О тех, кто в МУРе Вольфсон Семен

Глава 1

Кто сядет в такси?

Весной 2002 года по Гоголевскому бульвару от метро «Кропоткинская» по направлению к Арбату шёл мужчина среднего роста, одетый в серый, слегка распахнутый плащ, ботинки, какие носят тысячи москвичей, и подобающие им брюки.

Лицо его было под стать одежде: ничем не выделяющееся и не запоминающееся. Пройдет такой человек мимо, и через пять минут вы не сможете его описать.

Если бы, допустим, милицейский наряд остановил нашего героя, он предъявил бы тиснёную красную книжечку с вложенной внутрь справкой. В ней значилось, что обладатель сего удостоверения, старший оперуполномоченный ОВД г. Москвы Горевой Леонид Семёнович, временно откомандирован для работы в Московский уголовный розыск.

Он шёл по влажной, хрустящей под ногами крошке красного гранита, лёгкой спортивной походкой. Со стороны казалось, что идёт человек после работы, вероятно, с одним желанием: поскорей добраться домой и поужинать.

На самом деле всё было далеко не так. Голова его была заполнена мыслями, весьма далёкими от ужина, а глаза отслеживали происходящее вокруг.

Вот навстречу прошёл человек в таком же, но заляпанном свежей грязью плаще, и тотчас же Горевой подумал:

– Видимо, впереди большая лужа.

И точно, после памятника Гоголю, в начале бульвара, он увидел её на проезжей части, и едва успел увернуться от фонтана грязи, поднятого проезжавшим автомобилем.

– Вот где, скорее всего, его окатили.

Получив подтверждение своего предположения, он, удовлетворённый, продолжал двигаться в сторону метро «Арбатская». В памяти Леонида Семеновича кадр за кадром возникали картины событий, произошедших с ним с начала рабочего дня и до того момента, когда он оказался на бульваре.

А день начался с того, что он, в составе следственной бригады из четырех человек, выехал по указанному адресу на квартиру, где по предварительным данным покончил жизнь самоубийством профессор консерватории.

Работники милиции поднялись на третий этаж пятиэтажного кирпичного дома, расположенного в пяти минутах ходьбы от метро «Кропоткинская». Такие, так называемые «доходные» дома, в начале двадцатого века росли в Москве как грибы. Даже поговорка была: «Не имей золотой прииск в Сибири, а имей доходный дом в Москве».

В квартире, куда они прошли через приоткрытую стальную дверь с сейфовым замком, уже находились участковый милиционер и двое мужчин – соседи покойного по лестничной площадке.

– Здравствуйте. Московский уголовный розыск. Я – старший следователь Григорьев Сергей Юрьевич, вместе со мной – старший оперуполномоченный, капитан Горевой Леонид Семёнович. Как был обнаружен труп?

– Очень просто, этот товарищ позвонил, – указал участковый на соседа из противоположной квартиры.

– А вы как труп обнаружили, уважаемый? Кстати, представьтесь, пожалуйста!

– Меня Николай Семёнович зовут, а фамилия Рублёв.

– Почти тёзки будем, – буркнул Горевой. – И как же дело было?

