Три кита: БГ, Майк, Цой Рыбин Алексей

Но Майк хотел играть рок-н-ролл – а Коэн с его полуразговорной, речитативной манерой рок-н-ролл не играл и не пел.

Я хочу, чтобы меня поняли правильно. Речь не идет о том, что Майк пытался под кого-то «подделаться». Возможно, он и не осознавал этих поисков формы.

А форма была нужна – осознавать, может быть, он этого и не осознавал, но что чувствовал – это точно. Я так разоряюсь здесь за то, что Майк чувствовал и осознавал, просто потому, что это касается непосредственно исполнения рок-н-ролла – так, чтобы он звучал как рок-н-ролл, а не как аморфный, лишенный стиля и музыкального смысла «русский рок».

Собственно, это была уже продюсерская работа. Но поскольку продюсера не было, Майк искал форму для своих песен сам, называя эту работу «поисками группы».

С группой Майку не просто повезло – это был великий шанс, которым он воспользовался. Майк просто напал, набрел, наскочил, как угодно, на совершенно готовую группу «Прощай, черный понедельник», которая играла кавера на песни великих американских блюзменов и рок-н-ролльщиков. Оттуда к Майку пришли Андрей Данилов, барабанщик, и Александр Храбунов, бессменный гитарист «Зоопарка» и фактически его музыкальный руководитель.

На бас-гитаре стал играть Илья Куликов, профессиональный музыкант, работавший в то время в оркестре Ленинградского государственного цирка.

Название придумал Майк, откуда оно взялось в его голове – совершенно неважно. Отечественные журналисты продолжают искать какие-то смыслы в названиях групп, но их, как правило, нет, в большинстве случаев это просто слово или слова, которые в какой-то момент понравились авторам, – и все. The Beatles на самом деле – глупейшее название, с натужным и несмешным юморком, очень тяжелый каламбур, название, ничего никому ни о чем не говорящее. Но дело не в названии. К хорошей группе оно прилипает и становится брендом, и уже потом наполняется смыслом, ассоциациями и образами. Не в названии дело. «Зоопарк» – тоже не бог весть какое название, и Майку первое время это ставили в укор – почему такая скука в представлении группы?

Дело не в названии. Дело в том, что с приходом группы и, в особенности, Храбунова появилась та необходимая Майку форма, без которой он не мог двигаться дальше.

Майк не пел как Джаггер, не играл как Чак Берри, но сочинял и исполнял совершенно правильную музыку. Музыку, с которой уже можно было работать.

Функцию доведения материала до ума взял на себя Шура Храбунов – и вместе с Майком сделал «Зоопарк».

Конечно, Илья Куликов – великолепный басист, а Данилов – прекрасный рок-н-ролльный барабанщик, там все на месте, сменивший Данилова Валерий Кириллов был еще лучше. Группа состоялась, и здесь проблем не существовало с первой репетиции.

Шура закрыл собой амбразуру шатающегося ритма, неловкого гитаризма Майка, и сделал «Зоопарк» стеной, на которую Майк облокачивался, стеной, которая давила на зал и выталкивала вперед лидера, поющего и общающегося с залом непосредственно.

«Зоопарк» стал одной из самых сильных групп Ленинграда – здесь без вопросов. Собственно говоря, конкурентов у Майка не было: ритм-энд-блюз в нашем городе, насколько я помню, практически никто и не играл.

«Аквариум» играл музыку много сложнее и уходил в полистилистику, «Кино» разрабатывало «новую волну», здесь же были «Странные игры», чуть позже появившаяся «Алиса» бросилась в тяжелый, хард-роковый глэм, Майк один гордо нес знамя ритм-энд-блюза – и к концу десятилетия «Зоопарк» стал самой концертирующей группой страны.

Майк постоянно упоминал Чака Берри и знал его песни – при этом я ни разу в жизни не слышал, чтобы на его магнитофоне крутилась лента с записью Чака. Вообще, черных блюзовых исполнителей я у него не слышал.

У меня есть ощущение, что он не очень понимал технику гитарной игры в рок-н-ролле. Он очень любил манеру Рона Вуда за ее кажущуюся простоту, но сам ничего похожего сыграть никогда не пытался и вообще о том, что такое аранжировка, имел весьма смутное представление.

Шура взял аранжировки на себя. Однако Шура был ориентирован несколько в другую сторону.

Майк боготворил рок-н-ролл 50-х и ранних 60-х, с удовольствием слушал первые альбомы The Rolling Stones и, все-таки, уже в Москве – Чака Берри, я застал его за этим в гостях у Саши Липницкого, который и тогда был, и сейчас является большим специалистом по Берри и Би Би Кингу (дома у Майка по возвращении из Москвы Берри по-прежнему не звучал). У Шуры был более широкий спектр пристрастий. Он слушал очень много музыки. В том числе и той, которую Майк терпеть не мог.

Шура любил тяжелый рок, и звук его гитары был ориентирован именно на хард, без прозрачности и легкости Скотти Мура. Если вообще говорить о рок-н-ролльной части его увлечений, то Шура был, скорее, ближе к Элвину Ли, чем к Чаку Берри, и к Lynyrd Skynyrd, чем к The Rolling Stones.

Но Шура был очень ритмичен и, что немаловажно, последователен. Он не играл своим тяжелым звуком рок-н-ролльные ходы Чака Берри, он придумывал свои – в любимом звуке.

В результате общая картина получилась примерно похожей на звучание группы Лу Рида периода «Rock-n-roll Animal», по сути дела – харод-рок на яркой рок-н-ролльной платформе. Еще Шура любил Sweet c их демонстративным и глэмовым гитаризмом, так что коктейль для отечественной сцены получился просто ядерный.

