Крепость королей. Проклятие Пётч Оливер

Звук повторился, теперь уже отчетливо. Он доносился с дерева, прямо над Агнес.

– Пссст!

Агнес задрала голову. На одной из нижних ветвей кто-то прятался и украдкой махал ей. Это был Матис.

Агнес хотела уже радостно позвать его по имени, но заметила, какой измотанный, измученный был у него вид. Рукава разодраны, штаны забрызганы навозом, а в волосах засохла грязь, и глубокая царапина пересекала лоб.

– Господи, Матис! Что случилось? – воскликнула Агнес и торопливо слезла с коня. – Тебе нужна помощь?

Вместо ответа юноша лишь прижал палец к губам.

– Ты одна? – прошептал он так тихо, что Агнес едва могла разобрать.

Она нерешительно кивнула, и Матис спустился с дерева. Они немного отошли от дороги и углубились в лес. Агнес вела за собой Тарамиса.

Лишь через некоторое время Матис остановился. Он опустился на поваленный ствол и растрепал свои золотистые волосы.

– Я влип по самое не балуйся, – сказал он все так же тихо. – Меня разыскивает наместник Гесслер.

Агнес мягко рассмеялась:

– С чего бы вдруг? Опять пытался прошмыгнуть в ворота после наступления темноты?

– Эх, если б так оно и было! Все гораздо хуже, Агнес. Я помог сбежать Пастуху-Йокелю, и теперь меня самого разыскивают, как мятежника!

Матис сбивчиво рассказал Агнес о тайном собрании в «Зеленом древе», о появлении наместника и об их с Йокелем бегстве. Закончив, он в отчаянии посмотрел на девушку.

– Я уже несколько часов болтаюсь в этом лесу! – вырвалось у него. – Агнес, я и вправду не знаю, что теперь делать! Ясно одно: к родителям мне нельзя. Если стражники меня поймают, то висеть мне на самом высоком дереве! А если у наместника день не задался, то и всю мою семью повесят рядом.

– А ты не преувеличиваешь? – спросила Агнес и погладила его по плечу. По телу пробежала приятная дрожь.

«Единственный», – подумала она.

– Это… не более чем мальчишеская выходка, – добавила девушка. – В худшем случае придется простоять денек у позорного столба на площади. Уж это ты переживешь.

– Агнес, ты не видела глаза Гесслера! Я опозорил его перед всем советом, он ни за что мне этого не простит! – Матис обмяк и спрятал голову в крепких руках. – Вспомни того мальчишку, которого повесили в Квайхамбахе пару дней назад! Он всего-то охотился в лесу с луком и стрелами… – Он горько рассмеялся: – И ты всерьез полагаешь, что наместник удовольствуется денечком у позорного столба? Как несправедлив этот чертов мир! Вельможи гуляют в свое удовольствие, а бедняков морят голодом и вешают. Как только Господь допускает такое? Узнать бы, что за свинья доложила Гесслеру о нашем собрании! Тогда, тогда…

Матис сжал губы, но не сумел сдержаться, и по щекам его покатились слезы. Агнес оставалось только гадать, от страха это или от злости.

Некоторое время тишину нарушало лишь фырканье Тарамиса. Наконец Агнес собралась с духом.

– Пойдем к моему отцу, – сказала она кратко.

– К твоему отцу? – Матис вытер слезы и ошеломленно уставился на Агнес. – Но он выдаст меня Гесслеру, если сам первым не повесит!

– Не говори чепухи, Матис. Не сделает он ни того, ни другого. Этот чванливый Гесслер отцу давно как бельмо на глазу. Да и не думаю я, что Гесслер станет развязывать вражду из-за какого-то подмастерья. – Она помедлила: – Хотя кое-что перед этим надо уладить.

– И что же?

– Мы должны рассказать отцу об украденной аркебузе. Если не мы это сделаем, то кое-кто другой…

Агнес устало опустилась на бревно рядом с Матисом и рассказала ему о Хайдельсхайме и его планах. Юноша слушал молча, даже терпеливо, и время от времени хрустел костяшками пальцев. В конце концов он вскочил и с такой силой пнул по гнилой березе, что та с треском повалилась.

– Похотливый ублюдок! – разразился он бранью. – Я убью его! Я всегда знал, что Хайдельсхайм положил на тебя глаз. Еще когда ты маленькая была, он провожал тебя гнусными взглядами… Жопу порву этому пердуну канцелярскому, пусть только на глаза мне попадется. Я его…

– Матис, Матис, прекрати!

Сначала жалостливо, затем все громче Агнес пыталась привлечь внимание разъяренного друга. В итоге она просто расплакалась.

– Ты разве не понимаешь? Хайдельсхайм женится на мне! Он договорился с моим отцом. Даже если ты избежишь петли и отец не выдаст тебя Гесслеру, ничего уже не будет как прежде! Хайдельсхайм возьмет меня в жены. И потом заберет меня в Вормс, где я буду вышивать, драить полы и реветь все дни напролет. Ты никогда больше меня не увидишь! Так уж устроен мир, и даже Господь милостивый не в силах что-либо изменить.

Голос ее так громко разнесся по лесу, что оба на мгновение испуганно замерли. Что, если кто-нибудь их услышал? Стражники Гесслера, например… Но все осталось как прежде. Только Тарамис смотрел на Агнес большими карими глазами, словно хотел сказать что-то в утешение.

– Пойдем, – сказал наконец Матис.

Агнес вытерла слезы и подняла на парня заплаканные глаза:

– И куда же?

– Куда же еще, дурочка? К твоему отцу, конечно. Нам, судя по всему, надо с ним кое-что обсудить.

– Но…

Плавным движением Матис вскочил в седло, устроился поудобнее и протянул Агнес руку:

– Идем же. Слезами тут тоже ничего не добьешься. Если уж и суждено твоему отцу взбеситься, так пусть уж разом. И кто знает – когда он поостынет, то, может, удосужится поговорить с тобой насчет Хайдельсхайма. Ему самому вряд ли хочется выдавать дочь за такую свинью.

Агнес устроилась за его спиной, и Тарамис понес их прочь из леса. Девушка с трепетом прижалась к Матису, и тот, отпустив поводья, с хмурым видом погнал коня к крепости.

Исполненный ненависти взгляд провожал их до тех пор, пока не стал затихать стук копыт. Тогда Хайдельсхайм выбрался из растущих неподалеку зарослей и презрительно сплюнул. После чего зашагал по грязной дороге в сторону крепости. Кровь стучала у него в висках.

Стерва, проклятая стерва!

Когда Агнес умчалась на коне из сарая, Хайдельсхайм думал, что вот-вот взорвется от переполнявшего его гнева. И как только его угораздило влюбиться в эту избалованную девчонку! Чахла бы себе в стенах Трифельса, а он нашел бы себе кого получше… Преданную женщину, молодую и послушную, которая не задирала бы нос, а рот открывала только тогда, когда ее об этом просят… которая по достоинству оценила бы брак с зажиточным казначеем из городской семьи…

Ослепленный гневом, Хайдельсхайм сначала двинулся через поля по ее следу. Так просто она от него не могла уйти! Догони он ее – и тогда уже не отвечал бы за свои действия… Но в скором времени казначей потерял ее след и в одиночку побрел по лесу, чтобы охладить свой пыл.

В конце концов, по воле случая, он услышал голоса и подкрался к этой парочке.

Пока он подслушивал их из своего укрытия, его снова охватила ярость. Холодная ненависть просто съедала его изнутри. Хайдельсхайм с самого начала возненавидел этого Матиса. От этого парня веяло упрямством и своеволием. Неудивительно, что Гесслер хотел его повесить… И его повесят, да, еще как повесят! Голубки решили рассказать Филиппу фон Эрфенштайну правду? Что ж, он тоже расскажет ему всю правду. Все, что он знает…

Хайдельсхайм злорадно улыбнулся. В голове его созрел план.

Напевая себе под нос, казначей брел по лесу, залитому тусклым, нереальным светом послеполуденного солнца. Да, завтра же он исполнит задуманное. Пусть каждый об этом узнает! То, что он рисковал при этом потерять должность в крепости, его нисколько не заботило. Для умного, смышленого казначея вроде него всегда найдется местечко. Шарфенеки как раз подыскивали себе нового управляющего. Еще в прошлом месяце ему довелось побывать у влиятельного семейства, чтобы передать кое-какие документы…

Хайдельсхайм решил сократить дорогу и свернул на узкую, едва заметную тропу, известную только ему. По ней он выйдет к восточной части Трифельса. Все равно он засиделся в этих развалинах, самое время осмотреться в поисках чего-нибудь нового.

Преодолев примерно половину пути, Хайдельсхайм сделал неожиданное открытие. Он в растерянности остановился и внимательно осмотрелся. Следы были свежие, хотя казначей поклясться мог, что ничего подобного здесь не видел.

– Какого черта… – пробормотал Хайдельсхайм. Он склонился над следами и провел пальцами по сырой земле.

В этот момент по усыпанной сухими листьями земле зашуршали шаги. Хайдельсхайм поднял глаза, и лицо его вытянулось в безграничном изумлении.

– Вы? Здесь? – пролепетал он. – Но почему…

Последовал тихий щелчок, и резкая боль разошлась от живота по всему телу. Казначей разинул рот и уставился на оперенный арбалетный болт, торчащий из его жилета.

– Но… но… – начал он снова.

Но вторая стрела уже впилась ему в шею. Хайдельсхайм повалился вперед и увидел, как собственная кровь полилась на листья и пропитала высушенную морозом землю.

– Я… не… понимаю…

Последнее, что он успел увидеть, – это пару начищенных сапог, стояших прямо перед его лицом.

Сапоги стали удаляться, и вскоре наступила тишина. Лишь умиротворяюще куковала кукушка.

Уже перевалило за полдень, когда Филипп фон Эрфенштайн подъезжал к крепости Нойкастелль. На старой кляче дорога заняла около часа. Мощная крепость, в которой обитал управляющий фон Лоинген, возвышалась над небольшим селением Ляйнсвайлер и частично была вырублена прямо в скале. Далее утес обрывался в пропасть, и взору открывался вид на долину Рейна, простиравшуюся до самого горизонта.

Эрфенштайн тяжело сопел. Последний отрезок пути был самым тяжелым, дорога шла в гору, и рыцарю то и дело приходилось вести лошадь под уздцы. А он ведь далеко не молод… В какой-то момент наместник даже пожалел, что не отправился на роскошном рыжем. Но потом ему вспомнился жадный взгляд герцогского управляющего. Тарамис был ему слишком дорог, чтобы отдавать его герцогу вместо платы. Одно из последних напоминаний о бытности Эрфенштайна славным рыцарем. Конь и доспехи, которые бережно хранились в сундуке и ждали своего часа.

Филипп фон Эрфенштайн ударил хромую лошадь в бока, чтобы та шла быстрее.

– Давай, старая кляча! Или мне тебя прямиком к живодеру в Анвайлер отвести?

Скотина была упрямее старого осла! В свои почти шестьдесят лет рыцарь чувствовал каждый сустав. Былые сражения, турниры и ночи, проведенные в холодной крепости, брали свое. Кости стали хрупкими, и только выпивка немного снимала боль.

Измотанный тяжелой дорогой, Эрфенштайн взирал на герцогскую твердыню. К главным воротам вела широкая мощеная насыпь. Нойкастелль тоже переживал не лучшие свои дни, хотя крепость по-прежнему выглядела весьма внушительно. Когда-то она была вспомогательной крепостью Трифельса, теперь же служила местной управой, что позволяло герцогу Цвайбрюкена взимать подати с должников.

Подати, которые Эрфенштайн стал не в состоянии выплачивать.

Рыцарь сделал глубокий вдох и на подступах к крепости послал лошадь рысцой. Никто не должен был видеть, что он стал стар и немощен. Когда наместник проехал в открытые ворота, стражники ему кивнули. Об Эрфенштайне в этих краях были наслышаны.

К его удивлению, во внутреннем дворе у корыта с водой уже стояло несколько лошадей. Черные шкуры лоснились, и слуга как раз вытирал их насухо.

– Неужто у наместника фон Лоингена гости? – ворчливо спросил Эрфенштайн.

Слуга кивнул.

– Молодой граф Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек только прибыл. Почтил кратким визитом его превосходительство Рупрехта фон Лоингена.

– Этого мне еще не хватало, – пробормотал Эрфенштайн так, чтобы слуга не слышал.

Он слез с лошади и со знанием дела взглянул на роскошных жеребцов.

– Господин граф, видно, не один прибыл? – спросил он громко.

– Нет, господин. С ним оруженосец и несколько ландскнехтов. – Слуга усмехнулся: – Там, во флигеле, пьянствуют и объедают наместника.

Эрфенштайн поджал губы. У него в животе кололо при мысли, что люди Шарфенека пировали здесь, в то время как он вынужден был забирать у крестьян последнее зерно. Как обычно, когда он злился, у него зачесалась пустая глазница под повязкой. Рыцарь молча поднялся по каменной лестнице в жилую башню и, миновав двустворчатый портал, вошел в парадный зал.

Стены зала были украшены коврами, шкурами и гобеленами. Местами они висели чуть ли не друг на друге. Пол устилали тростник и благовонные травы. В камине, шириной почти в три шага, пылал огонь. Сразу с холода Эрфенштайн едва не отпрянул от пахнувшего в лицо тепла.

