Тульский – Токарев Константинов Андрей

Вот и на этот раз бывший зэк положил Токареву на стол газетный кулек. Василий Павлович что-то дописывал и кивнул механически:

– Угу… присаживайся… я сейчас.

Есаул оглядел хорошо знакомый ему кабинет и невольно улыбнулся, заметив новый плакат. На плакате молодой, подтянутый милиционер резко и грозно отодвигал от себя рюмку с алкоголем. Первоначальная типографская надпись на плакате была заретуширована, а поверх нее уже кустарным способом кто-то вывел: «С пидорами не пьем!»

– Ты чего? – приподнял голову от бумаг Токарев. – А…

Василий Павлович и сам улыбнулся:

– Это я у оперов из 16-го изъял. Прислали нам одного… хохмача-дирижера.

– В каком смысле дирижера? – Есаул непонимающе сморщил лоб.

– Да в прямом! Учился человек на дирижера, а потом вот все бросил и пришел к нам…

– На дирижера, которых по телевизору показывают?

– Во-во.

– И к вам?

– Ну!

Есаул аж засопел:

– В интересное время жить начинаем! А в 16-м народ интересный подобрался – один Боцман чего стоит, он чуть ли не египетские пирамиды еще сам строил…

– Да-а, – кивнул Василий Павлович, разворачивая сверток. – Коллективчик там еще тот… Так, ну чего нам сегодня Бог послал?..

Токарев стал раскладывать на столе чуть скукоженные от сырости документы:

– Удостоверение личности офицера… майор Мургло!

Оба ухмыльнулись на смешную фамилию.

– Зачетная книжка студента восточного факультета ЛГУ имени А. А. Жданова… партбилет товарища… – красивое лицо! – Некрасовой… профсоюзный билет на гражданина… чернила расползлись… Треугольникова…

Есаул начал подниматься:

– Пойду-ка я, пожалуй…

Токарев сморщился и пробубнил задумчиво:

– Погоди… Треугольников… дурацкая фамилия… Где-то я ее недавно совсем слышал.

– Да мало ли таких! – пожал плечами Есаул.

– Треугольниковых?!

Бывший зэк поскреб затылок:

– Ну, может, жалобиться приходил?

– Нет, – качнул головой Токарев, – заявляют в отделениях, ты же знаешь…

– Да хрен с ним, – махнул рукой Есаул. – Отдашь – человеку радость!

И в этот момент Василий Павлович вспомнил. Вспомнил и чуть не закричал:

– Отставить!!! Треугольникова – завалили!

Он схватил телефон:

– Токарев… Ткачевский, ты? По Треугольникову работали?.. У вас… Не отпускать!!! Меня ждать! Напишите обзорную справку!

Есаул почуял неладное, но уйти из кабинета уже не мог – ну не бежать же? Он со злостью вальяжно и демонстративно-оборонительно вновь развалился на стуле. Токарев внимательно посмотрел на него, слегка смущаясь:

– Саша… Профбилет – с убоя…

– Вася – а мне-то – по хуй! Не! Не надо! Я-то уж тут – точно ни при чем!

– А ты чего хамишь-то?

– А ты что – мне предъявить хочешь?!

– А тут не правилка воровская, чтобы предъявлять!

Есаул прищурился недобро:

– Это в смысле, что я заблудился и не понимаю, с кем калякаю, гражданин начальник?

– Саш, тормози…

Но Есаул завелся не на шутку:

– А хули мне тормозить-то?! Меня просили взять на себя миссию передачи этого говна – с чьей подачи? С твоей?

– С моей.

– Во! С блатными все перетерто, все в курсе, воздержавшихся нет. Претензии были когда?!