Так правильно играть рок-н-ролльные песни в России не умел никто.

Пуристы от рок-н-роллла 50-х наверняка сказали бы (и, скорее всего, говорили), что «Зоопарк» выпрямил все крючки этой музыки, упростил ее и сделал плоской.

Отчасти это так и было. Но тяжелый звук гитары Храбунова, его сочные хард-роковые соло, сыгранные чисто и внятно, делали группу Майка совершенно родной для русского слушателя, в понимании которого «рок» – это была гитара с fuzz-эффектом.

Ненавижу прижившееся слово «фузз» – оно безграмотно и говорит о полном непонимании всего, что только может быть в роке. Звучит это слово, если уж на то пошло, «фасс», но и этого в блюзе уже давным-давно нет, есть овердрайв, то есть перегруз усилителя. Кит Ричардс говорил, что вообще использовал какие-либо примочки крайне редко, и в основном это были вибрато и дилеи – то есть задержки, а не исказители звука. Его сочный гитарный звук – это работа с усилителем, естественный овердрайв.

По-настоящему это именно то, что было нужно, но Шура был одержим электронными обработками и все и делал сам. Отчасти от безденежья, отчасти оттого, что он считал, что лучше знает, как должна звучать его гитара, и никакой Boss ему не указ.

Благодаря этому и появилось то индивидуальное звучание гитары Храбунова, которое, как и голос Майка, является визитной карточкой «Зоопарка», ярче всего слышно и больше всего работает оно на «Blues de Moscou» – концертном альбоме, который имеет все права номерного.

До этого концерта «Зоопарк» уже выступил в Ленинградском рок-клубе. Руководством клуба, а также частью зрителей (состоявших в основном из «приближенных», из знакомых и полузнакомых людей), как теперь выясняется, мало что понимающих в ритм-энд-блюзе, он был причислен к разряду «панк». Это было неожиданно и довольно смешно.

Вероятно, это случилось по одной простой причине.

Идиотский миф о том, что рок-музыка обязательно должна нести мощную вербальную нагрузку, что в рок-музыке нужно слушать отдельно текст и отдельно музыку, сработал – к позору выносящих определения и навешивающих ярлыки.

Многие до сих пор не могут понять, что такое единство текста и музыки, не слышат и не знают того, что масса песен всем известных команд пишутся прямо в студии практически всеми участниками группы. Считают, что рок-музыкант – это Поэт. Именно так – с большой буквы. То есть еще больше, чем просто поэт. Поэт, бля.

А он никогда и не поэт. И уж тем более – не Поэт.

Он автор текста песни. В рок-н-ролле – это составляющая песни, и далеко не всегда главная.

Главная беда русского рока – авторская песня. То есть приносит автор готовую песню, и все ее играют – как правило, впрямую. Как говорят актеры плохого фильма, снятого по плохому сценарию, «как написано, так и снято».

Так тоже, конечно, бывает, и часто – автор приносит группе песню, ее аранжируют. Но в идеале песня группы рождается в студии, и авторы ее – группа. В кредитах потом можно писать все что угодно, но песня группы – это коллективное творчество. И текст – это не только какая-то «идея», которую исполнитель, он же – автор текста, хочет донести до слушателей. Это фонетика, ритм, это музыка звучания слов.

А что до идеи, то за идеями в библиотеку нужно ходить, а не на рок-концерт.

Текст – главный в русской попсе, поскольку, кроме текста и напомаженного артиста, там вообще ничего нет. В роке главное – рок.

«Зоопарк» был причислен к панку потому, что Майк не пел о социальных проблемах и не ставил «наболевших» вопросов. С точки зрения рок-клубовского руководства, созданного по инициативе КГБ, которое боролось именно против «идей» (неизвестно, что они имели в виду), так вот, с этой точки зрения, если певец не поет о социальных проблемах, то это не рок. Ну, в крайнем случае, панк-рок. Но не рок в прямом смысле этого слова. Гребенщикова уже тогда многие называли «попсой». Тоже потому, что он не пел о борьбе с бюрократами и о том, что нужно порвать какие-нибудь цепи, чтобы потом оказаться где-то на свободе.

Текст песни в рок-н-ролле – это ни в коем случае не стихи, положенные на музыку. Да и не в рок-н-ролле тоже.

Вот, возьмите текст:

Это личностное, простое, искреннее обращение мужчины к женщине.

Но когда эти слова начинают ПЕТЬ, они превращаются в вой обиженного и слабого самца. Меняется смысл, меняется контекст, меняется все. Слабый воющий самец – зрелище неприятное. И у женщины, к которой такой самец обращается, его пение ничего, кроме стыда за него (самца) и себя – несчастную, вынужденную, в силу элементарной вежливости это слышать, – возникнуть не может.

Поэт никогда бы не написал текст песни «Я посмотрел на часы».

Там, с точки зрения поэта, масса ошибок.

Например, вот строчка: «Я устал, как будто весь день жал гири».

Поэт бы искал, искал, искал – и написал бы другую. Просто потому, что, с точки зрения, поэта эта строчка не ложится в размер.

Вот, смотрите. Я буду выделять сильные доли заглавными буквами.

«Мы танцевАли вместе с нАми танцевАла лунА».

Раз-два-три-четыре. В четыре четверти на каждую сильную долю приходится слог, и строчка заканчивается на сильной доле.

А про гири – ну что это?..

«Я устАл как бУдто вЕсь день жАл… гири»!

Что за «гири»? Лишнее совершенно слово. Мы закончили на сильной доле – а тут еще «гири»…

Поэт бы так и работал.