– Утром пришёл ввести ему инсулин, смотрю – висит. Он один жил: жена пела в оперетте, умерла лет десять назад, детей бог не дал. Мы с покойным прожили в этом доме много лет; он въехал сюда с родителями сразу после войны, а я – позже. Мы долго сходились, а потом приятелями стали – не разлей вода. Одного коньяку армянского выпили – море разливанное. А когда он заболел, и надо было утром и вечером инсулиновые инъекции делать, он меня попросил, чтоб медсестру не дергать. Я по профессии зоотехник, до перестройки работал в павильоне «Животноводство» на бывшей ВДНХ; уколы эти для меня сделать проще простого. Сейчас тружусь мясником в гастрономе: с топором знаком с детства, а по части разделки туши по категориям нашим мясникам фору дам. Сменил специальность в начале девяностых: всё кругом разваливалось, а что делать, жить-то надо. Покойный не со всеми сходился так близко, как со мной: человек был скорее замкнутый, чем общительный. Я, по крайней мере, за долгое время никого в гостях у него не замечал, только раза три или четыре приходили какие-то молодые люди с цветами. Он в консерватории преподавал: видать, это были ученики или поклонники. А больше никого, если не считать нашего соседа, врача, Михаила Сергеевича. Да, месяц тому назад покойный затеял ремонт, а меня попросил приглядывать за рабочими (я как раз в отпуске был) и дал мне ключи. Смотрел я за ними почти месяц, только несколько раз не получалось, нужно было срочно отъехать, тогда попросил Михаила Сергеевича, он согласился, а ключи потом вернул, так они с той поры у меня остались. Профессор сказал: «Пусть у тебя будут, а то дверь захлопну, придется ломать, у меня ещё комплект есть. А сам заходи, когда хочешь, но только до одиннадцати вечера». Покойный спать рано ложился.

Говоривший чем-то сразу не понравился Леониду Семёновичу. А чем, он и сам объяснить не мог. Бывает же так – неприятен вам человек, и всё тут, что бы и как он ни говорил.

– Можно на ключи взглянуть? – спросил Горевой.

Николай передал Горевому брелок с двумя ключами: плоским, от так называемого английского замка, и сейфовым, с длинной круглой ножкой, в конце которой по обе стороны были закреплены специально пропиленные стальные пластины.

– Ключи вам больше не понадобятся, – Леонид Семёнович положил их в целлофановый пакет и опустил в карман пиджака. – Покойного вчера видели? Если да, то в какое время?

– Видел. Я вчера делал ему укол в спальне около десяти часов. Сделал и сразу ушел к себе, а потом лёг спать.

– Кто может это подтвердить?

– Жена и дочка. Когда я вернулся, они телевизор смотрели.

– А вас как зовут, и что вы можете сообщить о покойном? – обратился Горевой к другому мужчине с интеллигентным лицом, одетому в серый костюм и рубашку с галстуком.

– Фёдоров Михаил Сергеевич, врач-гастроэнтеролог, кандидат медицинских наук, работаю на полставки в поликлинике нашего района, где наблюдался и покойный. Он болел диабетом, перенес несколько инфарктов, и, кроме того, печень была увеличена, а всё от этого коньяка, который он с нашим Колей употреблял без всякой меры. В остальное время, – он запнулся, – занимаюсь, так сказать, частной практикой.

– Да вы не волнуйтесь, мы не из налоговой инспекции, нас это не интересует.

– Вот и ладненько, тогда разрешите продолжить. Я поселился здесь лет пять тому назад, обменяв свою старую квартиру. Несколько раз осматривал покойного, так как он жаловался на боли в правом боку.

– Когда вы в последний раз видели профессора, и где были сегодня ночью? – спросил следователь.

– На прошлой неделе столкнулись на лестничной площадке, а ночь я провёл… – тут он запнулся. – Моя жена уже двадцатый день в санатории, а я мужчина, ну, вы понимаете?

– Понимаем. Дайте, пожалуйста, адрес и телефон вашей дамы сердца.

– Позвольте, я напишу. Надеюсь, это останется между нами? И он вывел на бумаге: Фасобина Маргарита Львовна, дальше шли адрес и телефон.

– Фасобина… – задумчиво протянул Сергей Юрьевич, который за годы совместной супружеской жизни кое-чему нахватался у бывшей жены – преподавателя кафедры древних языков. – Не поймёшь, от какого корня. Насколько я помню, «фасоб» у древних ассирийцев означал не то «воин», не то «военачальник». Так, с Вами все понятно, а с Вами мы, наверное, ещё раз поговорим, что да как, в подробностях, – сказал следователь соседу из квартиры напротив.

– Если что надо, заходите, всегда рад помочь нашим органам правопорядка, – ответил Рублёв.

Войдя в одну из комнат, Горевой увидел висящего в петле человека, одетого в пижаму. Своим телом он слегка отклонял люстру, подвешенную на том же старинном кованом крюке. На полу валялись тапочки без задников, называемые в народе шлёпанцами, и массивный дубовый табурет, принесённый, вероятно, из кухни.

Пока следователь Григорьев зачем-то прошёл в спальню, Горевой внимательно осмотрел убранство большой, около тридцати метров, комнаты, видимо, служившей столовой.

Было видно, что здесь недавно делали ремонт.

Леонид Семёнович раздвинул тяжёлые шторы, закрывавшие сводчатые готические окна, так как горевшая люстра не давала достаточно света. Фотограф, он же эксперт-криминалист, сразу же приступил к своим обязанностям.

На стенах висели картины в массивных резных рамах. Горевой снял с крюка скрипку больших размеров. «Альт», – догадался он. На обратной стороне читалась латинская надпись на металлической пластинке: очевидно, инструмент был старинный и, наверное, дорогой.

Леонид Семенович провел пальцем по поверхности, и на ней остался характерный след; затем он вернул альт на место.

В столовой Горевой обратил внимание на мебель из морёного дуба, солидную, под стать покойному.

Она была изготовлена старинным способом, называемым специалистами «интарсия». По этой технологии в массив из ценной породы, например, из дуба или ореха врезается и сажается на клей шпон, – тонкая, примерно миллиметр толщиной, дощечка из другой породы древесины, таким образом, по всему телу массива создается рисунок. Так делали мебель ещё в древнем Риме или Египте. Во второй половине XVIII века этот способ был вытеснен другим, менее трудоемким, но уступающим в прочности, – «маркетри». Массив изделия выполнялся из хвойных пород древесины, а на него наклеивался вышеуказанный шпон из ценных пород, который перед этим тщательно подгонялся по заданному рисунку. Мебель получалась более лёгкая и изящная.

Всё это было известно Горевому. Вы спросите: «Откуда?» Очень просто: Леонид Семёнович в детстве жил в коммунальной квартире на Мытной. Один из его соседей, собиратель всякого рода старинных вещей, посвящал тогда еще десятилетнего Лёньку в тонкости и премудрости антиквариата, в том числе и мебели.

Рассказывал дядя Валя с увлечением, а Лёнька, бывало, сидел и слушал с неподдельным интересом, раскрыв рот, а слушать он любил.

Минут через десять после того, как Леонид Семёнович вернул альт на место, в столовую вошел судмедэксперт Виктор Иванович, а за ним – два санитара с носилками. Один из них собрался перерезать синтетический шнур, на котором висел труп.

– Одну минуточку, мы ещё не закончили, – сказал Горевой.

Вместе со следователем они подняли табурет и подставили под висевшего на шнуре покойника, – между его ногами и сидением образовалось расстояние сантиметра два-три. Тогда Григорьев взялся за одну из стоп и с силой наклонил ее, – создалось впечатление, что повесившийся встал на носок. В этом положении пятка оказалась в воздухе, в пяти сантиметрах от сидения.

– Лёва, давай!

Фотограф поставил на табуретку спичечный коробок для сравнения; два раза щёлкнул затвор фотоаппарата.

– Вот теперь снимайте, – обратился Сергей Юрьевич к санитарам.

Те быстренько обрезали шнур, как будто всю жизнь только тем и занимались, что снимали повесившихся. Люстра слегка закачалась, подобно маятнику, но постепенно пришла в изначальное положение. Труп уложили на носилки и сняли сдавливающую горло петлю, обнажив характерную борозду.

Судмедэксперт, до этого внимательно наблюдавший за действиями криминалистов, склонился над трупом, осмотрел его и проговорил:

– На 99 % – типичный суицид, более точно скажу в морге.

Затем носилки с покойником с помощью двух санитаров благополучно перекочевали в машину трупоперевозки. На потолке остался обрезок шнура.

– Странно только, что отсутствует предсмертная записка, хотя кому было ее писать: родственников-то нет. А так вполне правдоподобно, – обратился Григорьев к Горевому.

– Возможно, – ответил тот.

– Внимание, граждане понятые! Мы приступаем к обыску – продолжил Сергей Юрьевич.

И офицеры стали поочередно осматривать предметы, двигаясь по часовой стрелке от двери.

Квартира, очевидно, вычлененная когда-то из большой, занимавшей, возможно, целый этаж, состояла из трех комнат и кухни, к которой была присоединена не то кладовка, не то комната для прислуги, и от этого она стала намного просторнее. Однако, несмотря на современные газовую плиту, холодильник и посудомоечную машину, здесь чувствовался дух давно прошедших лет. Возможно, такое впечатление создавало сводчатое готическое окно, тяжелый дубовый стол и табуреты. В спальне стояла широкая кровать, инкрустированная способом интарсии, рядом две такие же тумбы, напротив – комод. Над кроватью висела большая картина, с видом какого-то приморского города.

Горевой встал коленом на неубранную постель и отодвинул нижний край рамы. Так он поступал со всеми картинами: смотрел, не выпадет ли что-нибудь.

Под стать спальне была и библиотека, с такими же солидными и грузными, как сам бывший владелец, книжными шкафами. Даже лесенка на колёсиках была из дуба.

В одном из ящиков комода в столовой хранились ампулы, на которых, если постараться, можно прочитать «Инсулин», и запас одноразовых шприцов, сверху лежал рецепт. В другом находились документы: паспорт, свидетельство о рождении, диплом доктора искусствоведения, ещё много всяких грамот и дипломов, а также короткая отвёртка с деревянной ручкой.

– Как думаешь, зачем она здесь, ведь в прихожей, в шкафу, стоит небольшой ящик с инструментами? – обратился Горевой к Григорьеву.

– Понятия не имею, – ответил Сергей Юрьевич, – чинил что-нибудь, да и положил рядом.

– Смотри-ка, – Леонид Семёнович держал в руках свидетельство о рождении, – наш покойник, оказывается, родился в Ленинграде в 1935 году. Вот бы спросить его родителей, как они в осажденном городе выжили, чем занимались.

На кухне в массивном сундуке, обитом узорчатыми железными пластинами, обнаружился изрядный запас отменного армянского коньяка.

Осмотр просторных ванной комнаты и туалета, облицованных керамической плиткой, напомнившей Горевому Сандуновские бани, не дал ничего интересного.

После обыска составили протокол, подписанный понятыми, где помимо прочего, было указано, что из квартиры ничего не пропало.

– А сейчас все свободны, – сказал Григорьев.

– Я тоже могу идти? – спросил участковый.

– Вы тоже.

Понятые, фотограф, судмедэксперт и участковый вышли.

– Ну что, Лёня, опечатаем и пойдём?

– Серёжа, ты иди, а мне кое-что проверить надо.

– Тогда и я с тобой посижу за кампанию, чтоб не так страшно было, – рассмеялся Сергей и уселся на жёсткий диван.

Горевой подошел к месту, где стоял упавший табурет и указал Григорьеву на вмятину в полу.

– Это от табурета, углом упал.

– Да, – согласился Леонид Семёнович, продолжая внимательно осматривать паркет. Потом перевёл взгляд на потолок, также внимательно разглядывая место вокруг крюка, на котором висела люстра, и, наконец, хмыкнул, видимо, чем-то удовлетворённый.

– Прикрой, пожалуйста, дверь в комнату и разговаривай потише.

– Это ещё зачем?

– А затем, что у стен бывают уши. Слышал такую поговорку?

– Если ты про нашу контору, то это точно, – Сергей закрыл дверь.

– Ты думаешь, самоубийство? – спросил Горевой.

– Конечно! Дверь стальная, замок цел, из квартиры ничего не пропало, а то бы сосед Николай сказал. Цацки золотые мы видели, деньги покойник держал на валютном счёте: договор видели. Жил один, близких родственников не имел. Ну, что ещё?!

– Да. Всё правильно. Но есть у меня некоторые соображения, на первый взгляд пустяшные, а проверить надо. Допустим, ты захотел свести счёты с жизнью. Что, с кухни тяжелый табурет потащишь, когда вот кресло; оно и повыше, его и опрокинуть удобнее? Это раз. А теперь обрати внимание, шнур какой?

– Толстый: быка выдержит, не то, что человека.

– Так-то оно так, но смотри, из чего он сделан. Это же капрон, он должен был растянуться под воздействием такого груза.

– Ну, продолжай.

– Тогда, чтобы повеситься, покойник должен был засунуть голову в петлю, которая первоначально висела выше. Добавь к этому, что она была шире, а значит, находилась ещё выше над табуретом. Следовательно, для того, чтобы совершить суицид, ему надо как минимум встать на пальцы, а не просто на носки. Согласись, на балерину он не похож. Ещё одно обстоятельство: посмотри внимательно на крюк люстры. Видишь, справа круглый отпечаток, диаметром сантиметров пятнадцать.

– Да, что-то такое есть, и как ты только углядел?!

– Нашёл, потому что искал. Теперь я люстру погашу, и отпечаток будет выступать явственнее, из-за того, что свет из окна падает на это место под углом.

– Действительно. Ай да Лёня!

– Дальше. Мы с тобой всю квартиру обыскали, покойника тоже, все вещи и документы на месте, но записной книжки нет. А ведь она должна находиться под рукой, например, рядом с телефонным аппаратом. Ну, как ты себе представляешь: человеку под семьдесят, а записной книжки у него нет. Он что, все в голове держал?

– Верно.

– Теперь. Жена умерла десять лет тому назад. Знакомые к нему не ходят, кроме двух соседей по лестничной площадке, на инструменте он не играет. Я проверял: альт весь в пыли. Спрашивается, чем человек живет? В чем его интересы? Всё-таки странно и то, что покойник не оставил предсмертной записки. И пока я не отвечу на все эти вопросы, с мнением нашего медэксперта не соглашусь.

– Так ты думаешь, не суицид? – спросил следователь.

– Знаешь, мне этот низенький угловой шкафчик непонятен. Вся мебель дубовая, массивная, он же совсем в другом стиле. Почему с одной стороны круглая резная стойка, сильно вдавленная в стену, а с другой – даже ножек нет, с дивана это хорошо видно. Что же он на одной резной стойке держится? Несимметрично получается. Впрочем, возможно, он закреплен на стене, а стойкой что-то хотели прикрыть. И форма у него какая? Я видел много таких в антикварных магазинах. Дверцы выпуклые, чтобы внутрь больше поместилось, и столешницы не треугольные, как эта, а полукруглые. А посмотри на треугольную столешницу. Та сторона, что примыкает к стене с окнами, намного короче другой. Создается впечатление, что мастер хотел специально уменьшить его объем. Ты где-нибудь видел подобные шкафчики? Вот сейчас узнаем, почему он такой странный.

– Ломать будешь, что ли?

– Нет, попробую разобраться. Вот и ключик вставлен, это не займёт много времени.

Он открыл дверцу, с инкрустацией в виде вазы с цветами. Внутри на стенке отчетливо виднелись утопленные головки трех латунных шурупов. Леонид Семёнович постучал по ней костяшками пальцев:

– В этом месте стена монолитная. А по другой попробуем! Слышишь, какой звук? Похоже, там пустота.

Горевой на секунду задумался.

– Серёжа, подай-ка отвёртку из второго ящика комода!

Шурупы пошли легко; чувствовалось, что их выворачивали совсем недавно.

Леонид Семёнович достал предметы, стоявшие на полках, и потянул на себя край. Шкафчик развернулся вокруг стойки почти на сто восемьдесят градусов.

Открылась ниша, а в ней ряд посаженных на одну ось мелких, глубиной полтора сантиметра ящичков, обитых чёрным бархатом. На переднем виднелись четыре одинаковых ясных отпечатка, оставшихся от каких-то предметов, похожих на восьмиконечную звезду. Внизу, на бортике, валялся крепёж из тонкой латунной проволоки. Кроме того, в стенку были ввинчены два тонких и длинных шурупа, а на верхнем бортике закреплены небольшие устройства вроде прищепок.

– Похоже, ордена здесь хранились, – сказал Сергей.

На обивке следующего ящичка тоже остались отпечатки, но другой формы. Также выглядели другие опустошенные пять страниц этого так называемого альбома.

– Ничего себе, коллекция была! – присвистнул Горевой, – вот, пожалуй, и ключ ко всему.

Аккуратно закрыв альбом, Леонид Семёнович повернул шкафчик до упора со стеной и ввернул шурупы.

Они уселись на диван и некоторое время молчали.

Первым заговорил Григорьев:

– Значит, ограбление налицо.

– Да. Осталось доказать убийство. Думаю, что пятно на потолке – след какого-то подъёмного механизма. А на полу отпечатка нет: видимо, что-то подкладывали.

– Как дальше будем действовать? – спросил Сергей.

– По моему разумению, вот как следует поступить. Подозреваемых у нас двое. Я на Николая думаю, потому что он часто выпивал с покойным, и тот в подпитии мог проговориться. Но и Фёдоров тоже мог: ключи и у него побывали. На основании одних косвенных улик ордера на обыск сразу двух квартир нам не дадут. Давай ночью установим наблюдение за подъездом; думаю, что в ближайшее время преступник попытается избавиться от подъёмного устройства, днем он на это не решится. Надо за ними понаблюдать: не понесут ли куда-нибудь ордена. Попроси нашего Виктора Ивановича сделать тщательную патологоанатомическую экспертизу, а то он уже своё мнение высказал. Поторопи его, скажи, что мы уверены: это не суицид, а убийство. И пришли эксперта-криминалиста снять отпечатки пальцев на тайнике.

Сергей подошел к телефону и сделал необходимые распоряжения.

– Серёжа, ты, случайно, не знаешь, как называются коллекционеры орденов?

– Случайно знаю – фалеристы. Я в детстве монеты и значки собирал и знаю, где их клуб.

– Следовательно, нужно проконсультироваться. Да, вот ещё что. Если это все-таки Федоров, надо зайти в ближайшие мастерские, показать его фотографию и ключи: может, вспомнят. На сегодня всё. Теперь мы должны преступника поймать, и желательно с поличным.

Эти события, кадр за кадром, припомнились Горевому, пока он шел от метро «Кропоткинской» до «Арбатской».

Было около девяти часов вечера, когда Леонид Семенович добрался до своей двухкомнатной квартиры.

На звонок открыла жена.

– Здравствуй!

– Здравствуй, Маша! – поцеловал он её. – Голоден, как собака. Целый день не ел, как с утра позавтракал, так до сих пор маковой росинки во рту не было.

– Ужин уже остыл. Мой руки, сыщик! – сказала она не то с укором, не то с иронией.

Горевой прошел на кухню, через открытую дверь поздоровался с дочкой, спросил, чем так поздно занимается.

– К зачёту готовлюсь, папа.

Дочка Лена училась на пятом курсе экономического факультета инженерно-строительного института или, как теперь говорят, академии.

С аппетитом уминая котлеты с макаронами, он слушал жену:

– Лёнь, тебе уже сорок пять скоро будет, а ты все в капитанах ходишь. Вон твой приятель, Серёжка, моложе тебя, а уже майор. Ушел бы ты куда-нибудь, в ЧОП, что ли. Тебе же предлагали, – с укором говорила она.

Леонид Семёнович ничего не ответил: привык к её упрекам. Наконец, он поел, выпил стакан чаю и как бы в продолжение разговора сказал:

– Знаешь, я служить привык, а не выслуживаться, а что касается ЧОПа, не хочу охранять людей, которые без охраны жить не могут. И давай закроем эту тему.

На следующий день он набрал номер Сергея:

– Ну, как наша ловушка?

– Никак, ночью никто не выходил.

– Ладно, посмотрим, что будет днем.

Вечером он опять позвонил.

– Пустышка. Обоих проверяли. Фёдоров полдня в поликлинике просидел, потом позвонил из телефона-автомата и поехал куда-то со своим портфелем. По дороге, с моста выбросил в реку что-то, завёрнутое в бумагу. Наши устроили ему проверку: затеяли драку, а его потащили в свидетели. Пока водили по кабинетам, заглянули в портфель и измазали его пиджак вареньем. Ничего не нашли, кроме пустого термоса и пакета от бутербродов, пиджак пришлось срочно чистить за наш счёт. Он устроил скандал, возмущался, что задержали, сорвали ему важную встречу с пациентом, обещал жалобу накатать.

– Зря задержали. Лучше было бы проследить, куда это он так торопился и с кем хотел встретиться.

– А у Рублёва и проверять было нечего: он на работу с полупрозрачным пакетом ходит, а там только термос, – видно, в гастрономе кормится. Пиджак тоже проверили в раздевалке.

Утром третьего дня Сергей позвонил Горевому:

– Меня только что на ковёр вызывали, шею так намылили, что до сих пор в ушах звенит. Мол, два дня целая опергруппа вхолостую крутится, а результаты где? Насилу ещё два дня выбил, да и то благодаря заключению судмедэксперта, из которого следует, что покойничка подвесили уже мертвого. А в тайнике обнаружены только отпечатки пальцев профессора, – видимо, преступник работал в перчатках. Давай подумаем, что дальше делать; через час встречаемся в сквере.

Вскоре они сидели на скамейке.

– А может, одновременно обыскать обе квартиры?

– А если это ничего не даст? Допустим, ордена он у соседки хранит, что ж весь дом обыскивать? Нет, давай по-другому сделаем. Ты про Шерлока Холмса читал? – спросил Горевой.

– Конечно, какой же сыщик про него не знает?

– Помнишь рассказ, где Шерлок Холмс специально имитировал пожар, чтобы узнать, где хозяйка хранит разыскиваемое письмо? Вот и нам надо что-то в этом роде устроить. В какое время они оба дома бывают?

– Рублёв, как штык, в семь часов уже дома. А Федоров оба раза приходил около шести.

– Тогда так. Ты сможешь дымовую шашку достать?

– Без проблем.

– А договориться с пожарными, чтобы они с сиреной во двор въехали и начали свое хозяйство разворачивать?

– Тоже можно, – знакомые есть, – ответил Сергей.

Тогда Леонид Семёнович подробно изложил свой план:

– Действовать будем по моей команде, когда они оба придут домой. Все, я поехал за шашкой и противогазом, а об остальном договаривайся сам.

Вечером того же дня из открытого окна четвёртого этажа, выходящего на промежуточную лестничную площадку, высунулся человек и истошным голосом, так, что было слышно на соседней улице, заорал:

– Пожар! Пожар!

Из окна клубами повалил серый дым, постепенно заполнивший весь подъезд, и тут, как по мановению волшебный палочки, во двор с включённой сиреной въехала пожарная машина. Из неё выскочили двое пожарных, и один по выдвинутой лестнице стал медленно подниматься к окну, из которого валил дым, таща за собой рукав. Другой остался внизу и не спеша разматывал рукав с барабана.

Когда Леонид Семёнович вышел на свежий воздух, на ходу снимая противогаз, несколько человек уже наблюдали за работой пожарных, и среди них – один из сотрудников МУРа. Постепенно двор заполнился людьми; некоторые держали в руках сумки, вытирали слезившиеся глаза и откашливались.

– Что горит? – спросил кто-то.

– Говорят, где-то на четвёртом этаже, – видишь, какой дым валит.

– Да нет, это на чердаке. Я сама с четвёртого.

Наконец, из подъезда выбежал мужчина со спортивной сумкой и, прикрывая нос и рот платком, быстрым шагом направился к арке. На ходу он бросил быстрый взгляд на пожарных и на дым, валивший из окна.

На другой стороне улицы мужчина увидел припаркованное такси.

– До Курского вокзала, сколько?

Шофёр, дремавший за рулем, оглядел пассажира:

– Двести рэ.

– Ну и цены у вас! Тут ехать всего ничего.

– Найди себе дешевле или пешком пройдись, – равнодушно ответил водитель.

– Ладно, поехали, – сказал мужчина с сумкой, стараясь открыть заднюю дверь.

– Рядом садись, там замок барахлит, дверцу захлопни получше.

И машина тронулась.

Увидев отъехавшее такси, со знакомым номером, Горевой достал мобильный телефон:

– Серёжа, клиент едет к тебе!

Потом ещё раз позвонил:

– Все, отбой!

Сразу после этого пожарный, находившийся внизу, что-то крикнул своему товарищу и помахал рукой; тот вместе с рукавом начал спускаться.

Горевой поднялся на ступеньки, ведущие в подъезд, из которого еще продолжал идти дым, но уже не такой сильный, и прокричал:

– Граждане! Спокойно, без паники! Никакого пожара нет! Это была обычная плановая учеба. Минут через двадцать можете возвращаться в свои квартиры.

В ответ из толпы раздалась матерщина, и кто-то ясно произнес:

– Нашли время шутки шутить!

И опять матом.

Должен сказать, дорогой читатель, нашим работникам милиции случается и не такое слышать от некоторых несознательных граждан, не понимающих, что такие плановые учебы могут в будущем спасти их жизнь.

Между тем, такси свернуло на Петровку.

– Э, э! Куда мы едем?! Ты что, Москву не знаешь?!

– Спокойно, Михаил Сергеевич! Едем, куда надо. А будешь рыпаться, так у меня приказ – ногу тебе прострелить, – и таксист достал левой рукой пистолет.

Ошарашенный Федоров притих.

Машина въехала во двор всем известного здания на Петровке. Шофёр подозвал двух молодых сотрудников в штатском, стоящих недалеко от подъезда:

– Ребята, проводите гражданина к Сергею Юрьевичу!

Когда молодые сотрудники провели Фёдорова в кабинет, там уже находились следователь Григорьев, сидевший за столом, двое каких-то граждан лет сорока и сухонький старичок с клинообразной бородкой и в очках. Сопровождающие тоже присели на стулья у дверей.

– А-а-а, Михаил Сергеевич! – радостно воскликнул Сергей Юрьевич, – проходите, усаживайтесь. Вот стульчик! Что, не ожидали?! Я, по правде говоря, тоже. Куда это вы, на ночь глядя, со спортивной сумкой, – на тренировку, что ли? Поставьте-ка на стол, покажите, что у вас там?!

– Вам надо, вы и смотрите.

– Что ж, это нас не затруднит. Понятые, подойдите, пожалуйста, поближе и обратите внимание на то, что я буду вынимать! И вы, Никодим Никифорович, тоже! Возможно, вам будет интересно.

С этими словами он аккуратно открыл молнию на сумке и начал один за другим доставать старинные ордена и ещё какие-то предметы, тщательно упакованные в целлофановые пакеты.

Никодим Никифорович увидел груду орденов на столе и ахнул:

– Поверьте, за сорок пять лет занятий фалеристикой мне многое пришлось повидать, но такую коллекцию вижу впервые! Это Императорский орден Святого апостола Андрея Первозванного, первый по времени учреждения российский орден, высшая награда Российской империи до 1917 года. Учрежден в 1698 Петром I, и при его жизни являлся единственным орденом Империи. Первым обладателем стал дипломат Фёдор Головин в 1699. Всего за время существования ордена его кавалерами становились по разным источникам от 900 до 1100 человек. Вот, смотрите, серебряная восьмилучевая звезда с девизом "За веру и верность" на центральном медальоне, её носили на левой стороне груди.