Средневековый детектив Романовский Владимир
– А с посадником как же? – спросил он. – Мне ведь сказали, что я буду говорить с посадником.
– Может и будешь, откуда нам знать.
– А за что мне все это?
– Ну, не дури, добрый человек. Будто не знаешь.
– Не знаю! – Детин повысил голос.
– Так-таки не знаешь?
– Нет!
– Не кричи, а то шея вздуется. Кошель давай.
– Да объясните мне … люди добрые … за что наказывают меня! Я ведь … ведь я – Детин!
– Мы знаем.
– Я самый богатый человек в городе!
– Поэтому мы и будем к тебе хорошо относится, пока не околеешь. У тебя в кошеле много монет, небось.
Детин рванулся к выходу, но ратники были к этому готовы и схватили его – унизительно, за руки и за шиворот, не доставая сверды.
– Остынь, – сказал один ратник.
– Пусти!
Последовал короткий удар в скулу и щеку, и за ним еще один, в глаз. Затем Детина пнули коленом в живот, и дыхание пропало. Детин опустился на корточки, широко открыв рот. С нижней губы закапала кровь.
– Не дури, богатый человек, – наставительно сказал говорливый ратник. – Не дури. Давай сюда кошель.
Детин попытался отвязать кошель от гашника, но пальцы не слушались. Один из ратников достал нож и перерезал Детину гашник. Рубаха упала до колен.
– Сленгкаппа богатая какая, – сказал другой ратник.
– Оставь ему, – не согласился говорливый. – Ночи нет-нет, да и бывают холодные нынче. Ого!
Он открыл поданный ему кошель.
– Здесь только золото, – сказал он, не веря глазам.
– А ну, покажи, – сказал другой ратник.
Третий присоединился.
Детин выпрямился и покорно стоял рядом, пока ратники восхищенно перебирали монеты, подкидывали их, пробовали на зуб. От унижения хотелось выть.
– Ну, ладно, раз такое дело, – сказал говорливый ратник. – Вот тебе, Детин, веревка добротная. Держи крепко конец, и мы тебя спустим. Ты вот что, ты ее на руку себе намотай, вроде как перевязываешь ссадину. Вот так, – он показал как. – Давай, наматывай. Вот, правильно. Ну, пойдем.
Они подошли к яме. Детин с опаской заглянул вниз. Глубины было три человеческих роста. Потянуло зловонной сыростью и еще чем-то. Что там было, на дне – не хотелось даже думать.
Он держал веревку, и его спускали – произошло это очень быстро, опомниться не успел.
Некоторое время спустя к яме подошел тиун и, не заглядывая в нее, скучным голосом объявил Детину, что обвиняется он в убийстве уважаемого человека по имени Рагнвальд, и что через два или три дня состоится суд. Детин пытался что-то спросить, но тиун не проявил никакого интереса к его вопросам и ушел, не попрощавшись.
***
В это же время между предводителем наемников Ньорором и князем Ярославом произошел, в ярославовых палатах в Верхних Соснах, неприятный разговор.
– Уж не обессудь, конунг, – спокойно говорил Ньорор, глядя Ярославу в глаза. – Я бы и рад тебе служить дальше. Но обстоятельства не позволяют мне и впредь кормить воинов лишь обещаниями. Полгода мы здесь торчим. Задаток мои головорезы давно проели и пропили. Грустят они без дела и без золота. И так они уж недовольство проявляли. А теперь еще кто-то убил Рагнвальда, а Рагнвальд был символом воинства в степени не меньшей, чем Эймунд. И стычки с новгородцами участились.
– Стычки с новгородцами были и до убийства Рагнвальда, – сказал Ярослав мрачно. – И новгородцы тут не при чем. Твои люди, Ньорор, вместо того, чтобы договариваться о прокорме впрок – оскорбляют, вместо того, чтобы брать в долг, берут не спросясь. Что же – новгородцы их за это любить должны?
