Семейные трагедии Романовых. Трудный выбор Сукина Людмила
«Императрица назначила быть свадьбе 21 августа. По мере того, как приближался этот день, меланхолия все более и более овладевала мною. Сердце не предвещало мне счастья: одно честолюбие меня поддерживало».
Была у этой свадьбы и еще одна цель. Английский посланник писал своему двору, что с брачной церемонией спешили, чтобы «приличным образом избавиться от некоторых бесполезных особ обоего пола». Он имел в виду старшую принцессу Цербстскую и гофмаршала великого князя Брюммера, которого небезосновательно подозревали в шпионаже в пользу прусского короля Фридриха.
Иоганна Елизавета Ангальт-Цербстская в молодости слыла красавицей. Она быстро приобрела славу светской львицы и не обременяла себя чрезмерной верностью собственному мужу. Говорили, что одним из ее любовников был сам Фридрих II Прусский. Чего ей не хватало в жизни, так это власти и денег. При дворе Елизаветы Петровны она сначала была обласкана как мать невесты наследника, получила в подарок дорогие наряды и драгоценности, а также достаточные суммы на карманные расходы. Все это вскружило принцессе голову, и она, не задумываясь, пустилась в политические авантюры, воображая себя особой более влиятельной, чем это было на самом деле. Императрице Елизавете был не нужен еще один политик в юбке, и она после свадьбы племянника велела его теще возвращаться в Европу, к мужу. Принцесса упала перед Елизаветой Петровной на колени и пыталась просить прощения, но государыня была непреклонна и сказала своей новой родственнице, что той теперь уже поздно каяться, надо было раньше показывать смирение. Иоганну Елизавету выпроводили из России 28 сентября 1745 года. Уезжала она не с пустыми руками. Ей дали 50 тысяч рублей и два сундука с модными тогда в Европе ценными китайскими вещами и дорогими материями. Вся ее небольшая свита была одета в новые наряды и щедро одарена. От себя великий князь Петр Федорович послал своему тестю в подарок бриллиантовые пуговицы для кафтана, украшенную бриллиантами шпагу, бриллиантовые пряжки и еще несколько дорогих ювелирных вещиц.
Эти бриллианты не смогли скрепить уже развалившийся к тому времени брак принцессы Иоганны, с мужем она разошлась, деньги быстро промотала и умерла в Париже в одиночестве и нищете еще до того, как ее дочь стала русской императрицей. Великая княгиня Екатерина Алексеевна как могла помогала материально отцу, матери и брату. После смерти принцессы Иоганны она вынуждена была просить денег у императрицы Елизаветы, чтобы оплатить материнские долги французским кредиторам.
После отъезда из России старшей принцессы Цербстской у великой княгини Екатерины Алексеевны не осталось в этой стране ни одного родного человека. Самой близкой она поначалу считала императрицу Елизавету Петровну, проявлявшую милость к молоденькой супруге своего племянника. Но постепенно отношение взбалмошной и капризной Елизаветы к Екатерине стало меняться не в лучшую сторону. На тщедушного, глуповатого и ребячливого племянника Петра императрица махнула рукой, а с его женой вела себя как строгая и придирчивая свекровь.
От Екатерины ждали одного – рождения наследника, продолжения императорской династии. А ребенка у великокняжеской четы все не было. Елизавета все чаще раздражалась по этому поводу. Она не раз намекала Екатерине через фрейлин, что ей пора бы забеременеть. Елизавета Петровна никогда не упрекала невестку напрямую в невыполнении ее долга перед императорской семьей, но однажды стала ей выговаривать, что она напрасно ездит на охоту верхом в мужском седле, хотя сама в молодости любила скакать именно таким образом. И когда Екатерина 20 сентября 1754 года, через 9 лет после свадьбы, наконец-то родила сына – Павла, императрица немедленно отобрала у нее своего внучатого племянника и держала младенца в своих покоях в страшной духоте среди многочисленных мамок и нянек, главной заботой которых было следить, чтобы дитя не простудилось. Своей невестке она не считала нужным сообщать даже о состоянии здоровья ребенка, и та была вынуждена украдкой узнавать это у фрейлин и прислуги.
Раздражало Елизавету и еще одно обстоятельство. Императрица, хоть и сохраняла импозантную внешность, но не могла не замечать приближающейся старости. А Екатерина, считавшая себя в юности дурнушкой, наоборот, расцветала на глазах. Многие придворные кавалеры стали обращать на нее внимание. Она была энергична, весела, отличалась открытым нравом и всем этим очень напоминала саму Елизавету, какой та была, казалось, еще совсем недавно. Императрица ревновала свою невестку, ревновала не к конкретному человеку, а к собственной навсегда ушедшей молодости. Она придирчиво следила за всеми слухами о жизни «молодого» двора племянника, но ей, славившейся своей ленью, быстро надоело постоянно беспокоиться о собственных наследниках, их жизни и репутации, заниматься их финансовыми проблемами и соблюдением необходимых приличий.
У Елизаветы было целых 16 лет, чтобы как следует присмотреться к своему наследнику Петру Федоровичу и его супруге. В свое время она сама вызвала племянника из Голштинии, чтобы объявить его преемником, но со временем стала сомневаться в этом выборе. Петр совершенно не хотел взрослеть. Он любил играть в куклы, увлекался разными детскими забавами, не желал слышать о политике и государственных делах. Кроме всего прочего, он так и не смог полюбить Россию и русских и часто отзывался о них пренебрежительно. При дворе ходили слухи, что императрица подумывает лишить его права престолонаследия в пользу внука Павла Петровича. Кто знает, как сложились бы дела в императорской семье, если бы Елизавета Петровна прожила хотя бы на десять лет дольше? Но императрица, которой не было еще и 52 лет, чувствовала себя все хуже и хуже: лишний вес, слишком жирная и обильная пища, неправильный распорядок жизни сделали свое дело.
Первый звонок прозвучал еще 8 сентября 1758 года. Сорокавосьмилетняя императрица потеряла сознание прямо на глазах у своих придворных в Царском Селе. Врач вынужден был пустить ей кровь тут же. Через два часа Елизавета пришла в себя, но не могла вспомнить, что с ней произошло. Придворные поняли, что государыня серьезно больна. Императрицу, как и прежде, каждый день после пробуждения осматривали медики и сообщали ей о состоянии здоровья. Но разве мог кто-нибудь из них посоветовать ей посидеть на диете и не устраивать по ночам балов и фейерверков?
Весь 1761 год Елизавета чувствовала себя неважно. Уже зимой, в самом его начале, она часто слушала доклады приближенных, лежа в постели в своей спальне. Как назло, внешнеполитические и внутренние проблемы накручивались одна на другую. Надо было заключать мир с Францией и готовиться к новой военной кампании в Европе. Но великий канцлер Воронцов, сменивший на этом посту Бестужева, все время болел, не отпускали болезни и верного друга и так необходимого ей сейчас дипломата Петра Ивановича Шувалова. Все никак не могли достроить новый Зимний дворец, в котором императрице так хотелось пожить напоследок. В Петербурге случился крупный пожар, уничтоживший имущество многих именитых купцов, им требовалась помощь государства, а казна была почти пуста. Тяжкие раздумья и переживания по всем этим поводам еще больше расстраивали здоровье императрицы.
17 ноября у Елизаветы Петровны был приступ лихорадки, но она приняла лекарство и вновь почувствовала себя почти здоровой. Она тут же занялась срочными делами и постаралась забыть о случившейся неприятности.
12 декабря императрице снова стало дурно, начались сильный кашель и рвота с кровью. Придворные медики заметили у нее сильный жар, но применили уже традиционный метод лечения – кровопускание. Несколько дней Елизавета провела в постели и, как показалось ей и врачам, поправилась.
20 декабря императрица чувствовала себя совершенно здоровой и вернулась к привычному для нее образу жизни. Но 22 числа ее состояние резко ухудшилось. В 10 часов вечера вновь открылась рвота с кровью и кашлем, поднялась температура. Медики объявили, что жизнь государыни в опасности. На другой день Елизавета исповедовалась и причастилась, а 24 декабря соборовалась. К вечеру того же дня ей стало так плохо, что она дважды призывала священника читать отходные молитвы, слова которых сама повторяла за ним. Мучительная агония продолжалась всю ночь и большую часть следующего дня. Все это время у постели умирающей императрицы находились великий князь и великая княгиня. Елизавета Петровна скончалась в Рождество, 25 декабря, в четвертом часу пополудни. Старший сенатор Никита Юрьевич Трубецкой вышел из спальни императрицы и объявил придворным и сановникам, что государыни больше нет, и отныне царствует его величество Петр III.
Лучшим некрологом Елизавете Петровне могут служить слова, написанные о ней знаменитым русским историком XIX века В. О. Ключевским:
«Елизавета была умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII в., которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и тоже по русскому обычаю все оплакали после смерти».
Но в число этих «всех», кто скорбел о смерти государыни, не входил ее родной племянник Петр Федорович.
Тело Елизаветы еще лежало на кровати, а в ее спальне вельможи в присутствии новгородского митрополита уже присягали новому императору. Петр Федорович вел себя странно до неприличия. Он не мог скрыть своей радости, что наконец-то стал царем, все время улыбался, кривлялся, говорил глупости. После присяги сразу же ушел в свои покои. На третий день после кончины тетки император уехал с приятелями праздновать Святки.
Для прощания с подданными гроб с телом Елизаветы Петровны был выставлен в траурной зале под балдахином из золотого глазета с «горностаевым спуском». Здесь он находился шесть недель и при нем постоянно горели шесть тысяч свечей. После этого императрица была похоронена в Петропавловском соборе рядом со своими предками.
Придворных, сановников и рядовых петербуржцев, участвовавших в траурных церемониях, шокировало поведение императора Петра III, который демонстрировал полное равнодушие к смерти Елизаветы Петровны. Екатерина Алексеевна, наоборот, вызывала почти общие симпатии. Она искренне горевала и практически неотлучно оставалась возле тела умершей государыни до самых похорон. При дворе распространялись разные слухи. Одни говорили о том, что Елизавета хотела лишить Петра Федоровича и Екатерину Алексеевну прав престолонаследия и выслать их за границу, а наследником объявить шестилетнего Павла Петровича. Другие судачили, что Екатерина должна была все-таки остаться в роли регентши при малолетнем сыне. Конечно, были и такие, кто поторопился показать свою преданность новому царю, но большинство дворян и высших чинов гвардии внутренне не приняли молодого императора. В нем видели чужака.
Действительно, после смерти Елизаветы Петровны в доме Романовых сложилась парадоксальная ситуация. Елизавета пришла к власти, внушив подданным идею о необходимости восстановления национальной монархии, возвращения власти из рук захвативших ее «немцев» – потомков царя Ивана Алексеевича – «русским» потомкам Петра I. В жилах самой Елизаветы текла только наполовину русская кровь. Но ее образ жизни и манера поведения были вполне в духе русской традиции. Она любила старую столицу Москву, славилась хлебосольностью и широтой натуры. Как справедливо писал К. Валишевский,
«обладая внешним обликом модницы и некоторыми чертами, заимствованными у нравственного типа европейской женщины восемнадцатого века, Елизавета имела все же много общего с совершенно противоположным типом современной ей русской женщины, хотя Петр Великий и предполагал, что окончательно уничтожил ее полувосточный облик. <…> Элементы ее популярности коренятся именно в этом смешении двух культур и компромиссах, куда вслед за ней устремилась и вся Россия, находя в них одновременно удовлетворение и своих прежних наклонностей, и новых потребностей и отдохновение после тяжких испытаний эпохи преобразований».
Наследники Елизаветы, строго говоря, русскими уже не были вовсе. Потомки немецких герцогов и принцев отныне становились лицом русской монархии. Это было одной из причин того, что подданные после кончины государыни Елизаветы пребывали в некоторой растерянности. Им еще предстояло привыкнуть к тому, что преданность монарха национальным и государственным интересам определяется не процентом крови того или иного народа в его сосудистой системе, а собственным ощущением ответственности государя перед страной, которой он призван править волею судьбы. Пока же большинству пришлось просто смириться с голштинцем на русском троне.
Часть IV
«Немецкие» Романовы
Император Петр III Федорович (10(21).02.1728-5.07.1762)
Годы правления – 1761-1762
Император Петр III с самого рождения был игрушкой в руках судьбы, изгибы которой были так прихотливы, что в них мог бы запутаться и человек гораздо больших ума, способностей и силы характера. Он родился 10 февраля 1728 года в небольшом городе Киле, на побережье Кильской бухты Балтийского моря, и получил традиционное для немецких принцев тройное имя Карл Петр Ульрих. Но детство этого принца трудно назвать счастливым. Когда ему было всего три месяца, умерла от чахотки его мать – дочь Петра I Анна. В десятилетнем возрасте он потерял и отца – племянника шведского короля Карла XII, голштинского герцога Карла Фридриха.
По решению семьи герцогов Голштинских опекуном мальчика, который мог стать наследником двух королевских престолов, был объявлен его двоюродный дядя – Адольф Фридрих, епископ Любский (Любекский), избранный в то время шведским правителем. Но воспитанием Карла Петра Ульриха фактически занимались гофмаршал его двора Брюммер, швед по происхождению, и оберкамергер Берхгольц. Они должны были вырастить из принца будущего короля Швеции, но занимались тем, что запугивали, унижали и спаивали своего воспитанника, превращая его в жестокого, пустого, подозрительного, грубого и бестолкового человека, не испытывавшего ни к кому ни любви, ни жалости, ни уважения.
Когда принцу исполнилось 14 лет, фортуна совершила свой очередной зигзаг, и жизнь его резко изменилась. О нем вспомнила родная тетка Елизавета, ставшая русской императрицей. Она забрала племянника к себе в Россию, где он сменил вероисповедание, имя (стал Петром Федоровичем) и из претендента на шведский королевский трон превратился в наследника русского императорского престола. В августе 1743 года по настоянию Елизаветы Петр Федорович официально отрекся от шведской короны в пользу своего бывшего опекуна Адольфа Фридриха.
Тетка Елизавета пыталась сделать из него русского царевича. Но духовник Симон Теодорский напрасно старался воспитать его в духе православной веры. Мальчик упрямился, уклонялся от занятий и неоднократно просил императрицу отпустить его в Швецию, так как в России ему не нравилось. Получив категорический отказ, он внешне смирился, но учиться по-прежнему не хотел. Он избегал своих учителей: преподавателя русской словесности Исаака Веселовского, математика и историка, профессора Якоба Штелина, балетмейстера Ланге, – зато дружил с горничными и лакеями, любил военные забавы и плебейские игры, крепкие спиртные напитки и грубые развлечения дворцовой прислуги. Великий князь был труслив и жесток одновременно. Он научился хорошо стрелять, но боялся ездить на охоту, робел подойти к ручному медведю в дворцовом зверинце, которого все кормили хлебом из рук, но с каким-то диким наслаждением мучил собак. У наследника престола были явные проблемы с умственным развитием, а его неврастеничная натура все больше беспокоила императрицу.
Напрасными оказались и надежды на то, что его исправит женитьба на немецкой принцессе Софии Ангальт-Цербст-ской (Екатерине Алексеевне). Некоторые источники свидетельствуют, что поначалу невеста очень нравилась великому князю. Он с удовольствием с ней общался, ему было с ней весело. Но потом она ему надоела, и он вернулся к прежним друзьям и занятиям.
Уже в период жениховства многое в великом князе удивляло и настораживало юную немецкую принцессу. Так, в своих «Записках» Екатерина позднее отметит, что доверительное отношение к ней Петра носило своеобразный характер. Она писала:
«Помню, как между прочим он сказал мне, что ему всего более нравится во мне то, что я его двоюродная сестра и что по родству он может говорить со мною откровенно; вслед за тем он мне открылся в своей любви к одной из фрейлин императрицы, удаленной от двора по случаю несчастья ее матери, госпожи Лопухиной, которая была сослана в Сибирь; он мне объяснил, что желал бы жениться на ней, но что готов жениться на мне, так как этого желает его тетка. Я краснела, слушая эти излияния родственного чувства, и благодарила его за предварительную доверенность; но в глубине души я не могла надивиться его бесстыдству и совершенному непониманию многих вещей».
Их семейная жизнь после свадьбы была по меньшей мере странной. Петр Федорович разочаровал и свою юную супругу, и императрицу, и все ее окружение. Несмотря на все старания Екатерины быть хорошей женой своему мужу, великий князь смотрел на нее исключительно как на подружку, с которой можно было поговорить и поиграть в куклы. В первую брачную ночь он не проявил никакого интереса к выполнению супружеских обязанностей. На пятом году брака на вопрос фрейлины Чоглоковой, почему у нее до сих пор нет детей, великая княгиня ответила, что все еще остается девственницей. И, как Екатерина утверждала позже в своих мемуарах, она ни разу не спала с Петром Федоровичем все первые девять лет супружества. Муж приходил в ее спальню, чтобы поговорить о военных забавах, или приносил с собой игрушки и самозабвенно возился с ними на кровати жены. Тетка-императрица не одобряла его пристрастия к куклам, а в приватные покои великой княгини она не совалась.
Однако любопытно, что к первым годам их совместной жизни относится сохранившееся письмо Петра к жене, в котором содержится ревнивый упрек в ее адрес:
«Милостивая Государыня. Прошу вас не беспокоится нынешнюю ночь спать со мной, потому что поздно уже меня обманывать, постель стала слишком узка – после двух недель разлуки; сегодня полдень. Ваш несчастный муж котораго вы никогда не удостоиваете этого имени Петр… Декабря 1746».
Содержание письма заставляет сомневаться в правдивости слов Екатерины о том, что великий князь не видел в ней предмета супружеской страсти.
До свадьбы женщины вообще мало занимали Петра. Но со временем он стал ими интересоваться, при этом уделял внимание далеко не самым красивым, что не могло не раздражать его молодую жену. Она что было сил сохраняла добродетель и видимость благополучных отношений с мужем, старалась на людях быть веселой и приветливой и не подавать виду, что несчастлива. Сначала с таким «платоническим» браком племянника мирилась и императрица Елизавета Петровна. Отсутствие сексуальных отношений она объясняла слишком юным возрастом супругов, которые, по сути, были еще детьми. Но когда Екатерине перевалило за 20 лет, давление на нее со стороны императрицы усилилось. Империи нужен был продолжатель династии Романовых, и если его не хотел или не мог зачать законный наследник, это должна была сделать без него его супруга. Екатерину буквально подталкивали к тайной связи с кем-нибудь из придворных, да и природа молодой, здоровой и внешне привлекательной девушки тоже требовала своего. Постоянно находясь в кругу любезных, ухоженных и модно одетых пажей, камергеров и гвардейских офицеров, трудно было не влюбиться.
Когда Екатерине Алексеевне было 23 года и она уже семь лет прожила в бесплодном замужестве, в ее окружении появился молодой красавчик граф Сергей Салтыков. Заметив, что великая княгиня к нему неравнодушна, императрица Елизавета и канцлер Бестужев стали всячески содействовать сближению пары. Сначала Екатерина не хотела изменять мужу, опасаясь возможных последствий, но ей быстро объяснили, что возможная беременность будет на пользу всей семье, и она уступила своим желаниям. Вскоре Салтыков стал ее любовником.
Любопытно, что любовное приключение великой княгини наконец-то заставило и ее собственного мужа обратить на нее внимание. Он вспомнил, что имеет на нее права и должен выполнять свой супружеский долг. Похоже, в это время его уже мало смущало то обстоятельство, что он должен делить жену с другим мужчиной, хотя слухи о ее измене, несомненно, доходили и до его ушей.
Плодом отношений этого треугольника стало рождение великого князя Павла Петровича (1754–1801), будущего императора Павла I. Кто был его настоящим отцом – тайна семьи Романовых. В одном месте своих мемуаров Екатерина намекала, что Павел родился от Салтыкова, но из другой части ее воспоминаний видно, что наследник мог появиться на свет и от Петра Федоровича. Возможно, Екатерина Алексеевна и сама не знала, чьим сыном следует считать ее ребенка, поэтому и не стала уточнять это обстоятельство. Но, похоже, что и тогда, и потом происхождение Павла Петровича никого, кроме него самого, в семье Романовых не задевало. Последующие императоры интересовались этим скорее из любопытства и желания точнее определить собственную национальную принадлежность. Известный современный исследователь А. Б. Каменский отмечает: когда Александр III узнал от историка Я. Л. Барскова, что Екатерина намекала на отцовство Салтыкова, то очень обрадовался тому, что в нем, прямом потомке Павла I, больше русской крови, чем он полагал ранее.
Императрица Елизавета была довольна рождением «внука» и взяла его под свое крыло. Мальчика унесли в покои императрицы. Там он был окружен чрезмерными заботами. Комнату всегда жарко топили. Младенец, завернутый во фланелевые пеленки, лежал в кроватке, обитой изнутри мехом черно-бурых лисиц. Его укрывали двумя одеялами: атласным на вате и бархатным на лисьем меху. Малыш страшно потел от такого варварского воспитания, а позже, уже будучи взрослым, часто простужался от малейшего ветерка. Бабушка вскакивала и кидалась к нему при каждом писке.
На Екатерину она почти перестала обращать внимание. На крестины внучатого племянника Елизавета подарила невестке указ о выдаче из казны 100 тысяч рублей, которые вскоре забрала обратно, чтобы подарить их Петру Федоровичу (Екатерине эти деньги вновь выплатили спустя месяц). Еще императрица послала великой княгине ларчик с драгоценностями. Открыв его, Екатерина увидела, по ее словам, «очень бедное маленькое ожерелье, серьги и два жалких перстня», которые она постыдилась бы подарить своей «камерфрау: во всех вещах не было ни одного камня, который бы стоил сто рублей, и это не вознаграждалось ни работой, ни вкусом».
После крестин Екатерину во избежание всяких сплетен изолировали от Салтыкова и ее подруги – фрейлины Гагариной. Графа отправили в Швецию с известием о рождении у великокняжеской четы сына (странное, с современной точки зрения, поручение для возможного отца ребенка), а Гагарину срочно выдали замуж.
Молодая мать тяжело переживала свое одиночество. Позднее она отметит в «Записках»:
«Я более чем когда-либо замкнулась в своей комнате, и то и дело плакала. Чтоб не выходить, я сказала, что у меня возобновилась боль в ноге и что не могу встать с постели; но в сущности я не могла и не хотела никого видеть, потому что на душе было тяжело».
Официальный отец мальчика – Петр Федорович – не выразил ни большой радости, ни особенного неудовольствия по поводу рождения Павла, а уж Екатерине и подавно не выказал ни благодарности, ни сочувствия, ни претензий, такой уж он был человек. И каждый в семье Романовых продолжил заниматься тем, что его интересовало. Елизавета развлекалась и нянчилась с маленьким Павлом, Екатерина читала французские романы и сочинения европейских философов (Вольтера, Дидро, Монтескье), а Петр Федорович пьянствовал с приятелями и играл в солдатики.
Было между супругами и еще одно несходство, так сказать, эстетического свойства. Петр любил музыку, тонко чувствовал ее. Он сам неплохо играл на скрипке, и из его покоев часто раздавались звуки этого инструмента. Екатерина, наоборот, была обделена музыкальным слухом, и музицирование мужа было ей просто неприятно. Она старалась как можно плотнее закрыть двери в свои комнаты, чтобы не слышать его скрипичных пассажей. Петра, с детства привыкшего гордиться этим своим талантом, обижало и раздражало такое отношение к нему его собственной жены, и он назло ей начинал играть, когда ей хотелось читать или отдыхать. Но, возможно, со временем Екатерина и изменила бы отношение к этому его увлечению, если бы не серьезные недостатки супруга, которые все более углубляли пропасть между ними.
Мы уже упоминали о том, что великий князь начал пьянствовать с десятилетнего возраста, и со временем этот порок в нем только развивался. Буквально в первые дни после женитьбы его размах шокировал Екатерину Алексеевну, которая была наслышана о пристрастии жениха к спиртному, но не представляла всех масштабов этого бедствия. Великокняжеская чета совершала поездку с императрицей Елизаветой в село Тайнинское под Москвой. Там в загородной усадьбе для них был накрыт стол, и во время обеда фельдмаршал Бутурлин сумел так напоить Петра Федоровича, что тот потерял память и дар речи. Его молодая жена не могла стерпеть такого стыда и унижения и разрыдалась. Императрице пришлось ее утешать, потом обе они покинули обед до его окончания, нарушив все правила этикета. А во время разборки императорского дворца в Кремле после пожара 1753 года в покоях великого князя Петра Федоровича в больших дубовых комодах вместо белья и личных безделушек были обнаружены большие запасы бутылок вина и крепких настоек. Там он их прятал от тетушки Елизаветы, которая пыталась ограничить его доступ к царским погребам.
Детская игра в солдатики, которой великий князь увлекся еще в Голштинии, со временем превратилась в болезненное увлечение. Целая комната в его покоях была занята большими столами, на которых он часами мог расставлять фигурки, изготовленные из дерева, свинца, крахмала и воска, одетые в мундиры разных родов войск различных государств. По периметру стола были устроены имитации артиллерийских орудий – латунные полоски с прикрепленными к ним шнурками. За них великий князь дергал, когда нужно было произвести «залп» – его заменял щелчок латуни о край столовой доски. Игрушечное войско Петра жило по военному уставу, который исполнялся неукоснительно. Для смены «часовых» в положенное время великий князь надевал парадный мундир, высокие сапоги со шпорами, офицерский значок и шарф.
Нарушать порядок в этом военном лагере никому не дозволялось. Однажды через вал игрушечной крепости перелезла обычная крыса из тех, что в множестве тогда водились в императорских дворцах, и съела двух крахмальных солдатиков. На ее поимку бросилась легавая собака-ищейка великого князя и схватила «преступницу». Крысу судили военно-полевым судом, и она была повешена посреди комнаты великого князя. Труп животного три дня висел в петле в назидание другим крысам, желавшим покуситься на крепость. При этом Петр очень обиделся на Екатерину, которая со смехом сказала, что он нарушил закон, так как перед судом не допросил крысу как положено и не узнал, что она может сообщить в свое оправдание.
Когда Петру Федоровичу игрушечные солдатики надоедали, он был не прочь развлечься военной забавой с живыми людьми. У него был небольшой отряд голштинских солдат, с которыми он без устали проводил экзерциции и устраивал миниатюрные плац-парады. В городских дворцах великий князь заставлял изучать ружейные приемы не только лакеев и кучеров, но и собственную жену Екатерину Алексеевну. Позже в своих мемуарах она напишет, как муж обучал ее, словно гренадера, правильно держать ружье и упражняться с ним, а также ставил на караул у двери собственных покоев.
Великий князь Петр Федорович славился и еще одной неприятной манерой. Как многие нервные люди, он был жаден в еде, любил всякие деликатесы. Самой сильной его страстью были устрицы. Как только свежую партию этих моллюсков привозили ко двору с балтийского побережья Германии, он требовал их приготовить и начинал лакомиться ими независимо от времени суток. Петр поглощал устрицы до тех пор, пока они не заканчивались, а потом страдал желудком и пребывал в дурном настроении.
Перспектива оказаться под властью такого человека, когда он окажется на императорском троне, привлекала немногих. Некоторые современники надеялись, что Елизавета все-таки лишит его права престолонаследия и объявит своим преемником внучатого племянника Павла Петровича при регентстве великой княгини Екатерины Алексеевны или молодого фаворита Ивана Шувалова. Но императрица не торопилась с таким решением, и престол достался Петру Федоровичу.
Правда, после присяги некоторые гвардейцы говорили, что наконец-то после стольких женщин во главе государства встанет мужчина-император. Они еще не знали, что Петр Федорович будет царствовать только шесть месяцев. В. О. Ключевский столетие спустя напишет о нем:
«Случайный гость русского престола, он мелькнул падучей звездой на русском политическом небосклоне, оставив всех в недоумении, зачем он на нем появился».
А пока, будучи императором Петром III, племянник Елизаветы Петровны мог играть в солдатики с настоящей гвардией и армией. Его кумиром в военном деле и на государственном поприще был дальний родственник – прусский король Фридрих II. Петр ввел в русской армии прусские порядки, прусскую военную форму, мечтал укомплектовать лучшие части прусскими солдатами и офицерами. Фридриха, с королевством которого Россия находилась в состоянии войны, он называл своим генералом и даже тайно принял чин полковника вражеского государства. Петр III разорвал союз с Австрией и накануне победы русской и австрийской армий в Семилетней войне подписал мирный договор с Пруссией. Война действительно затянулась и уносила слишком много жизней русских солдат и денег из государственной казны, но император даже не попытался воспользоваться благоприятной ситуацией и взять с Пруссии хоть какую-нибудь контрибуцию. Наоборот, он снова собирался вступить в военные действия, но только на стороне пруссаков. Петр Федорович смутил своих придворных и иностранных послов тем, что на устроенном им 10 мая 1762 года торжественном обеде в честь подписания мира с Пруссией не только поднимал заздравные тосты в честь Фридриха, но и, основательно выпив, преклонял колени перед его портретом.
Как это ни удивительно, но внутренняя политика Петра Федоровича была вполне успешной. Он оказался довольно энергичным администратором и за полгода своего короткого царствования успел подписать 192 именных и сенатских указа, многие из которых, если воспользоваться современной политической терминологией, можно условно назвать либеральными. Особо среди них следует отметить Манифест 18 февраля 1762 года «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», последствием которого стало появление в России первого свободного сословия, получившего право самостоятельно определять свою личную судьбу и карьеру. Император ликвидировал Тайную канцелярию – учреждение, десятилетиями наводившее ужас на русское общество, и изменил систему политического сыска в стране, запретив доносительство и переведя расследования политических дел на профессиональную юридическую основу.
Петр III амнистировал многих ссыльных, попавших в опалу в царствование Елизаветы. При дворе снова появились некогда влиятельные старцы: Бирон, Миних, Лесток. Но бедный Петр ничего не понимал в людях и не собирался разбираться в сложностях их взаимоотношений. Он попытался публично помирить 79-летнего Миниха и 72-летнего Бирона. Но этим только поставил обоих в неловкое и глупое положение и вызвал их тайное неудовольствие под злорадные ухмылки придворных и иностранных посланников.
Попробовал новый император проявить милосердие и к бывшему государю Ивану Антоновичу, томившемуся в Шлиссельбургской крепости. Его судьба была семейным делом Романовых, и Петр Федорович взял с собой супругу – Екатерину Алексеевну. Они вместе навестили несчастного узника, но вынесли из его камеры совершенно разные впечатления. Чувства Петра были похожи скорее на жалость к своему младшему кузену. Историк А. Г. Брикнер считал, что император собирался со временем облегчить его положение. А вот Екатерина питала к этому, тоже не совсем чужому для нее человеку, страх и отвращение. Возможно, уже тогда она решила для себя, как поступит с ним в будущем, если ей удастся заполучить власть в свои руки. Десять лет спустя она напишет в своих мемуарах: «Принц Иван был сумасшедшим, я его видела в 1762 году; кроме того, он был заика». Забегая вперед, скажем, что обоим «русским принцам» после этого свидания оставалось жить недолго.
Но все эти поступки не помогли Петру Федоровичу завоевать любовь и уважение подданных. Для них он так и остался чужаком, голштинцем, явившимся издалека, чтобы занять престол. Он не пользовался популярностью даже в своем ближайшем окружении. Императору было немного за тридцать. Он был дородным, белокурым, с голубыми глазами – типичным немцем. Вечно одетый в прусский полковничий мундир, обутый в высокие сапоги с такими узкими голенищами, что в них трудно было сгибать ноги, Петр III выглядел странным и инородным существом в интерьерах петербургских императорских дворцов. Царь все время боялся или стеснялся сказать глупость, поэтому говорил напыщенными пустыми фразами, дичился столичного светского общества и большую часть времени проводил в загородных резиденциях.
В отличие от своей тетки Елизаветы, Петр III любил порядок и предпочитал организованный образ жизни. Он вставал ровно в семь утра под звон курантов Петропавловского собора. Не желая тратить впустую ни минуты, во время одевания он общался с генералами и флигель-адъютантами, получал первые утренние новости, отдавал текущие распоряжения, пил кофе и курил трубку.
В восемь часов император переходил в свой рабочий кабинет. Здесь он принимал своего статс-секретаря Дмитрия Волкова, генерал-прокурора Сената Александра Глебова, президентов коллегий и других важных сановников с докладами. Бывало, что в это же время его посещала и супруга Екатерина Алексеевна, имевшая к нему вопросы, касающиеся государственной политики. Работа в кабинете продолжалась около трех часов.
В одиннадцать утра Петр, надев портупею со шпагой и шляпу, взяв перчатки и трость, выходил со своими приближенными на Дворцовую площадь. Каждый день его ждал там один из гвардейских полков, и император лично производил развод караулов.
К полудню Петр III оправлялся в Сенат, потом в Синод, в который никогда не ездила ни одна из царствовавших до него императриц, посещал некоторые из коллегий, Адмиралтейство и Монетный двор, осматривал петербургские мануфактуры и затянувшуюся стройку нового Зимнего дворца. Некоторые вельможи, знавшие еще его деда, сравнивали молодого государя с Петром I. Вероятно, именно эта активность императора позволила историку М. И. Семевскому считать, что в то время Петр Федорович был
«человек в полном расцвете сил и здоровья, живой, необыкновенно подвижный и обуреваемый необыкновенною жаждою деятельности. Петр всюду хотел быть, все видеть, многое предпринять, много из того, что видел и о чем слышал, переделать».
Но в Петра I Петр III играл только до обеда. После него он словно превращался в тетушку Елизавету. Обедать он садился в два или в три часа. За столом он любил шумное общество мужчин и дам, приглашая в будние дни от десяти до тридцати гостей, а в праздники – и до сотни. Вино и пунш лились рекой, шумные разговоры перемежались взрывами смеха. Екатерина считала такое ежедневное веселье за обедом неуместным и нередко обедала отдельно, в своих покоях.
После обеда насытившийся и захмелевший император немного отдыхал. Затем играл с приближенными в бильярд, карты или шахматы.
Вечером, когда император оставался дома, у него вновь собиралось шумное общество, которое просиживало с ним за столом до двух-трех часов ночи. Если Петр выезжал в гости, иногда вместе с Екатериной, то возвращался к пяти часам утра, уже после супруги.
Фельдмаршал Миних, вновь облагодетельствованный молодым императором, в своих «Записках» отзывался о нем почти восторженно:
«Этот государь был от природы пылок, деятелен, быстр, неутомим, гневен, вспыльчив и неукротим.
Он очень любил все военное и не носил другого платья, кроме мундира. Он с каким-то энтузиазмом подражал королю прусскому, как в отношении своей внешности, так и в отношении всего, касавшегося войска. Он был полковником прусского пехотного полка, что казалось вовсе не соответственным его сану, и носил прусский мундир; точно так же и король прусский был полковником второго московского пехотного полка. Император некоторое время не надевал вовсе ордена св. Андрея (орден Андрея Первозванного русскому императору полагалось носить по государственному этикету. – Л. С.), а носил прусский орден Черного Орла.
Неизвестно, каковы были религиозные убеждения императора, но все видели, что во время богослужения он был крайне невнимателен и подавал повод к соблазну, беспрестанно переходя с одной стороны церкви на другую, чтобы болтать с дамами».
Петр Федорович обладал сколь многими достоинствами, столь и многими же неприятными свойствами. Но одним из самых существенных его недостатков была неспособность окружать себя верными и преданными людьми. Он не мог и не умел найти поддержку и понимание даже в собственной семье. Еще будучи великим князем, Петр не считал нужным скрывать от супруги свои симпатии к другим женщинам, прямо у нее на глазах волочился за ее фрейлиной, девицей Марфой Исаевной Шафировой. Екатерина Алексеевна платила мужу той же монетой. После короткого романа с Сергеем Салтыковым, о котором мы уже упоминали, она завела любовные отношения с польским аристократом, роскошным красавцем Станиславом Августом Понятовским (будущим королем Польши), тогда жившим в Петербурге. Великая княгиня якобы даже родила от Понятовского дочь Анну, которая умерла в младенчестве. В то время супруги снисходительно относились к любовным связям друг друга. Так жили не только они, но и весь петербургский двор и все королевские и герцогские дворы Европы; это была обычная модель поведения утопавших в роскоши и не обремененных повседневными обязанностями и заботами аристократов «галантного» XVIII столетия. Тем более что делить им было пока нечего, вся власть принадлежала императрице Елизавете Петровне. Но после ее смерти все резко изменилось.
Вступив на престол, Петр Федорович тут же потребовал клятв в верности себе со стороны гвардии. Он всячески стал принижать роль своей супруги – императрицы Екатерины Алексеевны, относился к ней пренебрежительно, не упускал возможности обидеть или оскорбить. В манифесте о восшествии Петра на престол Екатерина и Павел даже не упоминались. Специальным указом на содержание императрицы выделялось строго 120 тысяч рублей в год, при этом ей было запрещено пользоваться экзотическими фруктами из оранжереи Петергофа, которые она так любила раньше. Екатерина в первые недели правления Петра надеялась, что еще сможет сохранять хотя бы видимость приличий. Она не пошла на торжественный обед по случаю подписания мирного договора с Пруссией, сказавшись больной, но при этом воздерживалась от явного осуждения политики своего мужа. Тот же, почувствовав власть, стал обращаться с ней все более бесцеремонно. 9 июня во время обеда, когда Екатерина попыталась высказать свое мнение по политическому вопросу, Петр обозвал ее «дурой» и хотел арестовать. Этому воспрепятствовал принц Г еорг Голштинский, который приходился дядей обоим супругам. Он уговорил императора не подвергать императрицу аресту. В тот день Екатерине и ее ближайшему окружению стало ясно, что для нее попытка заговора против мужа не более опасна, чем бездействие и благодушие. Петр не любил и не уважал свою супругу и был не прочь от нее избавиться.
Своим сыном и наследником Павлом император интересовался мало. Но профессор Якоб Штелин, один из воспитателей и учителей великого князя, в своих записках приводит рассказ о том, что при одном из посещений сына Петр III сказал:
«Из него со временем выйдет хороший малый. Пусть пока он останется под прежним надзором, но я скоро сделаю другое распоряжение и постараюсь, чтоб он получил другое, лучшее воспитание вместо женского».
То есть Петр Федорович имел намерение как можно раньше вывести Павла из-под влияния матери.
Император завел себе официальную фаворитку. Ею стала дочь сенатора, генерал-аншефа Р. И. Воронцова Елизавета Романовна, родная сестра подруги императрицы Екатерины – Екатерины Романовны Дашковой. При дворе шептались, что царь был бы не прочь развестись с женой и жениться на фаворитке. Он часто появлялся в сопровождении Воронцовой во время официальных выходов и придворных празднеств. Елизавета Романовна была некрасива, и то, что именно ее император предпочел не лишенной женского очарования Екатерине, забавляло и раздражало придворных и иностранных послов. Чтобы любовница всегда была под рукой, Петр назначил ее обер-гофмейстериной фрейлин своей жены, и она получила право постоянно жить в императорском дворце.
Появилась прямая угроза личному благополучию и политическому будущему императрицы. Конечно, Петр III не мог даже и подозревать, что своим поведением он сам подталкивает жену к решительным действиям и что страх за себя и своего сына Павла заставит ее поторопиться с организацией государственного переворота.
Необходимость такого шага сама Екатерина позже объяснит в письме своему бывшему любовнику и близкому другу Понятовскому следующим образом:
«Петр третий совершенно потерял разсудок, котораго у него и без таго было немного; он шел на пролом, хотел разпустить гвардию, вывести ее за город и заместить Голштинцами, хотел ввести иное вероисповедание, жениться на Елизавете Воронцовой, а со мной развестись и засадить меня в тюрьму.
В день празднования мира с прусским королем, он оскорбил меня публично за обедом, а вечером приказал меня арестовать. Мой дядя Георгий заставил его отменить этот приказ. Только с этаго дня я обратила внимание на предложения с которыми ко мне приступали со смерти императрицы Елизаветы».
Уже в последние годы жизни Елизаветы Петровны Екатерина за спиной мужа и «свекрови» вела тайные переговоры с придворными и иностранными дипломатами. Многие вельможи «большого двора», в том числе и те, что когда-то противились браку Петра с Екатериной, теперь поддерживали ее. Это придавало ей смелости. Вопреки запретам императрицы она, как когда-то и сама Елизавета, часто переодевалась в мужской костюм, скакала на лошади, по-мужски сидя верхом в седле, покидала дворец, чтобы встретиться со своим любовником. Но неожиданно она лишилась своей опоры. Понятовский был выслан из страны (одной из причин стала слишком явная связь с великой княгиней), канцлер Бестужев попал в опалу, умер генерал-фельдмаршал Апраксин. И опять все надежды на защиту собственной персоны и на благоприятную перемену участи очередной государыне пришлось связывать с мужеством, горячностью и решительностью молодых офицеров придворных гвардейских полков, не любивших Петра и питавших симпатии к ней, Екатерине. Среди этих гвардейцев особое место занимал ее фаворит – красивый и смелый, хотя и немного простоватый Григорий Орлов.
Григорий Григорьевич Орлов (1734–1783) не был человеком знатного происхождения. Простой русский дворянин, оказавшийся на службе в гвардии, случайно обратил на себя внимание тогда еще великой княгини Екатерины Алексеевны. После отъезда Понятовского в Польшу она чувствовала себя одинокой и поэтому легко позволила вскружить себе голову бойкому молодому человеку в офицерском мундире. Многие современники недоумевали, как образованная, начитанная Екатерина, увлекавшаяся модными европейскими философскими учениями, могла влюбиться в Григория Орлова, который едва умел читать и писать, не имел никаких умственных интересов и был попросту ленив и груб. Но, видимо, Орлов был ценен другими личными качествами. Он умел вселить в Екатерину уверенность в себе, твердость, мог сделать ее счастливой. Будучи на пять лет моложе своей любовницы и покровительницы, он всегда смотрел на нее немного снизу вверх, что не могло не импонировать властной и самолюбивой натуре Екатерины. Целых десять лет эти люди были сильно привязаны друг к другу. Именно Григорий Орлов, а не Петр Федорович, по сути, был настоящим мужем Екатерины Алексеевны.
В этом союзе рождались дети. И, в отличие от Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, Екатерина не особенно скрывала наличие у нее внебрачных потомков. Самым известным из отпрысков этой связи был граф Алексей Бобринский, как его всем представляли.
Алексей родился в апреле 1762 года, когда Екатерина была уже императрицей. Естественно, Петр Федорович был далеко не в восторге от появления у его супруги внебрачного сына. Екатерина небезосновательно переживала за его жизнь, поэтому поспешила поскорее скрыть младенца. Он был увезен подальше от Петербурга. Место его пребывания, кроме матери, было известно еще только двоим: личному слуге императрицы Шкурину и камер-фрейлине Шарогородской. Оба дали клятву молчать даже под страхом сурового наказания. Позже преданность Шкурина была по достоинству вознаграждена императрицей. Он стал директором ее личного гардероба, камергером и тайным советником. Многие вельможи за всю жизнь не смогли дослужиться до таких должностей, какие получил этот бедный дворянин за оказанную им государыне личную услугу.
Рождение внебрачного ребенка поставило под угрозу будущее самой Екатерины. Петр Федорович теперь имел все основания развестись с ней и сослать ее в монастырь за нарушение супружеских обетов. Тогда он смог бы беспрепятственно осуществить свое желание жениться на Воронцовой, и ни свет, ни церковь не имели бы никакого права его осуждать. Это была еще одна причина того, что императрица поспешила отправить новорожденного с глаз долой.
Екатерина практически не знала своего второго сына, но чувствовала себя перед ним виноватой. Впоследствии она попыталась в письме объяснить ему, почему при живых родителях ему пришлось расти сиротой: «…быв угнетаема неприязьми и неприятельми, по тогдашним обстоятельствам, спасая себя и старшего своего сына, принуждена нашлась скрыть ваше рождение, впоследовавшее 11 апреля 1762 года». Не имея возможности воспитывать и ласкать своего ребенка, Екатерина откупалась от него деньгами. Став взрослым, граф Бобринский много путешествовал за границей, ведя образ жизни светского бездельника и транжиры. Пользуясь именем своей матери как векселем, он занимал огромные деньги, которые немедленно проигрывал или тратил на наряды и женщин. Екатерина пыталась его одернуть, ограничив содержание Бобринского тремястами тысяч рублей в год. В 1786 году Екатерина узнала, что ее сын находится в Париже почти в полной нищете, имея несколько миллионов долгов перед французскими и английскими кредиторами. Она была очень недовольна, но в очередной раз спасла своего отпрыска от долговой тюрьмы. Екатерина заставила сына переехать на жительство в Ревель (ныне город Таллинн – столица Эстонии), где наконец-то смогла установить жесткий контроль над его расходами. Бобринский больше не мог швыряться деньгами из российской казны, но жил на широкую ногу, ни в чем не нуждаясь.
В литературе существуют указания на то, что за десять лет совместной жизни у Екатерины и Орлова родилось еще четверо детей (два мальчика и две девочки), но судьбы их неизвестны. Возможно, они умерли в младенчестве, что не было редкостью для того времени.
Екатерина любила Орлова и обещала выйти за него замуж, как только станет императрицей и избавится от своего законного супруга Петра Федоровича. Но когда Григорий Григорьевич потребовал от своей возлюбленной выполнения данного обещания, она сослалась на то, что вопрос о браке императрицы решает не она сама, а Государственный совет. Орлов и его братья (все пятеро братьев Орловых после переворота в пользу Екатерины были приближены к особе императрицы) пытались надавить на членов Государственного совета, убеждая их в том, что у наследника Павла слабое здоровье и императрица должна выйти замуж, чтобы родить нового законного наследника. Но в дело вмешался граф Н. Н. Панин, который сам имел виды на Екатерину, а более всего не хотел давать власть над государством «гвардейскому поручику». Панин выступил на заседании совета, его речь завершалась словами: «Императрица может делать все, что ей угодно. Но госпожа Орлова никогда не будет нашей императрицей». Государственный совет проголосовал против брака. Григорию Орлову пришлось довольствоваться ролью любовника и фаворита.
Екатерина постаралась утешить своего возлюбленного новыми должностями, чинами и наградами. Постепенно он вообразил себе, что может безраздельно владеть императрицей и позволять себе все, что захочет. Многие вельможи вскоре стали выражать недовольство быстрой карьерой этого грубого и развратного офицера, а также его поведением при дворе. У Орлова, в отличие от фаворита Елизаветы Петровны Разумовского, не хватило ума и природного такта держаться в тени и умеренно пользоваться милостями государыни. Он заставлял генералов и важных сановников часами сидеть в приемной в ожидании его пробуждения, чтобы через него получить доступ к императрице для решения важных дел.
Со временем чувства Екатерины к Орлову стали остывать, она начала тяготиться его влиянием, поведением, слухами о его донжуанских похождениях на стороне. Когда она пыталась поставить его на место, он ей грубил. Между ними стали часто возникать размолвки. И Екатерина предприняла шаги к тому, чтобы избавиться от ставшего обузой фаворита. Она посылала его на борьбу с чумой в Москву и для заключения перемирия с турками в Валахию. Орлов отовсюду благополучно возвращался. Наконец он понял, что стал лишним для своей подруги, окруженной новыми, более полезными и нужными для нее вассалами. Орлов уступил и объявил, что решил жениться. В качестве отступного Екатерина подарила своему уже бывшему «гражданскому супругу» множество крепостных, роскошный дворец в Петербурге, назначила пенсию в 150 тысяч рублей в год, а его молодой жене послала шикарный бриллиантовый гарнитур.
До конца жизни Орлова Екатерина сохраняла по отношению к нему чувство благодарности за поддержку в трудные минуты жизни, а особенно за решительные действия, доставившие ей престол и императорскую корону. Но то, что для императрицы было минутой торжества, для ее нелюбимого мужа императора Петра III стало страшной трагедией.
За полгода царствования Петр Федорович смог вызвать нелюбовь к себе почти у всех гражданских сановников и высших военных чинов. Неспособность Петра Федоровича управлять государством подталкивала их к размышлениям о переменах в правительстве. К тому времени высшая власть в России уже накопила богатый опыт государственных переворотов. Большинство заговорщиков делали ставку на Екатерину. Но сначала ей предлагали регентство при малолетнем сыне Павле Петровиче. Такой вариант совсем не устраивал 32-летнюю императрицу. Она хотела править сама. В конце концов вокруг нее образовался кружок из особо доверенных людей, в число которых входили Григорий Орлов, его родные братья, несколько близких императрице молодых аристократов и ее личная подруга, дочь сенатора Воронцова Екатерина Дашкова. Их поддерживали около 40 офицеров и 10 тысяч рядовых гвардейских полков, которые не хотели идти вместе с Петром III воевать на стороне своих недавних врагов – пруссаков. Переворот наметили на дни отъезда Петра Федоровича в Ораниенбаум, где находился его любимый голштинский гарнизон.
28 июня 1762 года, в день своих именин, Петр III отбыл из Петергофа в Ораниенбаум. Как только он и его свита скрылись из виду, Екатерина в сопровождении Алексея Орлова, брата своего фаворита, отправилась в Петербург, чтобы там начать военные действия против собственного мужа. По дороге к ним присоединился Григорий Орлов. Позже Екатерина напишет Понятовскому:
«Тайна была в руках трех братьев Орловых; Остен помнит, как старший из них следовал за мной всюду и делал тысячу нелепостей; его страсть была всем известна, он действовал побуждаемый ею. Орловы люди решительные и служа в гвардии; очень любимы солдатами. Я им многим обязана, что подтвердит весь Петербург».
В столице, в казармах Измайловского полка, императрицу встретили восторженными криками. Уже под охраной гвардейцев Екатерина явилась в Казанский собор, где архиепископ Дмитрий провозгласил ее самодержицей Всероссийской, а ее сына Павла – наследником. В новом Зимнем дворце императрицу ждали члены Сената, которым она представила текст присяги и манифест о собственном восшествии на престол. После принятия присяги сенаторами и выстроившимися перед дворцом гвардейскими войсками Екатерина переоделась в офицерский мундир Преображенского полка, который позаимствовала у капитана Талызина, и отправилась верхом во главе гвардейских полков в Петергоф. Рядом с ней в таком же преображенском мундире, снятом по такому случаю с сержанта Пушкина, скакала фрейлина Дашкова – знаменитая молодая вольтерьянка, будущий президент Российской Академии наук.
До Петра дошли слухи о перевороте в столице, когда он в Ораниенбауме производил обычный смотр своих голштинцев. Он немедленно собрался и прибыл в Петергоф, но там, в павильоне Монплезир, обнаружил только парадное платье своей супруги, приготовленное для намеченных на вечер придворных именинных торжеств. Император отправил в Петербург Воронцова, Трубецкого и Шувалова, чтобы разузнать подробности происходящего. Но когда придворные уехали, Петр осознал, что назад они не вернутся, а ему самому нужно спасаться бегством, так как его свита не сможет противостоять идущим из столицы гвардейским полкам. Петр Федорович уехал сначала в Ораниенбаум, а оттуда – в Кронштадт, в крепости которого хотел переждать надвигающуюся беду. Но еще до приезда императора здесь уже арестовали его адъютанта, графа Девьера, а распоряжения отдавал адмирал Талызин, родственник славного капитана, в камзоле которого Екатерина вела гвардейцев на Петергоф и Ораниенбаум. Самого же Петра III в Кронштадт не пустили, мотивируя это тем, что в России нет никакого императора, а есть императрица Екатерина II. Петру Федоровичу пришлось возвращаться назад, надеясь на милость победителей.
Петр остановился в любимом Ораниенбауме и послал к Екатерине генерала М. Л. Измайлова с известием, что готов добровольно отречься от престола, лишь бы ему и близким к нему людям сохранили жизнь. Императрица согласилась принять его отречение на таких условиях. 29 июня отряд гвардейцев во главе с поручиком Алексеем Орловым занял Петергоф. Вскоре туда без всякого принуждения прибыл подписавший в Ораниенбауме свое отречение Петр III. Вместе с ним были его любовница Елизавета Воронцова и часть людей из свиты. Екатерина выделила ему охрану из нескольких солдат и шести офицеров под командованием все того же А. Г. Орлова и велела ехать в отдаленную загородную императорскую усадьбу Ропша, чтобы там ждать окончательного решения своей судьбы.
Что собиралась делать императрица со своим мужем, неизвестно. Большинство исследователей истории правления Екатерины II сходятся во мнении, что вряд ли предполагалось сразу же устранить его физически. Никакой поддержкой при дворе и армии он не пользовался, и опасность контрпереворота могла существовать только гипотетически. Перед глазами заговорщиков, в том числе самой императрицы, был пример Елизаветы Петровны, которая более двадцати лет держала в ссылке, а потом в Шлиссельбургской крепости свергнутого императора Ивана Антоновича, оставив его в живых. Но все же некоторые близкие к Екатерине люди чего-то опасались. Поэтому Екатерина Дашкова попросила императрицу не отправлять в Ропшу любовницу Петра Елизавету Воронцову, так как вся семья просила подругу государыни позаботиться о своей «заблудшей» сестре. Елизавета была оставлена в Петербурге под домашним арестом.
Но проблема, как поступить с бывшим императором, который по церковному и светскому закону все еще оставался мужем Екатерины II, решилась совершенно неожиданно. Петр Федорович скончался в Ропше 5 июля 1762 года. Историки до сих пор гадают, что же с ним произошло.
О смерти Петра III сохранилось два важных документа. Первый из них – письмо Алексея Орлова, брата фаворита императрицы, которое он написал из Ропши Екатерине II в состоянии отчаяния после разыгравшейся на его глазах трагедии. Вот его текст:
«Матушка милосердная государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка – его нет на свете. Но никто сего не дум, ал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором(имеется ввиду князь Федор Вельегорский. – Л. С.); не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневили тебя и погубили души навек».
Ненавидевшая Алексея Орлова за грубость и необразованность Екатерина Дашкова, которой императрица тогда же показала это послание, позже предполагала в своих воспоминаниях, что в момент написания его автор был совершенно пьян и поэтому выражался, как лавочник. Она и некоторые другие придворные думали, что Петр III был убит самим Орловым или Вильегорским.
В невиновности брата своего любовника сомневалась и Екатерина, поэтому назначила медицинскую экспертизу тела мужа. Свою версию происшедшего она изложила в письме к Станиславу Понятовскому:
«Страх вызвал у него понос, который продолжался у него три дня и прошел на четвертый; он чрезмерно напился в этот день… Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав перед тем лютеранского священника. Я опасалась, не отравили ли его офицеры.
Я велела его вскрыть, но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа отравы; он имел совершенно здоровый желудок, но умер он от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совершенно сморщено».
Анатомическое исследование тела Петра Федоровича показало, что его никто не травил, чего так опасалась Екатерина. Она обращает особое внимание на то, что сердце бывшего императора оказалось слишком маленьким, что могло свидетельствовать о какой-то давней сердечной болезни. Кроме того, ее 34-летний супруг страдал геморроем. Все эти болезни могли обостриться от пережитого им стресса, усугубленного безудержным пьянством. Возможно, Алексей Орлов и не кривил душой, когда утверждал, что Петр умер случайно, от внезапного сердечного приступа и спазма сосудов, которые настигли его в момент пьяной драки с князем Вильегорским. Вероятно, такое объяснение устроило многих, и в первую очередь Екатерину. За гибель бывшего императора никто не был наказан. И только уже после смерти самой Екатерины II ее сын Павел вновь будет подозревать в убийстве отца мать и братьев Орловых.
Тихо, без особых почестей бывшего императора похоронили в Александро-Невской лавре. Только через 30 лет император Павел I перенес прах отца в официальный царский некрополь в Петропавловском соборе Петропавловской крепости.
Наиболее емкий, хоть и утрированный, образ бесславно погибшего государя, по иронии судьбы носившего имя своего великого предка, запечатлела одна из его главных недоброжелательниц княгиня Е. Р. Дашкова:
«Обычно император приходил в придворную церковь только к концу службы, он гримасничал, паясничал и передразнивал пожилых дам, которым сам приказал делать реверансы по французской моде, а не кланяться, как было принято у нас прежде. Несчастные престарелые дамы, приседая в реверансе, с трудом удерживались на ногах…
Являться утром на вахт-парад главным капралом, хорошо пообедать, выпить доброго бургундского, провести вечер со своими шутами и несколькими женщинами, исполнять приказания прусского короля – вот что составляло счастье Петра III. <…>
Он не был злым, но его ограниченность, недостаток воспитания, интересы, и природные склонности свидетельствуют о том., что из него вышел бы хороший прусский капрал, но никак не государь великой империи».
А обожаемый Петром Федоровичем прусский король Фридрих II, беседуя о событиях 1762 года с французским послом в России графом Сегюром, пренебрежительно высказался о своем умершем союзнике: «Отсутствие мужества в Петре III, несмотря на советы храброго Миниха, погубило его: он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отправляют спать».
Мнение современников и потомков о Петре III – императоре и человеке, обобщил В. О. Ключевский:
«Ум его, голштински тесный, никак не мог расшириться в географическую меру нечаянно доставшейся ему беспредельной империи. Напротив, на русском престоле Петр стал еще более голштинцем, чем был дома. В нем с особенной силой заговорило качество, которым скупая для него природа наделила его с беспощадной щедростью: это была трусость, соединившаяся с легкомысленной беспечностью. Он боялся всего в России, называл ее проклятой страной и сам выражал убеждение, что в ней ему непременно придется погибнуть, но нисколько не старался освоиться и сблизиться с ней, ничего не узнал в ней и всего чуждался; она пугала его, как пугаются дети, оставшиеся одни в обширной пустой комнате. Руководимый своими вкусами и страхами, он окружил себя обществом, какого невидели даже при Петре I, столь неразборчивом в этом отношении, создал себе собственный мирок, в котором и старался укрыться от страшной ему России…».
Жизнь Петра Федоровича была короткой и не слишком счастливой. Рожденный для того, чтобы властвовать, он не был к этому способен в силу своего характера и неправильного воспитания. Он очень любил военную службу, особенно ее формальную сторону, и современники говорили, что из него мог бы получиться бравый прусский офицер, а вот русского царя из него не вышло. В истории семьи Романовых он остался бледной и печальной тенью, а его 186-дневное царствование словно было предназначено для того, чтобы еще больше подчеркнуть блеск и величие правления его супруги Екатерины II, отнявшей у него престол.
Императрица Екатерина II Великая (21.04(2.05).1729-6.11.1796)
Годы правления – 1762-1796
Императрица Екатерина II, в девичестве принцесса София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, была немкой. Она родилась 21 апреля 1729 года в городе Штеттине (ныне город Щецин в Польше) в семье принца Христиана Августа и принцессы Иоганны Елизаветы. В ее лице на русском престоле впервые утвердилась иностранка, не связанная с Романовыми узами их русской крови. Ее свергнутый супруг был на четверть русским, родным внуком Петра Великого, но, в сущности, считал себя немцем и тяготился необходимостью жить в России и управлять этой страной. Екатерина, напротив, любила Россию и все русское и считала себя призванной Богом и судьбой занять императорский престол этой огромной державы. Со временем она напишет в своих мемуарах:
«Русский народ есть особенный народ в целом свете, который отличается догадкою, умом, силою. Я знаю это по 20-летнему опыту. Бог дал русским особые свойства… верю, взойдет звезда Востока, откуда должен воссиять свет, ибо там (в России) больше, чем где-нибудь, хранится под пеплом духа, мощи и силы».
Еще в детстве в своем маленьком немецком княжестве и в Берлине, при дворе всесильного родственника – короля Фридриха Великого, она много слышала об огромных просторах и несметных богатствах далекой страны, чья непобедимая армия не раз била славные прусские войска. Она ехала в Россию, чтобы стать невесткой великой и прекрасной императрицы Елизаветы Петровны и женой наследника ее престола. Она заранее знала обо всех недостатках будущего жениха, но волновалась, ожидая встречи не с ним, а с его блистательной тетушкой.
Елизавета, как мы уже писали ранее, произвела на юную принцессу Фике ошеломляющее впечатление. Но постепенно их отношения, сначала вполне по-родственному дружеские, стали портиться. Изменилось и восприятие Екатериной личности самой Елизаветы. Молодая великая княгиня словно специально ищет недостатки своей «свекрови» и старается подчеркнуть их в беседах с доверенными людьми. Вот как она пишет об императрице английскому послу, сэру Уильямсу:
«Особа (имеется в виду Елизавета. – Л. С.), у которой вы вчера считали приступы кашля, только и говорит внутри своих покоев, что сама примет команду над войском. Одна из ее женщин на днях ей сказала: возможно ли это? Вы – дама. Она ответила: мой отец ходил же в поход, думаете ли вы, что я глупее его? Та ответила: но он был мужчиной, а вы нет. Она вздумала рассердиться и не переставала говорить, что хочет сама идти на войну. Прибавляют, что бедная дама не только не в состоянии совершить такое безрассудное предприятие, но не могла бы взойти на свои лестницы без одышки».
Мишенью для насмешек Екатерины были лень и капризы императрицы, ее любовь к приживалкам и придворным сплетницам, которые составили вокруг нее целый «теневой кабинет» во главе с супругой последнего фаворита Елизаветы – Маврой Егоровной Шуваловой.
Место разочаровавшей ее Елизаветы в воображении Екатерины занимает император Петр Великий, о котором она много слышала и читала. Император, без устали трудившийся ради величия своей державы, становится для нее образцом. Еще будучи великой княгиней, она вникала во все вопросы жизни своего малого двора и производила впечатление энергичной и заботливой государыни. В одном из писем более позднего времени, когда она уже была самодержавной императрицей, Екатерина сама так описывает свой обычный рабочий день:
«Здоровье мое меня нисколько не тревожит, я встаю самое позднее в 6 часов и сижу до 11 в моем кабинете, куда ко мне приходит не тот, кто у меня в милости, но кому по его званию есть до меня дело, и часто приходят лица, которых я еле знаю по имени. Кто у меня в милости, тех я приучила уходить, если дело до их не касается. После обеда нет ничего, а вчером я вижусь [с теми], кому охота придти, и отправляюсь спать самое позднее в половине одиннадцатого».
Уже во время недолгого и во многом бестолкового правления Петра Федоровича Екатерина на фоне своего капризного и своенравного мужа, во всем зависящего от своего кумира Фридриха Прусского, невольно выглядела единственным «настоящим мужчиной» в системе императорской власти. Недаром именно на нее, а не на ее малолетнего сына Павла, сделали ставку гвардейцы, совершившие переворот 1762 года. Став императрицей, Екатерина вошла в историю России как одна из наиболее ярких и последовательных государынь-реформаторов; с ее временем связаны наиболее значительные победы русского оружия и крупнейшие после Петра I территориальные приобретения. Именно Екатерина фактически смогла завершить дело Петра Великого и превратила Россию в крупнейшую европейскую державу. Ее эпоху историки и литераторы неоднократно называли золотым веком Российской империи.
Но эта же самая огромная и мощная империя стала для Екатерины золотой клеткой. Практически неограниченная императорская власть давала ей множество возможностей, но не могла дать только одного – надежды на семейное счастье. Решение Государственного совета, озвученное устами графа Панина, что императрица может делать все, что ей угодно, но не может стать госпожой Орловой, прозвучало как окончательный приговор судьбе Екатерины. Если она хочет сохранить трон, то должна до конца жизни, хотя и формально, но оставаться Романовой. Ее наследник тоже должен был принадлежать к этой династии. Чтобы не осложнять собственную жизнь, Екатерина, став полновластной императрицей, даже просила своего бывшего возлюбленного графа Понятовского не приезжать в Россию и не требовать возобновления отношений. Взамен она обещала сделать все возможное, чтобы именно он получил польскую корону.
Императрица не могла выйти замуж, поэтому желание тепла и участия толкало ее в объятия любовников-фаворитов. В художественной литературе за Екатериной закрепился образ развратной неразборчивой особы, которая готова была в поисках удовольствий удовлетворять свою страсть с лакеями, гвардейскими солдатами и конюхами. Конечно, это было далеко не так. «Донжуанский» список императрицы был значительно короче, чем у многих ее современников. В этом она не могла соперничать с французскими королями и королевами XVIII столетия. Составленный историком М. Н. Лонгиновым список любовников Екатерины за 43 года ее «взрослой» жизни состоит из 15 имен. Другой историк, Я. Л. Барсков, насчитал 12 человек, и еще в шести кандидатурах он сомневался. Возможно, императрица отличалась бы и большим постоянством, но любовники часто сами вынуждали ее отказываться от них, так как начинали претендовать не только на ее любовь, но и на государственную власть. Несколько «сердечных друзей» императрицы смогли дольше других оставаться возле нее, став настоящими фаворитами государыни.
Первого настоящего фаворита Григория Орлова сменил Александр Сергеевич Васильчиков. Этот приятный и скромный молодой офицер обратил на себя внимание Екатерины, когда Орлов в 1772 году находился по дипломатическим делам в румынских Фокшанах. Васильчиков был влюблен в Екатерину, но природная застенчивость и порядочность заставляли его стесняться положения фаворита. В этой роли он чувствовал себя неуверенно, хранил верность своей возлюбленной и от нее ждал того же. Вскоре императрица стала тяготиться обществом Васильчикова, который был ее ходячей совестью, и через два года любовных отношений, в 1774 году, отослала его в Москву. «В утешение» Александр Васильчиков получил от своей царственной любовницы красивый дом в старой столице, деревни с крепостными крестьянами, солидную сумму денег, ежегодную пенсию и право строить дальнейшую личную жизнь по своему усмотрению.
Место Васильчикова не осталось вакантным. Его тут же занял 35-летний роскошный красавец-генерал Григорий Александрович Потемкин (1739–1791). Впервые Екатерина увидела Потемкина в 1762 году во время дворцового переворота. Императрица, переодетая в преображенский капитанский мундир, выступала перед солдатами. Григорий Потемкин, тогда молодой вахмистр, заметил, что в спешке Екатерина не надела портупею и ее военный костюм не полон. Он лихо подскакал к ней и предложил свою портупею. Импозантная внешность и галантность 23-летнего офицера произвела на Екатерину сильное впечатление. Несмотря на чрезвычайные обстоятельства их знакомства, она не забыла о нем и упоминала его в письмах к своим возлюбленным Августу Понятовскому и Григорию Орлову. Вскоре молодой офицер получил чины полковника и камер-юнкера. Природный ум и обходительность Потемкина позволяли использовать его в качестве дипломата. Он прекрасно справился с дипломатической миссией в Швеции и мог надеяться на очередные награды. Но по возвращении из поездки он ввязался в пьяную драку с Григорием Орловым, и тот выбил своему возможному сопернику глаз. Увидев Потемкина в таком состоянии, императрица на время потеряла к нему всякий интерес.
Потемкин сумел разумно распорядиться тем карьерным стартом, которым он был обязан Екатерине. Он умел и хотел служить, добросовестно исполняя обязанности на гражданском и военном поприщах. Сменив множество должностей, он дослужился до чина генерал-майора и оказался в районе театра военных действий с Турцией под командованием генерал-фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского. Известный полководец оценил военные и административные таланты Потемкина. Отправляя его в 1770 году с донесением к императрице, в своем сопроводительном письме он дал ему такую характеристику:
«Сей чиновник, имеющий большие способности, может сделать о земле, где театр войны стоял, обширные и дальновидные замечания, которые по свойствам своим заслуживают быть удостоенными Высочайшего внимания и уважения, а посему вверяю ему для донесений Вам многие обстоятельства, к пользе службы и славе империи относящиеся».
Так состоялась новая встреча Потемкина с Екатериной. Григорий Александрович возмужал, был в самом расцвете сил и мужского обаяния. Он привык к своему увечью и перестал его стесняться. А сорокалетняя Екатерина научилась ценить в мужчинах не только красоту, но и ум и доблесть. Потемкин произвел на нее самое благоприятное впечатление.
Вскоре у Потемкина появился еще один шанс отличиться. Он проявил себя храбрым и талантливым военачальником во время подавления бунта Емельяна Пугачева. За эту кампанию он был награжден орденом Андрея Первозванного, а вдобавок получил из рук императрицы медальон с ее портретом в бриллиантовом обрамлении. Такой подарок означал, что Екатерина включает его в круг своих близких друзей. Вскоре после этого Потемкин занял в сердце и спальне императрицы место отставленного Васильчикова.
Григорий Потемкин, как и его тезка, Григорий Орлов, был фаворитом Екатерины II долго, около двадцати лет. Некоторые современники считали, что ему удалось добиться от нее того, что так и не получил его предшественник. С Потемкиным Екатерина якобы тайно венчалась, как когда-то Елизавета с Разумовским, и тот перед Богом был ее законным, хотя и морганатическим, супругом. Указывали даже, что обряд венчания был совершен в церкви Вознесения на Большой Никитской в Москве. От Потемкина у Екатерины родилось еще двое детей: дочь, названная родителями Елизаветой Темкиной, и сын, получивший фамилию и титул графа Браницкого.
В отличие от Орлова, Потемкин был очень умен и хорошо образован, знал несколько иностранных языков. Григорий Александрович родился в Москве, учился в Московском университете. В молодости был очень ленив, поэтому один курс университета окончил с золотой медалью, а со второго был отчислен за неуспеваемость. В начале 1760-х годов Потемкин некоторое время провел в монастыре, где увлекся церковно-славянским языком, историей и богословием. Позже он не раз удивлял современников глубокими познаниями в этих областях и неподдельным интересом к прошлому и настоящему европейского христианства. Выйдя из монастыря, Потемкин поступил на службу в Конную гвардию, куда был записан с рождения и уже имел чин капрала. Перед Екатериной он предстал в редком качестве прекрасно образованного офицера, скрывавшего свои «интеллектуальные» устремления под маской нарочитой грубоватости, молодецкой удали и нахального шутовства.
Императрица не скрывала своего восхищения новым возлюбленным. В письме к одному из своих корреспондентов она восклицает: «Ах, какая славная голова у этого человека!.. и эта славная голова забавна как дьявол». В послании к самому Потемкину она в шутливо-простоватой манере, принятой в общении между ними, и с обычными для немки ошибками в русском языке признается ему в своих чувствах:
«Милинкой, какой ты вздор говорил вчерась, я и сегодня еще смеюсь твоим речам. Какия счастливыя часы я с тобою провожаю. Часа с четыри вместе проводим и скуки на уме нет, и всегда растаюсь через силы и нехотя. Голубчик мой, дарагой, я вас чрезвычайно люблю; и хорош, и умен, и весел, и забавен, и до всего света нужды нету, когда с тобою сижю. Я отроду так счастлива не была, как с тобою. Хочется часто скрыть от тебя внутренное чувство, но сердце мое обыкновенно прабальтает страсть. Знатно, что польно налито и оттого проливается».
Но идиллия в отношениях между ними была недолгой. В частых ссорах и размолвках, во время которых любовники общались только на людях, чаще всего был виноват Григорий Александрович.
В. Ф. Секретарев, который в то время был «мальчиком» в доме Потемкина, описывал позже их «семейные» отношения с Екатериной:
«У князя с государыней нередко бывали размолвки. Мне случалось видеть… как князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал с места и скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял ее и так ею хлопал, что даже стекла дребезжали, и тряслась мебель».
«Милые бранятся – только тешатся», но чем дальше, тем больше императрица сомневалась в справедливости этой народной мудрости.
Способности государственного мужа и военачальника быстро сделали Потемкина в глазах Екатерины незаменимым вельможей. Пока императрица была в него влюблена, он пользовался практически неограниченной властью и влиянием. Но в характере Григория Александровича были не только положительные качества. Вскоре стали очевидны его страсть к обогащению, для удовлетворения которой он не стеснялся использовать государственную казну и свое положение фаворита, и склонность к интригам, капризность и суетность. Чтобы удержаться в фаворе, он все время стращал Екатерину заговорами против нее, часть из которых просто изобретал, а в свои политические игры впутывал членов императорской семьи, включая молодого наследника престола – великого князя Павла Петровича.
Екатерине не могло понравиться такое поведение Потемкина, тем более что, уверовав в свою незаменимость, он, как когда-то Орлов, стал позволять себе по отношению к ней откровенные грубости. Чтобы приструнить своего фаворита, императрица завела нового любовника. Им стал бывший лакей Петр Васильевич Завадовский (1739–1812). Это был высокий, атлетически сложенный молодой человек, он принадлежал к тому типу мужчин, которые особенно нравились Екатерине. Несмотря на свое незнатное происхождение, Завадовский был умен, образован и приятен в обращении. Но, не обладая достаточно сильным характером и способностью к интригам, он не смог выдержать конкуренции с Потемкиным. По настоянию последнего Екатерина была вынуждена отказаться от своего нового кавалера. За «службу» при особе императрицы он получил графский титул, солидную денежную сумму, серебряный сервиз искусной работы и должность директора государственного банка. В будущем Завадовский сумел с толком распорядиться своей близостью к императорской семье. Он сохранил хорошие отношения не только с Екатериной, но и с ее внуком – императором Александром I. При нем П. В. Завадовский был министром народного просвещения (1802–1810). Он выступил одним из инициаторов открытия в России новых средних и высших учебных заведений, составил и ввел либеральные университетский и цензурный уставы. Этот фаворит проявил себя как настоящий последователь просветительских идей своей покровительницы и не посрамил ее памяти перед потомками.
После Завадовского Екатерина еще не раз воспользуется новой любовной связью, чтобы щелкнуть по носу зарвавшегося Потемкина. Тому пришлось принимать свои меры, чтобы сохранить хоть какой-то контроль над сердцем и делами императрицы. В 1782 году Потемкин был отправлен на военное и дипломатическое покорение Крыма, последний хан которого – Шагин-Гирей – был свергнут с престола и бежал в Керчь под защиту русских войск. Появилась реальная возможность присоединить Крымский полуостров к России, выведя его из-под протектората Турции. Отказаться от такого поручения Потемкин не мог, тем более что оно сулило ему очередные высокие чины и награды (за крымскую эпопею он получит высокое воинское звание генерал-фельдмаршала и исключительный титул светлейшего князя Таврического). Но и оставлять без присмотра свое место фаворита ему также не хотелось. В результате небольшой интриги Потемкину удалось навязать в любовники Екатерине своего протеже – молодого серба Сергея Зорича. Записной красавчик, смелый, пылкий, энергичный, он поначалу понравился императрице. Она сделала его своим флигель-адъютантом, в обязанности которого входило «утешать» государыню в отсутствии Потемкина. Но Зорич не смог удержаться в спальне императрицы, он повел себя крайне легкомысленно и неосмотрительно, посмел завести роман с другой женщиной. Екатерина быстро догадалась, что Зорич к ней равнодушен и выполняет при ней роль интимного соглядатая по наущению Потемкина. Он был разжалован из придворных и откомандирован в Крым, в адъютанты к своему покровителю.
На смену неудачнику Зоричу пришел майор Иван Николаевич Корсаков. С ним Екатерина была знакома еще со времен, когда она была великой княгиней. Тогда у нее сильно разболелись зубы, и молоденький гвардейский офицер посоветовал ей расковырять десну гвоздем, чтобы спустить кровь и гной. Она так и поступила, наступило облегчение. Вновь увидев Корсакова при дворе, Екатерина решила приблизить его. Но он не оправдал ожиданий императрицы. Быстро получив все полагающиеся фавориту чины и привилегии, он, будучи человеком развращенным и легкомысленным, пытался, как и Зорич, заводить шашни на стороне. Екатерина поспешила от него избавиться, послала с поручением за границу и навсегда вычеркнула его из своего сердца.
С Потемкиным императрица в это время была уже преимущественно в дружеских отношениях и поэтому посчитала возможным пожаловаться ему на свою женскую судьбу. Вскоре светлейший князь подарил ей миниатюрный портрет молодого красивого мужчины – А. Д. Ланского. Он стал очередным фаворитом Екатерины, и она вновь почувствовала себя счастливой. Видя, как императрица увлечена новым другом, Потемкин пожалел, что организовал это знакомство, его захлестнула волна черной ревности. Светлейший князь заказал специальный медленно действующий яд, который в его доме подали Ланскому вместе с угощением. Новый фаворит заболел и скончался, Потемкин мог некоторое время вновь чувствовать себя спокойно.
Екатерина за короткое время этого романа успела привязаться к Ланскому, который был на 30 лет моложе ее. Возможно, она испытывала к нему не столько любовное влечение, сколько материнские чувства. Она искренне горевала о его кончине, плакала и переживала, что раздражало ревнивого Потемкина.
Григорий Александрович подобрал Екатерине новых фаворитов: не таких привлекательных и более покладистых. Ненадолго сердечным другом царицы стал П. Ермолов, но он умудрился поссориться с Потемкиным и по его настоянию был отставлен от особы Ее Величества. Его место занял полковник А. Д. Дмитриев-Мамонов. Но этот молодой человек, будучи любовником императрицы, влюбился в ее фрейлину, очаровательную княжну Елизавету Щербатову. Его чувство было так сильно, что он не стал скрывать его от своей покровительницы и во всем ей признался: сказал, что хочет жениться на Щербатовой. Екатерина проявила завидную снисходительность. Она отпустила фаворита и благословила его на брак. Невесте она подарила приданое, а своему бывшему возлюбленному – обручальное кольцо стоимостью 20 тысяч рублей. Правда, согласно устной легенде, Екатерина, одевая юную Щербатову к венцу, не смогла сдержать своей досады и больно уколола ее булавкой. Но по сравнению с тем, как поступала со своими соперницами императрица Елизавета, это была простительная шалость стареющей покорительницы сердец.
Екатерина и Потемкин, видимо, сохраняли чувства друг к другу, но стремление обоих властвовать и подавлять партнера мешало их личному счастью. Новому сближению не помогли даже старания Потемкина организовать на высшем уровне путешествие императрицы в Крым в 1787 году. Екатерина выехала для осмотра новых земель империи в сопровождении двора и иностранных посольств. На юге России она должна была встретиться с австрийским императором Иосифом II и польским королем Станиславом Августом Понятовским. Крым мыслился русским императорским престолом как начало отвоевания у Турции территорий бывшей Византийской империи и ее столицы Константинополя (турецкого Стамбула). Поэтому оформление всей крымской поездки и связанных с ней торжеств было проникнуто пафосом византинизма. Вновь строящиеся в Новороссии города назывались греческими именами. По пути следования императрицы сооружались триумфальные арки; городки, станицы и села украшались временными декоративными строениями. Именно с ними связан миф о так называемых потемкинских деревнях, якобы «идеальных» поселений, построенных светлейшим князем из фанеры. На самом деле Потемкин ничего не строил заново в чистом поле, он просто несколько перестарался с украшательством уже существующих населенных пунктов. Желание произвести впечатление на важных иностранных гостей привело, как это часто, к сожалению, бывает в России, к эффекту, отличному от ожидаемого. Все это не столько восхитило, сколько позабавило иностранцев. Французский посол граф Л. Ф. Сегюр передает в своих записках разговор, состоявшийся во время путешествия между ним и императором Иосифом II (император пребывал в России инкогнито под именем графа Фолькенштейна). Император говорил графу Сегюру: «Какое странное путешествие! Кто бы мог подумать, что я вместе с Екатериною II, французским и английским посланниками буду бродить по татарским степям! Это совершенно новая страница истории!». На что Сегюр ответил: «Мне скорее кажется, что эта страница из “Тысячи и одной ночи”, что меня зовут Джафаром и что я прогуливаюсь с Халифом Гаруном аль-Рашидом, по обыкновению своему переодетым».
Во время путешествия императрица с гостями побывали на спуске кораблей на новой верфи в Херсоне. Присутствовавший при этом немецкий врач Э. В. Дримпельман оставил подробное описание торжества:
«От императорского дворца до верфи, находившейся почти в полуверсте, путь был уравнен и покрыт зеленым сукном на две сажени в ширину. С обеих сторон стояли офицеры, которые охраняли путь, и разнообразные мундиры которых привлекали взоры зрителей. На месте спуска были выстроены высокие подмостки с галереею, где помещались музыканты.
В конце устроенного для императрицы помоста стояло кресло под балдахином из голубого бархата, богато украшенным кистями и бахромою. В час пополудни государыня вышла из дворца в сопровождении графа Фолькенштейна (Иосифа II) и многих высоких особ своего и венского дворов. Граф шел с правой руки, а с левой – Потемкин. Государыня явилась запросто, в сером суконном капоте, с черною атласною шапочкой на голове. Граф также одет был в простом фраке. Князь Потемкин, напротив, блистал в богато вышитом мундире со всеми своими орденами. При приближении государыни с помоста дан сигнал к спуску кораблей пушечным выстрелом. С галереи раздалась музыка, а с валов цитадели – гром пушек… Выразив полное свое удовольствие всем участвовавшим в постройке и спуске кораблей, Ее Величество изволила щедро наградить старших и младших строителей и многих других лиц золотыми часами и табакерками и отправилась обратно во дворец».
В этом отрывке обращает на себя внимание тот факт, что Потемкин шел рядом с императрицей, как ее супруг. По другую руку от Екатерины был император Иосиф, и светлейший князь Таврический мог ощущать себя равным венценосным особам. Более того, его нисколько не смущало, что Екатерина и Иосиф были одеты скромно, а он выставлял напоказ все свои регалии. Хотя, может быть, он полагал, что именно фельдмаршальский мундир и ордена дают ему право на то положение, которое он занимал в компании двух государей.
В этот период в распоряжении Потемкина оказались огромные денежные средства. Екатерина II не жалела казны на обустройство Крыма и Малороссии, стремясь быстрее превратить татарские степи в обжитой кусок своей европейской империи. Пока в Крыму и на юге России возводились новые и перестраивались старые города, Григорий Потемкин строил себе Таврический дворец в Петербурге (1783–1789, архитектор И. Е. Старов). Пожить там в свое удовольствие светлейшему князю не удалось: весь роскошный ансамбль дворца, состоящий из трех корпусов, соединенных двойной ионической колоннадой, и с громадным купольным залом в центральном из них, ни в чем не уступавший императорским постройкам столицы, был проигран им в карты. Только после смерти Потемкина Екатерина выкупила Таврический дворец, и он стал принадлежать императорской казне.
Но весь внешний блеск и все старания Потемкина не вернули ему прежнего влияния на императрицу. Прием государыни в Крыму оказался его лебединой песней. Екатерина продолжала уважать Потемкина и ценить его мнение и услуги государству, но вскоре с позиции главного фаворита его оттеснил другой, еще более удачливый искатель счастья и чинов – командир дворцового караула Платон Александрович Зубов (1767–1822).
На стороне Зубова были молодость и внешняя привлекательность. А чем старше становилась императрица, тем моложе и красивее были мужчины, которых она выбирала себе в любовники. Романами с юношами, которые ей годились чуть ли не во внуки, Екатерина защищалась от стремительно надвигавшейся на нее старости. Платон Зубов был моложе ее на 38 лет, энергичен, напорист. Он совершенно подчинил себе больную и очарованную им императрицу. За спиной Зубова стояло его богатое и знатное семейство, члены которого также искали для себя выгод при дворе.
Зубовы стали в последние годы царствования Екатерины II настоящими временщиками, перед ними были вынуждены заискивать и трепетать не только все придворные вельможи, но и морганатический супруг государыни Потемкин, и наследник престола великий князь Павел Петрович с сыновьями Александром и Константином. Восхождению Зубова, который до этого служил в гвардии и пользовался покровительством дальнего родственника царской семьи генерал-аншефа Н. И. Салтыкова, в фаворе способствовал, как это уже давно повелось при дворе, сам же Потемкин. Он представил Платона Екатерине, которая поначалу в письмах к светлейшему князю Таврическому называла своего нового любовника не иначе как «твой корнет». Но к 1790 году Зубов приобрел такую силу, что уже не нуждался в Потемкине и даже попробовал при поддержке своего брата Валериана, также оказывавшего царице интимные услуги, объединить против него придворных. Екатерине пришлось даже выступать в защиту своего старого друга. Он был нужен ей как опытный дипломат.
Русская армия и флот одержали несколько убедительных побед над турками. Те запросили пощады и подписали перемирие. Для заключения мирного договора в русский штаб при театре военных действий должен был ехать Потемкин, который в это время был главнокомандующим русской армией. Он прибыл в Яссы в августе 1791, но неожиданно тяжело заболел. Врачи решили перевезти его в Россию. Но, отъехав от Ясс около 40 верст, Потемкин скончался. Это произошло 5 октября, во второй половине дня. Статс-секретарь Екатерины II А. В. Храповицкий писал, что императрица постоянно и много плакала, повторяя, что ей теперь не на кого опереться, что таких людей, как Потемкин, в ее окружении больше нет. В ответ на упрек Храповицкого, что такое поведение недостойно государыни, она сказала: «Так, да я стара. Он был настоящий дворянин, умный человек, меня не продавал, его не можно было купить».
Екатерина была совершенно права. Новый фаворит Зубов не мог идти ни в какое сравнение с Потемкиным. Последние годы жизни императрицы он использовал для реализации своих личных корыстных интересов. За шесть лет он достиг почти того же, на что Потемкин потратил два десятилетия. Сначала он стал графом, потом светлейшим князем Священной Римской империи (этот титул ему по просьбе Екатерины пожаловал австрийский император), был награжден орденами Андрея Первозванного, Александра Невского, Черного и Красного Орла, получил чин генерал-фельдцейхмейстера. После смерти Потемкина Зубов унаследовал его пост – генерал-губернатора Новороссии. Не будучи выдающимся военачальником, он просил у стареющей императрицы жезл фельдмаршала и звание генералиссимуса, но не успел их получить из-за кончины Екатерины.
Эпоха Екатерины II была временем расцвета фаворитизма при русском императорском престоле. Наличие фаворитов – образ жизни, который диктовался европейской политической и придворной модой того времени. И в этом отношении русская императрица не была исключением. Наличие официальных фаворитов диктовалось часто не ее личными потребностями, а соображениями этикета. В отсутствие законного супруга во время придворных балов и торжеств рядом с государыней должен был находиться какой-нибудь красивый и импозантный мужчина, который выполнял бы обязанности ее постоянного кавалера и на руку которого в прямом и переносном смысле можно было бы опереться. Кроме перечисленных нами десяти официальных фаворитов, в близких отношениях с Екатериной, по данным разных источников, состояли и другие мужчины, относившиеся к кругу ее придворных: брат Платона Зубова – Валериан, Хвостов, Страхов, Свейковский, Левашов, Стоянов, Милорадович, Ранцов, Архаров, Новосильцев, Панин. Было у нее и множество мимолетных увлечений.
В отличие от предыдущих царствований, никто из бывших фаворитов при просвещенном абсолютизме Екатерины II не пострадал. Императрица умела быть благородной с теми, кто не ценил ее любви, и благодарной за преданность, верность и честность тем, кто шел к ней с открытыми чувствами. Многие фавориты получили за связь с царицей славу и богатство, а с Григорием Орловым и Григорием Потемкиным, которым она была многим обязана и как женщина, и как государыня, она сохраняла хорошие отношения и духовную близость до конца жизни.
Кроме фаворитов в окружении императрицы Екатерины I большую роль играли люди, которых можно назвать друзьями или соратниками государыни. Они не были так близки к ней, как ее гражданские мужья или любовники, но их присутствие в жизни Екатерины было заметно не только в политике, но и в самой императорской семье. Мы уже упоминали о самых значительных из них – Н. И. Панине и Е. Р. Дашковой. Остановимся теперь более подробно на личности каждого.
Никита Иванович Панин (1718–1783) родился в период правления Петра I, когда Россия вовсю осваивала новый, европейский образ жизни, и дети, появившиеся на свет в эти годы, уже были питомцами эпохи Просвещения. Отец Никиты Панина – Иван Васильевич, был одним из «птенцов гнезда Петрова», слыл человеком, преданным царю беспредельно. За жизнь, отданную армии, он заслужил чин генерал-поручика и четыреста душ крепостных. Скромность происхождения и отсутствие значительного богатства Ивана Панина компенсировала его женитьба на племяннице князя Меншикова Аграфене Васильевне Еверлаковой. Благодаря такому родству все четверо детей от этого брака получили довольно приличное по тому времени образование, и им открылись двери высшего столичного общества.
Меншиков представил своего внучатого племянника Никиту царевне Елизавете Петровне, будущей императрице, еще ребенком и тем самым обеспечил ему придворную карьеру. Юный Панин начал службу с нижних чинов, как и полагалось в то время, но в привилегированном Конногвардейском полку. Он был участником дворцового переворота 1741 года в пользу Елизаветы и получил придворный чин камер-юнкера. В молодости Никита Панин отличался приятной наружностью и обратил на себя внимание императрицы Елизаветы Петровны, любивший молоденьких и хорошеньких придворных. Однако это вызвало неудовольствие всесильного фаворита Ивана Шувалова, и Панин был назначен на должность посланника в Данию. Елизавета не стала спорить из-за этого с Шуваловым, но в утешение наградила своего несостоявшегося кавалера высоким камергерским чином. Эта вынужденная ссылка за границу, сначала в Данию, потом в Швецию, сформировала у Панина стойкую неприязнь к фаворитам и фаворитизму, но пошла ему на пользу, обогатив ценным политическим опытом.
Никита Панин пробыл на чужбине долгих 18 лет, пока в ноябре 1759 года не получил от императрицы Елизаветы распоряжение вернуться в Россию и стать воспитателем и обер-гофмейстером великого князя Павла Петровича. Любопытно, что на эту должность метил сам Иван Иванович Шувалов, но Елизавета с подачи канцлера М. И. Воронцова отдала предпочтение своему давнему любимцу.
Панин был рад новой должности. Воспитатель и обер-гофмейстер наследника престола был подотчетен только самой императрице и вхож в ее покои практически в любое время суток. Над ним были не властны ни фавориты, ни государственные сановники.
Первая встреча Панина с будущим воспитанником была не особенно радостной. Маленького Павла настраивали против него его нянюшки и мамки. Они говорили великому князю, что Панин – сердитый дядька и запретит мальчику все игрушки и развлечения, а вместо этого посадит его за скучные занятия науками. Поэтому, когда Павлу представили его нового воспитателя и обер-гофмейстера, он громко зарыдал. Но вскоре Панину удалось подружиться со своим маленьким воспитанником и заинтересовать его учением. Павел был веселым и сообразительным ребенком, только чересчур нервным и впечатлительным, но Никита Иванович рассчитывал со временем справиться с этими проблемами.
Должность воспитателя великого князя – внучатого племянника императрицы – сделала Панина одним из самых значительных лиц при дворе Елизаветы. Еще за границей он научился держаться с особым достоинством: двигался и говорил всегда неторопливо, его манеры отличались изысканной сдержанностью. Современники называли Никиту Ивановича «самым сановитым вельможей империи». При этом он умел располагать к себе людей, его образованность, знания, опыт жизни при европейских дворах привлекали многих. У него было много друзей и хороших знакомых и совсем мало врагов.
Панин довольно быстро сошелся и с матерью своего воспитанника – великой княгиней Екатериной Алексеевной. Они были знакомы уже давно, когда молоденькая принцесса Фике еще только приехала в Россию и старалась завоевать симпатии придворных своей «свекрови» – Елизаветы. Будучи в Стокгольме, Панин иногда писал ей письма с рассказами о европейских событиях, пересылая их через общего знакомого – В. Е. Адодурова, учившего Екатерину русскому языку. Когда Никита Иванович вернулся на родину, великая княгиня постаралась стать ему доброй подругой. Она нуждалась в Панине, так как по мере охлаждения ее отношений с императрицей и собственным мужем Петром Федоровичем воспитатель наследника становился едва ли не единственной ниточкой, связывающей ее с сыном Павлом, а через него – и с императорской семьей.
Панина и Екатерину сближало и их общее увлечение личностью и деяниями Петра Великого. Панин считал себя его духовным наследником, продолжателем дела императора на пути европеизации страны. Для Екатерины Петр был скорее романтическим образом, идеалом рационального и энергичного государя. Став императрицей, она будет всячески подчеркивать якобы существующую между ним и ней политическую преемственность: цитировать указы Петра I, носить при себе табакерку с его портретом, поставит ему памятник – знаменитый «Медный всадник», изваянный французским скульптором Фальконе.
Трудно судить, насколько глубокое впечатление производили на Екатерину проевропейские либеральные политические идеи Панина, но серьезный интерес к политике у нее появился именно после его возвращения из Стокгольма. Для Панина же великая княгиня была в первую очередь интересным, думающим собеседником, начитанным в области новейшей французской философии. Он поначалу не представлял ее в роли будущей императрицы. Для Панина, нанятого Елизаветой в воспитатели ее внучатого племянника, именно Павел был законным наследником престола. Он не любил чудаковатого и недостаточно тонко образованного великого князя Петра Федоровича, но и честолюбивых планов Екатерины Алексеевны тоже не одобрял.
