Приданое для Царевны-лягушки Васина Нина
– Чего оно режет? – спросил у брата Федор.
– Ему не нравится слово «анкл», – объяснил Веня.
– А как тебя называл отец? – заинтересовался Федор.
– Ну... – задумался Платон. – В хорошем настроении он называл меня Тоней, а в плохом... Нет, минуточку. Я хотел предложить вам называть меня по имени и отчеству, этого вполне достаточно.
– Тоня не пойдет, это по-бабски как-то, – заявил Федор. – Мы будем называть тебя Тони. Тони – это как у мафиози в Италии.
– Ага, – кивнул Веня. – Я фильм видел, там так звали главного гангстера.
– Меня зовут Платон Матвеевич...
– Так мы не поняли, что ты решил с Пончиком? – перебил его Веня.
Платон вдруг успокоился и посмотрел на братьев с участием и жалостью.
– Тони, не смотри так, будто мы уже покойники, – попросил Федор. – Мы в тебя верим.
– Давайте продолжим знакомство. Расскажите мне о брате. Я его давно не видел.
– Чего говорить? – уточнил Федор.
– Ну, чем он интересовался последние годы. – Пять лет назад чеченцев теснили от гостиниц, он этим интересовался. Еще он немножко интересовался казино, но там было кому интересоваться, кроме него.
– Еще он интересовался два месяца кино, – напомнил Веня. – А потом перестал. Поставил на главную роль телку и завязал.
– Телку?.. – не понял Платон. – В смысле – корову?
– Телку – в смысле шикарную соску. Он был этим, как его... – Федор нахмурил лоб.
– Продюсером, – медленно выговорил Веня. – Кого скажет на главную роль, того и поставят. За два месяца кое-как выбрал. Героиню, в смысле.
– Ах, героиню, – улыбнулся Платон.
– Расскажи про татуировку, – напомнил Федор.
– Да. Он татуировками стал интересоваться. На заднице наколол себе дракона. Из Японии в прошлом году приезжали жирдяи, у них есть спорт такой – толкаются, кто кого вытолкнет из круга. Отец разохотился, тоже тряпкой между ног обмотался и выскочил на подиум толкаться.
– И что? – заинтересовался Платон.
– Показал всем дракона на заднице. А зря, что ли, его выкалывали полдня?
– А еще он целый год интересовался бриллиантами, – вспомнил Федя.
– Якутскими алмазами, – уточнил Веня.
– Ну да. Он так изучил чукчей, что все время говорил про них! Даже язык выучил немного.
– Он уверял, что может уломать любого чукчу купить у него все, что угодно. Даже печку.
– Не печку, а типа духовки! – поправил брата Федор.
– Печку!
– Подождите, может быть, холодильник? – внедрился в спор Платон. – Есть такой анекдот про чукчу с холодильником. Там вся суть в том, что температура в холодильнике плюс пять, понимаете? – Платон сбился, видя одинаково снисходительное выражение на лицах братьев, – ну, в общем, в холодильнике теплее...
– Ну ты, Тони, странный какой, – удивился Веня. – На кой черт чукче холодильник? У него в чукляндии и так один лед кругом!
Братья замолчали. Платону стало вдруг нестерпимо грустно.
– Ваш отец... – Платон задумался, обнаружив вдруг в горле спазм, с которым еле совладал. – У Богуслава тоже была любимая книжка. Он ее выучил почти наизусть.
– А нам потом рассказывал на ночь, – тяжело вздохнул Федор, кивая головой.
– Ага, – невесело поддержал его Веня. – Рассказывал одно и то же, как молился. Я до десяти лет думал, что это молитвы такие из Библии. Облажался в первом классе на уроке. Учительница спросила, что мы знаем о боге, я на память зашпарил ей бормотания отца на ночь вместо сказки. «Трудится он, когда ничего не делает, ничего не делает, когда трудится. Бодрствует во сне, спит бодрствуя, с открытыми глазами, опасаясь ночного нападения Колбас, исконных своих врагов. Смеется, когда кусается, когда кусается – смеется. Купается на высоких колокольнях, сушится в реках» (Фр. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»). Хохоту было...
– Это же Постник, – улыбнулся Платон. – Это не о боге, а о Постнике.
– Я тоже помню! – повеселел Федор. – «Если Постник сморкается – это соленые угри, если дрожит – это огромные пироги с зайчатиной, если чихает – это бочонки с горчицей». Надо же, – удивленно повертел он головой, – как все хорошо запомнилось. Анкл, может, хоть ты, наконец, нам скажешь, кто такой Постник?
– А также, кто такие – Мухолов, Живоглот, Брюльфер, Алькофрибас, – грустно перечислял Веня.
– Это имена из родословной великана и обжоры Пантагрюэля, сына Гаргантюа, – охотно объяснил Платон, и вдруг, неожиданно для себя, все вспомнил! – Гаргантюа был повелителем Утопии, когда ему исполнилось пятьсот двадцать четыре года, у него родился сын Пантагрюэль, огромный и тяжелый ребенок...
– А Панург? Помнишь Панурга? – Федор положил на стол руки и подался к Вениамину.
Платон посмотрел на братьев, удивленный их детской неприкаянностью и нервическим отчаянием в голосе.
– Еще бы не помнить! Как говорил отец – это классика: «Панург с детства страдал ужасной болезнью – отсутствием денег».
Они засмеялись, толкая друг друга.
– И ему... «ему были известны шестьдесят три способа добывания денег!.. – давился смехом Вениамин, – из которых самым честным являлась обыкновенная кража».
– Когда Федору исполнилось шесть лет, Богуслав подарил вам опасную игрушку – Большой Шантельский Арбалет, как он это называл, – грустно улыбнулся Платон.
– Я помню! – кивнул Федор. – Отличная стрелялка – типа лука, но с пружиной. Нажимаешь на кнопочку – шлеп!
– И что мы с ней делали? – улыбаясь, поинтересовался Веня.
– Перестреляли всех птиц в округе, – вздохнул Платон. – Но не все так грустно. Я думаю, вы до сих пор помните греческий.
– Чего? – нахмурился Федор.
– Я сказал, что ты немного знаешь греческий. Как будет «крепыш»?
Федор смотрел, не понимая. Веня толкнул его локтем.
– Эсфен, – сказал он. – А Карпалим – это стремительный.
– Колбасорез и Сосискокромс смешнее! – перебил его Федя.
– А Подлив, Брюквожуй, Сардин-Гарнир? – заходился хохотом Веня.
– А Гимнаст – это тоже из этой книжки? – поинтересовался сквозь смех Федор.
– Да, он сопровождал Пантагрюэля в плавании и в сражениях, – кивнул Платон, чувствуя, что больше всего ему хочется, чтобы братья стали малышами и он, как когда-то, посадил бы племянников к себе на колени и хотя бы на несколько минут завладел их воображением до открытых от изумления ртов, до рабского обожания в глазах.
– И меч Гимнаста в книжке назывался «Поцелуй-меня-в-зад»? – Веня не мог унять нервический хохот. – Я думал, что отец издевается, когда показывал на Гимнаста в саду и спрашивал: «Где твой меч, Гимнаст? Где твой „Поцелуй-меня-в-зад“? Ты поменял его на грабли?»
Платон застыл, утопив сердце в печали воспоминаний. Почему-то никогда не приходило в голову, что его садовник Гимнаст называется так не только оттого, что в юности был известным гимнастом, а как оказалось, Богуслав из-за книги о толстяках так назвал подобранного им калеку, выброшенного из спорта! Он надеялся на пожизненную собачью преданность хромого калеки, но Гимнаст попросился приживальщиком к Платону в Ленинград, когда братья рассорились.
«Неблагодарная свинья! – кипятился тогда Богуслав. – Я подобрал его, запойного, на улице, и что получается? Отожрался, отоспался – и бежать от меня? Никогда больше не поверю тощим!»
– Точно, – кивнул Платон, чувствуя, что сейчас расплачется. – Он... Богуслав всегда доверял толстякам больше...
– Ну да, а вообще толстяки появились на свет оттого, что Каин убил Авеля, так? – ехидно поинтересовался Федор.
– При чем здесь Каин и Авель? – опешил Платон.
– Это все из-за кизила, – объяснил Вениамин. – В той книжке написано, что после братоубийства случился необыкновенный урожай кизила, отец так говорил, и все, кто мог, обожрались этой ягоды и распухли в разных местах. А кто распух равномерно, от того и родились потом великаны.
– Хурали родил Немврода, – кивнул Федя. – А Немврод родил Атласа, подпиравшего плечами небо, чтобы оно не упало, – подхватил Платон и добавил: – Видите, и от больших толстяков бывает прок.
– Анкл, – осторожно поинтересовался Вениамин. – У тебя что, с отцом была одна книга на двоих?
– Нет, – сказал Платон, справившись наконец с комком в горле, – я прочел эту книгу не очень давно и, скажу вам честно, с годами мне все больше кажется, что одной такой книги некоторым людям вполне достаточно для осознания сущности жизни.
– А мы на тему осознания жизни, – сказал Веня, – как раз кое-что припасли.
Он пошел в коридор, притащил рюкзак, долго рылся в нем, потом выудил длинную бутылку с узким горлышком, заткнутую самодельной пробкой.
– Неси стаканы, Тони.
– Что это?
– Ракия. Отличная штука. Не сразу шибает, а погодя. Успеем поговорить в сознанке.
– Нет, ребята, спасибо, но я не пью крепкие спиртные напитки.
– Это не напиток. Это ракия. И мы не собираемся ее просто так пить, да, Федька?
– Да. Мы будем пить ее на конкретную тему. Мы будем отца поминать. И ты, Тони, будешь последним...
– Не обзывай дядю Тони, он и так не в себе, – заступился за Платона Веня.
– Я хотел сказать, что он будет последним козлом, если не выпьет за помин отца.
– Вот и не обзывай. Он выпьет, да, Тони?
И Платон сделал совершенно зверский глоток из высокого бокала богемского стекла.
Восстановив дыхание, он обратил внимание, что пробка из бутылки обернута какой-то не очень чистой тряпицей.
– Старик в гостинице подарил, – заметил его интерес Веня. – Он сам делал ракию. Мы попробовали, пока у самолетов маялись, чтобы зря ее не тащить, и одобрили.
– Класс, – кивнул Федор. – Теперь за поминки души. Давай стакан, Тони. Что ты в него вцепился?
– А перед этим за что пили?
– За помин тела. Ты видел его мертвое тело, Тони?
– На фотографии, – тихо сказал Платон.
– Впечатляет, да? В такой позе помереть любому можно пожелать! Ты что, не согласен?
– Согласен, – кивнул Платон и подвинул свой бокал.
Третью пили за то, чтобы Богуслав Матвеевич Омолов попал в хорошую компанию. Потом Платон ничего не помнил, пока не обнаружил себя у входной двери, таращившимся в глазок.
Звонили долго и настойчиво.
– Кто там, Тони? – крикнул один из братьев из комнаты.
– Большая красная голова, – честно ответил Платон, держась за дверь.
Красное пятно отплыло в сторону. Физиономия женщины, уродски удлиняясь, приблизилась кошмаром, и Платону стало страшно, что между этим ужасом и его зрачком только стеклышко. Он отпрянул.
– Откройте, это Аврора.
Пока открывал замки, Платон вспомнил, кто такая Аврора.
– Я принесла шлем, – она вошла в коридор, держа под мышкой приплюснутый и изрядно ободранный красный шлем.
– Это Аврора, она принесла шлем, – доложил Платон, возвращаясь к столу.
– А теперь – за любовь! – По столу к нему медленно двигалась рюмка. Чтобы убедиться, что в глазах не двоится, Платон потрогал бутылки на столе. Две. Одинаковые и уже пустые.
– Думаете, он там будет любить? – засомневался Платон.
– А что ему еще остается на том свете делать с таким членом? – логично заметил Федор.
Потом вдруг Платон обнаружил себя на улице. Белесое небо опадало клочьями тумана и путалось под ногами.
– У вас всегда тут так светло по ночам? – поежился Веня. – Ночь должна быть темной.
– Это смотря для чего, – заметил Платон, собираясь объяснить, как восхитительно бродить по городу в молочной воде разлившегося по асфальту неба, с утопившимися в ней фонарями, но вдруг не смог подобрать слов. – Все фонари утопились, – захихикал он.
– Зря мы его так напоили, – донеслось издалека, как сквозь вату в ушах. – Он не сработает.
– Сработает. Видел, как он сделал это с закрытыми глазами?
– Так то же вблизи. А там неизвестно, с какого расстояния стрелять придется.
– Кому стрелять придется? – насторожился Платон. – Я не умею стрелять! Вы меня не за того принимаете! Я всю жизнь был бухгалтером, средненьким таким, благоразумным бухгалтером.
– Видишь? Отлично соображает и отвечает за слова!
Платон очнулся в самолете. Голова раскалывалась. Он осмотрел небольшой салон, насчитал всего по шесть иллюминаторов с каждой стороны и, обмирая внутренностями, растолкал всхрапывающего Веню.
– Куда мы летим?
– Все нормально, анкл Тони. В Ялту летим. Расслабься.
Кроме них троих в салоне было еще два человека. Они спали, укрывшись с головой пледами.
– Что же это творится, как же так можно?.. Я запер квартиру?
– Запер, Тони, иди поспи.
– А сигнализацию включил?!
– Нет. Там кошелка твоя осталась убирать.
– Кошелка? Ах да, эта женщина... Господи, надеюсь, она не тронет аппаратуру...
– Она сказала, что все вытрет и вычистит.
– Мне нужно позвонить.
– Позвони, Тони.
Платон обшарил свои карманы. Потом – сумку у ног спящего Федора. С недоумением несколько секунд разглядывал огромный пистолет со странно длинным дулом, потом опять зарыл его в полотенце. Телефон лежал в наружном кармане сумки. Платон чуть не взвыл от досады: это был не его аппарат! Значит, номер с нажатием пятерки не пройдет. А наизусть он, конечно, его не запомнил! Только было он собрался бросить телефон на пол и растоптать его от досады (краем сознания отмечая, что раньше подобных нервных срывов у него не замечалось), как телефон тихонько тренькнул у него в руке.
– Але! – осторожно произнес Платон. – У аппарата.
– Платон Матвеевич, не нервничайте, пожалуйста.
– А кто вам сказал, что я нервничаю? – стараясь успокоить задрожавшую нижнюю челюсть, удивился Платон.
– Сядьте в кресло. Не туда! – вдруг приказал голос, когда опешивший Платон начал было устраивать свой зад рядом со спящим Вениамином. – Сядьте через проход. Я вас слушаю.
– Вы меня слушаете?.. Но это же вы позвонили, я ничего не понимаю!
– Нет, Платон Матвеевич, это вы искали телефон, чтобы позвонить нам.
– Кому это – нам? – подозрительно прищурился Платон, привстал и оглядел салон самолета.
– Нам, то есть Коле Птаху. Расскажите о своих проблемах.
– Это у вас проблемы, а не у меня. Почему вы не дали задержать братьев, когда они разбили машину? Что это за игры такие? Вы доиграетесь!
– К делу, Платон Матвеевич.
– А я давно в деле. Я говорил, что пристрелил кошку? Говорил?
– Попали?
– В глаз! Зажмурившись. Это, наверное, у меня от страха получилось. А теперь я лечу в Ялту, чтобы убить Пряника.
– Пряника?
– Нет, постойте. Может быть, Пончика, я не уверен.
– Вы не волнуйтесь, Платон Матвеевич.
– Как же мне не волноваться! – Платон опять вскочил, уже твердо уверенный, что разговаривающий с ним человек находится рядом в салоне. – Вы должны принять меры! Мои племянники почему-то вбили себе в головы, что я суперкиллер! Кошка на дороге под ногами – это одно, а охраняемый человек в гостинице – это совсем другое! Да если я начну палить из этой страшной штуковины, которую они держат в сумке, то могу ранить массу народа!
– Мы что-нибудь придумаем. Вспомните, пожалуйста, гостиница точно в Ялте?
– А вот не поручусь! Я не могу ничего толком вспомнить, потому что меня напоили. Прошу вас, снимите нас с самолета в аэропорту и арестуйте! У меня нет визы на Украину. Арестуйте хотя бы меня одного, раз уж вы решили не трогать моих племянников!
– Платон Матвеевич. Мы сделаем так. В аэропорту вы сядете в машину...
– В вашу машину? – перебил Платон.
– Вы сядете в машину с племянниками, поедете к гостинице, в нужный момент возьмете предложенное оружие...
– И сдамся первому же милиционеру?
– Нет. Возьмете оружие. И когда вам покажут объект, выстрелите в воздух. Один раз. Запомнили?
– Один раз, запомнили... – пробормотал Платон, еще не веря в услышанное. – Но как же?..
Гудки в трубке.
– Это невозможно, – подвел итог Платон. Прошел, шатаясь, в хвост самолета, внимательно осмотрев укрытых с головой пледами попутчиков. Потом раздвинул малиновые шторки и обнаружил за ними дремлющего на стульчике настоящего стюарда в белом и с бабочкой из того же малинового материала, что и шторы.
– У вас есть ракия? – строго поинтересовался Платон.
Стюард молча протянул плоскую бутылочку коньяка. Осмотревшись и не обнаружив ничего, куда можно было бы налить коньяк, Платон поделил его на глотки из горлышка.
На шестом глотке он добрел до кресла рядом с Федей и с облегчением привалился к его плечу своим.
Дорога к Ялте сияла солнцем и прозрачным обжигающим небом. Платон пришел в себя на шоссе. Он лежал на заднем сиденье довольно большого автомобиля, братья сидели впереди, вел Федор. Судя по количеству децибел, которые долбили по мозгам из невидимых колонок, спрашивать о чем-то племянников было бессмысленно, Платон осторожно сел и стал смотреть в окно, отслеживая все попадающиеся на пути рекламные стенды и дорожные указатели.
– «На Харькив», – удрученно прочитал он вслух. – Что происходит?..
Осторожно ощупав голову, Платон убедился, что она не раздулась в несколько раз, как ему показалось, когда он сел, и из ушей ничего не свисает.
Братья заметили, что Платон проснулся, и выключили музыку. Платон удивился: стало очень тихо, и звук вылетающих из-под колес камушков резал по мозгам скрежетом куда более неприятным, чем только что громкие ударные.
– Тони, – повернулся к нему Веня, – ты чем охлупляешься?
– Охлупляюсь?.. Ну, чем я могу охлупляться, дайте подумать... Сдаюсь.
Что-то неприятно давило в левую ягодицу. Повозившись, Платон вытащил из-под себя пустую плоскую бутылку из-под коньяка и обнаружил, что брюки и сиденье мокрые.
– Я разлил коньяк, какая жалость! – понюхал бутылку Платон.
– Нет, Тони, до этого не дошло. Не огорчайся так. Коньяк ты весь выпил, а штаны просто обоссал, – утешил его Федор.
– Как?.. Что?.. – обомлел Платон.
– Извини, Тони. Мы сунулись в пару бутиков по дороге, чтобы сменить тебе штаны, но ничего не вышло, – виновато сказал Веня.
– Да, Тони. Ты просто бугай какой-то, – поддержал брата Федор. – В одном месте мы даже попросили обмерить тебя в машине. Нам сказали, что нужен шестьдесят второй размер. А это редкость. У них такого размера нашлись только пляжные трусы до колен.
– В красный горошек, – вступил Веня. – Сам понимаешь, ехать стрелять Пончика в пляжных трусах в красный горошек – это несолидно.
– С кем не бывает! Вот возьми, – не поворачиваясь, от души протянул назад руку Федор. – Нас мужик носильщик спросил в аэропорту, «чим вин, такый здоровый, охлупляеться?» и посоветовал купить это.
– Что это?.. – На этикетке маленькой бутылочки мелкие буквы расплывались в серую мазню.
– А хрен его знает, – пожал плечами Веня.
– Кстати, там и хрен есть, – заметил Федор.
Платон на эти его слова не обратил внимания, открутил пробку довольно широкого горлышка и осторожно понюхал. Приятный пряный запах. Он наклонил бутылочку, а так как из нее почему-то ничего не вылилось, постучал по дну.
Во рту оказалась странная сладковатая масса какой-то густой пряной приправы. Вяло пожевав ее, Платон через секунду едва удержался от крика, но подпрыгнуть подпрыгнул. Он заметался на сиденье, обшаривая карманы, чтобы выплюнуть все в какой нибудь платок или салфетку, но ничего похожего не нашлось. А во рту уже разгорелся настоящий пожар, в нос ударила перечная волна, из глаз потекли слезы. Заметив его странные прыжки, Федор резко затормозил и остановился. Платон стал валиться вперед и от этого рывка неожиданно все проглотил.
– Помогите!.. – прохрипел он, задыхаясь.
– Тони, тебе сейчас полегчает, – пообещал развернувшийся к нему Веня.
– Убийцы! Я не могу дышать...
– Сейчас пройдет, – так же спокойно заявил Федор. – Сразу ясно – ты не любишь мексиканскую кухню.
– Дайте попить! Мне нужно выйти!
– Попей, Тони.
Вцепившись с отчаянием умирающего в предложенную бутылку, Платон сделал несколько больших глотков.
– Теперь скажи честно, разве тебе не полегчало? – спросил Федор.
Платон убрал бутылку от губ и посмотрел на братьев, зачем-то прикидывая, где может быть сумка с завернутым в полосатое полотенце пистолетом.
– Полегчало! – радостно улыбнулся Веня.
Действительно, ему сильно полегчало. Жгучесть слегка отступила, хотя небо и язык горели, как ошпаренные. Зато в голове появилась полная ясность и какая-то отчаянная смелость.
– Вы у меня дождетесь! – яростно пригрозил Платон и тут только заметил, что бутылка, из которой он жадно пил, пивная.
– Не-е-ет! – простонал он. – Только не это. Что же это делается?.. Кто подсунул мне пиво? У меня на него аллергия!
– Ну извини, анкл Тони, – забеспокоился Веня. – Как эта твоя аллергия выглядит?
– Через десять минут у меня распухнет лицо, наступит отек, станет трудно дышать!
– Тони, не бери в голову. У тебя последние два часа и так морда красная, как жопа у обезьяны, глаза заплыли, и дышишь ты, как сломанный насос. Так что – все в порядке. Тут другой вопрос. Как у тебя в этой аллергии ведут себя пальцы?
– Нет, я не верю, это не со мной... – Платон почувствовал, что едва сдерживает слезы, так ему вдруг стало себя жалко. – На кой черт вам сдались мои пальцы? – заорал он.
– Тони, начни думать наконец о работе. Ты должен попасть в Пончика хотя бы с восьми выстрелов, – развел руками Веня, потом стал сосредоточенно ковыряться в ухе.
– Почему с восьми? – тупо спросил Платон.
– Столько в обойме. Навряд ли нам дадут перезарядиться, – буднично объяснил Федор.
– Что у тебя в руке? Что это?.. Отдай немедленно, придурок! Это мое! – опять заорал Платон и вдруг увидел себя со стороны: потный, красный, злой мужик, в облитых мочой брюках бросается на парня и отнимает у него золотую заколку для галстука, которой тот ковырял в ухе.
– Отдай дяде булавку! – еще громче заорал Федор и залепил брату подзатыльник.
После этого стало тихо. Платон крепко сжимал в руке отвоеванную заколку для галстука. Веня обиженно сопел, отвернувшись. Федор потер себя ладонью по голове, по короткому темному ежику, и решил закончить дело миром.
– А если бы Тони стащил у тебя из пупка серьгу и засунул ее себе в задницу? – назидательно поинтересовался он.
– То задница, а то – ухо! – огрызнулся Веня. – Это ты виноват. Говорил тебе, не сыпь сразу обе таблетки! Одной вполне хватило бы. Посмотри на него. Он обозвал нас придурками, а я могу поспорить – таких слов наш дядя никогда раньше не говорил. Помнишь, как он набросился на отца и сказал, что детей оскорблять нельзя?
– Настоящие ублюдочные придурки, – захихикал Платон, и ничего не мог с собой поделать даже после болезненного щипка себя за ляжку. – Мальчики, со мной что-то происходит, это, наверное, такая странная аллергия на пиво. Я уже опух?
– Это не от пива, а от двух таблеток экстази, – объяснил Веня. – Тебе после небольшого запоя хватило бы и половинки одной.
– А где я взял эти таблетки? – еще не совсем осознал происходящее Платон.
– Нигде ты их не взял. Федька разгрыз две штуки и заплюнул в бутылку с пивом. Потом взболтал...
– Дегенерат! – восторженно заметил Платон.
Федор завел мотор и сердито рванул с места.
– А самолет был? – спросил Платон.
– Был, – ответил Веня.