Птица солнца Смит Уилбур

Вначале Марк принялся обходить хребты и скалы южного берега. Десять дней он непрерывно поднимался и спускался по рваному краю водоема, идти против зерен природной геологической формации было трудно, и к концу этого срока Марк стал худым, как борзая, а руки и ноги у него подрумянились на солнце, как хлеб в печи, подбородок же покрылся темной жесткой щетиной. Штанины изодрала жесткая трава с острыми, как бритва, краями, а также шипы кустов, остроумно названых «держи-дерево»; все это очень затрудняло продвижение.

В бассейне реки в изобилии водились птицы, и даже в жаркий полдень воздух звенел от их криков, от печального мелодичного свиста лесного голубя или пронзительного клекота белокрылого коршуна-рыболова, кружившего высоко над головой. Ранним утром и в прохладные вечера буш оживал, расцвеченный мельканием пестрых перьев: алой грудки прекрасной нарины трогон, названной одним из путешественников прежних лет именем готтентотской красавицы, металлических вспышек оперения птицы сури, когда она зависает над цветами буйволовых вьюнков, маленьких пестрых дятлов, которые яростно стучат белыми головами, увенчанными красными кардинальскими шапочками, а у реки чернели длинные хвостовые перья бархатных ткачей. Все это облегчало долгие часы поиска, и сотни раз в день Марк останавливался, очарованный, чтобы несколько драгоценных мгновений разглядывать окружающее.

А вот крупных животных он видел редко, хотя следы их пребывания находил. Большие блестящие шары помета куду были рассеяны на тайных тропах этих антилоп в лесу; высохшие испражнения леопарда с торчащей из них шерстью бабуинов — следами последнего убийства; там и сям большие развороченные груды помета белых носорогов, целые горы, накопившиеся за долгие годы, потому что эти загадочные существа ежедневно возвращаются, чтобы испражняться в одном и том же месте. Остановившись у груды такого помета, Марк улыбнулся, вспомнив, как дед объяснял, отчего носороги так боятся дикобразов и почему всегда разбрасывают свой помет.

Однажды, давным-давно, носорог взял у дикобраза иглу взаймы, чтобы зашить шкуру, порванную шипами колючего кустарника. Когда работа была закончена, носорог, держа иглу в зубах, принялся восхищаться ею и нечаянно проглотил.

Конечно, он тут же убежал, чтобы спастись от мести дикобраза, и теперь всегда разбрасывает свой помет, надеясь отыскать проглоченную иглу.

Старик на радость мальчику знал сотни таких рассказов, и Марк снова ощутил свою близость к нему: его решимость найти могилу деда окрепла, он перевесил винтовку на другое плечо и начал подъем на очередной хребет.

На десятый день, отдыхая в густой тени на краю поляны, поросшей золотой травой, он впервые увидел крупную дичь.

На дальнем краю поляны появилось небольшое стадо изящных светло-коричневых антилоп импала, которое возглавляли три внушительных самца. Животные осторожно паслись, каждые несколько секунд застывая в полной неподвижности; только их большие, похожие на совок уши двигались, когда они прислушивались, нет ли опасности, и, принюхиваясь, беззвучно дергались их черные носы.

У Марка кончилось мясо. Накануне он съел последний кусок говядины; винтовку он прихватил именно для того, чтобы разнообразить свою диету из проса, но сейчас ему не хотелось стрелять; мальчишкой он никогда не испытывал такого нежелания. Впервые он видел перед собой не только мясо, но редкую и необычную красоту.

Самцы медленно шли по поляне. Они прошли всего в ста шагах от того места, где молча сидел Марк, и светлыми тенями исчезли в колючих кустах. Дальше двигались самки, рядом с ними бежали телята, а в самом хвосте стада шла полувзрослая самка с поврежденной ногой. Животное не наступало этой ногой на землю, и было ясно, что ему трудно держаться наравне со стадом. Самка сильно исхудала, под шкурой проступали ребра и хребет, а шерсть потеряла здоровый блеск. Марк повернул свою П-14, и треск выстрела отразился от утесов за рекой и вспугнул стаю белоголовых уток; утки поднялись в воздух и улетели.

Марк наклонился к лежащей самке и коснулся длинных ресниц над темными, полными слез глазами.

Животное не моргнуло, проверка на признаки жизни была лишь данью привычке. Марк знал, что попал в сердце. Антилопа умерла мгновенно. «Всегда проверяй. — Опять урок старика. — Перси Янг подтвердил бы, кабы не уселся на только что убитого льва и не вздумал покурить. Тут лев и ожил. Поэтому Перси сам тебе не расскажет».

Марк перевернул тушу и принялся разглядывать заднюю ногу. Проволочная ловушка почти перерезала ее, рассекла сухожилия и плоть и столкнулась с костью, когда животное вырывалось из западни.

Под разрезом плоть загнила, от нее исходил тошнотворный запах, привлекавший целые полчища черных мух.

Марк сделал мелкий надрез, чтобы не задеть кишки. Брюхо раскрылось, как сумка. Ловкими движениями хирурга он вырезал анус и вагину, одним движением извлек мочевой пузырь, кишечник и желудок. Вырезал из массы внутренностей пурпурную печень, отрезал и бросил в сторону желчный пузырь. Зажаренная на огне печень — настоящее лакомство. Он отрезал прогнившую зловонную заднюю ногу, потом тщательно, досуха вытер травой брюшную полость и вырезал полоски кожи на шее.

Прихватив тушу за эти полоски, Марк поднял ее и оттащил в лагерь. Теперь, когда он срежет мясо, засолит его и высушит, ему хватит на весь срок. Полоски мяса он повесил на ветки фигового дерева, повыше, чтобы уберечь от стервятников, которые днем, в его отсутствие, обязательно навестят лагерь. И только когда закончил работу и сидел с чашкой, от которой валил пар, в руках, он подумал о проволоке, искалечившей самку импалы.

Он почувствовал гнев на того, кто поставил эту ловушку, а потом подумал: зачем сердиться на одного этого человека, когда ему десятки раз встречались старые заброшенные лагеря белых охотников? И всегда там же валялись кости и груды старых, изъеденных червями рогов.

Тот, кто поставил западню, очевидно, чернокожий, и ему больше необходимо охотиться, чем тем, кто приходит, чтобы высушить и продать мясо.

Думая об этом, Марк почувствовал, что впадает в уныние. Даже за те короткие несколько лет, которые прошли с тех пор, как он впервые побывал в этих диких местах, дичи заметно поубавилось. Скоро ее совсем не станет, говорил старик. Грядет великая пустота. Марк сидел у костра, глубоко опечаленный неизбежным. Ни одно животное не может соперничать с человеком, и он снова вспомнил старика. «Одни говорят — лев, другие — леопард. Но поверь мне, мой мальчик, когда человек смотрит в зеркало, он видит самого опасного и безжалостного убийцу на всей земле».

* * *

Арена напоминала углубленный в землю резервуар для воды. Пятьдесят футов в диаметре и десять в глубину, абсолютно круглая, дно покрыто ровным цементом.

Круглые стены выбелены до сверкающей чистоты, дно посыпано аккуратно разровненным чистым речным песком.

Вокруг высажены сосны, закрывающие резервуар. Весь участок окружает ограда из колючей проволоки. Этим вечером у входа дежурят два охранника, неразговорчивые люди, проверяющие гостей, которых машины подвозят из большого дома.

Сорок восемь мужчин и женщин возбужденным, смеющимся потоком входили в ворота и шли по тропе между соснами туда, где уже была ярко освещена фонарями «Петромакс»[12] на столбах яма.

Гостей вел Дирк Кортни. На нем были черные габардиновые брюки для верховой езды и блестящие сапоги до колена, а белая рубашка, распахнутая почти до пупа, обнажала твердые мышцы и черные вьющиеся волосы на груди. Рукава рубашки закрывали руки до самых запястий. Из одного угла рта в другой Дирк перекатывал черную сигару, не притрагиваясь к ней, потому что обнимал за талию двух женщин, молодых женщин с дерзкими глазами и накрашенными ртами.

Собаки услышали их приближение и залаяли, бросаясь на решетку своих клеток, в истерике от возбуждения, пытаясь через прутья добраться друг до друга, рыча и истекая слюной, а псари криками старались утихомирить их.

Зрители, окружив круглый парапет ямы, перевешивались через него. Безжалостный свет ламп «Петромакс» обнажал все эмоции, все мрачные признаки жажды крови и садистского предвкушения, отчего на лицах женщин появлялась лихорадочная краска, в глазах мужчин — алчный блеск, смех звучал пронзительно, а жесты делались размашистыми и широкими.

Во время первых предварительных схваток маленькая темноволосая девушка рядом с Дирком вскрикивала и дергалась, прижимая ко рту кулаки, радостно стонала и ахала в упоении ужаса. Один раз она отвернулась и зарылась лицом в грудь Дирка, прижалась к нему всем дрожащим телом. Дирк рассмеялся и обнял ее за талию. Во время убийства девушка закричала вместе со всеми и прогнула спину; Дирк поднял ее — она всхлипывала, задыхаясь, — и отнес к столику с закусками; там стояли серебряные ведерки с шампанским и лежали груды сэндвичей из темного хлеба с копченым лососем.

Чарлз прошел туда, где, держа на коленях девушку, сидел Дирк; окруженный толпой прихлебателей в дорогих костюмах, радостных и смеющихся, он поил ее шампанским из хрустального бокала. Все, сгорая от нетерпения, ждали заключительного боя, в котором должны были встретиться собака Дирка Чака и пес Чарлза Кайзер.

— У меня дурное предчувствие, Дирк, — сказал Чарлз. — Мне сообщили, что ваша собака похудела на десять фунтов.

— Этой вашей дворняжке, Чарлз, понадобится каждый фунт веса, так что приберегите свои опасения на будущее: они определенно будут нелишними.

Неожиданно девушка наскучила Дирку, и он небрежно столкнул ее с колен, так что она едва не упала. Расстроенная, она поправила платье, надула губки и, поняв, что Дирк уже забыл о ней, ушла.

— Сюда. — Дирк показал на стул рядом с собой. — Садитесь, Чарлз, старина, и поговорим о ваших проблемах.

Вокруг собрались зрители, все внимательно слушали Дирка и подобострастно смеялись каждой его шутке.

— Моя проблема в том, что я хотел бы сделать небольшую ставку на этот бой, но мне кажется неспортивным ставить против такой легкой собаки, как ваша.

Чарлз улыбнулся и шелковым носовым платком вытер мокрое лицо; этим летним вечером он сильно потел от шампанского, возбуждения и жары.

— Мы все знаем, что вы зарабатываете, делая ставки только на верный выигрыш. — Чарлз был крупным брокером в Витватерсранде. — Выражение столь благородных чувств делает вам честь.

Дирк со снисходительной улыбкой потрепал Чарлза по плечу концом хлыста, и улыбка Чарлза стала волчьей.

— Значит, вы пойдете мне навстречу? — спросил он, кивая и подмигивая собственным прихлебателям в толпе. — Равные ставки?

— Конечно, любые.

— Моя собака Кайзер против вашего Чаки, бой до смерти. Равные ставки, сумма… — Чарлз помолчал и посмотрел на женщин, приглаживая небольшие седеющие усики и оттягивая момент. — Тысяча фунтов золотом.

В толпе заахали, послышались восклицания, кое-кто зааплодировал.

— Нет! Нет! — Дирк Кортни протестующе поднял руки. — Не тысяча!

Слушатели заохали, клака Дирка была шокирована. Так уронить свой престиж!

— Что, — спросил Чарлз, — кишка тонка? Тогда назовите свою ставку, старина.

— М-м… давайте играть серьезно. Скажем, десять тысяч золотом.

И Дирк вновь потрепал собеседника по плечу. Улыбка на лице Чарлза застыла. Краска отхлынула от щек, лицо стало землистым, отечным. Маленькие проницательные глаза быстро обежали круг смеющихся, аплодирующих зрителей, словно в поисках спасения, и медленно, неохотно вернулись к Дирку. Чарлз хотел что-то сказать, но его голос дрогнул и сорвался, как у подростка.

— Как прикажете вас понимать? — с подчеркнутой вежливостью поинтересовался Дирк.

Не доверяя больше голосу, Чарлз резко кивнул и постарался вернуть на лицо улыбку, но она получилась кривой и напряженной.

* * *

Спускаясь по лесенке на дно арены, Дирк нес свою собаку под правой рукой, наслаждаясь ощущением жесткого упругого тела, легко удерживая вес в пятьдесят фунтов.

Каждая мышца собаки была напряжена, и Дирку передавалось это напряжение мышц и сухожилий, лапы собаки мелко дрожали, из пасти вырывалось низкое рычание, сотрясавшее все тело.

Дирк опустил собаку на разровненный песок, надежно обернув поводок вокруг левого запястья. Едва лапы собаки коснулись песка, она рванулась вперед и так резко натянула поводок, что Дирк едва удержался на ногах.

— Фу, сволочь! — крикнул он и оттащил собаку назад.

На другой стороне арены Чарлз со своим псарем удерживали Кайзера, и им потребовались все силы — пес был большой, черный, как сатана, только на груди и вокруг глаз рыжевато-коричневые пятна, наследие какого-то прадедушки-добермана.

Чака увидел его и стал рваться с поводка еще яростнее, а рычание напоминало треск рвущегося в бурю брезента.

Хронометрист с парапета крикнул, перекрывая голоса возбужденных зрителей:

— Джентльмены, раззадорьте их!

Владельцы подзадоривали собак криками: «Хватай его, Кайзер!», «Фас, мальчик!», «Убей! Убей!», но держали поводки обеими руками, доводя псов до безумия.

