Польша в ХХ веке. Очерки политической истории Коллектив авторов

III.1. Довоенные концепции решения польского вопроса: проверка практикой

Война народов», о пришествии которой как Спасителя Польши молил в свое время А. Мицкевич, обрушилась на польские земли буквально с первых же часов боевых действий в августе 1914 г. И больше года терзала их разрывами бомб и снарядов, опоясывала линиями окопов, освещала зловещим заревом пожаров, усеивала могилами одетых в солдатские шинели выходцев из разных краев многонациональных империй Габсбургов, Романовых и Гогенцоллернов. Наиболее активные боевые действия на польских землях велись в августе-ноябре 1914 г. В это время русские войска овладели австрийской Восточной Галицией, но уступили немцам западные районы Царства Польского и Петраковскую губернию. Затем ситуация стабилизировалась до мая 1915 г., когда австро-германские войска прорвали фронт в Карпатах, отвоевали Галицию и продолжили наступление в направлении Люблина, заставив русскую армию покинуть Царство Польское. 5 августа немцы вошли в Варшаву, в середине сентября они были уже в Вильно, австрийцы оккупировали юго-восточные области Конгрессовки.

Население Царства Польского и значительной части Галиции познало тяготы и самой войны, и проживания вблизи театра военных действий. В то время стороны конфликта еще более или менее соблюдали законы и обычаи войны, поэтому крупные польские города от артиллерийских обстрелов пострадали незначительно. Некоторое исключение составляли Лодзь и особенно Калиш. С 3 по 22 августа этот губернский город, оставленный русскими уже 2 августа, немцы неоднократно обстреливали из орудий, жгли дома, убивали мирных жителей. От их рук погибло не менее 250 горожан, сгорело около 450 домов. Из почти 70 тыс. жителей к концу августа в городе осталось примерно 5 тыс., остальные были вынуждены покинуть его. Случаи немотивированных расстрелов гражданских лиц были и в других оккупированных немцами городах Царства Польского: например в Ченстохове в том же августе 1914 г. были расстреляны 18 человек. Немцы и австрийцы накладывали на занятые города контрибуции, брали заложников.

Далеко не всегда корректным было поведение русских в оккупированной ими части Галиции: здесь сразу же приступили к русификации. Вглубь России были депортированы многие видные польские и украинские политические и общественные деятели, не придерживавшиеся прорусской ориентации, в частности львовский униатский митрополит А. Шептицкий.

Существенными были демографические изменения. В условиях обязательной во всех трех империях воинской повинности в противоборствующие армии было мобилизовано до 2 млн жителей их польских провинций, в том числе около 600 тыс. в Царстве Польском. Людские потери на территориях, вошедших к 1921 г. в состав Польши, составили за годы войны порядка 385 тыс. человек. Существенный урон понесла польская экономика. Было разрушено 41 % мостов (длиной более 20 метров), 63 % железнодорожных вокзалов, около 18 % строений, в основном в сельской местности[173].

Русские войска при отступлении из Царства Польского в 1915 г. применяли тактику выжженной земли, эвакуировали во внутренние районы империи более 700 тыс. гражданских лиц, в подавляющем большинстве крестьян, включая немцев-колонистов, вывозили промышленные предприятия вместе с работниками, служащих государственные учреждений и органов местного самоуправления, архивы, запасы сырья и продовольствия, рабочий и домашний скот, подвижной состав, культурные ценности. С учетом мобилизованных в армию в 1915 г. из Привислинского края на восток было перемещено более 1,3 млн жителей русской Польши. Их репатриация на родину затянулась до 1924 г.[174].

На долю русских властей приходится наименьший ущерб, нанесенный в годы войны польской промышленности, – 18 %. Было эвакуировано оборудование, главным образом шерстяных, металлообрабатывающих и машиностроительных предприятий Варшавского и Белостокского промышленных округов. Металлургические, текстильные и др. заводы Домбровского бассейна и Лодзинского округа остались на месте, так как эти районы немцы оккупировали уже в 1914 г.[175] К тому же для русских Царство Польское было всего лишь одной из провинций России, совершенно лояльной, поэтому они вели себя вплоть до отступления вполне корректно.

Совершенно по-иному смотрели на Царство Польское политики и военные Центральных держав. Для них это была временно оккупированная территория, полной инкорпорации которой в состав своих государств после войны они не планировали. И превратили Конгрессовую Польшу в объект нещадной эксплуатации, о чем свидетельствует доля Германии и Австро-Венгрии в нанесенном ущербе промышленности русской Польши, – 52 % и 22 % соответственно. При этом лишь 4 % ущерба были следствием военных действий[176]. Оккупанты не только вывозили из страны запасы готовых изделий, сырье, продовольствие, станки и оборудование, но и всячески поощряли выезд поляков на работы в Германию, испытывавшую вследствие массовой мобилизации нехватку рабочей силы в сельском хозяйстве и промышленности, не позволили вернуться домой почти 300 тыс. захваченных врасплох началом войны сезонных рабочих из Царства Польского. Оккупационные власти своими действиями не только решали текущие вопросы снабжения собственной армии и населения Германии продовольствием и сырьем, но и стремились максимально ослабить конкурентоспособность промышленности Царства Польского, а также подчинить себе его рынок. В результате после ухода русских из Царства Польского население испытывало двоякие чувства. С одной стороны, больше не грозила мобилизация в армию, но с другой – жизнь с каждым днем становилась все тяжелее, росла безработица, а продовольствием, производство которого неуклонно сокращалось, приходилось делиться и с оккупационными войсками, и с населением Центральных держав, особенно Германии.

На польских землях в составе Германии и Австрии правительства в целом проводили ту же политику, что и в чисто немецких областях. Здесь во многих отраслях наблюдался спад производства в связи с убылью рабочей силы, нехваткой сырья, минеральных удобрений и др. обстоятельствами военного времени, в том числе порожденными русской оккупацией Галиции и экономической блокадой, в которой оказались страны Центрального блока. Конечно, эти и другие трудности повседневной жизни дали о себе знать не сразу, на какое-то время хватило запаса благополучия, который был накоплен в условиях хорошей хозяйственной конъюнктуры в предвоенные годы.

Среди поляков всех трех частей Польши достаточно долго не было настроений отчаяния, пессимизма, недовольства властями и войной. Напротив, во всех землях наблюдался всплеск настроений государственного патриотизма. Особенно заметным это было в первые недели войны в Царстве Польском. Далеко не единичны были случаи, когда на призывные пункты русской армии приходили резервисты из районов, уже занятых на тот момент австрийскими и немецкими войсками, хотя немцы за это расстреливали[177]. Стихийно возникали партизанские отряды, снабжавшие русские войска разведывательными данными и нападавшие на мелкие немецкие подразделения. Ковенскии помещик В. Горчиньский выступил с инициативой создания польских добровольческих формирований на стороне России, которая была поддержана и военным командованием, и эндеками. В итоге началось формирование Пулавского и Люблинского легионов, затем преобразованных в Новоалександрийскую и Люблинскую дружины и 2 конные сотни ополчения, из которых в 1915 г. организовали польскую стрелковую бригаду численностью около 2,5 тыс. человек[178].

Подобным образом повели себя и польские депутаты Государственной думы. 9 августа депутат В. Яроньский от имени польского коло заверил в полной преданности поляков Царства Польского России и славянству в их борьбе с германизмом и высказал пожелание, чтобы война завершилась воссоединением всех частей разорванной Польши в единое целое[179].

Но, несомненно, наиболее яркий пример лояльности – реакция жителей Келецкой губернии на появление 6 августа 1914 г. сформированной Пилсудским для вторжения в Царство Польское так называемой первой кадровой роты стрелков. Несмотря на сугубо польский состав, оригинальную форму и знаки различия пришедшего из Кракова отряда, надеявшегося одним своим появлением вызвать всеобщее вооруженное восстание в русской Польше, население смотрело на стрелков как на австрийских наемников, врагов Польши и славянства. Вот как вспоминал один из легионеров момент, когда его подразделение проходило маршем через местечко Скала: «На рынке толпа любопытных наблюдает за прохождением "чужого" войска. "Наши" ушли. Этих "чужих" никто не приветствует, никто не поздравляет. Толпа любопытных – смотрят и молчат. Никто не вынесет стакана воды, не подаст краюхи хлеба. Это уже не Краковщина, не польская Галиция, это Россия, заселенная племенем, говорящим по-польски, но чувствующим по-русски… Под влиянием такого приема у нас рождались мысли, которые затем нашли свое выражение в гимне первой бригады»[180]. Конечно, среди жителей русской Польши были и желавшие поражения России, но на общем фоне подобные настроения оставались малозаметными. Польское общество находилось под влиянием национальных демократов или было нейтральным.

Сходным образом вели себя австрийские и германские подданные польской национальности. Их депутаты в парламентах голосовали за военные расходы и желали победы своим правительствам и императорам, в Галиции консервативные политики, сторонники австрофильского решения польского вопроса, создали 16 августа 1914 г. политическое представительство – Главный национальный комитет (ГНК), в который первоначально входили все польские политические партии. В польских землях Пруссии демонстративных проявлений государственного патриотизма, как в Царстве Польском и Галиции, не было, но лояльность поляков по отношению к кайзеру Вильгельму была полная, к этому их призвал и местный архиепископ Э. Ликовский. Чтобы не раздражать своих польских подданных правительство прекратило деятельность таких символов и инструментов германизации, как Колонизационная комиссия и «Гаката».

Польские земли на начальном этапе войны оказались главной ареной военного противостояния на востоке, поэтому противники были весьма заинтересованы в привлечении симпатий поляков на свою сторону. В результате уже в первой половине августа появилось три воззвания. 9 августа 1914 г. к жителям занятых австрийскими войсками районов Царства Польского обратилось австрийское военное командование, пообещав им «справедливое и человечное отношение»[181]. Одновременно немцы, без согласования с австрийцами[182], распространили обращение от имени главных командований немецкой и австро-венгерской восточных армий, в котором призвали поляков Конгрессовки к восстанию и пообещали в случае победы создать из этой провинции самостоятельное государство[183]. Спустя пять дней появилось воззвание русского Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича[184].

Несмотря на внешнее сходство этих воззваний (напоминание о славном боевом содружестве в прошлом, подчеркивание высоких моральных и военных качеств поляков) между ними существовали принципиальные различия. Немцы и австрийцы обращались к полякам только Царства Польского, призывали их к восстанию и обещали обеспечить независимость. «Своих» поляков они не вспоминали и никаких обещаний им не давали. Манифест же русского Верховного главнокомандующего от 1 (14) августа 1914 г. формально был адресован всем полякам (хотя на самом деле полякам Германии и Австро-Венгрии[185]). Это им дядя Николая II сулил освобождение от австрийского и германского гнета и объединение на правах автономии с соплеменниками в России под скипетром русского царя. Характерно, что практически в то же самое время Николай Николаевич обратился с отдельными воззваниями к чехам и словакам Австро-Венгрии, не упоминая при этом австрийских поляков. Именно потому, что все три документа были адресованы гражданам противоборствующей стороны, ни одно из них не обещало немедленных действий по выполнению обещаний.

Немецкое и австрийское воззвания ожидаемого результата не дали, поляки сохранили лояльность России и своей кровью успех армиям Центральных держав не облегчили. А обращение Николая Николаевича имело определенные последствия. Одним из кратковременных можно считать всплеск надежд и энтузиазма в обществе Царства Польского на скорое обретение автономии. Легальные польские политические партии и организации Царства Польского, а также польское коло в Государственной думе высказались в его поддержку, призвали поляков встать на сторону России и ее западных союзников в борьбе с Центральными державами. Одновременно они потребовали от Главного национального комитета в Галиции прекратить свою деятельность, наносящую вред польскому делу[186]. Кроме того ориентированная на сотрудничество с Россией часть польской элиты укрепилась в правильности избранной стратегии движения к независимости. Более долговременным последствием можно считать то, что воззвание, даже не подписанное императором, стало рассматриваться официальным Петербургом как изложение русской позиции по польскому вопросу[187]. Правительство уже не могло игнорировать польский вопрос и должно было периодически к нему возвращаться. Допустимые пределы автономии дискутировались им в ноябре 1914 и марте 1915 г. В марте 1915 г. Николай II подписал закон о выделении Холмской губернии из состава Царства Польского, что свидетельствовало о серьезности намерений русской стороны в отношении предоставления Царству Польскому автономии. Несомненно, правительство понимало, что этот шаг вызовет недовольство поляков, и все же пошло на него. В начале июля 1915 г. была создана русско-польская смешанная комиссия для выработки мер по реализации обещаний великого князя в обращении к полякам[188]. 1 августа 1915 г. председатель Совета министров И. Л. Горемыкин заявил на заседании Государственной думы о поручении императора подготовить законодательную базу для дарования Царству Польскому после войны права «на свободное устройство своей национальной, культурной и хозяйственной жизни» на принципах автономии, под скипетром российской монархии и с сохранением единой государственности[189].

Показательно, что Горемыкин не вспомнил об обещании объединить все польские земли в единое целое. Это можно было истолковывать и как нежелание российской стороны создавать непреодолимое препятствие возможному сепаратному миру с Германией, и как ее приверженность международному праву, и как неуверенность в возможной реакции союзников.

Наконец, воззвание накладывало на русское правительство определенные моральные обязательства, и оно не могло их в будущем проигнорировать, не потеряв лица в глазах мировой общественности.

Определенные моральные обязательства брали на себя и западные союзники России, которые позитивно прореагировали на манифест[190]. Правда, до поры до времени Англия и Франция, много говорившие о милитаризме Центральных держав и необходимости освобождения малых народов (имея в виду Бельгию, а с 1915 г. и Сербию), официально не ставили вопрос о будущем Царства Польского, считая его внутренним делом союзной России. Точно так же в Париже и Лондоне серьезно не обсуждали судьбу польских земель Австро-Венгрии и Германии, хотя и не отказывались выслушивать российских политиков и дипломатов, когда те заговаривали со своими коллегами о передаче России Галиции и создании автономной Польши под скипетром Романовых. Например, так было во время встречи министра иностранных дел С. Д. Сазонова с послами Франции и Великобритании 13 сентября 1914 г., когда он представил им видение русской стороной послевоенного переустройства в Центрально-Восточной Европе[191]. США до 1916 г., прикрываясь доктриной Монро, также не определялись со своей позицией по польскому вопросу. Но линию своего поведения при его решении продумывали.

Неясная ситуация вокруг польского вопроса в начальный период войны не способствовала преодолению раскола польского политического класса. Более того, в новых условиях и Дмовский, и Пилсудский без труда находили аргументы в пользу правильности именно своего курса. В польском общественном сознании и историографии применительно ко времени Первой мировой войны особое место занимает деятельность Пилсудского. Именно тогда рождался и вплетался в ткань национальной исторической традиции миф о Пилсудском и его легионах{12} как о главных творцах польской независимости. Провал надежды на всеобщее вооруженное восстание Пилсудский пережил болезненно[192], однако воспрял духом после того, как главный национальный комитет получил разрешение австрийцев на формирование двух добровольческих легионов со статусом ополчения. Р. Дмовский совершенно справедливо указывал, что это решение положило конец мечтаниям о самостоятельной польской армии. Просто армия Габсбургов должна была пополниться двумя польскими добровольческими частями, и не более[193].

Австрийцы даже в условиях временной потери Восточной Галиции в 1914–1915 гг. не пожелали вступать с Пилсудским в политические переговоры и делать какие-либо заявления относительно будущего Царства Польского. Об этом свидетельствует хотя бы ход обсуждения вопроса об издании манифеста императора Франца Иосифа I к населению Царства Польского на совещании у министра иностранных дел Австро-Венгрии графа Л. Берхтольда 20 августа 1914 г. с участием ведущих австрийских и венгерских государственных деятелей, а также польских политиков. На нем венгерский премьер-министр Ш. Тиса высказался против всяких обещаний полякам, которые император «не смог бы выполнить без ведения войны a outrance и обречения своего государства на весьма серьезные опасности». Россия, утверждал он, если не произойдет ее полного разгрома, вряд ли откажется от Польши, поэтому «императорский манифест, провозглашающий включение Польши в состав монархии, чрезмерно затруднил бы установление лучших отношений с Россией».

Кроме того назывались и другие причины, по которым не следовало торопиться с принятием обязывающего решения по вопросу о Царстве Польском, в том числе высказывалось опасение, что это может спровоцировать польский сепаратизм в Галиции. Поэтому участники совещания постановили, что объединение Царства Польского с «Галицией в рамках монархии, с австро-венгерской точки зрения, желательно только при условии, что прочность и единство монархии в результате этого не ослабнут, и мы будем уверены в том, что государственно-созидательные элементы в Царстве Польском будут работать в этом направлении и противодействовать развитию центробежных стремлений»[194]. Решения совещания показывали несостоятельность не только австрофильской концепции «краковских консерваторов» в решении польского вопроса, но и нежелание Вены и Будапешта способствовать реализации предвоенного проекта Пилсудского.

Поскольку обещанного Пилсудским восстания в тылу русской армии не случилось, то он остался для Вены малозначимой фигурой. Более перспективным австрийцы считали сотрудничество с ГНК, гарантировавшим им спокойствие в прифронтовой полосе и лояльность галицийских поляков трону. Таким образом, план Пилсудского, реализации которого он посвятил долгих 6 лет, сорвался. Самым простым для него решением было бы ограничиться чисто военной деятельностью в надежде на благоприятный для Центральных держав исход войны и благодарный жест победителей в виде отторжения земель бывшей Речи Посполитой от России и устройства на них союзного им самостоятельного польского государства. Именно по такому пути пошел, например, один из активных деятелей стрелкового движения В. Сикорский, возглавивший военный департамент Главного национального комитета.

Но Пилсудский по складу характера был политиком, а не военным. Он только тогда связал бы свою карьеру с легионом и австрийцами неразрывно, если бы его сделали командиром этого формирования. Вплоть до осени 1916 г. он будет безуспешно добиваться занятия этой должности. Но австрийцы и ГНК не желали превращения легиона в политический инструмент в руках Пилсудского. Достаточно хлопот им доставлял 1-й полк (с декабря 1914 г. 1-я бригада), который под его командованием превратился в своеобразный политический клуб[195].

Видя, что Вена не считается с его политическими амбициями, Пилсудский уже в первые недели войны вернулся к хорошо освоенной в бытность социалистом подпольной деятельности, но с прежней ориентацией на Австро-Венгрию не порывал. Впрочем, и австрийцы не желали расставаться с этим своенравным уроженцем Виленщины. Об этом свидетельствовали присвоение Пилсудскому 15 ноября 1914 г. звания бригадира (что-то среднее между полковником и генералом, сам Пилсудский считал себя полковником[196]), его аудиенция у императора Франца Иосифа и, наконец, награждение в 1915 г. высоким австрийским орденом Железной короны.

Первым политическим детищем Пилсудского стала Польская национальная организация (ПНО), предназначавшаяся им для поддержания политических контактов с немцами, а также ведения разведывательной деятельности в тылах русской армии. ПНО, а затем и Пилсудский лично в октябре 1914 г. вели переговоры с представителями наступавшей на Варшаву немецкой армии. Ему очень хотелось первым войти в освобожденную от русских столицу во главе своего полка. Но австрийцы своего согласия на это не дали. Берлину Пилсудский и его люди нужны были только как поставщики разведывательной информации и пушечное мясо, никаких политических соглашений немцы заключать не намеревались, более того, потребовали от ПНО прекратить деятельность на оккупированной территории. Пилсудский попытался переубедить немцев, но в этот момент их наступление на Варшаву захлебнулось. Вскоре Пилсудский утратил интерес к ПНО, и в ноябре 1914 г. она прекратила существование.

В октябре 1914 г. Пилсудский инициировал образование нелегальной Польской военной организации (ПОВ){13} в контролируемой русскими властями части Царства Польского. Ее основу должны были составить действовавшие в Варшаве небольшие группы членов Союза активной борьбы и стрелковых дружин, объединившиеся после начала войны. Новая организация позиционировала себя как независимое, сугубо аполитичное объединение людей различных убеждений, которое подчинится только будущему Национальному правительству[197]. Главными задачами ПОВ были вербовка добровольцев в легион, пропаганда идей независимости в «дезориентированном, пассивном и в большинстве москалофильском обществе»[198]. Постепенно ячейки ПОВ возникли в других городах русской Польши, и даже в Петрограде и Киеве. Наряду с организационной и пропагандистской работой существенное внимание уделялось разведке, саботажу и диверсиям, в том числе и на железнодорожном транспорте, вербовке добровольцев для службы в легионе, прежде всего в полку и бригаде Пилсудского.

После оккупации войсками Центральных держав Царства Польского летом 1915 г., когда, казалось бы, ничто не могло помешать Вене и Берлину решить польский вопрос устраивавшим его образом, Пилсудский вступил в затяжной конфликт с ГНК, который якобы недостаточно настойчиво и решительно добивался от Вены практических шагов в этом направлении. И даже запретил ПОВ вербовку волонтеров в легион, хотя для этого наконец-то наступили благоприятные времена.

Таким образом, внешне сохраняя приверженность своей предвоенной концепции обретения независимости русскими провинциями бывшей Речи Посполитой, Пилсудский на самом деле мало верил в возможности Вены и готовил для себя некий запасной вариант действий на не очень ясное будущее.

Второго центрального актора польской политической сцены, Р. Дмовского, война застала заграницей. Он приехал в Петербург 12 августа 1914 г. и даже успел еще до оглашения познакомиться с манифестом Николая Николаевича. Содержание вполне его удовлетворило. Национальные демократы и их союзники из партии реальной политики всячески старались склонить Петербург к идее расширения национальных прав и свобод поляков вплоть до автономии и обещанию после победы собрать все польские земли воедино. В ноябре они учредили в Варшаве Польский национальный комитет в составе 27 человек (14 эндеков, 6 реалистов и 7 беспартийных), в который вошел и будущий польский президент С. Войцеховский, в конце XIX в. бывший одним из основателей ППС. Возглавил первый ПНК реалист граф 3. Велёпольский; Р. Дмовский вынужден был согласиться на пост председателя исполнительного комитета. Создатели комитета намеревались превратить его в политического партнера русского правительства. К главным направлениям деятельности варшавского Польского национального комитета (ПНК) относились пропаганда позиции эндеков по национальному вопросу, противодействие сторонникам Пилсудского, а также установление контроля над процессом формирования Пулавского и Люблинского легионов. Р. Дмовский объяснял заинтересованность ПНК в формировании польских добровольческих частей на стороне России желанием сгладить негативное впечатление в Петербурге, Париже и Лондоне, вызванное появлением на фронте польского легиона на стороне Австро-Венгрии[199].

Однако намерение эндеков превратить эти формирования в зародыш польской армии не нашло, как и в Австрии, поддержки у русских военных и гражданских властей. И не только потому, что существование польского легиона на стороне австрийцев порождало у них сомнение в полной преданности населения Царства Польского династии. Предоставление эндекам права на политический патронат над добровольческими частями было равнозначно признанию их политическим партнером правительства. А этого самодержавие делать не собиралось. Чтобы исключить все попытки такого рода, русское военное командование, ссылаясь на необходимость обеспечить легионерам права комбатантов, придало легионам статус ополчения со всеми вытекающими из этого последствиями. По тому же пути пошли и австрийские военные применительно к своему польскому легиону, в котором к тому же было немало поляков с российским подданством.

Активная антинемецкая пропаганда эндеков и реалистов, убеждение ими общества в правильности ориентации только на Россию и Антанту в немалой степени обеспечили вполне корректное отношение гражданской администрации и военных к местному населению вплоть до августа 1915 г. Хорошо известно, что когда русские покидали Царство Польское, их не провожали ни проклятиями, ни злыми словами, никто не издевался над отступавшими, не совершал «актов возмездия». Многие жители Царства Польского выражали симпатию «своим», т. е. русской администрации и войскам[200].

Особую позицию занимало революционное течение в рабочем движении. Руководящие деятели СДКПиЛ и ППС-левицы уже 4 августа 1914 г. приняли резолюцию, в которой осудили войну как империалистическую с обеих сторон, подчеркнули, что хотя она и ведется на польских землях, но не является войной за Польшу, призвали польский пролетариат готовиться к будущей социальной революции[201]. Все надежды на справедливое, отвечающее интересам польских трудящихся решение польского вопроса они связывали с мировой революцией, наступление которой в конце войны считали неизбежным[202]. Упование на мировую революцию отвлекало внимание революционных партий от подготовки к будущей борьбе за власть в масштабе не континента, а отдельной страны. Поэтому у них не было ни военной организации, ни программы, которая была бы привлекательной не только для радикально настроенных рабочих. К тому же деятельность революционных партий затруднял их нелегальный статус в России, а в оккупированном Царстве Польском – преследования активистов немецкими и австрийскими властями за антивоенную пропаганду, вплоть до арестов и заключения в тюрьмы, пребывание ряда видных деятелей в эмиграции.

Отношение Центральных держав к вопросу о судьбе Царства Польского оставалось сдержанным достаточно долго. Это объяснялось рядом веских причин. Во-первых, любые изменения статуса этой провинции России немедленно похоронили бы возможность сепаратного соглашения с ней, на что Берлин и Вена делали определенный расчет, зная, что в окружении Николая II немало сторонников выхода России из войны. Во-вторых, это было бы следующее после оккупации нейтральной Бельгии грубое нарушение норм и обычаев войны, запрещавших любые изменения государственных границ кроме как на мирной конференции. Антантовская пропаганда и так активно формировала образ Германии как страны, грубо попирающей нормы международного права. В-третьих, созданное на территории Царства Польского самостоятельное польское государство, даже тесно связанное с Центральными империями, все равно было бы своего рода польским Пьемонтом, подпитывало бы сепаратизм в их собственных польских провинциях.

От своей сдержанной позиции Берлин и Вена отказались лишь в середине 1915 г. В августе этой теме было уделено серьезное внимание на переговорах австро-венгерского министра иностранных дел С. Буриана с канцлером Германии Т. Бетман-Гольвегом в Берлине. Как отметил венский министр, «о том, чтобы сделать Царство Польское самостоятельным государством пока что не было речи из-за опасения, чтобы она [Польша], еще недостаточно окрепшая, не стала объектом разнообразных влияний или же рассадником ирриденты, грозящей внутренней безопасности Австрии и Пруссии»[203]. Вместе с тем участники переговоров сошлись во мнении, что русская Польша не может трактоваться просто как временно оккупированная территория, и к вопросу о судьбе этой провинции надлежит вернуться еще в ходе войны. С этого момента можно говорить о начале перехода Берлина и Вены к политике изменения статуса Царства Польского уже в ходе войны. А это означало не что иное, как реанимацию предвоенного проекта Пилсудского.

О том, что Царство Польское ждет иная судьба, чем другие оккупированные Центральными державами территории, свидетельствовал характер устанавливаемой здесь оккупационной администрации. Царство Польское было разделено на три области с особым статусом. Сувалкская губерния и часть Подляшья стали обычными оккупированными территориями. Наряду с занятыми немцами литовскими и белорусскими районами они подчинялись этапному командованию Главного командования армий на Востоке (Обер-Ост). Исследователи считают, что Берлин намеревался оставить эти территории после победы под собственным управлением. В австрийской зоне оккупации было создано военное генерал-губернаторство с центром в Люблине, которое подчинялось Главному командованию австро-венгерской армии. Необычным в данном случае был сам факт организации генеральной губернии (в оккупированных австрийцами Сербии и Черногории подобных институтов власти не учреждалось). Остальные районы Царства Польского, в которых проживало почти 2/3 его населения и находились главные промышленные центры, немцы отдали под управление военного генерал-губернатора, расположившего свою резиденцию в Варшаве. В отличие от австрийского коллеги он подчинялся непосредственно канцлеру Германии, а не Главному командованию армий на Востоке[204]. Таким образом, Люблинское и Варшавское генерал-губернаторства имели иной статус, чем просто оккупированная войсками территория вражеского государства. Но до ноября 1916 г. эта особенность реального значения не имела. Варшавским генерал-губернатором от начала до конца оккупации был Г. фон Безелер, командовавший немецкими войсками под Антверпеном и Модлином (Новогеоргиевском). В Люблине сменилось несколько генерал-губернаторов – Э. фон Диллер, К. фон Кук, Станислав Шептицкий (брат львовского униатского архиепископа А. Шептицкого).

Проводя политику экономической эксплуатации оккупированного Царства Польского (это не возбраняется международным правом, нормами и обычаями ведения войны), немцы и австрийцы позволили польским политическим партиям легально действовать, издавать прессу, если только она не имела враждебного им характера, разрешили образование всех уровней на польском языке. В 1915 г. в Варшаве с согласия немцев начали работать польские Политехнический институт и университет взамен русских вузов, эвакуированных соответственно в Нижний Новгород и Ростов-на-Дону. Было позволено создать польские органы местного самоуправления – советы и магистраты в городах, сеймики в поветах. Правда, и это легко объясняется статусом Царства Польского как «военной карты», их первый состав был назначен оккупационной администрацией, но уже в 1916 г. были проведены выборы. Самоуправление было предоставлено и еврейским религиозным общинам. Но административную и судебную системы оккупанты оставили за собой, чтобы не выпустить из рук нити управления генеральными губерниями.

Эта политика оккупационных властей дала ожидаемые результаты, усилив влияние «активистов», т. е. сторонников взаимодействия с Центральными державами в интересах польского дела. На «активистских» позициях стояли ППС – революционная фракция, консервативные группировки, значительная часть столичной интеллигенции. «Активисты» вошли в органы местного самоуправления и образования, основали влиятельную филантропическую организацию – Главный опекунский совет. Они выступили энтузиастами вербовки добровольцев в польский легион на стороне Австрии.

Правда, результат их усилий был меньше, чем им хотелось бы. Причины, по которым общество без особого энтузиазма включалось в сотрудничество с оккупационными властями, крылись и в обыкновенной осторожности жителей Царства Польского, веривших в возвращение русских[205], и в сильном антинемецком синдроме, сформировавшемся в довоенные годы, и в противодействии «пассивистов». В этот лагерь входили национальные демократы, реалисты и некоторые другие небольшие политические группы. Политическим представительством «пассивистов» стало Межпартийное политическое коло.

Таким образом, на первом этапе войны, до 1916 г., польский вопрос не утратил своего прежнего характера, оставаясь внутренним делом разделивших Польшу империй, а предпринимавшиеся пилсудчиками и эндеками попытки сдвинуть его с мертвой точки в рамках своих довоенных концепций не дали реальных результатов. Власти благосклонно воспринимали их верноподданнические декларации и действия, но практических встречных шагов не делали.

Но у всякого события планетарного масштаба – а мировая война имела именно такой характер – своя логика развития, которую невозможно точно спрогнозировать. Если бы зачинщики войны знали, куда она приведет Европу, вряд ли они решились бы ее начинать.

III.2. Поворот в истории польского вопроса (ноябрь 1916 – март 1917 г.)

Одним из непредвиденных последствий войны, давшем о себе знать уже в ее ходе, стало превращение польского вопроса из внутренней проблемы владевших польскими землями империй в открытый международный вопрос, в решении которого получили право участвовать также страны Антанты и США.

До конца 1916 г. союзники Петрограда продолжали считать судьбу Царства Польского внутренним делом России, но это не значило, что они не думали о будущем Польши. Французское и британское правительства тревожили слухи о намерении Центральных держав провести в Царстве Польском мобилизацию в армию. На них оказывали давление инспирируемые польскими эмигрантами собственные левые силы, требовавшие от государственных лидеров более решительной позиции по вопросу независимости Царства Польского. Поэтому например нельзя считать случайностью обсуждение будущего государственного статуса Польши в ходе переговоров в январе-феврале 1916 г. британских политиков с полковником Хаузом, доверенным лицом президента США В. Вильсона[206].

Существенно дальше Антанты в польском вопросе применительно к Царству Польскому пошли Центральные державы, хотя и они не сразу после оккупации этой провинции решились на радикальные шаги. Как писал в своих мемуарах германский канцлер Т. Бетман-Гольвег, «польский вопрос оставался без движения так долго, как долго взаимоотношения трех империй не изменялись коренным образом…

Теоретически всего лучше было бы оставить эту проблему без решения на всем протяжении войны. Однако после того, как война не была прервана в одной из начальных фаз, не позже первых месяцев 1915 г., не могло быть и речи о partie remise»[207].

Решительная перемена в позиции Центральных держав произошла в 1916 г., когда баланс сил в этом блоке окончательно изменился в пользу Германии. В начале апреля 1916 г. Бетман-Гольвег заявил в рейхстаге, что польский вопрос, который Центральные державы не хотели прежде ставить, «был открыт на полях сражений» и что «история не знает status quo после столь выдающихся событий»[208]. Это заявление было полной неожиданностью для Вены, надеявшейся получить согласие Германии на присоединение Царства Польского к Австрии. Во время визита Буриана в Берлин 4–5 апреля 1916 г. он узнал от Бетман-Гольвега о намерении Германии создать в Царстве Польском марионеточное буферное государство{14}. В ходе напряженных переговоров 11–12 августа 1916 г. в Вене стороны принципиально договорились о создании на территории Царства Польского самостоятельного Польского королевства, полностью от них зависимого в экономическом, политическом и военном отношениях[209]. Австрийцам удалось только настоять на временном оставлении за ними оккупационной зоны. Но точная дата провозглашения этого государства не была установлена.

По утверждению С. Буриана, Германию на столь смелый шаг в польском вопросе подтолкнули два обстоятельства: распространявшийся слух о том, что Россия собирается пообещать полякам объединение и независимость всех их земель, а также желание сформировать польское войско, чего нельзя было сделать, пока Царство Польское не получило статуса государства[210]. Т. Бетман-Гольвег причинами решения, помимо давления немецких военных, надеявшихся сформировать здесь союзную им польскую армию[211], называет также: исчезновение надежд на сепаратный мир с Россией; нежелание отдавать все Царство Польское Австрии, в том числе и из опасения, что последняя может попасть под польский контроль; понимание невозможности как восстановления довоенного status quo, так и очередного раздела Польши.

В ряду причин августовского решения исследователи называют также стремление немцев воплотить в жизнь давно вынашивавшуюся ими идею Срединной Европы. Польское королевство должно было стать первым самостоятельным государством на западных окраинах Российской империи, призванным сыграть роль буфера между Великороссией и Германией. Затем аналогичные государства-сателлиты были бы созданы в Прибалтике, Финляндии и на Украине. Это освободило бы Германию от опасного соседства на востоке и облегчило ведение колониальной политики. Потому-то Берлин и пошел на поддержку и поощрение сепаратизма угнетенных народов. Что же касается Вены, то для нее согласие с Берлином означало отказ от идеи польско-австрийского решения судьбы Царства Польского. Но у Австро-Венгрии, более слабого союзника, не было иного выбора, как согласиться с Германией.

Решение о создании Польского королевства было откровенным нарушением международного права, разрешающего проводить территориальные изменения только на мирных конференциях. Не меньшим нарушением было бы и введение в этом эфемерном государстве всеобщей воинской повинности, т. е. прямое принуждение подданных России польской национальности к государственной измене со всеми вытекающими для них последствиями. Поэтому принятие проекта Польского королевства могло свидетельствовать только о том, что Центральные державы полностью разуверились в возможности сепаратного мира с Россией и решили пойти в польском вопросе ва-банк.

Окончательно позиции Австро-Венгрии и Германии по вопросу о будущем Царства Польского были согласованы на совещании с участием ведущих государственных и военных руководителей 18 октября 1916 г. Было решено создать полноценное польское государство после окончания войны, а до этого момента сохранить генерал-губернаторства, хотя немецкие военные настаивали на их слиянии, чтобы облегчить вербовку в будущий Польский вермахт[212]. Зато следовало немедленно приступить к формированию добровольческой польской армии под германским командованием и с участием австро-венгерских и немецких офицеров и унтер-офицеров[213].

О своем решении явочным порядком создать Польское королевство центральные державы объявили 5 ноября 1916 г. в манифесте, изданном от имени императоров Вильгельма II и Франца Иосифа генерал-губернаторами Безелером и Куком. Манифест был оглашен в Колонном зале Королевского замка в Варшаве, затем состоялись торжественное заседание Варшавского городского совета, прошли благодарственные демонстрации варшавян и студенческие митинги.

В манифесте провозглашалось создание самостоятельного, но не независимого Польского королевства на польских землях, которые Центральные державы силой своего оружия вырвали из-под русского господства. Это должно было быть государство с наследственной монархией и конституционным строем, тесно связанное с Германией и Австро-Венгрией. Весьма интригующе звучала фраза, что «в собственной армии будут продолжаться славные традиции польских войск прошлых времен и память героических польских товарищей по оружию в нынешней великой войне. Вопросы ее организации, обучения и руководства будут урегулированы в совместном соглашении»[214]. Решение вопроса о будущем монархе и границах откладывалось на будущее. Что же касается судеб прусской и австрийской частей Польши, то в манифесте не было ни малейшего намека на возможность их объединения после победы с Польским королевством. Единственно, император Франц Иосиф пообещал в будущем расширить автономию Галиции, выделив ее в особую единицу в составе монархии[215]. И на этот раз австрийцы проигнорировали польских политиков Галиции, уговаривавших их присоединить Царство Польское и преобразовать двуединую монархию в триалистическую. Вена уже не могла поступать вопреки воле немцев, серьезно опасавшихся превращения Дунайской монархии в славянскую империю в Центральной и Юго-Восточной Европе[216]. С этого момента начался постепенный отход проавстрийских польских сил Галиции от ориентации на Вену.

Что же касается Германии, то она даже не намеревалась делать каких-либо жестов в отношении своих польских провинций, более того, Вильгельм II обещал военным по стратегическим соображениям включить в будущем в состав Германии некоторые западные районы Царства Польского. О марионеточном характере создаваемого государства свидетельствовало и сделанное 9 ноября генерал-губернаторами заявление, что они временно оставляют за собой всю полноту власти, но зато соглашаются на создание добровольческих Польских вооруженных сил (Польского вермахта).

По своему характеру и содержанию акт 5 ноября определенно перекликался с манифестом вел. кн. Николая Николаевича. Он также был издан не самими монархами, а государственными чиновниками от их имени, не содержал четкого определения будущих границ, не оставлял будущему государству свободы выбора союзников. Главное отличие состояло в том, что создание Польского королевства начиналось немедленно, не дожидаясь окончания войны и мирной конференции. Именно это обстоятельство оказало определенное пропагандистское воздействие как на поляков, так и на другие народы России, особенно прибалтийские, среди которых также были сильны сепаратистские настроения. Можно полностью согласиться с Бурианом, что «акт (5 ноября) не исполнил всех желаний и не разрешил еще всех трудностей. Но он дал свершившийся факт, который нельзя было отбросить. Возвращение Польши России стало так же невозможным, как и аннексия в пользу Центральных государств, да и Антанта, гордящаяся борьбой за свободу народов, должна была это событие принять в расчет, хотя и с не самыми любезными комментариями»[217].

Сколько бы ни говорили о том, что этот шаг Центральных держав не имел серьезного значения, что он был сугубо конъюнктурным, продиктованным единственно желанием заполучить польских солдат, нельзя отрицать того, что этим нарушением норм международного права Берлин и Вена открыли путь к тому, что проблема Царства Польского приобрела открытый международный характер.

Российская сторона не могла оставить без комментария столь вопиющее покушение на ее суверенитет, хотя бы для того, чтобы сохранить лояльность своих подданных-поляков и предотвратить опасность их массового дезертирства на фронте. 15 ноября русское правительство осудило очередное попрание Центральными державами норм международного права, «которое запрещает принуждение жителей занятой территории поднимать оружие на их собственную родину», и назвало создание Польского королевства незаконным актом[218]. Вслед за Россией это сделали и союзники. Но одного осуждения было недостаточно для нейтрализации выпада Центральных держав. Николаю II не оставалось ничего другого, как сформулировать позицию России по польскому вопросу. И он сделал это в рождественском приказе по армии и флоту от 25 декабря 1916 г. В числе главных целей войны для России была названа аннексия польских земель Австро-Венгрии и Германии с их последующим объединением с Царством Польским на правах широкой автономии в составе империи Романовых[219].

Публичное, откровенное провозглашение аннексионистских намерений России союзники восприняли со смешанными чувствами. Сами по себе планы России в польском вопросе не были для них секретом. Но они не спешили придавать им характер обязывающей договоренности, пока шла война. Помимо опасения, что это мобилизует немецкое общество и поколеблет доверие мирового сообщества к их пропаганде, построенной на тезисе, что ведется война демократий с агрессивным империализмом Центральных держав, были и другие соображения концептуального характера, главным образом у Лондона. Франция была сторонницей максимального ослабления Германии, вплоть до ее расчленения на отдельные государства. Поэтому на прошедших накануне Февральской революции 1917 г. англо-русско-французских переговорах в Петрограде Россия и Франция подписали соглашение, по которому Россия, взамен за согласие Франции на переход к ней польских провинций Австрии и Германии, признала ее право на Эльзас и Лотарингию. Великобритании же была нужна побежденная, но сильная Германия как противовес влиянию Франции на континенте и фактор сдерживания экспансии России в Азии. Но этой своей позиции она не озвучивала, дабы не спровоцировать Россию на сепаратный мир. Что касается США, то В. Вильсон в январе 1917 г. выразил свое удовлетворение тем, что государственные мужи Европы высказались за возрождение польского государства[220].

Таким образом, в два последних месяца 1916 г. в судьбе польского вопроса произошла кардинальная перемена, парадокс которой заключался в том, что и Пилсудский, и Дмовский с равным основанием могли считать, что наступило время практической реализации их довоенных концепций. Причем у Пилсудского была теоретическая возможность сделать это немедленно, а Дмовскому нужно было подождать окончания войны, а пока что заняться подготовительными мероприятиями.

Нет ничего удивительного в том, что Пилсудский и все согласные ограничить решение польского вопроса одними российскими владениями бывшей Речи Посполитой[221] с энтузиазмом восприняли ноябрьский манифест как акт, предоставлявший независимость русской Польше. Сходные чувства испытывали поляки Галиции, причем основную заслугу в этом «историческом свершении» они приписывали Пилсудскому[222]. Не менее восторженно манифест 5 ноября был принят сторонниками Пилсудского за рубежом[223].

Казалось, наступил звездный час бригадира. Тем более что к моменту оглашения манифеста 5 ноября он превратился в политика, которому в очередной раз нужно было начинать все сначала. Не добившись интригами согласия австрийцев на передачу легиона под его командование, Пилсудский 29 июля 1916 г. подал рапорт о демобилизации из легиона. Расчет на то, что с помощью шантажа ему удастся достичь заветной мечты, не оправдался. В конце сентября 1916 г. рапорт был удовлетворен.

Не исключено, что к моменту отставки Пилсудский знал о намерении Берлина радикально изменить статус Царства Польского, если уже в августе 1916 г. парижские газеты писали о скором провозглашении акта о создании Польского королевства[224]. Он конечно же видел, что поляки этой провинции не очень доверяют немцам и австрийцам, хотя те и шли им навстречу в ряде вопросов. А без такого доверия не могло быть и речи о привлечении добровольцев в Польский вермахт, что было главной целью плана Берлина и Вены в отношении Царства Польского. Пилсудский, к этому времени ставший, пожалуй, наиболее заметной фигурой на политической сцене в Царстве Польском и Галиции, надеялся заключить с Центральными державами сделку: за помощь в формировании армии Польского королевства получить пост ее командующего.

Но бригадир и на этот раз переоценил свои возможности. Берлин и Вена с самого начала решили, что командовать Польским вермахтом будет генерал Г. Безелер, и не собирались менять своего решения. С большим трудом сторонникам Пилсудского удалось 8 декабря 1916 г. получить от Безелера согласие на приезд бригадира из Кракова в Варшаву (для проезда из одной зоны оккупации в другую нужен был пропуск). Генерал-губернатор также ввел его в состав конституировавшегося 14 января 1917 г. Временного государственного совета (ВГС) в качестве референта (руководителя) военной комиссии. На создание военного департамента немцы не согласились, поскольку Польский вермахт не подчинялся ВГС.

Обнародованная Николаем II в ответ на манифест 5 ноября позиция по польскому вопросу была воспринята Р. Дмовским и его единомышленниками как подтверждение правильности их проекта движения поляков к независимости. Теперь, в случае победы Антанты, им удалось бы реализовать первую часть своей концепции – объединить все польские земли на началах автономии в пределах одного государства. После этого можно было идти дальше, от автономии – к независимости и суверенитету (следует отметить, что XX в. знает не один случай успешной реализации подобных сценариев).

Что же касается СДКПиЛ и ППС-левицы, то национальный вопрос их интересовал только как одно из средств ослабления царизма. Хотя манифест от 5 ноября они осудили как нарушение прав польского народа[225], но своего плана создания польского государства не предлагали. Они по-прежнему уповали на «мировую революцию», никакой практической подготовки к взятию власти и после акта о создании Польского королевства не вели.

III.3. На пути к окончательному решению польского вопроса

В феврале 1917 г. в России неожиданно для многих, с пугающей быстротой и абсолютно бескровно произошла революция. На политическую авансцену вышли люди, в большинстве своем не имевшие опыта государственного управления и не очень четко понимавшие государственные интересы России. Зато многие искренне верили в долгожданное наступление эры братства народов, свободы и справедливости.

Первоначально власть оказалась в руках умеренных политиков, составивших Временное правительство. Социальные радикалы разных мастей группировались вокруг Советов рабочих и солдатских депутатов. Именно их творением был приказ Петроградского Совета № 1 от 1 (14) марта о демократизации армии, в равной степени заслуживающий называться и глупостью, и предательством, поскольку он, вводя выборность командиров и всевластие солдатских комитетов, стимулировал развал русской армии. Причем инициаторами его были вовсе не большевики, якобы купленные за германское золото.

Сходным по духу было и воззвание Петроградского совета от 27 марта 1917 г. «Поляки», признававшее право польского народа на полную государственную самостоятельность. Решение столь непростого дела, как выход какой-то территории из состава государства, не оговоренный какими-либо условиями, не мог не привести к недоразумениям, спорам и конфликтам в момент его практической реализации. Несомненно, что одним из наиболее конфликтогенных был вопрос о границах новой Польши. Вожди Петросовета, пришедшие в политику еще до войны, не могли не знать, что польские лидеры и общество видели независимую Польшу не в этнографических, а в исторических границах Речи Посполитой 1772 г. Поскольку российские политические партии, исключая большевиков, не собирались признавать за украинцами, белорусами и литовцами права на самоопределение вплоть до отделения, российско-польский территориальный конфликт становился в будущем неизбежным.

Сформулировало свое отношение к польскому вопросу и Временное правительство. 29 марта появилось его обращение «Народу польскому». Авторы этого документа также признали право поляков на независимость, но на определенных условиях. Во-первых, восточная граница будущей Польши определялась бы по этнографическому, а не историческому принципу{15}, во-вторых, ей надлежало заключить «свободный военный союз» с бывшей метрополией, чтобы исключить возможность перехода на враждебные России позиции. Все практические вопросы выхода Царства Польского из состава России Временное правительство оставляло на усмотрение Учредительного собрания, единственно уполномоченного принимать решения по вопросу границ. И, конечно же, само собой разумеющимся был республиканский характер будущего польского государства. Позиция Временного правительства по польскому вопросу получила полную поддержку союзников[226].

Временное правительство согласилось на создание Польской ликвидационной комиссии во главе с известным московским адвокатом А. Ледницким. В ее состав входили представители как российской полонии, так и правительства в ранге вице-министров. Комиссия должна была заниматься подготовительными работами к разъединению Царства Польского с Россией, вести учет польских культурных и материальных ценностей, незаконно вывезенных в Россию после разделов Речи Посполитой, а также эвакуированных в первый год Великой войны, оказанием помощи польским беженцам и т. д.

Правительство также разрешило создать в России польскую армию. Сформированная в 1915 г. на базе Пулавского легиона бригада в начале 1917 г. была преобразована в дивизию, а в июле того же года А. Ф. Керенский дал согласие на формирование одного корпуса. 1-й польский корпус под командованием генерала Ю. Довбор-Мусницкого был дислоцирован в Белоруссии. Он очень скоро достиг численности порядка 23 тыс. солдат и офицеров, но уже к ноябрю его ряды сократилась до 15 тыс. человек[227]. Два других корпуса формировались на Украине.

Несомненно, создание Ликвидационной комиссии и польской армии в России свидетельствовало о серьезности намерений новой России решить польский вопрос в соответствии с позицией, сформулированной в обращении Временного правительства. Это означало, что процесс превращения этого вопроса из внутреннего дела Австро-Венгрии, Германии и России в открытый международный вопрос завершен[228]. Теперь в его решении могли участвовать все державы, заинтересованные в будущем устройстве Центральной Европы, причем не только европейские, но и США, вступившие в войну в начале апреля 1917 г. Первыми этой возможностью воспользовались французы. В июне 1917 г. они, с ведома российского посольства в Париже, приступили к созданию «польской автономной армии» из поляков, служивших в русских и канадских частях на Западном фронте, добровольцев из США и из числа военнопленных. Дмовский и его сторонники к этому решению отношения не имели, но не преминули им воспользоваться.

Дмовский, который после выезда в конце 1915 г. на Запад занимался пропагандой своей концепции решения польского вопроса среди государственных мужей и политиков Лондона, Парижа и Рима, быстро оценил открывшиеся перед поляками новые возможности обретения независимости. Отказавшись от прорусской линии, он приступил к подготовке почвы для создания независимого, суверенного, объединенного польского государства с опорой на западные державы. Организационным центром, занявшимся этим делом, стал созданный в августе 1917 г. в швейцарском городе Лозанна второй Польский национальный комитет (ПНК), вскоре перенесший свою штаб-квартиру в Париж. В состав парижского ПНК вошли национальные демократы и реалисты, возглавил его Р. Дмовский. Были созданы представительства комитета в Англии, США, Италии и Швейцарии. В сентябре-октябре того же года ПНК был признан правительствами Франции, Великобритании и Италии в качестве представителя интересов польского народа, что создавало легитимную основу для его деятельности и позволяло вступить в регулярные отношения с державами Антанты и США. Весьма значимым событием стала передача в феврале 1918 г. под политическое руководство ПНК польской армии во Франции[229]. Несомненно, это были успехи не только Дмовского и его сторонников, но и польского народа, они существенно облегчали ему движение к объединению и обретению суверенитета.

А вот надежды Пилсудского на то, что сотрудничество с немцами будет развиваться успешнее, чем с австрийцами, не оправдались. Войдя в состав первого верховного органа государственной власти Польского королевства, он в течение полугода добивался переподчинения Польского вермахта Временному государственному совету, настаивал на скорейшем создании полноценного правительства и решении вопроса о монархе, безуспешно пытался добиться поддержки своих требований коллегами по ВГС.

Свою значимость Пилсудский пытался доказать демонстрацией влияния Польской военной организации, насчитывавшей в марте 1917 г. около 15 тыс. членов, в то время как в армии Безелера в начале 1917 г. было около 3 тыс. человек. Для обеспечения возможностей явной деятельности ПОВ 11 января 1917 г. он формально подчинил ее Временному государственному совету. Тем самым получалось, что ПОВ признала ВГС польским национальным правительством. Члены ПОВ принимали участие в различных массовых общественных и религиозных мероприятиях и торжествах. Были организованы офицерские курсы, регулярно проводились учения волонтеров. На имидж ПОВ работали также военно-спортивное общество «Пехур», различные общественные организации, пресса. Но усилия Пилсудского оказались тщетными, он так и не получил под свое командование Польский вермахт.

Не найдя поддержки своих планов у Германии, Пилсудский в очередной раз вынужден был определяться с дальнейшими планами. Он потерял должность в легионе, но не получил армию Польского королевства и теперь мог рассчитывать только на Польскую военную организацию, которой он и так безраздельно командовал с момента ее создания. Круг замкнулся. По приказу Пилсудского ПОВ вновь перешла на нелегальное положение, прекратила вербовку в легион. В дополнение к ПОВ были созданы и другие конспиративные структуры – Военный союз, в который вошли надежные и проверенные члены ПОВ и близкие бригадиру политики[230], а также Конвент, который должен был заменить его в случае ареста немцами. Бригадир даже вел переговоры о возвращении на австрийскую службу, но получил отказ, раздумывал о переходе через линию фронта на русскую сторону, где пользовался авторитетом у польских военных. Все эти разнонаправленные действия могли свидетельствовать о том, что Пилсудский растерялся, не очень хорошо представлял себе вектор дальнейших действий. Нередко встречающиеся в литературе утверждения, что к этому моменту он был уверен в победе Антанты и поэтому хотел эффектно порвать с немцами, не очень убедительны. Скорее, это всего лишь еще один из мифов, сопровождавших его политическую биографию. Вряд ли кто-нибудь в первой половине 1917 г. мог с уверенностью предсказать исход войны.

Неожиданным выходом из очередной кризисной ситуации стал для Пилсудского его арест немцами в июле 1917 г. Поскольку по времени он следовал после так называемого кризиса с присягой, то обычно их связывают друг с другом. Суть этого кризиса заключалась в следующем. В апреле 1917 г. австрийцы передали польский легион в состав Польского вермахта, в связи с чем возникла необходимость новой присяги легионеров. Сам Пилсудский и его ближайшие соратники, к этому времени уже покинувшие легион, повели среди своих товарищей по оружию негласную пропаганду против принесения новой присяги, хотя это и грозило серьезными дисциплинарными последствиями. Пилсудский был против ее текста, представлявшего собой клятву верности Польскому королевству и будущему польскому королю, а также братству по оружию с германской и австро-венгерской армиями. В знак протеста против утверждения ВГС текста присяги бригадир 2 июля оставил пост референта военной комиссии ВГС. Тем самым он признал крах своих планов, связанных с Германией.

9 июля 1917 г. большая часть легионеров из 1-й и 3-й бригад, а также артиллерийского полка присягать отказались. За это около 3,3 тыс. легионеров из числа российских подданных были разоружены и изолированы в лагерях в Щиперно (рядовые) и Беньяминово (офицеры). Примерно 3,5 тыс. австрийских граждан были включены в австро-венгерскую армию и отправлены на Итальянский фронт. Около 7,5 тыс. легионеров, в том числе 2-я бригада под командованием полковника Юзефа Галлера, присягнули. Они были возвращены под австрийское командование и направлены в составе Польского вспомогательного корпуса на Восточный фронт, в район Буковины. Более 1 тыс. легионеров были оставлены в Польском королевстве для ведения вербовки в Польский вермахт.

Нередко в литературе отказ легионеров от принесения присяги трактуется как акт глубокого патриотизма. Но ведь эти же люди, в том числе и Пилсудский, в свое время присягнули австрийскому престолу (а вот большая часть Восточного легиона в 1914 г. этого не сделала), и это не считалось и не считается непатриотическим поступком. Совершенно очевидно, что отказ от присяги нужен был Пилсудскому, чтобы продемонстрировать главнокомандующему Польского вермахта Безелеру и Берлину силу своего влияния. Эту демонстрацию вряд ли можно считать успешной, большинство легионеров не пошло за бригадиром. После этого теста немцы совершенно спокойно могли устранить доставлявшего им некоторые неудобства Пилсудского из Варшавы и из активной политической жизни. 22 июля 1917 г. он был арестован, вывезен в Германию и спустя месяц интернирован в Магдебургской крепости на правах военнопленного высокого ранга. Здесь он в полной изоляции пребывал до начала ноября 1918 г.

Тот факт, что Пилсудский был лишен возможности заниматься политической деятельностью, как это ни странно, обернулся в конечном счете его политическим выигрышем. Он не был связан с властными институтами Польского королевства и Польским вермахтом, а тем самым и с оккупационным режимом. По мере компрометации всех этих структур рос политический капитал Пилсудского. На его имидж активно работали и оставшиеся на свободе сторонники. Начиная с 1915 г. их усилиями стала оформляться традиция празднования дня его именин 19 марта как важнейшего общественного события. Такие торжества были организованы и в марте 1918 г.[231] Наконец, на миф Пилсудского работал сам арест, преподносимый его адептами обществу как жертва, которую их кумир принес на алтарь свободы польского народа.

Но лагерь «активистов» был представлен не одним Пилсудским, его неудача не привела к уходу с политической сцены деятелей, видевших в Польском королевстве перспективный проект. Они не собирались ограничиваться теми небольшими уступками в области государственного управления и образования, на которые согласились Берлин и Вена в отношении Временного госсовета. Успешно заложив основы национальной администрации, судопроизводства, образования и армии, ВГС в конце августа 1917 г. подал в отставку.

12 сентября 1917 г. варшавский и люблинский генерал-губернаторы обнародовали патенты своих императоров, определявшие систему высших органов государственной власти Польского королевства. До момента призвания на польский трон короля или регента верховная власть передавались регентскому совету. В него вошли архиепископ Варшавский А. Каковский, князь 3. Любомирский и помещик Ю. Островский. Были также созданы государственный совет, выполнявший функции парламента, и правительство. Первым премьер-министром стал историк Я. Кухажевский. Характерно, что среди членов высших органов власти Польского королевства были не только «активисты», но и реалисты, после свержения самодержавия начавшие склоняться к участию в строительстве Польского королевства. Поддерживавшие Пилсудского партии левой ориентации своих представителей в формирующиеся институты власти не направили, но заняли по отношению к ним позицию доброжелательного нейтралитета. Краковский Главный национальный комитет в связи с началом конституирования Польского королевства без опоры на Австро-Венгрию счел свое дальнейшее существование лишенным смысла и прекратил деятельность.

Таким образом, осенью 1917 г. польский вопрос решался по двум, параллельно развивавшимся, направлениям. При этом все понимали, что теперь, каков бы ни был исход войны, ситуация не могла вернуться к состоянию status quo ante. В худшем случае появилось бы марионеточное польское государство на территории бывшего Царства Польского, скорее всего утратившее ряд земель на западе, севере и востоке в пользу Германии. Но все равно в политическом плане это было бы больше того, что поляки имели до 1914 г.

Приход к власти в России большевиков в октябре 1917 г. внес новые моменты в развитие польского вопроса. Они были связаны не столько с оглашением «Декрета о мире» и «Декларации прав народов России»[232], сколько с начавшимися по инициативе украинской Директории и Совета народных комиссаров РСФСР мирными переговорами в Брест-Литовске. Их результатом стали передача Холмщины Украинской народной республике, а также обязательство советской стороны аннулировать все соглашения о разделах Речи Посполитой, заключенные в XVIII в. с Пруссией и Австрией. Эти решения делали неизбежными будущие споры между Польшей, с одной стороны, и Россией, Литвой, Белоруссией и Украиной, с другой, за «забранные земли», или восточные кресы, т. е. многонациональные восточные территории, входившие в состав шляхетской Речи Посполитой до ее разделов. Передача Центральными державами Холмщины Украине нанесла мощнейший удар по «активистам». Если даже у кого-то из них до 9 февраля 1918 г. еще теплилась надежда, что Берлин и Вена в случае победы присоединят к Польскому королевству бывшие восточные кресы Речи Посполитой, то после Брестского мира с УНР она умерла. Авторитет «активистов» в обществе, большинство членов которого оставалось в оковах мышления категориями Польши в границах до 1772 г. или несколько модифицированными, был непоправимо подорван. Только национальные демократы предлагали проведение восточной границы Польши западнее, по линии второго раздела шляхетской Речи Посполитой в 1793 г.[233] Конечно, были и другие причины, по которым властные институты Польского королевства взяли курс на ослабление связи с Центральными державами. Какую-то роль несомненно сыграло вступление в боевые действия американской армии, а также отсутствие успехов Четверного союза на фронтах.

13 февраля 1918 г. регентский совет в обращении к польскому народу осудил Брестский мир с Украиной как новый раздел Польши, так же поступили польские коло в реихстрате и рейхстаге, «краковские консерваторы» отослали императору свои награды. В знак протеста против уступки Холмщины Украине подали в отставку правительство Кухажевского (польского премьера, несмотря на все его старания в Берлине и Вене, не пригласили на конференцию в Брест) и генерал С. Шептицкий, незадолго до этого назначенный на пост люблинского генерал-губернатора. Бывшая 2-я бригада легиона отказалась подчиняться австрийцам[234]. Полторы тысячи из 7 тыс. бойцов этой бригады вместе с ее командиром Ю. Галлером перешли на русскую сторону и были включены в состав 2-го польского корпуса в России. Остальных австрийцы интернировали и осудили как дезертиров. 11 мая под Каневом на Украине 2-й польский корпус был разгромлен немцами, многие бывшие бойцы 2-й бригады попали в плен. Галлер этой участи избежал, выехал в июне через Мурманск во Францию и был назначен командующим польской армии, называемой по цвету мундиров, выданных им французами из стратегических запасов, «голубой». Вскоре перестал существовать и 1-й польский корпус в России.

Вначале Довбор-Мусницкий заключил с немцами соглашение о совместной борьбе с Красной армией, а 21 мая – о разоружении корпуса и разрешении его бойцам вернуться домой. Таким образом, к июню 1918 г. прекратили существование все те польские воинские формирования на стороне Центральных держав и России, которые вели свое начало из 1914 г.

Несмотря на демонстративный протест против беззастенчивого распоряжения Центральных держав территориями, которые поляки считали своими, государственные деятели Польского королевства не прекращали сотрудничать с Берлином и Веной. В апреле 1918 г. было сформировано новое правительство во главе с Я. Стечковским, попытавшееся добиться согласия Берлина и Вены на передачу ему всей полноты административной власти в Польском королевстве. Его активно поддерживал приступивший в июне к работе Государственный совет, состоявший из 110 членов (половина была назначена регентским советом, другая – избрана в многоступенчатых выборах), задачей которого было принятие законопроектов, подготовленных правительством и им самим. Однако их усилия оказались безрезультатными. Административная власть по-прежнему оставалась в руках немецкого гражданского комиссара при регентском совете графа Г. Лерхенфельд-Кёферинга и главы гражданского управления О. Штейнмейстера, военная – Г. Безелера[235]. Центральные державы не хотели выпускать из-под своего контроля Польское королевство, в том числе и опасаясь затруднения транспортного сообщения с Обер-Ост. В связи с этим в конце августа правительство Стечковского ушло в отставку.

Приход к власти в России большевиков был с энтузиазмом встречен польскими революционерами. Тысячи поляков приняли участие в свержении Временного правительства и строительстве советского государства. Наиболее влиятельными среди них были Ф. Дзержинский, Ю. Уншлихт, Я. Ганецкий, Ю. Лещиньский-Леньский, К. Радек, занимавшие высокие государственные и военные посты в Советской России. В 1918 г. начала формироваться польская Западная дивизия. Но в самих польских землях до окончания мировой войны благоприятных условий для подъема революционной волны не было.

После прорыва войсками Антанты Салоникского фронта на Балканах в сентябре 1918 г. в скором поражении Четверного союза перестали сомневаться даже высшие немецкие офицеры. В атмосфере стремительно приближавшегося окончания Великой войны возникли благоприятные условия для преодоления раскола польского политического лагеря, который обозначился в начале XX в. по вопросу о путях восстановления независимости Польши. Сохраняла смысл только проантантовская ориентация, и на этом направлении Р. Дмовскому и Польскому национальному комитету удалось добиться существенных успехов. Президент США В. Вильсон в своей январской 1918 г. «Программе мира» («14 пунктов») и руководители держав Антанты на встрече в июне 1918 г. признали право поляков на возрождение независимого государства с доступом к морю, но в этнографических границах. Конечно, пока что это были лишь своего рода декларации о намерениях, предстояло еще завершить войну и решить не одну задачу, связанную с конституированием государства, 123 года отсутствовавшего на политической карте Европы. Но лидеры держав Антанты 3 июня 1918 г. выступили в Версале с совместной декларацией, в которой публично оповестили мировую общественность о том, что «создание объединенной и независимой Польши с доступом к морю является одним из условий справедливого и прочного мира и восстановления права в Европе. Союзные государства с удовлетворением приняли заявление государственного секретаря Лансинга, что Соединенные Штаты присоединяются к этой мысли»[236]. Отказаться от своего слова на будущей мирной конференции вряд ли было возможно. К конкретизации своей позиции по польскому вопросу их подталкивали и соображения более существенного свойства. Заключив мирные договоры в Бресте с Украиной и РСФСР, Центральные державы практически вывели Россию из числа великих держав, обеспечили себе возможность создать на востоке буферную зону из зависимых от них государств-лимитрофов. Польское королевство в этих немецких планах играло ключевую роль, поэтому державам Антанты важно было привлечь его на свою сторону[237].

Свидетельством происходившей консолидации правой части польского политического класса можно считать публикацию воззвания «К польскому народу» регентского совета от 7 октября 1918 г. В нем были повторены основные постулаты западных союзников по польскому вопросу: создание из всех польских земель и с доступом к морю независимого в политическом и хозяйственном отношении государства, существование которого будет гарантировано международными договорами. Авторы воззвания объявили также о намерении распустить Государственный совет, исполнявший роль сейма, создать правительство с представительством всех партий, подготовить закон о выборах и созвать сейм, которому будет передана власть[238]. Но и после этой декларации бразды правления продолжали оставаться в руках немцев, лишь 9 ноября Безелер пообещал передать власть регентскому совету 1 декабря 1919 г.[239].

Принятие регентским советом 12 октября решений о взятии под свое командование Польского вермахта и изменении текста присяги было следующим шагом в консолидации политического класса. Тем самым блокировалось использование в интересах Германии и во вред польскому делу этого воинского формирования, насчитывавшего в октябре 1918 г. 352 офицера, 1037 унтер-офицеров и 3424 солдата[240]. 23 октября было сформировано последнее правительство Польского королевства во главе с национальным демократом Ю. Свежиньским, объявлено о ликвидации границы между австрийской и немецкой оккупационными зонами, устранении пограничной стражи и таможенных постов. 30 октября в Люблин был назначен правительственный комиссар, который должен был установить гражданское управление в австрийском генерал-губернаторстве с помощью существовавшей там администрации.

«Пассивисты» и «активисты» как политические направления перестали существовать, правое крыло политического спектра сомкнулось. К нему тянулись и центристы, лидер ПСЛ-Пяст Винценты Витое к этому времени уже вступил в Национальную лигу. Что же касается левых партий во главе с ППС, то они в состав Госсовета и правительства по причине однозначно правого облика последних не вошли и консолидироваться с правыми и центристскими партиями не торопились.

Вторая половина октября 1918 г. стала временем освобождения польских земель из-под власти австрийцев. Предпринятая 16 октября 1918 г. императором Карлом попытка сохранить государство Габсбургов путем его перестройки на федеративной основе успеха не имела. В различных частях империи набирали силу сепаратистские движения, воодушевленные туманными обещаниями западных лидеров перестроить Европу с учетом воли населяющих ее народов[241]. 10 октября польские политики из Галиции заявили о выходе этой провинции из состава Австро-Венгрии, еще дальше пошли их коллеги из Тешинской Силезии. Созданный ими 19 октября Национальный совет Тешинского княжества взял эту территорию со смешанным польско-чешско-немецко-еврейским населением под свое управление.

Но практический переход власти к польским органам начался лишь 28 октября, когда стало известно о просьбе Вены остановить военные действия на фронте. В Кракове была образована Польская ликвидационная комиссия (ПЛК), ее исполнительный комитет возглавил В. Витое. Выдвижение на первый план этого крестьянского политика, депутата рейхсрата и одновременно войта (старосты) села Вежхославицы в Тарнувском повете, было знамением времени. Многоопытные галицийские политики понимали, что война и связанные с ней напрасные жертвы (Австрия войну проиграла), разрушения, тяготы повседневной жизни привели к серьезной радикализации масс{16}.

Следовало не допустить стихийных, неконтролируемых выбросов разрушительной энергии, «оседлать» настроения масс и привлечь их к строительству Польского государства. И успешнее всего это мог сделать выходец из народа, лучше других знавший желания и стремления простых людей. Не случайно, что в этот момент уходят в тень «краковские консерваторы», многие десятилетия бессменно управлявшие Галицией. Остальные польские левые, центристские и правые политические партии этой австрийской коронной земли единодушно подписали выдержанную в социалистическом духе программу, составленную от имени Польского национального собрания Галиции и Силезии. В ней они пообещали создать демократическое государство, изъять землю у церкви и крупных собственников за вознаграждение и передать ее «под контролем народа» крестьянам, национализировать крупные лесные массивы, недра, транспорт, промышленные, кредитные и торговые предприятия общенационального значения, секуляризировать школу и сделать образование бесплатным, создать систему социальной защиты, установить 8-часовой рабочий день, ввести всеобщее и равное избирательное право. Левизну ПЛК должен был также подчеркнуть демонстративный отказ от признания варшавских органов власти, созданных оккупантами.

Деморализованная поражением на фронте многонациональная австрийская гражданская и военная администрация Кракова не оказала ни малейшего сопротивления эмиссарам ликвидационной комиссии, впрочем, как и в других населенных пунктах провинции. Военнослужащие, особенно непольской национальности, торопились поскорее разъехаться по домам и не испытывали ни малейшего желания противодействовать новоявленным претендентам на власть. Тем не менее, отдавшие себя в распоряжение ПЛК польские легионеры и члены ПОВ, которые так и не дождались сигнала к общенациональному восстанию, демонстративно производили разоружение гарнизонов, брали под охрану военные объекты{17}. Впоследствии эта вполне безопасная акция обросла легендой о разоружении страшных оккупантов (правда, из числа своих вчерашних сограждан) чуть ли не младшими школьниками[242].

В бывшем Царстве Польском ситуация развивалась не так стремительно и заметно сложнее. Во-первых, немцы, в отличие от австрийцев, не проявляли до 6 ноября признаков деморализации. Во-вторых, что важнее, местные политические партии не демонстрировали склонности к взаимодействию, поэтому даже на территории австрийской зоны оккупации в бывшей русской Польше возрастание целенаправленной политической активности наблюдалось лишь в начале ноября, уже после капитуляции Австро-Венгрии. Причем эта активность развивалась в двух направлениях. Действовавшие в рабочей среде ППС, ППС-Левица, СДКПиЛ, Национальный рабочий союз, Бунд, Поале Цион приступили к созданию Советов рабочих депутатов. Первый Совет возник в Люблине 5 ноября, затем аналогичные представительные органы городских лиц наемного труда стали формироваться в других промышленных центрах Привислинского края. Но за пределы Царства Польского этот процесс не вышел, настроения национального солидаризма были сильнее чувства социального антагонизма. Да и в Конгрессовой Польше Советы рабочих депутатов не стали альтернативными органами власти, хотя такие поползновения, особенно в Домбровском бассейне, были. Дело в том, что доминировавшая в целом в Советах Польская социалистическая партия одновременно была главной силой во властных центрах, создававшихся с претензией на роль общепольского правительства.

7 ноября 1918 г. в Люблине по инициативе ППС было образовано Временное народное правительство во главе с лидером Польской социал-демократической партии Галиции и Тешинской Силезии И. Дашиньским. Оно опиралось на левые партии и организации, связанные в предшествующий период с Пилсудским. Левый облик правительства отчетливо проявился в его манифесте, более радикальном по содержанию, чем программа Польского национального комитета Галиции и Силезии. Главное отличие заключалось в том, что авторы манифеста планировали безвозмездное изъятие земли не только у крупных, но и средних владельцев и передачу ее «под контролем государства» трудящимся, а также участие работников в управлении частными предприятиями до момента их перехода в собственность государства. Кроме того в манифесте выражалась готовность к мирному сосуществованию с братскими литовским, белорусским, украинским, чешским и словацким народами, одобрялось восстановление бывшего Литовского государства в его исторических границах. Регентскому совету как органу, созданному в интересах оккупантов, а не польского народа, отказывалось в праве на дальнейшее существование[243].

Активность польских политиков наблюдалась в литовско-белорусских землях, особенно в Вильно, этом крупнейшем центре польской общественной и культурной жизни на востоке бывшей Речи Посполитой. Как и в Царстве Польском, здесь не было единства в польском обществе, активистам национальной идеи противостояли сторонники социальных преобразований в советском духе. Однако ни у тех, ни у других не было возможностей для практической реализации своих проектов, пока власть в этих землях находилась в руках немецкого военного командования.

8 условиях поражения Германии и начавшейся революции польские политические партии в польских землях Пруссии также демонстрировали стремление к созданию национальных органов власти. Их ситуацию осложняло то, что по условиям Компьенского перемирия Германия должна была «очистить» только оккупированные ею территории, т. е. вернуться к границам 1914 г. 11 ноября 1918 г. тайный Центральный гражданский комитет, существовавший в Познани, легализовался как Народный совет, который спустя 3 дня был преобразован в Главный народный совет (ГНС). Этот орган находился под нераздельным влиянием национальной демократии, антинемец кий курс которой обеспечил ей в Великой Польше, Силезии и Поморье доминирование в польском политическом лагере.

ГНС, в силу объективных обстоятельств, не проявил стремления к превращению в общепольское правительство, а главное внимание сосредоточил на основательной подготовке к борьбе за объединение провинции с остальными частями Польши. 3–5 декабря 1918 г. в Познани состоялось заседание польского сейма провинции, избравшего новый Главный народный комитет из представителей всех местных польских народных советов польских земель Пруссии, в том числе и гданьского, поскольку именно этот портовый город должен был стать морскими воротами Польши.

Таким образом, на всех территориях, которые поборники польской государственности считали частью будущей независимой Польши, возникли самостоятельные, не признающие друг друга центры власти, что не приближало, а лишь затрудняло консолидацию усилий польского народа в эпохальном для него деле возрождения родины. Конечно, это была временная трудность, способная лишь несколько осложнить, но не остановить начавшийся в годы войны процесс конституирования Польского государства. Возрождение Польши стало возможным прежде всего потому, что впервые за последние десятилетия сложилась благоприятная международная ситуация для решения польского вопроса. Германия и Австрия потерпели поражение и сами находились в ожидании вердикта победителей, которые должнны были определить их новые границы и статус. Россия погрузилась в состояние хаоса и сохраняла лишь право, но не возможность влиять на то, какой и в каких границах будет воссоздана Польша. Собственные усилия поляков также сыграли определенную роль в возрождении их государства, причем усилия политические, а не военные. Самостоятельное польское присутствие на всех фронтах Первой мировой войны носило скорее символический характер и нормировалось великими державами соответственно их собственным потребностям.

Определенного ответа на вопрос, какая из главных политических сил – национальные демократы или пилсудчики – имела право на лавры триумфатора, не существует и до сих пор в польской исторической науке и обществе ведется спор: кого – Пилсудского или Дмовского – следует считать отцом-основателем независимой Польской республики.

В начале ноября 1918 г. польские политики оказались перед лицом ответственнейшего решения – кто из них в этот судьбоносный для нации момент возьмет бразды правления в свои руки и сумеет консолидировать разобщенный политический лагерь. И таким политиком стал Ю. Пилсудский.

У Пилсудского на руках был козырь, которого не имел Дмовский, – его легенда. Можно процитировать в связи с этим фрагмент из опубликованной ранее ноября 1918 г. брошюры некоего Е. Закшевского «Польская политика и заключение в тюрьму Пилсудского»: «Каждый государственный муж может и должен ошибаться. Государственный деятель – это также вождь, который ведет народ на борьбу за развитие, за лучшее, за благосостояние, за национальные, политические или социальные права… Пилсудский ведет политику польского народа, определяет направление его действий и в своих действиях пользуется поддержкой подавляющего большинства народа, хотя у него нет политического аппарата, которым располагает каждый обыкновенный политик. Его имя на устах у всех. Каждое новое начинание, каждая новая гипотеза, каждое новое предложение, относящееся к нашим судьбам, сопровождается вопросом народа: а что говорит Пилсудский?… Все, и те, кто его сегодня любит, и те, кто с ним сегодня борется, чувствуют, что через 10 лет не будет ни одного более или менее крупного города в Польше, в котором бы ему не поставили памятник. В этот момент он выразитель безотносительного польского интереса, борется за полноту требований и прав нации. Не избранный формально, без официального мандата – он является представителем всей Польши»[244].

Очерк I

Конституирование Польской республики 1918–1923 гг.