Но «гири» здесь – находка, это чисто музыкальная деталь, она при исполнении «оттягивает» назад такт, дает возможность свинга, она неожиданна и совершенно не разрушает песню – наоборот, украшает ее.

Но большинству слушателей в рок-клубе тех лет до музыки вообще дела не было.

В песнях Майка не было «протеста» – и он был зачислен в панки.

Полная каша в головах.

Кстати говоря, «Кино», выступавшее несколькими месяцами позже, в панки зачислено не было – хотя мы были к панкам ближе, чем любая группа рок-клуба. Но – не зачислили. Потому что в составе «Кино» не было тяжелой, ревущей гитары. То, что панк может быть и без драйвовой гитары, – это и в голову никому не могло тогда прийти. А «новые романтики» – про такой стиль вообще еще в клубе не знали.

Майк еще в то время, когда ездил в Москву с «Аквариумом», познакомился и подружился с людьми, сильно повлиявшими на его дальнейшую судьбу, да и на судьбу множества ленинградских музыкантов.

В первую очередь это Саша Липницкий и Артемий Троицкий.

Квартира Липницкого в Каретном Ряду на десятилетие стала перевалочной базой, фактически домом для ленинградских музыкантов.

Центр Москвы, прямо напротив – Петровка, 38, рядом – сад «Эрмитаж». В десяти минутах ходьбы – Пушкинская площадь, чуть изменив направление, оказываешься на Маяковке… В общем, место – лучше найти трудно.

Саша поддерживал и подкармливал ленинградцев, давал им кров и еду. Троицкий же подключал всех своих знакомых номенклатурных работников советских СМИ (других в ту пору просто не существовало), использовал, как правило втемную, всяческие культурные административные ресурсы и устраивал полуподпольные (то есть фактически официальные, ну или почти официальные) концерты «Аквариуму» и Майку, а также знакомил их с людьми, которые могли помочь ленинградцам «продвинуться» в Москве.

Ну и, что немаловажно, заработать денег.

Поездки в Москву стали регулярными – и очень продуктивными. Неправильное слово. Они стали полезными – для Майка в данном случае. Собственно, именно тогда, во время этих концертов (и квартирных, акустических, где Майк выступал один, и таких грандиозных, как электрический концерт в ДК «Москворечье», записанный и изданный под названием «Blues de Moscou»), он впервые вышел на большую аудиторию, на сцену с приличной аппаратурой.

В ДК «Москворечье» группа сыграла все самые лучшие песни Майка, сыграла громко и яростно – на сцене стоял аппарат «Машины Времени», и звучало все так, как должно было звучать, по крайней мере по тем временам. К Майку в Москве пришла настоящая слава, и он стал на некоторое время даже популярней, чем «Аквариум».

Концерт отработали все по полной – ритм-секция Куликов – Данилов раскачивала зал так, как не раскачивал еще никто в России, Шура играл осмысленные рок-н-ролльные соло со своим оригинальным гитарным звуком (что тоже редкость для «русского рока»), Майк же выплеснул в зал все то, что копилось в нем несколько лет. Он наконец реализовал свое желание – играть настоящую музыку с настоящим звуком и, конечно, стать звездой рок-н-ролла – он и стал ею там, в ДК «Москворечье».

В этом желании нет ничего зазорного. Джон Леннон в одном из ранних интервью The Beatles на вопрос журналиста: «Чего вы хотите от жизни?» – ответил: «Стать богатым и знаменитым».

Это нормально.

Как нормально и то, что Майк с первой же песни запел мимо тональности, а чуть позже еще и вылетел из квадрата, – собственно, дальше он весь концерт пропел в той же, найденной им внутри себя с самого начала, тональности, отличной от той, в которой играла группа. Во второй песне («Если будет дождь») он забыл очередность куплетов и пропел уже какую-то полную ахинею. Но рок-н-ролл был правильным – и все это прозвучало прекрасно. Это был настоящий, полноценный, стопроцентный рок-концерт, одно из лучших записанных «живых» выступлений Майка и «Зоопарка». Точнее, «Зоопарка» – Майк уже был его частью, он не был певцом в сопровождении группы, все четверо стали на сцене единым целым.

Убери часть – и все развалится. Это была идеальная группа.

Поездки в Москву стали регулярными, и группы, занимающиеся этими «несанкционированными гастролями», уже находились под пристальным вниманием КГБ. Точнее, одного из его отделов, курирующих «работу с молодежью».

Все московские концерты проходили без ведома Ленинградского рок-клуба – и это был непорядок. Поскольку Рок-клуб для того и создавался, чтобы контролировать все концерты всех «подпольных» групп. Собственно, для того, чтобы вытащить их из подполья на свет божий и на этом свету держать – не на «божьем», конечно, а на свету кабинетных ламп кагэбэшных кураторов.

Кураторы должны были заранее оповещаться об этих концертах и присутствовать на них – чтобы отслеживать элементы антисоветчины, фиксировать, кто их, эти элементы, распространяет и брать негодяев «на карандаш», а потом, что называется, «работать» с ними.

О московских концертах кураторов, естественно, никто в известность не ставил. Информация к ним приходила уже из Москвы – там хватало стукачей, тут же доносивших о «подпольных гастролях» куда следует.

Это был прокол.

Рок-клуб немедленно отреагировал.

«Аквариуму» вообще запретили играть концерты, деятельность «Зоопарка» тоже была под большим вопросом, и в Ленинграде Майк с друзьями некоторое время не играли.

В ответ развернулась бурная «квартирная» жизнь. Майк теперь ездил в Москву со своей гитарой в тряпочном синем чехле и играл по квартирам друзей (в том числе у Липницкого – эти выступления были отсняты Сашей на видео и сейчас доступны в Сети).