– Нет, – начал понемногу успокаиваться Василий Павлович. Есаул это почувствовал, но по старой зэковской манере стал «дожимать»:

– Мне это надо?! Я и без этого… главпочтамта… водкой приторговываю, на масло зарабатываю… На «Зенит» хожу – места лучшие! Блатные уважают, вам я в хуй не тарахтел! А ты мне – убой!!! Какой убой?! Скидывают ксивы только щипачи! Допустим… Ну ладно – допустим, кто-то убил кого… И что – понесут в то самое место, чтоб я тебе отдал?! Дебилы, что ли? Шутка такая турецкая?!

Токарев умиротворяюще выставил вперед ладони, начиная понимать, что и впрямь – странная какая-то история вырисовывается:

– Я понимаю… Действительно – непонятно… Но мужика-то завалили – я вспомнил… На остановке, при разбое… документ – его… Веришь?..

Есаул скривился, но кивнул:

– Охотно, раз ты так разошелся… И что с того?

– Объяснение должно быть?

Бывший зэк эмоционально хлопнул себя ладонями по коленям:

– За-е-бись! И что – теперь я должен на нашем партактиве поднять вопрос – кто скинул профсоюзный билет?! Ага… Все выяснить и доложить по инстанции?! Вот чуял я, что из этой канители с ксивами когда-нибудь блуд выйдет…

Василий Павлович помолчал и спросил:

– А мне что делать? Наплевать и забыть уже не получится…

Есаул мотнул головой:

– А выходи прям на Варшаву… сам… ставьте на стол белую головку и – куд-кудых между собой! А то, один – правильный вор, другой – взяток не берет… Вот и кумекайте сами! А я пошел… в баню! Мне пять ящиков свежего «Жигулевского» должны привезти!

– Саш…

Но «исполнитель особой миссии» уже вскочил:

– И не надо ничего мне говорить! Ничего не слышал, ничего не видел, ничего никому не скажу!

Последнюю фразу Есаул почти пропел, пародируя Эдиту Пьеху и демонстративно толкнув дверь плечом, вышел, нервно перебирая пальцами в карманах широких брюк…

Токарев же добрался до 16-го, рассказал о ситуации, показал профбилет… Совместно с Ткачевским и Боцманом решили: если установят злодея, то документ ему надо подбросить во время обыска. Долго перебирали различные версии, наконец остановились на одной: дескать, кто-то из карманников совершил уличный разбой (это само по себе – очень спорно, но… – и на старуху бывает проруха), а потом по запарке скинул профбилет вместе с остальными документами…

Василий Павлович начал вникать во все мелочи по странному разбою – но озарение не снисходило. С Боцманом по поводу Брынзы начальник угрозыска согласился, и сутенера отпустили. Далее выяснилось, что к Треугольникову в больницу перед тем, как он умер, заезжал Лаптев – впрочем, без толку, а якобы взятое у потерпевшего объяснение – длинное, как положено, – было, конечно, липой от начала до конца, включая корявую подпись, которую накарябал сам опер…

Токарев с Боцманом перебрались в кабинет Тульского и Кружилина. Василий Павлович забрал у притихшего Вани материал, который, по идее, надо было отправить в прокуратуру уже сегодня. Вчитываясь в бумаги, начальник розыска механически спросил:

– А ботинки, вообще, разве часто снимают?

– Редко, – качнул головой Боцман и настроился рассказать очередную «военно-морскую» историю: – Вот после войны…

Токарев чуть раздраженно оборвал его:

– А когда Первая конная в Польшу входила – тогда и кисеты с махрой с трупов сдергивали! Я тебя о чем спрашиваю?!

Боцман вспыхнул и выскочил в коридор, хлопнув дверью. Тульский и Кружилин, почуяв угрозу, сразу юркнули за столы и с самым деловым видом начали отпирать сейфы. На сейф Вани была наклеена бумажка: «Здесь отдает родине последнее исподнее о/у УР Иван Кружилин, лучший друг индейцев». Василий Павлович мазнул по «наглядной агитации» взглядом и чертыхнулся:

– Пацаны!!! Наберут детей в ментовку – мучайся с ними.

Вдруг он заметил что-то в очередном листке – вчитался и аж вскинулся, выдирая из папки телефонограмму из больницы, куда был доставлен Треугольников. А там, в частности, указывалось, что у пострадавшего, помимо закрытой ЧМ (черепно-мозговой травмы), имеются на ступнях глубокие раны в виде двух треугольников…

Василий Павлович сунул телефонограмму Кружилину под нос:

– Ты, Чингачгук, ты читать умеешь?! А эту бумажку читал?!

Ваня молча открыл и закрыл рот – крыть ему было нечем. К ним присунулся Тульский – быстро пробежал строчки глазами и тут же начал вслух рассуждать о взаимосвязи между фамилией «Треугольников» и формой ран. Токарев застонал:

– Вот без тебя бы, блядь, – ну в жизни не догадался бы! Живо, – звонить патологоанатому, чтоб снимки сделал!

Глянув на Кружилина, Василий Павлович добавил:

– А еще Вагнера изучал… Вот она – мистика!

– У Вагнера – мифология, – прошептал Ваня.

– Что?! – заорал Токарев. – Материал доработать идеально!!! Выяснить, что можно и что нельзя, у родственников потерпевшего!!! Месть это какая-то… А вы Брынзу мордуете…

Василий Павлович подскочил к двери и резко распахнул ее – в коридоре стоял подслушивавший Боцман.

– Ну, какие думки, гвардия?

Боцман, словно и не было никакой размолвки между ними, пожал плечами:

– Насчет мести – сомневаюсь я что-то… У блатных и не такое еще бывает между собой, но Треугольников-то не блатной… Мастер с производства, активист… Я такого не видал еще.

– И я не понимаю, – сознался Токарев. – Странная какая-то история… А может, Треугольников совершил что-то непорядочное в отношении блатного – тот ему и отомстил, а?

Боцман скептически засопел. Василий Павлович обернулся и подозвал к себе Тульского, вытащил его в коридор и шепнул на ухо:

– Звякни Варшаве – мне с ним потрендеть нужно… И – живо к родственникам Треугольникова!

Артур осторожно кивнул (он не знал о системе возврата документов через Есаула, его в такие интимные детали еще не посвящали):

– Ага… Сказать, чтобы он вам сюда перезвонил?

– Сюда, сюда… Я тут еще побуду.

Токарев в задумчивости зашел в туалет и обнаружил там еще один плакат – возле унитазного бочка. На куске картона шаржированно был изображен профиль Ткачевского, некогда служившего в погранвойсках, в обрамлении надписи: «А мы не ссым с Трезором на границе. Трезор не ссыт, и я не ссу!» Василий Павлович сорвал «шедевр» и метнулся было в кабинет «художников», но Тульского и Кружилина уже и след простыл – они как ошпаренные бросились к родным Треугольникова…

…Родственники умершего поначалу встретили оперов достаточно холодно, поскольку полагали, что милиция ни черта не хочет делать, – но постепенно разговор сложился, и ребят даже напоили чаем с бутербродами.

Однако разговор, хоть и состоялся, но зацепок никаких не дал. Характер Треугольникова, его образ жизни, окружение – все везде было по нулям. Ну, выпивал иногда. Ну, бывало, таскался по бабам – но все это, как говорится, в рамках… Кто и зачем мог вырезать ему, еще живому, треугольники на ступнях? Родные не могли помочь найти ответ на этот вопрос… Брат потерпевшего лишь сказал то, что, в принципе, ни на что свет не проливало:

– Он над нашей фамилией часто сам иронизировал. Говорил: «Вот Чехов бы обязательно написал про такую фамилию рассказ». А еще он, когда подшофе бывал, всегда в трамваях требовал грозно: «Прокомпостируйте талон! Моя фамилия – товарищ Треугольников!!!»

Так что в отделение опера возвращались практически ни с чем. По дороге Ваня вдруг выдал:

– У меня знакомая виолончелистка есть – на чертовщине ебнутая… Шишиги, ведьмаки, тайные символы… Все деньги на эту дурь спускает. Может, звякнуть ей?

Артур в ответ выразительно постучал себя пальцем по лбу:

– Ага, и к делу приложим несколько рецептов от средневековых алхимиков…

– Ну, хоть что-то… – вздохнул тоскливо Ваня, потому что официально-то материал числился за ним.

Тульский хлопнул коллегу по плечу:

– Слушай, мы с тобой работаем не среди выпускников Академии художеств. У нашего контингента все тайные знаки на груди выколоты – все больше в виде профилей Ленина и Сталина. В уголовке мистики нет, как в жопе триппера. Все непонятное должно иметь простое объяснение.

– Ну да, – не вполне согласился Ваня. – Просто-то оно просто, а мы с тобой по-простому чуть Брынзу не оглоушили…

– Ничего! – засмеялся Тульский. – Ему иногда полезно напоминать, как все зыбко в этом мире. Да и он что – рулон обоев вынес через проходную, чтобы жену-лимитчицу порадовать? Ты за него не переживай…

– Получается, что у нас – тупик? – высказал то, о чем думали оба, Кружилин. Артур цыкнул зубом:

– Как говаривал один мой знакомый, отсидев четырнадцать лет: «Есть свет в конце туннеля, есть, но вот туннель, сука, никогда не кончается!»

Внезапно Тульский перестал улыбаться, словно вспомнил о чем-то очень неприятном, – а ему, действительно, вдруг подумалось о Невидимке, хотя оснований вроде бы и не было никаких – за исключением общей странности и какой-то нетипичности преступления…

– Мистика, говоришь… – сказал Артур задумчиво. – Может, и мистика… Только у нее все равно должно быть простое и логичное объяснение…

Делиться с Ваней своими мыслями Тульский, разумеется, не стал.

…Василий Павлович выслушал доклад оперов спокойно – он и не рассчитывал на что-то особенное.

– Значит, любил покойник в общественном транспорте своей фамилией козырять? М-да… За это, конечно, не убивают… если убийца – обычный, нормальный уголовник… А если…

Токарев посмотрел в глаза Артуру, и тому почудилось, что он заметил во взгляде начальника нечто созвучное своим давешним мыслям…

На следующий день с утречка Токарев-старший и Варшава встретились, по сложившейся уже традиции, у памятника Крузенштерну. Долго разжевывать тему не пришлось – вор понимал все с лету:

– Начальник, мне нечего сказать. Даже потереть нечего. Никто из тех, кого знаю, – таких ошибок, как с этим профсоюзным билетом, – не сделает. А по поводу, как ты говоришь, – мести, так зарезали бы его, как кролика, – и вся недолга. А тут – треугольники на стопах… прям как в колчаковской контрразведке – звезды вырезали на груди красноармейцев… Нет, это явно не блатной. Скорее, больной какой-то.

Токарев кивнул, однако сказал с напором:

– Согласен, есть резон во всем, что говоришь. Однако – билетик-то Треугольникова в вашей норке оказался. Значит – его либо кто-то из ваших скинул, либо – кто-то, кто хотел вам же подлянку сделать. Сам тугаментик в тайничок прилететь не мог, я в телепортацию не верю.

Варшава неохотно наклонил седую голову:

– Нечем крыть. Разберусь, хотя… Предполагаю реакцию.

Василий Павлович вздохнул:

– Старая песня… Мне-то тоже надо разобраться. Так что давай-ка во множественном числе не «разберусь», а «разберемся».

Вор, не отвечая, спустился по гранитным ступенькам к Неве, присел на корточки, поболтал пальцами в волнах ртутного цвета и обтер лицо.

Сзади подошел Токарев, сказал задумчиво:

– Как мы с тобой встречаемся, Варшава, так – вроде все правильно, а все – мимо. С хатой, где шахматишки прихватили, – непонятки… С Проблемой – темень-тьмущая! С операми моими Колчиным и Гороховским и твоим пропавшим Ганей – вообще, хрен знает что… Убой на Макарова – весь блатной мир не в курсах, говорят – спецназовец какой-то работал… Теперь вот очередной акт «мерлезонского балета» – гражданин Треугольников с непонятно откуда выплывшей ксивой… и опять просвета не видно…

Варшава, не отвечая, закурил сам, а потом и Василию Павловичу протянул коробку дорогих папирос «Богатыри». Тот взял. Помолчали, покурили. Потом вор спросил осторожно:

– Ты что же – на Шахматиста нашего неуловимого грешишь?

Токарев отмахнулся с непередаваемой гримасой:

– Да ничего я не грешу… Я скоро от теней на лестнице шарахаться начну. Мне этот Невидимка уже сниться начал – а все ухватиться не за что. Скоро все, что нераскрытое, – на него косячить буду. А потом – в клинику!

Желая переменить неприятную тему, Токарев взглянул на окурок папиросы в своей руке:

– Со столицы?

– Ага, – кивнул Варшава и добавил с блатной интонацией: – Брат из армии пришел – с гостинцами.

Василий Павлович усмехнулся:

– Старуха приехал жалом поводить? – Старухой звали известного иркутского вора, в миру – Старчева Геннадия Фоимовича, обитавшего в последние годы в Москве. Погоняло он такое получил за то, что никому не верил, весь был какой-то скукоженный и с малолетки смотрел на мир по-стариковски, с бурчанием.

Сов. секретно

Экз. единственный

Подписка

Я, Старчев Геннадий Фоимович, даю настоящую подписку в том, что добровольно обязуюсь сотрудничать с органами внутренних дел. Сообщать о всех мне ставших известными замышляемых и совершенных преступлениях.

С правилами конспирации и способом экстренной связи ознакомлен.

Свои сообщения буду подписывать псевдонимом Дитя.

Написано собственноручно.

12 августа 1968 года Старчев.

Подписку отобрал ст. оперуполномоченный УЧ-287/14

Старший лейтенант внутренней службыХват Т. Т.

Вор с интересом глянул на начальника розыска:

– И все-то ты знаешь, Токарев! Только при чем тут это?

– Да так… Показываю, что владею оперативной обстановкой на вверенной мне государем территории.

– А никто и не сомневался!

– Ладно… Если конкретные мысли появятся – дай знать…

Попрощались. Уходя, Варшава, как всегда, не смог не окликнуть:

– Токарев! А ведь будет фарт с тобой – посадишь?

– А я и не скрываю! – откликнулся Василий Павлович.

– Ну-ну, – пробурчал вор и, дойдя уже до Горного института, неожиданно сердито гаркнул:

– «…И старуху мать, чтоб молчала, блядь!»

Варшава сам от себя и не ожидал, что так близко к сердцу принял последние слова Токарева. Мог ведь, собака легавая, хотя бы из вежливости ответить вроде того, что, мол, да брось ты, – так нет же!

Через несколько часов вор собрал у себя честной народец – то есть всех, кто сбрасывал документы Есаулу.

Речь свою Варшава начал с обращения:

– Джентльмены!..

Кратко изложив суть претензий угрозыска, вор перешел к опросу:

– Ну, и какие будут мнения?

Мнения были немудреные:

– … Чтоб у суки этой хуй на лбу вырос, покалечу ту иуду!..

– … Легавые сами зарапортовались!

– … Токаревские прокладки – говорил я, что любые темы с уголовкой карцером попахивают?!

…И так далее – как и на любом производственном собрании, эмоций было много, а конструктивных предложений – ноль.

– Хорош шипеть! – цыкнул раздраженно Варшава. – Сам Токарев подбрасывать эту ерунду нам не стал бы!

– Ага! – ухмыльнулся по-жигански засиженный карманный вор Тихоня. – Говорила мене мать – не водись с ворами!

Варшава коротко глянул на него и повысил голос:

– Не стал бы! А среди нас – тоже полоумных не замечено. Стало быть, кто-то…

– Подставил! – ахнул от догадки Есаул.

Вор поводил раздумчиво головой на реплику старого приятеля:

– Ну, на сурьезные проблемы этим не подставишь – чай, не при Иосифе Грозном живем… И не на оккупированной территории… Хотя – клин, конечно, лишний промеж нас с уголовкой таким манером вбить можно… Подставил… Дали себя подставить! Кто мог узнать, что мы сбросы делаем? Вот тот и пошутковал. Манера у него такая – он, я же говорил, даже пятки тому терпиле треугольником расписал – типа того, что, мол, блатные куражились…

– Если найдем – так я ему жопу на британский флаг порву, – уже серьезно, при общем молчании пообещал Тихоня.

– Если!!! – ощетинился Варшава. – Если… Думайте, кто чего видел, кто чего слышал. Знаю – если кого Баба-яга за язык дернула – вслух не скажет. Пусть тогда ко мне приватно подойдет, я сор выносить не буду…

Озадаченно шушукаясь, все разошлись, но минут через пятнадцать к Варшаве вернулся Есаул и признался, густо краснея и запинаясь:

– Сразу-то как-то и не вспомнил… Я – старый каторжанин, а тут… Тебе скажу. С месяц назад дело было. Выпивал я раз сильно, и знаешь, с кем? С племянником. Он с Перми. Работает там опером. В Питер редко-редко приезжает. Хороший такой пацан – все мне рассказывает, что надо, мол, по закону, без рукоприкладства… Советуется со мной. Ну, по-человечьи… И вот я ему и рассказал – ну, для примера, как наш мир иной раз может и с уголовкой договориться… потому что на его территории в Перми как раз и баня есть… Помянул я – сам знаю, что косяк, – и тебя, и Токарева… Объяснил, где тайник у нас и для чего по такой системе запустить карусель решили…

Варшава раздраженно слушал и не понимал:

– И что? Этот племяш твой с Перми сюда обратно приехал и учудил все это?!

– Господь с тобой! – Есаул даже руками всплеснул и продолжил: – Дело-то уже после закрытия бани было… Потому говорили свободно, громко, а потом я – глядь: а в соседней кабинке паренек еще трется… Такой – никакой… И как он проскользнул? Я же всех выпроводил… Вот он-то всю историю и мог слышать. Такая вот канитель.

Вор подобрался, почуяв след:

– Так, а что мы про него знаем?

– Ничего…

– Ну, как он выглядел-то? Манеры?

Есаул задумался:

– Не с нашего огорода. Это – сто пудов. Блеклый такой, улыбка заискивающая… Я потому и значения не придал…

Варшава снова начал злиться:

– Какой «блеклый»?! Мы что с тобой – художники? Опиши!

У Есаула от напряжения даже лоб бисеринками пота покрылся:

– Ну… помнишь фильм «Адъютант его превосходительства»? Там в контрразведке был такой офицерик молоденький, он кого-то там замучил, а ему потом полковник сказал: «Я сомневаюсь, подпоручик, была ли у вас мать…»

– И?..

– Вот у паренька – навроде такие же глаза.

Варшава устало дотряс в свой стакан пену из бутылки «Жигулевского»:

– Эх…

Вор отхлебнул и вдруг выпрямился:

– Глаза пластмассовые?

– Нет, он – зрячий!..

Варшава завертелся, отставив стакан:

– Блядь, ну – как у куклы, которая моргает, когда ее качаешь?

– Во-во… навроде того…

– Во-во!!!! Эх, Есаул!!!

Вор от огорчения даже вскочил и забегал по комнате, а его приятель с опасливым удивлением смотрел на него.

– Ты что, его знаешь?

– Ни ухом ни рылом – но так хочу познакомиться!!!

– Объясни толком.