– А, Филипп!.. Меня уже оповестили о твоем приезде. Надеюсь, ты ко мне с хорошими новостями.

Герцогский управляющий поднялся из-за стола, заставленного винными бокалами, серебряными блюдами, полными ароматного мяса, и корзинками с хлебом. Рупрехт фон Лоинген был старым, закаленным в боях рыцарем, но за последние годы благодаря изобильной пище и выпивке заметно прибавил в ширине. У него были редкие волосы, и, подобно Эрфенштайну, он носил по старинной моде окладистую бороду. Оба рыцаря знали друг друга многие годы, и оба когда-то были верными соратниками кайзера Максимилиана. Но, в отличие от Эрфенштайна, Лоинген благодаря льстивым речам и подаркам вошел в милость у герцога Цвайбрюкена, который и назначил его несколько лет назад местным управляющим.

– Как я узнал, я приехал немного некстати, – проворчал Эрфенштайн. – У тебя уже гости.

Лоинген улыбнулся:

– Люди, которые везут мне деньги, всегда кстати. Ведь ты, я надеюсь, привез задолженные подати?

Эрфенштайн прокашлялся, чтобы собраться с ответом. Но управляющий тут же его перебил.

– Как невежливо с моей стороны, – сказал Лоинген, покачав головой. – Ведь нельзя же нам забывать об учтивости, верно? Поэтому для начала окажи должные почести юному графу фон Лёвенштайн-Шарфенеку.

Только теперь Эрфенштайн заметил, что за столом, почти окутанный дымом из камина, сидел еще кто-то. Молодой человек был одет в черное, и, по последней испанской моде, из-под тесного камзола выступал высокий белый воротник. Ухоженное, хоть и бледноватое, лицо украшала тонкая подстриженная бородка. Глаза насмешливо сверкали. Ему было, наверное, не больше двадцати.

– Ваше превосходительство, – проговорил Эрфенштайн, чуть склонив голову. – Прошу прощения, не увидел вас сразу.

– Ерунда, – Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек пренебрежительно махнул рукой. – Садитесь с нами. Уверен, вы проголодались после трудной дороги.

Эрфенштайн нерешительно кивнул и сел за щедро накрытый стол. К ароматным блюдам он даже не прикоснулся. Только когда подоспевший виночерпий налили ему вина, рыцарь стал пить жадными и большими глотками. Молодой Лёвенштайн-Шарфенек внимательно за ним наблюдал.

– Управляющий Лоинген как раз говорил, что вы задерживаете выплаты, – сказал он, вскинув брови. – Вероятно, вы слишком мало собираете податей с крестьян.

– С них и брать-то уже нечего, с голодранцев.

Рыцарь вытер мокрую от красного вина бороду и сдержал проклятие. Не хватало еще, чтобы этот юный щеголь упрекал его в чем-то! Лёвенштайн-Шарфенеки были богатейшими феодалами в этих краях. Их владения граничили с герцогством Цвайбрюкен и с землями Эрфенштайна. Поговаривали, что отец Фридриха, Людвиг фон Лёвенштайн-Шарфенек, не ведал жалости и выжимал из крестьян все до последней капли.

– Зима выдалась самая суровая на моей памяти, – продолжил Эрфенштайн недовольно. – Крестьяне голодают. К тому же вы не хуже моего знаете, что земли у меня куда меньше, чем у вашего отца. И пошлины с Биндербахской переправы…

– Отговорки, – резко перебил его Лоинген. – Юный Шарфенек прав, ты слишком мягок, Филипп. Если владения у тебя невелики, то и подати следует поднять до соответствующего уровня. – Он перегнулся через стол и понизил голос. – Кайзер снова сражается с проклятыми французами в Италии, тебе и самому это наверняка известно. Король Франциск, может, и проиграл выборы, но до сих пор считает себя лучшим правителем для Европы. А Карл не так уж прочно сидит в седле, как может показаться! Германские князья всегда принимают ту сторону, от которой им больше пользы. А поэтому каждый из нас должен внести свой вклад, пусть и такой вот мизерный. – Лоинген кивнул на графа: – Его сиятельство как раз предоставил в распоряжение герцога роту ландскнехтов.

– У меня нет ландскнехтов, Рупрехт, – проворчал Эрфенштайн. – У меня три стражника и пьяница-орудийщик – вот и весь гарнизон.

– А орудийщик толковый? – с любопытством спросил Лоинген. – Может, он…

– Хорошо, если он сам как-нибудь не подорвется.

Управляющий вздохнул:

– Тогда тебе, хочешь не хочешь, придется платить. – Он по-приятельски наклонился к рыцарю: – Филипп, подумай немного! Десятина, оброк, барщина, гужевой налог – всегда что-нибудь отыщется. Я сам готов идти навстречу, ради нашей старой дружбы хотя бы. По мне, так подними плату за переправу!

– Ха, для начала надо усмирить рыцарей-разбойников, – ответил Эрфенштайн и снова потянулся к вину. – Пока Ганс фон Вертинген творит на переправе свои бесчинства, торговцы так и будут объезжать наши края. Недавно этот пес мою дочь едва на схватил.

– О вашей дочери я наслышан, – заметил граф Шарфенек, с аппетитом обгладывая фазанью ногу. – Она, должно быть, неземной красоты, хоть и… – он широко улыбнулся и вытер рот. – Хоть и чудная немного.

– Она в меня пошла. Мы, Эрфенштайны, всегда были себе на уме.

Филипп фон Эрфенштайн старался сохранить невозмутимый вид, но внутри него все кипело. И чего этому богатому выскочке вздумалось порочить его дочь! Хотя он и сам вынужден был признать, что Агнес в некотором отношении и вправду вела себя довольно странно. Хотя бы кожаные штаны следовало ей запретить…

– Что же касается этого разбойника, Черного Ганса, – взял слово Рупрехт фон Лоинген, подливая вино себе и графу, – приструни эту свинью, Филипп. Это не должно составить труда. Насколько я слышал, крепость его в плачевном состоянии, и из людей у него осталось всего несколько ублюдков.

– Черт возьми, Рупрехт! – Эрфенштайн с такой силой грохнул кубком, что вино выплеснулось на стол. – Ты же сам раньше осаждал крепости! Как ты себе представляешь это с четырьмя солдатами? Сам слышал, что я не могу позволить себе ландскнехтов. А с тех пор как император упразднил право войны, мне все равно не дадут развязать вражду.

– Разве что ты испросишь для этого разрешение герцога, – бросил Лоинген и склонил голову. – Хотя сомневаюсь, что его светлость выделит для тебя людей, раз уж ты даже податей выплатить не в состоянии.

– Так возьмите моих.

Шарфенек произнес это так тихо, что Эрфенштайн не сразу уловил смысл сказанного.

– Что вы сказали?

Молодой граф кивнул:

– Вы не ослышались, Эрфенштайн. Мои люди в вашем распоряжении. Как только получите разрешение герцога, они двинутся в бой под вашим знаменем. У меня три дюжины испытанных в бою ландскнехтов. Этого должно хватить, чтобы расправиться с горсткой ублюдков.

Эрфенштайн недовольно заворчал:

– Если Вертинген запрется у себя в Рамбурге, его и целой армией оттуда не выкурить. Крепость так легко не возьмешь. Старый Ганс фон Рамбург несколько лет назад продал ее Дальбергерам. Но те выставили лишь один караул, и Вертинген тут же на них напал… – Он глотнул еще вина. – Черный Ганс, может, и пес проклятый, но в военном деле смыслит.

Граф Лёвенштайн-Шарфенек нахмурился:

– Так вы хотите отвергнуть мое предложение?

– Филипп, по-моему предложение графа более чем великодушно, – вмешался Рупрехт фон Лоинген. – Подумай: если ты одолеешь фон Вертингена, переправа снова будет безопасной. Кроме того, тебя ждет добыча. И тогда ты разом сможешь расплатиться по всем долгам.

– А разрешение герцога?

Управляющий пожал плечами:

– Об этом я сам позабочусь. – он хитро ухмыльнулся: – Правда, за это мне кое-что перепадет из добычи, договорились?

Эрфенштайн вперил в графа недоверчивый взор единственного здорового глаза. Тот, скрестив руки на груди, с насмешливым выражением лица ждал ответа. Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек был родом из влиятельного семейства. Его отец был внебрачным сыном прежнего пфальцского курфюрста. Эрфенштайн видел Фридриха лишь пару раз во время приемов при дворе. Он был самым младшим из десяти детей и прослыл мечтательным бездельником. До сих пор юноша держался в тени отца, и его внезапная решимость застала рыцаря врасплох.

– И? – нерешительно спросил Эрфенштайн. – Что вы потребуете взамен?