В Ленинграде «квартирниками» Майка занимался его верный поклонник Паша Краев. Благодаря ему домашние акустические концерты Майка стали практически регулярными.

Паша жил в новостройках на улице Кораблестроителей. Сейчас это полноценная часть города, а в начале 80-х там была совершенно дикая окраина.

От конечной станции метро «Удельная» нужно было ехать минут двадцать на автобусе через какую-то совершенную глухомань к микрорайону огромных домов-«кораблей». Сейчас они уже не выглядят огромными, вокруг них понастроено небоскребов, но во времена, когда Майк играл там «квартирники», дома эти стояли просто на опушке леса, вернее, на краю поля, заросшего кустами, за которым находился дачный поселок «Озерки». Все это в прошлом. Нет там уже никаких дач, город разросся и проглотил окраинную и просторную улицу Кораблестроителей, задавил ее между стен высоченных зданий. Теперь там уже не погуляешь: машин, припаркованных на каждом свободном метре пространства, там больше, чем в центре города.

Летом там было еще терпимо. Зимой же – просто ужасно. Темно, холодно и невозможно пройти из-за огромных сугробов.

Тем не менее концерты у Краева были праздником примерно для пятидесяти человек, регулярно там бывавших.

У Паши играли и мы с Цоем, и Башлачёв, и Сережа Рыженко, и группа «Почта», которую любил Майк, давал там свои первые сольные концерты Леша Вишня.

Собственно, большей частью эти концерты превращались в тотальную пьянку, и качество исполнения вообще никого не волновало. Но для Майка это была существенная добавка к семейному бюджету – я не помню уже, сколько получали музыканты за такие квартирники, по-моему рублей до пятидесяти. Для СССР начала 80-х это было совсем неплохо.

Майк уже давно работал сторожем. Работать официально было нужно – такие были законы в СССР, если у тебя нет записи в трудовой книжке и ты не ходишь на работу, то тебя очень легко могли осудить за тунеядство (была в УК такая статья) и выслать, к примеру, на поселение, на 101-й километр. Ничего в этом хорошего не было.

Поэтому все, так или иначе, пристраивались на какую-нибудь службу.

Вся романтика котельных и сторожек – это полная ерунда. Никакой там не было романтики. Это была вынужденная мера, та дань, тот налог, если угодно, который музыканты платили государству за то, чтобы оно хоть в чем-то оставило их в покое.

Гребенщиков, получив членство в Союзе писателей, тут же перестал работать сторожем. Майк, получив официальный статус и запись «музыкант» в трудовой книжке, пришел ко мне в гости – мы выпивали, и он просто лучился от счастья: «Наконец-то, наконец-то я не сторож!..»

Вынужденная пауза в концертной деятельности дала Майку возможность записать в студии Театрального института, где работал его старый друг Панкер, сольный альбом «LV».

Панкер вполне освоился в студии и становился хорошим звукорежиссером. Он работал с группой «Секрет», которая только начинала свой путь, и записал первый альбом бит-квартета. «Секрет», в свою очередь, считали Майка большим артистом, ходили к нему в гости и показывали новые песни. Несколько песен Майка музыканты «Секрета» включили в свой постоянный концертный репертуар.

Майк же в это время свел дружбу с компанией Андрея Панова-Свина. Группа «АУ» уже существовала, состав у нее, как всегда, был плавающим, меняющимся – кто пришел в гости, тот и играет.

Майк чувствовал себя в квартире Свина довольно уютно. Во-первых, его там все уважали и любили, прислушивались к его мнению и считали настоящим большим рок-музыкантом. Даже Свин, к русским рок-музыкантам относившийся очень скептически, для Майка делал исключение.

Андрей был очень «наслушанным» парнем, хорошо знал рок-музыку – не только панк, но и джаз-рок, который обожал (достаточно сказать, что его любимыми артистами вне панка были группы «Чикаго» и «Билли Кабем»).

Андрей мог легко поддержать разговор на любую тему, связанную с рок-музыкой, отлично в ней ориентировался и был в курсе всех новинок.

На этой почве они с Майком и нашли общий язык.

Майк даже несколько раз принимал участие в репетициях «АУ», играл на гитаре и на басу, а однажды (перепутав, видимо, Ленинград с Лондоном) предложил Андрею купить у него песню.

Андрей был удивлен самим предложением, но песню послушал, Майк сыграл ее один, под гитару. Песня называлась «Я не знаю, зачем я живу». На самом деле это одна из самых слабых песен Майка. Она стилизована под панк-рок, хотя от панк-рока в ней нет ровно ничего. Это просто плохая песня.

Свин, хоть Майка и уважал, но, как говорят, «на голый авторитет» не велся, песню у Майка не взял. Правда, просил Майк недорого – три бутылки сухого. Однако, получив отказ, он вынужден был войти в долю и поучаствовать в покупке вина деньгами.

Песня была включена в альбом «LV» – как я сейчас понимаю, просто из-за нехватки нового материала.

Вместо ударных на альбоме звучит советская драм-машина – та же самая, что и на записи альбома «Кино» «45». Звуки, которые она издавала, ужасны, но за неимением барабанов в студии она выполняла функцию метронома. Смириться с этим можно, если считать, что это такая «авторская концепция».

В записи принимали участие бессменный музыкальный напарник Майка Шура Храбунов, Борис Гребенщиков, Юлий Харитонов (гитара) и Илья Куликов, штатный басист «Зоопарка».

