Дело незалежных дервишей Ван Зайчик Хольм

Баг, Богдан и другие хорошие люди

Александрия Невская, харчевня «Алаверды»,

13 день восьмого месяца, отчий день,

вечер

Владелец харчевни «Алаверды», почтенный Ябан-ага, сиял улыбкой. Этот вечер в его заведении удался на славу, и народу было – негде гранату упасть.

Баг и Богдан сдвинули столы, чтобы разместить всю компанию сообразно, без стеснения.

Оба они были умиротворенно благостны.

Все осталось позади. Позади – изумление и возмущение асланiвцев, которые сначала хотели забросать брусчаткой, а потом – хотя бы плевками праведного гнева заплевать с ног до головы своих смещенных начальников, которые столь бесстыдно обманули их и столь корыстно использовали их беззаветную любовь к родному краю и к родной культуре. Позади – растерянно-благодарственные депутации улемов, муфтиев и кади, пытавшихся прямо у Богдана выяснить, как уезду жить дальше, после такого, как сказали бы варвары, шока. Позади – глухое недовольство лже-древнекопателей, неплохо наживавшихся на подделке находок, и чистая радость подлинных древнелюбов, которым теперь открылись широчайшие возможности для истинного изучения славного прошлого своей малой родины – изучения, не замутненного ни нуждами поиска сокровищ для начальства, ни нуждами скрытного рытья оборонительных сооружений. Позади – неудачная попытка Богдана выдвинуть во временные начальники уезда, на срок до проведения новых просительных выборов, известную своей честностью и принципиальностью преждерожденную Валери; та, гордо даря ему жуткие окуляры совершенно ненадеваемой конфигурации, тихонько призналась, что к каждодневной скрупулезной работе ни склонностей, ни способностей не имеет и, прекрасно подмечая чужие недостатки – вот недостатки прежних очков Богдана, например, – понятия не имеет, как их исправлять… Все было – позади. Можно было откинуться на спинку стула и выпить эрготоу; кто чарку, кто и несколько.

Подле Богдана обосновалась, конечно, Жанна. За прошедшие дни она оправилась, и, хотя забинтованная голова ее все еще была словно бы увенчана белоснежной царственной чалмою, щеки молодицы горели от радостного возбуждения. Память к ней возвращалась, и Жанна не уставала повторять всем и каждому, как страшно было в пещере, когда рядом с нею пытали Кова-Леви. Теперь можно было считать доказанным, что уехать от ибн Зозули они не успели. Откровенными разговорами выяснив их замыслы, отделенцы убедились, что тайну профессор добром не раскроет – и опоили обоих там же, в загородном доме.

По правую руку от Бага разместилась Стася. Она оказалась здесь впервые, и общество это было для нее совсем новым – а потому Стася немного стеснялась, но старалась держаться независимо и свободно, время от времени то восхищенно, то чуть вопросительно косясь на Бага: так вот ты какой! а я, я все правильно делаю?

Рядом с суровым беком за столом оказался французский профессор. Он был еще довольно слаб, и лицо его носило явные следы пережитых совсем недавно страданий; но пытливый Кова-Леви не решился упустить случай увидеть всех своих спасителей разом и воздать им должное за дружеским столом. Профессор был в самом радужном расположении духа. Его гипотеза блестяще подтвердилась, трактат был найден и неопровержимо свидетельствовал: асланiвец Опанас Кумган действительно опередил поляка Мыколу Коперника почти на пятнадцать лет. Сердце искателя истины сладко сжималось в предвкушении, быть может, Нобелевской премии; к тому же близилась сессия Европарламента, и теперь Кова-Леви был уверен, что сделает там воистину потрясающий доклад об удушающем воздействии ордусского тоталитаризма. Правда, после пережитых событий некоторые тезы придется слегка подкорректировать; но только слегка. Чуть-чуть.

Памятуя реакцию деликатного профессорского организма на горийский салат, Ябан-ага поставил перед гостем из прекрасной Франции большую порцию специально заказанных маринованных абхазских лягушек – пусть кушает вволю, они там за рубежом это любят; потом блюдо сулгуни под опресненным розовым соусом, потом… а что он приносил потом, никто уже не замечал и не помнил.

Йог Гарудин восседал на прежнем месте и как всегда был выше окружающего мира, – но кружка с пивом, стоящая перед ним, хлюпала и опустошалась значительно быстрее обычного.

Войдя в харчевню, ургенчский бек Кормибарсов приблизился к йогу, внимательно его осмотрел, заходя то слева, то справа, и затем одобрительно поцокал языком. Опущенные веки Гарудина дважды едва заметно дрогнули в ответ. Опытный человек пришел бы в неистовство от такого знака внимания, но бек видел йога впервые.

За остальными столиками постепенно скапливались посторонние; кто заходил в тот вечер в «Алаверды», тот уже не мог заставить себя покинуть его своды, не досмотрев и не дослушав.

Едва успели выпить по первой – за благополучный исход дела – и профессор окрепшим голосом произнес пару вступительных фраз на общегуманитарную тему, добавился новый и весьма неожиданный посетитель. Коротко тенькнули колокольцы над дверью, и в харчевню неспешно и величаво вошел пожилой человек в ярко-желтом парадном халате и в высокой шапке-гуань с небесной синевы алебастровым шариком Гонца Великой Важности на макушке; и человек этот сразу же показался Багу и Богдану смутно знакомым.

А в следующий момент оба вскочили, почтительно склоняя головы. И сердце доблестного Бага стремительно покатилось по бесконечной ледяной горке куда-то вниз, вниз, вниз…

Потому что это был посланец принцессы Чжу.

Посланец, к вящему удовольствию остальных посетителей (императорский посланец, шутка ли, не каждый день такое выпадает! – тут-то народ с улицы и повалил к Ябан-аге толпой) остановился над шумным столиком честной компании и наизусть, громко и внятно, причем не по-ханьски, а сразу по-русски – видимо, в знак особого благоволения императорского двора – начал зачитывать рескрипт о награждении.

Минфа Оуянцев-Сю был удостоен почетного звания Всепроницающего Зерцала, Управлению Помогающего, с одновременным присвоением третьего должностного ранга – так что теперь Богдан сравнялся в статусе с самим Мокием Ниловичем Рабиновичем. Посетители харчевни наперебой принялись поздравлять Богдана с головокружительным повышением и земно кланяться по три раза; восторженные крики «Да здравствует Ордусь!», «Да здравствует минфа!» доносились и с улицы, ибо не всем хватило места внутри. Богдан же, почтительно приняв из рук посланца полагающееся ему теперь по званию небольшое бронзовое зеркало в драгоценной оправе и на изящной золотой цепочке, сразу повесил его сообразным образом – и на протяжении всего последующего вечера, стоило Богдану повернуться к собеседнику или вообще шевельнуться, с его груди на стены харчевни, порой стреляя кому-нибудь в глаза, сплескивался медовый слепящий отсвет.

Ургенчский бек Кормибарсов был награжден нефритовым мечом «Клинок Сунь-цзы» второй степени, в точности повторяющим своими очертаниями знаменитый меч великого полководца древности – с кистями и кольцами, унизывающими тупую сторону клинка. Храбрый и честный Ширмамед принял награду с приличествующим случаю почтением. Исполненным сдержанного достоинства жестом бек взял меч обеими руками, прикоснулся лбом к лезвию, а затем высоко поднял над головой. В наступившей тишине мелодично звякнули кольца – и восхищенный вздох пронесся по харчевне.

Багу досталось гвардейское звание Высокой Подпорки Государства. Едва не теряя сознания от избытка чувств, он, под общие аплодисменты, троекратно поклонился посланцу в ноги, принял полагающийся ему теперь золотой парадный шлем-наголовник, исполненный в виде оскалившейся тигриной головы с выпученными рубиновыми глазами, и, облобызав его, тут же надел. Шлем был тяжелый и довольно неудобный, но что с того – чем весомее награда, тем слаще ее носить.

Императорского посланца, разумеется, не отпустили из-за стола. Жанна, как пристало бы на ее месте любой настоящей ордусской женщине, вскочила и, невзирая на то, что забинтованная голова до сих пор немного кружилась, поднесла дорогому гостю стул. Посланец, стоило попросить его в третий раз, тут же присел к столу, но, будучи человеком пожилым и к тому же, видимо, сильно устав после дальней дороги из Ханбалыка, от первой же чарки эрготоу задремал, положив голову на вытянутую руку, и в дальнейшей беседе не участвовал.

Баг, гордо распрямляя спину и расправляя плечи, поглядывал на Стасю из-под кромки шлема и, ловя ее восхищенные взоры, все нарадоваться не мог, что решился позвать ее сегодня сюда. Багу было неимоверно приятно. Как кстати появился посланец! Как вовремя вручил награды – как раз когда Стася рядом! Будто знал, где их искать!

А потом Багу в его слегка уже шумящую после третьей чарки и увенчанную золотой тяжестью голову пришло, что посланец и впрямь знал – ведь принцесса Чжу легко могла догадаться, где они с Богданом могут отмечать успешное завершение совместно проведенного головоломного деятельного расследования.

Затем Баг сообразил, что теперь всем им, каждому соответственно его званию – и Богдану, и почтенному Ширмамеду, и ему, Багу – дарована привилегия ежесезонного посещения Запретного Города в Ханбалыке с целью поклонения императору по личному побуждению. Это значило, что единожды летом, единожды зимой, единожды весной и единожды осенью он, Баг, может, прилетев в Ханбалык, беспрепятственно проходить в пределы дворцового города – причем запросто, поговорить или цветами полюбоваться; ни один страж не вправе спрашивать его, куда и зачем он идет и, тем паче, попытаться преградить ему путь.

Амитофо!

«Неужели это намек? – горестно вопрошал себя Баг, кулаком подперев голову, клонящуюся под тяжестью шлема к столу. – Неужели это принцесса Чжу так меня зовет? О, принцесса Чжу!» Ее напевный, прельстительный облик, словно наяву, встал перед его мысленным взором. Он покосился направо. «О, Стася!» Девушка, ощутив, что он на нее посмотрел, повернулась к нему с готовностью, и ответный взгляд ее был преданным и нежным. Баг, совершенно запутавшись, схватился за чарку.

Захмелевший Богдан тем временем вел с французским профессором бесконечный спор, и Жанна переводила, снова честно стараясь понять, с кем же, в конце концов, она согласна – и снова совершенно не в силах этого понять.

– И вот тогда я подумал, – говорил Богдан, слегка раскачиваясь на стуле, отчего непоседливое зеркальце у него на груди так и швырялось волнами темно-желтого, теплого света. – Да и теперь думаю…

– …жё панс… – неутомимо переводила Жанна.

– Империя – это как в большом городе. Ток во все дома идет по одним и тем же проводам, вода во все дома идет по одним и тем трубам. И весь вопрос только в одном. Только в одном. Если тот, кто сидит на станции, которая дает ток или воду, начинает по каким-то причинам злобствовать… Возьмет и выключит, никому не сказав. Как будто это его собственная вода или его собственный ток. На пять минут. Или на пять дней.

– …санк жур…

– Мне, скажет, нужнее. Или, например, решит сэкономить, а разницу – себе в карман… Так вот. Если жители всех отдельных квартир и домов имеют законную и доступную возможность, чуть что не по ним, так отделать самодура прутняками, чтобы тот седмицу потом не мог сесть в свое начальственное кресло – это страна для жизни людей, и, как ее ни назови, надо ее лелеять и беречь… Как зеницу ока!

– …Комм ля прюнелль де сез ё!

– А если им до супостата не добраться, если не предусмотрены в обществе такие рычаги – обязательно развалится этот город… все плюнут на водопровод, размолотят его в сердцах и начнут сами, кто во что горазд, таскать к себе домой воду из ближайших луж. И пусть вода эта будет грязная, мутная, и ходить далеко и натужно – все равно все и каждый предпочтут это. Потому что нет для человека гаже, как зависеть от подонка, которому ты не можешь ничем ответить, когда он над тобой экс… экс… – Богдан с силой мотнул головой, словно пытаясь вытряхнуть застрявшее во рту сложное заморское слово, и вытряхнул-таки: – экспериментирует. Вот такая страна обязательно развалится раньше или позже. Маленькая она, или большая, много живет в ней народностей, или одна-единственная… Все равно.

Профессор дослушал перевод, а потом с жаром то ли закивал, то ли, наоборот, замотал головой и что-то бойко заговорил в ответ. Словно бесконечная бегучая вереница разноцветных шариков в проворных руках фокусника, в речи его так и мелькало: жюстис, друа сивиль, друа де л-омм, друа а ля пропрете персонелль… Жанна едва поспевала: правосудие… гражданские права, права человека, права частной собственности…

– Ну хорошо, хорошо! – дослушав, почти вскричал Богдан. – Ясно, права! Права людей, права для людей… А люди для чего?

– Богдан, – озадаченно сказала Жанна, переведя и выслушав ответ. – Он говорит, что не понял.

Богдан упрямо боднул головой.

– Люди – все, вообще – для чего?

– Он говорит, что для себя, – сказала Жанна, выслушав профессора сызнова. – Каждый для чего сам захочет. Это и есть их права.

– А есть мерило, по которому можно сказать: этот правильно хочет, а этот – нет? Вот один хочет пытать, а другой хочет спасать. Они оба в равной мере перед собою правы?

Профессор дослушал, весь всколыхнулся – и опять закружилась пышная карусель, побежала бесконечная гирлянда: жюстис… друа… друа… жюстис…

– Нет, я понял, – сказал Богдан, дослушав Жанну. – Каждый – для себя. Я даже могу это осмыслить. Свобода. Каждый сам выбирает, что с ней делать. Но вот все, вообще все мы. Человечество. Для чего-то более высокого и главного, чем оно само – или просто так, для себя? Наружу – или внутрь? Ежели все мы для чего-то… значит, кто хочет прямо противуположного тому, для чего мы, тот хочет неправильно. Безо всякого жюстис ясно, что – неправильно. Ведь правда?

«До чего все-таки укоренилось в них тоталитарное сознание», – сочувственно думал Кова-Леви, глядя на Богдана.

«До чего все-таки они бездуховные», – сочувственно думал Богдан, глядя на Кова-Леви.

«До чего все-таки они оба зануды», – мрачно думал Баг; он осознал, что, получив привилегию посещения дворцового города, будет вопиющим хамством не посетить его в ближайшие три месяца.

«Хорошо, что я догадалась надеть это платье – облегающее и с вырезом, – удовлетворенно думала Стася, то и дело искоса взглядывая на Бага. – Словно знала, что здесь будут такие милые западные варвары. А в шароварах и коротком ханбалыкском халате Багатур меня еще увидит, уж я постараюсь…»

Жанна ничего не думала. Она просто радовалась возвращенной жизни. Она просто прижималась локтем к локтю хмельного Богдана, чувствовала себя очень нужной, улыбалась, превозмогая легкую дурноту – и была счастлива. «Я обо всем подумаю завтра, – вот, пожалуй, как можно передать словами то, что она думала сегодня. – Завтра. Или послезавтра. Или вообще – когда бинты снимут. Или когда срок брака истечет». Ее глаза сверкали.

А бек, сцепив на животе пальцы, тоже чуть улыбался и немного растроганно смотрел из-под бровей на Богдана и Жанну. «Обязательно расскажу Фирузе, какую замечательную младшую жену она присмотрела Богдану, – думал он. – Отличный у дочки глаз. Расскажу – ей будет приятно. Да».

– А все-таки, – вдруг заявил Баг, – ты сильно рисковал, драг еч. Си-ильно!

Все обернулись к нему, и во взгляде Стаси появился тревожный огонек. Она почувствовала, что Багу отчего-то сделалось не по себе, но отчего именно – не могла понять.

– А я не думаю, – с несколько излишней лихостью парировал Богдан.

– Наше счастье, – упрямо твердил Баг, – что асланiвцы тебя так хорошо поняли. Я, честно говоря, думал, они этих скопионов просто растерзают. Отделенцам после такого и Таймыр европейским домом покажется…

Услышав про «европейский дом», Кова-Леви, в таких-то пределах разбиравшийся в русском наречии, заинтересованно шевельнулся и закивал.

– Ну так в чем же дело? – Богдан попытался удивленно поднять брови, но они оказались для него уже слишком тяжелы и не поднялись.

– Я вот думаю… – скептически оттопырил нижнюю губу Баг. – Это хорошо, что Ордусь такая богатая, сильная, безопасная и щедрая. Ни с хлебом нет проблем, ни с птичьим молоком, ни с плодами личжи, да и гаоляна – завались… Не нападает никто. Попробовал бы кто-нибудь напасть! А вот будь у нас нестроение, неурожай, землетрясение и саранча…

– Да избавит нас Аллах от подобных бедствий, – пробурчал бек, с осуждением поглядев на Бага.

– А к тому война какая-нибудь, – Баг гнул свое. – Вот тогда еще Будда надвое сказал, кого бы асланiвцы стали за волосы таскать – Кучума или тебя!

Стало тихо. Богдан задумался на несколько мгновений – и за соседними столиками все выжидательно замерли.

– Нет, – сказал Богдан. Он даже слегка протрезвел. – Не бездомные же они собаки, в конце концов, что готовы лизать любую руку, которая кинет огрызок. Они – люди. А значит, главное для них – человеколюбие, справедливость и долг.

– Ты очень хорошо думаешь о людях, еч Богдан, – мрачно проговорил Баг.

Французский профессор, не понимая, вертел головой то в сторону одного, то в сторону другого. Жанна буквально онемела.

Она ждала, что ответит ее муж.

Богдан снял очки и некоторое время беззащитными глазами смотрел куда-то в пространство, грызя дужку; и лицо его мало-помалу пропитывала печаль. Потом он перевел взгляд на Бага и улыбнулся.

– А если думать о людях иначе, еч Баг, жить нельзя, – сказал он, пристраивая очки обратно. Потом еще подумал чуть-чуть, и решительно добавил: – Да и не незачем.

– Теперь я понимаю, еч Богдан, почему от тебя женщины с ума сходят, – проговорил Баг после паузы.

Напряжение спало. За соседними столиками возобновились разговоры. Бек шумно вздохнул и махом выпил чарку эрготоу. Крякнул. Стася поглядела на Богдана попристальней. Жанна засмеялась и показала Багу кончик языка.

– Теперь понимаешь? – звонко спросила она.

– Теперь понимаю, – ответил Баг.

[1] На протяжении многих веков всех иностранцев в Ордуси, следуя древней китайской традиции, называли варварами. В последние десятилетия, избегая употреблять этот не вполне корректно звучащий темин, людей, по тем или иным причинам приезжающих в Ордусь из-за границы, именуют гокэ, т.е. «гостями страны».

[2] Род китайских паровых пельменей, довольно близкий к среднеазиатским мантам.

[3] Как разъясняется в других произведениях Х. ван Зайчика, при неофициальном общении многие ордусяне, особенно работники оборонных и человекоохранительных структур, да и просто те, кто постоянно и сильно занят, обычно сокращали общепринятые обращения одного человека к другому до возможного минимума. Например, безупречно вежливое ордусское обращение низшего к высшему – «драгоценный преждерожденный единочаятель такой-то». В деловой обстановке, особенно если разница в чинах не слишком велика, оно обязательно окажется редуцировано до «драг прер еч».

[4] Китайский язык, или, как называет его Х. ван Зайчик, ханьское наречие, пожалуй, более всех других языков нашей планеты приспособлен для того, что называется игрой слов. Грубо говоря, в нем насчитывается порядка семидесяти тысяч иероглифов (считая разнописи, древние формы и т.д.) и при том всего лишь чуть более четырехсот их чтений. Разделив одно число на другое, получим количество иероглифов, которые в устной речи произносятся почти одинакого, различаясь подчас лишь в тональности, в которой их произносят. Значения же их совершенно различны. То, что русскими буквами можно передать как «лобо», по-китайски может быть записанно множеством различных иероглифов. Овощ, известно в России как «редька», по-китайски называется , и это звучит «лобо». Иероглифы, которые можно перевести как «опадающая белизна», выглядит как , и тоже читаются «лобо». Легко понять утонченную Анастасию Гуан, которая, чем сидеть с Редькиным, предпочла, не имея перед глазами иероглифического написания его фамилии, мысленно подобрать для неё те иероглифы, смысл которых отвечал бы запросом её утонченной натуры. То, что эта незаурядная девушка сразу начала видеть нашего героя сквозь розовые очки и интерпретировать все, связанное с ним, максимально возвышенным образом, - верный признак полной сообразности возникающих на наших глазах отношений.

[5] Как обычно, ван Зайчик столь тщательно подобрал здесь иероглифы для транскрипции, что, если прочесть их по смыслу, получится фраза, много говорящая сердцу любого оперативника: «Пылко радовать родное учреждение».

[6] Надо ли упоминать сызнова, что ван Зайчик, сам прославившийся в КНР прежде всего выращиванием бесподобной капусты, пишет здесь от души и сознанием дела!

[7] Старший китайский струнный музыкальный инструмент с очень грустным, даже щемящим звучанием.

[8] Род платана, произрастающий в Китае.

[9] Китайцы, по разным причинам живущие за пределами Китая.

[10] В данном случае ван Зайчиком употреблен термин, весьма многозначный и трудный для перевода. На языке оригинала здесь сказано «минь чжи чи», то есть дословно: «люди, народ – выправлять, упорядочивать - эдикт». Если бы два первых иероглифов стояли в обратном порядке (чжи минь), то, с учетом весьма своеобразных грамматических правил китайского языка, все было бы ясно: «эдикты, [согласно которым] упорядочивают, выправляют народ». Однако выражение «минь чжи» в арвной степени может означать и «то, чем выправляют народ», и «то, что выправляет народ». Это, конечно, не может быть случайным – текст ван Зайчика не терпит случайностей. Надо полагать, здесь пожилой ученый хотел подчеркнуть, что в благородном деле взаимодействие народа иправителя равноправными суверенами являются оба, и не тот, ни другой не должны получать преимущественных прав – любая гиппертрофия чревата либо диктатурой, либо анархией, которые равногубительны для государства. В таком случае, минь чжи чи следует понимать как «эдикты, регламентирующие, как народ выправляет и упорядочивает правителя, и как правитель выправляет и упорядочивает народ», «эдикты о том, как правят народом и как правит народ». Поэтому перевод «народоправственные эдикты» показался нам после долгих размышлений наиболее верным. Нельзя не видеть что понятие «минь чжи чи» во многом приближается к понятию так называемой «конституции» - но, в отличие от этого безликого и аморфного термина, в котором всяк волен вкладывать любой угодный ему смысл, является четким и абсолютно конкретным.

[11] Как явствует, в частности, из «Дела жадного варвара», в котором Богдан Оуянцев-Сю держит перед Жанной целую речь, объясняющую преимущества и наивысшую справедливость телесных наказаний по сравнению, например, с обычной для Запада системой штрафов, порки реально применялись в Ордуси. Однако в Китае еще на заре средневековья отказались от бессмысленного жестокого и, в сущности, не вразумляющего, а лишь травмирующего мелких человеконарушителей битья плетьми, расщепленным бамбуком и пр. По мере распространения культуры по всем улусам Ордуси эта гуманная установка, к радости населения, была усвоена повсеместно. Как и в Срединной империи времен династии Тан, в Ордусии человекоохранительными структурами использовались исключительно большие и малые (смотря по тяжести проступка) палки из легкого и приятного на ощупь прутняка коноплеволистого.

[12] Дословно – скорый, или скоростной, поезд. Судя по всему, имеется в виду некий аналог (возможно даже более совершенный) так называемых bullet-trains (поездов-пуль). В таком случае крейсерская скорость «куайчэ» должна показаться не менее трехсот киллометров в час. Помножив эту цифру на указанное в тексте время пути, мы можем получить приблизительное расстояние между пунктом назначения и Александрией Невской – две с половиной тысячи киллометров, или даже более. Знать бы еще, в каком направлении от Алексендрии расположил ван. Зайчик этот самый Асланiв… Мнения переводчиков и консультантов относительно того, является ли Асланiв намеком на какую-либо реально существующую местность, и если да, то какую, - безнадежно разделились. Все их предположения и аргументы будут подробнейшим образом прведены в академическом издании эпопеи «Плохих людей нет»; здесь же мы не хотим касаться этого предмета, вполне отдавая себе отчет, что затрагивать столь щекотливый вопрос мимоходом – абсолютно не сообразно.

[13] Династия Тан правила в Китае с 618 по 908 год н.э. Составленный в первые её десятилетия уголовный кодекс имел для Восточной Азии такое же, а возможно, и большее значение, нежели для Европы – римское право.

[14] Тамкарами назывались в Древней Месопотамии торговые агенты, купцы и пр. – сколько-нибудь подробный анализ этого сложного аккадского термина в рамках данного издания просто невозможен. Здесь нам существенно уяснить лишь, что Шумер – это, наряду с Древним Египтом, единственная цивилизация на Земле, которая в состоянии была бы похвастаться тем, что она древнее китайской. Волею истории, не знающей ни снисхождения, ни даже элементарной справедливости, язык Шумера стал мертвым много веков назад, и теперь в междуречье Тигра и Евфрата звучат языки совсем иные – но, как явствует из произведений Х. ван Зайчика, какие-то рудименты шумерского сохранились в асланiвськом наречии; так, например, от термина «тамкар» произошло бытовое название любой мелкой торговой сделки, в том числе и в глагольной форме; в сущьности, древнее слово сделалось синонемичным простому ханьскому «маймай». Можно определенно полагать, что коренная народность осланiвського уезда является одним из древнейших народов мира и ведет свое происхождение, ни много ни мало, от Гильгамеша – правда, по весьма боковой линии.

[15] Термин «вэйтухай» употребляется в Ордуси в качестве жаргонного обозначения работников человекоохранительных органов. Как правило, им пользовались криминальные элементы.

[16] Хотя мы и стараемся по мере сил избавлять читателя от сложных китаизмов, естественным образом переполняющих эпохальное произведение Х. ван Зайчика, в данном случае суть возникшего в Асланiве конфликта останется совершенно непонятной, если не привести эти реплики в оригинале. Иероглифически они выглядят так: «», и значат: «Ты можешь привести мусульман на собрание?» - «Да никак я этого не могу». – «Что ж, правильно…»

[17] Высшая мера наказания, применяемая в Ордуси.

[18] Вэй, или, более точно, сяньвэй – так еще в средневековом Китае называлась должность уездного начальника стражи, приблизительно соответствующая современной должности начальника областного отделения МВД.

[19] Реконструированная нами практика назначения глав территориальных администраций в Ордусибыла такова. Любой подобный чиновник, как это с покон веку было еще в Китае, занимал свой пост ровно три года, по истечении которых мог быть или переведен на службу в другое место, или получить отставку, или срок его полномочий продлевался на следующий трехлетний срок соответствующим указом улусного центра с утверждением в Ханбалыкской Палате Чинов. Это утверждение, как правило, являлось чисто формально, ибо для того, чтобы имперский центр пошел против выбора улусной власти, понадобились бы некие сверхэкстраординарные причины – отношения центра и улусов держались, главным образом, на взаимном доверии и ни на чем ином не могли бы держаться. Новому же назначению на освободившуюся должность, например начальника уезда, согласно народоправственными эдиктами Дэ-цзуна, должна была предшествовать так называемая «просьба народа». Жители уезда, после соответствующего обращения к ним улусных властей, начинали выдвигать людей, каковые по тем или иным причинам казались им достойными управлять ими. Количество выдвигаемых не ограничевалось, но затем обязательно проводилось «подтверждение просьбы». Имеющие право голоса жители уезда сходились на просительных участках и заполняли соответствующие документы, отдавая свой голос тому или иному выдвинутому. Окончательный список формировался из кандидатов, в день подтверждения просьбы набравший не менее десяти процентов от списочного состава уездных просителей, которых иногда на западный манер называли «демандератом» (от европейского «to demand», «demender» - «настойчиво просить»). Список выдвинутых таким образом лиц поступал в улусную Палату Церемоний, которая назначала срок проведения специальных экзаменов для претендентов. Экзамены подразделялись на четыре этапа: «забота о душе народа» (здесь проверялись познания кандидата в литературе, живописи, кинематографии, музыке, философии и истории), «забота об уме народа» (проверялись познания в естественных и педагогических науках), «забота о теле народа» (проверялись экономические и агрономические познения, а также умение их применять в конкретных ситуациях) и «забота о среде народа» (проверялись начатки экологических познаний кандидата и степень его любви к природе родного края). Набравший на экзаменах наибольшее количество баллов назначался великим князем (ханом, ильханом, бадаулетом, премьером и пр.) данного улуса на искомую должность.

[20] Гаоляновый самогон, весьма крепкий и имеющий резкий и далеко разносящийся запах, который некоторым нравится, некоторым – нет, но вне зависимомти от этого непременно ощущается как самим употреблявшим его, так и всеми окружающими в течение нескольких дней.

[21] Процедура взимания так называемой мзды на счастье довольно подробно описана ван Зайчиком в повести «Дело жадного варвара» на примере работы таможенных чиновников. Суть ее такова: закончив работу, один из таможенников приятно улыбается проверяемому подданному, в то время как другой держит перед ним большой металлический ящик с гравированной надписью «Счастье» и широкой прорезью на верхней крышке. Не ответить таможенникам сообразным образом в этой ситуации может лишь человек, начисто лишенный совести и уважения к обычаям. Сообразный же ответ заключается в опускании в прорезь ящика некоторого количества денег, чаще всего – чеохов, не лянов, причем размер мзды никак и нигде не оговорен и зависит лишь от доброй воле опускающего. Так мы безо всякого понуждения и даже с удовольствием безвозвратно дарим морской стихии монетки различного достоинства, чтобы вновь вернуться к морю следующим летом. «Мзда на счастье» является одной из древнейших ордусских традиций, общей для всех представленных в империи культур: в Цветущей Средине она возникла еще во времена совершенномудрых императоров древности Яо и Шуня, на Руси – при святой равноапостольной княгине Ольге, а возможно – и еще раньше, у манголов же – по крайней мере не позднее эпохи когда они еще были гуннами. Что же касается лихоимства на горе, то мы должны признаться: в тех текстах ван Зайчика, которыми мы на данный момент располагаем, подобная процедура нигде не описана; исходя же, однако, из ее названия, можно с достаточной степенью уверенности предполагать, что она представляла собою нечто совершенно ужасное и отвратительное.

[22] Древний китайский владыка Юй (ок. XXII в. до н.э.) славен в веках тем, что усмирил тогдашний поток и спас все живое от печальной смерти в воде. По одной из версий, именно в это время на противоположном краю планеты потонула Атлантида; видимо, там не нашлось своего Юя. Да и у этого замечательного слуги ханьского народа, согласно преданиям, борьба с разбушевавшейся стихией отняла не мало времени и сил проделанная им работа просто не укладывается в воображении, а количество пройденных ли неподдается и самому приблизительному подсчету. Великий историк Сыма Цянь отмечает: «Тринадцать лет Юй не бывал под родной крышей и, даже проходя мимо ворот собственного дома, не смел заходить в него». Понятно, что никакой атлант не был способен на подобное самоотвержение. Расстояния и тяжкий труд дали о себе знать: у Юя стали тяжко болеть ноги, следствием чего являлась специфическая косолапая походка. В результате потопа на землю повылезли разнообразные злые духи, ранее обретавшиеся безо всякого стеснения в земляных норах и прочих укромных местах и всячиски вредившие мирномц населению. Тогда Юй не ослабляя своих дренажных усилий, изгнал нечисть прочь из Китая и на всякий случай позаботился о том, чтобы люди в дальнейшем знали ворогов в лицо: извоял выражаясь языком Х ван Зайчика, членосборные портреты всей погани на специальных бронзовых треножниках. Два этих взаимосвязанных факта из жизни Юя – ревматическая походка и успехи в борьбе с нечистой силой – в дальнейшем породили практику магического «Юева шага», широко использовавшуюся закленателями на всей территории Поднебесной в течение многих веков. Почти никто не обратил внимания, например, на то, какова была походка председателя Мао, когда тот в декабре 1949 года входил в кабинет товарища Сталина в Москве, чтобы поздравить вождя с семидесятилетием. А следовало бы.

[23] Дух, изгоняющий нечисть. Обычно изображается в виде здоровяка с красным лицом и выпученными глазами: стоит в боевой позиции, занеся волшебный меч над головой в полной готовности поразить злых духов. Парные изображения Чжун Куя в старом Китае можно было увидеть наклеенными на створке входных дверей каждого дома. Судя по произведениям Х. ван Зайчика, подобный обычай был распространен и в Ордуси, особенно в сельской местности. Честно говоря, это ничем не хуже обычных у нас анемичных заклинаний наподобие: «Наши дома – нам их и беречь»; а с эстетической точки зрения – несравненно ценнее.

[24] Насколько нам удалось выяснить, Х. ван Зайчик здесь обыгрывает реально существующие разночтения в переводах Корана на русский язык. Подобные расхождения можно обнаружить при сопоставлении переводов Г.С.Саблукова и Д.Н.Богуславского, зделанных непосредственно с арабского языка более века назад.

[25] «Фувэйбин» - букв.: «заместитель вэйбина», в нашем случае что-то вроде временно исполняющего обязанности вэйбина. Примерным аналогом могут служить, например, помошники шерифа в Северо Американских Соединенных Штатах, назначаемых шерифом на какое-то время в случае необходимости и наделяемые на это время всеми соответствующими властными полномочиями. Более близким нашему менталатету аналогом являются известные по советскому периоду российской истории общественные дружинники. Аббревиатура ОПОП до сих пор снится престарелым рецидивистам в кошмарных снах. И не только рецидивистам.

[26] Что-то вроде «как поживаете?». Фраза, по общему мнению переводчиков и их консультантов, представляет собою сложное сочетание нескольких жаргонных огородов. «Лищно», как можно предположить, - это искаженное русское «лично» и должно пониматься как «сам», «как таковой», «в отдельности взятый». Частица «ми» выражает вопросительную интонацию: «так ли?», «как?», «каков?». «Сен» - не более чем панибратское обращение на «ты». Слово же «ништяк» для культурного российского читателя ни перевода, ни объяснений, как мы полагаем, не требует.

[27] В.М.Рыбаков, один из консультантов переводчиков, подробно проанализировал данное высказывание Богдана Руховича и затем специально просил нас не делать здесь вообще никакого комментария. По его мнению, неподготовленный читатель, если попытаться разжевать ему всю эту китайскую премудрость, может запросто сойти с ума. Особо заинтересовавшихся мы отсылаем к первому тому осуществленного нашим уважаемым консультантом перевода «Уголовных установлений Тан с разъяснениями», где означенные материи изложены весьма скрупулузно. Но, с другой стороны, выражения минфа Оуянцева сами по себе звучат столь завораживающе что их никак нельзя было изъять из текста.

[28] Имеется в виду бритье подмышек с последующим пожизненным заключением.