Доберман рвался с короткого поводка, для борцового пса у него были чересчур длинные ноги и широкие плечи, спина полого опускалась к заду. Однако это искупали сильные зубы и мощная хватка; схватив за горло, такой пес способен убить. К тому же он быстр, стремительно прыгает, натягивая поводок, лает и тянет вперед длинную, почти змеиную шею. Чака не лает, но его бочкообразная грудь дрожит от низкого рычания, и он прочно стоит на коротких лапах. Тяжелый, коренастый пес — Чака потомок тщательно отобранных бультерьера и мастифа, шерсть у него жесткая, золотисто-черная.

Короткая и толстая, как у гадюки, голова; когда он рычит, верхняя губа поднимается, обнажая длинные желтые клыки и темно-розовые десны. Он смотрит на другую собаку желтыми глазами леопарда.

— Стравите их! Стравите! — требуют зрители, и хозяева собак, постепенно отпуская поводки, начинают сводить псов, нацеливая, готовя к схватке.

Дирк достал из кармана маленький металлический предмет и опустился перед собакой на колени. Чака мгновенно набросился на него, но толстый намордник остановил его клыки. Слюна пса вспенилась и закапала безупречно белую рубашку Дирка.

Дирк протянул руку, вонзил острие в тело собаки и сделал мелкий надрез в районе яичек, достаточный, чтобы рассечь кожу и извлечь каплю крови; рычание собаки изменилось, стало выше, она заметалась, и Дирк снова стал натравливать ее, доводя до бешеного гнева. Чака наконец залаял; это были почти безумные звуки, вырывавшиеся из напряженного горла.

— Готов спускать! — крикнул Дирк, с трудом удерживая пса.

— Я тоже! — отозвался с противоположной стороны Чарлз, скользя пятками по песку: Кайзер тащил его вперед.

— Спускайте! — крикнул хронометрист, и мужчины одновременно сорвали с псов намордники, сняли поводки и усеянные шипами ошейники; собаки оказались на свободе и без защиты.

Чарлз повернулся и торопливо выбрался из ямы, но Дирк еще несколько секунд ждал, не желая упустить ни секунды из столкновения собак.

Доберман продемонстрировал свою скорость — пронесся по арене и встретил Чаку на его территории; он бежал, перебирая длинными ногами, наклонившись вперед, так что покатая спина распрямилась во время бега.

Он цапнул Чаку за голову, ударом белоснежных зубов разорвал кожу под одним глазом, но не вцепился в нее.

Чака тоже не вцепился в противника; в момент соприкосновения он повернулся и, используя плечо и силу своего приземистого тела, лишил более крупную собаку равновесия, прервав нападение. Кайзер перевернулся бы, но его удержала и спасла стена ямы, потому что Чака едва не впился в него смертельной хваткой.

Кайзер, однако, устоял и, быстро переместив центр тяжести, восстановил равновесие; он попробовал вцепиться в морду Чаки, но промахнулся — пятнистая собака увернулась; Кайзеру удалось только разорвать противнику ухо — несколько капель темной крови упало на песок.

Кровь текла по морде Чаки от глаза до уха; он опять наскочил на Кайзера плечом, вложив в это всю силу.

Более крупная собака отскочила, приседая, чтобы встретить удар плечом, и кинулась вперед, чтобы схватить противника, но толпа завопила, заметив ее ошибку.

— Вали его! Вали! — орал Чарлз с потемневшим, как перезрелая слива, лицом: его собака ухватила толстые складки свисающей кожи за плечом Чаки и с ворчанием рвала ее.

— Фас, Чака! Фас! — кричал Дирк, легко балансируя на парапете. — Твоя очередь, мальчик!

Стиснув челюсти, доберман слишком высоко поднимал голову, его шея и голова оставались неуравновешенными. Он продолжал терзать кожу противника, но та тянулась, как резиновая, не позволяя по-настоящему ухватиться, использовать вес тела и свалить пятнистого терьера.

Меньшая собака, казалось, не чувствует укусов, хотя Кайзер порвал небольшую артерию и фонтан крови заблестел в свете фонарей, как розовое перо фламинго.

— Вали его! — снова натужно закричал Чарлз, стискивая кулаки; с его подбородка капал пот.

— За брюхо его! За брюхо! — призывал Дирк, и его собака прорвалась под грудь доберману, приподняв его, так что передние лапы Кайзера оторвались от земли; Чака широко раскрыл пасть и вонзил клыки в голую блестящую темную кожу ниже ребер.

Доберман завизжал, разжал челюсти и резко дернулся. Клыки Чаки разорвали ему брюхо, и в разрыве показались влажные лиловые кишки, но попытка терьера впиться в горло не удалась — ощеренные собаки стукнулись зубами, развернулись и стали кружить.

Теперь головы обеих превратились в кровавые маски, глаза быстро моргали, потому что их заливала кровь из ран, шерсть на мордах слиплась от черной крови, кровь заполнила пасти и окрасила зубы в розовый цвет, она текла из углов челюстей, и пена на мордах тоже порозовела.

Они сталкивались еще дважды, и всякий раз столкновение начинала меньшая собака, Чака, но всякий раз доберман уворачивался от прямого удара в грудь; инстинкт подсказывал Чаке, что надо непременно вцепиться в горло.

Чака при этом был дважды ранен, зубы противника разорвали его кожу и проникли в тело до кости, так что когда во время следующего нападения он промахнулся и врезался в стену, на выбеленной стене появилась широкая полоса крови.

Доберман сгорбился от раны в животе; он выгнул спину от боли, однако не утратил проворства и гибкости и не пытался больше ухватить и держать противника, но наносил глубокие раны и, как опытный боксер, удерживал противника на дистанции.

Чака терял слишком много крови; кружа по арене, он впервые вывалил язык, закапала окрашенная кровью слюна, и Дирк выругался, увидев этот признак слабости и неминуемого поражения.

Крупный доберман опять напал; ухватившись за кожу на горле и разорвав ее, он нанес новую рану, и терьер начал слабеть. Но Чака успел резко повернуться и снова вцепиться в брюхо. На этот раз ему повезло: он ухватился за свисающие из открытой раны кишки.

Терьер мгновенно застыл, напрягая задние ноги, изогнув шею, опустив голову и удерживая захват. Инерция атаки пронесла добермана вперед, и его кишки вытянулись длинной, тонкой, блестящей в свете фонарей лентой; женщины закричали от радостного волнения, мужчины завопили.

Чака зашел сзади, по-прежнему держа в зубах скользкие розовые трубки, свисающие из брюшной полости, и упираясь задними ногами в песок арены; доберман потерял равновесие; терьер бросился вперед, ударил грудью, подбросил противника в воздух, и Кайзер плюхнулся на спину, визжа и дергая лапами.

Последующие действия Чаки, продиктованные инстинктом, были естественны для его породы и стремительны, как укус гадюки: он мертвой хваткой вцепился в горло противнику, глубоко всадил зубы, пользуясь силой массивных челюстей, он продвигал вперед голову и продолжал давить, пока его зубы не добрались до дыхательного горла Кайзера.

Дирк Кортни легко спрыгнул вниз с парапета; его смех звучал неестественно высоко, лицо потемнело от прилива крови; он оттащил свою собаку и носком ботинка отбросил добермана.

— Чистая победа? — рассмеялся он, глядя на Чарлза. Тот несколько мгновений свирепо смотрел на него, потом пожал плечами, признавая поражение, и отвернулся.

* * *

Дики Лэнком положил микрофон телефона на стол прямо перед собой, наушник висел у него на щеке, прижатый плечом; Дики чистил ногти карманным ножом с золотой рукоятью.

— Ну что я могу сказать, старушка… только одно — я в отчаянии, но ведь тетя Гортензия была богата, как тот парень, что все превращал в золото. Мидас? Или его звали Крез, уж и не помню. Я ведь не могу не пойти на ее похороны, понимаешь? Не понимаешь? — драматично вздохнул он, возвращая нож в карман жилета и роясь в записной книжке в поисках номера другой девушки.

— Нет, старушка, как ты можешь так говорить? Ты уверена? Наверно, это была моя сестра.

Заканчивалось утро субботы, и помещение «Наталь моторс» находилось в полном распоряжении Дики. Он как раз договаривался о том, как проведет уик-энд, прежде чем закрыть контору, и теперь убеждался в справедливости чьего-то изречения: лошадей на переправе не меняют.

Вдруг его отвлек звук шагов по мраморному полу демонстрационного зала, и он повернулся в кресле, чтобы выглянуть за дверь своего кабинета.

Невозможно было не узнать высокую фигуру вошедшего с улицы, эти широкие плечи и выпяченный подбородок, выставленную вперед бороду, блеск орлиных глаз.

— Господи, спаси и помилуй! — виновато выдохнул Дики; его словно ударили в живот. — Генерал Кортни!

Он выпустил наушник, который повис на проводе, а сам тихонько соскользнул с кресла, заполз под стол и поджал колени к подбородку.

Он представлял себе, зачем явился генерал Кортни. Лично обсудить оскорбление, нанесенное его дочери, а Дики Лэнком был достаточно наслышан о характере генерала, чтобы не гнаться за участием в этом обсуждении.

Теперь он прислушивался, как ночное животное ждет подкрадывающегося леопарда, пригнув голову и затаив дыхание, чтобы не выдать свое убежище.

Микрофон свисал на проводе, и из него все еще несся визгливый голос рассерженной женщины. Не выходя из укрытия, Дики постарался схватить наушник и убрать звук, но чуть-чуть не дотянулся.

— Дики Лэнком, я знаю, что ты здесь, — пищал женский голос, и Дики продвинулся вперед на дюйм.

В поле зрения Дики появилась рука величиной с лапу самца гориллы, взяла наушник и вложила в пальцы Дики.

— Позвольте мне, — произнес низкий серьезный голос откуда-то из-за стола.

— Спасибо, сэр, — прошептал Дики, пытаясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Поскольку ничего другого не оставалась, он стал с уважительным видом слушать, что говорят в наушник.

— Не прикидывайся, будто не слушаешь, — продолжал женский голос. — Я все знаю о тебе и об этой белобрысой девчонке.

— Думаю, вам понадобится и это, — послышался сверху глубокий бас. Рука проникла в его убежище и протянула микрофон.

— Спасибо, сэр, — снова прошептал Дики, не вполне понимая, какое из испытываемых им чувств сильнее: унижение или ужас.

Он откашлялся и прохрипел в телефон:

— Дорогая, мне пора. У меня необычайно важный клиент.

Он надеялся, что эта лесть смягчит его участь в предстоящем испытании. Дики дал отбой и на четвереньках выполз из укрытия.

— Генерал Кортни! — он отряхнул костюм, поправил волосы, возвращая себе достоинство и улыбку продавца. — Большая честь для нас.

— Надеюсь, я не помешал вашему важному разговору.

Лишь легкий блеск глаз генерала под тяжелыми бровями выдавал насмешку.

— Ни в коем случае, — заверил Дики. — Я просто… — Он лихорадочно оглядывался в поисках вдохновения. — Я просто медитировал.

— Ага! — кивнул Шон Кортни. — Это, конечно, все объясняет.

— Чем могу быть полезен, генерал? — торопливо продолжал Дики.

— Я хотел расспросить о вашем молодом продавце Марке Андерсе.

Дики снова словно оглоушили.

— Не беспокойтесь, генерал, я сам его уволил! — выпалил он. — Но вначале страшно разругал. Уж не сомневайтесь! — Брови генерала сошлись над переносицей, а лоб приобрел сходство с изрезанным пустынным ландшафтом, и Дики перепугался. — Будьте уверены, генерал, он не получит работу нигде в городе. Я уже всем сообщил. У него черная метка. Он тут нам все изгадил.

— О чем вы говорите? — прогремел генерал, как проснувшийся вулкан.

— Одного вашего слова, сэр, было достаточно.

Ладони Дики стали мокрыми от пота и холодными.

— Моего слова? — Гром стал оглушительным, и Дики почувствовал себя крестьянином, со страхом глядящим на склоны Везувия. — Какое я имею к этому отношение?

— Ваша дочь, — задыхаясь, объяснил Дики, — я о том, как он поступил с вашей дочерью.

— С моей дочерью? — Громовой голос упал почти до шепота, но одновременно стал холодным и напряженным. И это было страшнее, чем предшествующий повышенный тон. — Он приставал к моей дочери?

— О Боже, нет, — слабо простонал Дики. — Ни один из наших служащих не посмеет и пальцем дотронуться до мисс Бури.

— Что случилось? Расскажите все как есть.

— Он надерзил вашей дочери. Я думал, вы знаете.

— Надерзил? А что именно он сказал?

— Сказал, что она не умеет вести себя как леди. Она ведь пожаловалась вам?

Дики с трудом сглотнул, и грозное лицо генерала смягчилось. Теперь генерал был удивлен и как будто озадачен.

— Боже! Он так сказал Буре? А что еще?

— Что нужно говорить «пожалуйста», когда приказываешь. — Дики не мог смотреть в глаза генералу и опустил голову. — Простите, сэр.

Генерал издал странный сдавленный звук, и Дики быстро отступил, готовый защищаться.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что генерал борется со смехом. Приступы хохота сотрясали его грудь, и наконец он закинул голову и откровенно засмеялся.

Ослабев от облегчения, Дики сдержанно и осторожно захихикал из сочувствия к генералу.

— Это не смешно, парень, — взревел генерал, и Дики мгновенно посерьезнел. — Вы проштрафились! Как можно осуждать человека из-за каприза ребенка?

Дики потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что под ребенком имелась в виду великолепная своевольная красавица, звезда высшего общества Дурбана.

— Я так понял, что приказ исходит от вас, — пролепетал Дики.

— От меня? — Смех внезапно прекратился, и генерал вытер глаза. — Вы сочли, что я способен раздавить человека за то, что ему хватило смелости не потакать капризу моей дочери? Вы так обо мне подумали?

— Да, — жалобно ответил Дики. Потом быстро сказал: — Нет! — И безнадежно добавил: — Я не знал, сэр.

Шон Кортни достал из кармана конверт и некоторое время задумчиво смотрел на него.

— Андерс, как и вы, считал, что я виноват в его увольнении?

— Да, сэр.

— Вы можете с ним связаться? Увидите его еще?

Дики поколебался, потом набрался храбрости и сказал:

— Я пообещал через месяц, когда все забудут о его увольнении, генерал, снова взять его на работу. Как и вы, я не считаю, что его поступок заслуживает наказания.

Шон Кортни как-то по-новому посмотрел на него и едва заметно улыбнулся.

— Когда снова увидите Марка Андерса, расскажите ему о нашем разговоре и отдайте этот конверт.

Дики взял конверт, генерал повернулся, и Дики услышал, как он мрачно сказал:

— А теперь займемся мадемуазель Бурей.

И Дики сразу пожалел барышню.

* * *

В субботу, почти в полдень, Ронни Пай уселся на заднее сиденье лимузина, торжественный, как могильщик в катафалке, с таким же мрачным выражением на лице. На нем был темно-серый костюм-тройка и сорочка с высоким крахмальным воротничком с отогнутыми уголками; на тонком носу с горбинкой блестели очки в золотой оправе.

Шофер проехал по Главной улице и свернул на длинную прямую дорогу, ведущую к белым строениям Грейт-Лонгвуда в нижней части откоса. Дорога с обеих сторон обсажена саговником — растениями с листьями вроде пальмовых, и с золотистыми плодами вроде сосновых шишек, размером с бочонок; эти плоды размещаются в розетке изящных ветвей; некоторым растениям не меньше двухсот лет. Садовники Дирка Кортни прочесали всю местность на сотни миль вокруг во всех направлениях, чтобы отыскать их, выкапывали, подбирая по размерам, и пересаживали сюда.

Подъездная дорога разровнена и увлажнена, чтобы не пылила, перед домом стоят двадцать или тридцать дорогих автомобилей.

— Ждите здесь, — распорядился Ронни Пай, — я скоро вернусь.

Выходя из машины, он посмотрел на элегантный фасад. Дом был точной копией исторического здания — дома Симона ван дер Штеля, первого губернатора Мыса Доброй Надежды; этот дом все еще стоит в Констанции. Дирк Кортни заставил своих архитекторов точно измерить и воспроизвести все помещения дома, каждую его арку и каждый карниз. Обошлось это наверняка невероятно дорого.

В прихожей Ронни Пай остановился и нетерпеливо осмотрелся. Никто его не встречал, хотя его специально пригласили — возможно, лучше сказать, вызвали — на полдень.

В доме бурлила жизнь: из глубины доносились женские разговоры и звонкий смех, а где-то поближе раздавались низкие мужские голоса, хриплые от выпитого, и взрывы громкого хохота.

Пахло духами, сигарным дымом и перегаром; Ронни увидел на бесценном столе розового дерева небрежно забытые бокалы, от которых на полированной поверхности оставались мокрые круги; на ручке двери в гостиную висели розовые женские панталоны.

Пока он нерешительно осматривался, открылась противоположная дверь прихожей и, молча ступая в своих маленьких туфельках, вошла молодая женщина. У нее был взгляд сомнамбулы. Ронни Пай видел, что она еще совсем молода, почти ребенок, хотя сильно накрашена; косметике потекла и размазалась. Начерненные брови придавали девице изнуренный вид, а помада так размазалась, что рот был как розовая ссадина.

Если не считать туфелек на маленьких ногах, она была совершенно голая, с незрелыми нежными грудями со светлыми неоформившимися сосками; растрепанные белокурые волосы падали ей на плечи.

Медленными движениями, как во сне, она сняла с дверной ручки панталоны и стала надевать их. А когда наконец надела, увидела стоящего у входа Ронни Пая; девушка улыбнулась воспламененными губами в размазанной помаде — кривой улыбкой шлюхи.

— Еще один? Ну хорошо, идем, милый.

Она сделала шаг в его сторону, пошатнулась и ухватилась за стол; раскрашенное кукольное лицо вдруг побледнело и стало прозрачным, как алебастр. Девушка согнулась, и ее вырвало на толстый хивинский ковер.

Ронни Пай с отвращением отвернулся и направился к двери в гостиную.

Никто не взглянул на него, когда он вошел, хотя в комнате было больше двадцати человек. Все напряженно смотрели на круглый игровой стол, украшенный слоновой костью и мозаичными инкрустациями. Столешница была завалена покерными фишками; за игрой сидели четверо, каждый прижимал к груди карты, глядя на того, кто сидел во главе стола. Воздух в комнате был насыщен напряжением, словно статическим электричеством.

Ронни Пай не удивился, увидев за столом своего шурина. Он знал, что Деннис Петерсен регулярно посещает оргии в Грейт-Лонгвуде, и на мгновение вспомнил о своей уступчивой, мягкой и преданной сестре: знает ли она? «Этот человек всех нас втянул, — подумал Ронни, глядя на Денниса и отмечая, что глаза у того воспаленные, затуманенные, а лицо напряженное, нервное, бледное. — Я по крайней мере устоял, удержался от падения в грязь. Какое бы зло нас ни ждало в будущем, я хоть в этом сохранил самоуважение».

— Что ж, джентльмены, боюсь, я вас огорчу, — вежливо улыбнулся Дирк Кортни. — У меня дамы.

И он выложил карты лицом вверх на зеленую ткань. На публику с застывшим выражением воззрились четыре дамы в причудливых костюмах. Остальные игроки несколько мгновений смотрели на них, потом один за другим с возгласами отвращения стали раскрывать свои карты.

Деннис Петерсен последним признал поражение; лицо его побледнело и осунулось, руки дрожали. Всхлипнув, он выронил карты, толкнул назад свой стул и направился к выходу.

Но на полпути вдруг остановился, узнав в мрачной фигуре у двери своего зятя. Некоторое время он смотрел на Ронни, моргая воспаленными глазами, губы его дрожали; потом Деннис покачал головой, словно сомневаясь в том, что видит.

— Ты… здесь?

— О да, — откликнулся Дирк от игорного стола, где он собирал и складывал в стопки фишки из слоновой кости. — Я забыл сказать, что пригласил Рональда. Простите, — обратился он к остальным игрокам, — я скоро вернусь.

Он встал из-за стола, отмахнулся от одной из женщин, по-дружески взял Рональда и его шурина под руки, вывел из гостиной и по длинному коридору провел в свой кабинет.

Даже в полдень в этой комнате было прохладно и полутемно; толстые каменные стены и тяжелые бархатные занавеси, темные деревянные стенные панели и толстые персидские и восточные ковры, мрачные картины маслом на стенах — Ронни Пай знал, что одна из них кисти Тернера, другая Рейнольдса, — массивная тяжелая мебель, обитая кожей шоколадного цвета, — эта комната всегда оказывала на Ронни Пая угнетающее воздействие. Он представлял ее себе центром паутины, в которой все сильнее запутываются он и его семья.

Деннис Петерсен рухнул в одно из кожаных кресел. После недолгого колебания Ронни Пай сел в другое, напротив него, и неодобрительно замер.

Дирк налил в стаканы солодовый виски, поставил их на серебряный поднос на углу большого стола красного дерева и жестом предложил Ронни Паю. Тот отрицательно покачал головой.

Тогда Дирк отнес стакан с светящейся янтарной жидкостью Деннису, который взял его дрожащей рукой, отпил и хрипло спросил:

— Зачем ты это сделал, Дирк? Ты пообещал, что никто не узнает, что я здесь, а сам пригласил его…

Он взглянул на мрачное лицо шурина.

Дирк усмехнулся.

— Я всегда держу слово — пока это мне выгодно. — Он поднял свой стакан. — Между нами тремя не должно быть тайн. Давайте выпьем за это.

Когда Дирк опустил свой стакан, Рональд Пай спросил:

— Зачем ты пригласил меня сегодня?

— Нам нужно обсудить несколько проблем, и первая из них — наш дорогой Деннис. Он очень неудачно играет в покер.

— Сколько? — негромко спросил Ронни.

— Скажи ему, Деннис, — любезно предложил Дирк. Они ждали. Деннис рассматривал оставшуюся в стакане жидкость.

— Ну? — снова спросил Рональд Пай.

— Не стесняйся, Деннис, старина!

Не поднимая головы, Деннис назвал сумму.

Рональд Пай заерзал в кресле, и губы у него затряслись.

— Это карточный долг. Мы его не признаем.

— Попросить парочку молодых леди, которые тоже гостят у меня, поведать вашей сестре о проказах Денниса? Вы знаете, что Деннис любит ставить их на четвереньки…

— Дирк, перестань! — взмолился Деннис. — Ты этого не сделаешь…

И он закрыл лицо руками.

— Завтра получишь чек, — негромко сказал Рональд Пай.

— Спасибо, Ронни, всегда приятно иметь с вами дело.

— Это все?

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»