проекту в начале века и работают до сих пор. Центральный вход с башенкой, слева помещения для благородных пассажиров, справа для пассажиров других сословий.

То, что встретило меня в вокзале, никак не совпадало с теми описаниями, которые хранились в делах нашего Генштаба. В помещениях вокзала сутолока. Невозможно определить, к кому можно обратиться с вопросом. Билетные кассы осаждали толпы людей в разномастной одежде. Тут были крестьяне, рабочие, господа в котелках и бобровых шапках, солдаты с котомками за плечами и винтовками, офицеры со споротыми с шинелей погонами. Все лезли к окошечку, все совали какие-то бумажки.

Я был одет в дорожную одежду: фуражка в клетку с клапанами, застегнутыми на две пуговки наверху, светло-серый пиджак, типа военного френча с накладными карманами, рубашка кремового цвета с коричневым галстуком, светло-серые брюки и коричневые кожаные туфли, драповое демисезонное пальто светлого цвета в темную "ёлочку" (или черного цвета в белую "ёлочку"). В руках у меня был изящный чемоданчик из фибры с металлическими уголками, которые в любом количестве продавались во всех магазинах европейских стран. В этой одежде я выглядел белой вороной среди пестрой толпы. Доставать и показывать валюту, по-моему, было нельзя. Керенские деньги, "керенки" по имени премьер министра Временного правительства А. Керенского и царские деньги, кажется, хождения уже не имели. Надо было как-то осваиваться в новой обстановке.

В стороне от толпы, бесновавшейся в добывании "литеры" (это слово я услышал в выкриках людей), стоял мужчина приятной наружности, одетый в скромный синий костюм, в темной фетровой шляпе, в руке у него была полированная трость, напоминающая суковатую палку. Я подошел к нему, представился путешественником, несколько лет не бывшим в России, и попросил рассказать, что здесь происходит.

Мужчина внимательно оглядел меня и сказал с сарказмом:

– А надо ли было вам, молодой человек, вообще приезжать сюда?".

По этим словам можно было догадаться, что перемены, происходящие в России, не вызывали у него особого энтузиазма, а, может быть, вызывали просто отвращение или ненависть:

– Что здесь происходит? Революция, батенька. Свобода, равенство и братство. Ах, батюшки светы, как радовались наши доморощенные либералы и слюнтяи разного рода, когда по случаю приезда премьера Франции наш оркестр играл "Марсельезу" - "Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног". Вот он, посмотрите, у касс мечется прах цивилизованного общества в котелках и при споротых погонах, который отряхивают со своих ног солдаты и крестьяне, в один час ставшие хозяевами всего мира и наших жизней. Я попробовал призвать всех к порядку, встать в очередь, уступить место дамам. Так такое поднялось, что, спасибо господам большевикам и им сочувствующим, что живым остался. Вместе с тем, отсутствие городовых, еще не означает полного упадка стройной организации. Господа большевики, у которых главным является потомственный дворянин господин Ульянов-Ленин, стоят за сохранение четкого порядка. Следовательно, есть орган или должностное лицо, которое ведает организацией перевозок по железной дороге и выдает литеры на проезд. Если вас не затруднит составить мне компанию для солидности, то мы, вполне вероятно, сегодня же сможем отправиться в Москву.

Без сомнения этот человек отличался от простых обывателей своей уверенностью и способностью приспосабливаться к любой обстановке. Еще недавно он, оплеванный толпой, беспомощно стоял перед солдатами-тыловиками, а сейчас как сенатор или камергер двора Его Императорского величества сановито шагал по широкому коридору в сторону служебных помещений. Встречные люди почтительно уступали ему дорогу, останавливаясь и глядя ему в след, мучительно пытаясь припомнить, где они могли его видеть.

На массивной двери с надписью "Начальникъ станции" была прикреплена бумажка с написанными химическим карандашом печатными буквами "Комендантъ". Власть сменилась. Без стука открыв дверь, мой новый знакомец вошел в кабинет, в котором за массивным столом сидел тщедушный мужчина в косоворотке и сером пиджаке, перепоясанном ремнем с кобурой нагана. Около мужчины стояли человек двадцать, все кричали что-то одно и совали в нос коменданту какие-то бумажки с печатями. И здесь нам тоже ничего не достанется, - подумал я, но то, что произошло, потом изумило не только меня, но и ошарашило всех, кто находился в кабинете.

Громко стукнув палкой об пол, мой спутник зычно крикнул:

– Смирно!!! Именем революции! Я председатель революционного трибунала восставшего народа Забайкальского края. Неподчинение будет караться высшей мерой защиты революционного народа! Всем немедленно освободить помещение!

Вмиг в кабинете стало тихо, а затем и пусто. Комендант стоял навытяжку с побелевшим лицом и преданно глядел на "высокое должностное лицо", развалившееся на стуле и говорившее с ним лениво-снисходительным тоном:

– Видите, милейший, что такое великая сила революционного искусства. Меня сам Ленин знает. По его заданию, я еду в Москву поднимать на мировую революцию пролетариат Западной Европы, ждущий призыва к восстанию. Вам я это могу сказать, но повторяю, разглашение этой величайшей тайны партии большевиков-революционеров не останется безнаказанным. Вы выдадите нам литеру в Москву и никому не говорите, кто мы такие.

Боже мой, какую ахинею из революционных фраз он нес. Прямо артист. Но пренаглейший человек. Комендант просто остолбенел. Другого русского выражения я найти не могу. Хотя, нет, есть такое выражение, но правила приличия допускают его использование только в особых случаях. По выражению его лица было видно, что он то верит, то не верит сказанному. Но, тем не менее, он выписал нам бумажку "Мандать", в котором говорилось, что артист революционных театров Хлопонин Аркадий Михайлович и его помощник Луконин Иван Петрович едут в Москву по распоряжению органов и все органы обязаны оказывать нам содействие и помощь. Подпись и печать ревкома станции "Владивостокъ".

Аркадий Михайлович действительно был артист. Профессиональный. Выезжал на гастроли во Владивостокский театр, но после революции театр стал никому не нужен, и он отправился обратно в Москву, где у него были родственники и широкий круг знакомых.

Господин Хлопонин, видя мое недоумение, удивление, а также чувство настороженности в отношениях с человеком, с которым можно попасть в самую неприятную историю, сказал просто и непринужденно:

– Видите ли, мой молодой друг, иногда действительно можно попасть в неприятную ситуацию, которую, если это возможно, можно превратить в шутку. Я постарался превратить мой трагический монолог в шутку, но комендант ее не понял, и, чтобы побыстрее сбагрить нас, на всякий случай дал мандат. А это уже документ, дающий какие-то полномочия. А нас ведь могли и арестовать, как самозванцев. И посадить во Владивостокскую тюрьму. Но я видел растерянное лицо коменданта перед нахрапистыми просителями и понял, что этого человека можно и нужно ошарашить, и вытребовать для себя все, что нам необходимо, прежде чем он придет в себя и поймет свою ошибку.

С хамом нужно вести себя по-хамски. Хамство - не врожденное качество, а как бы артистическая маска, которой человек пытается прикрыть свою неуверенность в себе. Постепенно хамство превращается в черту характера, но неуверенность остается. При встрече двух хамов всегда побеждает тот, у кого хамства окажется больше, но оба все время готовы капитулировать перед более высшим хамством.

Флегматика нужно брать быстрым натиском, быстро думать он не умеет и ему нельзя давать время на раздумья. Он сделает для вас все, чтобы быстрее отвязаться.

С людьми холерического склада надо вести себя как откровенному флегматику, растягивая слова, обдумывая каждое слово. Привыкший делать все быстро, он быстро выйдет из себя, сразу ухватит суть дела и быстро сделает то, о чем вы и не мечтали, лишь бы вы поскорее убрались от него подальше.

К меланхолику надо подходить с родственными меланхолическими чувствами. Если ваша история жалобная, берущая за душу, то вы можете рассчитывать на все, что находится в возможностях вашего визави.

Труднее с сангвиниками, но и на них можно найти управу, если хорошенько присмотреться. Мотайте себе это на ус юноша.

Странно, но на эти практические темы у нас не было бесед с всезнающим Густавом.

Глава 10

С господином Хлопониным мы, наконец, сели в поезд, идущий в Москву. Сказать сели, это значит, ничего не сказать о нашей посадке.

В нашем с тобой городе, Наталья, есть такая хитрожопая привычка у людей, ждущих транспорта - выходить на проезжую часть дороги впереди пришедших ранее, препятствуя движению автобуса или троллейбуса, и толпой ломиться в дверь, хотя по одному и в очередь посадка происходила бы быстрее, спокойнее, и больше людей вошло бы в автобус.

В марте 1918 года во Владивостоке была именно такая же ситуация с посадкой в поезд. Правда, люди были с мешками и баулами, с винтовками, кое у кого были и пулеметы. Посадка напоминала штурм крепости. В вагоне третьего класса мешки и узлы цеплялись за разные металлически части, люди застревали, сзади давили, перескакивали через людей, застрявших в проходе, прыгали на свободные лавки, расставляя руки в знак того, что эти места заняты. Где-то уже начиналась потасовка за места.

Наконец вагон тряхнуло, дернуло, и поезд медленно потащился по рельсам, попыхивая черным дымом сусуманского угля.

Вагон не был похож на любой пассажирский вагон любого класса в любой европейской стране и даже в странах Латинской Америки.

С левой стороны вагон был поделен на отсеки. В каждом отсеке было по две поперечные полки для сиденья, по две подвесные полки для лежания, по две верхние полки для вещей. С правой стороны вдоль вагона в пределах отсеков были устроены полки для сиденья, лежания и для багажа. В начале вагона была маленькая комнатка для проводника, рядом с ней печка с бачком для кипячения воды. С другой стороны вагона была маленькая комнатка-туалет. Вагон освещался двумя жестяными фонарями, которые висели над входом и выходом из вагона. Свечки в фонарях еле светились. Обстановка убогая.

Постепенно свалка в вагоне рассосалась. Вещи были растолканы по углам, люди разместились на верхних и нижних полках, причем на верхних полках лежали и по два человека. Не будешь же все время стоять на ногах или лежать в проходе.

Примерно часа через два мы подъехали к станции Угольной, где производилась дозаправка углем и водой локомотива и второй штурм вагонов людьми, желающими уехать на Запад. Мы, еще недавно чуть не дравшиеся за места в вагоне, дружно объединились для защиты своих мест, не давая пройти к нам ни через тамбур, ни через дверь. В вагон мы впустили только выходившего проводника и немецкого солдата, говорившего на ломаном русском языке и возвращавшегося из русского плена с мандатом Владивостокского ревкома, как представителя братского пролетариата Германии.

Затем каждый пассажир достал свои съестные припасы, как будто он специально садился в поезд только для того, чтобы с аппетитом покушать. По всему вагону поплыли запахи вареного и жареного мяса, соленой рыбы, сала с чесноком, репчатого лука, ядреной самогонки и китайской рисовой водки. В воздухе поплыли синевато-сизые клубы дыма от папирос и самокруток. Почему в России практически не было сигарет, я не знаю до сих пор. Производство папирос приводило к неоправданно большому расходованию плотной бумаги хорошего качества, которая попросту выбрасывалась на ветер. Сами русские про папиросы говорили так: метр курим, два - бросаем.

Прежде незнакомые люди знакомились друг с другом, угощали голодных, объединяли свои запасы в артель. Немецкого солдата пытались угощать со всех отсеков, объясняя, что немцы по русскому примеру должны сбросить своего Вильгельма и совершить пролетарскую революцию. Война закончится, и немец с русским будут братьями по коммунизму. Другие говорили, чтобы немцы не слушали своих большаков и дали волю крепкому хозяину, который и всю страну накормит, и с заграницей торговать будет. Немец согласно кивал на все предложения и через час напился так, что у него сил не было не то что головой кивать, но и двигаться. Придвинутый к стенке отсека, он мирно похрапывал за спинами гостеприимных попутчиков.

Действительно, странный народ эти русские. Озлобленные отсутствием возможности уехать, они были готовы на все. Устроившись в поезде, дружно защищали общие места. Покушав и выпив, становились добродушными и гостеприимными. Наутро им было стыдно за проявленную, с их точки зрения, душевную слабость, что выражалось в натянутости отношений с вчерашними собутыльниками. А, может быть, было жалко "на халяву" съеденных продуктов и выпитой водки.

Интересное это слово "халява". По-украински это сапог. "Халява" - значит прикинуться сапогом, как это делается непонятно, или съедать чужое и бесплатное, не чувствуя угрызений совести. К обеду все просыпаются окончательно, подходит время обеда, все достают уменьшившееся количество пищи и все начинается снова с поцелуями, объятиями и драками.

Поезд останавливался почти на каждой станции. Непривычные названия врезались в память: Раздольная, Уссурийск, Озерная падь, Сибирцево, Спасск-Дальний, Шмаковка, Губерово, Вяземская, Верино, Хабаровск. На станциях покупали, выменивали или просто отбирали продовольствие, выносимое местными жителями. Здесь же шла бойкая торговля самым разнообразным добром, которое вряд ли крестьяне или рабочие могли купить себе честным путем: продавались различные типы часов, и золотые, и серебряные, и хромированные; картины и портретные миниатюры; меховые изделия, шапки, воротники, шубы овчинные и бобровые. Я показал Аркадию Михайловичу купюру в десять долларов, якобы оставшуюся у меня от заграничного путешествия, и он мигом обменял ее на кучу всевозможных припасов, не забыв и о крепком напитке, от которого драло горло и не хватало воздуха для дыхания.

Перед Хабаровском я вышел в тамбур, чтобы немного подышать свежим воздухом и дождаться своей очереди в туалет. Немного позже, в тамбур вошел немецкий солдат, готовившийся выйти в Хабаровске. Попросив у меня прикурить сигарету, солдат произнес пароль, данный мне Густавом, выслушал отзыв и по-немецки сообщил, что для меня приготовлена военная форма и документы в районе станции Ново-Николаевская, ее местонахождение указано на переданной мне схеме. Докурив сигарету, солдат, не прощаясь со мной, пошел к выходу и больше я его никогда не видел.

Значит, Густав не спит, обеспечив мне сопровождение от Владивостока до Хабаровска. Не исключено, что меня сопровождали от самого Берлина, и будут сопровождать и дальше. Сопровождающие могут ко мне и не подходить, но интересно было бы узнать, кто это может быть. А вдруг Аркадий Михайлович и есть мой сопровождающий? Ерунда. Я сам был инициатором знакомства с ним.

Глава 11

До станции Ново-Николаевской мы ехали десять дней. До чего же бескрайняя Россия. Город Ново-Николаевск находится ближе к географическому центру государства. От Хабаровска мы почти двое суток ехали до Читы. Что обозначает название этого города, никто точно не знает. Говорят, на месте города были две небольшие деревеньки. Ямщик, который вез царского чиновника в одну из деревень, спросил: "Ваше благородие, деревенька-то чи та, чи эта (то есть - та или эта)?" Чиновник подумал-подумал и говорит: "Пусть будет чи та". Так с его легкой руки и город начали называть Чита. От Читы почти сутки ехали вдоль Байкала до Иркутска. Названия станций все какие-то нерусские: Могзон, Хилок, Горхон, Толбага, Челутай, Утулик, Култук. На станциях местные жители продавали омуля - такую жирную селедку, очень вкусную, очень сытную и очень дешевую. Затем мы проехали Красноярск и стали подъезжать к станции Ново-Николаевской, находившейся километрах в шестистах восточнее от старого русского города Омска.

За время поездки я приобрел, вернее, выменял за некоторые из моих вещей (пальто, чемоданчик, бритвенные принадлежности, ночную пижаму) драный полушубок, дававший мне тепло в мартовские морозы в Сибири. Вообще-то, моя экипировка мало подходила к нахождению в Сибири зимой. Кожаные штиблеты я обменял на валенки-самокаты - мягкие, серые, правда, сильно ношенные; щегольской картуз - на солдатскую папаху на рыбьем меху. Интересное слово - "рыбий мех". Оказывается, некоторые дикие племена на Дальнем Востоке и Севере России шьют себе обувь и отдельные предметы одежды из кожи рыбы. По аналогии с кожей барана или овцы, из которой шьется меховая одежда и обувь - кожа рыбы стала называться "рыбьим мехом", то есть не греющим. Брюки и пиджак поменял на кальсоны и нательную рубашку из бязи, солдатскую гимнастерку и бриджи, стираные и ношеные. Когда я оделся во все это, не новое, но вполне пригодное для носки, Аркадий Михайлович рассмеялся и сказал, что сейчас я вполне годен для того, чтобы "кто был никем, тот станет всем".

– Дерзайте, молодой человек, - сказал Аркадий Михайлович, - еще придет то время, когда я буду говорить своим потомкам, что ехал в одном поезде с народным комиссаром по иностранным делам Советской России товарищем-господином Лукониным Иваном Петровичем. А кстати, как вас зовут по-настоящему, господин Луконин?

Неужели Аркадий Михайлович и есть мой сопровождающий? - подумал я. Не может быть. Вероятно, я делал что-то не так, что-то не так говорил, что раскрыло меня перед моим попутчиком.

– Не волнуйтесь, батенька, - сказал Аркадий Михайлович, - я ваши документы не проверял, поверил вам на слово. Вполне вероятно, что долгое нахождение за границей могло оказать влияние на поведение и привычки человека, но ваше постоянно напряженное тело, как бы готовое к немедленному броску или скачку, выдает в вас профессионального военного. Офицером сейчас быть небезопасно, если вы не находитесь на службе у новой власти. Да и потом, когда офицеры подготовят себе новую смену командиров, они будут еще в большей опасности, чем сейчас. Советую вам, сейчас и потом старайтесь думать, как простой человек. Ведите себя так, как будто вы не привыкли подчиняться никому на свете, кроме городового, который будет утихомиривать вас, если вы начнете бить зеркала в магазине у Елисеева или приставать к благородным дамам, пытаясь поцеловать их в пунцовые губки в присутствии их мужей и поклонников. Я смотрю, вы начали здорово осваиваться в среде менял и барышников. Это поможет в дальнейшей жизни. Чистоплюи, которые боятся запачкать себя общением с темными элементами, так и будут сидеть впроголодь или стоять вымаливать подаяние у тех, кого они еще вчера не считали за людей. Просьба у меня к вам, Иван Петрович, не отходите далеко от поезда, иначе можно отстать от него. На всякий случай, вот мой адрес в Москве. Спрячьте его и не потеряйте. Не всегда найдется человек, которому можно дать адрес, не опасаясь, что он придет и ограбит тебя.