– Конунг, их здесь три тысячи. Две тысячи девятьсот в Хольмгарде, или, как тут говорят, в Новгороде. Сто человек здесь у тебя, под боком, и, как тебе известно, ведут себя смирно. Поскольку им платят. Ты их подкармливаешь, и даже ангажируешь им тут девок из хорловых теремов. Но те, что в Хольмгарде – растеряны. И огрызаются. Если в самое ближайшее время не будет найден и казнен убийца Рагнвальда, я просто не могу ручаться за дальнейшее. Найди мне денег, конунг. Воинам немного нужно, у них скромные запросы. Или же давай отправимся в поход.
– В какой еще поход?
– На Киев. Тебе же хочется занять престол брата.
– Во-первых, с чего ты взял, что тебе известно, чего мне хочется.
– Знаю.
– Нет, не знаешь. Во-вторых, идти с тремя тысячами войска на Киев – безумие. И даже если новгородцев тысяч пять наберется – все равно безумие. В Киеве Святополк, не прежний, но утвердившийся, и Болеслав, с которым не шутят. Скажи-ка мне, Ньорор, а если убийцу Рагнвальда не найдут? Или найдут, но оправдают? Что тогда?
– Лучше бы этого не случилось.
– И все же?
– Будет смута. Будут гореть дома. И мне придется увести всех моих воинов. После этого Житник со своей хольмгардской дружиной, а она четыреста ратников насчитывает, придет сюда и схватит тебя, конунг. И тебя либо убьют нечаянно, что вероятнее всего, либо заключат в темницу навсегда. Или же…
– Или?
– Или же давай наконец устраним Житника. Ты ведь для этого и привел нас сюда.
– Нет.
– По-моему, самое время.
Ярослав вздохнул. Было унизительно – посвящать наемника в свои замыслы, делиться суждениями. Да и опасно. Но выхода не было. Наемникам, чтобы они не спрашивали отчета, следует платить.
– Сколько ты говоришь у Житника ратников?
– Четыреста человек.
– Это все мечты, Ньорор.
– Если ударить внезапно, вряд ли он успеет собрать больше тысячи. С Хольмгардом у него отношения тоже не очень хорошие.
– А он и не будет никого собирать. Он просто уйдет в лес. Собирать будут окрестные землевладельцы и лесные волхвы. И будущей весной он вернется с сорока тысячами войска, выбрав момент, когда меня нет в городе. И всех твоих головорезов отчаянных и бесстрашных подвесят за ребра вдоль псковско-новгородского хувудвага, по древнему обычаю, берущему начало от рюриковых соратников.
После недолгого молчания, Ньорор встал и пошел к двери.
– Найди деньги, конунг, – повторил он и вышел.
Некоторое время Ярослав сидел, привалившись спиной к стене. Нужно было что-то предпринимать, кого-то уговаривать, куда-то спешить, но ничего делать не хотелось. Совсем ничего. И дело было не в Ньороре и не в наемниках. Все-таки он заставил себя встать, подойти к двери, поманить к себе холопа и велеть ему найти и привести Явана, который недавно прибыл с известиями в Верхние Сосны.
Яван, хмурый, невыспавшийся, вошел в горницу князя и коротко поклонился.
– Яван, ты обещал мне деньги – где они?
Яван к такому вступлению был готов – и промолчал.
– Очень нужны, Яван. Очень. Особенно сейчас.
– У меня есть своих гривен сто, могу дать взаймы, без надстроя, – сказал Яван. – Купец Небачко предлагает тысячу под десятинный надстрой.
Князю стоило больших усилий не махнуть рукой.
– Ну что ты хочешь от меня, князь! – сказал Яван раздраженно. – Я делаю все, что могу. Долги почти выплачены, в казне есть две тысячи гривен, ожидаются еще десять тысяч – но не вдруг.
– Долги обязательно нужно выплатить? Повременить нельзя?
– Можно. Можно вообще не платить. Можно послать человек сто ратников во все богатые дома и взять все, что чего-нибудь стоит. И после этого бежать в Киев и сдаваться Святополку – вдруг не откажет.
– Как скоро будут деньги?
