Слезы пасмурного неба Магадеев Евгений
Владыка выглядел так, будто в его безмятежный мир теплых красок внезапно вторглась непроглядная синева. Ошеломленный вестью, Иннокентий, вероятно, пытался понять, как это вообще могло случиться, ведь покушение на здоровье священнослужителя во все времена считалось одним из наиболее скверных и тяжких преступлений. Ко всему прочему оно представлялось вопиюще бессмысленным: набожные граждане справедливо почитали деятельность храмов и монастырей за проявление одного из высших благ.
– Вы видели тех, кто это сделал? – наконец произнес Владыка.
– Видел. И отчасти именно потому я здесь. Вы позволите? – я покопался в походной сумке, где все еще лежали остатки пирогов Агафьи, и достал со дна пишущие принадлежности, которые всегда носил с собой. Маленькая девочка, приходившаяся, видимо, дочерью кому-то из обитавших в доме Иннокентия чинов, привстала из-за стола и с наивным любопытством воззрилась на диковинную чернильницу, доставшуюся мне в подарок от заморских гостей, что посетили наш монастырь пару лет назад. Я подмигнул девочке, и она, смутившись, начала суетливо приглаживать оборки своего платья с бантами.
Взрослые наблюдали за моими действиями с не меньшим интересом. Покуда я щепетильно выводил тусклыми, давно требовавшими замены чернилами мудреные вензеля, увиденные мною на шкуре таинственного сектанта, окружающие не проронили ни слова, хотя до того не переставали перешептываться – очевидно, спеша выдвинуть свои предположения о подоплеке преступления. Закончив изображение, я передал его Владыке с извинениями как за скромные художественные таланты, так и за возможные неточности рисунка, связанные с тем, что я не так уж и долго видел оригинал. Тому, однако, вполне хватило увиденного; он внезапно переменился в морде и обратился к окружающим:
– Оставьте нас, пожалуйста, уважаемые господа!
– Но, Владыка, куда же мы пойдем? – удивился Николай. – Обед в самом разгаре.
– Позже дотрапезничаете, – осадил его Иннокентий тоном, не терпящим возражений. – Уважьте старика, погуляйте где-нибудь подальше.
– Разумно ли это, Владыка? – выразил я свои сомнения, когда публика, стараясь не источать недовольство, покинула веранду и скрылась в неизвестном направлении. – Теперь господа будут считать, что у Вас от них тайны.
– Ради Матушки, пускай считают, – отмахнулся он. – Не стоит им видеть то, что я собираюсь показать Вам.
С этими словами Иннокентий закатал рукав рясы; на дряблом оголенном плече его красовались уже знакомые мне символы, и я обнаружил, что мое изображение и впрямь изобиловало ошибками, лишь отдаленно повторяя желаемое. Тем не менее многие черты были хорошо узнаваемыми, что подтверждалось той уверенностью, с которой Владыка продемонстрировал мне собственное клеймо.
– Видите? – произнес он, водя старческими желто-зелеными пальцами по причудливым изгибам линий. – Это стилизованные буквы «Т» и «В» – «тени войны». Так помечали контуженых, дабы людям неповадно было с нами общаться.
Я понимающе кивнул. Юные годы Иннокентия пришлись на тяжелый период шестилетней войны с Капотином – государством, занимавшим узкий, но удивительно протяженный клочок суши, полностью отрезавший нас от моря. Изнурительные попытки забрать эти берега силой так ни к чему и не привели, если не считать полного разорения Северной префектуры, непосредственно граничившей с Капотином, – ну и, разумеется, бесчисленных потерь с обеих сторон. Мирное соглашение было заключено на позорных – а в чем-то даже грабительских – условиях для пяти префектур, составлявших родную Долийскую империю, позже по велению моды переименованную в конфедерацию.
– Как биться перестали – так мы уже и не знали, чем себя занять, – продолжал Иннокентий, возвращая рукав рясы на прежний уровень. – На войне-то все было понятно: говорят «иди» – идешь, говорят «стой» – стоишь. А тут… право слово, и не разберешься. Неровен час – попадешь в передрягу, так никто и слушать не станет. Хоть в острог не сажали – клеймо ставили.
– И чем же Вы, Владыка, провинились?
– Да я все бродил по городам, искал, чем бы на хлеб заработать. Устроился в кабак полы мести – ну и прочий порядок наводить. Переусердствовал однажды.
– А как же Вы потом в церковь попали?
– Да куда ж еще идти? – криво усмехнулся он и, потупившись, отхлебнул настойки прямо из деревянного черпака.
– Выходит, и убийца воевал в Капотине, – поспешил я отвлечь Иннокентия от нахлынувших на него неприятных воспоминаний. – Я видел такие же знаки на его запястье. Вот только он не показался мне… простите, старым.
– Должно быть, годы пощадили. Второй брат милостив оказался, пожаловал молодость… Так Вы говорите, один вояка совладал с целым монастырем?
– Выходит, что так. И, к слову о Втором брате, – знакома ли Вам ересь, согласно которой братьев было более двух?
– Славные вопросы Вы задаете, Ярослав: кому бы рассуждать о ересях – инквизитору или обыкновенному старому священнику? Увольте, уважаемый, тут я Вам не ровня.
– И все же я пришел к Вам за советами, Владыка. Кем бы ни был наш недруг, он силен и весьма неглуп. О таком надо бы знать досконально – однако ни военное прошлое, ни особенная ересь нам не помогут, насколько я теперь могу судить.
– Все верно. Теней по свету ходит немало, а уж кому какая блажь голову занимает – и вовсе не угадаешь, – Иннокентий пожал плечами с таким умиротворенным видом, будто мы обсуждали не насущную проблему, а выдуманный нами же самими шахматный этюд. Тут, однако, его взор обрел прежнюю озабоченность, и он твердо добавил: – Мы должны позаботиться, чтобы впредь подобное не могло повториться. Я буду ходатайствовать перед префектом о выделении охраны для наших монастырей.
– Я не думаю, уважаемый Владыка, что такие меры действительно необходимы. Этому сектанту был нужен я. Он желает заручиться моей поддержкой в распространении своего учения. Кроме того, он намекал, что не одинок.