Собственно говоря, Аркадий Михайлович дал оценку первого моего экзамена по нахождению в России среди русских людей. В минус мне была поставлена военная выправка. Ну, это дело поправимое. Самое главное, я похож на русских. Густав мне тоже говорил об этом. По этому поводу он рассказал анекдот про африканскую разведку, которая забросила своего агента в Германию. Долго его готовили. Проверяла комиссия специалистов. Постановили, что он стопроцентный немец с нижнесаксонским акцентом. Приказали только убрать излишний аристократизм в общении. Забросили его ночью на воздушном шаре. Утром он входит в небольшой немецкий городок и спрашивает у первого встретившегося ему человека, где находится ближайшая бирхалле (пивная). Прохожий показал и спрашивает, - простите, вы африканский шпион? Разведчик очень удивился и спросил, - а как вы об этом догадались? Просто в нашем городке негры по утрам в пивную не ходят, - ответил немец.

Глава 12

В Ново-Николаевске я сразу бросился на привокзальный рынок, пообещав Аркадию Михайловичу что-либо достать для нашего стола. Перед этим я отдал ему на сохранение сто долларов и двести немецких рейхсмарок. Немцам не свойственна такая расточительность даже с друзьями, но я, наверное, действительно начал превращаться в русского. Свои вещи я оставил в вагоне.

В поезд я и не думал возвращаться, так как должен был найти тайник с предназначенными для меня вещами и документами.

Выйдя с привокзальной площади, заполненной телегами крестьян и пролетками извозчиков, я сориентировался по сторонам горизонта, зная, что парадная часть вокзала должна смотреть на север. Ориентировку я проверил по православному кресту на ближайшей церкви. Косая перекладина креста своим возвышенным концом всегда указывает на север. Запахнув полушубок, я зашагал к выходу из поселка при станции. Мой вид был более затрапезным, чем у встречавшихся мне людей, но не вызывал у них никакого интереса: мало ли бродяг шатается по России в такое время.

Тайник находился в двух километрах от окраины поселка, на опушке небольшого леска. Я сразу нашел сломанную березу, на стволе которой топором был вырублен знак в виде трех римских цифр "десять" (XXX). Как выкопать тайник без подручных предметов, я не знал. Никто, вероятно, не предполагал, что я приеду зимой. С помощью палки я расчистил место около березы и стал ковырять мерзлую землю, где-то помогая себе руками и маленьким перочинным ножиком. Разжечь костер сверху, чтобы отогреть землю, нельзя - можно повредить то, что спрятано в земле.

После трех часов изнурительной работы, весь мокрый, я добрался до свертка, завернутого в прорезиненную ткань. Кое-как разрезал обертку и достал шинель с погонами, ремень, гимнастерку, брюки, фуражку, сапоги, серые вязаные рукавицы, вещмешок с небольшим запасом продуктов и сверток с документами на имя рядового 27 пехотного полка Луконина Ивана Петровича, ездового тылового отделения, призыва декабря 1916 года.

Форма от мороза и от долгого лежания в земле стояла колом, и надеть ее было невозможно. Как бы я ни хотел соблюдать осторожность, но пришлось пойти вглубь леса и разжечь костер. Чтобы не создавать дыма, я наломал веток посуше, разложил маленький костер, складывая ветки крест накрест. Ветки быстро прогорали, и я разложил костерчик побольше, просушивая форму. Просушенную форму я надел на себя и занялся разбором содержимого вещмешка.

В вещмешке я нашел вместительный мешочек ржаных сухарей, большой кусок сала, пакетик с сахаром, чаем, банку мясных консервов российского производства, две бутылки водки с залитыми сургучом горлышками, две пачки моршанской махорки. Были газета "Омский вестник" за 26 августа 1917 года: "В кинотеатре "Одеон" демонстрировалась тяжелая драма в 4-х частях по повести А. Куприна "Яма" и газета "Солдатская мысль" за 3 июня 1917 года: "Эсеровский "Омский союз солдат-крестьян" в связи с широко распространившимися в конце мая 1917 года слухами о приезде в Омск Ленина, принял резолюцию, в которой записал, что, поскольку "пропаганда Ленина вносит разлад в революционную среду и тем разъединяет силы демократии", то присутствие его в Омске нежелательно, о чем сообщить Ленину телеграфом". Значит, посланец находится в городе Омске и закладка тайника произведена позже августа 1917 года, когда я еще собирался выезжать в Россию.

Сухари нисколько не покрылись плесенью, вероятно в связи с тем, что находились на морозе. Увидев это по тем временам богатство, я раздумал сразу идти на станцию и сел к костру подкрепиться. Нанизав на веточку кусок сала, я поджарил его на огне, открыл бутылку водки, выпил из горла несколько больших глотков, занюхал сухарем и закусил поджаренным салом. Более вкусной пищи я не пробовал никогда в жизни. Повторив эту операцию еще раз, я почувствовал, как по моему телу разливается тепло, шинель, полушубок и костер приятно согревали тело, унося вдаль воспоминания о трудном пути из Берлина до центра России почти через весь земной шар. Закурив самокрутку из крепкой махорки, я вообще почувствовал себя американским миллиардером Ротшильдом с ароматной гаванской сигарой в конце изысканного ужина.

Глядя на сизый дымок самокрутки, я незаметно для себя уснул.

Глава 13

Во сне мне приснился Густав. Расхаживая по комнате, он с расстановкой говорил мне:

– Мой мальчик, тебе доверена очень важная миссия, не похожая на задания твоих предшественников. Твоя задача вжиться в Россию. Стать русским, но не забывать, что твоя Родина - Великая Германия.

Эту войну Германия проиграет. Слишком много государств объединились против нее. Австро-Венгерская империя на грани распада и выхода из войны. В Германии идет антивоенное и, прямо сказать, революционное движение, принесенное фронтовиками с восточного, русского фронта. Неспокойно в германском военно-морском флоте. Но ты должен быть уверен, что Германия быстро восстановит свои силы и выиграет следующую войну. Лозунг немецкого народа "Drang nach Osten" не потеряет своей актуальности никогда.

Для этого мы должны знать, что делается в политике, в военной отрасли, в промышленности России. Другие твои соратники будут работать в высоких сферах, проникать в интересующие нас учреждения и организации, служить в армии, работать в промышленности и в сельском хозяйстве, добывать достоверную информацию, до которой тебе нельзя добираться, чтобы не быть раскрытым и уничтоженным. Ты должен видеть и чувствовать моральный дух русской нации, который много значит для решения стратегических задач Германии.

Ты не должен состоять в партийных организациях, служить в армии и учиться в военно-учебных заведениях. Ты не должен стремиться занимать высокие должности, не должен быть всегда на хорошем счету. Ты не должен совершать преступления, чтобы не быть приговоренным к лишению свободы. Ты не должен вносить рационализаторские предложения, но своим советом маленького человека ты можешь поколебать уверенность в принятии правильного решения особенно в вопросе танковой техники, авиации, артиллерии и стрелкового оружия. Поверь мне, старому волку германской разведки, новая война будет войной техники. Неуклюжие английские танки превратятся в небольшие бронированные скоростные машины, недоступные стрелковому оружию и способные разбивать любую оборону. Бороться с ними можно только артиллерией, специально предназначенной для уничтожения бронированной техники. Самолеты есть почти во всех странах мира. Скоро это будут современные боевые машины, способные нести бомбовые заряды большой мощности, что уже показали русские на своем самолете "Илья Муромец". Уничтожать их можно самолетами-истребителями и специальной артиллерией, могущей стрелять прямо в небо. Пулеметы хорошо зарекомендовали себя в нынешней войне, но найдутся изобретатели, и в России они уже есть, которые сделают маленькие пулеметы и вооружат ими каждого солдата.

Мы будем знать группировку войск нашего вероятного противника, но узнать моральный дух изнутри нельзя ни по каким книгам, ни с помощью людей, мыслящих нашими категориями.

Мы будем тебе помогать, нацеливая на стратегические направления, которые нам нужно осветить, чтобы принять окончательные решения. Родина тебя не забудет, мой мальчик.

Глава 14

Я проснулся оттого, что свалился с прогнившего пенька, рядом с которым развел костер. Костер погас и даже не дымился. Было уже темно. Ярко светили звезды на небе. От холода я окоченел, руки не сгибались, губы еле шевелились. Потихоньку двигая руками и ногами, я вытянулся во всю длину тела, кое-как встал и начал потихоньку делать физические упражнения по системе господина Мюллера, постепенно восстанавливая кровообращение. Затем я снова набрал веток и развел костер.

Немного обогревшись, я с ужасом подумал, что приснившийся мне инструктаж Густава, являющийся тезисным изложением основных положений всего того, что мне говорили, мог быть последним в моей жизни. Если бы я не свалился с пенька, то я бы не проснулся, и потом, через несколько дней, а может быть и месяцев в лесу нашли бы труп, сидящий на пне в позе "Мыслителя" Родена. Это все водка. Зимой с нею надо быть очень осторожным. Она дает временное снятие усталости и притупляет чувство опасности, заставляя расходовать много сил, нужных для сохранения организма.

Меня учили правилам ночевки в лесу в зимний период. Но я пренебрег этим наставлениям и чуть не сорвал важное задание. Я должен был развести костер побольше, вытянув его на длину тела. Хорошо прогреть костром почву. Сверху положить развесистые лапы хвойных деревьев. Лечь на них и укрыться шинелью. И всю ночь я бы спокойно спал, согреваемый теплом снизу.

Как говорят русские, береженого Бог бережет. Сам о себе не позаботишься, никто о тебе заботиться не будет. Надо сделать зарубку в своей памяти.

Молодость относится к смерти как-то несерьезно, как к чему-то временному, проходящему с течением времени. Как правило, все подвиги совершаются молодыми людьми, уверенными в свою удачу и неуязвимость в любой ситуации. Когда за плечами нет большого жизненного опыта, прожитой жизни, то и терять-то особо нечего. Пожилой человек идет на подвиг с ясным сознанием того, что ничего, кроме этого, уже нельзя сделать. Кто-то должен пожертвовать собой во имя спасения других. Вызывается на подвиг не самый храбрый, а самый подготовленный, понимающий, что с его гибелью генофонд нации не погибнет. Останется больше здоровых производителей, а не старых, теряющих силы волков, которые, в первую очередь, должны заботиться о потомстве своей стаи.

Такие мысли приходят с годами. Мне часто приходилось слушать пожилых людей, пожалуй, уже даже слишком старых, которые говорили и спрашивали, почему Господь Бог не заберет их к себе, сколько еще времени они будут коптить небо. И поверь мне, Наташенька, ни один из них, даже живущий в невыносимо тяжелых условиях, не видел в смерти того избавления, о котором он только что просил. Каждый надеялся еще пожить, надеясь, что завтра или послезавтра наступят лучшие времена, придут близкие люди, согреют его теплом заботы, и жизнь будет казаться лучше, чем она есть.

Густав всегда говорил мне, что бороться нужно до последней возможности. Всегда найдется какая-то случайность или закономерность, которая позволит выйти из самого трудного обстоятельства. В качестве примера он рассказал мне быль, случившуюся с одним бездомным человеком, который хотел покончить жизнь самоубийством. Уже находясь в петле, он увидел лежащую на земле бутылку. Вылез из петли, подошел к ней и поднял. В бутылке находилось немного вина. Он его выпил и увидел, что в том месте, где лежала бутылка, лежит недоеденный пирожок с капустой. Пирожком он закусил выпитое вино. Увидел рядом окурок, поднял его, закурил и подумал: "Бог мой, кажется, что жизнь моя начала налаживаться, а я чуть было не повесился".

Наконец, среди деревьев забрезжил рассвет. Я подкрепился имевшимся у меня продовольствием, сжег свои транзитные документы, разгреб пепел и выкинул металлические скрепки, соединявшие страницы швейцарского паспорта, забросал костер снегом. Все, что соединяло меня с нормальным миром, дымом ушло в небо. Сейчас я в России и я русский.

Выйдя на дорогу, я бодрым шагом пошел к Ново-Николаевску.

Ближе к центру России более явственно проглядывали черты новой власти и революции.

На подходе к городу меня остановил революционный патруль - один штатский и два солдата с оружием:

– Привет, земляк, куда путь держим?

– Куда-куда, куда глаза глядят, - ответил я, - Россия большая, а приткнуться человеку некуда. Здесь так же, как и в других местах. Думаю ближе к теплу податься, там, поди ж ты, и хлеба поболее родятся.

Посмотрели мои документы и собрались идти дальше. И тут меня, наверное, черт за язык дернул.

– А вы кто такие, - спросил я.

– А ты не знаешь, - ответили мне вопросительно. - Мы местный отдел по борьбе с контрреволюцией, саботажем, спекуляцией и мародерством. У тебя оружие есть? - и они полезли обыскивать меня.

Оружия у меня не было, но в мешке оставалось водка, одна целая бутылка и остатки в другой. Кусок сала, сухари. Находка обрадовала патруль. Давай, присаживайся с нами, - и они пригласили меня поесть мои же продукты. Бутылку быстро открыли, и она пошла по кругу.

– Закуска хороша, - отметили мои новые "друзья", которые могли бы меня и арестовать. Видим, что ты парень не жадный и не являешься врагом революции, - втолковывал мне пожилой рабочий, сворачивая самокрутку из найденной у меня махорки. - У нас создан специальный отдел для борьбы с контрреволюцией. Скоро выйдет специальное постановление Ново-Николаевского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов по этому вопросу. А мы уже начали свою работу. Мы имеем право всех уголовных преступников, саботажников, спекулянтов, скупщиков и перепродавцов оружия, застигнутых на месте преступления, беспощадно расстреливать без суда и следствия. Ты, паря, нас не боись, ты такой же солдат, как и эти вот. Они свою лямку оттянули, а сейчас сражаются за дело революции. Германия вроде бы с нами мир подписала, а войска ее снова на нас начали наступать. Сам-то куда идешь?

Мне такое знакомство было не с руки. Сам виноват. Чего полез с расспросами. Задан вопрос, дай очень краткий ответ. И лучше не совсем по интересуемой спрашивающего теме. А потом иди дальше. Начни вот сейчас выяснять, что я здесь делаю и кого знаю. А объяснить-то разумно я и не смогу. От поезда отстал, с вещами и довоенной водкой. А, может быть, у тебя еще что-нибудь поискать? Доллары есть, и монетки золотые в пояс зашиты. Либо шпион, либо крупный спекулянт. Пропал ты, Иван Петрович, давай как-нибудь выкручивайся из этой ситуации.

– Сирота я, - сказал я пожилому рабочему, который был у них за главного, - еду к знакомым в город Николаев. Сказали будто здесь он, а здесь город Ново-Николаевск. Туда-сюда, а поезд-то уже ушел. Помогите, люди добрые, на поезд сесть.

Ничего себе объяснение, лучше не придумать. Любой контрразведчик сразу бы начал подробно спрашивать, откуда я приехал и так далее. А я ведь ничего про Россию и про обстановку в ней не знаю. Очень много изменений в ней произошло, пока я до нее добирался.

Просьба о помощи имела больше значения, чем мое возможное объяснение, откуда и куда я иду. В большом городе легче затеряться, а здесь каждый человек и каждый дом на виду. Наверняка, они все друг друга в лицо знают. Вчетвером, объединенные совместной выпивкой, мы пошли на вокзал. В отсутствие поездов вокзалы замирают. Шум и гам утихает. Люди расползаются по углам, выглядывая оттуда в надежде получить известие о новом поезде. Старший патруля ушел к начальнику вокзала. Скоро он вернулся и сообщил о готовящемся выходе автодрезины в Омск.

Минут через десять мы пошли в сторону вагонного депо. Местными умельцами из старых запчастей была собрана тележка на маленьких колесиках, если их сравнивать с обычными колесами вагонов. На тележке был установлен бензиновый мотор, с помощью цепной передачи приводивший в движение тележку. На тележке была сколочена фанерная будка с окном и дверью. В будке вдоль стенок стояли две лавки. Поездка была проверочной. Дойдет автодрезина до Омска или нет. Всего ехали два человека - моторист и механик депо, автор проекта. Я с удовольствием согласился поехать с ними. Как никак, а автодрезиной управляет экипаж, вольный принимать те решения, которые покажутся ему целесообразными.

Я не специалист по моторам, но по внешнему виду было видно, что мотор слабосильный. В дополнение к мотору в передней части платформочки стояло приспособление для ручного движителя, которое я видел еще в детстве на пограничной железнодорожной станции, где служил мой дядя.

Мои провожатые, то ли из чувства раскаяния за слабость к моим продуктам, то ли из чувства сострадания, дали мне на дорогу два сухаря и отсыпали моей махорки. Спасибо вам, люди добрые, за доброту вашу и сочувствие. Душевный все-таки народ, эти русские люди.

Мотор на автодрезине завелся, пострелял, выбрасывая сизые клубы дыма из выхлопной трубы и начал урчать ровно, удовлетворенный чем-то своим, моторным. Мы с механиком сели на скамейки, моторист подергал какие-то рычаги, и автодрезина медленно поехала, вернее, поползла по рельсам. До выезда за пределы городка нас раза два-три основательно тряхнуло на стрелках, чуть не свалив со скамеек.

Глава 15

По расчетам механика, мы должны были проехать сто двадцать километров до места следующей заправки. Однако бензин закончился километров через восемьдесят от Ново-Николаевска, часа через три после выезда. Остальные сорок километров мы двигались на ручной тяге, сменяя друг друга через каждые четверть часа работы. Скорость движения на ручной тяге не превышала пятнадцати километров в час. Три часа работы вытянули из нас много энергии и развили зверский аппетит.

На станции Чулымская, куда мы прибыли, нас никто не ждал. Телеграмма, переданная по телеграфу азбукой Морзе, не была принята на этой станции, так как предполагалось, что эта телеграмма не для таких маленьких станций. На станции нам пришлось задержаться еще и потому, что в бачок с бензином кто-то налил воды, чтобы восполнить отлитое количество бензина ("гасу", как говорят в этих местах) для заправки керосиновых ламп. Механик догадался взболтать бензин и налить в ковшик для пробы. На дне ковшика ясно были видны переливающиеся прозрачные пузыри ржавого оттенка. Единственное, что мы придумали, это выставить бачок на улицу, чтобы ночной холод выморозил всю воду.

Ночь мы провели у начальника станции, в простом деревянном доме, ничем не отличающемся от домов других жителей пристанционного поселка. Обстановка в доме самая простая: стол, деревянные стулья, сработанные местным плотником по привезенному образцу, который изрядно был стар и стоял в стороне от других стульев. Кажется, сядь на него, и из него пойдет пыль, как от шубы, долгое время висевшей в чулане. Деревянный комод работы того же мастера, деревянная горка для посуды, висящая на стене и прикрытая цветной ситцевой занавеской. Привилегированное положение хозяина подчеркивали красная фуражка, стеклянный абажур на керосиновой лампе в виде причудливого цветка и рамка с фотографиями под стеклом на стене. Видно, что стекло регулярно протиралось, но не так тщательно - в углах были видны следы раздумий летних мух.

На ужин нам налили простых щей в глиняные миски. К столу подали алюминиевые ложки, хотя по всему было видно, что хозяева привыкли пользоваться деревянными ложками. Хлеб выпекался хозяйкой дома в виде больших серых караваев, издававших приятный ржаной запах. После щей нам налили по стакану жирного молока, которое было необычайно вкусным с ржаным хлебом.

Покушав, мы устроились ближе к порогу комнаты покурить. Передвинули к дверям стулья, приоткрыли дверь, чтобы выходил дым, и мужчины завели бесконечный разговор о том, кто где был и кто что видел.

Интересовался больше начальник станции, которому интересно было узнать, что происходит на узловых станциях.

Из этого разговора я узнал, что революция происходила только в Петрограде и в Москве. На места были переданы телеграммы о том, что Временное правительство низвергнуто и вся власть перешла к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Власть - это не кошелек с деньгами, кто нашел потерянный кошелек, тот и хозяин положения. Недели две после революции все шло своим чередом. Власть находилась на своих местах, ее распоряжения никто не выполнял, и она особо не требовала их исполнения. Новой власти еще не было. Все граждане были предоставлены сами себе. Каждый делал все то, что хотел, но с оглядкой, а вдруг власть проснется, схватит за грудки и притянет к ответу.

То, что раньше запрещалось, стало делом обычным. Везде стали ставить брагу, гнать самогон и торговать им. Государственная винная монополия рушилась прямо на глазах. Раньше тоже гнали самогон, но, в основном, для собственного потребления. До революции водку четвертями продавали (бутылка, емкостью 2,5 литра), сейчас самогон четвертями продают. Раньше хоть самогон качественным был, ничем "казенке" не уступал. А сейчас гонят его, Бог знает из чего. Люди травятся, а пьют. Из деревень к железной дороге потянулись крестьяне с продовольствием. Обменивают его на вещи, которые раньше не были доступны для обыкновенного крестьянского двора. Стали поезда грабить. Некоторые ловкачи подходят к железке, при проходе поезда забрасывают на вагон "кошку" (кованый якорь с острыми лапами) и срывают с поезда вещи пассажиров или их самих.

Много развелось грабителей всяких мастей. Революция вместе с политическими заключенными выпустила и уголовников. Стоило ли революцию делать, чтобы преступникам свободу дать.

Деревенские жители на продукты выменивают и оружие, чтобы защищать свои хозяйства. Попробуй сейчас деревню тронуть. Много крестьян набрались фронтового опыта, и оружия с собой много привезли. Один крестьянин все допытывался у проезжающих солдат, где можно купить снаряды к трехдюймовой горной пушке. Не горшки же он собрался из снарядных гильз делать.

Интеллигенция, капиталисты и офицеры собираются по квартирам и обсуждают, как они дальше жить будут. Уж они-то из всего, наверняка, превратятся ни во что. А как без них жить, никто не знает. Их учили тому, как управлять заводами и фабриками, издавать законы, организовывать их исполнение. Простые люди этого делать не умеют. Однако и они понимают, что раз грамотный, ученый то есть, то потенциальный противник власти рабочих Советов.

Из Петрограда на места были направлены уполномоченные с мандатами Совета народных комиссаров, подписанными лично Лениным, для установления новой власти. Приходили они в Советы, подбирали людей, в основном вооруженных. Затем приходили в городское управление и объявляли об установлении новой власти рабочих и крестьян. Совет, ободренный присутствием полномочного комиссара, издавал распоряжения о назначении новых начальников. Вот они ходят с портфелями, важных людей из себя изображают. Плохо то, что вооруженными людьми командуют те, кто на руку нечист был в дореволюционное время.

Что касается реквизиций для новой власти, то тут нужны люди, которые не постесняются чужое отобрать. Нормальные-то люди делать это стесняются. Ведь реквизиция это все равно что грабеж, как ни крути.

Чиновники на работу не ходят. На железной дороге почти все выходят на работу, потому что понимают, отдай в руки неучам железную дорогу, сразу начнутся крушения поездов и железная дорога остановится. Раньше порядки были строгие, как в армии, а сейчас поезда ходят нерегулярно, а на одноколейке самое главное, чтобы поезда навстречу друг другу на перегоне не попались.

Одни умники решили по своей инициативе паровоз перегнать на соседний полустанок без разрешения начальства узловой станции. Врезались в эшелон с лесом. Два паровоза испортили, движение на трое суток перекрыли. Один машинист погиб. Пока паровозы под откос сбросили, ремонтировать негде, да и нечем, да пути восстанавливали, движение на дороге было перекрыто. Свобода опасная штука. Чувствуется, что народ русский еще наплачется с этой свободой.

Такая ситуация, вероятно, создалась по всей России. Старая власть не действует, а новая власть не знает, что делать в первую очередь. Законов новых нет, а старые законы могут применять и так и эдак, в зависимости от пристрастий новых начальников. При таком положении дел можно проявить себя активным проводником новых идей и взлететь по служебной лестнице. А можно и голову себе сломать в борьбе с теми, кто любыми путями дорогу себе прокладывает. Обвинят в саботаже или враждебных намерениях и по законам беззаконья пристрелят где-нибудь в тупике. Надо быть предельно осторожным не только простому человеку, но и тому, кто имеет особое задание вписаться в новую обстановку.

Спать легли ближе к полуночи. Начальник станции предлагал дождаться следующего поезда и прицепиться тележкой к последнему вагону. И бензин сохраните, и доедете быстрее, - сказал нам начальник станции.

Утром получилось примерно так, как нам и предсказывал начальник станции. Бензин замерз в бачке вместе с водой. По теории, он замерзать не должен, если температура окружающего воздуха не слишком низкая. Но, вероятно, воды в бензине было много. Вода смерзлась, а оставшаяся жидкость была какая-то водянисто-маслянистая и совсем не была похожа на бензин даже низкого качества.

В середине дня нас прицепили к товарному составу с углем, идущим в сторону Екатеринбурга. Боже мой, я молился всем известным мне Богам, чтобы он оставил меня в живых, я давал обещания больше не надеяться на русское "авось" в любых делах, обещал больше не пускаться на авантюры, которыми, как правило, оборачивались самые благие намерения.

Наша автодрезина, прицепленная к составу, больше всего напоминала консервную банку, которую иногда прицепляют к свадебному кортежу. Так же, как и консервную банку, дрезину мотало из стороны в сторону. Мы особенно отчетливо ощущали стыки рельсов, а на стрелках дрезина стремилась соскочить с рельсов и бежать рядом с вагонами, а, если это возможно, то и обогнать их.

В будочке было холодно, ветер дул в щели, задувая к нам угольную пыль, вылетающую из паровозной трубы и из вагонов. Согревание по методу "два притопа, три прихлопа" грозили нам серьезными простудными заболеваниями. Путем постоянного взбалтывания бачка с замерзшим бензином, мотористу удалось залить в бензобак мотора определенное количество суррогата бензина и с неимоверными усилиями завести мотор. Работающий мотор в какой-то степени согрел нашу будочку, но к остановке поезда на следующей узловой станции мы были до такой степени грязными и закопченными, что я в течение последующих нескольких лет постоянно ощущал запах угольной пыли и выхлопных газов от мотора.

Следующая станция была Барабинск. На станции стоял поезд, готовый отправиться в западном направлении. Я был до того грязен, что меня сторонились бродячие собаки, не то, что люди. Кое-как оттерев лицо и руки снегом, выколотив то, что раньше называлось полушубком, шинелью и шапкой, я с большими трудностями влез в поезд и поехал на запад, точно не зная, куда я попаду.

Глава 16

О приключениях в дороге можно писать целую книгу. Даже название вырисовывалось, созвучное с произведением русского историографа Карамзина: "Записки русского, а, может, и не русского, путешественника, едущего через всю Россию на поездах, доставшихся в наследство от царского режима".

В дороге у меня, если сказать мягко и цивилизованно, украли обрывки полушубка и все деньги, находившиеся у меня на поясе. Осталась одна справка о том, кто я такой. Спасибо ворам и за это. Крепко я спал в относительном тепле вагона после пятичасовой тряски в автодрезине. Темная ночь - она милее матери родной ворам и разбойникам. Если и видел это кто-то, то помалкивал, чтобы не искать себе приключений. Одним словом, я по-настоящему стал пролетарием, которому нечего терять, кроме своих цепей и лохмотьев вместо одежды.

В автодрезине я простудился, а угольная пыль добавила мне бронхит. Хорошо, что не подхватил "испанку", которая свирепствовала в Европе и в России. Почти вся дорога прошла в полубессознательном состоянии, сострадании попутчиков, которые поддерживали меня морально и материально с помощью кипятка и нехитрой еды, которой со мною делились.

Скажу тебе откровенно, когда у меня совсем ничего не осталось от той страны, которая послала меня сюда, я начал чувствовать себя так же, как и окружающие меня люди. Даже мыслить стал категориями людей, озабоченных тем, где достать пропитание и найти источник постоянного дохода, позволяющего как-то существовать в этом мире.

На подъезде к Москве я уже совсем оправился от простуды, бегал за кипятком для пассажиров, мне доверяли производить обмен кое-каких вещей на пропитание. Узнав, что я круглый сирота (интересное русское слово "круглый". Все знают понятие круглый, но обозначает оно "полный", не в смысле толстый, а в смысле том, что у человека нет ничего, ни родственников, ни ума, никакого хозяйства), меня наперебой стали приглашать ехать с ними. У одних есть работа, у других есть красавица на выданье, третьи предлагали учиться в их городе. Редко в какой стране пригласят к себе постороннего человека, мало известного, нравящегося лишь приятным обхождением и старанием отблагодарить за предоставленную пищу и уход в дороге. Я вежливо благодарил их за участие, записывал адреса корявыми печатными буквами, подтверждая отсутствие у меня приличного образования. Никогда не отказывайся от полезных контактов. Может прийти время, когда эти связи еще могут пригодиться.

Адрес господина Хлопонина я помнил на память. Вот два брата-акробата - Хлопонин и Луконин. Случай свел в дороге. Придется воспользоваться его помощью для легализации в одном из главных городов России и определения дальнейших направлений своей деятельности. Через него "в темную" я попробую установить связь с германским посольством, так как в дороге слышал о заключении Брест-Литовского мирного договора между Россией и Германией и о возобновлении между ними дипломатических отношений.

Был февраль 1918 года. Больше трех месяцев я был в пути по всему миру. Одна треть пути пришлась на Россию. Представь, какая это огромная страна. Огромная и вдоль, и поперек.

Я не буду останавливаться на описании Москвы 1918 года. Ты это видела в кинохронике, в кинофильмах, можешь почитать и газеты в библиотеке. Я хочу, чтобы ты поняла, кем я был, что делал и кто я такой на самом деле.

В Москве новая жизнь била ключом, постоянно сталкиваясь с проявлениями прежнего уклада жизни, существовавшего столетия. На первый план выходили рабочие и работницы, солдаты и матросы, революционная интеллигенция, принявшая революцию сознательно или в целях приспособления к новым условиям. Остальные слои населения именовались пережитками прошлого. Быть в числе пережитков, значит сознательно обречь себя на отмирание.

Господина Хлопонина я нашел в доходном доме на Сретенке, где он занимал трехкомнатную квартиру на последнем этаже вместе с женой, дочерью и домработницей Катей, милой застенчивой девушкой лет двадцати двух - двадцати трех. Моей ровесницей.

Мое появление там было, как мне кажется, давно ожидаемым. Мой попутчик ласково встретил меня, познакомил с женой и дочкой и попросил Катю приготовить для меня ванную, свежее белье и халат.

Несмотря на приглашение пройти в комнату, я предложил зайти в кухню и сразу же попросил закурить. Это очень большое удовольствие - закурить хорошую папиросу после разносортной махорки. Папиросы фирмы "Дукат" и впрямь были хороши. Я рассказал Аркадию Михайловичу о том, что в Ново-Николаевске отстал от поезда, так как отошел далеко от станции с человеком, с которым договорился о приобретении продуктов. Рассказал о приключениях, которые произошли со мной в пути, вызвав искренний смех Аркадия Михайловича. За разговором незаметно прошло время, необходимое для приготовления ванны.

Ванная комната была уютной, отделанной мраморными плитками. Плитками было обложена и чугунная ванна. Тепло от титана, в котором грелась вода, приятно согревало все тело. Я посмотрел в зеркало, висевшее над умывальником, и чуть не отшатнулся от него. На меня смотрела плохо выбритая физиономия усталого человека с всклоченными волосами на голове. Темные круги под глазами и обострившиеся скулы делали меня старше своих лет. Я совершенно не был похож на розовощекого молодого человека, высадившегося с парохода на Владивостокской пристани.

Мне казалось, что я попал в другой мир, в другую Россию, европейскую, цивилизованную. А все, что было до этого - страшный кошмар, приснившийся мне в горячечном бреду во время затяжной болезни. Лежа в горячей воде, я видел, как грязь отваливается от меня кусками. Долго я не мог удалить черные полоски из-под ногтей, отмыть потемневшие от грязи руки. Выйдя из ванной, я удивился цвету воды, которая осталась после моего мытья. Во время пути мне ни разу не пришлось помыться полностью. Я еще удивляюсь, как я вообще не завшивел. Это было бы более опасно. Вши - разносчики тифа, а эта болезнь опаснее простуды и инфлюэнцы. Тщательно выбрившись, надев свежее белье и запахнув на себе бархатный халат с атласными отворотами, я вышел из ванной.

Моему внешнему виду удивилась жена Аркадия Михайловича и служанка Катя. Хозяйка дома призналась, что вначале она приняла меня за одного из бродяг, с которыми любит знакомиться Аркадий Михайлович в поисках театрального образа. В столовой уже был накрыт стол, выглядевший вполне достойно из-за перебоев в снабжении второй столицы России. На ужин Бог послал вареный картофель, копченую колбасу, холодное мясо, селедку, заправленную колечками лука, немного соленых грибов, черный хлеб и хрустальный графинчик с прозрачным содержимым. Все это было разложено на красивых тарелочках, а перед каждым прибором лежала накрахмаленная салфетка. Это было великолепно.

Во время ужина мы с хозяином дома вспоминали наше знакомство во Владивостоке, поход к коменданту вокзала, дорожные приключения и весело смеялись.

После ужина мы с ним удалились в его маленький кабинет и попросили подать туда чай. Попивая чай из фарфоровой чашки и покуривая сигарету, Аркадий Михайлович сказал:

– Вы, Иван Петрович, очень интересный человек. Типаж, как говорят у нас в театре. Всю дорогу я разглядывал вас и никак не мог определить, кто вы. Чего-то немного недостает вам, чтобы выглядеть нормальным русским человеком. По-русски говорите, как русский, а читаете, как иностранец, проговаривая прочитанное. Производите впечатление человека образованного, а не знаете элементарных вещей о нашей жизни. Есть у Антона Чехова персонаж такой по фамилии Беликов, он его назвал "человеком в футляре". Он от всех в футляр прятался, а вы только-только начинаете вылезать из своего футляра. Простите, ради Бога, за любопытство, но из кармана вашей солдатской гимнастерки выпала справка, что вы являетесь солдатом 27 пехотного Лукониным Иваном Петровичем. Невдомек мне и то, что в дороге вы с легкостью избавлялись от своих заграничных вещей, надевая кем-то уже ношеную одежду. И, вместе с тем, у меня к вам есть определенное чувство доверия и участия. Не расскажете ли вы мне, кто же вы на самом деле?

В одном фильме, внученька, я уже видел этот эпизод, когда белогвардейский капитан, адъютант запойного пьяницы, командующего армией генерала Ковалевского, задумчиво отвечал своему юному другу на аналогичный вопрос: "Видишь ли, Юра…". Примерно так же, немного помолчав, несколько раз затянувшись папиросой, и я сказал задумчиво:

– Видите ли, Аркадий Михайлович, я Луконин Иван Петрович, солдат 27 пехотного полка, патриот России, в апреле 1917 года я дезертировал из армии и с того времени скитаюсь по России. Податься мне некуда, я сирота, ни родственников, ни знакомых у меня нет. Всю жизнь я пас скот у крестьян в Пензенской губернии, кочуя из одной деревни в другую. Первый документ я получил, когда пошел добровольцем в армию, надеясь, что там меня научат грамоте и какой-нибудь специальности. Во Владивостоке я оказался совершенно случайно и встретился с вами на железнодорожном вокзале. Вас привлек мой типаж, а в дороге мы еще и подружились. Я думаю, что и вы российский патриот, и правильно поймете мой рассказ. За границей я никогда не был и думаю, что этот факт из нашей с вами истории будет исключен навсегда. Я очень плохо разбираюсь во всей этой обстановке и надеюсь на вашу помощь, чтобы избежать всех этих недостатков, которые делают меня несколько странным в глазах нормальных людей. Единственное, что я понял за время нашего знакомства, так это то, что нам в это трудное время надо держаться вместе, стараясь приспособиться к новой жизни. Со своей стороны я буду делать все, чтобы вы и ваша семья всегда находились в безопасности, а ваше знакомство с простым крестьянским неграмотным пареньком будет способствовать вашему сближению с простым народом, который, похоже, надолго и всерьез берется за дело управления государством. Есть у меня такое чувство, что если мы с вами расстанемся, то это будет губительно для меня и для вас.

Практически я в какой-то степени раскрылся перед гостеприимным хозяином, не указав свой государственный флаг, и предложил ему сотрудничать на благо России. Новой России, в которую мы вместе собираемся влиться и участвовать в строительстве новой жизни. В такой же степени я указал собеседнику и на то, что излишняя откровенность с другими людьми в отношении моей персоны, может повредить лично ему, правда, не известно, с какой стороны. На профессиональном жаргоне это называется вербовкой. Вербовкой практически «в лоб». Куда уж более откровенно можно это выразить? А завершающая ее стадия, то ли оформление подписки, то ли вручение денежного поощрения, то ли достижения джентльменского соглашения, будет зависеть от ответа собеседника.

Аркадий Михайлович посидел некоторое время молча, затем взял пустые чайные чашки и унес на кухню. Минут через пять он вернулся с чаем, сел в кресло и сказал:

– То, что вы мне сказали, Иван Петрович, звучит несколько загадочно и, я бы сказал, несколько зловеще, хотя я не отметил никакой враждебности по отношению ко мне. Есть у нас, русских, такая плохая черта, постоянно копаться в себе и в других людях, выискивая причины преступления и наказания, падения и взлета, как это делал господин Достоевский. Мне неизвестно, из какой страны вы прибыли к нам. Американские доллары и немецкие рейхсмарки не являются показателем вашей государственной принадлежности. С вашим предложением я согласен, но с одним условием - во вред России я делать ничего не буду. Хотя сейчас очень трудно понять, что делается во благо, а что во вред нашей матушке-России. Кстати, я попросил Катю привести в порядок вашу солдатскую форму, думаю, что она вам будет требоваться ежедневно. И потом, если я буду обращаться к вам на вы, то это будет очень бросаться в глаза. Поэтому, не взыщите, мой молодой друг, но мне придется к вам обращаться на ты, а вам перестраиваться не надо, по-прежнему называйте меня по имени-отчеству и на вы.

Что и требовалось доказать. Я молча пожал руку Аркадия Михайловича в знак одобрения его слов и попросил приютить меня на некоторое время в качестве знакомого служанки Кати. Это создаст заполняемость квартиры, - сказал я, - и позволит избежать домогательств новых органов домового самоуправления.

Глава 17

Подтверждая мою легенду, мне определили место для ночлега в чуланчике, а Кате хозяин сказал, что обязан мне помощью во время поездки из Владивостока в Москву.

Для Кати я повторил свою легенду, сказав, что долгое время скрывался в безлюдных местах, боясь ответственности за дезертирство. Узнал, что произошла революция, и вернулся к людям, чтобы начать новую нормальную жизнь.

Для Кати я был малограмотный солдат, который хотел знать, что происходит в стране. По моей просьбе, Аркадий Михайлович стал ежедневно покупать газеты, просвещая меня о политических новостях, а Катя читала мне вслух отдельные заметки, одновременно обучая меня грамоте.

Аркадий Михайлович купил старые учебники по программе реального училища, и я вместе с Катей начал заниматься. Иногда к нам приходили знакомые Аркадия Михайловича, занимавшиеся преподавательской деятельностью, и по его просьбе, разъяснявшие нам отдельные темы по физике и математике. С Катей мы посещали курсы по изучению школьной программы. С нами занимались настоящие учителя, готовившие великовозрастных учеников, вернувшихся из армии или не имевших возможности продолжать учебу, к экзаменам экстерном по программе гимназического курса.

Из газет и из речей на митингах, которые проводились в большом количестве по самым разным поводам, я узнавал о событиях, происходивших в России после октябрьской революции.

26 октября 1917 года II Всероссийский съезд Советов принял Декреты о мире и о земле. Россия предложила народам и правительствам воющих стран начать переговоры о справедливом, демократическом мире и выразило готовность со своей стороны без малейшей оттяжки, тотчас же заключить перемирие. В Декрете о земле объявлялось об отмене помещичьей собственности на землю: вся земля обращается во всенародное достояние, переходит в безвозмездное пользование всех трудящихся и распределяется между лицами, работающими на земле.

Есть от чего закружиться головам крестьян и тех, кто четыре года воюет в окопах. Никто, кроме большевиков не мог предложить столь радикального решения самых основных проблем, главной из которых являлся вопрос о земле.

Как это солдат в плену мне говорил: "Когда знаешь, куда да за что, - не давай времени на роздых. Как кто поперек - сшибай". Ни одна партия так не подходила к решению этих вопросов. И народ русский, кто поперек ему - сшибет, кто бы ему на пути не попался.

К марту 1918 года власть Советов, или, как ее уже начали называть, Советская власть распространилась по всей территории Российской империи. Сопротивления почти не было. Единственная антибольшевистская партия конституционных демократов, или кадетов, была объявлена враждебной народу. 5 января 1918 года большевики закрыли Учредительное собрание, которое должно было определить дальнейшую судьбу России, и стали единовластными руководителями страны.

Мне думается, большевики сразу допустили ошибку, когда опубликовали "Декларацию прав народов России". Второй пункт - о праве народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства всколыхнул самые темные силы, дремавшие в тени царского орла и выжидавшие момент вырваться из неволи и перекусать всех, правых и неправых, виноватых и невиноватых, лишь бы побольше, чтобы все боялись.

В национальных районах образовались Центральная Рада на Украине, Белорусская Рада в Белоруссии, курултаи в Крыму и Башкирии, Национальные Советы в Эстонии, Латвии, Литве, Грузии, Армении, Азербайджане, "Алаш-орда" в Казахстане, "Шуро-и-Исламия" в Туркестане, "Союз объединенных горцев Кавказа" и другие. Все эти организации были направлены против русских, которых жители национальных окраин считали виновниками своих бед.

Впрочем, национальный вопрос не является моим заданием. Этим пусть занимаются работники аналитических служб, обобщая данные и делая прогнозы по темам, используемым для принятия важных политических решений.

Мне надо получить образование и упрочить свое положение в России. Но сделать это сразу не удалось.

Перед моим прибытием в Москву, Совнарком, в связи с затягиванием подписания мирного соглашения и начавшимся наступлением германских войск, издал постановление, которое называлось "Социалистическое отечество в опасности". Народ не знал, что Лев Троцкий, возглавлявший советскую делегацию на мирных переговорах с Германией, выдвинул непонятный никому тезис "ни мира, ни войны". Немецкое командование, находившееся в неопределенной ситуации, отдало приказ о начале наступления, чтобы все-таки выяснить, что хотело советское правительство, мира или войны.

Наступление сразу стало развиваться очень успешно. Разложенная и деморализованная большевиками старая армия бросала позиции и разбегалась в разные стороны. В постановлении советское правительство приказывало уничтожать железнодорожные сооружения, а вагоны и паровозы угонять вглубь России; уничтожать все продовольственные запасы; организовывать по мобилизации батальоны из буржуазного класса для рытья окопов, сопротивляющихся этому - расстреливать; закрывать печатные издания, препятствующие делу обороны; немецких агитаторов и шпионов - расстреливать на месте. Последний пункт для меня был очень неприятен.

Для советской власти наступило очень серьезное время. Речь шла о самом существовании революции, так как в надежде на немецкую помощь могли воспрянуть все контрреволюционные силы, которые смели бы всех большевиков и им сочувствующих.

По этим вопросам развернулась дискуссия во всех большевистских газетах. Особенно внимательно читались статьи Ленина о позиции ЦК РСДРП (большевиков) в вопросе о сепаратном и аннексионистском мире. "Тяжелый, но необходимый урок" Ленина предупреждал от "шапкозакидательства", призывал подписать "самый тяжелый, угнетательский, зверский, позорный мир", чтобы учиться воевать самым серьезным образом. Речь шла о создании регулярной армии. Одновременно было принято и решение об эвакуации Правительства России в Москву.

Так я случайно, или неслучайно, оказался в столице новой России.

Однажды на улице меня остановил вооруженный патруль, проверил мои документы, записал адрес, где я проживаю, и приказал явиться в военный комиссариат на Кузнецком мосту.

В комиссариате без слов взяли мою справку, внесли данные в журнал, спросили, занимал ли я какие-нибудь командные должности, образование, приказали завтра утром явиться на сборный пункт на Красной площади для торжественной отправки моей воинской части к месту службы. Начальник военного комиссариата и партийный руководитель пожали мне руку и сказали, что Россия гордится такими солдатами как я, которые не стали служить царю, по первому зову откликнулись на призыв партии большевиков и советского правительства. Приятно это слышать, но ведь еще и придется ехать воевать против своих товарищей по училищу. А, может быть, - думал я, - плюнуть на все, и уйти к своим. Ладно, посмотрим.

Аркадий Михайлович сдержанно отнесся к моему сообщению, сказав, что отказываться нельзя, все данные записаны, а дезертиров большевики расстреливают без разговоров.

Больше всего меня удивило то, что Катя, услышав о моем призыве в армию, зарыдала и убежала к себе. У нас с ней были хорошие дружеские отношения. Мы вместе учились на курсах. Она мне рассказывала о Москве и показывала ее. Я ей помогал по хозяйству, колол дрова, ходил вместе с ней за покупками. Как положено воспитанному человеку, я иногда дарил ей цветы, не огромными букетами, как актрисам, а одним цветком, выбирая у цветочниц тот, который более соответствовал настроению или состоянию погоды. Бедная девушка, если бы она знала, кого она пожалела, о ком плакала, ее слезы бы мгновенно высохли, а чувства поменялись бы на противоположные.

Глава 18

На следующее утро я прибыл в военный комиссариат. Нас собралось там человек тридцать. Старшим над нами поставили усатого солдата, лет сорока. Он повел нас на Красную площадь, где уже собирались войска. Войска - это слишком громко. Было всего два стрелковых полка. Старший группы подошел к командиру и вручил предписание. Нам объявили, что мы являемся вторым взводом, и отвели в расположение роты, которая располагалась почти напротив деревянной трибуны. Так как мы были без оружия, то наш взвод поставили в самые последние ряды. В основном эти два полка были сформированы из солдат бывшей царской армии. Кого-то мобилизовали, кто пришел сам. Все были спокойно сосредоточены, суеты не было. У каждого за спиной вещмешок. К нам подошли командир роты и командир батальона. Командир батальона, видно, из бывших офицеров. Подтянутый, форма подогнана хорошо, шашка не болтается, лишних движений не делает. Командир роты из унтер-офицеров. Тоже, видно, служака. Должность офицерская, но еще не знает, как к ней подступиться. Привычнее для него с нами в строю стоять, ощущая тяжесть винтовки на плече.

Наконец подали команду "смирно". Все вытянулись, на площади стало тихо. На трибуну поднялись командиры полков и группа штатских. В рядах зашелестело: "Ленин". Спросил, какой из них. Оказался небольшой, в кепке. Сняв фуражку, он заговорил слова, которые я уже где-то слышал. Точно, как я читал в постановлении Совнаркома "Социалистическое отечество в опасности", так и он почти слово в слово повторил его. После его слов: "Социалистическое отечество в опасности! Да здравствует социалистическое отечество! Да здравствует международная социалистическая революция!" все закричали "Ура", "Да здравствует товарищ Ленин!". Потом снова команда "Смирно", "Напра-во", и мы под звуки оркестра мимо трибуны пошли на Петербургский вокзал.

На вокзале нас вооружили. Каждому выдали винтовку, подсумок для обойм, двадцать патронов, саперную лопатку. Погрузили в вагоны. Посадка прошла быстро. Имущество роты было заранее погружено в вагоны. Личный состав посадку произвел быстро. Старшие вагонов доложили о наличии людей. Прозвенел колокол и наш состав двинулся в неизвестность. На платформе я увидел Катю. Она бежала по платформе, что-то кричала, но из-за оркестра я ничего не слышал и только приветливо помахал ей рукой.

До Пскова мы ехали сутки. За это время все успели перезнакомиться. Кто-то нашел своих земляков. Кто-то вместе воевали в окопах. У меня знакомых не было, но навыки общения, приобретенные во время поездок по России, сослужили мне хорошую службу. Самое главное, не жадничай. Что-то есть - поделись. Если с тобой поделились, ешь скромно, и обязательно поблагодари того, кто с тобой поделился. Если русский народ не обижать, то это золотой народ. Кашу хлебали из одного котла, который принесли на одной из остановок. Когда ешь из одной чашки с другими, то правила поведения более жесткие, чем, если бы каждый ел из своей тарелки. Первое - не ча?сти, а не то получишь ложкой по лбу от старшего. Второе - не лезь не в свою очередь. Третье - не выбирай лучших кусков, они должны остаться на дне. Ну, а соблюдение гигиены, это уже само собой.

Кстати, полевые кухни - это чисто русское изобретение, подхваченное всеми армиями мира и присвоенное себе, как и автомат Калашникова в настоящее время. Русским есть, чем гордиться, и я горжусь этим вместе с ними, потому что я такой же, как и они, и еду вместе с ними навстречу опасностям.

Мы все думаем, что полевые кухни существовали во все времена, а они были запатентованы только в 1907 году. Министерство торговли России выдало этот патент автору изобретения подполковнику Турчановичу Антону Федоровичу. Свою идею совмещения кухни, пекарни и самовара в "одном флаконе" он вынашивал еще с русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Везде его поднимали на смех. Но в 1903 году он сделал первый образец "кухни-пекарни-кипятильни". В русско-японскую войну эти кухни получили настолько высокую оценку, что сразу были приняты на вооружение армии. В другой стране изобретатель озолотил бы себя, но в России изобретатели всегда оставались нищими. Спасибо подполковнику Турчановичу за эти кухни. Это нам рассказал полковой интендант, бывший офицер, который приходил проверить, как у нас обстоят дела с довольствием.

По прибытии на место мы выгрузились из вагонов на какой-то станции и маршем двинулись в ту сторону, откуда доносился гул взрывов.

Часа через три пути мы вышли к какой-то деревне, наполовину разрушенной, без жителей, на окраине которой виднелась линия окопов. От окопов к нам бежал офицер, без погон, в грязной шинели. Скорее занимайте окопы, - кричал он, - артподготовка закончилась, скоро немцы пойдут в атаку.

Наш командир батальона, наскоро поговорив с офицером, собрал ротных и поставил им задачу. Ротные дали команду взводным. Каждому взводу был определен участок, который они должны были занять.

Я не пишу мемуары. Солдатских мемуаров не бывает. Кому интересно знать, как солдат живет в окопе, как стреляет, что ест, куда ходит оправляться, где спит, где умывается? Такие грязные вещи не видны из окон кабинетов в высоких штабах и не интересны простому обывателю, какое бы положение в обществе он не занимал. У солдата нет возможностей привести текст директивы главнокомандующего, описать обстановку на совещании по принятию решения и того, как дивизия одна пошла налево, а другая - направо. У мемуаристов за номерами дивизий и полков не видно солдат, без которых эти дивизии всего лишь пустой звук.

Мы быстро заняли окопы, в которых находилось несколько десятков солдат, что оставались от полка старой армии, разбежавшейся, кто куда. Пока было время, каждый стал оборудовать то место в окопе, которое ему было определено. Лопатками подкапывали дно траншеи, набрасывали земляной бруствер, устраивали место для винтовки. В это время интенданты привезли ящики с боеприпасами и ручными гранатами.

Примерно минут через тридцать мы увидели цепи немецких солдат в темно-серых шинелях и металлических шлемах. Они шли во весь рост, не пригибаясь, держа винтовки наперевес. Они не стреляли, не стреляли и мы. Когда до нас оставалось метров сто, они дали залп и с криком "ура" побежали. И тут наша траншея дала залп. Второй залп. На правом фланге затрещал пулемет. Немецкая цепь залегла. На траншею посыпались пули низким тоном тявкающего пулемета "Шварцелозе". Затем все стихло. Немцы не стреляли, не стреляли и мы.

Затем снова началась артподготовка. Тяжелые снаряды, давно пристрелявшихся к траншеям пушек, начали разворачивать наши окопы. Наш командир выскочил на бруствер с наганом в руках и крикнул: "В атаку, за мной" и побежал к немецкой цепи. Нас как будто кто-то подбросил из траншеи, и мы с криком "ура" побежали за ним. Немцы были ошеломлены. Не будучи окопанными, они попытались отстреливаться, но потом встали и побежали к своим окопам. А немецкие снаряды продолжали утюжить наши окопы.

Сил для атаки немецких окопов не было. Артиллерийской поддержки тоже. Командир приказал нам окапываться на том рубеже, на котором до этого располагались немцы. Окапывание летом еще понятно, но зимой это сделать в несколько раз труднее. Сначала снег выскребается до самой земли. Затем начинается долбежка мерзлой земли. Зима в том году на западе выдалась не такая суровая. Снежный покров был довольно высоким, и поэтому слой мерзлой земли был не сильно большим. Часам к девяти вечера у нас уже были отдельные окопы, в которых можно было сидеть. Мы по одному ходили к деревне и собирали палки и щепки, чтобы в окопе можно было развести костерчик для обогрева. Скоро нам был доставлен ужин в виде перловой каши с заправкой прогоркловатым подсолнечным маслом и кипяток с сухарями.

На следующий день одиночные окопы были закончены и мы начали прорывать ходы сообщения к соседям, чтобы ходить в гости и общаться. Работа выматывала силы, но она и согревала нас, не совсем сытых и злых на немцев, которые не захотели подписывать мир и вытащили нас снова в окопы.

Неделю мы сидели в окопах, изредка постреливая по противнику. Для меня странно говорить "противник", но любой немецкий солдат мог проткнуть меня своим ножевым штыком, а любой русский солдат мог застрелить, если бы услышал немецкую речь от меня.