– Два месяца. Если не случится непредвиденного. Поскольку непредвиденное всегда случается – три или четыре месяца.
Ярослав помолчал и вдруг спросил, —
– А что Детин?
– Детин? При чем тут Детин?
– Его будут судить.
– Да, на днях.
– Все один к одному, – пробормотал Ярослав.
– А что? – спросил Яван.
– Детин … обещал мне деньги.
– Сколько?
– Сколько понадобится.
– Наедине? – быстро спросил Яван.
– По-моему разговор подслушали.
Подумав, Яван сказал тихо, —
– Стало быть, Рагнвальда убил все-таки не он.
– Нет. Не знаю, специально ли убили для этого Рагнвальда или нет.
– Специально?
– Чтобы обвинить Детина.
– У Детина, – спросил Яван, – были … разногласия … с Житником?
Неожиданно он вскочил, бросился к двери, и ударил ее ногой. Выглянув, он убедился, что под дверью никто не подслушивает. Вернувшись, он сказал, —
– Так были?
– Еще бы, – Ярослав пожал плечами.
После ухода Явана князю стало совсем худо. Он едва дождался вечера. Накинув сленгкаппу попроще, он вышел через задний двор и задворками стал пробираться к домику у самой воды, в котором жил вернувшийся из поездки посланец.
Глава восьмая. Новгородская Правда
А ближе к вечеру к Любаве, начавшей всерьез беспокоиться о Детине, пришли десятеро варангов, из тех трех тысяч, что Ярослав привел в Новгородчину. Вообще-то они не к ней пришли, а перебирались, по указу посадника, на новое место жительства. Они были предупреждены, что в доме живут женщина, служанка, и повар, и были совершенно не против. Они были вежливы.
– Мы тебе и служанке спальню оставим, – сказал их предводитель, вежливо сняв шлем. – Мы неприхотливы.
– Но, – сказала Любава растерянно, – я ничего не знаю, мне ничего не говорили … Скоро вернется хозяин дома…
– Детин?
– Да.
Варанг замялся.
– Дело такое, добрая женщина, – сказал он. – Детин … как мне объяснили … сюда не вернется. В ближайшее время. Детин, он … взят под стражу за убийство. Будет суд, скорее всего, но на самом деле все и так ясно. Я тебе сочувствую, но, видишь ли … Я знал Рагнвальда … давно это было. Мы с ним когда-то были очень дружны. Я знаю, ты здесь не при чем. Но Детин получит по заслугам.
Колени потеряли чувствительность, и Любава подумала, что сейчас упадет. Она шагнула в сторону и бессмысленно улыбнулась.
– Ты сядь, добрая женщина, – сказал варанг. – Как я уж сказал тебе, ты здесь не при чем. Тебя никто не тронет. Если, конечно, не будет на то приказа. Мои молодцы, правда, когда пьют, вежливость теряют. Но ты, если что, зови сразу меня. Пойду я пока что посмотрю, чтобы они там не украли ничего у тебя в спальне. Бездействие – яд для воина. Всякая мораль теряется в бездействии.
Он вышел из гридницы. В углу переговаривались двое, посматривая на Любаву. Позвать служанку? Повара? Повар спит. Служанка … пропади она пропадом. Продаст с потрохами. Деньги какие-то в спальне. И варанги. Тоже в спальне.
Следовало срочно уходить. И Любава вышла на улицу в чем была.
Солнце уже село, но небо не успело еще основательно потемнеть. Куда идти?
В детинец. Просить за Детина. Просить – кого? Житника. Бессмысленно. Разделить участь Детина. Не дадут. Да еще и надругаются. Что делать?
Она просто пошла по улице. Вышла на поперечную улицу. Пошла по ней. Ее окликнули, и она обернулась. Двое людей, не ратники, но со свердами, быстро приблизились. Она хотела было побежать, но ноги не слушались. Хотела крикнуть, но вокруг никого не было.
– Пойдем с нами, – сказал один из них. – Поговорить надо. Впрочем, если ты нам скажешь, где спрятала грамоты, мы тебя отпустим.
– Грамоты?
– Не ври! Тебе прекрасно известно, какие грамоты. Говори, где спрятала.
– Не знаю никаких грамот.
– Тогда пойдем с нами.
Он взял ее за плечо. Она стала вырываться. Он встряхнул ее так, что в голове зашумело.
– Здесь недалеко, – спокойно сказал он.
Судьба, подумала она. Детин меня вытащил, но это была только отсрочка. Судьба.
Они пошли спокойным широким шагом, а Любаве приходилось семенить, подтягиваться, просить, чтобы шли помедленнее. Ее не слушали – ее просто волокли.
Позади послышались голоса и топот тяжело бегущих. Похитители огляделись по сторонам, свернули в какой-то палисадник, и спрятались в тени деревьев, держа Любаву с двух сторон. Один из них зажал ей рот рукой.
Человек пять варангов пробежали мимо, глядя по сторонам, переговариваясь.
– Она не там. Наверное свернула вниз.
– Бежим вниз?
– Проверь следующий перекресток на всякий случай.
– Ведь в доме была! Как же ее выпустили!
– Засмотрелись на дом, заговорились. А Вильс со служанкой стал флиртовать.
– Вильсу голову скручу за это.
Стихло. Похитители осторожно вышли снова на улицу, крепко держа Любаву. Никого. Один из них ослабил хватку на руке и предплечье Любавы. Второй убрал руку от ее рта. Они снова зашагали по улице.
На следующей улице к ним присоединился третий мужчина, очень молодой, тоже без кольчуги, и тоже со свердом, и пошел с двумя изначальными в ногу, улыбаясь. Он с ними, подумала Любава.
Но они так не думали.
– Тебе чего? – спросил один из них.
– Я прогуливаюсь, – ответил присоединившийся. – День-то какой хороший выдался. Солнце было такое … как бы сказать … сочное такое … основательное было солнце.
– А ну, милый человек, иди-ка ты своим путем, – сказали ему.
– А я по-вашему что делаю? Это как раз и есть мой путь. Трудный и тернистый. Кругом заговоры и вероломство. И вежливых людей мало. Недавно я был в Хазарии. Там тоже очень мало вежливых.
– Чего тебе надо? – грубо спросил волочащий Любаву.
– Счастья и понимания, – ответил присоединившийся, вынимая сверд.
– Ну, хорла, сейчас тебе…
Он не договорил. Присоединившийся сделал резкое движение, и волокший Любаву вдруг остановился, осел, и прилег на бок. Он хотел что-то сказать, открывал и закрывал рот, но, очевидно, не находил слов.
Его партнер отскочил, выхватил сверд, и накинулся на присоединившегося. Любава замерла. Клинки скрестились со зловещим звоном, лязгнули, отскочили друг от друга, после чего присоединившийся совершил какой-то непонятный пируэт, увернулся от удара, и, чуть подпрыгнув, ударил согнувшегося по инерции противника ногой в лицо.
– Это за невежливость, – сказал он.
Противник выронил сверд и схватился за нос и щеку. Присоединившийся махнул свердом сверху и по диагонали, поммель задел затылок невежливого, и невежливый рухнул на землю.
– Пойдем, быстро, – сказал присоединившийся, вкладывая сверд в ножны.
– Ты … – сказала Любава. … Это … что…
– Присочинил я, – объяснил он. – Не был я в Хазарии, что мне там делать. Все эти разговоры про невиданные порядки и сильную власть – все это байки бабки Лусинды. Пойдем, не стой. Сейчас сюда еще кто-нибудь прибежит и захочет поучаствовать. Да не стой же!
Они быстро пошли вниз по склону, свернули на поперечную улицу, потом еще раз и еще раз.
– Кто ты? – спросила Любава.
– Лучше бы ты спросила, кто такие они. Которые тебя давеча волокли.
– Я не знаю.
– И я не знаю. Это-то как раз и плохо. Помолчи. Разговаривать потом будем, когда спрячемся.
– Спрячемся?
– За тобой теперь полгорода гоняться будет. Так что – да, спрятаться необходимо.
– Почему? Что им нужно?
– Счастья и понимания, как всем. Тише. Помолчи.
Он прошел через палисадник и постучался в дверь. Дом был старый, обветшалый. Открыла им тощая некрасивая женщина и мрачно посмотрела сперва на Любаву, затем на спасителя Любавы.
– Ладно, – сказала она. – Так и быть. Заходите.
– Добрый вечер, тетка Погода, – приветливо сказал спаситель и сунул ей в руку монету.
Помещений имелось несколько – все миниатюрные. Спаситель, взяв со стола одну из двух свечей, уверенно направился в левое угловое, открыл шаткую дверь, и кивнул Любаве.
– Нет, – сказала она.
– Что – нет? А. – Он поморщился. – Даже в мыслях не было. Ты будешь спать здесь. А я вон в той каморке, – он кивком указал направление. – Но сперва мне нужно тебе кое-что объяснить. Да заходи же, не бойся.
Она зашла, и он закрыл дверь. В углу лежала куча соломы. Другой мебели в комнате не было. Окно выходило не совсем понятно куда – темно, видны звезды и черные неподвижные тени не то деревьев, не то домов. Спаситель поставил свечу на пол.
– Можно было бы заночевать в кроге, – сказал он. – Но по крогам тебя наверняка будут искать. Дела твои плохи.
– Кто ты такой?
– Сядь. На солому.
– Ты меня знаешь?
– Знаю.
– А я тебя?
– Я думал, что да. Оказалось – нет. Это не важно. Я должен тебе помочь, поскольку не люблю бросать начатые дела.
– А что ты обо мне знаешь?
– Листья шуршащие! Эка народ, все только о себе. Многое знаю.
– Например?
– Тебя зовут Любава. В крещении Иоанна. Муж твой убит пиратами. Любовник твой под стражей за то, что убил Рагнвальда. Который приходил к тебе.
– Он не убивал…
– А?
– Не убивал. Рагнвальда. Это не он.
Спаситель пожал плечами.
– Это не он! – настаивала Любава.
– Может и не он. Но тебе-то что до этого? Люди, которые тебя схватили, и люди, которые будут тебя искать, не интересуются подробностями. Им нужны грамоты, которые Рагнвальд хотел тебе передать, а Детин, убив его, куда-то спрятал. Детина будут пытать, но он может и не признаться. А вот ты признаешься. Поэтому тебя и ищут. Если ты знаешь, где спрятаны грамоты – скажи, я их найду и отдам нужным людям. И тебя перестанут искать. Если не знаешь, плохо. Придется скрываться, узнавать что к чему, возможно бежать из города. Те, кто хочет получить эти самые грамоты, шуток не признают. Ужасно серьезные люди.
– Я не знаю!
– Верю. А Детин знает.
– Он тем более не знает. Его должны отпустить!
– Не отпустят. Его обвинили в убийстве, и просто вирой он не отделается. Будет устроена показательная казнь, чтобы успокоить варангов. Ничто другое их не удовлетворит. Я сам в какой-то степени варанг, поэтому знаю, о чем говорю. И почему-то мне кажется, что Детин знает, где грамоты. А?
– Откуда ты меня знаешь? Как тебя зовут?
Он засмеялся.
– Тебе бы давно этим поинтересоваться.
– Ты очень молод. Я не помню…
– Зовут меня Аскольд. … Опять помрачнела. Да что же это такое. Ну, хорошо, не Аскольд. Вообще-то трудно представить себе в наше время человека, которому пришло бы в голову дать такое имя сыну. Впрочем, я совершенно точно знаю, что как минимум один отец назвал сына своего Диром зачем-то. Года двадцать три назад.
Помолчав немного, он пожелал ей спокойной ночи, коротко поклонился, и вышел.
Любава думала, что ни за что не уснет, и вдруг неожиданно уснула, и проснулась только на рассвете, от того, что луч солнца, пробившись сквозь щель в ставне, щекотал ей глаза и правую щеку. Она сразу вспомнила где она и почему и решила снова уснуть, но ничего у нее не вышло. Некоторое время она лежала на спине, прислушиваясь к звукам и разговорам в доме. Тетка Погода распекала молочницу, попытавшуюся продать ей кислое молоко, а молочница возмущалась и говорила, что молоко вовсе не кислое, а наоборот, свежее, все хвалят, нарадоваться не могут, и только старая хорла Погода дурит и кочевряжится, ибо нет ей большего хвоеволия, чем хулу на честных людей возводить, и чтобы ей, ведьме, провалиться и заржаветь в хвиту, бельмы ее бесстыжие, на что тетка Погода возражала в том смысле, что молочница прижила от заезжего варанга дочь, такую же хорлу, как она сама, и обе они, молочница и дочь, жирные и подлые твари.
Вдруг все стихло, и вскоре в комнату к Любаве вошел ее спаситель, уже умытый и одетый.
– Наденешь вот это, – сказал он, кладя поверх покрывала нечто.
– Что это?
– Одежда. Носить.
Любава подождала, пока он выйдет, и развернула то, что ей предстояло надеть. Оказалось – монашеская роба из грубой темного цвета холстины, с большим капюшоном, закрывающим часть лица. Подумав, она решила, что для передвижения по улицам это очень даже кстати, никто не узнает, но все же удивилась, выйдя в общее помещение и увидев спасителя своего в точно такой же робе поверх обычной одежды, с двумя посохами. Он кивнул, протянул ей один из посохов, и направился к двери. Она последовала за ним. Будучи почти одного роста, они в точности соответствовали образу двух странствующих паломников.
– Куда мы идем? – тихо спросила Любава.
– Сперва на торг, – ответил он. – Мне нужно там поговорить с одним человеком.
На торге было людно. Временно освобожденный Житником от десятины Тевтонский Двор завалил все прилавки товарами, покупатели стекались со всех концов Земли Новгородской, и, пользуясь наплывом, остальные торговцы подсуетились и доставили в то лето в Новгород вдвое больше товаров, чем обычно.
Любава и ее спаситель проследовали прямо к Тевтонскому Двору. Охрана сообщила, что искомый купец Иоганн из Баварии отсутствует. Спаситель Любавы поблагодарил охрану.
Проходя мимо одной из оружейных лавок, он проявил повышенный для монаха интерес к свердам. Примеряясь к экзотическому римско-легионерскому клинку, короткому, зловещей формы, он вдруг поднял голову и слегка сдвинул капюшон, увидев в толпе знакомое лицо.
Это же Яван, подумал он. Это очень даже кстати. С ним нужно говорить, так или иначе, он что-то знает. И безопасно – Яван не Дир, умнее, он не станет, заметив меня, кричать «Хелье! Ты здесь! Как поживаешь!» на весь торг, чтобы все обернулись и заметили. Понятно ведь, что человек, надевший робу, либо скрывается, либо принял постриг – и в любом случае не хочет, чтобы его имя публично скандировали.
В этот момент он встретился с Яваном глазами.
– Хелье! – крикнул Яван. – Ты здесь! Как поживаешь!
Несколько человек обернулось, желая посмотреть на того, кого громко назвали по имени. Хелье не стал прикладывать палец к губам, справедливо решив, что это еще больше заинтригует зевак.
– Что ты так кричишь? – спросил он, шагнув к Явану. – Ты не кричи. Ты тихо.
Яван понял, что совершил оплошность и подвел друга, и подавил в себе желание поозираться, чтобы посмотреть, кто и что и как услышал и увидел – что привлекло бы еще больше внимания.
***
В доме, который Яван купил, как он объяснил, «по случаю», наличествовали гридница, кухня, столовая, занималовка, и за занималовкой спальня. Наличествовал также погреб с откидывающейся крышкой, который Яван не стал показывать гостям.
Любава присела на ховлебенк и откинула капюшон. Взглянув, Яван сделал шаг назад и вдруг рассмеялся. Хелье строго на него посмотрел.
Читать бесплатно другие книги:
