Сочинитель Константинов Андрей

— Очень хорошо, — кивнул господин Фогельзанг. — Поживете эти дни у меня. Моя старуха как раз уехала в Японию — она у меня, видимо, решила перед смертью весь мир объездить…

В доме Диттера-Димы Катерина отоспалась, немного успокоилась. Не сказать, что она выплакала все свое горе — оно просто ушло в глубь ее души. А внешне — внешне она могла улыбаться и даже шутить с адвокатом… Но Фогельзанг был старым и мудрым человеком, умевшим видеть за улыбкой боль и страдание…

С Катей адвокат занимался каждый день — растолковывал ей, что какая бумага означает, как ей пользоваться, какие есть нюансы, какие у Рахиль Даллет обязанности, обусловленные недвижимостью и деньгами, какие права…

Отдельно прорабатывалась «легенда» для Рахиль — где жили супруги Даллет, чем занимались, как умер Аарон… В общем, тем для изучения хватало.

Через неделю с небольшим Диттер вернул Кате все забранные у нее документы на имя госпожи Даллет:

— Держите, милая Рахиль… Все необходимые отметки сделаны, вы можете свободно перемещаться по всей Европе.

— А Россия?

— И по России — тоже… У вас годичная виза… Если вам понадобиться продление, обратитесь ко мне.

Катя рассматривала новый паспорт, не веря своим глазам — Диттер заметил ее состояние и усмехнулся:

— Как раз с русской-то визой решить проблему было очень легко — в вашем МИДе работают очень голодные молодые люди… Сложнее оказалось со всем остальным — но, к счастью, некоторые контакты у меня остались… Хорошо, что вы не появились лет через десять, дорогая Рахиль, когда мы все, старики, уже умерли бы… Вот тогда бы вы оказались в сложной ситуации…

Катерина не удержалась и обняла адвоката:

— Спасибо, Диттер… Ой, Дима! Спасибо за все… Сколько я должна вам?

Фогельзанг покачал головой и ответил печально и загадочно:

— Все уже оплачено — давно… Причем счет оплачивал я сам… Вы мне ничего не должны, благодаря вам я сам расплатился с долгами… Теперь можно и умереть спокойно.

— Ну что вы, Дима, — запротестовала Катя, вспомнив почему-то серую папку, которую передала Фогельзангу в их первую встречу — не из-за нее ли старик говорит, что расплатился с долгами?

Кто знает, что было в той папке… Кто знает, как складывалась жизнь в русском плену у младшего лейтенанта вермахта Диттера Фогельзанга, и как на него вышел впоследствии Вадим Гончаров с «друзьями»?… Кто знает… Похоже, те, кто знали — почти все ушли в иной мир, за исключением, конечно, самого Диттера…

В середине августа Катя вернулась в Киев по паспорту Марии Васильевны Гриценко — бумаги Рахиль Даллет были надежно спрятаны в карманах костюма и сумке — учитывая уже заметную Катину беременность, таможенники ее практически не досматривали.

Катерина привезла с собой значительную сумму в валюте — около ста пятидесяти тысяч долларов, — на эти деньги она рассчитывала купить дом в Ялте для Федосеича, Андрюшки и себя — старик привязался к ее сыну, как к собственному внуку… Богдан Петрович Нечитайло взялся помогать с приобретением дома — все шло нормально, но когда дом уже был присмотрен и куплен, на Катю свалилась еще одна беда…

В то лето на Украине было очень жарко, но, одновременно, ветрено. А Катин организм, измученный постоянными стрессами, видимо, исчерпал весь запас сил, сопротивлявшихся болезням и недомоганиям… В общем, Катерина свалилась с тяжелейшим воспалением легких, да еще с осложнениями.

Сохранить беременность не удалось, и врачи ялтинской больницы удивлялись еще, что и саму-то Катерину смогли удержать на этом грешном свете… Почти неделю она балансировала между жизнью и смертью, но все-таки выкарабкалась. А вот их с Сережей Челищевым ребенок — умер, так и не родившись…

Катя стала приходить в себя только к середине сентября — когда Андрюша уже ходил вовсю в местную школу, а Федосеич обживал новый дом… Для упрощения решения многих бытовых и бюрократических вопросов Катя и Егор Федосеевич оформили фиктивный брак — вернее, это был брак уже не Кати и Федосеича, а людей с совсем другими именами…

Потеря неродившегося ребенка Сергея не только не заставила Катю отказаться от планов возвращения в Россию, наоборот, эта трагедия еще больше ожесточила Катерину, и она жила теперь только одним — местью, вернее, планами мести… Ее словно заклинило на мысли об убийстве Виктора Палыча. А именно в нем Катя видела корень всех своих бед — это он убил Сергея и Олега, это из-за него ей самой пришлось прятаться и скрываться, это из-за него, в конечном итоге, она потеряла неродившегося ребенка — частичку Сергея… Ей и в голову не приходило обвинить в чем-то самого Челищева — хотя это ведь с его появлением в более-менее устоявшейся жизни Кати начались большие перемены… Собственно говоря, ненависть и желание отомстить и помогли ей выжить, по крайней мере она сама считала именно так. Едва оправившись, отлежавшись после больницы недельку дома, Катерина снова засобиралась в дорогу. Федосеич даже не пытался ее отговаривать — знал, что все его слова отскочат от нее, как горох от стенки…

С тем паспортом, с которым она улетела в Стамбул, Катерина отправилась сентября в Австрию — с собой она, естественно, взяла документы на имя Рахиль Даллет и паспорт на имя Марии Васильевны Гриценко… В Вене сразу после прилета она отправилась в купленный пять лет назад Вадимом дом — двухэтажный особнячок был в прекрасном состоянии, его постоянно поддерживали в чистоте и порядке специально нанятые Фогельзангом через агентство садовник и уборщица… В доме — в своем доме — Катя спрятала старый паспорт, а также паспорт на имя Гриценко… Позвонив Диттеру Фогельзангу в Цюрих и проконсультировавшись с ним еще раз по поводу ее доли в торговой фирме, созданной Гончаровым в Стокгольме, Катя решила слетать в Швецию — оттуда она планировала вернуться в Петербург…

Компаньона Гончарова в Стокгольме звали Константином Олафсоном — он был «русским шведом», вернувшимся очень сложным путем к себе на историческую родину в самом начале восьмидесятых… Гончаров, которого Костя знал исключительно как эмигрировавшего из СССР еврея Аарона Даллета, помог Олафсону деньгами и идеями — в восемьдесят шестом году родилась маленькая торговая фирма, которая с годами превратилась в солидное, преуспевающее предприятие, поставляющее, между прочим, продукты и алкогольные напитки в том числе в Россию и другие республики бывшего Союза…

Олафсон и его жена встретили вдову пропавшего с восемьдесят восьмого года компаньона несколько настороженно — у Константина ведь была доверенность на распоряжение всеми делами от Аарона Даллета — и пять лет он был сам себе полным хозяином… Однако Диттер Фогельзанг позаботился о том, чтобы все необходимые бумаги пришли Олафсону заблаговременно, так что у него было время привыкнуть к той мысли, что у исчезнувшего компаньона обнаружилась наследница…

Катя прежде всего поспешила успокоить Олафсонов, объяснив им, что не собирается вносить каких-либо изменений в налаженный ими за годы бизнес. Общалась Катерина с супругами по-русски, они ее принимали за эмигрантку из СССР…

Костя, смущаясь, начал постепенно вводить Рахиль Даллет в курс дел — Кате было просто любопытно, кроме того, она считала, что может дать Олафсону несколько полезных советов, особенно в той части бизнеса, который замыкался на Россию… Позабывший все советские и не узнавший постсоветские реалии Константин с удивлением посматривал на молодую зеленоглазую брюнетку, которая непонятно где научилась классно ориентироваться в более чем мутных волнах российского бизнеса… Он же не знал, что Катерина сначала училась у Гончарова, а потом «стажировалась» у самого Антибиотика…

Кстати, об Антибиотике — разбираясь в контрактах вместе с Олафсоном, Катя еще раз убедилась в том, что мир до удивления тесен… По злой иронии судьбы шведская фирма, в которой Катерине принадлежало шестнадцать процентов акций, время от времени сотрудничала с одним питерским торговым предприятием, которое (и это Катя знала наверняка) давно и со всеми потрохами принадлежало Виктору Палычу.

Натолкнувшись на этот факт, Рахиль Даллет как-то быстро свернула знакомство с фирмой и в начале второй недели октября вылетела в Петербург — она не могла больше ждать, ей казалось, что она просто не сможет жить, если не уничтожит Антибиотика…

Возвращение в родной город, где ее никто не ждал, было щемяще-тягостным. Кате раньше и в дурном сне не могло присниться, что однажды ей придется жить в Петербурге под чужим именем, ходить по улицам и проспектам, пряча лицо под гримом, темными очками и косынкой — ее ведь многие знали, а времени прошло слишком мало, чтобы память о ней ослабла и развеялась…

Поселившись в «Гранд-отеле», Катерина выжидала несколько дней, прислушиваясь к своим ощущениям — но все было спокойно, никто не обращал на молодую «израильтянку» никакого внимания, никто не опознал в ней Екатерину Званцеву… Тогда Катя поехала в Кавголово и нашла там Василия Михайловича Кораблева.

Разговор со стариком у нее получился долгим — но в конце концов Василий Михайлович согласился взяться за предложенную Светланой Игоревной (так представилась Катерина) работу… У Кати возникло странное ощущение — ей показалось, что Кораблев согласился не из-за денег. Во всяком случае, не только из-за денег… А еще — еще какое-то «шестое чувство» почему-то упорно подсказывало ей, что старик очень хорошо знает на самом деле, кто она такая. Еще более странным было то обстоятельство, что тревоги (вполне объяснимой в такой ситуации) эти ощущения отчего-то не вызывали…

Договорившись о режиме связи с Кораблевым, Катя вернулась в город и начала ждать. Но ждать просто так она не могла — натура не позволяла… Да и не было у нее все-таки полной уверенности в том, что Кораблев выполнит полученный «заказ» — она ведь ничего о нем не знала сверх того, что сообщил ей в посмертном письме Гончаров. Василий Михайлович показался ей слишком старым для такой рисковой «работы», как устранение Антибиотика.

Катерина достала из одного укромного, оборудованного в свое время еще Олегом тайничка во дворе дома на Измайловском проспекте маленький «браунинг» и пистолет Макарова с двумя запасными обоймами — стреляла она неплохо, опять же Олег когда-то постарался, он часто брал ее с собой в тир попрактиковаться… Рахиль Даллет ведь не случайно решила поселиться именно в «Европе» — Катя хорошо знала, что именно в фешенебельный пятизвездочный отель любил захаживать (чуть ли не ежедневно) Виктор Палыч… Его привычки не изменились, Катерина даже видела Антибиотика несколько раз в отеле — правда, на достаточном расстоянии, чтобы он не мог увидеть ее… Установив в результате нескольких дней наблюдений, что Виктор Палыч предпочитает появляться в «Гранд-отеле» по вечерам, Катя решила следующее: если у Кораблева получится убрать Антибиотика — очень хорошо, если нет — тогда она сама убьет эту старую гадину… Подойдет в отеле поближе и расстреляет его из «Макарова»… В том, что она не промахнется, Катя была уверена, а что случится с ней самой после выстрелов в Палыча — что же, все мы в руке Божьей…

Катерину настолько заворожила идея убийства Антибиотика, что она почти не думала даже об оставленном с Федосеичем в Ялте Андрюшке — не говоря уже о собственной жизни… На ее жизни поставил крест Виктор Палыч — в июне, на хуторе под Лугой…

От тяжелых воспоминаний ее оторвал донесшийся с кухни бодрый голос Обнорского:

— Барышня, харч готов. Прошу к столу — накрыто!

Не услышав ответа, Андрей зашел в комнату и улыбнулся Кате:

— Пойдем, попьем кофейку — хоть согреемся…

В квартире, где окна не заклеивали, видимо, очень давно, и впрямь было холодновато — Катя почувствовала, как по ее спине пробежала дрожь… Или, может быть, так проявилось нервное напряжение? На улице, между тем, потихоньку стало смеркаться — в ноябре день в Питере угасает где-то после четырех, а тут еще и солнце было плотно закрыто тучами…

Андрей потянулся было к выключателю, но Катерина быстро шагнула к нему и перехватила руку:

— Не надо зажигать свет… Так посидим…

— Как скажете, — пожал плечами Серегин. — Лично мне без света еще интереснее — в одной квартире с молодой красивой женщиной… Темнота, как известно, друг молодежи…

Никак не отреагировав на его двусмысленную шуточку, Катя прошла на кухню и села за стол, который и впрямь был уже сервирован — аккуратно, но чисто по-мужски: Андрей налил две большие чашки кофе и смастерил по три гигантских бутерброда — толстенные ломти колбасы и сыра на солидных кусках хлеба… Помидоры были помыты и разрезаны на четвертинки — любая женщина сделала бы все то же самое гораздо изящнее.

Отхлебнув кофе из кружки и еле откусив кусочек от великанского бутерброда, Катя посмотрела на часы — они показывали без четверти четыре…

Серегин беззаботно и с невероятной скоростью уплетал бутерброды собственного изготовления. При этом журналист пытался еще и говорить что-то с набитым ртом — судя по его поведению, он совсем не предполагал, что через пятнадцать минут на «пятачке» у магазина «Океан» должен появиться тот, кого он называл «старичком-кролиководом»…

Катя еще не доела первый свой бутерброд, когда Обнорский смолотил уже все три и довольно поглаживал себя по животу:

— Люблю, знаете ли, повеселиться, а особенно — пожрать…

Катерина нервно улыбнулась и снова посмотрела на часы — до четырех оставалось полторы минуты… Она молча встала из-за стола и ушла в комнату. Андрей насупился и ядовито заметил ей вслед:

— Спасибо за хлеб-соль, за приют и ласку, за слово доброе…

Она не откликнулась — сил уже не было… Подавляя предательскую дрожь в коленях, Катя встала с правой стороны у окна в комнате и закрыла глаза. Шагов Обнорского она не услышала — словно он перелетел из кухни в комнату над скрипящим при каждом шаге полом. Андрей тоже подошел к окну — видимо, он что-то почувствовал, потому что взгляд его стал сосредоточенным и жестким:

— Ты чего-то ждешь?

— Нет, — покачала она головой. — Просто люблю иногда в окно смотреть…

Андрей недоверчиво хмыкнул, потом увидел вдруг, как дрогнуло что-то в ее глазах. Быстро развернувшись по направлению ее взгляда, он посмотрел в окно — Катя явно следила за пятачком у «Океана», где прогуливался неторопливо вдоль магазина пожилой человек в плаще с поднятым, словно от холода, воротником… Вообще-то, до Обнорского «доходило» все очень быстро — он повернул голову к Катиному лицу, потом снова глянул на старика у «Океана».

— Катя… …е-мое… Это что — он?! Дедушка-киллер? Что ты молчишь? Это он?

Катерина ничего не ответила. Она лишь красноречиво вздохнула и прислонилась к стенке — так, что ее правая кисть оказалась чуть ниже уровня подоконника… Андрей ничего странного в ее позе не увидел — он казался растерянным и несколько разозленным. Серегин закурил сигарету, стоя у окна и глядя, не мигая, уже только на пятачок у магазина:

— Ну, Катерина Дмитриевна, вы и даете… Проверку решили все-таки устроить… Ты хоть понимаешь, как мы рискуем?

Катя молчала, и Обнорский чуть повысил голос:

— Не поверила мне, значит… А теперь что — убедилась? Человек пришел на встречу — а я точно знаю, что пытавшийся застрелить Антибиотика старичок задержан… Может быть, ты думаешь, что его отпустили? С учетом возраста? Блин, ну надо же… Ее предупреждают, что дед ее сдал, а она все равно тащится в район встречи…

— Человек, пытавшийся стрелять в Антибиотика, никого не сдавал, — негромко сказала Катя.

Серегин опешил:

— Не сдавал? Ничего не понимаю… А ты откуда знаешь?

Катерина ничего не ответила. «Маяк тревоги» — поднятый воротник плаща Кораблева — она заметила сразу и теперь со щемящим чувством жалости смотрела, как мотается от одного угла магазина к другому худощавая фигура старика. Значит, Обнорский сказал правду — Кораблева действительно, взяли… Но прав оказался и Вадим, утверждавший в своем посмертном письме, что Василий Михайлович не способен на предательство…

Кораблев неспешно прогуливался вдоль магазина, ежась на холодном осеннем ветру. Часы у Василия Михайловича отобрали, поэтому счет времени он вел про себя — от левого угла магазина до рекламной тумбы было двадцать шагов, то есть, если прохаживаться неторопливо, треть минуты. От перекрестка Сенная — Садовая до правого угла магазина укладывалось тридцать пять шагов или полминуты… Старик вел про себя счет времени, потому что помнил: с Катей они договорились строго: один ждет другого на месте не больше десяти минут — по истечении этого отрезка времени ожидающий должен будет немедленно уходить, расценивая невыход человека на контакт как провал… Лишь бы Катерина не забыла все их договоренности и условные сигналы — нет, все будет хорошо, она девочка умная, должна понимать, что на кону стоит…

Медленно расхаживая по «пятачку» перед магазином, Василий Михайлович спокойно разглядывал прохожих, проезжавшие машины, дома… Постоянно натыкаясь глазами на знакомые лица оперативников, Кораблев с усмешкой подумал, что «держат» его плотно, об уходе от наблюдения не стоит даже фантазировать — он и дернуться не успеет, к нему разом человек пятнадцать подскочит… Да, Никита Кудасов предусмотрел все, чтобы исключить возможность побега или похищения своего «подопечного». Но… Он вряд ли мог предположить, что Кораблева попытаются ликвидировать, потому что не знал ни о ночном визите плешивого в изолятор на Захарьевской, ни о том, что Антибиотику еще накануне стало известно место и время проведения операции…

И если Никита был крайне заинтересован в том, чтобы взять заказчицу, то Виктор Палыч хотел, естественно, совсем другого — он понимал, что тот, кто организовал на него покушение, скорее всего знает очень много… Сам Антибиотик не переставал ломать голову над тем, кто же все-таки мог рискнуть и попытаться убрать его? Врагов у Антибиотика было много, недоброжелателей и завистников — еще больше… Личная «контрразведка», как проклятая, отрабатывала и проверяла различные версии — но результаты проверок пока не радовали. Хуже всего было то, что и сам Череп, чувствовалось, пребывал в некоторой растерянности и не мог нащупать хотя бы интуитивно какую-нибудь ниточку — а такого за бывшим офицером КГБ раньше не водилось, Антибиотик всегда помнил его спокойным, уверенным и не сомневающимся в положительном результате отработок…

Когда выяснилось, что Кораблева запугать не удалось (а выяснилось это, когда старик не стал обращаться с утра к адвокату Бельсону), Виктор Палыч пошушукался с Черепом и одобрил его предложения. А предлагал «начальник контрразведки» очень простую вещь — учитывая то, что место и время операции известно, надо посадить в удобное место хорошего стрелка, задача которого предельно проста: снять заказчика (или заказчицу) до того, как его (или ее) задержат «руоповцы». То есть Череп руководствовался простым и очень старым правилом — если не можешь перехватить у противника источник информации, его нужно по крайней мере «закрыть»… Снайпер ни в коем случае не должен был «работать» по сотрудникам милиции — только по человеку, который должен прийти на встречу, и по самому Кораблеву. Старика надо было убрать в любом случае, даже если встреча срывалась: этим Антибиотик решал сразу несколько задач — во-первых, резко повышал свой авторитет среди «братвы», а особенно среди глуповатой, мало чего понимающей в серьезных делах молодежи, во-вторых, старик сам мог знать что-то лишнее, мог и мусоров на еще одну контрольную встречу вывести — а вдруг бы про нее Виктор Палыч узнать не успел?…

Нет, рисковать Антибиотику не хотелось, и поэтому снайпер, засевший на чердаке дома номер 65 по каналу Грибоедова, получил от Черепа следующие инструкции: идентифицировать по описанию старика, «держать» его в течение пятнадцати минут постоянно, устранять любого, кто попытается вступить с ним в контакт (в «рабочий» контакт, а не случайный), убрать самого старика и после этого немедленно уходить. В случае, если до 16.15 никто с Кораблевым на связь не выйдет — следует просто «гасить» старика и уходить, оставив оружие на чердаке.

Василий Михайлович, естественно, на этом инструктаже не присутствовал, но мыслил примерно так же, как и Череп — а чему было тут удивляться, они почти одинаковую школу прошли, вот и думали похоже…

Кораблев ходил вдоль магазина, считая минуты и почти физически ощущая, что его держат в прицеле — он только не мог определить направления… Разглядывая дома вокруг площади и пытаясь представить себя на месте стрелка, Василий Михайлович насчитал минимум девять качественных «гнезд», откуда можно было бы без проблем «отработать» цель… Старик почувствовал, как заколотилось сердце в груди, сдавленной бронежилетом, как вспотели вдруг ладони в карманах плаща. Зря говорят, что с годами люди меньше боятся смерти, а совсем уж ерунда, что ее не боятся те, кому часто самим доводилось убивать. Смерти боятся все, кроме идиотов…

Ощутив свой страх, поняв, что инстинктивно он начинает петлять, а не ходить по прямой, Кораблев рассердился сам на себя, закусил губу и высоко поднял голову — если уж суждено умереть, то хотя бы не загнанной в угол, ошалевшей от ужаса крысой… Он несколько раз глубоко вздохнул, усмехнулся чему-то и снова начал ходить по треугольнику внутри «пятачка» считая шаги и секунды — в конце концов, может быть, предчувствия и обманут его, может быть, все еще и обойдется…

Вадим Резаков, наблюдавший неотрывно за стариком через витрину магазина, хмыкнул и негромко сказал стоявшему рядом Кудасову:

— Ишь ты… Прямо как каппелевский офицер вышагивает…

— Почему именно каппелевский? — удивился Никита Никитич.

— Не знаю, — смутившись, пожал плечами Вадим. — Просто я кино какое-то смотрел — там офицеры Каппеля в психическую атаку шли с такими же вот выражениями на лицах, как у нашего Мазая…

Кудасов ничего не ответил, глянул на часы. После четырех минуло уже десять минут, а ничего интересного не произошло — к старику никто не подошел, радиостанции молчали…

— Ждем еще десять минут, а потом сворачиваемся, — тихо сказал начальник пятнадцатого отдела Резакову.

Вадим кивнул:

— Я тоже думаю, что уже никто не придет — обычно на такие встречи не опаздывают…

Между тем Никита Никитич с удивлением увидел, что лицо Кораблева как-то вдруг изменилось неуловимо — просветлело, что ли… Василий Михайлович вроде как даже улыбнулся чему-то, остановился на несколько секунд, словно размышляя над чем-то, а потом снова начал измерять шагами «пятачок». Кудасов нахмурился — старик вроде бы вел себя безупречно, но что-то не нравилось Никите в его походке, прав был Вадим, слишком уж она торжественная какая-то…

А Василий Михайлович действительно радовался — радовался потому, что досчитал до десяти минут (и еще контрольную минуту отсчитал на всякий случай), а Катерина так и не появилась, и шума никакого не возникло вокруг. Значит заметила она поднятый воротник плаща, значит он, Кораблев, сделал все-таки то, что обязан был сделать — прикрыл женщину, предупредил ее об опасности… Правда, Катерина может проколоться где-нибудь еще, но это уже не от него, не от Кораблева зависит… Ничего, Бог даст — выкрутится девка, она с головой дружит, недаром Вадим не только любил ее, но и считался с ней, уважал ее мнение… Кораблев снова остановился на мгновение, облизал пересохшие губы — он ничего не мог поделать с ощущением, что его «держат» сразу несколько человек — это было, как наваждение, как психоз.

«Все уже… Надо уходить… Может, и выскочу… Если быстро к магазину рвануть — могу успеть… Расскажу Никите про плешивого… Неужели они на самом деле решатся? Вот так — среди бела дня? Хотя какой там день, смеркается уже… Нет, бежать к магазину не буду — от судьбы все равно не уйдешь, они не здесь, так в изоляторе меня достанут, никакой Никита не поможет… А, может, все это мне только кажется? Ладно, спокойно, спокойно… Главное, что Катерина ушла… Все, надо и мне уходить, не могу больше… Сейчас до тумбы, а потом — сразу в магазин, скажу, что сердце сдавливает…»

Кораблев четко, по-строевому, развернулся на правом углу магазина спиной к каналу Грибоедова и зашагал к рекламной тумбе… Непонятно, как он сумел почувствовать бесшумный выстрел, но он его почувствовал — потому что не дойдя до тумбы всего двух шагов, старик вдруг резко обернулся и принял в лицо пулю, которую» снайпер послал ему в затылок…

Кораблев споткнулся, запрокинул голову, глядя угасающими глазами в хмурое небо, и повалился спиной на тумбу — он умер мгновенно, потому что пуля ударила его точно над правой бровью…

Какая-то бабка с авоськами, увидев упавшего человека, испуганно дернулась в сторону:

— И пьют, и пьют, Господи, глотки луженые, и все мало им… А ведь пожилой вроде бы человек…

Василий Михайлович уже не услышал этих слов…

Когда старик упал, Резаков, ближе всех стоявший к выходу в магазине, немедленно выскочил и быстро подошел к Василию Михайловичу, неподвижно лежавшему на правом боку. Вадим взял его за руку и перевернул на спину — увидев пулевое отверстие над бровью, опер сразу все понял, инстинктивно пригнулся и, разворачиваясь, выхватил пистолет из наплечки:

— Бляди! Ну, бляди какие!!

К Резакову быстрыми шагами подошел Кудасов:

— Что?!

— Снайпер, похоже… Дед готов… Бляди какие!!

— Направление, Вадим, направление? Откуда стреляли?! С Грибоедова?

— Вроде, оттуда… Он оглянулся перед выстрелом, почему он оглянулся?!

— Спокойно, Вадик, спокойно, вызывай «скорую»…

Никита Никитич достал из внутреннего кармана радиостанцию и глухо сказал:

— Пятьсот пятидесятый — всем. Работаем по третьему варианту, повторяю: работаем по третьему варианту…

«Третий вариант» означал немедленное задержание всех мало-мальски подозрительных лиц, а также перекрытие ближайших улиц силами ГАИ, досмотр и проверка уходящих из района площади автомобилей… Молчавший до этого мгновения эфир немедленно взорвался голосами.

— Пятьсот пятьдесят пятый — пятьсот пятидесятому!…

— Пятьсот пятьдесят пятый на связи!

— Пятьсот пятьдесят пятый, подтягивайся к дому шестьдесят пять по каналу Грибоедова, работай по проверке массива!

— Понял!

— Пятьсот пятидесятый — пятьсот пятьдесят девятому!

— Пятьсот пятьдесят девятый — пятьсот пятидесятый на связи!

— Пятьсот пятидесятый, ранее заметил движение в окне четвертого этажа дома номер два по Московскому!

— Понял тебя, пятьсот пятьдесят девятый, возьми пятьдесят второго и пятьдесят третьего, работайте по жилмассиву!

— Пятьсот пятидесятый — пятьсот пятьдесят пятому…

— Пятьсот пятидесятый на связи!

— От дома шестьдесят пять по каналу Грибоедова на скорости отошла зеленая «шестерка» с двумя пассажирами, госномер «32-21 ЛЕЕ»…

— Ростов, Ростов, ответь пятьсот пятидесятому!

— Ростов на связи!

— Включай план «Перехват» — зеленая «шестерка», госномер «32-21 ЛЕЕ».

— Вас понял.

— Пятьсот пятидесятый — пятьсот пятьдесят седьмому!

— На связи!

— Задержали женщину лет тридцати трех, брюнетка, двигалась от метро с коляской, пыталась скрыться, в детской коляске обнаружены немаркированные консервные банки…

Сенная забурлила — в этом районе продавали и покупали валюту с рук, можно было разжиться наркотой и оружием, здесь же предлагали и девочек по недорогой цене — а потому к облавам граждане, постоянно тусующиеся вокруг станции метро «Площадь мира», относились сдержанно, философски и деловито — то есть сбрасывали на землю все лишнее при первом шухере, не поднимая ненужного крика и визга. Вот и на этот раз никакой особой паники не возникло — только из ларька, где «серьезные пацаны» порнухой торговали, вывалился какой-то пьяненький мальчишечка и истошно заорал, ощущая себя, видимо, чуть ли не пионером-героем:

— Облава! Шухер, братва!

Взрослые валютчики дали пацаненку по лбу и закинули его обратно в ларек, извиняясь за крики перед неизвестно откуда возникшими людьми в камуфляже и черных масках.

От центральной станции «скорой помощи» на канале Грибоедова до пятачка у «Океана» было всего метров пятьдесят, так что «скорая» к телу Кораблева подъехала быстро, но работы для бригады не оказалось — врач после непродолжительного осмотра тела Василия Михайловича констатировал смерть. Никита Никитич по-прежнему стоял на «пятачке» с радиостанцией в руке и координировал действия своих людей.

— Пятьсот пятидесятый — пятьсот пятьдесят пятому!

— Пятьсот пятидесятый на связи!

— На чердаке дома шестьдесят пять по каналу Грибоедова обнаружена СВД с оптикой.

— Понял, понял… Пятьсот пятьдесят седьмой — пятьсот пятидесятому!

— Пятьсот пятьдесят седьмой на связи!

— Пятьсот пятьдесят седьмой, возьми «следака» и быстро на осмотр чердака дома шестьдесят пять по Грибоедова.

— Понял!

— Ростов, Ростов, — ответь пятьсот пятидесятому!

— Ростов на связи.

— Что там с нашей зеленой «шестерочкой»?

— «Перехват» ввели, дополнительной информации пока не поступало.

— Ростов — предупреди посты, что в машине могут находиться вооруженные бандиты, пытающиеся уйти от места преступления!

— Понял!

А в зеленой «шестерке» действительно пытался уйти снайпер Черепа — некий Леша Севрюков по кличке Хрящ. Он бы и ушел, если бы не водила, Миша-Кабан, который от страха, пока Хряща ждал, две дорожки кокаина себе наладил — и поэтому, вместо того, чтобы отъехать от дома на Грибоедова тихо и спокойно, сразу погнал, как сумасшедший. Машина с канала Грибоедова по Гороховой выскочила было на Садовую — но там ее попыталась остановить сотрудница ГАИ младший лейтенант Петешукова. Кабан на взмах полосатого жезла отреагировал своеобразно — дернув рулем, он сбил женщину, крутанулся и выехал обратно на Гороховую. Сидевший рядом с ним Хрящ от дурости напарника вошел в полный ступор и только когда «шестерка» уже неслась по Гороховой смог закричать:

— Ты что творишь, пес, мудила ебаный!! Тормози, придурок, бросать «банку» надо!

Но Кабан уже не мог ничего воспринимать адекватно — он еще больше надавил на педаль газа, глядя остановившимися глазами перед собой… Далеко уйти они, естественно, не смогли — на углу Мойки и Гороховой путь «шестерке» перегородил милицейский «газик», в который и впилилась на полной скорости машина с киллерами. Хрящ погиб сразу, а Кабан, успевший в последний момент отвернуть руль от себя, вывалился из «шестерки» и побежал назад, не чувствуя боли в переломанных ребрах… Он почти успел добежать до подворотни, но сзади послышались два выстрела — Кабан присел и выхватил из-за пояса ТТ, так и не поняв, что выстрелы-то были предупредительными, в воздух… Воспользоваться своим пистолетом водитель «шестерки» не успел — его просто расстреляли «гэзэшники», в чей «газик» он врезался…

Подойдя к еще дергавшемуся телу, старший группы захвата досадливо крякнул:

— Надо было, блин, по ногам бить! Живым бы взяли!

— Ничего, — ответил «гэзэшник» помладше, нервно облизывая губы. — Будут знать, твари, как на ментов руку поднимать…

Тем временем в бывшей «коммуналке» на четвертом этаже дома номер два по Московскому проспекту также происходили весьма любопытные события…

Когда старик в плаще с поднятым воротником, вышагивавший перед магазином «Океан», дернулся и повалился вдруг на рекламную тумбу — Обнорский в первый момент даже не понял, что случилось. И лишь когда из магазина выскочил Вадик Резаков, принявшийся переворачивать безжизненное тело старика, когда к нему следом подбежал Никита Кудасов, быстро доставший затем из кармана радиостанцию — вот тогда до Андрея дошло, что человека в плаще убили, причем, скорее всего, снял его снайпер с достаточной дистанции. Почему-то первая мысль, которая мелькнула по этому поводу у Серегина в голове, была следующей: старика убрала Катя за то, что он ее сдал…

Андрей резко повернулся к Катерине — она в горестном изумлении продолжала смотреть на кутерьму, поднявшуюся на «пятачке» у «Океана». Либо она была просто гениальной актрисой, либо, действительно, — то, что произошло со стариком, было для нее полной неожиданностью. Обнорский тем не менее схватил ее за руку и дернул на себя:

— Ты?! Это ты сделала?!

Катя с неожиданной силой уперлась ему в грудь и вырвалась:

— Пусти!… Ты что?! Как я могла это сделать? Я же рядом с тобой все время была.

Серегин уже понимал, что ошибся, но на всякий случай попробовал «пробить» ее до конца:

— Все равно! Ты могла нанять кого-то, чтобы его убрали!

Катерина тряскими пальцами выудила из пачки, лежавшей на подоконнике, сигарету, лихорадочно закурила:

— Когда? Когда я могла нанять кого-то? Подумай — я ведь узнала про то, что старика взяли от тебя, а потом все время была у тебя на глазах!

Андрей упрямо качнул головой:

— Ты могла узнать об этом и раньше! И на глазах у меня ты была не все время — в «Европе» я выходил в коридор, ждал, пока ты переоденешься… Ты вполне могла успеть позвонить кому-нибудь…

— Андрей, — Катя делала одну затяжку за другой. — Скажи, а зачем мне все это нужно было делать? Мне-то зачем этого старика убивать? Объясни мотив!

— Мотив? — Обнорский саркастически усмехнулся. — Мотив-то как раз очень простой — он тебя выдал, тебе нужно было закрыть ему рот навсегда.

— Ты ошибаешься, — тихо сказала Катерина. — Он меня не выдал. Он подал сигнал опасности… С самого начала… Я и не верила, что он сможет предать — не таким он человеком был. Я его не знала совсем… Зато другой очень хороший человек знал его очень близко… Когда ты сказал, что он меня выдал — я поверить не могла. Мне нужно было убедиться… Когда я увидела сигнал — все на свои места встало… Я даже начала прикидывать, как бы ему хорошего адвоката нанять…

— Понятно, — Серегин нахмурился оттого, что, на самом деле, ему ничего не было понятно — слишком много еще недоговоренного оставалось между ним и Катей… Андрей вдруг, словно вспомнив что-то, обернулся к окну: — Бляха-муха! Они же сейчас жилмассивы отрабатывать начнут!

К подворотне дома быстро подбегала группа крепких мужчин, в одном из которых Обнорский по прихрамывающей походке узнал Витю Савельева. Серегин отскочил от окна, быстро огляделся — а Катерина, наоборот, прижалась к подоконнику и сказала совершенную глупость:

— Надо уходить!

— Дура! — рявкнул Обнорский. — Господи, ну какая же ты дура! Куда уходить — они уже во дворе… Нас могли в окно заметить… Я-то — мудак, мог бы сообразить! Так, сейчас, сейчас…

Взгляд его упал на тахту и лежащий на ней свернутый плед. Серегин кивнул какой-то своей мысли и быстро стащил с себя свитер, одновременно скидывая кроссовки:

— Быстро! Раздевайся — ложись под плед! Начнут ломиться — отбрешемся как-нибудь… Я ксиву покажу… Главное, чтобы тебя не опознали… Живо, живо!

Он уже расстегивал на себе рубашку, когда, переведя взгляд, увидел, что Катя держит в руке пистолет, ствол которого ходил ходуном:

— Ты чего? Откуда «пушка»? Ой, дура! Ну, дура! Совсем спятила?

Катерина замотала головой:

— Я… если ты меня сдашь — я успею… Я в тюрьму больше не хочу… Терять мне нечего, Палыч там меня достанет…

— Что за бред?! — чуть не в полный голос заорал Андрей. — Ты, дура, ясно тебе или нет? Живо ложись в койку, а «ствол» мне отдай!…

— Нет…

— Да и черт с тобой — ложись со «стволом», только живее! Бля, ну надо же — какая дура!

Увидев, что Катерина полезла на тахту полностью одетой, Обнорский, успевший уже раздеться до пояса, не выдержал и заматерился:

— Совсем ебанулась?! Ты что? Раздевайся живо! Скажем, что трахались здесь, ясно тебе? Ну, уродка, ну, блин…

Катя замерла, и в этот момент в дверь начали звонить. Андрей чертыхнулся, быстро выпрыгнул из штанов, содрал с себя носки и трусы — уже совсем не стесняясь Катерины, и обмотал вокруг бедер рубашку… Катя, чуть помедлив, последовала его примеру — в одно движение сняла с себя свитер с блузкой и лифчиком, расстегнула юбку и стащила ее вместе с трусиками и колготками — на одно мгновение Обнорский увидел ее полностью голой и, несмотря на нервную, прямо скажем, обстановочку, вдруг ощутил, что его словно горячей волной окатило… Катя швырнула ком одежды за изголовье тахты, подхватила пистолет и укрылась пледом… А в дверь между тем уже начали колотить и, видимо, не только руками:

— Открывайте, милиция! Открывайте, мы знаем, что вы в квартире!!

Обнорский глубоко вдохнул и выдохнул, вынул быстро на всякий случай из куртки газетное удостоверение и засунул его в карман обмотанной вокруг бедер рубашки… Перед тем как открыть гулявшую под ударами дверь, он перекрестился — и, видимо, это помогло, потому что первым в квартиру влетел Витя Савельев с пистолетом в руке… Обнорский не был с Витей в каких-то особенно приятельских отношениях, но они друг друга знали и, более того — Витя очень уважал журналиста Серегина за его материалы. Поэтому Савельев, конечно же, сразу узнал Обнорского, даже несмотря на его более чем странный внешний вид и отсутствие света в прихожей:

— Андрей?! Ты что здесь?!…

Обнорский отступил на шаг, загораживая своим телом вход в комнату — а в квартиру с лестницы уже заходили еще двое каких-то смутно знакомых Андрею оперов… Серегин «надел» налицо идиотско-растерянное выражение и ответил, моргая глазами:

— Я? Я здесь, извини, трахаюсь… А ты — чего? Ты что — следишь за мной, что ли? Чего стряслось-то, Витя? Что за шухер?

— Да у нас тут… мероприятие одно… — помявшись, выдавил из себя Савельев, не зная, как поступить в деликатной ситуации.

— Мероприятие? Какое? — быстро переспросил Обнорский, поправляя сползавшую с бедер рубашку.

— Да так, — Витя неопределенно покрутил левой рукой и посмотрел на оперативников, выходивших их кухни — они отрицательно покачали головой.

— Ребята, на лестнице меня подождите.

Оставшись с Обнорским в прихожей наедине, Савельев помялся, но потом все же сказал:

— Старик, ты извини, но… Дай-ка я все-таки комнату гляну — для спокойствия душевного…

Возразить Андрей ему не успел — да и бессмысленно было возражать в такой ситуации… Витя отодвинул его от входа и шагнул в полутемную комнату.

Открывшаяся ему картина не могла не радовать глаз — на тахте лежала полуукрытая пледом голая брюнетка — насколько Савельев успел заметить — очень красивая, глазастая и с крепкими, волнующей формы грудями.

— В чем дело? — капризно сказала женщина, подтягивая плед к самому подбородку. — Что вам надо? Андрюша, ты где? Что здесь происходит? Кто это?!

— Не волнуйся, лапенок, — откликнулся Обнорский, протискиваясь в комнату мимо замершего у входа Савельева. Это свои, это… Это мои друзья…

— Друзья?! — голос брюнетки зазвенел, приближаясь к истерическим ноткам. — Какие друзья?! Ты что, решил групповуху тут устроить?!

— Да не волнуйся ты! — огрызнулся Серегин, умоляюще глянув на Витю — тот бегло осмотрел комнату, ничего подозрительного в ней не обнаружил и шагнул обратно в прихожую, буркнув женщине виновато:

— Извините, девушка…

Андрей выскочил за ним следом:

— А что случилось-то? На тебе лица нет…

— Так, — махнул рукой Савельев и скривился. — Ерунда всякая… Потом шефу позвонишь — он тебе сам все расскажет, если сочтет возможным… Ладно, извини за то, что кайф тебе обломал.

— Да брось ты, — улыбнулся Обнорский, — Я же понимаю — бывает… Только, старик, — Андрей понизил голос до доверительного шепота. — Я очень тебя прошу, чтобы все это — между нами, ладно? Телка эта, — Серегин мотнул головой в сторону комнаты, — она, ведь, не совсем моя жена, точнее — совсем не моя жена, понимаешь?… Мне лишние разговоры ни к чему, ты уж пойми как-то…

— Век воли не видать! — поклялся Савельев, пряча улыбку. — Падлой буду! Ничего не видел, ничего не слышал.

— Спасибо, с меня сто грамм и пончик… Ну, бывай…

Витя, матерясь в душе, вышел на лестничную клетку — там уже опера стучали и звонили в другие двери…

Обнорский на негнущихся ногах вернулся в комнату, постоял немного, а потом обессилено сел на тахту, рядом с замершей под пледом Катериной:

— Кажись, пронесло…

На него вдруг навалилась чудовищная усталость, по телу побежал нервный озноб… Катя дотронулась рукой до его плеча, почувствовала дрожь (да ее и саму поколачивало, честно-то говоря) и вдруг, видимо, до конца не осознавая сама, что делает, потянула Андрея на себя, откидывая плед:

— Иди сюда… Холодно…

Обнорский, не глядя на нее, лег под плед, ощутив прикосновение к горячему бедру. Он вздрогнул, повернулся к Катерине — и только в этот момент до него дошло, что она по-прежнему сжимает в правой руке пистолет.