Альбом бы записан за две недели и очень понравился слушателям. Сначала их было немного – столько же, сколько магнитофонных копий удалось сделать Майку для продажи на акустических концертах. Оформление принадлежит, по традиции, Вилли Усову, и коробочка с магнитофонной лентой, на которой был записан альбом «LV», выглядела вполне фирменно – так же, как и все первые альбомы «Аквариума», «Сладкая N» и все остальное, что оформлял Вилли.

Впоследствии альбом был выпущен как на CD, так и на виниле, по массовости (вернее, по узнаваемости) – это, пожалуй, альбом «Зоопарка» номер один. Хотя, на мой взгляд, он далеко не самый лучший.

Здесь есть ощутимый диссонанс между качеством материала и его подачей, аранжировкой. Кроме того, нехарактерная для Майка прямая сатира – его песни всегда были умны, всегда – выше сатиры. Они были реальны – в них было как смешное, так и трагическое, но все было очень узнаваемо и близко. Он не опускался до ерничанья. Здесь же, в «Гуру из Бобруйска», Майка просто не узнать – какие-то дешевые куплеты, в которых Майк от души высказался по поводу творчества Юрия Морозова. Музыкой здесь и не пахнет, для чего была записана эта песня, мне непонятно, а вот почему она стала популярной, как раз понятно. Просто потому, что это такие же кабацкие куплеты, как и большинство песен советской эстрады.

Отличная песня «Белая ночь – белое тепло» недоаранжирована, что странно: время у Майка было, студия была, музыканты всегда были под рукой. Навеяна песня белыми ночами, а названа так же, как и знаменитая песня Лу Рида из репертуара Velvet Underground – «White Light White Heat».

Песня «Сегодня ночью» – вольный перевод песни Дэвида Боуи и Игги Попа «Tonight».

«Медленный поезд» (точнее, «Завтра меня здесь уже не будет») навеян, конечно же, «Slow Train Coming» Дилана.

«Бу-бу-бу» («Песня для Свина») записана вообще непонятно зачем.

Однако при всех недочетах в альбоме есть некая цельность. Чем-то (непонятно чем, сформулировать мне это трудно) он напоминает альбом Лу Рида «Transformer».

Два альбом Лу Рида были у Майка в вечном топе – «Transformer» и «Berlin». Первый – более рок-н-ролльный, второй – грандиозно-симфонический. Замахиваться на «Берлин» Майк не стал, а вот что-то сродни «Трансформеру» у него могло получиться. Сюда же приклеился и альбом, который в тот период времени слушали у Майка дома (он очень нравился Наташе) – «Lust For Life» Игги Попа, записанный при деятельном участии Дэвида Боуи, который, мало того что пел вместе с Игги и сочинял с ним песни для этой записи, еще и продюсировал весь материал. Именно из этого альбома появилась песня Майка «Сегодня ночью». Общий дух «Трансформера» проявляется на «LV» в простоте ритм-секции, в глэмовых скребущих гитарах, в яркости песен при лаконичности аранжировок.

Наиболее профессионально по звуку получился «Растафара» с бэк-вокалом Гребенщикова. Самое же главное на этой записи – пронзительные, режущие сознание и выворачивающие душу баллады «21 дубль» и «6 утра». В целом – разнообразие стилей, разная подача, совершенно не связанные между собой песни – но все это стало совершенно цельной вещью, неким калейдоскопом, картинки в котором всегда будут разными, но сам калейдоскоп – одним и тем же. В этом тоже просматривается определенная схожесть «LV» с «Трансформером».

Майк продолжал играть акустические концерты – электрические появлялись, но бывали не слишком частыми. Москва привечала Майка. В Ленинграде его любили, но Ленинград – более спокойный и куда менее восторженный город. Все новинки музыки приходили почему-то из Москвы, я ездил к Троицкому за пластинками и видел, что там все как-то живее, быстрее и ярче, что люди там куда более открыты всему новому.

Мы с Цоем катались в Москву множество раз – и с акустикой, и с «полуэлектричеством», когда за барабанами у нас недлительный период сидел Петя Трощенков.

Мы в тот период как-то очень сильно сблизились с Майком. Я работал в ТЮЗе монтировщиком декораций – это было совсем недалеко от дома Майка, и все вечера я проводил у него. Подъезжал и Витька – одну из зим мы практически не вылезали из коммуналки на Волоколамском.

В комнате Майка никогда не выключался телевизор – Майк смотрел все подряд, особое предпочтение отдавая старым советским фильмам про шпионов.

В один из таких вечеров к Майку зашел Дюша Романов, флейтист первого состава «Аквариума», и сказал, что едет на день рождения Саши Липницкого в Москву.

Витьки в тот вечер в гостях у Майка не было. Мы посидели, выпили с Дюшей вина, потом, когда ему уже нужно было собираться на вокзал, пошли его проводить – дом Майка находился в шаговой доступности от Московского вокзала.

По пути купили еще вина – и нам уже так не хотелось расставаться, что мы с Майком купили билеты и поехали в Москву вместе с Дюшей.

Вот так мы были тогда легки на подъем.

Количество гостей в доме Майка увеличивалось. Пришла эпоха великого и ужасного «русского рока» – люди прослышали, что в Ленинграде есть рок-клуб, и в наш город хлынули паломники.

Кто-то из них находил общих с Майком друзей и появлялся в квартире на Волоколамском – с бутылками и рассказами о своей тяжелой провинциальной жизни.

Количество незваных гостей еще умножилось чуть позже, когда началась полоса гастролей «Зоопарка».

Майк, как я писал выше, со всеми умел находить общий язык. Поэтому число его «лучших друзей» невероятно разрослось, они есть в каждом сравнительно крупном городе нашей страны. Этим людям было неважно, что иной раз они были ему в тягость. «Он мой лучший друг, я с ним пил», – как спел сам Майк в одной из своих песен, как раз этой проблеме посвященной.

В 1983 году «Зоопарк» записал на студии Тропилло «Уездный город N». Это очень хорошая запись – особенно после «LV», звучащего, в общем, самодеятельностью, которую из уважения можно называть «экспериментом».

«Уездный город» уходит от рок-н-ролла – от того стиля, на просторах которого Майк резвился и был совершенно на своем месте. Это достаточно странная музыка, по обилию солирующей гитары Шуры она больше похожа на музыку Робина Tрауэра, чем на любимых Майком The Rolling Stones.

Запись получилась очень ровной, с очень уж прямыми аранжировками. Даже кое-где с их отсутствием. В большинстве песен Шура играет соло «сквозняком» – от первого до последнего такта. Трауэр играет почти так же, но у него несколько иной стиль.

Если «Уездный город» был ответом на блестящий альбом «Аквариума» «Радио Африка», то ответ был не слишком убедительным – аранжировочная часть в «Африке» далеко впереди.

Альбом балансирует на той черте, где кончается рок-н-ролл и начинается хард-рок в его советском варианте, однако эту грань он не переходит.

«Уездный город» был принят очень хорошо, но по качеству (если иметь в виду «чисто рок-н-ролл») он не сравнится со «Сладкой N».

Сейчас слабость аранжировок особенно слышна. Тогда, в студии Тропилло, музыкантам ничто не мешало сделать их интереснее и разнообразнее. «Дрянь», великолепная песня, кажется затянутой и монотонной – просто в силу того, что все куплеты играются и поются совершенно одинаково, с одной экспрессией, с одной подачей. Нет того гипноза, который исходил от Майка на концертах, – песня не затягивает, звучит просто как песня, а не как шедевр – как это было в концертном ее варианте.

Группа приходит в себя и находит свое звучание только на песне «Blues de Moscou-2» – дальше все уже идет хорошо. С этой песни начинается майковский а-ля The Rolling Stones. Здесь Майк поет уверенней и правильней, появляется драйв, проваленная в первых четырех песнях ритм-секция встает на место. «Я посмотрел на часы» – то, чего все всегда ждали от «Зоопарка». Здесь и соло Шуры совершенно классическое и драйвовое, и барабаны заиграли как надо, начав разнообразить бесконечные две четверти в начале альбома. Две трети альбома (начиная с конца) показывают, что «Зоопарк» остается лучшей рок-н-ролльной группой России.

«Все те мужчины» – снова кивок в сторону The Rolling Stones. Это музыка, которую в России вообще никто не играл, и потому она звучит невероятно свежо и необычно. Вот тот случай, когда студийная версия «Зоопарка» не уступает концертной.

И конечно, козырной туз, которым Майк сделал новый альбом самым интересным из всего, что выходило в СССР на тот момент, – собственно «Уездный город N», 15-минутная баллада, перекликающаяся, точнее, написанная под влиянием таких песен, как «Desolation Row» Боба Дилана и «American Pie» Дона Маклина.

Это была совершенно небывалая вещь для русской рок-музыки, и люди, конечно, впали в состояние шока – в хорошем смысле этого слова.

Дальше альбомы стали выходить с правильной регулярностью, что говорило о стабильности внутри группы – да так оно и было, «Зоопарк» был признан, его все знали и любили. Это притом, что из группы по независящим ни от кого обстоятельствам ушел барабанщик Андрей Данилов и Илья Куликов тоже как-то исчез из поля зрения.

Я не встречал еще человека, который говорил бы что-то плохое об этой группе. Огрехи в студийных записях – это ерунда по сравнению с качеством материала и искренним стремлением музыкантов этот материал играть. Это очень важно и всегда слышно; сессионный музыкант-виртуоз может прийти в студию, сыграть свою виртуозную партию, и она окажется никому не нужной, ее заменят на корявое соло «штатного» члена группы – и все сразу встанет на место, песня зазвучит так, как должна звучать.

Следующий альбом «Зоопарка», «Белая полоса», очень отличается от «Уездного города», хотя записан он в той же студии, с тем же Андреем Тропилло за пультом.

За барабанами здесь работал Алексей Мурашов из группы «Секрет» – он сыграл неожиданно интересней, чем покинувший группу Данилов. Бас взял на себя Саша Титов – и группа обрела новое дыхание.

Это лучшая студийная запись «Зоопарка».

Все начинается с кивка в сторону Марка Болана – «Буги-вуги каждый день».

В «Бедности» группа достигает такого сваезабивающего бита, который я лично слышал только у Игги Попа. «Сидя на белой полосе» – очень взрослая и насыщенная гитарная аранжировка Шуры, который вдруг изменил своему хард-роковому, Трауровскому стилю и вернулся к рок-н-роллу с чуть джазовым – и очень правильным – уклоном.

Про песни, записанные здесь, уже не скажешь, что это сыграно «впрямую». Здесь везде свинг, везде рок-н-ролльное инструментальное и вокальное кривляние – а кривляться может себе позволить только музыкант, у которого есть двухсотпроцентная уверенность, что он играет то, что нужно, что его ночью разбуди – и он сыграет все то же самое с таким же качеством.

Это – легкость и кайф рок-н-ролла.

«Белая полоса» далеко-далеко убирает записанную в той же самой студии пластинку группы «Кино» «Ночь»: по сравнению с «Белой полосой» она кажется музыкой неопытных подростков.

Риффовая «Песня простого человека» – возможно, не самая удачная песня Майка, но сыграна она так, что становится в ряд лучших.

Майк чередует джазовые и диланообразные баллады («Отель под названием „Брак“» и «В этот день») с жестким ритм-энд-блюзом («Блюз субботнего вечера»), с тяжеленными (довольно легко сыгранными, но тяжелыми по музыкальной фактуре) «Гопниками» – далеко не блестящей песней (опять с заездом в социальную сатиру – но это куда лучше, чем «Гуру из Бобруйска») – и снова с ритм-энд-блюзом в «Хождениях», с убойным рок-н-роллом «Вперед, Боддисатва» (привет Чаку Берри).

За этот альбом всех музыкантов – и Мурашова, и Титова, и Храбунова, и Майка – нужно было немедленно ввести в Зал славы рок-н-ролла, если бы такой в СССР был.

В состав «Зоопарка» пришел барабанщик Валерий Кириллов – профессиональный музыкант с большим опытом работы в самых разных командах – от эстрадных ВИА до авангардных «Джунглей» и второго (недописанного) электрического альбома «Кино».

Вместе с ним к группе присоединился Александр Донских – давний друг Майка, он же привел двух бэк-вокалисток – Наталью Шишкину и Галину Скигину. На бас-гитаре играл очень сильный музыкант Валерий Тессюль, появился и клавишник – Андрей Муратов, впоследствии перекочевавший в ДДТ.

В этот период и началась бурная концертная деятельность: группа выступала по всей стране, на разных площадках – от маленьких клубов до стадионов.

Началось торжественное шествие «русского рока». «Зоопарк» не то чтобы был в авангарде – у него не было пафосных и громких мероприятий, – но группа брала интенсивностью гастрольного графика.

Аранжировки, над которыми работала теперь целая бригада, усложнились – усложнились, соответственно, и сами песни. Результат получился ошеломляющим, но совершенно не таким, как предполагалось. Не знаю, понимали ли это сами музыканты, изнутри все выглядит по-другому. Но вот пример. Если симфонический оркестр аккомпанирует Леонарду Коэну, то это ни в коем случае не будет одно целое, группа. Это будет солист, Коэн, в сопровождении симфонического оркестра – и никогда иначе.

Солист в группе должен соответствовать уровню игры музыкантов – для этого на Западе проводятся кастинги (чего никогда не бывало в русском роке – а зря).

Заместить Майка, не вытягивающего ноты, другим вокалистом было невозможно по определению, это была Его группа. При этом аранжировки и общая музыкальная ткань выходили за рамки физических возможностей Майка. В результате новые члены группы просто сами выдвинули Майка вперед – это получилось автоматически, – а группа превратилась в аккомпанирующий ему оркестр.

Особенно это становится понятным, если посмотреть клип на песню «Мария». Это все очень здорово, но группы там нет. Там есть Майк – со своим месседжем, своей философией и своей песней – и аккомпанемент.

Неизвестно, как на самом деле разрешилась эта ситуация, – это личное дело артистов. Не секрет, что между Майком и Муратовым росло напряжение – в конце концов Муратов ушел в ДДТ.

Материал этого периода зафиксирован на альбоме (сборнике записей, сделанных составом в разное время) под названием «Иллюзии».

Группа же постепенно вернулась к привычному составу – Майк, Храбунов, Кириллов и Куликов.

Новое время ломало стереотипы – конец 80-х был концом советской власти, которую музыканты не любили, но когда она начала трещать по швам, Майк растерялся.

Государство разваливалось – Советский Союз еще удерживался в своих границах, но жизнь становилась все более и более странной и почти иллюзорной.

Из магазинов исчезло все – каждый новый день приносил новые сюрпризы.

Алкоголь то пропадал, то появлялся снова, исчезали вдруг сигареты-папиросы – их просто невозможно было купить нигде, кроме как у барыг, стоящих на каждом углу.

Исчезали из продажи самые необходимые продукты – вплоть до хлеба. Я сам помню, как ездил в буфет киностудии «Ленфильм», где когда-то работал и куда меня продолжали пускать, и покупал в этом буфете буханку черного хлеба за рубль. Официальная цена его еще держалась на уровне то ли 16, то ли 20 копеек – уже не помню.

Вся жизнь вокруг приобретала с каждым днем все более ощутимый градус абсурда.

На улицах появились первые бандиты – предвестники, буревестники 90-х, – внешне смешные, в клетчатых штанах и черных кепарях, но очень даже опасные.

На улицах стали не просто избивать зазевавшихся по вечерам пьяных – их стали совершенно спокойно убивать, причем в массовом порядке.

Пошла первая волна рэкета – все те же парни в кепарях обкладывали данью бабушек, торгующих укропом.

К более серьезным людям в кабинеты входили все те же в кепарях и первым делом разбивали о стол телефонный аппарат. После этого уже начинался разговор о ежемесячных выплатах, которые парни в кепарях согласны были получить за то, что не убьют собеседника прямо сейчас.

При этом всем, при страшной, реально накатывающейся на страну нищете (у которой было совсем не жалостливое лицо бедной старушки, а серая морда озверевшего бандита, убивающего прохожего за бутылку водки, которую тот по небрежности не спрятал на самое дно своей продуктовой сумки), по аренам стадионов королем вышагивал мрачный Витя Цой, зарабатывающий в то время побольше, чем Пугачева, – с приходом Айзеншписа финансовые дела музыкантов «Кино» сильно поправились.

«Аквариум» собирал стадионы, как грибы после дождя, рокеры колесили по стране – и вместе с ними, параллельно, для «своего круга» (в который входила большая часть населения) расцвела совершенно немыслимая, махровая попса, в гуще которой даже «Ласковый май» казался каким-то провинциальным детским садом. Пошлость лилась с концертных площадок таким густым сиропным потоком, что нормального человека тошнило даже на следующий день после концерта – даже если он на нем лично не присутствовал. Пошлость, грязь и страх висели в воздухе.

Майк все это видел, слышал и чувствовал больше, чем большинство его товарищей. В общем, всем приходилось несладко, но Майк, как творец (этого никто оспаривать не будет), всегда пропускавший мир через себя с тем, чтобы появилась новая песня, все с большим и большим трудом воспринимал дикость окружающей действительности.

Конечно, он пил. А кто в те годы не пил? Пили все, кого я знал, и сам я, и все мои друзья, и к Майку я ходил с бутылками, и он ко мне – все с тем же продуктом.

Группа зарегистрировалась в хозрасчетной организации «Театр под открытым небом» и получила наконец официальный статус. Теперь в трудовой книжке Майка было написано: «Музыкант». И он очень этим гордился. Ему претило работать сторожем и обманывать и себя, и государство.

Он был очень порядочным человеком – внутренне порядочным и честным. Обман в любой форме его коробил. Он стремился к цельности, понятности во всем. И эта «как бы работа» «как бы сторожем», конечно, не могла его не унижать.

Теперь он стал музыкантом, и стал официально ездить по всей стране. Но страна была уже не той, к которой он привык.

Он видел Цоя, еще совсем недавно – робкого парня, который, стесняясь, пел ему на кухне свои новые песни и спрашивал: «Ну, как, ничего? Можно это играть?» Теперь Цой ничего у него уже не спрашивал, не заходил и не звонил. Теперь Цой был суперзвездой, а Майк продолжал жить в своей коммуналке с самодельной мебелью.

От Майка ушла жена Наташа – забрала сына и уехала к новому мужу в Москву.

У Майка случился микроинсульт, и левая рука частично потеряла подвижность.

Однако группа существовала – и это давало Майку силы и надежду на то, что впереди все будет лучше, все будет хорошо. Его рок-н-ролл продолжали любить. Вся провинция сходила с ума от его песен – в каком бы городе ни играл «Зоопарк», зал с первого же номера начинал подпевать.

Валера Кириллов проявлял необычайную активность и чуть было не заделал группе гастроли в Аргентине. В последний момент все сорвалось, но, как писал Кен Кизи, «я хотя бы попробовал». Кена Кизи я не люблю, но цитата уместна.

Группа получила возможность и осуществила ее – о «Зоопарке» был снят документальный фильм с художественными вставками, Майк там играет самого себя, но как вымышленного персонажа. Фильм получился печальным – по непонятным причинам: канва там вполне бодрая. Видимо, сказалось общее настроение, витавшее в воздухе.

Это настроение чувствуется и в последней записи «Зоопарка» – песни, которые уже после смерти Майка вышли на пластинке под названием «Музыка для фильма».

Голос Майка здесь окреп, стал мужественнее, он перестал играть голосом, шутить звуком, по-рок-н-ролльному, по-хорошему кривляться.

Даже «Сладкая N» в новой версии звучит совсем не так безбашенно и разгульно, как была сделана первоначально. Она звучит как отчет уставшего человека, которому обрыдли эти пьянки и доставшая своими загулами женщина.

И конечно, самая пронзительная его песня – «Выстрелы», это совсем уже не рок-н-ролл, но каждое слово в ней в точности описывает то, что происходило и произошло с ним в конце концов.

«Вот и наступило то самое завтра, о котором я что-то слышал вчера», – поет Майк в песне «6 утра». Поет так, что становится ясно – радости это «завтра» ему не принесло.

Потом умер Цой. Через сорок дней после Витьки умер Сережа Васильев, лидер группы «Почта», которую Майк очень любил. Да и самого Сережу Майк тоже ставил очень высоко, относился к нему как к младшему товарищу, видел в нем талант и искренность, играл с ним несколько «квартирников».

Майк переживал удар за ударом. Он никак не мог отойти от расставания с Наташей и сыном, Илью Куликова посадили в тюрьму, группа снова встала.

Через некоторое время в басисты был рекрутирован Наиль Кадыров – бас-гитарист «Почты». Они успели порепетировать, даже где-то сыграть.

А потом утром мне позвонил Борис Гребенщиков и сказал: «Умер Майк».

Мы очень любили его, слушали и учились у него. Он был для нас больше чем музыкант. Он был окном в мир. В мир, который мы так хотели увидеть и увидели наконец. Не увидел его только сам Майк.

То, что с ним случилось, – никакое не «логическое завершение», не «финальная точка», не «закономерная гибель» или какая-то еще чушь.

За несколько дней до его смерти мы с Сашей Липницким пришли к нему в гости. Там были Храбунов и Старцев. Выпили вина, Майк вдруг взял гитару и спел «Сладкую N» – и он был радостен, он пел с драйвом, его цепляла собственная песня, ему ничего не надоело, он – дай ему чуть-чуть времени – переборол бы все свои депрессии и играл бы по сю пору, собирая клубы по всей России.

Ему было тяжело, это верно. Пришла пора шоу-бизнеса, а шоу-бизнес (и в случае с рок-н-роллом) – это всегда компромисс. Компромисс в работе с составом и его изменениями, с продюсером, с сотнй других проблем, встающих на пути. Майк не любил компромиссов, ему было тяжело встроиться в новую жизнь. Но он бы это преодолел. Это не та проблема, из-за которой стоит умирать.

Это был просто несчастный случай. Жуткий, неожиданный, но случай.

Мы любим тебя, Майк. Ты очень много сделал для каждого из нас. Мы будем тебя помнить.