– И Вы, Ярослав, полагаете, что эти господа пошли на столь дерзкое преступление единственно с целью обратить на себя Ваше внимание? Мне неприятно говорить об этом, но Вы несколько переоцениваете собственную важность. Если некто намерен насадить новое учение, то для него вполне естественно для начала избавиться от сторонников действующего порядка – Вы не находите?
Владыка был прав. Тяжкие думы о том, что гибель товарищей всецело, хоть и косвенно связана с моей репутацией, не имели под собой глубокого основания. Разумеется, монастыри и сами по себе стали бы помехой на пути любой секты: каждый их житель не только посмеялся бы над крамольными идеями, но и призвал бы к этому послушных мирян. Если так – еще на четыре монастыря префектуры ложилась мрачная тень нежданной угрозы. Хуже всего было то, что их опустошение могло уже и свершиться, но этими сомнениями Иннокентия не следовало тревожить – довольно было и того, что вся его паства в одночасье превратилась из громогласного восклицания в крайне зыбкий вопрос.
Намерениям Владыки не суждено было претвориться в жизнь. Пригласив недовольных домочадцев обратно к столу, он подозвал к себе молодого помощника, служившего писарем, и втолковал ему, какого рода послание следует доставить в дом префекта.
– Непременно подчеркивай, что дело срочное, – увещевал юношу Иннокентий. – А будут спрашивать, чего хотим, – отвечай, что тебе это неведомо. Даже не соврешь.
Тот послушно поклонился и рьяно убежал по поручению, но отсутствовал он недолго: еще не успел опустеть самовар, поданный по окончании основной трапезы, как писарь явился перед нами и доложил, что префект отсутствует.
– Вот окаянный, – возмутился Николай, которого к тому моменту успели ввести в курс дела. – Снова поди по бабам поехал.
Иннокентию ничего не оставалось, как умерить амбиции и вместо армии разослать по монастырям гонцов, каковых следовало ожидать назад с вестями не ранее, чем к заходу Солнца. Желая как-то занять себя до их возвращения, я наведался в церковную библиотеку, располагавшуюся неподалеку, и, с определенным трудом добившись разрешения вынести пару книг за стены заведения, отправился в рощу – единственное место культурного отдыха в Белом камне. Словно в пику главенствующей архитектурной задумке, роща была организована на удивление уютно: между тремя фонтанами, два из которых, правда, не работали, пролегали мощенные крупной галькой дорожки, предназначавшиеся для прогулок уставших за день чиновников. Вдоль дорожек стояли деревянные скамейки, намертво врытые в плотную почву – будто у кого-то могла возникнуть мысль унести их отсюда без разрешения.
Пришел я удачно: в это время дня роща была безлюдной, и только две дамы средних лет расхаживали вокруг работающего фонтана, весело переговариваясь между собой. Я расположился на скамеечке по возможности дальше от них и погрузился в изучение грузных церковных томиков, из которых надеялся почерпнуть хоть какие-то намеки на существование Пятого брата или связанной с ним ереси. Первая книга была посвящена апокрифам – но ничего нового в себе не несла. Пролистав главы, повествующие о бесчисленных житиях Отца, я мельком просмотрел ту часть, где говорилось о писании некоего монаха Евдокима, жившего около четырех веков назад и осуждавшего поклонение Матушке и Второму брату: он настаивал на том, что исключительно память усопшего творца по праву достойна упоминания, в то время как молитвы его никчемной родне – отвратительное кощунство. Евдоким, однако, не считал необходимым приводить аргументы в пользу своей точки зрения, всецело полагаясь на слепое согласие со стороны соратников. Его, конечно, не последовало, и незадачливого монаха благополучно забыли сразу после того, как он умер от чахотки. Книга содержала примеры и более удачной религиозной демагогии, но к настоящим событиям они никак не относились.
Второй томик являл собой обширнейший трактат об истории появления официальных церковных текстов, но содержал настолько пространные рассуждения, что я был вынужден закрыть его раньше, чем дошел до интересующего меня текста о Трех испытаниях. В конце концов, мне хватало здравого смысла, чтобы не верить россказням о древних менестрелях, якобы живших при дворе Отца и его семейства, а после – то ли сосланных, то ли направленных сюда с просветительской миссией. Не то чтобы у меня было объяснение получше – напротив, я даже не мог себе представить, каким образом смертные могли бы разведать мельчайшие детали биографии богов без их собственного вмешательства. Но менестрели не упоминались более ни в одном из известных мне источников, да и эта книга деликатно уходила от объяснений, откуда эти персонажи взялись и куда потом делись.
На очереди был потрепанный фолиант, имевший воистину исполинский формат при относительно скромной толщине, но прежде, чем я успел раскрыть его, на обитую тонким слоем металла обложку пала тень, и я обнаружил, что замеченные мною ранее дамы приблизились и теперь выжидали удачного момента, чтобы отвлечь меня от дел. Я намеренно не стал реагировать, надеясь, что они разочаруются и уйдут восвояси, но вскоре одна из них обратилась ко мне, прошлепав своими лягушачьими губами что-то нечленораздельное. Поначалу я не сообразил, что дама заговорила на национальном языке префектуры, и вознамерился переспросить, однако вовремя опомнился. Мне часто приходилось слышать этот далеко не самый благозвучный диалект общепринятого долийского: многие южане считали своим долгом общаться между собой именно на нем, хотя родным он был, пожалуй, только для старожилов самых глухих деревень, названия которых также сохраняли черты самобытности. В их речи я не узнавал ни единого слова и даже не мог убедить себя в родственности наших языков, несмотря на то, что, по уверениям лингвистов, они имели общее происхождение и были крайне близки. Усиленно скрывая раздражение, я попросил даму говорить на долийском – если она, конечно, желает быть понятой.
– Пожалуйста, извините, – наконец последовала внятная речь. – Я не думала, что Вы приезжий.
– И были правы, – буркнул я, но в подробности вдаваться не стал. – Прошу простить мою резкость, но Вы очень обяжете меня, если перейдете к сути. Полагаю, Вас привело ко мне не только праздное любопытство?
– О, отнюдь! Видите ли, дело в моей подруге, но сама она стесняется с Вами заговорить, – при этих словах стоявшая позади дама смущенно отвернулась, будто притворяясь, что говорят вовсе не о ней. – И это не странно: у нее проблема этического характера. Мы подумали, что ею нужно поделиться со священником.
– Я признателен за такое доверие, но в чем, собственно, эта проблема состоит?
– Видите ли, – все же промямлила виновница беседы. – Я позволила себе… неподобающую раскованность в отношении постороннего мужчины, понимаете?
– Изменили мужу? – уточнил я. Она неуверенно кивнула и снова завертела головой по сторонам, абстрагируясь от щекотливой темы. – Вероятно, он обо всем узнал и теперь затаил на Вас обиду? Злится?
– Но я раскаялась! Как ему это объяснить?
– Что ж, для начала попробуйте объяснить это мне. Если бы Матушка не проявляла почтения и верности своему супругу, то как бы он уверился в себе настолько, чтобы создать нас по своему подобию? Нет, он думал бы о том бесславном положении, в котором оказался, и лишь искал бы из него выход. Вдумайтесь – наш мир навсегда остался бы безжизненным! И, быть может, ровно так же, подорвав доверие мужа, Вы обрекли на нерождение целую цивилизацию – смогли бы Вы это объяснить?
– Но… неужели все так… А как же мне теперь быть?
– Вспомните назидание Матушки: «Летопись ваша – бумажная книга, скучною будет – читать не станут»…
– «Лучшие книги читают вечно, лучшие книги не забывают», – подхватила моя собеседница, и вышло это очень кстати: я не был уверен в концовке цитируемого фрагмента. – Я все знаю, Матушку надо радовать поступками. Но могу ли я вырвать несколько страниц из своей книги? Как мне искупить вину?
– Вырвите страницы – и никто уже не пожелает прочесть то, что осталось: какова цена повести, из которой изъяли середину? Пусть лучше середина эта будет дурна, но славное завершение повести навсегда запечатлеет ее в Вашем уме.
– Вы хотите сказать, что мне теперь надо вести себя хорошо – и все забудется?
– Ничто не забудется. Но оно может быть уже не так важно, если впереди многие годы почета, уважения и поддержки, что Вы окажете супругу, с которым имели неосторожность обойтись столь неприятным образом. Будет счастлив он, будут помнить о Вас окружающие, будет довольна Матушка.
Просияв, дама окатила меня приторным потоком благодарностей и пообещала неуклонно следовать полученному совету. Глядя, как подруги степенно зашагали к выходу из рощи, весьма одухотворенные моими наставлениями, я вдруг подумал: «Вот шлюхи!» Но тут же одернул себя: к чему вульгарная грубость, если эти создания придуманы мною самим?
Утро я начал в приподнятом расположении духа: из памяти еще не истерлось ликование, охватывавшее дом Владыки с возвращением каждого из гонцов. Они все как один сообщили о благополучии монастырей, а также передали искренние соболезнования настоятелей в связи со случившимся. Некоторые особенно оплакивали своего собрата Михаила – им не раз приходилось обращаться к нему за советом в делах, требующих особой рассудительности. Глава монастыря Третьего испытания был примером для многих, и тем более шокирующей представлялась безвременная кончина этого мудрого весельчака. Гонцы привлекали все свое актерское мастерство, но гримаса скорби, искажавшая их морды, не могла затмить облегчения, посещавшего нас, когда изнурительные дурные предчувствия вновь оказывались неоправданными.
Сны нередко задавали тон моему грядущему дню, и сегодня я намеревался сберечь хорошее настроение как можно дольше. Способствовала этому и ночная смена: спешить было некуда, я отлично выспался, провалявшись в постели аж до полвторого, а впереди меня ожидали часы приятного одиночества. Раскрыв глаза и ритуально глянув на свою бледно-розовую вполне человеческую ладонь, я дотянулся до телефона и, прочитав давно набившее оскомину пожелание доброго утра от Лены, попытался снова заснуть. Она присылала подобное сообщение ежедневно – если не считать периоды ссор между нами, – и по первому времени это было довольно забавно и даже приятно; но в дальнейшем фантазия Лены иссякла, чего никак нельзя было сказать об энтузиазме. Я привык не отвечать ей подолгу, хотя не ответить вовсе тоже было бы неправильно: во-первых, меня мучила совесть, отчаянно убеждавшая в наилучших намерениях девушки, а во-вторых, такое поведение было чревато унылыми последствиями. Обиды на недостаточное проявление внимания были столь характерны для Лены, что уже первые месяцы нашего общения выработали во мне стойкий иммунитет, и я приучился делать вид, что ничего не замечаю.
Мои сомкнутые веки не были помехой для тусклого света, пронзавшего белоснежный тюль на окнах. Он будто вынуждал меня признать, что настало время окончательно прийти в себя, и в какой-то момент я сдался – резким движением сбросил с себя добротное пуховое одеяло и опустил ноги на пол. Дома, разумеется, никого не было, и я в душе поблагодарил родителей за то, что они догадались отвести брата в детский сад вместо того, чтобы понадеяться на мою опеку. Ткнув пальцем в огромную прямоугольную кнопку на системном блоке компьютера, я отправился в ванную, намереваясь успеть почистить зубы прежде, чем закончится загрузка.
Я точно знал, чем займусь в ожидании нынешнего трудового вечера, – эта идея пришла мне в голову еще накануне и не покидала моих мыслей, вселяя необъяснимо сладкое предвкушение, будто от ожидания награды, за которую я долго и тяжело боролся. Закончив умываться, я вернулся в комнату и, плюхнувшись в полуразвалившееся компьютерное кресло, подтянул к себе мышь и клавиатуру. По запросу «принц каспиан скачать» нашлось более ста тысяч результатов, и, немного полистав предложенные поисковиком ссылки, – что примечательно, большей частью это были ссылки именно на книгу, а не на фильм, который мне уже приходилось видеть, – я нашел ту, которая всецело меня устраивала.
Когда на мониторе уже красовался стройный ряд букв, начинавших произведение, я вдруг осознал, что так и оставил сообщение Лены без ответа, и поспешил исправить это положение. «Добрый день, я только проснулся. Как ты?» Убедившись, что сообщение отправлено успешно, я отложил телефон и предался чтению, но не успел дойти и до второй страницы, как предательская трель возвестила о том, что Лена по своему обыкновению не была особенно занята. Ее послание гласило: «Последняя пара, потом все. Придешь за мной? Погуляем».
Я был готов смириться с печальной необходимостью строчить сообщения через каждую минуту, хотя это отвлекало и выкрадывало уйму времени, но перспектива отказаться от чтения ради сомнительного променада казалась вопиюще безрадужной. Нет, я определенно не собирался покидать свое кресло до самого вечера – но об этом следовало заявить с известной долей осторожности.
– Прости, я сегодня должен отдохнуть перед работой, – написал я, рассчитывая не столько на понимание, сколько на сочувствие со стороны девушки.
– Хорошо. А хочешь, я приеду к тебе? – последовало почти тут же. Это было немногим лучше изначально предложенного варианта, но выкрутиться красиво уже не представлялось возможным.
– Не стоит, поздновато, мне скоро идти, – ответил я, понимая, что эта отговорка смотрится довольно нелепо, но ничего лучше просто не нашел.
– Ты не хочешь меня увидеть?
Я не хотел. Вне всяких сомнений – не хотел. Но какой могла бы быть реакция на подобное заявление? Я и сам был бы в ярости, скажи мне Лена нечто вроде этого… как-никак, мы должны были ценить общество друг друга.
– Мне просто надо полежать немножко, – уклонился я, заранее обдумывая дальнейшее развитие диалога. Надо было как-то перевести его в более благоприятное русло, иначе ближайшие дни грозили превратиться в непересыхающий поток жалоб и обвинений.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Нет, все в порядке. Слегка устал. Не переживай.
Некоторое время телефон молчал, и я даже начал думать, что все обошлось. Расслабившись и расположившись поудобнее, я вернулся к роману, но не успел им толком насладиться, как снова прозвучал назойливый сигнал.
«Иногда мне кажется, что ты меня совсем не любишь». Воображение живо нарисовало передо мною мученическое лицо девушки, свидетельствовавшее о подступавшей истерике. Теперь уже назад пути не было, и никакие мои увещевания не могли предотвратить бурю; роль же моя сводилась теперь исключительно к демонстрации небезразличного отношения к происходящему. Пара дюжин фраз, лучащихся теплом и сожалением, разрешила бы ситуацию, пусть в отместку я и узнал бы о себе много обличительного; даже не было нужды думать над ними: важно лишь не молчать…
Немного поколебавшись, я перевел аппарат в беззвучный режим, оттолкнул его на дальний край стола и теперь уже надолго погрузился в похождения детворы из семейства Пэвэнси.
Глава 4
Просторную залу, грубые бревенчатые стены которой покрывали связки чеснока и прочей иссохшей растительности, скудно освещала дюжина отекших восковых свечей; их пламя плясало будто бы в такт обосновавшемуся здесь музыкальному безумию. Трактир шумно праздновал, и я никак не мог разобрать, что именно: даже в те редкие моменты, когда всеобщий гогот сменялся относительной тишиной, никто не пытался произнести тост или иным образом коснуться цели попойки – вообще ничего однозначного не происходило. Царивший хаос поразительно контрастировал с откровенно спокойной ночью, проведенной мною в кафе наяву: несмотря на пятничный ажиотаж, клиенты вели себя умеренно; пили, конечно, подобающе концу трудовой недели, но все ушли на своих двоих. Наше кафе выгодно отличалось тем, что никогда не обслуживало ни свадьбы, ни всяческие корпоративные мероприятия. Из колеи выбивали разве что футбольные матчи, трансляции которых выводились на подвесные экраны, в изобилии развешенные у потолка таким образом, чтобы от каждого столика наблюдались хотя бы два.
Забрел я сюда совершенно случайно: оставаться в доме Владыки было безыдейно, а переход до ближайшего поселка пробудил мой голод до такой степени, что я не решился идти дальше, предварительно не отобедав. Аппетит не испортила даже встретившая меня вакханалия – более того, соблазнительный вид лившегося рекой пива только раздул огонек желаний, зарождавшихся в моем чреве. Заказав изрядную порцию жаркого, я не стал стеснять себя сомнительными условностями, прихватил с полки сразу две деревянные кружки по литру каждая и зачерпнул ими из разных бочек, стоявших посреди заведения.
– Силен, монах! – восторженно прокричали у меня над ухом. – Давай-ка залпом!
Под развязное улюлюканье внезапно обратившей на меня внимание толпы я осушил одну из кружек, но этого оказалось мало: народ затребовал продолжения.
– Пей еще! Пей еще! – скандировали они, обступив меня плотным кольцом и раскачиваясь из стороны в сторону. Многие едва держались на ногах и не падали исключительно благодаря поддержке соседей, так что этот нестройный хоровод то и дело норовил превратиться в кучу-малу.
– Помилуйте, братцы! – шутливо воззвал я, но на потеху зрителю пригубил и из второй кружки. – А за что же мы пьем?
– Дак у нас волею Второго брата нынче школа открылась – вот и обмываем! – объяснил здоровенный детина, почесывая шершавой лапой округлое пятнистое брюхо.
– Детишки теперь учиться будут, – добавила молоденькая барышня, выглядывавшая из-за его плеча, и шаловливо захихикала. Вряд ли она находила в обсуждаемой теме что-то забавное, но требовать адекватного мировосприятия от ее одурманенного сознания было бы по меньшей мере нелепо.
– Пей, неужели струхнул? – громогласно напомнили мне, и я, не желая больше испытывать терпение толпы, опрокинул в себя еще один литр хмельной жидкости. Трактир заполнился победным возгласом, к которому присоединились и те, кто вообще не ведал о происходящем; я же, прорвав оцепление, направился к занятому ранее месту, намереваясь по пути набрать немного компота или хотя бы воды – спиртного уже не хотелось.
– Теперь ты мой герой! – услышал я себе вдогонку пьяный женский голос. – Не хочешь поразвлечься?
– Я хочу! – отозвался кто-то, и мне даже не пришлось оборачиваться.
Жаркое уже дожидалось меня в простом, но по-своему изящном глиняном горшочке, крышка которого была прикрыта недостаточно плотно, а оттого пропускала поднимавшийся от содержимого пар. Не желая обжечься, я столкнул ее узорчатой деревянной ложкой на видавшую виды скатерть; крышка покатилась по столу, но до края не добралась, остановившись в одном обороте от падения.
Аромат был выше всяких похвал. Жадно втянув в себя резкий букет крупно нарезанного картофеля, моркови и чистых, без единой жилки, кусков курицы, плавающих в наваристом бульоне, я ощутил, как сильно проголодался на самом деле – и насколько опьянел после выпитого натощак.
– Примите глубочайшие извинения, – прозвучало у меня над ухом. – Мне очень стыдно за сородичей.
На лавку рядом со мной опустился импозантный мужчина далеко не молодых лет, одетый в новенький, слегка франтоватый костюм из серой ткани. С определенным трудом переключив на него свои мутные мысли, полностью занятые предстоящим кушаньем, я пробурчал что-то вроде «Право же не стоит, пускай народ веселится». Мой ответ, судя по всему, не убедил мужчину; глядя, как я наконец зачерпываю добрую порцию жаркого, он с сожалением произнес:
– Манеры селян оставляют желать лучшего. Знаете, как говорят в этих краях? Сделал дело – выпей смело, а не сделал – тоже выпей. У них, видать, остроумия не хватило вторую строчку зарифмовать.
– Вы не очень-то лестно отзываетесь о своих земляках, – заметил я, отправляя в рот очередную картофелину. – Должно быть, они немало хлопот Вам приносят.
– Куда больше, чем Вы думаете, – мужчина печально улыбнулся. – Я старейшина, уже седьмой год пошел. Звать меня Осип.
– Очень приятно. Меня – Ярослав. Я так понимаю, Вы не празднуете – неужели пришли последить за порядком?
– Я… праздную. Для этого не нужно напиваться. В конце концов, мы говорим об открытии школы – это событие, казалось бы, связано с повышением культурного уровня, а не наоборот. Вы так не считаете?
– Разумеется, считаю. В перспективе наверняка к повышению и приведет. Многие ли из пирующих обучены грамоте?
– Да разве что каждый третий.
– Так и незачем сокрушаться. Тут уж каждому свое: кто книжки читает, а кто возлияниям придается. Я вот, например, постыдно совмещаю – последуете примеру?
Мой собеседник приготовился пылко возмутиться – однако замешкался ровно настолько, чтобы успеть передумать, и, махнув лапой в знак капитуляции, поднялся из-за стола, чтобы вскоре вернуться с двумя полными кружками, одна из которых предназначалась мне.
– Ваша взяла, – заявил Осип, усаживаясь напротив. – Давайте выпьем.
Как оно всегда и бывало в подобных ситуациях, сразу после захода Солнца мне стало казаться, что уже чрезвычайно поздно и пришла пора серьезно озаботиться местом для ночлега. Я не имел ни малейшего понятия, где в этих краях можно было остановиться, – да и вообще остро ли стоит эта проблема, – но, по счастью, глава села по-прежнему находился прямо передо мною, вполне открытый для диалога. Более того, уже несколько часов кряду он трещал без умолку, и эта словоохотливость, побужденная далеко не самой опасной дозой спиртного, начинала изрядно утомлять.
– И тут она мне говорит: «Ни в коем случае! Это и мой ребенок тоже!» Представляете? – разгоряченно излагал мой новый знакомый, активно жестикулируя и периодически прикладываясь к пиву, плещущемуся на донышке стакана.
– Осип, – попытался остановить его я. – Нам надо обсудить один вопрос.
– Это точно! – неправдоподобно легко согласился он и, тут же забыв о моей реплике, продолжил: – «Мой ребенок тоже»… Как Вам это нравится? Можно подумать, я когда-то на него претендовал… Да ничего подобного!
Старейшина медленно и крайне спутанно рассказывал о своих похождениях на стороне, не стесняясь даже наиболее пикантных подробностей, имевшихся в изобилии. Его супруга, судя по всему, пребывала в счастливом неведении – что было крайне удивительно, учитывая, как легко достались мне откровения Осипа, которому, помимо всего прочего, даже не приходило в голову вести себя потише в присутствии прекрасно знавших его местных жителей. Последние, впрочем, заметно присмирели и даже постепенно начинали расходиться по домам, проявляя себя несравненно более сдержанно, нежели сам Осип, еще недавно обличавший их бескультурие.
– Послушайте меня, пожалуйста, – предпринял я очередную попытку обратить на себя внимание. – Время уже позднее, мне срочно нужен Ваш совет.
– Извините… – сдавленно пискнул старейшина, опять не заметив моего призыва, и, неожиданно вскочив из-за стола, стремительно затопотал в направлении выхода из трактира, по пути сшибая опустевшую посуду, не убранную за соседями. Залив себе в горло последние капли уже опротивевшего пива, я последовал за ним.
На улице было довольно темно, и редкие силуэты прохожих удавалось различить на фоне домов исключительно благодаря неярким отсветам далекого заката. Неуверенно держась за предательски болтающуюся ставню и пытаясь опереться на стену обветшалого здания трактира, Осип жадно глотал посвежевший к вечеру воздух. Судя по всему, его страшно мутило, и оставалось только гадать, какого цвета была бы сейчас его шкура, не будь она изначально зеленой.
– Вам лучше отойти, – посоветовал я и, подхватив старейшину за локоть, помог ему добраться до закоулка, где нас никто не мог видеть. – Изрядно Вы перебрали, уважаемый.
Надо сказать, я и сам чувствовал себя далеко не лучшим образом: лапы стояли на земле вполне уверенно и твердо, но головокружение вкупе с иногда подступающей тошнотой делали мир вокруг меня маленьким и сложным. Выпил я, пожалуй, вдвое больше незадачливого собутыльника, а потому мое состояние можно было расценивать как абсолютно приемлемое, тем более что свою меру я знал отлично: напиваться до потери сознания – как во сне, так и в реальности – мне приходилось неоднократно.
– Ярослав, – жалобно позвал Осип, казалось, уже недоумевая, где находится и что происходит. – Мне надо домой.
– Очень хорошо, – откликнулся я, прикидывая, как долго смогу тащить его на себе. – Где Вы живете?
Дорога оказалась не слишком близкой, тем более что передвигаться следовало окольными путями: я по-прежнему желал скрыть от общественности неподобающее состояние старейшины, заплетающиеся лапы которого непомерно усложняли эту задачу. Когда мы наконец ввалились в сени старомодного двухэтажного дома, я усадил свою ношу на первую попавшуюся лавку и, позволив себе расслабиться, скинул посох и походную сумку прямо на чистенький, без единой пылинки пол. Вышло довольно шумно, и, вероятно, заслышав эти звуки, внутри жилища кто-то зашевелился. Скоро хлипкая дверь, отделявшая нас от основных помещений, распахнулась, и в сени вбежал маленький лягушонок, одетый в короткие штанишки и плотный вязаный свитер.
– Папа! Папа! – восторженно заголосил он, набрасываясь на Осипа с объятиями.
Вслед за ребенком показалась и мама – стройная, неплохо сохранившаяся женщина, морда которой выражала если не вселенскую скорбь, то, по крайней мере, заботу обо всем, что только могло ее потребовать. Сразу оценив ситуацию, она бросила на мужа испепеляющий взгляд, полный не только осуждения, но и тревоги, после чего тут же переключилась на сына, повелев ему вернуться в тепло. Лягушонок попытался возражать, но, услышав безапелляционное «Не спорь, Алеша, ты же болеешь», поспешил скрыться в глубине дома.
– Прошу прощения, – обратился я к раздосадованной женщине. – Боюсь, это моя вина: он не стал бы пить, если бы я его не соблазнил.
– Не говорите ерунды, – отмахнулась она. – С ним такое регулярно случается. Бросает пить по полдюжины раз за год – и ходит с таким видом, будто в одночасье стал национальным героем. А потом опять срывается.
– Вот как? – удивился я и воззрился на Осипа, который уже тихо похрапывал, постепенно сползая по стенке. Теперь его морализм, столь внезапно сменившийся охотой до выпивки, стал совершенно понятен: подобное самовнушение, добротно приправленное самолюбованием, я не раз наблюдал в исполнении товарищей-музыкантов, публично бросавших курить.
– Вы только не подумайте чего дурного… Внутри-то он хороший, – вдруг начала суетливо оправдываться хозяйка дома, пытаясь растолкать мужа. – Ну выпивает иногда – с кем не бывает?
– Пожалуй, так, – согласился я, стыдливо припоминая недавние рассказы Осипа о его супружеских изменах.
Субботним вечером на репетицию собралась чисто мужская публика: Елена помогала родителям клеить обои, а потому пребывала дома; на ее месте в углу дивана развалился высокий, но немного инфантильный друг Лехи по прозвищу Грека. В руках он держал полуторалитровый баллон пива, по наполнению которого было ясно, что до конца действа живительного напитка никак не хватит.
– Два раза вспоминаем без вокала, потом пою, – объявил Андрей, отодвигая от себя микрофонную стойку.
– Вступаете на четыре удара или на два? – уточнил Леха.
– Давай пока на четыре.
Несмотря на это упрощение, сразу вступить не удалось: я перепутал первую же ноту, и, осознав ошибку, остановился. На второй раз запутался уже Андрей, но, видимо, понадеявшись, что этого никто не заметил, он продолжил играть, и мы дошли до самого припева, где я опять растерялся. Признав про себя, что почти наглухо забыл новую вещь со времен последней репетиции, я попросил:
– Андрюх, покажи еще раз, как там должно быть.
– Когда ты уже начнешь дома упражняться? – накинулся на меня Леха, покручивая барабанные палочки между пальцами. – Вот я прихожу сюда и играю, когда вас нет. А тебе даже из комнаты выходить не надо.
– На самом деле, Слава, – поддержал его Андрей. – Сколько уже играем – у тебя никакого прогресса. Еще и вещи не учишь.
По большому счету, они были правы: за последний год оба невероятно подтянули техническую сторону своей игры, уделяя инструментам львиную долю свободного времени. Я же почти не вырос, по-прежнему глупо спотыкаясь на всяком нетривиальном пассаже и предпочитая самые незамысловатые партии, каковых упорно избегал в последнее время Андрей. И все же мне стало обидно, так что я в сердцах воскликнул:
– Ребят, ну что вы от меня хотите? Я сегодня в ночную смену выходил, вернулся – в постель, а как проснулся – сразу сюда.
– Ну сегодня-то – понятно, – продолжал нападки Андрей, устанавливая гитару в специальную стойку и разыскивая по карманам сигареты. – А вчера что тебе помешало?
– Вчера… вчера я книжку читал.
– Серьезно? Ты же поди за всю жизнь и открывал-то две: букварь и зеленую.
Грека залился неприятным хохотом, напоминающим лай напуганной сторожевой собаки, но, видимо, обнаружив, что его никто не собирается поддержать, резко успокоился и задумчиво присосался к бутылке.
– Я Клайва Льюиса читаю.
– Кто этот человек? – удивился Леха. – Кулинар? Пособие по приготовлению пиццы в домашних условиях?
– Мы не готовим пиццу, – прервал его я, не желая слышать дальнейших острот по поводу моей работы в кафе. – «Хроники Нарнии» – смотрел?
В этот момент Андрей наконец нашел свои сигареты – они лежали во внутреннем кармане куртки, которая неприметно висела на гвоздике, вбитом в шумоизоляцию, – и, будто бы специально пропуская назревающую перепалку мимо ушей, буднично предложил:
– Давайте покурим – все равно пока не играется.
Давно завязав с табачными изделиями, я все же иногда составлял компанию товарищам, стоя рядом с ними и стараясь не вдыхать едкие пряди дыма. Пропустив Греку вперед себя, я покинул гараж последним, в проходе успев поглядеть на экран телефона, все еще пребывавшего в беззвучном режиме. За недолгое время репетиции к имевшимся непрочитанным сообщениям добавилось аж три новых, первое из которых гласило: «Будь счастлив со своей Алиной. Я не буду вам мешать».
Выйдя под открытое небо после двух часов музыкальных экзерсисов, мы тут же засомневались, не будет ли правильнее вернуться: тучи грозно изливали накопившиеся в них эмоции, иногда обрушивая на нас негодующие восклики грома. Когда все же было окончательно решено выдвигаться наперекор стихии, Андрей услужливо предложил подвезти меня до дома, чему я, разумеется, был очень рад: Леха и Грека жили в противоположной от меня стороне, а стоять на остановке под проливным дождем в полном одиночестве мне совсем не хотелось.
Выбравшись из старенького «Ниссана» и махнув рукой напоследок, я шустро добежал до подъезда, умудрившись при этом нисколько не промокнуть, и, ловко набрав привычную комбинацию на пульте домофона, ворвался внутрь. С грохотом захлопнувшаяся за мной металлическая дверь привлекла внимание подростка школьного возраста, переминавшегося с ноги на ногу в ожидании лифта, и он, чуть-чуть помешкав – видимо, в нерешительной попытке оценить, следует ли считать меня взрослым и достойным уважения, – все же бросил мне свое «здрасьте». За пазухой у него сидел кот, столь же мокрый, как и сам парень, и я, посчитав себя третьим лишним, проследовал к лестнице, пролеты которой были усыпаны бычками и крышечками от пивных бутылок, а в одном месте даже стоял неработающий телевизор с ламповым кинескопом.
Уходя из дома много после полудня, я не посчитал необходимым взять с собой ключ от квартиры, а потому немедля надавил на кнопку дверного звонка. Из глубины послышалось робкое треньканье, скоро уступившее место гробовой тишине, изредка прерывавшейся отчаянными криками глуховатых соседей, обитавших этажом выше. Определенно, никто не спешил отворить передо мною дверь, и, еще немного понажимав на кнопку с тем же успехом, я решил позвонить родителям, которые в моем представлении никуда сегодня не собирались. После девяти гудков, когда положение дел уже начинало казаться мне устрашающим, из трубки прозвучал полусонный голос мамы:
– Да, Слава, я тебя слушаю.
– Привет. Вы не дома?
– Нет, мы в сад уехали.
– В такой ливень?
– А тут сухо. Ты еще гуляешь?
– Я уже вернулся и хочу попасть домой. У меня нет ключа.
– Ооой, – неопределенно протянула мама. – Мы только завтра к вечеру приедем.
– И что мне теперь делать?
– К бабушке поезжай. Не знаю, что еще тебе посоветовать.
– Ладно, сейчас подумаю, – обреченно выговорил я и, пожелав доброй ночи, попрощался.
Конечно, у меня и в мыслях не было отправиться в такой час к бабушке, поскольку это было чревато весьма нежелательными приключениями: с юношеских лет у меня сложились далеко не самые безоблачные отношения с населением тех краев, и если со шпаной я еще мог бы договориться, то встреча со старшим поколением наверняка не сулила ничего хорошего. Многие из них, будучи моими ровесниками, не понаслышке знали разницу между следственным изолятором и колонией-поселением, а некоторые особо непонятливые познали ее даже дважды. Про этот забавный район, куда дедушка привез свое семейство еще во времена царя Гороха, шутливо поговаривали, что половина местного народа сидит, а вторая – уже сидела. Печально, но это звучало не так уж и неправдоподобно.
Поразмыслив над сложившейся ситуацией, я не нашел лучшего выхода, чем позвонить Андрею и спросить, далеко ли он успел от меня отъехать. Узнав о моей проблеме, он удивился:
– А чего же они тебя не предупредили?
Я понятия не имел, как ответить на этот вопрос: мне самому было крайне интересно.
– Сколько? – изумленно переспросил Андрей, плавно останавливая машину на перекрестке.
– Сорок три, – повторил я отчетливо. – Не считая тех, что были еще с вечера.
– С ума сойти! – он сокрушенно покачал головой, но глаза под сводом густых бровей едва заметно посмеивались.
– Это не рекорд. Помню, пару месяцев назад мы расстались – так она и по шестьдесят за день присылала.
– И не жалко денег… Что пишет хоть?
– А ты как думаешь? Все как обычно: сначала грязь выливала ушатами, объясняла, почему я плохой, а она хорошая. Потом заявила, что на сей раз мы разбегаемся окончательно и бесповоротно, ревность добавила.
– К кому?
– Да какая разница? – фыркнул я и указал Андрею на светофор, сменивший свой красный гнев на зеленую милость. Мы тронулись, и я, на мгновение залюбовавшись пустынными ночными улицами, продолжил: – Мне кажется, для ревности ей вообще не нужен объект. Это самодостаточная деятельность.
– И часто с ней такое?
– Нет, редко. Но иногда бывает. С тех пор, как у нас начала работать Алина, при необходимости ревнует к ней.
– Очень даже недурно, – усмехнулся Андрей, иногда заглядывавший в кафе то ли с похвальным желанием навестить меня, то ли, напротив, забавляя себя наблюдением товарища в «диких» условиях. – Прими ее слова за комплимент.
– Мне как-то все равно. Я никогда не давал повода для ревности – оправдываться тем более не собираюсь. Да Лена и сама себе не верит, я думаю.
– Уж наверное. Ты не переживай – успокоится через пару дней.
– Я не переживаю. Она уже просится назад.
– А ты?
– Нет, мне это не нужно. Я больше не хочу.
– Охладел? Устал?
– Просто не хочу. Не могу. Мне кажется, у меня теперь немного другие интересы.
– Вот как? Решил вплотную заняться чтением?
– Да не в этом дело… Но раз уж ты об этом вспомнил – у тебя нет «Принца Каспиана» в бумажном варианте?
– Есть. Могу тебе даже подарить – все равно сам уже не стану перечитывать.
– А как тебе вообще? Интересно?
– Да так себе, по правде говоря. Если надо, порекомендую что-нибудь получше.
– Нет, я все-таки эту хочу.
За окнами уже хозяйничала густая полновесная ночь, и ее непроглядность нарушали лишь фонари, которые, выхватывая из города отдельные крохотные сцены, окрашивали их в неестественные, но удивительно приятные оттенки желтого. Эти отдельные натюрморты под ровными колпаками света казались декорациями к старому голливудскому фильму – милыми и почти игрушечными, – и каждая скамейка будто бы находилась в ожидании, когда двое влюбленных, случайно проходя мимо, заметят ее и расположатся наблюдать по-осеннему неяркое, затянутое рваными облаками небо. Одна из таких одиноко стоящих скамеек ждала бы сегодня и меня, если бы Андрей не проявил чуткости. Его родители, в отличие от моих, ночевали дома, поэтому он не мог пустить меня к себе, однако легко согласился провести со мной пару часов в машине, где было все же не так холодно, как на улице. Разговоры крутились преимущественно вокруг моего разрыва с Леной – эта тема почему-то особенно занимала Андрея, – хотя зачастую мы переключались и на его собственные отношения, которые не в меньшей степени изобиловали червоточинами – от самых пустяковых до довольно-таки скверных.
– Ты знаешь, чего я никак не могу понять? – жаловался он. – Каждый раз, когда я заезжаю за Еленой перед репетицией, мне приходится ждать ее минут двадцать. Неужели она не понимает, что ставит меня в неудобное положение перед вами?
– Я помню, поначалу вы регулярно опаздывали, – подтвердил я, застегивая тугую молнию на куртке: не желая попусту расходовать топливо, Андрей заглушил двигатель, и салон машины начал заполняться неумолимой прохладой. – Потом как-то приноровились?
– Если это можно так назвать. Приезжаю за ней на полчаса раньше – вот и весь секрет. А по факту ничего не изменилось: говорит «уже иду» – и исчезает в неизвестном направлении. Ну почему нельзя начать собираться заблаговременно?
– Видимо, мешает тонкая чувственная натура. Я вот тоже всегда предупреждаю Лену, когда выхожу с работы и направляюсь к ней. Она спрашивает, что мне приготовить, хотя это глупый вопрос: в итоге все равно будут пельмени. Потом я минут десять иду до остановки, еду полчаса при хорошем раскладе – всего минут сорок получается… хотя нет, даже больше. И вот я прихожу – а ничего не готово. Уже при мне набирает воду, ставит кастрюлю на огонь. И так постоянно – сижу и жду с голодными глазами. А, казалось бы, что мешало начать пораньше? Ерунда, конечно, – но так приятно было бы почувствовать, что о тебе подумали, позаботились…
– Это точно. Вот из таких мелочей все и складывается.
Подобных рассуждений хватило на полночи, и увлеченность Андрея уступила вполне закономерной усталости только к четырем часам, когда он стал тонко намекать на свое намерение откланяться. Не имея наглости возражать, я проводил его до дверей квартиры, принял в дар обещанную книгу и, пожелав Андрею добрых снов, расположился в подъезде под лампочкой, где и предавался чтению до самого рассвета. Начало рабочего дня было уже близко, и, коротая остаток времени за весьма отчаянным пешим переходом, я мечтал лишь о замечательном миге воссоединения со своей теплой постелью, ласка которой так незатейливо ускользнула от меня этой ночью.
Глава 5
– Блистательного утра, мой друг! Очень рад нашей новой встрече.
Мои тяжелые веки будто слиплись, но колоссальным усилием воли я смог разъединить их, заставив себя поморгать: в услышанном пожелании мне почудилось что-то зловещее, напрочь отбившее охоту понежиться еще немного. Несомненно, я знал этот сильный, слегка лукавый голос, но вялый разум отказывался опознавать его владельца, предпринимая судорожные попытки восстановить события, приведшие меня на малознакомую душную мансарду. Постепенно в памяти начали проявляться смутные воспоминания о гостеприимстве супруги Осипа, дозволившей мне – страннику с непонятными намерениями – остаться на ночь в доме старейшины, хотя многие на ее месте предпочли бы выгнать меня взашей. Все было именно так – но кто же тогда сидел в потертом кресле у изголовья моей кровати, терпеливо ожидая, когда ко мне вернется обычная бодрость?
Должно быть, в миг осознания справедливости своих нехороших предчувствий я резко дернулся, и прежде милостивое похмелье в полную силу заявило о себе неистовым перестуком в висках, начисто затмившим ощущение угрозы.
– Я вижу, Вы не очень хорошо себя чувствуете, – изрек нежданный визитер, приподнимаясь в кресле, чтобы поправить измявшиеся одеяния.
Это был мой новоиспеченный недруг – таинственный незнакомец, оборвавший жизни всех, кого я ценил и на кого мог бы положиться в часы невзгод. Он обещал найти меня – и без труда нашел, когда посчитал это необходимым; я же по-прежнему не знал о нем решительно ничего, разве что знаки на его запястье уже не казались такими волнующими.
– Зачем Вы явились в этот дом? – пробормотал я, силясь побороть нахлынувшую головную боль. – И как проникли сюда незамеченным?
– Боюсь, в этом не было нужды, – ответил убийца, пожимая плечами. – Все становится гораздо проще, когда отказываешь себе в опасениях, – Вам ли не знать?
Ну разумеется… Он даже не удосужился укрыть от обитателей свое присутствие – значительно проще было избавиться от каждого из них. Это простое соображение укололо меня похлеще булатной стали: возможно, и Осип, и его заботливая жена, и даже их очаровательный малыш, намедни страдавший от простудной хвори, были уже мертвы. Неужели случилось непоправимое, и я принес в эту многострадальную семью намного больше горя, чем мог бы искупить своими сожалениями?
Внезапно на первом этаже кто-то завозился, заставив меня усомниться в упаднических выводах.
– Они живы, – с облегчением выдохнул я.
– Конечно, живы, – подтвердил сектант, и его зеленые губы расплылись в самодовольной улыбке. – К чему нам невинные жертвы? Я представился Вашим другом, и меня впустили без лишних расспросов.
– И тем не менее Вы не преминули забрать жизни не только монахов, но и антиповского мельника.
– Ваше возмущение уместно, Ярослав, – но поверьте, однажды Вы поймете, что этого было не избежать.
– Искренне сомневаюсь, – осуждающе проговорил я и, не выпуская собеседника из поля зрения, встал и начал одеваться.
– Правильное решение, – тут же заметил он. – Я уже начинал беспокоиться, что Вам по душе лежать передо мною в неглиже. А тем временем нас ожидают великие дела – стоило бы поспешить.
– Я не стану Вам помогать. Во-первых, Ваша ересь крайне неубедительна, а во-вторых…
– Что? Желаете в очередной раз напомнить об убийствах, лежащих на моей совести? Я признаю свою ответственность – впрочем, в монастыре я был не один… Удивлены? Нас было четверо – самостоятельно я все же не справился бы.
– Даже четверым такое не должно быть под силу. В чем Ваш секрет?
– А в чем Ваш? – он величаво повел подбородком, подчеркивая безыдейность подобных изысканий. – Тут уж каждому свое.
Читать бесплатно другие книги:
