Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна Коцюбинский Александр

Упомянутый выше О. А. Шишкин также не чужд версии о «женском следе». Ссылаясь на позднейшие показания крестьянина Орловской губернии, 56-летнего официанта 99-1 лавки «Ленсельспрома» Федора Семеновича Житкова, который якобы прислуживал в ту роковую ночь в особняке Юсупова, Шишкин делает вывод о том, что Ирина не только была в этот момент в доме, но и до этого уже была знакома с Распутиным³⁷⁹. Правда, рассказал об этом Федор Житков следователям ОГПУ лишь 6 марта 1931 года, когда проходил свидетелем по делу, связанному с арестом группы бывших офицеров царской армии, проходивших по печально знаменитой статье 58 УК РСФСР³⁸⁰. В этих показаниях есть свидетельство того, что Пуришкевич, «вырвав револьвер у Юсупова, побежал на лестницу, после чего я слышал выстрелы, а потом зов князя Дмитрия Павловича меня, чтобы помочь, на что я сразу же побежал и увидел Распутина, лежащего на площадке лестницы, а под аркой двора стояла машина». Как нетрудно понять, достоверность такого рода показания, как и любого другого, полученного в чекистских застенках, мягко говоря, не выглядит стопроцентной.

Радзинский – пытающийся построить всю драматургию убийства «старца» на роковых страстях, помимо истории с антично суровой дамской местью за поруганную честь семьи, – предлагает также маньеристски изломанную гомоэротическую линию сюжета. Прежде всего Радзинский обращает внимание на тот факт, что Распутин никогда не употреблял сладкое, в силу чего «не мог есть сладких пирожных – это очередная выдумка»: «Он только выпил раствор яда в вине, который оказался слишком слабым. Историю про пирожные Феликс придумал потом, составляя версию о дьяволе, которого героически уничтожали обычные люди… Но что же тогда происходило в комнате, где Распутин провел „больше двух часов“, как пишет Юсупов, или даже „около 3 часов“, как запишет в дневнике дотошный историк – великий князь Николай Михайлович? И почему он забыл о цели своего приезда? Не лучше ли сказать – забылся? <…> Вряд ли только пением романсов Феликс мог заставить Распутина забыть о вожделенной цели и главное – совершенно усыпить звериную интуицию этого человека… А может быть… в подвале продолжалось то, что могло быть между ними прежде (и что так тревожило воображение великого князя Николая Михайловича)? <…> И Распутин, после всего, что между ними было, не замечает револьвера, зажатого в руке Феликса…»³⁸¹

Матрена Распутина рассказывает еще более жуткую садомазохистскую гомострашилку.

Согласно ей, Феликс Юсупов, неоднократно пытавшийся до того сблизиться с Распутиным, использовал момент покушения (когда на жертву уже начал действовать яд) для того, чтобы изнасиловать «старца». Затем, «словно в помешательстве, заговорщики накинулись на отца. Били, пинали и топтали неподвижное тело. Кто-то выхватил кинжал. Отца оскопили. Возможно, это и не было помешательством. Ведь все заговорщики, кроме В. М. Пуришкевича, – гомосексуалисты. Они думали, что не просто убивают Распутина. Они думали, что лишают его главной силы». После этого все заговорщики поднялись в кабинет Юсупова. «Оживший» оскопленный Распутин выбежал во двор. «Пуришкевич выскочил во двор с пистолетом в руке и два раза выстрелил, потом еще два»³⁸².

Мемуары Матрены Распутиной, сочиненные при содействии Пэтт Бэрхем, дополняют сцену убийства еще несколькими деталями, изготовленными в стиле «черного лубка». Так, отрезанный половой член Григория, случайно (!) обнаруженный юсуповским слугой, был якобы затем передан распутинской служанке, которая хранила эту черную тридцатидвухсантиметровую («длиной в фут»)³⁸³ реликвию вплоть до своей смерти в 1968 году в Париже. При этом Матрена умалчивает о том волшебном патологоанатомическом секрете, при помощи которого распутинской служанке удалось на протяжении более чем полувека сохранять в «полированной деревянной коробке» половой орган Григория Распутина, похожий на «черный перезревший банан»³⁸⁴. Сокрытие первоисточника, а также явная фантасмагоричность рассказа Матрены заставляют отнестись к нему сугубо скептически³⁸⁵.

Следующие две версии – «немецкая» и «английская» – следует отнести к категории шпионско-конспирологических.

Сразу стоит заметить, что эти гипотезы, так сказать априори, плохи уже тем, что сводят сложное сплетение и взаимосвязь психологических и общественно-политических факторов к примитивной и в силу этого неправдоподобной легенде о непременно оккультном, всесильном и зловредном иностранном вмешательстве в российскую общественно-политическую жизнь.

О. А. Шишкин, судя по всему получивший эксклюзивный доступ в архивы госбезопасности, обнаруживает в этом деле сразу два иностранных следа: немецкий и английский.

Отправным пунктом при обнаружении немецкого следа служит осуществленный, вероятно, в застенках НКВД допрос советского разведчика Райвида – немца по национальности, расстрелянного в эпоху Большого террора.

Райвид поведал о необыкновенной истории, рассказанной ему членом национал-социалистической партии Германии, балтийским аристократом, бароном Хохен-Эстеном – человеком, впрочем, по словам самого Райвида, авантюрного типа и не гнушающимся самого обыкновенного вранья.

Главная интрига этой истории заключается в том, что летом 1916 года Хохен-Эстен во главе делегации якобы тайно приезжал в Россию с целью установления контактов с влиятельными русскими политиками, планировавшими «тихий» дворцовый переворот и подписание Россией сепаратного мира с Германией. Группа прибыла через Стокгольм, где все ее члены получили при посредстве МИД Швеции дипломатические паспорта на подставные шведские фамилии.

План «тихого» дворцового переворота заключался в следующем: Николай отказывался от трона в пользу наследника, императрица становилась регентшей, после чего, не будучи связанной словом о войне до победного конца, данным союзникам (которое дал в начале войны Николай), она должна была заключить с Германией сепаратный мир. Локомотивом подготовки сепаратного мира являлся Распутин.

19 или 20 декабря экс-глава российского МВД Николай Маклаков якобы должен был представить царю манифест, в котором Николаю предлагалось отречься от престола.

Император, со своей стороны, вроде бы был в курсе переговоров с группой Хохен-Эстена и, хотя не являлся сторонником сепаратного мира с Германией, а равно не собирался отправляться на пенсионный покой в Ливадию, их ходу не препятствовал.

Данную версию Шишкин подтверждает известным пассажем из «Записок» Николая Михайловича, где утверждается, что «к концу декабря было решено подписать сепаратный мир с Германией». (Как нетрудно понять, такой «логический посыл» совершенно некорректен, поскольку оба этих «свидетельства» могли основываться на одних и тех же беспочвенных слухах, активно циркулировавших в конце 1916 – начале 1917 года).

Далее следует очередное сенсационное утверждение – не подтверждаемое, впрочем, никакими ссылками – о том, что дворцовый переворот и сепаратный мир с немцами «под руководством Григория Ефимовича» готовили… Юсупов и Пуришкевич, знакомство которых, как убежден Шишкин, произошло еще в сентябре 1916 года.

На этом впору было бы поставить точку. Ибо как только кончаются ссылки на источники, исчезает и всякая возможность понять в прошлом хоть что-то.

Однако придется все же продолжить, дабы от немецкого (а точнее, подвально-чекистского) следа в книге Шишкина перейти к английскому.

Итак, согласно Шишкину, великий комбинатор Распутин отвел Феликсу «одно из ключевых мест в грядущем перевороте… Немцев, членов тайного общества, приехавших через Швецию, Распутин называл зелеными. Григорий Ефимович имел намерение отправить в Стокгольм Феликса для дальнейшего ведения переговоров в нейтральной стране. «„Вот зеленые живут в Швеции: поедешь туда и познакомишься“, – говорил он Юсупову. Он видел в Юсупове возможное „доверенное лицо“, способное вести сепаратные переговоры в нейтральной Швеции».

Однако Юсупов, по мнению Шишкина, не пошел на искреннее сотрудничество с Распутиным по причине давних личных счетов. Вслед за Симановичем Шишкин воспроизводит рассказ о том, как в свое время Распутин якобы сообщил царю о гомосексуальных наклонностях Феликса. «Как человек мстительный, – делает вывод Шишкин, – князь такого забыть не мог».

Что касается Пуришкевича, которого, согласно версии Шишкина, к работе над подготовкой сепаратного мира привлекли «сильные люди», группировавшиеся вокруг Распутина, то его на тропу войны со «старцем» и со всей «немецкой партией» вывело неполучение им в сентябре 1916 года поста министра внутренних дел. Шишкин убежден, что Пуришкевич изначально надеялся получить этот пост при распутинском содействии. При этом ссылается Шишкин на фрагмент из мемуаров кн. Н. Д. Жевахова, где Пуришкевич образца 1916 года называется «ярым германофилом», а также пассаж из воспоминаний Матрены Распутины The real Rasputin (London, 1929), который больше ни в одной из версий Матрениных мемуаров не повторялся. В этом отрывке речь идет о том, что Пуришкевич якобы пытался добиться через Распутина назначения на должность главы МВД, а когда назначенным оказался А. Д. Протопопов, в отместку решил убить «старца». Так, согласно логике Шишкина, появились лично обиженные Распутиным и в то же время формально связанные с ним нитями немецкого заговора «мстители, готовые буквально на все»³⁸⁶.

Однако фундаментальное исследование петербургского историка А. А. Иванова, посвященное личности В. М. Пуришкевича, позволяет не принимать вышеприведенную версию всерьез.

Во-первых, «Пуришкевич от своих прогерманских симпатий в годы войны начисто отрекся, полностью переориентировавшись на ненавистную ему ранее Британию. Поэтому удивление Жевахова в отношении Владимира Митрофановича явно вызвано устаревшим представлением о внешнеполитической ориентации политика».

А во-вторых, ненависть к «старцу» объяснялась не мнимой обидой за несостоявшееся назначение, а банальной политической ревностью: «Ненависть к простому русскому мужику из глухой сибирской деревни, который, как казалось, вопреки всему, за непонятные Пуришкевичу заслуги, оказался приближенным и обласканным царской семьей. Было ли здесь место чувству обиды? Конечно… <…> …поскольку в глазах Александры Федоровны „своим“ Пуришкевич, в отличие от Распутина, никогда не был, его, естественно, глубоко задевало, что „не наших“, выражаясь его словами, „исподволь сплавляют, замещая опрастанные места «нашими»“…»³⁸⁷

Таким образом, ни Пуришкевич, ни Юсупов ни реальными, ни «неискренними» германскими агентами не были. Всё это – домыслы, не основанные, по сути, ни на чем, кроме авторской фантазии Шишкина.

Что касается Григория Распутина, то – независимо от того, как он относился к проблеме войны и мира, – никаким германским агентом он также не был³⁸⁸. И не мог быть.

Известно, в частности, что дипломатические службы стран Антанты, внимательно следившие за «старцем», версию о его шпионской деятельности отметали начисто. Так, английский посол Д. Бьюкенен, постоянно консультирующийся со своей разведывательной агентурой, которая, в свою очередь, вела за Распутиным постоянное наблюдение³⁸⁹, отмечает: «Распутина обвиняли в шпионстве в пользу Германии – обвинение, строго говоря, не вполне правильное. Он не был в непосредственных сношениях с Берлином. Царь советовался с Распутиным и по военным, и по политическим вопросам, а Распутин имел привычку повторять своим друзьям все, что он слышал в Царском. Таким косвенным путем Германия получала много полезных сведений. Не будучи ее постоянным агентом, он все же оказывал ей немало услуг, дискредитируя царскую власть и тем подготовляя путь революции»³⁹⁰.

Французский посол М. Палеолог, получавший сведения от своих осведомителей, следивших за Распутиным³⁹¹, приходит к схожему выводу: «Распутин очень быстро пьянеет; он тогда болтает без конца. Я не сомневаюсь, что подробный отчет об этих оргиях отправляется на следующий день в Берлин с комментариями и точными подробностями в подтверждение»³⁹².

Впрочем, для объяснения причин убийства Распутина, как это на первый взгляд ни парадоксально, абсолютно не важно, являлся Григорий «немецким шпионом» на самом деле или нет. Вполне достаточно того, что очень многие вокруг – включая его убийц и лиц, им близких, – были априорно убеждены в том, что «участие Распутина в шпионаже, как агента Германии, не подлежало сомнению»³⁹³.

Но вернемся к конспирологической концепции О. А. Шишкина. «Утвердив» гипотезу о распутинском шпионаже в пользу кайзера, автор принимается искать в истории гибели Григория Распутина английский след, который, что неудивительно, оказывается органическим продолжением следа немецкого³⁹⁴. Наиболее полно «английская тема» раскрыта Шишкиным в его следующей книге – «Распутин. История преступления», опубликованной в 2004 году. Логика такая: коль скоро «старец» являлся ключевой фигурой в деле подготовки сепаратного мира России с Германией, спецслужбы держав Антанты попросту обязаны были – а как же иначе! – стремиться к его физическому уничтожению. «Независимо от того, – пишет Шишкин, – кто из британцев сделал роковые выстрелы, можно с уверенностью сказать, что само покушение было подготовлено и организовано ими. Чем они подкупили и испугали Юсупова, неизвестно, однако он и его сообщники стали исполнителями убийства, хотя волей случая последний выстрел сделал сотрудник МИ-6»³⁹⁵.

Тень английского следа привлекла внимание не только российского конспиролога. В том же 2004 году на Би-би-си был показан документальный фильм «Кто убил Распутина?», в работе над которым приняли участие отставной сыщик лондонского Скотленд-Ярда Ричард Каллен в звании коммандера и знаток истории разведок Эндрю Кук. Согласно их версии³⁹⁶, заговор и его реализация были осуществлены под руководством и при непосредственном участии британских разведчиков, причем «смертельный выстрел в лоб произвел Освальд Рейнер», британский офицер³⁹⁷.

В 2010 году Ричард Каллен выпустил книгу «Распутин. Роль британских секретных служб в его мучениях и убийстве»³⁹⁸, в которой развил «английскую версию».

«В британской разведке, которой тогда руководил коммандер Мэнсфилд Камминг, были ошибочно убеждены: Распутин – германский агент и работает на немцев, – говорит Ричард Каллен. – Немало такому мнению способствовала британская резидентура в Петрограде… Британская «Сикрет интеллидженс сервис» (СИС) привлекла к его убийству князя Юсупова, члена Государственной думы Владимира Пуришкевича и великого князя Дмитрия Павловича³⁹⁹.

Впрочем, Эндрю Кук менее категоричен: «Остается неясным, являлись ли офицеры британской разведки вдохновителями двух друзей (Юсупова и Дмитрия Павловича. – А. К., Д. К.) на устранение опасного старца, или, узнав о планировании убийства на ранней стадии, решили использовать его в своих целях. Во всяком случае, длительные дружественные отношения между Феликсом и Дмитрием Павловичем, с одной стороны, и Стивеном Элли, Джоном Скейлом и Освальдом Райнером – с другой, гарантировали самое тесное сотрудничество на всех этапах»⁴⁰⁰.

Лейтенант Освальд Райнер, который, по версии английских исследователей, выступил в роли Терминатора, учился когда-то в Оксфордском университете вместе с Феликсом Юсуповым: «Зная, что Юсупов был бисексуален и близко дружил с Рейнером, могу предположить, – говорит Каллен, – гомосексуальную связь между ними. На это косвенно указывают и некоторые места в „Мемуарах“ Юсупова»⁴⁰¹.

И Кук с Калленом, и Шишкин, развивая гипотезу об английском следе, придают большое значение письму Стивена Элли, которое тот написал Джону Скейлу вскоре после убийства «старца»: «Дорогой Скейл. <…> Хотя события не происходили точно по плану, наша цель явно достигнута. Реакция на уничтожение „темной силы“ благоприятная, хотя были заданы некоторые неудобные вопросы по поводу более широкого вовлечения в это дело. Рейнер сейчас занимается тем, что прячет концы в воду и, без сомнения, сообщит вам об этом, когда вы вернетесь»⁴⁰².

Ясно, однако, что делать далекоидущие выводы о том, что СИС спланировала убийство Распутина и привлекла к покушению на него Юсупова, Пуришкевича и Дмитрия Павловича, на основании этих весьма туманных строк вряд ли возможно. В лучшем случае из письма следует, что британские разведчики знали о подготовке заговора и пытались как-то (притом неясно, как именно – прямо, косвенно или лишь в форме наблюдения) участвовать с событиях. Но в чем именно состоял британский план и какие именно следы заметал Райнер – остается совершенно неясным.

Весьма зыбкой и неоднозначной оказывается и реставрация сцены «чисто английского убийства» в изложении британских авторов, с одной стороны, и Шишкина – с другой.

Согласно Шишкину, излагающему собственную умозрительную версию, Юсупов стрелял в спину Распутину, после чего, отперев наружную дверь, ведущую на улицу, дал знак неизвестному английскому офицеру, сидящему в автомобиле неподалеку. Англичанин вошел в дом, обменялся поздравлениями с Феликсом и, убедившись в смерти «старца», направился к выходу. Тут Распутин ожил и с криками побежал прямо на шедшего впереди спиной к нему англичанина. Офицер обернулся на крик, выхватил револьвер и сумел произвести два выстрела. Распутин рухнул на колени и повалился на спину, затем ему в лоб была выпущена последняя, контрольная пуля⁴⁰³. Таким образом, согласно версии Шишкина, в Распутина стреляли из двух пистолетов, причем выстрел в живот и контрольный выстрел были произведены из одного оружия.

Британские историки видят картину убийства иной. Едва Григорий появился в дверях, Юсупов открыл по нему огонь. Получив ранение в живот, Распутин бросился бежать. Тут в дело вступил Пуришкевич, пустивший пулю в спину жертве. Когда, обливаясь кровью, «старец» упал, убийцы побежали к нему. Подошел и Освальд Рейнер. Увидев, что Распутин еще дышит, Рейнер хладнокровно добил его выстрелом в голову⁴⁰⁴. Таким образом, согласно этой версии, в Распутина попали пули из трех разных стволов разного калибра.

«Изучая рану от третьего выстрела, – заявляет Каллен, – я пришел к выводу: он произведен из револьвера 455 Webley – стандартного оружия британской армии времен Первой мировой войны. Известный судмедэксперт профессор Паундер подтвердил мою догадку. Такое оружие могло быть лишь у одного человека, находившегося на месте убийства, – у Рейнера»⁴⁰⁵.

Все эти рассказы, безусловно, захватывают воображение. Но сразу возникает несколько вопросов, на которые заведомо трудно дать однозначный ответ. Можно ли, не видя трупа, а имея под рукой лишь не особо качественные его фотоснимки столетней давности, точно определить калибр и наименование оружия, из которого были выпущены пули? И почему револьвер крупного калибра мог быть только у Рейнера? И наконец – даже если предположить, что давний приятель Юсупова Рейнер в самом деле участвовал в убийстве или был в курсе его подготовки, – почему из этого факта обязательно следует, что именно британцы организовали покушение? Ведь в этом случае придется признать, что и Николай Михайлович, и Василий Маклаков, и Михаил Родзянко, и Зинаида Юсупова, и великая княгиня Елизавета Федоровна, и Ирина Юсупова, и другие посвященные в заговор персонажи (некоторые из которых активно воодушевляли будущих убийц) так или иначе тоже «британские агенты»… Этого, впрочем, Ричард Каллен не утверждает. Но тогда вся его теория о британской разведке как организаторе, руководителе и исполнителе покушения на Григория Распутина повисает в воздухе.

Рассуждая таким образом, как это делают и британские авторы, и Шишкин, придется признать, что всё – начиная от вступления России в Первую мировую войну и кончая организацией Прогрессивного блока в IV Государственной думе – было «инспирировано иностранными спецслужбами», поскольку в развитии всех этих процессов так или иначе успели засветиться те или иные представители стран Антанты.

Принять всерьез эти концепции можно лишь в том случае, если признать, что историей априори движут не «шекспировские страсти» в самых различных их проявлениях, а паучьи хитросплетения разного рода спецслужб.

Недопустимость такого способа создания исторических концепций, который основан на подгонке фактов под заранее готовую жесткую схему и домысливании недостающих фактологических звеньев, проще всего доказать, если вкратце остановиться еще на одном – масонском – типе апокрифов, касающихся обстоятельств гибели «старца». Утверждению этой гипотезы посвятил немало усилий православный историк О. А. Платонов. Вот небольшой отрывок из его сочинения:

«В общем, влияние масонов на создание фальшивого образа Распутина, организацию его травли с целью дискредитации царской власти, а потом его убийство и сокрытие следов было определяющим, хотя и не единственным.

Основываясь на материалах Особого архива СССР, а также на исследовании Н. Берберовой „Люди и ложи“, мы еще раз должны напомнить, что члены масонских лож были главными врагами и преследователями Распутина.

В свое время масоны планировали убийство Николая Второго. Масон князь Бебутов, на квартире которого проходили собрания этой организации, в своих воспоминаниях рассказывает, как дал Азефу 12 тыс. рублей на убийство царя. А позднее, как мы уже говорили, приняли план подрыва царской власти путем создания фальшивого, мифического образа Распутина. План был гнусен, но эффективен. Напомним также, что начал травлю и постоянно осуществлял ее в Государственной думе масон Гучков, которому активно содействовали в этом масоны Керенский, Львов, Некрасов, Гессен и др. Но не только они. Не менее половины самых влиятельных депутатов Государственной думы были масонами.

При царском дворе вели постоянные интриги против Распутина великие князья – масоны Николай Михайлович и Александр Михайлович.

Заместитель (товарищ) министра внутренних дел, шеф жандармов масон Джунковский много лет занимался фабрикацией полицейских фальшивок на Распутина.

Масон-публицист Амфитеатров вместе с Илиодором фабрикуют фальшивку – статью „Илиодор и Гриша“, в которой в конспективной форме излагают содержание будущей книги „Святой чорт“, ставшей одним из первоисточников клеветы на Распутина. Вероятнее всего, что и книга сфабрикована при участии Амфитеатрова.

В окружении Распутина вел интриги масон А. Симанович.

Один из лидеров кадетской партии, родной брат министра внутренних дел масон Маклаков, подготавливал убийство и передал убийцам яд для его осуществления. Масон Ф. Юсупов совершил убийство.

Масон Керенский заметал следы, дав приказ об уничтожении тела Распутина.

Следует подчеркнуть, что во время Распутина никто еще не знал, что эти люди являются членами масонских лож и объединены в одной тайной организации. По сути дела, это стало известно после Второй мировой войны.

И если масоны были организованными уголовниками (трудно найти другое слово для их деятельности), то близко по „духу“ к ним примыкали неорганизованные или, скажем так, независимые уголовники, подобные Хвостову, Белецкому, Труфанову (Илиодору) или Дувидзону. Вместе с тем мы не исключаем связь последних с масонскими ложами, более того, есть много оснований полагать, что они использовались ими для своих целей»⁴⁰⁶.

Как нетрудно заметить, налицо те же логические изъяны, что и в прочих «апокрифических» повествованиях.

Во-первых, масса важных утверждений – например, о принадлежности Юсупова к масонам – не подкреплена ссылкой на источники.

Во-вторых, отсутствуют доказательства, подтверждающие основной тезис – о реальности связей, существовавших между всеми упоминаемыми фигурантами. А ведь хорошо известно, что в ту пору в России – как и за ее пределами – существовали самые различные масонские ложи, включая неполитические, притом никак не связанные между собой. В частности, масоном-мартинистом был сам Николай II.

Наконец, в-третьих, люди предстают в качестве безликих и вездесущих функций, производных от некой глобальной сети, именуемой в данном случае «масонским заговором».

Нет никаких сомнений в том, что поиск исторической истины, производимый такими методами, не может быть успешным.

Заупокойное аутодафе

Уже 17 декабря полицейскими на свае Петровского моста были обнаружены следы крови. Найдены были также обрывки окровавленной рогожи.

19 декабря один из городовых речной полиции, прорубая лед, заметил недалеко от полыньи примерзший ко льду рукав бобровой шубы. После того как лед в этом месте прорубили, из воды было извлечено тело Григория Распутина. Руки и ноги его были плотно связаны веревкой, причем кулак правой руки убитого крепко сжат. Все тело завернуто в накинутую на плечи бобровую шубу, рукав которой всплыл кверху и, примерзнув ко льду, указал место нахождения трупа.

«Протопопов позвонил мне, – вспоминает Матрена Распутина. – Попросил опознать тело…

Когда мы остановились на берегу, нас отвели к домику, в который было перенесено тело отца.

Я подошла близко. Это был, безусловно, он.

Один висок вдавлен от удара… Самым ужасным зрелищем – так как худшие увечья были скрыты одеялом – был правый глаз, висящий на тонкой ниточке. На запястьях виднелись глубокие кровавые борозды…

Закоченевшая правая рука лежала на груди, пальцы были сложены щепотью, как для крестного знамения.

Помню, что открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука.

Словно сквозь туман до меня донесся протокольный вопрос Протопопова:

– Известна ли вам личность покойного?

Я несколько мгновений смотрела на Протопопова, силясь понять слова.

– Да. Это мой отец, Григорий Ефимович Распутин»⁴⁰⁷.

Тело Распутина было перевезено в Чесменскую богадельню. В эту же ночь туда доставили богато отделанный дубовый гроб. 20 декабря профессор кафедры судебной медицины Военно-медицинской академии Д. П. Косоротов провел вскрытие. Обнаружились многочисленные повреждения, многие из которых были причинены уже посмертно. Вся правая сторона головы оказалась раздроблена и сплющена вследствие ушиба трупа при падении с моста.

Все три пулевых ранения (в грудь, бок и голову), по заключению эксперта, были смертельными, причем погиб Распутин от обильной кровопотери вследствие огнестрельной раны, причиненной самым первым выстрелом.

Юсуповская пуля (напомним, Феликс метил в сердце с расстояния в двадцать сантиметров), войдя в грудь, прошла через желудок и печень Распутина и была, безусловно, смертельной. «Выстрел произведен был, по моему заключению, – отмечал профессор Д. П. Косоротов, – почти в упор, слева направо, через желудок и печень с раздроблением этой последней в правой половине. Кровотечение было весьма обильное».

Вторая огнестрельная рана в правую сторону поясницы была также смертельной. Как отмечал эксперт, «на трупе имелась… огнестрельная рана в спину, в области позвоночника, с раздроблением правой почки»⁴⁰⁸.

Третья пуля «в голову прошла мозг. Рана тоже смертельная, но причинена уже умирающему в агонии… В лоб стреляли, когда тело уже лежало»⁴⁰⁹.

Как писал прокурор С. В. Завадский, ведший дело об убийстве Распутина, «по мнению вскрывавших, после первой раны Распутин не мог жить более 20 минут, а все три [раны] были прижизненные, следовательно третья должна была последовать за первою в промежуток времени самое большее около четверти часа»⁴¹⁰.

«По моему мнению, – заключил Д. П. Косоротов, – Гр. Распутин был убит выстрелом из револьвера. Одна пуля была извлечена; другие же выстрелы сделаны на близком расстоянии, и пули прошли навылет, так что нельзя дать заключения о том, сколько человек стреляло»⁴¹¹.

Известная версия, согласно которой при погружении в воду Распутин был еще жив (точнее, агонизировал), данными экспертизы не подтверждается: «Грудные органы были целы и исследовались поверхностно: но никаких следов смерти от утопления не было. Легкие не были вздуты, и в дыхательных путях не было ни воды, ни пенистой жидкости… В воду Распутин был брошен уже мертвым»⁴¹². О том, что «в воду бросили уже мертвое тело», говорится и в другом источнике, детально описывающем протокол патолого-анатомического вскрытия⁴¹³.

Когда вскрытие закончилось, приехали дочери Распутина, а также А. Лаптинская и А. Вырубова, которая принесла последнее покрывало для Нашего Друга. По просьбе Александры Федоровны Лаптинская обмыла мертвое тело Распутина и умастила его раны благовониями. Вернувшись после ночи, проведенной возле покойника, она рассказала о том, что «тело старца страшно изуродовано, с невероятной дикостью. Не только лицо, но и мошонка превратились в жидкую массу»⁴¹⁴. Лаптинская вложила в мертвые руки Распутина письмо Александры Федоровны: «Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно постоянно сопровождало меня на скорбном пути, который мне остается пройти здесь, на земле. И вспоминай о нас на небесах в твоих святых молитвах. Александра»⁴¹⁵.

20 декабря государыня и Анна Вырубова пришли помолиться над прахом, «который они покрыли цветами, иконами и причитаниями»⁴¹⁶. Великий князь Андрей Владимирович в своих дневниках отмечает, что, по его сведениям, «Аликс действительно ночью приезжала в Чесменскую богадельню посмотреть на труп Распутина, одетая сестрой милосердия»⁴¹⁷.

Отпел Григория по собственной инициативе епископ Исидор (Колоколов)⁴¹⁸.

Царица потребовала себе в качестве реликвии окровавленную сорочку «мученика Григория», для того чтобы хранить ее как реликвию, «как палладиум, от которого зависит участь династии»⁴¹⁹.

Гроб был перевезен в Царское Село и поставлен в Федоровском соборе. Похоронили Распутина в Царском Селе, в недостроенной Серафимовской часовне, возводившейся на деньги Вырубовой. Яму к 3.15 ночи вырыли солдаты воздушной обороны под командованием полковника Мальцева. 21 декабря в 8.30 утра к могиле подошел придворный архиерей отец Ал. Васильев, в 8.40 – Вырубова, а в 8.45 – царская семья, но без наследника⁴²⁰.

На процедуру прощания со «старцем» не были допущены не только его поклонницы и поклонники, но даже жена и дети⁴²¹. «Дмитрий (сын Распутина. – А. К., Д. К.) спросил о самих похоронах, – сконфуженно вспоминает Матрена, – я ничего не могла ему ответить, так как царская чета запретила присутствовать на них, опасаясь неприятностей для нас»⁴²².

Дело, конечно, было не в избытке высочайшей предусмотрительности и заботы о родных и близких Григория. При всей несомненности преклонения, обожания и благоговения, которое испытывала царская чета, и в первую очередь Александра Федоровна, по отношению к Нашему Другу, он – по умолчанию – являлся такой же точно «одушевленной государевой собственностью», каковой в сознании царей был и весь русский народ.

«Хозяин земли Русской» и «Хозяйка земли Русской» – так, по-помещичьи простодушно, определили свою профессиональную принадлежность Николай и Александра Романовы во время всеобщей переписи населения 1897 года.

И сколько бы ни стремились члены семьи последнего русского императора слиться душой и телом с «простым народом», приникнуть сердцем к «истинному» православно-русскому сокровению, в душе они – как и прочие российские аристократы – оставались традиционными крепостниками-душевладельцами. Даже в самой смелой спиритической медитации им не суждено было постичь, что у мужиков и баб есть такое же точно, как и у господ, право на свободную и достойную частную жизнь.

Распутин с самого начала прекрасно это понимал. Именно поэтому, вероятно, ему и удавалось на протяжении десяти с лишним лет успешно играть со своими покровителями в экзистенциальные «кошки-мышки»: «…и восчувствовал я, что хотя и позолотилась моя судьба, но что-то подломилась. <…> Понял я, что моей мужицкой свободе конец пришел. Что будут они все со мной в мужичка играть, а что мне их, господ, их хитрости постигнуть надо, а не то мне скоро – крышка, капут…»⁴²³

На похоронах Распутина смогли присутствовать лишь А. Лаптинская, подруга царицы Юлия Ден, митрополит Питирим, А. Д. Протопопов, полковник Д. Н. Ломан – помощник коменданта императорских дворцов, строитель Федоровского собора и личный секретарь Александры Федоровны, пользующийся, как считал М. Палеолог, ее полным доверием, а также артиллерийский полковник, староста Государева Федоровского собора Мальцев, которому была вверена воздушная защита Царского Села. Панихида продолжалась всего пятнадцать минут.

После отречения Николая II от престола началось немедленное изгнание со всех постов ставленников Распутина. Многие из них – в частности, А. Д. Протопопов – угодили под арест в первые же дни Февральской революции. По этой причине они не смогли впоследствии своевременно бежать из Петрограда и оказались в числе первых жертв «красного террора»…

Временное правительство активно боролось не только с распутинскими протеже, но и лично со «старцем», несмотря на то что прах его на протяжении уже двух с половиной месяцев покоился в фундаменте недостроенной Серафимовской часовни.

По указанию «заложника демократии» в первом составе Временного правительства – министра юстиции А. Ф. Керенского, – согласованному с новым комендантом Царского Села подполковником В. М. Мацневым, командир батареи по охране царской резиденции капитан Климов с солдатами 9 марта разыскал могилу Распутина.

Гроб был поднят. Капитан Климов отверткой пробил крышку⁴²⁴, чтобы «убедиться в том, что найденный в гробу покойник есть именно Григорий Распутин»⁴²⁵. Обнаружилось, что в отверстие от пули на лбу покойному вставлена вата. Из гроба извлекли маленькую икону с подписями: «Александра, Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия». Икона эта была подарена Распутину еще при жизни, и Акилина Лаптинская, которая не только обмывала, но и одевала Распутина, по собственной инициативе положила ее в гроб.

Александра Федоровна через начальника охраны полковника Кобылинского обратилась к Керенскому с просьбой защитить тело от надругательства. Председатель Временного правительства, как пишет Э. Радзинский, велел тайно вывезти труп Распутина и захоронить⁴²⁶.

Петербургский историк А. М. Кулегин, на протяжении нескольких лет изучавший сюжет, связанный с историей захоронения Григория Распутина, излагает несколько иную версию событий.

Источники, которые удалось собрать Кулегину, свидетельствуют о том, что первоначально Временное правительство, и А. Ф. Керенский в частности, не знали о месте погребения останков Распутина. Высказывались разные, самые экстравагантные варианты их дислокации: от села Покровского до царицыных апартаментов. В итоге Керенский уже в первых числах марта 1917 года обратился к журналистам, аккредитованным при Государственной думе, с просьбой провести самостоятельное расследование и помочь правительству установить истину. Мотивом столь спешных разыскных действий являлось опасение, что могила Распутина может превратиться в место массового паломничества тех, кто заведомо не сочувствовал новой власти.

8 марта журналист газеты «Русская воля» В. И. Лаганский сумел выйти на капитана Климова, служившего в зенитной батарее в Царском Селе. Как выяснилось, к тому моменту любознательный зенитчик уже успел не только самостоятельно найти место захоронения «старца», содержавшееся до той поры в глубокой тайне (местные жители, впрочем, с самого начала обо всем догадывались), но и наполовину вскрыть крышку гроба. Взору Лаганского предстал труп с почерневшим лицом и пулевым отверстием во лбу. Картину довершали торчащие в разные стороны клочья белого савана и комья мерзлой земли, упавшие на покойника.

Со всех сторон к месту эксгумации уже спешили любопытствующие. По этой причине гробокопатели решили извлечь Распутина из могилы и перенести в более безопасное с политической точки зрения место⁴²⁷.

Повествование Кулегина выглядит правдоподобным, хотя остается неразъясненной одна деталь: если о месте захоронения «старца» действительно никто ничего толком не знал – даже А. Ф. Керенский, – почему он все же так опасался угрозы массового паломничества и так спешил с его профилактикой? И не кажутся ли слишком блестящими и стремительными результаты «независимого журналистского расследования»?

Посмертный переезд Григория Распутина из Царского Села в Петроград в изложении большинства авторов выглядит одинаково.

Гроб с телом «старца» был доставлен в царскосельскую городскую ратушу, после чего перенесен в опечатанный товарный вагон, стоявший в Царском Селе, и упакован в ящик из-под рояля, а после прибытия поезда в Петроград ночью на автомобиле перевезен в гараж придворного ведомства на Конюшенной площади.

Дальше, однако, версии опять расходятся. Наиболее распространенным в литературе является следующий рассказ.

Гроб положили в грузовик и вывезли из Петрограда. Якобы в первоначальные планы входило погребение Распутина в стороне от Выборгской дороги. В грузовике находились восемь человек: представитель Временного комитета Государственной думы Ф. П. Купчинский, капитан 16-го Уланского полка И. Колоциев и шесть студентов-милиционеров из Политехнического института. Все они подписали письменные показания о том, что сожгли тело «старца» около большой дороги из Лесного на Пискаревку, а прах развеяли.

Позднее выяснились подробности, не отраженные в совместном письменном показании. Вроде бы вблизи Политехнического института машина из-за бездорожья застряла. Студенты подняли шум. Были вызваны милиционеры, и тело было сожжено по согласованию с ними⁴²⁸. Однако в дальнейшем Ф. П. Купчинский признался, что грузовик сломался на Ланском шоссе. Возле машины собралась толпа, которая заставила открыть ящик с телом Распутина. Тогда было решено сжечь труп⁴²⁹.

Морис Палеолог предлагает красочный рассказ о последнем распутинском этапе: «…гроб Распутина был тайно перенесен из царскосельской часовни в Парголовский лес, в пятнадцати верстах от Петрограда. Там на прогалине несколько солдат под командованием саперного офицера соорудили большой костер из сосновых веток. Отбив крышку гроба, они палками вытащили труп, так как не решались коснуться его руками, вследствие его разложения, и не без труда втащили на костер. Затем все полили керосином и зажгли. Сожжение продолжалось больше шести часов, вплоть до зари… Несколько сот мужиков всю ночь толпами стояли вокруг костра, боязливые, неподвижные, с оцепенением растерянности наблюдали святотатственное пламя, медленно пожиравшее мученика-„старца“, друга царя и царицы, „божьего человека“. Когда пламя сделало свое дело, солдаты собрали пепел и погребли его под снегом»⁴³⁰.

Однако А. М. Кулегин приводит вполне обоснованные аргументы в пользу того, что версия о сожжении тела Григория Распутина в лесу – сознательный вымысел его крематоров.

Действительно, около двенадцати часов ночи 10 марта импровизированный катафалк выехал из гаража дворцовой автобазы, что на Конюшенной площади, и двинулся в сторону Новой Деревни. Автор не исключает того, что с самого начала целью поездки являлась кремация трупа Распутина в котельной Политехнического института, недавно оборудованной мощными печами американского производства. В тот момент это было единственное место в городе, где подобная задача могла быть решена успешно.

В дороге вроде бы действительно возникла техническая заминка, и труп попытались сжечь в лесу. Попытка эта, однако, успехом не увенчалась, и в конце концов прах «старца» упокоился в топке институтской котельной, о чем сохранилось достоверное письменное свидетельство. Версия о кремации на снегу была, по мнению автора, придумана для того же, для чего была затеяна и вся история с эксгумацией: чтобы исключить возможность паломничества потенциальных поклонников «старца» к конкретному месту его погребения⁴³¹.

Распутин, скорее всего, был бы доволен таким финалом своего земного пути. Сами не ведая, что творят, его враги, повинуясь воле Провидения, не только устроили «старцу» нечто вроде «второго пришествия», но и позволили ему вознестись к небу не только душой, но и телом.

…27 марта 1917 года из стен Томской психиатрической больницы была выписана женщина с провалившимся носом. В выданном ей удостоверении указывалось: «Предъявительница сего есть освобожденная из-под стражи по распоряжению Временного правительства покушавшаяся на убийство Распутина – Хиония Кузьминична Гусева. Тобольский губернский комиссар»⁴³². Была ли в самом деле невменяемой и социально опасной эта «жертва старого режима», в тот момент мало кого волновало…

Поучительный эпилог

Григорий Ефимович Распутин – один из тех «замечательных людей», кто увековечил себя сам.

Единственным его «приданым» при появлении на свет была родовая травма.

Его единственным оружием стала внутренняя сила, позволявшая подчинять дряблую волю менее цельных натур.

Энергией и талантом выделившись из многомиллионной плебейской массы, Григорий сумел в одиночку захватить господство над незримым Авентинским холмом, взяв от имени бесправного российского крестьянства прощальный исторический реванш у морально износившейся «породы господ».

Феномен Распутина куда менее случаен и куда более достоин уважительного внимания потомков, нежели судьбы многих из тех, кто пролез на страницы истории ex officio.

Вероятно, это был самый яркий и эксцентричный self madе man XX столетия.

По мнению А. Труайя, секрет успеха Распутина должен быть объяснен в первую очередь «невероятной склонностью русского народа поклоняться сверхъестественным силам»: «Даже люди образованные или выдающие себя за таковых жаждут тайных откровений, астральных влияний и неслучайных совпадений. Да, детское простодушие соединяется с желанием вручить свою судьбу посланному свыше пастырю. Необходимость этого хорошо чувствовалась как в салонах, так и в альковах, в трактирах и общественных банях, в сибирских избах и кулуарах императорского дворца. Если Распутин мог процветать и стать легендарным, то только потому, что он отвечал духовной потребности народа и приближенных к трону»⁴³³.

Однако Распутин отнюдь не был «традиционным русским чудом». Это была страшная революционная искра, выбитая лобовым столкновением культур и ставшая предвестницей грандиозного исторического пожара. И в этом смысле феномен Распутиниады, как и феномен русской интеллигенции, – сугубо петербургский. Не случайно и убийство Распутина, и крушение старой России произошли именно в Петербурге – городе, который был призван чудесным образом спасти эту безумную и необъятную страну, насытив ее смыслом и примирив всех со всеми, но который с этой своей великой миссией так и не справился…

Петербург ежесекундно созидал – и сокрушал «всемогущего старца», затягивал его в свою магическую сферу – и брезгливо исторгал назад, в сибирскую пустошь.

Так же точно относился к приворожившей его столице и сам Григорий, всеми силами стремившийся ужиться с ней и в то же время глубоко презиравший ее обитателей: «Ты спрашиваешь, какое на меня впечатление производит Петербург… Все чиновники… Желают все выслужиться… Один другого ест… Правду здесь загнали в угол… Она стала маленькая, вся трясется… боится выглянуть… А между тем России нужна правда… Она должна торжествовать… Ведь она сильная… но ложь-то, видно, штука тоже порядочная… Сумеет за себя тоже постоять… здесь все спешат… Дела… В угаре живут… Говорят хорошие слова, а сами о хорошем-то понятия не имеют… Лицемеры… Как это больно…»⁴³⁴

И в то же время только Петербург с его «немецкой» сдержанностью и упорядоченностью позволял хоть как-то уберечься – до поры до времени и самому Распутину – от разрушительной стихии национального буйства, которой был всецело привержен сам «старец», но которая, взятая en masse, действовала на него угнетающе: «Как подумаю, так Питер супротив Москвы монастырь. Тут прямо Бога тешим, а там… что золота, что вина, что баб – так тошно…»⁴³⁵

«В ситуации Распутина, – заключает А. М. Эткинд, – особенно ясно виден тезис, который защищал Мишель Фуко применительно к совсем иным проблемам и эпохам: субъект формируется дискурсом, а не психологией; своим местом в конфигурации культурных сил, а не личными вкусами, привычками и желаниями. По крайней мере, такой субъект, который входит в историю; и в той мере, в какой он туда входит. Индивидуальные особенности важны в той мере, в какой они были замечены, оценены, поняты; удостоились обсуждения и подражания; и перестали быть особенностями, а стали вариантом культурной нормы»⁴³⁶.

Данную оценку также нельзя признать исчерпывающей. Феномен Григория Распутина невозможно понять, оставаясь в пределах парадигмы «культурно-мифологической реальности». Только тщательно отделив шелуху исторической лжи от ядра исторической правды, только выявив объективную суть конфликта между реальным внутренним «я» Григория Распутина и тем прокрустовым ложем мифа, в которое это «я» было помещено «дискурсивно мыслящим» общественным мнением, можно более или менее достоверно объяснить смысл трагедии, которая вошла в историю под названием распутиниады и которая явилась последней, писанной кровью миниатюрой в Степенной книге Российского царства.

Печальная и одновременно захватывающая история «старца» – это история любви и ненависти «аристократии», а точнее, всего образованного русского общества, с одной стороны, и «простого русского народа» – с другой, не способных, как показал опыт, ни толком жить друг без друга, ни найти общий язык. История, которая была обречена закончиться чем-то страшным и кровавым, как жизнь и самого Григория, и его высочайших антрепренеров.

Патологически судорожная привязанность к Распутину со стороны «хозяев земли Русской», равно как и патологически жгучее отвращение к нему со стороны большей части национальных «белых воротничков», явилась тем колдовским зеркалом, в котором отразилось истинное отношение «интеллигенции» к «народу», прочно вытесненное в область коллективного подсознания.

«Распутинский синдром» явился оборотной, а лучше сказать, потаенной стороной медали по имени «народопоклонство», на патриархально-сентиментальных догматах которого были выпестованы несколько поколений образованных людей в России. Феномен Распутина вскрыл смертельный страх численно ничтожной «общественности» перед многомиллионной ордой дремучих обитателей «хижин», готовых вот-вот объявить беспощадную войну «дворцам».

В своем паникерски единодушном антираспутинском порыве представители просвещенных классов России, сами того не понимая, инстинктивно пытались спастись от тех роковых ударов судьбы, которые обрушивала им на голову реализация их же собственной «народнической» программы. Ибо «восстание масс» – которое было неизбежным итогом эпохи Просвещения, длившейся на протяжении XVIII–XIX веков, – в условиях России означало лишь одно: немедленную гибель всех просветительских идеалов…

Прорвавшийся к вершинам власти «наперекор науке», цепкий, неодолимый и – самое ужасное! – внутренне цельный и абсолютно чужой по духу социальный тип – мужик по имени Григорий Распутин – стал для просвещенных классов своего рода магическим «знаком беды». Беды, которую Россия накликала на себя всеми предыдущими столетиями своей беспросветной истории.

…В жизни и смерти Распутина фатальным образом соединились и сплавились в гремучую смесь утонченно-декадентский, «гиблый» аристократизм петербургского периода русской истории – и ее извечное витально-деревенское клокотание, последние зарницы эпохи бродячих «святых старцев» – и первые всполохи сексуальной революции…

Опыт распутинского восхождения – классическая иллюстрация той банальной, в общем-то, истины, что в истории нет ничего менее прочного, чем то, что представляется абсолютно незыблемым.

Казалось бы, что может быть надежнее «властной вертикали» Романовых, освященной авторитетом тысячелетней монархической традиции и неудержимо влекомой в грядущее инерцией блестяще-победоносного трехсотлетнего правления?

Но вот сердцем слабого самодержца завладела сильная, патологически импульсивная личность, и оказалось, что царская власть – это всего лишь забавный карточный домик, который и вправду ткни – и развалится…

Дневник Распутина

Предисловие публикаторов

Мой отец сказывал когда-то: «Кажна жизня, кабы ее изо дня в день собрать, да умеючи разсказать, то лучше книги не надо!»
Г. Е. Распутин. Дневникъ

Текст, отрывки из которого публикуются ниже, необычный. Это рукописная тетрадь, состоящая из 192 листов. На обложке четким почерком написано: «„Дневник Распутина“ и 2 письма „Мушки“». Здесь же – несколько пояснений. Одно из них сообщает о том, что это якобы – копия оригинала, надиктованного Распутиным его секретарше Акилине Никитичне Лаптинской – «Мушке». Другое уточняет, что текст «Дневника» «переписывался Крамер Л. П. с черновиков Гедымин¹ „с сохранением старой орфографии“». Еще одна пометка представляет собой резолюцию о передаче данной рукописи 14/III (год не указан) в Центрархив «товарищу Максакову»². Содержание тетради – якобы записанные со слов самого Распутина фрагментарные свидетельства о его жизни – начиная с детства и до конца 1916 года, а также комментарии «старца» к актуальным событиям и его рассуждения на общие темы.

Историки крайне не любят иметь дело с такими копиями. Прежде всего потому, что за такими «копиями» зачастую скрываются фальшивки.

Сразу следует признать: очень многое заставляет отнестись к «Дневнику» Распутина весьма настороженно. Достаточно просто сопоставить два текста – «Дневника Распутина» и «Дневника Вырубовой» (впервые опубликован в ленинградском журнале «Минувшие дни» в 1927–1928 годах). Однако известно, что «Дневник Вырубовой» был тут же разоблачен специалистами как подделка. Историки сразу обратили внимание, насколько журнальный текст по фактуре и, главное, стилю отличается от настоящих воспоминаний А. А. Вырубовой, напечатанных ею в 1923 году.

Фальшивость «Дневника Вырубовой» ставит под сомнение подлинность и «Дневника Распутина», поскольку оба текста в ряде существенных моментов весьма перекликаются друг с другом: имеют сходным образом оформленные титульные листы и схожую структуру, дублируются прозвища некоторых персонажей, упоминаются одни и те же факты, отсутствующие в других источниках. И т. д. Отчасти схожа идейная матрица «дневников»: в обоих текстах Распутин предстает своего рода добровольным печальником за народ, Николай II – безвольным и слабым монархом, Александра Федоровна – волевой, умной, но чрезмерно мистически экзальтированной и в целом неудачливой царицей, а подавляющее большинство царского окружения – толпой морально ничтожных типов, алчущих личной выгоды любой ценой. Разоблачитель «Дневника Вырубовой» А. А. Сергеев отметил ряд неточностей в его лексике. Так, например, в нем используется понятие «снять» в значении «отставить от должности», которое стало широкоупотребительным уже в советскую эпоху (прежде всего в партийной среде) – до этого говорили: «уволить»³. Понятие «снять» в значении «отставить от должности» дважды встречается и в «Дневнике Распутина».

Однако между обоими текстами есть и существенные расхождения. Фактологической основой «Дневника Вырубовой» в значительной мере (хотя далеко не во всем) явились сведения, содержащиеся в семитомном «Падении царского режима» и в трехтомной переписке Николая II и Александры Федоровны⁴, а также ряде других публикаций послереволюционных лет.

В «Дневнике» же Распутина – значительно больше историй, не имеющих подтверждения в документальных публикациях.

При этом упоминаются фамилии, а также события, с ними связанные, которые, в принципе, могут быть проверены по другим источникам. Если все это – выдумки фальсификаторов, то чересчур смелые и заведомо рискованные.

В «Дневнике Распутина» отсутствуют некоторые из наименее правдоподобных сюжетных линий «Дневника Вырубовой» – касающиеся, например, сексуально-садистских наклонностей Николая II, его любовных отношений с Вырубовой, истории убийства императором в припадке гнева некоего «Петруши» и др. Следует также учесть, что, в отличие от «Дневника Вырубовой», разительно контрастирующего по стилю с подлинными записками А. А. Вырубовой (стиль автора «Дневника Вырубовой» во многих местах скорее напоминает брутально-образную речь Г. Е. Распутина, нежели фрейлины Ее Величества), «Дневник Распутина» вполне соответствует речевой стилистике «старца», известной по другим источникам, а также практически ни в чем не противоречит его психологическому облику.

Однако даже если исходить из того, что данный документ – «апокриф», это не означает, что содержащаяся в нем информация не имеет под собой достоверной исторической канвы. Как уже отмечалось, создавая «Дневник Вырубовой», его авторы старались использовать принцип фактологической достоверности. Логично предположить, что в таком же ключе изготовлялся и «Дневник Распутина» (если, конечно, он и вправду подделка). А это значит – многим содержащимся в нем уникальным сюжетам, в том числе кажущимся на первый взгляд сомнительными, – были документальные подтверждения, впоследствии утраченные (либо пока не найденные).

Последнее вполне можно допустить, если вспомнить, что один из возможных сочинителей «Дневника Распутина» П. Е. Щеголев (его, наряду с писателем А. Н. Толстым, называют одним из создателей фальшивого «Дневника Вырубовой», хотя прямых свидетельств этому нет) входил в состав Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) Временного правительства и имел возможность ознакомиться со всеми ее материалами, в том числе теми, которые оказались позднее утрачены. Многое было утеряно безвозвратно – исчезла, к примеру, «тетрадь № 1» Вырубовой, которую ей предъявили на допросе⁷. Известны случаи, когда некоторые архивисты намеренно уничтожали документы, в том числе компрометировавшие царскую семью.

Одним словом, содержание «Дневника Распутина» в основном представляет собой не аляповатую мозаику из небылиц, «взятых с потолка», но информацию, спаянную в весьма правдоподобное историко-психологическое целое.

Так, например, Распутин говорит: «…такие, у которых так кровь бьет… очень они люди нервные, тревожные… и штобы кровь унять, надо их успокоить. А это я умел…» Однако в те годы, когда на свет появился «Дневник Распутина», медицина лишь подходила к пониманию того факта, что течение гемофилии напрямую связано с психическим состоянием больного. В то же время сам Распутин, регулярно общавшийся с цесаревичем Алексеем, разумеется, не мог не установить интуитивным путем эту закономерность. Таким образом, либо перед нами – фрагменты подлинных надиктовок «старца», либо текст, написанный людьми, осведомленными об этих распутинских наблюдениях в пересказе хорошо знавших его лиц.

Весьма близкой к истине – и идущей вразрез с бульварными домыслами, широко захватившими общественное воображение тех лет, – выглядит предлагаемая «Дневником Распутина» версия отношений «старца» с Александрой Федоровной. Предстающий со страниц «Дневника» Григорий категорически отметает подозрения в своей плотской связи с императрицей: «Ну хотя бы, безмозглые, додумались до такой простой вещи, что ежели мне нужна баба для… то возьму снизу, там свежее и слаще, и страху нет… вверху ничего не беру, а только даю… А когда подхожу к дверям детей Мамы, то, поистинно говорю, в мыслях и помышлениях: „Сохрани и Спаси их!, ибо слепенькие и жаждущие!“ Им несу только слово душевное, ибо они озябли… от одиночества и обмана…» Стоит отметить, что данный отрывок близко перекликается с рассуждениями Распутина, которые приводит в своих воспоминаниях хорошо его знавшая писательница В. А. Жуковская: «Вон которые ерники брешут, што я с царицей живу, а того, лешии, не знают, што ласки-то много поболе этого есть (он сделал жест); „Да ты сама хошь поразмысли про царицу?.. На черта ей мой … !“»⁵. Остается лишь добавить, что мемуары Жуковской впервые были опубликованы лишь в 1992 году.

Стоит упомянуть содержащееся в «Дневнике» описание Распутиным его «половой практики», противоречащее бульварным стереотипам тех лет. Вот как – нарочито «смазанно» – описывает свою сексуальную жизнь сам Распутин на страницах «Дневника»: «И никогда я об этом не думаю. Пришло – закружило… прошло – стошнило… – Придет, закружит и отпустит, и нет в этом для меня ни греха, ни радости…»

Сказанное выше, разумеется, ни в коей мере не доказывает факт подлинности «Дневника Распутина», однако все же говорит в пользу достоверности содержащейся в нем информации.

Что касается технического автора «Дневника», обозначенного на его обложке, – А. Лаптинской, то сведения о ней крайне скудны.

Акилина (Акулина) Никитична Лаптинская (1886 г. р.) – крестьянка Святошецкой волости Городецкого уезда Могилевской губернии – познакомилась с Распутиным в 1907 году⁶. Сама она сообщила в показаниях ЧСК, что ее знакомство со «старцем» произошло в 1905 году в Петербурге в период, когда она в качестве сестры милосердия помогала О. В. Лохтиной во время ее болезни⁷.

В Петербурге «старец» якобы исцелил Лаптинскую от падучей (скорее всего, речь идет об истерических припадках, внешне напоминающих эпилепсию), когда она была послушницей женского монастыря на Охте. Вскоре после счастливого избавления от недуга Лаптинская ушла из монастыря, чтобы посвятить жизнь заботам о больных. Однако истинным смыслом жизни Лаптинской с этого момента стало служение исцелившему ее «старцу» и обретение его полного доверия. Дочь Распутина Матрена в своих воспоминаниях приводит рассказ Вырубовой о Лаптинской: «Акулина сидела у ног отца, не слушая его протестов». Часами могла стоять перед ним на коленях, буквально переползая за ним из комнаты в комнату, не желая сесть на стул даже для того, чтобы поесть. Акулина целовала руки отца, но не со смирением, как можно было ждать от ученицы, а со сладострастием Магдалины. Акулина выхватывала у отца стакан с водой – допить. И не просто допить, а непременно с той самой стороны, с какой пил отец. Таскала потихоньку из бельевой корзины ношеные вещи отца и т. п.»¹⁹ Такой, сидящей у ног «идола», Лаптинская запечатлена на известном фото Распутина со своими почитателями.

В итоге бывшая сестра милосердия заняла в окружении «старца» совершенно особое положение, став, по словам В. Искуль фон Гильденбандт, «церемониймейстером», впускающим к Распутину гостей: «Живущая у него и ведающая его хозяйством, полуинтеллигентная, невоспитанная, довольно грубая и переполненная важностью своих обязанностей, она оберегала интересы своего кумира и ревниво блюла за теми, которых впускала за порог только после того, что узнавала фамилии и цель посещения. Не помеченных на списке тех, кому были назначены аудиенции, она бесцеремонно выпроваживала, других пускала ко всем в столовую, а третьих, пошушукавшись с ним, быстро и ловко прятала в отдельных комнатах, где они и ждали своей очереди»⁸.

Мажордомско-секретарские обязанности Лаптинской органично вплетались в сексуальный контекст. Из-за отсутствия штор в квартире Распутина (на Гороховой, 64) его «эротические упражнения» с Лаптинской иногда делались достоянием улицы.

О том, что близость Лаптинской к «старцу» в последние годы его жизни действительно носила исключительный характер, косвенно свидетельствует тот факт, что именно Акилине было доверено подготовить тело Распутина к погребению и стать единственной из окружения «старца», кому дозволили, вместе с императрицей, ее дочерьми и Вырубовой, участвовать в его похоронах.

Есть еще один важный вопрос, на который необходимо ответить: зачем, собственно, Распутину было рассказывать кому бы то ни было сокровенное о себе и своих близких, в том числе о членах императорской семьи?

Отвечая на этот вопрос, прежде всего необходимо учесть особенности характера Григория Распутина.

Эгоцентризм «старца», разумеется, не исчерпывался чисто ситуативным лицедейством и куражом. Как человек с цельным мировоззрением и духовно сильный, Распутин нуждался в идеологически убедительном осмыслении себя и своего жизненного пути, в конструировании некой стройной «метафизики» своего нарциссизма.

Попытки создания серьезных духовных наставлений, имеющих форму автобиографического повествования, предпринимались Распутиным в предшествовавшие годы неоднократно. Тем логичнее предположить, что рано или поздно у него должна была сформироваться потребность в создании полновесных мемуаров, помимо всего прочего могущих служить в дальнейшем своего рода исходным сырьем для написания канонического жития. В том, что поклонники Григория Распутина, убежденные в его святости, не могли не задумываться всерьез о последующей канонизации своего кумира, сомневаться вряд ли стоит. В этом плане мысль Распутина о создании своего подробного жизнеописания, раскрывающего суть его духовной избранности и исторического величия, вероятно, могла дополнительно подпитываться встречным стремлением его ближайших адептов получить непосредственно из уст «старца» его автобиографическое «откровение».

Известно, что в последние годы жизни Распутин требовал, чтобы его устные рассуждения фиксировались письменно. Одна из его «поклонниц», некая Шейла Лунц, свидетельствовала, что однажды «старец» явился к ней на квартиру, посадил за письменный стол и «стал мне диктовать какую-то ерунду на церковно-славянском языке. Я исписала целый лист». В конце 1915 года таким спонтанным «диктантам» был придан регулярный характер: И. Ф. Манасевич-Мануйлов доставил на Гороховую, в квартиру Распутина, «переписчицу» с пишущей машинкой. После этого в Царское Село отправлялся уже печатный текст, который «старец» заверял подписью⁹.

Одним словом, спор о том, является ли «Дневник Распутина» подлинником или подделкой, на сегодня не закончен. Однако чем бы ни завершился этот диспут, ясно одно: «Дневник Распутина» в любом случае вызывает бесспорный интерес – в первую очередь благодаря обилию фактов и сюжетов, не имеющих аналогов в известных на сегодня документах и литературе.

Одно то, что возможные мистификаторы воссоздали едва ли не наиболее достоверный и целостный из имеющихся на сегодня в исторической литературе психологический портрет Распутина, – позволяет дать высокую оценку степени их погруженности в тему, а также отдать должное их таланту. Чтобы составить такой текст, надо было обладать не только обширными знаниями множества конкретных, зачастую очень частных деталей той эпохи, но и весьма тонким пониманием психологии упоминаемых в «Дневнике» людей, их интересов и мотивов поведения.

Если же рассказы (или хотя бы часть их) содержат в себе достоверную фактологическую основу, – это заставляет рассматривать «Дневник Распутина» не просто как возможный опыт исторической мистификации, но как своеобразный исторический источник.

Текст публикуется с сохранением орфографии и пунктуации оригинала.

Д. А. Коцюбинский, кандидат исторических наукИ. В. Лукоянов, кандидат исторических наук

Часть 1
Восхождение

Как стал исцелять. Соня-Вековуша

И много я думал о том, откуль почет придет? Знал, что пока мне его ожидать неоткуль. И после большого расположения постиг, что почет сила большая, чрез три двери входит: чрез большое богатство родовитое, чрез удаль разбойную… и чрез бабу. Вот.

Роду я – малого, бедности – большой. Одним словом, жук навозный… На разбойное дело – не гожусь. Не пойду на злое: у меня завсегда к человеку – жалость большая… Да и что – человек? Клоп. Раздавишь – вонять будет. И порешил: моя дорога к почести – через бабу. Как решил, так и действовать по плану стал.

Русский мужичок, хоча и в бедности и в убожестве, а все ж – побубнить любит. Мужик умишко свое завсегда щекочет. Мы – духом бунтари. Яму мало сходить в церковь – лбом пол морочить. Яму особого Бога дай… и то он, Бог-то, туманный и заковыристый… Тело – оно ему милее. А через кого мужик Бога ищет? – всего больше через бабу. Потому в бабе – дух живее. Шуму она боле делает. А без шуму – ни Бога, ни почести не сделать! А уже пошуметь бабы всегда могут. Только свистни, она враз откликнется. За собой – деревню поведет. И вера в ней мягкая… Ветром носится… Как я до этой мысли дошел, – так и стал действовать через женщин. Вот.

Было такое. У отца – купца Лавренова – дочь Соня росла. Дурочкой, Вековушей – прозвали. Отец богатый. Живи – в добре, а в ей дух томится. Об ей вся округа знала. Родители говорили: «Ничего не пожалеем – только бы вылечить». Потому – отцу с матерью горе: одно дитя и такой конфуз. То сиднем сидит, то на все горло орет: мужику, ежели подвернется, проходу нет. И смех и грех.

Пришел это я к матери ейной и говорю: «Покажи болящую-то – может, помогу!» Мать – в сомнении. Еще обо мне мало знали. А болящая вышла, идет, зверем ревет. Я ее тихо так за руку взял, посадил, по голове погладил. В глаза ей гляжу, глаз не спускаю… А она тихо так, со слезами, говорит: «Мамонька, это мой спаситель пришел…»

Мать от ее голоса задрожала. Она от нее уже много годов человечьего голоса не слыхала. А тут – такое… Стал это я ее лечить, через три недели девонька здорова была. Веселая, ягода-малина. В скорости и замуж по моему приказу выдали. С того дня обо мне большой разговор пошел. Стали звать – целителем, да молитвенником.

Стали все приставать: чем лечить? Какой травой али водой? А я уже и тогда понял, что человеку чем непонятнее – тем дороже. И на все вопросы у меня ответ: «Ни травой, ни водой, – а словом лечу». Вот.

Как я полетел

И понял я, что во мне сила большая. Что в силе той – я не властен. Укрыть ее я не смог.

И случилось это раз. В ночь под Вознесение Господне. Три дня и три ночи в посту и молитве провел. В лесу. Подале от жилья. И молил в слезах Господа: «Уподоби, Господи, Вознесение Твое узреть с чистым сердцем».

Стою я это… Молюсь, простер руки ввысь. Молюсь… слезы лицо моют… И вдруг… восчувствовал, будто над землей поднимаюсь, легкий такой стал, как пушинка. Ветерок тихий волосья мне треплет… и така сладость… тако сияние, что глаза слезой заливает… И ничего-то я не понимаю, только шепчу: «Спаси и помилуй».

Где я был, долго ли, не знаю. Только в полдень очутился на другом берегу реки. А реку ту не переплыть, не могу.

И лежал-то я на высоком суку, меж двух ветвей: как не свалился, как не расшиб голову – не понимаю… Лежу это я, а солнышко в глаза огнем палит, а в руке крест у меня; крест небольшой, деревянный, будто только что из свежей бересты сделан.

Поглядел вниз и думаю: «О, Господи, как на землю спущусь?» Прижал крест к устам и легко, как птица, на землю спустился… Что сие было? С той поры с этим крестиком не расстаюсь.

Господи, Спаситель мой, ты избрал меня милостью своею аки хлебом насытил. Тебе едину поклоняюся!

Куда идти мне?

После того, как я неведомой силой был поднят на небо, я стал помышлять о том, что меня избрал Господь не для игрищ бесовских; а для какого-то неведомого дела. И стал мыслить о том, кому свою силу отдать? Во что и для чего?

Шел это я утром рано улицей. Вижу у дверей церковной паперти сидит женщина с младенцем на руках и горько плачет. Я к ней: «Об чем плачешь?» – «Горе, – грит, – у меня – муж помирает… Ходила к доктору – без денег лекарствия нету. Просила батюшку причастить, тоже грит, платить надо. А кака я плательщица? Коли одни руки на шесть работают. Четверо ребят, да нас двое… А он – третий месяц не встает». – «Веди, – говорю, – к болящему, помогу, чем смогу».

Привела. Лежит это он, только по глазам видать, что живой, а то мертвец мертвецом. Спрашиваю: «Чем болен?» Узнал, что он два месяца на ноги не становится. «Не могу уже стать – ногам больно». Я ему ноги растер, спину растер. Дал ему крест, сказал: «Приложись к кресту и вставай, и – иди с Богом. Тебе работать надо, – детей кормить». Встал – и пошел…

С этого дня стал мне народ в ноги кланяться. Христовым сыном величать. И пошла обо мне слава большая. Всюду только и разговору, что про мои чудодеяния. Особенно обо мне много говорили женщины. Их всего сильнее нужда бьет – и потому они всего скорее верят в божественное. И имя Григория разнеслось повсюду: куда дует ветер, куда залетает птица, куда несется волна – туда неслась сказка про нового пророка Григория. И отовсюду шли ко мне и несли, как пчелы в улей, свои подаяния – бери и дай свою молитву.

И ничего я не брал от людей. Ничего не просил. Ибо чист был в то время душой. «Накормите, прикройте, – прошу, – и больше мне ничего не надо!» Так я дошел до горы Афонской. И был, недавно еще, – до моего свидания с Великими… и там… в чистом забытьи, – душа моя возносилась в небеса… И был я тогда чист, как младенец, ибо город со своими соблюдениями, – еще не опасное место.

И там, на Афоне, – впервые червь зашевелился у моего сердца. И было это так: однажды после вечерней зари, – сидел я у подножия горы и рядом со мной сидели две женщины. Мать и дочь. Молитвенницы. Сидел я это и думал свое…

Откуль у человека божественная сила берется? и не глядел я на женщин и не думал о них, ибо был сыт лаской. И никогда я об этом не думаю.

Пришло – закружило… прошло – стошнило… Придет, закружит и отпустит, и нет в этом для меня ни греха, ни радости. Ибо сие не от меня исходит, и не волен я против этого бороться. Вот.

И подходит это ко мне отец Афанасий. Лицо, как сапог вычищенный, лоснится, из глаз слеза каплет. «Отдыхаешь, – говорит, – брате?», а сам на женщин так и налегает.

Не любил я его, хоча знал, что он питерский, что кружило большой. «Отдыхаю», – говорю, а сам и не гляжу, а он так и впивается в женщин, точно раскрывает… и шепчет: «Уступи, братец, молодую… а?»

А меня зло взяло: «Пакостник ты, батя, – говорю, – не мои оне, не хозяин я им, а только зачем обижать и их, и меня?!» А он заливается так, смеется… Потом спрашивает шепотом: «Правду ль про тебя говорят, што ты из хлыстов будешь?»