До самой смерти Елизаветы Панин, как многие его современники и друзья, жил надеждой на то, что императрица завещает престол Павлу Петровичу в обход его отца – своего племянника. Но когда братья Шуваловы почти прямо обратились к нему с предложением участвовать в интриге по отстранению Петра Федоровича от власти, Никита Иванович дипломатично отказался. Многие историки считают, что причиной его отказа было недоверие, которое он с ранней молодости питал к Шуваловым. Однако когда после кончины Елизаветы Петровны стало ясно, что законным наследником объявлен Петр III, следующего заговора Панин уже пропустить не мог.
Панин был человеком светским, сугубо гражданским и в военизированном государстве Петра III ему не было места. Он плохо вписывался в новую иерархию чинов и должностей. Поначалу новый император благоволил к воспитателю своего сына. Он наградил Панина орденом Андрея Первозванного, а немного погодя захотел пожаловать ему чин генерала от инфантерии. Никита Иванович посмел не принять этот подарок. Прибывшему с указом генерал-прокурору Сената А. П. Мельгунову он сказал: «Если мне не удастся уклониться от этой чести, которой я не достоин, то я немедленно удаляюсь в Швецию». Когда императору передали эти слова, он с удивлением произнес: «Я всегда думал, что Панин умный человек, но с этих пор я так думать не буду». Но Петр III не был злопамятным и заменил армейский генеральский чин, которого Панин не желал, на гражданский чин действительного тайного советника, какой воспитатель наследника с благодарностью принял.
Но чины и награды не особенно волновали Панина, так же как и его собственная судьба. Куда важнее для него были интересы наследника престола – Павла Петровича. Мальчику исполнилось только восемь лет, а над его головой уже сгустились темные политические тучи. При дворе упорно распространялись слухи о разводе Петра III с Екатериной и его женитьбе на Елизавете Воронцовой. Что тогда будет с Павлом? Если у Воронцовой родятся дети мужского пола, отец захочет передать престол им, а не старшему сыну, законнорожденность которого была сомнительной. Панин успел привязаться к своему воспитаннику, к тому же он дал клятву императрице Елизавете беречь его как зеницу ока и сделать из него будущего императора.
Ради Павла Панин был готов пойти на альянс с братьями Орловыми, которых не любил как людей грубых и мало образованных. Никита Иванович симпатизировал императрице Екатерине, но ее возведение на престол считал противоречащим европейским и российским законам, поэтому предлагал ей роль соправительницы до достижения ее сыном совершеннолетнего возраста. Позже Орловым удалось уговорить Панина согласиться на самодержавие Екатерины, а соправителем сделать Павла, когда ему исполнится 18 лет. На этих условиях Панин фактически возглавил группу заговорщиков, куда кроме Орловых и Екатерины вошли граф Кирилл Разумовский, генерал М. Н. Волконский и княгиня Е. Р. Дашкова.
Уже во время переворота, до самого конца Панин надеялся, что ему все же удастся сделать императором Павла. Когда утром 29 июня 1762 года в апартаменты наследника явился один из братьев Орловых, Панин разбудил великого князя и отправился вместе с ним в Казанский собор. Когда карета остановилась на краю соборной площади, толпы народа уже кричали «Ура!» государыне императрице Екатерине. На ступенях собора стоял Григорий Орлов. Заметив Панина с Павлом, он нарочно громко выкрикнул: «Ура матушке-императрице Екатерине Второй!» А потом тихо добавил, специально для воспитателя наследника: «Кто помянет о регентстве – заколю своими руками».
Несходство во мнении, кому должен принадлежать престол, не испортило отношений Панина и Екатерины. Более того, он оказался правой рукой императрицы во всех политических делах. Австрийский посол в Петербурге граф Мерси д’Аржанто сообщал своему правительству:
«Что касается до настоящего времени, то, во-первых, более чем вероятно, что характер новой Государыни, составленный из бурных страстей и странных идей, сделает ее царствование, как в хорошем, так и в худом, весьма оживленным и деятельным. Во-вторых, так как Панин был главным орудием к возведению на престол новой Государыни и через то достиг непременного права руководить ею в делах правления, то он, конечно, сумеет искусно согласовать сохранение собственного кредита со страстями Императрицы. Этот министр чрезвычайно своенравен и искусен в предприятиях, выгодных для его конечной цели».
Панину удалось не допустить брака Екатерины с Григорием Орловым, который был спланирован его братьями. В основном его заслугой являются проекты екатерининских реформ и успехи внешней политики России этого времени.
Руками Панина Екатерина посадила на польский королевский престол своего бывшего любовника графа Станислава Понятовского. Об этом, в частности, свидетельствует ее письмо верному другу и вельможе:
«Никита Иванович! Поздравляю Вас с королем, которого мы делали. Сей случай наивяще умножает к Вам мою доверенность, понеже я вижу, сколь безошибочны были все Вами взятые меры; о чем я не хотела обойтить показать Вам мое удовольствие».
Но дружба с императорами и императрицами не бывает вечной. Братьям Орловым не удалось оттеснить Панина от престола, но это получилось у нового секретаря императрицы Александра Андреевича Безбородко (1747–1799).
Безбородко оказался среди приближенных Екатерины по протекции фельдмаршала Румянцева. Сам он был из провинции и приехал в столицу уже в тридцатилетием возрасте. Он был недостаточно образован, но отличался умом, хваткой и упорством. За два года жизни в Петербурге он самостоятельно освоил французский язык, на котором говорило все светское общество. Немного позже он также самостоятельно выучил немецкий и итальянский. Среди придворных красавцев и щеголей Безбородко выделялся грубой и неаристократичной внешностью: большеголовый, с широким, заплывшим жиром лицом, которое еще больше уродовали толстые отвислые губы. Но Екатерина ценила в нем талант умелого докладчика по многим вопросам. А самым главным достоинством Безбородко было умение никогда и ни в чем не перечить императрице, которая с возрастом стала недолюбливать излишнюю откровенность и строптивость некоторых политиков из своего окружения.
В последние полтора десятилетия царствования Екатерины ее политика стала приобретать все более авантюрный характер. Ее фаворит Потемкин предложил так называемый «Греческий проект», включавший завоевание Константинополя. Панин пытался противиться его принятию, но Потемкина поддержал всесильный Безбородко. Никите Ивановичу пришлось уступить. Он почувствовал, что его время прошло, отказался от участия в делах, а потом заболел. Окончательно избавиться от Панина Екатерине помог отъезд ее сына Павла с женой в заграничное путешествие в 1781 году.
Последний раз императрица вспомнила Панина в сентябре 1782 года и наградила его новым, только что учрежденным в честь 25-летия ее царствования орденом Святого Владимира. В ноябре того же года опального вельможу посетил возвратившийся из-за границы великий князь Павел. Наследник престола был весел, рассмешил до слез своего воспитателя забавными шутками. Но потом Павел долго не появлялся в доме Панина, как позже выяснилось – боялся еще более испортить своими визитами отношение к нему императрицы. Панин тяжело и безнадежно болел, но находил в себе силы писать политические наставления для своего бывшего воспитанника, который, как он надеялся, скоро должен был оказаться на троне.
29 марта 1783 года старый сановник ненадолго почувствовал себя лучше, встал с постели и сел у окна – посмотреть на Неву. В этот день к нему вновь неожиданно явился Павел с женой. На другой день Панин проснулся в хорошем настроении и весь день был весел. Он сидел допоздна за своими записками, под утро с ним случился апоплексический удар. Проститься с Паниным Павел не успел: когда он примчался к нему в дом, старик уже не приходил в сознание.
Утром 31 марта Никита Иванович скончался на руках у своего царственного воспитанника. Его похоронили в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры. Похороны Панина были удивительно многолюдными, у него все еще оставалось много друзей. Но в этот печальный час рядом с ним не было одного человека – императрицы Екатерины.
Похожая судьба ожидала и подругу будущей императрицы Екатерины – Екатерину Романовну Воронцову-Дашкову (1744–1810). Она была дочерью елизаветинского вельможи Р. И. Воронцова и родной сестрой фаворитки Петра III Елизаветы Воронцовой, ради которой тот намеревался развестись с законной супругой. В юности Дашкова испытала сильное влияние своих братьев – Александра и Степана Воронцовых, отличавшихся большим умом и блестяще образованных. Александр многие годы дружил с Александром Николаевичем Радищевым и поплатился за эту дружбу, когда Радищев был сослан за книгу «Путешествие из Петербурга в Москву».
Екатерина Воронцова рано вышла замуж за князя Дашкова. Их семейные отношения оказались непростыми, а развитый ум и образованность Екатерины Романовны не позволяли ей ограничивать свои интересы кругом домашних обязанностей. Она много читала, занималась переводами. В 1763 году в журнале «Невинное упражнение» был опубликован ее перевод сочинения Вольтера «Опыт об эпической поэзии». С этого времени она постоянно помещала в различных изданиях свои статьи, пьесы и другие произведения.
Происхождение и семейные связи Дашковой широко открыли перед ней двери императорского дворца. Часто бывая при дворе, Екатерина Романовна познакомилась и близко сошлась с великой княгиней Екатериной Алексеевной. Их объединил общий интерес к французской философии и литературе. Тогда будущая императрица нуждалась в такой подруге, с которой можно было не только болтать о балах и нарядах, но и рассуждать на политические темы. Честолюбивая, романтически настроенная молодая княгиня Дашкова принимала близко к сердцу то положение, в котором оказалась великая княгиня, и приняла активное участие в подготовке и осуществлении дворцового переворота 1762 года.
Но этот переворот не только принес ей славу, но и оттолкнул от нее Екатерину II. Императрица была не готова к тому, чтобы считать себя обязанной молоденькой подружке, сыгравшей большую роль в возведении ее на престол. К тому же Дашкова терпеть не могла братьев Орловых, казавшихся ей неотесанными мужланами, и осуждала убийство Петра III, которого также не любила, но не желала ему насильственной смерти. И вот уже вскоре Екатерина II пишет о ней графу Понятовскому:
«Княгиня Дашкова, меньшая сестра Елисаветы Воронцовой, хотя и хочет приписать себе всю честь этой революции, но она не пользовалась большим доверием за ея родство; в добавок ея девятнадцать лет ни вселили никому большаго уважения. Она утверждала что все шло ко мне через ея руки. Однако я уже шесть месяцев переписывалась со всеми начальниками, прежде чем она узнала первое имя однаго из них. Правда она очень умна; но ум ея испорчен ея чрезмерным тщеславием и характер ея взбалмошен; она ненавидима начальниками и дружна только с ветренными головами которыя сообщали ей то что знала, т. е. маловажным подробности. Иван Шувалов (бывший фаворит императрицы Елизаветы. – Л. С.), самый низкий и подлый человек в мире, писал, говорят, Вольтеру, что девятнадцатилетняя женщина изменила правительство этой империи: пожалуйста, выведите великого писателя из заблуждения. Надо было скрывать от княгини Дашковой какими путями сносятся другие со мною, и она, целые пять месяцев не знала ничего; последния четыре недели, хотя ей и говорили но как можно меньше».
Дашкову такое отношение Екатерины к ней и к ее участию в перевороте оскорбило. Вокруг императрицы сразу же образовался плотный круг угодников и лизоблюдов, в котором бывшей подруге, умной, блистательной, но острой на язык, не было места. Их отношения становились все более холодными. В 1769 году Екатерина Дашкова уехала в Европу, где провела более 10 лет. Во Франции, Италии и Англии она изучала науки и искусство, много общалась со знаменитыми философами Вольтером и Дидро, выдающимся экономистом Адамом Смитом. Приобретенные за границей знания сделали саму Дашкову личностью яркой и выделяющейся на фоне других деятелей российского Просвещения того времени.
В 1782 году Екатерина Романовна вернулась в Россию. И, хотя их отношения с императрицей не стали прежними, через год Екатерина II пожаловала ей высокую должность президента (директора) Петербургской Академии наук. На этом посту Дашкова всячески содействовала распространению знания и заботилась, чтобы науки не были монополией Академии и столичных ученых, а «присвоены будучи всему отечеству, и, вкоренившись, процветали бы». При ее предшественнике Домашневе Академия, основанная еще Петром I, пришла в полный упадок, поэтому Екатерине Романовне пришлось много потрудиться, чтобы вновь наладить издание научных трудов и географических карт, возобновить популярные среди образованных петербуржцев публичные лекции ведущих профессоров по разным отраслям знаний.
В том же году Дашкова стала и президентом Российской академии, занимавшейся, в отличие от Петербургской, гуманитарными науками и литературой. Ее членами состояли Державин, Фонвизин, Княжнин, Капнист – выдающиеся русские писатели и публицисты того времени. Для публикации их трудов академия издавала редактируемые Дашковой журналы «Собеседник любителей российского слова», «Новые ежемесячные сочинения». Ученые академии при покровительстве ее президента предприняли выпуск знаменитого шеститомного «Российского этимологического словаря».
В течение десятилетия Дашкова оставалась первой (и до сих пор – единственной) женщиной в России – президентом двух академий. Ее заслуги перед отечественной наукой трудно переоценить. Не случайно в конференц-зале Президиума Российской Академии наук висит ее портрет, написанный неизвестным художником. Но никакие труды и таланты и в екатерининское время не гарантировали человеку свободу от произвола власти. С началом французской революции над головой Дашковой стали сгущаться тучи. Хотя Екатерина Романовна никогда не принадлежала к числу вольнодумцев, ее увлечение французской философией и английской экономической мыслью вызывали подозрение. За дружбу с Радищевым был отправлен в отставку ее брат Александр Воронцов. Императрица искала повод вновь удалить Дашкову от дворца и государственных дел.