– С чего бы мне что-то требовать? – Лёвенштайн-Шарфенек пожал плечами. – Все-таки и в моих интересах, чтобы этот ублюдок прекратил свои бесчинства. Его крепость – позор для нас и к тому же расположена на границе с нашими владениями. Он уже разорил несколько наших селений и даже напал на монастырь. Давно пора его проучить… – Он с улыбкой наклонился к Эрфенштайну: – Я забираю половину добычи – вполне честная сделка.

– И это всё?

Шарфенек, склонив голову, принялся ополаскивать пальцы в миске с водой.

– Ну, возможно, что в ближайшем будущем я попрошу вас о небольшом одолжении.

Эрфенштайн наморщил лоб.

– Говорите, – проворчал он.

– Вы узнаете, когда придет время. Так что же, согласны?

Граф Лёвенштайн-Шарфенек протянул уже чистую руку, и Эрфенштайн, поколебавшись мгновение, пожал ее. Пальцы у юноши оказались холодными и на удивление крепкими. Рыцарь задумался, действительно ли граф был таким мечтателем и неженкой, каким его до сих пор считали.

– Значит, договорились, – сказал Шарфенек. – А теперь прошу простить меня.

Он встал и разгладил камзол, смятый после долгого сидения.

– Я обещал еще заглянуть к ландскнехтам во флигель. У них сегодня месячное жалованье. Судя по всему, вскоре нам понадобятся их шпаги, кинжалы и кацбальгеры[7]. – Он с улыбкой взглянул на управляющего: – Уверен, вы все уладите, чтобы получить необходимое разрешение от герцога, верно?

Эрфенштайн и управляющий встали и церемонно поклонились.

– Ваш визит был честью для меня, ваше сиятельство, – сказал Рупрехт фон Лоинген. И добавил вполголоса Эрфенштайну: – Ты слышал, что сказал граф, Филипп. Я попрошу герцога об отсрочке задолженных выплат. Правда, только на год и только часть их. Это твой последний шанс! Очень надеюсь, что в скором времени ты получишь разрешение и разделаешься наконец с этой скотиной фон Вертингеном. – Лоинген подмигнул другу: – Как в старые добрые времена, верно, Филипп?

Рыцарь кивнул, а к горлу подступила желчь.

«Как в старые добрые времена, – подумал он. – Ты отращиваешь тут зад, а я делаю всю грязную работу…»

Эрфенштайн закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Вообще-то ему следовало быть довольным – ведь он, по крайней мере, частично добился желаемого. Но это странным образом не переполняло его удовлетворением. Рыцарь задумчиво посмотрел на руку – та еще болела после крепкой хватки графа.

Чувство было такое, словно он обжегся.

Позже, когда Филипп фон Эрфенштайн уехал, Лоинген и юный Лёвенштайн-Шарфенек еще немного посидели вместе, молча попивая вино из бокалов. Со стороны флигеля доносился смех ландскнехтов Шарфенека, в окно веяло ароматом зажаренного молочного поросенка. Последний был частью скудных податей, крестьяне только вчера передали его управляющему.

– Печально, поистине печально, что сталось с добрым Филиппом, – пробормотал Лоинген и подлил себе вина. – Хотя тогда, еще молодым, он был одним из лучших бойцов при Гингате. Отчаянный рубака, бесстрашный и готовый на все… Знаете, он ведь тогда спас жизнь императору Максимилиану. Точно бешеный пес, бросился и заслонил его… К сожалению, отбитое копье стоило ему глаза.

Не дождавшись ответа, Лоинген тяжело вздохнул:

– Ну да, сражаться и заниматься хозяйством – не одно и то же. Боюсь, герцогу придется в скором времени подыскивать другого наместника.

– И я так считаю, – ответил Шарфенек с улыбкой.

– Подождите-ка… – Лоинген перегнулся через стол и внимательно взглянул на графа. – Уж не связано ли с этим и решение, о котором вы поведали мне перед приходом Филиппа? Или как? Одно только обстоятельство, что вы согласились выручить наместника… – Он ухмыльнулся, словно только что понял шутку. – Ах вот оно что! А ято думал, это христианская добродетель, любовь к ближнему…

– Христианскую любовь лучше оставим святошам, верно? А нам больше по душе политика.

Молодой граф неподвижно уставился в окно, после чего снова повернулся к управляющему:

– Вот еще что, Лоинген. Я не так давно получил письмо, там есть над чем подумать. Хотелось бы послушать, что вы на это скажете.

Управляющий улыбнулся и глотнул еще вина.

– От кого письмо? Уж не епископ ли из Шпейера пишет, чтобы вы чаще заходили в церковь?

– Нет, отправитель куда выше рангом. Письмо от самого императора, тут его подпись и печать.

– От императора?

Лоинген подавился и закашлялся; вино красными капельками забрызгало дорогую мантию. Ему потребовалось некоторое время, чтобы овладеть собой.

– Кайзер правит где-то в испанских владениях. Он, наверное, и понятия не имеет об этих местах. Так что же ему понадобилось от вас?

– В общем, так оно и есть. Его просьба… крайне необычна.

Шарфенек понизил олос и изложил Рупрехту фон Лоингену просьбу кайзера. Когда граф закончил, управляющий откинулся на стуле и задумчиво погладил бороду:

– Вы правы. Просьба и впрямь необычна. Я, во всяком случае, был бы на вашем месте предельно осторожен.

Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек тонко улыбнулся:

– В этом можете на меня положиться.

Агнес и Матис с тяжелым сердцем ждали возвращения Филиппа фон Эрфенштайна. Наконец, ближе к вечеру, они встретили наместника во внутреннем дворе. Он как раз соскочил с лошади; вокруг него заливалась лаем стая гончих, и рыцарь бросал им ломти мяса. При этом он тихо и доверительно говорил с собаками, как если бы это были его дети.

Агнес невольно улыбнулась. В такие моменты отец казался спокойным и уравновешенным. На охоте или раньше, во время турниров, он расцветал на глазах. Это была прежняя жизнь, которую он знал и любил, – жизнь рыцаря, а не разорившегося пьяного наместника, вынужденного выколачивать подати из голодных крестьян и жить лишь воспоминаниями.

Когда Филипп фон Эрфенштайн развернулся к ним, Агнес поняла, что разговор с герцогским управляющим удался не лучшим образом. Наместник был угрюм. Его лицо, опухшее от выпивки, избороздили глубокие морщины. И сегодня к ним прибавилось несколько новых.

– А, Агнес, – проворчал он. – Хорошие новости, Рупрехт фон Лоинген оказался сговорчивым. Хотя бы на часть выплат согласился дать отсрочку. Так что в этот раз мы, можно сказать, из петли выскочили.

– Это радует. – Агнес нахмурилась. – Но что-то ведь не так, отец? Иначе ты так не хмурился бы.

– Я… расскажу в другой раз.

Эрфенштайн угрюмо уставился перед собой. Матиса, стоявшего подле Агнес, он, судя по всему, даже не заметил. Через некоторое время наместник поднял взгляд на Агнес и окинул дочь недовольным взором.

– Я тебе сотню раз говорил, что мне не нравится, когда женщина носит штаны! – ругнулся вдруг рыцарь. – Это недостойно дамы высокого происхождения… – Он наморщил лоб. – Ты что, ездила верхом? Признавайся! Что люди думают, когда ты в таком виде перед ними появляешься?

– Отец, – нерешительно начала Агнес. – Нам с Матисом нужно кое в чем тебе признаться.

– Ага, – Филипп фон Эрфенштайн устало улыбнулся.

Казалось, он только теперь заметил юного кузнеца, стоявшего рядом с его дочерью. Тот по-прежнему не проронил ни слова.

– Вы двое, верно, отправились в лес вместе с Тарамисом… Хорошо, что сказала. Я бы и так это выяснил.

Агнес покачала головой:

– Я… я не об этом, отец. Но может, нам лучше подняться в зал?

Она оглядела внутренний двор. Маргарета и Хедвиг кормили гусей и с любопытством поглядывали на господ.

– Не хочется, чтобы все тут же об этом узнали, – добавила девушка вполголоса.

Эрфенштайн презрительно фыркнул и принялся дальше подбрасывать мясо собакам.

– В Трифельсе ни у кого нет секретов, заруби себе на носу! Во всяком случае, таких, о которых дочь не смогла бы вслух рассказать отцу. Кем ты себя возомнила? Женою кайзера?.. Ну же, или говори, или оставь все как есть.

– Что ж, ладно. – Агнес стиснула руку Матиса. – Ма… Матис взял из твоего арсенала аркебузу, а теперь еще и наместник Гесслер разыскивает его за помощь бунтовщикам.

Миска выскользнула из рук наместника и упала на брусчатку. Собаки тут же бросились на мясо. Эрфенштайн расширенными глазами уставился на Матиса:

– За что?

– Это… было ошибкой, – с трудом начал Матис. – Я не аркебузу имею в виду, а Пастуха-Йокеля. Просто я так… так разозлился на всех этих толстозадых советников… И просто перестал отдавать себе отчет…

Агнес вздохнула и наступила другу на ногу. Если Матис будет продолжать в том же духе, то действительно договорится до петли.

– Может, лучше будет, если я расскажу? – предложила она тихо.

В глазах Эрфенштайна гнев сменился растерянностью. Гончие подпрыгивали у его ног, но рыцарь лишь нетерпеливо отмахнулся от них.

– Да, возможно, так и вправду будет лучше, – ответил он кратко. – Иначе я собак натравлю на этого ублюдка… Только поживее, псины проголодались.

Агнес прикрыла глаза и одними губами прошептала молитву. После чего рассказала отцу обо всем, начиная с украденной аркебузы и заканчивая бегством Матиса из Анвайлера. Не упомянула она лишь встречу с Мартином фон Хайдельсхаймом. Сейчас действительно было не самое удачное время заговаривать с отцом о его намерении выдать дочь за казначея.

Когда девушка закончила, на некоторое время воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь гусиным гоготом. Маргарета то и дело бросала в их сторону любопытные взгляды, но находилась слишком далеко и ничего не могла разобрать. Агнес с замершим сердцем следила за отцом. Тот напряженно размышлял. Никогда нельзя было угадать заранее реакцию Филиппа фон Эрфенштайна. С тех пор как он начал пить, припадки бешенства все чаще охватывали рыцаря. Хотя иногда он просто раздумывал, молча уставившись перед собой.

Наместник задумчиво поскреб по небритому подбородку.

– С аркебузой скверно вышло, – начал он тихо. – Пусть она старая и ржавая, но ты обокрал меня, Матис. Я этого не потерплю. Ворам в моей крепости делать нечего. К тому же оружие, скорее всего, теперь находится в руках моего злейшего врага. Поэтому хочешь не хочешь, а придется изгнать тебя из Трифельса.

Агнес почувствовала, как внутри нее что-то надломилось. Матис тоже заметно побледнел, но держался прямо и смотрел наместнику в глаза.

– Как… как прикажете, господин, – выдавил он.

– С другой стороны… – продолжил Эрфенштайн. – С другой стороны, ты прикончил из этой аркебузы одного подонка и спас мою дочь. Да и нельзя допустить, чтобы наместник Анвайлера ни с того ни с сего хватал моих вассалов. Если я тебя вышвырну, то Бернвард Гесслер наверняка тебя схватит и устроит над тобой суд… Что за времена такие – слово бездарного городского наместника имеет больше веса, чем слова хозяина Трифельса! До чего мы, черт возьми, докатились!..

Эрфенштайн распалялся все сильнее, лицо у него раскраснелось.

– Неужели этим новоявленным господам неведомо, что когда-то мы были друзьями с самим кайзером Максимилианом? В молодости мы вместе сшибались на турнирах, вместе сражались при Гингате против проклятых французов… Я родом из знатного семейства, еще мой прадед служил рыцарем тогдашнему кайзеру! А теперь какой-то патриций будет указывать мне, что делать и как поступать? Нет уж, никогда!

Он тяжело засопел и указал пальцем на Матиса:

– Я не могу изгнать тебя, такого одолжения наместник от меня не дождется. Но и отпустить тебя безнаказанным я не могу, иначе стану посмешищем для собственной челяди. Поэтому отправишься в узилище, пока я не решу, что с тобой делать. – Глаза у наместника сузились. – Быть может, ты скоро и пожалеешь, что я тебя не изгнал, Матис.

После бури чувств, одолевавших ее в последние минуты, Агнес не знала, плакать ей или смеяться. Матиса не прогонят, и он останется в крепости! С другой стороны, отец собрался отправить его в темницу, а после его, возможно, ждала участь и похуже.

– Но, отец, – взмолилась она, – Матис взял аркебузу, только чтобы помочь тебе! Он… он хотел ее починить, хотел…

– Прибереги слова! – резко возразил Эрфенштайн. – Я не раз говорил парню, чтобы тот держался подальше от пороха. Никогда не любил эту дьявольщину. Ковал бы мечи, как его порядочный отец… А он вместо этого обкрадывает меня, да еще и связывается с мятежным сбродом! Ну, раз не желает слушать, пусть на собственной шкуре испытает мой гнев… Ульрих! Чтоб тебя, Ульрих!

Эрфенштайн проревел это на весь двор, и в скором времени из дворянского собрания показался старый орудийщик. Бывший ландскнехт давно поседел и при ходьбе чуть горбился. Многочисленные шрамы украшали его отечное от выпивки лицо.

– Звали, ваше превосходительство? – пробормотал он и смахнул с бороды остатки ячменной похлебки.

Эрфенштайн кивнул на Матиса: