Как жить с французом Мийе Дарья

Проверка на дороге

Ничто так не сближает — и так не углубляет наметившиеся трещины в отношениях, — как совместный отпуск.

Наш первый общий Новый год решено было встретить в безвизовом для обоих Египте. У меня были аргументы, чтобы стоять за Египет насмерть. Во-первых, новый роман уже лишил меня весеннего, летнего и осеннего отдыха на море, и от недостатка йода я чувствовала повышенную утомляемость и нервозность. Нервозность особенно ярко проявлялась тогда, когда я начинала думать о визовой волоките в предпраздничные дни. Кроме того, зарплата редактора не была рассчитана на такое затратное предприятие, как роман с иностранцем, и потому позволяла мечтать только о чартерных направлениях.

Египет казался идеальным вариантом. Дядя и тетя Гийома, заядлые путешественники, как раз недавно вернулись из круиза по Нилу и потчевали родственников рассказами о песчаных городах и аллигаторах. Телефонный провод подпрыгивал и закручивался от едва сдерживаемого энтузиазма, с которым Гийом пересказывал их путешествие в наших ежевечерних беседах.

Мне же не хотелось ни пустынь, ни декораций к «Звездным войнам», ни аллигаторов, ни вообще каких-либо сильных впечатлений или длительных перемещений. С тех пор как я начала сотрудничать с солидным научно-познавательным журналом без отрыва от основной работы, командировки случались у меня каждые три недели. За последние три месяца я пробовала молекулярную кухню в Австрии, участвовала в крестном ходе на юге Испании, попадалась в руки шведской дорожной полиции и приценивалась к современному искусству в Германии. Лежать овощем напротив гладкого моря, есть морских гадов со шведского стола и гарантированно заниматься сексом по вечерам — вот все, о чем мечтал мой обезвоженный организм. Первый опыт в Шарм-эль-Шейхе говорил, что Египет — как раз то, что нужно. Там отели стоят оазисами в пустыне, бежать с территории некуда, да и не за чем, ведь на гостиничных землях есть все, что может пожелать душа отпускника, от интернет-кафе до магазина национального платья. День там состоит из настольных игр, бесплатного вина со льдом и ленивого сноркелинга в двух шагах от берега. Единственные достопримечательности тех краев — диковинные кораллы и рыбы, каких показывают по каналу «Дискавери», — сами подбираются к туристам и даже больно тычут их в пятки, чтобы привлечь внимание.

План действий казался нехлопотным: забронировать билеты из Москвы и Парижа и номер на двоих в отеле, встретиться в аэропорту Хургады (где мы будем страстно целоваться под неодобрительными взглядами арабов), ровно загореть за пару дней под нежарким декабрьским солнцем, а потом, в специально купленном под цвет прибоя и заката платье, пить шампанское на пляже из бокалов, облепленных песком, встречая Новый год.

Гийому, презирающему организованный отдых, все это не очень нравилось с самого начала, но ему пришлось уступить моей лени. Я уверила его, что сама хочу свести «организованный отдых» к минимуму: пусть только кто-то за меня подумает о перелете, трансфере, проживании и приготовлении пищи — и тогда я, возможно, снова почувствую себя королевной.

Но мечты даются человеку для острастки. Трудности начались сразу же: оказалось, просто улететь в Египет, не будучи связанным по рукам и ногам туроператором, стоит дороже, чем две путевки с полупансионом. А путевка предполагала вылет из Москвы, и расщепить ее на авиабилет и прочие наземные услуги невозможно — путевка цельна, как атом.

Заказать номер в одном отеле гражданам из разных государств на практике нереально. Мы перебрали все гостиницы Хургадского побережья и выяснили, что интересы русских и французских туроператоров нигде не пересекаются: с наполеоновских времен эти две нации не селятся на одной территории.

Поскольку времени на разработку плана Б уже не оставалось, мы решили пойти на непопулярную меру: купить две путевки в Москве и билет туда-обратно из Парижа. Я и сама была не рада проявленной инициативе: мой «простой с точки зрения организации» план тяжкой ношей лег на мои плечи.

В турагентстве, куда я пришла, прижимая к груди конверт с невероятной для меня суммой, выяснилось, что и о новогоднем пикнике на диком пляже тоже придется забыть: праздничный ужин за сто долларов уже насильно включен в программу пребывания. Я не представляла, как объяснить это Гийому, который вчера полвечера колебался между авиабилетами с разницей в двадцать евро. «Что можно съесть на сто долларов?! — будет кричать он в трубку. — Ты же знаешь, что у меня аллергия на мидий, омаров и каракатиц, а устриц я вообще не перевариваю!» И как сказать ему, что за эту сумму он вряд ли увидит что-то из этих изысканных морепродуктов — в лучшем случае суховатую запеченную рыбу.

Видимо, в счет будущих хороших путешествий в Египте мы прошли через ад отпускника. Автобус, в который мы впрыгнули полными надежд на веселый отдых, был нагружен непривлекательными семействами средних лет, которые должны были стать нашими соседями по новогоднему столу. Город, в котором мы мечтали прогуливаться по вечерам, состоял из ларьков с сувенирами и специями, и продавцы набрасывались на редких прохожих, как гончие на зайцев: зимой благоприобретенная арабская вежливость отправляется в заслуженный отпуск. Отель оказался полным дебелых теток и недружелюбных ресепшионистов, с которыми пришлось воевать за удобный номер: тот, в который нас сперва определили, выходил окнами на развороченную стройку посреди пустыни. Пляж был оторван от отеля на десять — пятнадцать минут быстрой ходьбы. Именно быстрой — медленно идти было очень холодно, особенно в раздельном купальнике. Местные жители в дутых куртках и платках-арафатках выстраивались вдоль дороги и подбадривали нас, бледных и дрожащих, улюлюканьем. На солнце трудно было вспотеть, а купаться можно было только сильно выпивши. Гийом отважно трогал пяткой набегающие волны, а я лежала в шезлонге и куталась в парео, жалея, что оно не шерстяное. Из холодной Москвы пляжный отдых представлялся немного по-другому. За новогодним ужином, ковыряя вилкой непропеченные баклажаны, Гийом отпустил какое-то расплывчатое замечание относительно моей необъяснимой любви к зимнему Египту, и я вдруг разревелась.

— Хочу обратно, домой, к маме, — горько причитала я, и люди за соседними столиками смотрели на меня с сочувствием. — Тут все плохо, а мне так нужен отдых. Я устала… Почему мы везде попадаем в дурацкие ситуации? Разве я виновата, что все другие варианты были нам не по карману?! Это все из-за тебя! С тех пор как мы с тобой встретились, я еще ни разу нормально не отдохнула! Уа-а-аа!

— Я же предлагал поехать дикарями в Марокко! — воскликнул он.

— Да я не хочу дикаря-а-а-ами! — рыдала я. — Я хочу с комфортом!

— Да уж, тут комфорт просто на пять звезд, — сказал он и поскреб ногтем засохшее пятно томатного соуса на скатерти.

Это было уже слишком! Я вскочила из-за стола и побежала в номер. Как он смеет винить меня в том, что отпуск не удался?! По-хорошему он должен был втайне купить тур на Мальдивы и прислать билет в розовом конвертике, как делают все приличные мужчины. Все, кончено! В этом есть что-то символическое: наша история началась в отпуске и закончится там же, как ей и следовало.

Я забежала в номер и заперла дверь. Не включая света, упала лицом в подушки. И ударилась носом обо что-то твердое. С трудом нащупала выключатель настольной лампочки. На подушке лежала небольшая — чуть длиннее ладони — подарочная коробка с большим бантом. Я развернула помятый носом конверт и вытащила карточку. «Любимая, все говорят, ты очень хорошо пишешь. Я не сомневаюсь, но хочу сам почитать. Поэтому мой подарок состоит из двух частей. Себе я купил тетрадь с упражнениями по русскому языку, а тебе — это, чтобы править мои ошибки. С Новым годом!»

В коробке лежала прекрасная перьевая ручка — одна из тех, которыми не стыдно подписывать многомиллионные контракты.

Я промокнула глаза наволочкой, встала, подошла к двери и отперла замок. Гийом стоял за порогом с трогательным выражением лица, молитвенно сложив руки. Я втянула его в номер, обняла за шею и тихо сказала: «Спасибо».

Итак, Гийому удалось меня убедить: больше никогда по турпутевке. Он обещал, что следующее наше путешествие дикарями я буду до старости вспоминать с ностальгической улыбкой. — Только никаких спальных мешков! — пригрозила я. — Это может обернуться профнепригодностью. Когда в рабочие обязанности входит проверять собственным телом степень «люксовости» гостиницы и каждая клеточка уже оттюнингована чувствовать нюансы между «Хилтоном» и «Фор Сизонс», ночевка в палатке может стать точкой в карьере — она собьет все настройки. Это все равно что напоить сомелье уксусом или заставить балерину разнашивать туфли на шпильке перед выступлением. Гийом согласился, что у меня очень специфический спектр тем в научно-познавательном журнале, и обещал не подвергать мой тестовый инвентарь рискам кочевой жизни. Наше бюджетное путешествие по Хорватии началось с водевильного совпадения. Служащий посольства, который полтора дня назад отказал мне в визе, оказался моим соседом по креслу в самолете. Позавчера ему не понравилось отсутствие конкретики в том, где я буду ночевать. Чтобы поверить в искренность моих намерений, ему требовались нотариально заверенные приглашения от хозяина апартаментов или, на худой конец, договор с турагенством о размещении. Думать об этих формальностях накануне первого в жизни путешествия дикарем было так же неестественно, как о брачном договоре перед свадьбой. В «диких» мечтах Гийома мы набивались на ночлег к случайным попутчикам, а в особо теплые ночи спали на пляже. Служащий посольства отправил меня домой ни с чем, дав понять, что таким гостям его родина не рада. И угораздило же его поехать навестить родню именно в тот день! На протяжении всего полета я усиленно разглядывала облака за иллюминатором в страшно неудобной позе и даже мотанием головы отказалась от самолетного пайка, ведь, чтобы принять поднос, пришлось бы повернуться к соседу как минимум в профиль. А профиль у меня легкоузнаваемый.

По мере приближения к паспортному контролю в аэропорту Загреба у меня последовательно влажнели подмышки, ступни, лоб и ладони: наверняка мой сосед уже посоветовал коллегам обратить на меня внимание. Я надеялась пройти границу по липовой брони отеля, уповая на пониженную осенним авитаминозом бдительность пограничников. Но морально была готова к депортации.

Юноша в погонах внимательно рассматривал мою блестящую от волнения физиономию. Пропустил? Наверно, визовые офицеры в отпуске тоже люди. И все же я опасливо озиралась вокруг, пока мы договаривались об аренде машины в аэропортовом агентстве.

В багажник «шевроле» были погружены два спальных мешка, палатка и рюкзак в человеческий рост. Я посмотрела на Гийома страшными глазами.

— Это на самый крайний случай, — поспешил успокоить меня он. — Если, например, мы заснем на пляже, а среди ночи пойдет дождь.

Я поежилась от мысли о мокром брезенте и стала отступать в направлении зала вылета.

— Если все пойдет так, как задумано, ты их даже не увидишь! — уверил Гийом и приглашающе распахнул дверцу машины.

«Самый крайний случай» наступил в тот же вечер.

— У этого Задара даже ни одной толковой достопримечательности, а цены гнут, как в каком-нибудь Брюсселе, — ворчала я, листая путеводитель в непроглядной темноте автомобильного салона.

Мы приехали в стартовую точку нашего автопробега, когда все приличные люди уже спали. Вдоль дороги не стояло ни одной бабушки, желающей добавить к пенсии немного кун[11] из кармана диких туристов.

— Кемпинг? — задумчиво произнес Гийом на втором часу бесплодных поисков ночлега дешевле, чем 80 евро с носа.

— Ты специально, да? — прошипела я. — Специально подстроил, чтобы мы приехали так поздно?

— Ну, давай еще покатаемся, — согласно вздохнул он. — В скольких километрах от города следующий отель?

Я заглянула в путеводитель:

— В сорока. Ладно, к… к… кемпинг.

Но, видно, кемпинги обиделись на недоверчивое к ним отношение и тоже попрятались. В начале второго ночи Гийом между двумя зевками напомнил про палатку, ждавшую своего звездного часа в багажнике.

— У тебя навязчивая идея уложить меня спать в мешок, — проворчала я.

— Дорогая, я просто хочу выспаться! Не хочешь палатку — давай просто припаркуемся на обочине и поспим в машине.

Спать в машине — ну уж увольте! Я дала слабинку… и «добро» на палатку.

Час у палатки выдался в буквальном смысле звездный: Гийом ставил ее на пустоши вдали от городских огней, и яркие звезды наблюдали за его сизифовым трудом. Он боролся с металлическими прутами, которые должны были составить каркас нашего пристанища. Пруты выгибались, ломались и исподтишка кололи его в попу и живот. Он ругался, умолял, сдавался, плевался и снова брался за дело. Палатка торжествовала.

Я, надувшись, сидела в машине и думала о своей несчастной женской доле. Где, на каком жизненном перекрестке я сделала неправильный выбор? И почему продолжаю идти этой сомнительной дорогой, на которой приходится спать в спальном мешке посреди чиста поля? Только ради этих плеч. Эти плечи обещают, что их обладатель защитит свою женщину от дикого кабана, убьет для нее мамонта и построит дом из ничего. Ну и пусть дом будет построен к первым лучам солнца, когда женщина будет видеть десятый сон на заднем сиденье машины. Это частности, о которых не упоминают в романах.

В Трогир, этот Сен-Тропе хорватской Ривьеры, мы добрались к ужину следующего дня, и больше, чем есть, нам хотелось только холодного пива. В воздухе пахло жареной рыбой, в бухте покачивались спящие яхты, мы сновали по плохо освещенным улочкам старого города от одного пригвожденного к стенке меню к другому. Наконец голод загнал нас в ресторан с тремя многообещающими эмблемами путеводителя «Рутар»[12] на входной двери. Внутри собрались, наверно, все туристы, бывшие тем октябрьским вечером в Трогире. И все они живо, с элементами пантомимы, обсуждали меню. Оно и понятно: названия блюд хоть и были заботливо переведены на английский, но, похоже, даже сами англичане не знали, что скрывается за этими названиями.

— Сарган — это вообще что? — тихо недоумевала итальянка за соседним столиком.

— Да черт его знает… Но смотри, оно подается с горошком, ты же любишь горошек, — вышел из положения ее кавалер.

Мы тоже выбрали рыбное блюдо по гарниру — в ихтиологии никто из нас не силен. Люди вокруг уморительно пытались изображать креветку или форель. Те, кому уже принесли заказ, чувствовали себя звездами светской хроники — завистливые взгляды присутствующих сразу же обращались в их сторону, им заглядывали в рот и, не стесняясь, обсуждали их манеру обсасывать косточки. Мы были так голодны, что, забыв о политесе, сжевали наше бесконечно вкусное «то-не-знаю-что с овощным рагу», игнорируя робкие попытки соседей-итальянцев завязать разговор на тему содержимого наших тарелок.

Трогир со Сплитом разделяют какие-то сорок километров, но кажется, что между ними портал в иное измерение. В отличие от мягкого, неторопливого Трогира, Сплит устраивает неподготовленному курортнику настоящий контрастный душ из впечатлений. Порт тут соседствует с мраморным променадом: по одну сторону пальмовой гряды потные моряки разгружают трюмы, по другую — потягивают дайкири странноватые богемные персонажи. Хиппи дымят самокрутками, растаманы бьют в тамтамы, студентки в провокационных шортиках переписывают конспекты, устроившись на нагретых ступеньках фонтана, а дамы постарше бестрепетно разгуливают в купальниках и аметистовых сережках. И пусть кто-то рискнет выразить сомнение в их вкусе: карликовый пинчер всегда на страже хозяйкиных чести и достоинства! Каждые полчаса на улицы Сплита выбрасывается новый десант туристов, прибывающих по земле, воде и воздуху, чтобы побродить по руинам дворца римского императора Диоклетиана. Правитель вошел в историю тем, что на пике народного доверия добровольно сложил с себя императорские полномочия и удалился в провинцию возделывать грядки. «Какая политика, братцы! — возразил Диоклетиан послам, прибывшим просить его вернуться на трон. — Посмотрите лучше, какая у меня выросла капуста!» Будь Сплит в Италии или во Франции, капуста тушеная-жареная-пареная давно бы стала местным деликатесом, пусть даже она, по-честному, никогда здесь особо не росла. Магазинчики наперебой предлагали бы сувенирные кочаны и кочерыжки, исполненные в алюминии и полудрагоценных металлах. Стилизованная капуста красовалась бы на туристических буклетах, а то и на гербе города. Но хорватский Сплит не таков. Он не без оснований считает, что его настоящее не менее славно, чем его прошлое. Поэтому в исполинском остове дворца Диоклетиана прижились кофейни, посетители которых раскладывают подушки прямо на древних ступенях, рынок со всякой всячиной, торговцы которого крепят тенты к обветшалым колоннам, и целая колония разномастных кошек, демонстрирующих гибкость и грацию в арочных пролетах.

Впервые за последние три дня мы пили алкоголь не местного производства, а самую что ни на есть импортную клубничную «Маргариту». Вокруг сидели накрашенные девушки и парни с гелевыми укладками — и поблизости не было ни одного указателя на кемпинг. Я чувствовала себя в своей тарелке и блаженно улыбалась. Я даже выбила себе право на послеобеденный шопинг. В общем, день обещал быть приятным. И тут Гийом спросил:

— Ты не забыла резиновые тапочки?

— Резиновые тапочки? — переспросила я, низвергаясь с небес на землю.

— Помнишь, в списке необходимых вещей, который я тебе прислал перед поездкой, были резиновые тапочки для купания на каменистых пляжах?

А-а… кажется, и правда были. Наряду с ними в списке фигурировали также гель от клещей, ботинки для горных восхождений и компас. Я отнеслась к этому как к художественному преувеличению. В моей реальности не было такой горы, которую нельзя покорить на шпильках, и такой ситуации, когда не у кого поинтересоваться, где тут север. Впрочем, необходимость справляться о расположении севера в центре Европы тоже казалась мне довольно надуманной.

— У меня их и не было отродясь, — пожала я плечами.

— Как же ты собираешься завтра купаться?! — воскликнул Гийом.

— Ну, я же не купальник забыла. Справлюсь как-нибудь! Вы, европейцы, и на прогулки по городу с альпенштоками ходите.

Гийом, казалось, не придал моему едкому выпаду значения. Он отомстил позже, когда мы отправились бродить по магазинам. Для меня это была редкая возможность снова почувствовать себя человеком. Я ныряла в бутики, словно Скрудж Макдак в деньгохранилище. Знакомая атмосфера чуткой заботы обнимала мое искусанное комарами тело. Я начинала восторженно перебирать струящиеся платья со стразами, чувствуя, как через них мне передается энергия. Рядом со мной тут же вырастала вежливая девушка, готовая помочь с размером и фасоном; мы улыбались друг другу и щебетали о форме декольте и отделке подола. Гийом выжидал какое-то время, а затем подходил и говорил:

— Вообще-то мы ищем резиновые тапочки. У вас случайно нет? Желательно без стразов.

Девушка сдувалась, как воздушный шарик, и рассерженно уходила в подсобное помещение, чтобы никогда оттуда не вернуться.

Будет неправдой сказать, что мы не пили за рулем. Пили. Я, как штурман, порой даже злоупотребляла. Отказать себе в хорватском алкоголе очень сложно. Если в портовом ресторанчике нет такого буржуазного излишества, как винная карта, то только затем, чтобы не затруднять растерянного клиента выбором. Иначе он никогда не определится между вином всех мастей и степеней сладости, ликерами из замысловатых ягод, травяными настойками, ромом собственного производства и десятком сортов местного пива. Как раз за распитием чего-то где-то в середине острова Хвар мы обнаружили на карте досадную неприятность — кусочек Боснии и Герцеговины, двадцатикилометровым клином разбивающий береговую линию Хорватии.

Иными словами, мы были отрезаны от Дубровника, цели нашего автопробега, двумя границами — на обеих пограничники могли потребовать въездной документ, а моя липовая бронь уверяла, что всю неделю я буду загорать и купаться в Истрии, то есть в противоположном от Дубровника конце страны.

Гийом, далекий от визовых вопросов, никак не мог взять в толк, почему мы не можем продолжать ехать по прибрежной магистрали, как все нормальные люди. В какой-то момент его логика выбросила белый флаг, и он принял за аксиому то, что русские любят создавать себе проблемы и преодолевать их. Я не стала его разубеждать. После нервного напряжения в загребском аэропорту у меня пропала всякая охота играть в игры с погранпостами. К Дубровнику решено было добираться по островам. Всего несколько километров водной глади отделяли хварский порт Сучурай от северной оконечности полуострова Пелешац, единственное шоссе которого вело как раз в Дубровник.

В порту Сучурай выяснилось, что паромного сообщения между островом и полуостровом нет — нам придется плыть на континент, а там на следующий день садиться на паром к Пелешацу.

— Вы, русские, не любите двигаться по прямой, — заметил Гийом, разглядывая карту паромных маршрутов.

— Зато с нами жизнь полна приключений, — парировала я.

Я успокаивала себя только тем, что эту историю потом можно будет выгодно продать какому-нибудь журналу о путешествиях.

В Дубровнике мы сняли комнату у четы престарелых католиков.

— Вы женаты? — строго спросил хозяин, разглядывая наши паспорта.

— Конечно женаты, — счастливо улыбнулся Гийом, пока я набирала в рот воздуха для оправдательной речи. — Это наше свадебное путешествие. Видите, даже документы еще переделать не успели.

— Это хорошо, что женаты, — удовлетворенно заметил старик. — А то сейчас молодые люди предпочитают жить во грехе. В стенах своего дома я такого не допущу.

— Мы тоже осуждаем распущенность, — убедительно поддакнул Гийом.

Старик довольно улыбнулся и отдал паспорта вместе с ключом. Его несимпатичная жена, с которой они были вместе уже сорок пять лет, повела нас осматривать комнаты, заметив между прочим, что и с детишками медлить не стоит.

Души наших хозяев были столь безукоризненно чисты, сколь грязны были комнаты, предназначенные для постояльцев. Кроме того, эти добрые люди блюли режим: вернувшись с концерта в два часа ночи, мы обнаружили массивные ворота нашей резиденции запертыми на замок, и только крепкая виноградная лоза, увившая заборную решетку, помогла нам провести эту ночь в оплаченных постелях. Утром мы быстро загрузились в машину, оставив общий туалет в безраздельное пользование соседкам-филиппинкам, и укатили искать счастье вверх по улице. Счастье в виде утопающей в яблоневых кронах мансарды нашлось через полчаса.

Обратный путь к аэропорту мы проделали в один день, мужественно игнорируя пляжи, таверны и винные погреба. На меня была возложена обязанность сверять дорогу с картой. От смотрения вниз меня укачивало, кружилась голова и желудок непроизвольно сокращался. Но Гийом требовал точных координат и правильного произнесения названий населенных пунктов.

— Это же братский славянский язык, ты что, не можешь сказать как следует? Как я должен понять, куда мы едем, если Бранкович и Бринковач, оказывается, разные города?!

Я в волнении опустила карту. Меня осенило. Вот почему я так хотела сбежать от этих отношений! Они требовали от меня всегда быть начеку, следить за дорогой, скоростью, уровнем бензина и дорожными знаками. Они не позволяли мне ни на секунду расслабиться. Для меня же смысл отношений был именно в том, чтобы делегировать всякую ответственность спутнику и вкушать радости жизни, то есть в данный момент любоваться хорватскими пейзажами безотносительно их расположения к Загребу. Когда я предоставлена сама себе, тогда и разговора нет: я несу за себя ответственность в полном объеме и эффективно решаю свои проблемы. Но стоит мне вступить в определенные отношения, руки безвольно опускаются, мысли улетучиваются из головы, плечи расправляются, жесты и интонации становятся мягкими. Я знаю, с какими сложностями могу справиться, а какие мне не по силам. Поэтому вряд ли когда-нибудь по собственной воле я оказалась бы поздним вечером в хорватской глубинке на три дома с критическим минимумом топлива в бензобаке.

Гийом же видел секрет идеальной пары в распределении обязанностей. Даже там, где он все мог сделать сам, он считал нужным вовлечь меня в процесс. Моя помощь требовалась на каждом шагу: в съеме комнат («Сходи поговори с ними по-итальянски»), в парковке на краю отвесной скалы («Вылези посмотреть, чтобы колесо не сорвалось»), в установке палатки («Подержи этот чертов прут так, чтобы я мог натянуть на него эту чертову крышу!»), в ориентации на местности («А я тебе говорил, с компасом было бы гораздо проще»). С его стороны это было проявлением заботы, ведь так я чувствовала сопричастность результату. Этому тайному приему борьбы с эмансипацией западные мужчины учатся с малолетства: чтобы удовлетворить потребность женщины в управлении ситуацией, надо создать ей иллюзию, что все ее действия незаменимы, а решения — стратегически важны.

Вот и сейчас я была не просто причастна к результату, а практически полностью в нем виновата. Мы битый час кружили по кривым деревенским дорожкам в поисках указателя на заправку и чувствовали, что критически отклоняемся от вектора на Загреб. То, что карта была в моих руках, Гийом воспринимал как железное доказательство моей вины. То, что руль был в его руках, следствие сочло несущественным. У меня же между тем не было никаких смягчающих обстоятельств: спасительная фраза «Я же женщина!» вкупе со скромной улыбкой и частым морганием ресницами на этого французского «прокурора» впечатления не производили.

Я сложила карту и горько произнесла:

— Мы не подходим друг другу.

— Конечно, не подходим! — с готовностью согласился Гийом, не отрываясь от дороги. — Я думал, ты хотя бы умеешь читать эти славянские названия, а ты только на романских языках сносно изъясняешься. Это я и сам могу.

У меня в горле стоял ком: я расстаюсь с ним, а он низводит все к лингвистике. Какие же подобрать слова, чтобы до этого бесчувственного чурбана дошел трагизм момента…

— Ну ладно тебе, не плачь. — Он скосил глаза в мою сторону и ласково потрепал по колену. — Вон, смотри, мужик идет, сейчас у него спросим.

И он подъехал к мужику так, что тот оказался ровно напротив моего окна. Мне на плечи снова тяжело опустилась Ответственность.

— Петроль![13] Фью![14] Карбуранте![15] Бензин! — атаковала я прохожего из-за полуопущенного стекла.

Тот неопределенно махнул рукой в направлении, обратном ходу нашего движения. Гийом зарычал одновременно с мотором, и машина, взрывая камни и песок, развернулась на триста шестьдесят градусов. Прохожий ошарашенно провожал ее глазами.

Оттого что я узнала дорогу, чувство вины странным образом усилилось.

Обессиленные поисками заправки и расставанием, мы сдались чарам прелестного домика в семнадцати километрах от Загреба; задником к нему служил озерный пейзаж, особенно умиротворяюще выглядящий в густых сумерках после дня пути и рюмочки пелинковача за ужином. Мы заснули как убитые, успев только взять с будильника обещание поднять нас в семь тридцать… Так случилось, что проснулись мы в девять. У Рыб отношения со временем строятся на взаимном недоверии: семь тридцать никогда не означает именно семь тридцать, а что-то вокруг семи тридцати — как правило, с уклоном в восемь пятнадцать. Но девять — это уже ни в какие ворота. О неспешном прощальном завтраке не могло быть и речи. Побросав в багажник неразобранные чемоданы, мы впрыгнули в машину и стали хором отсчитывать оставшиеся километры до аэропорта. По карте их было немного, и с каждым энтузиазм нарастал. Но вскоре мы поняли, что указатели посылали нас куда угодно, но только не к аэропорту. Они крутили и вертели нас по всем развязкам, перекресткам и объездным путям, предлагали посетить исторический центр или продолжить путь на восток, к границе с Венгрией. Спросить дорогу тоже было решительно не у кого, а до конца регистрации на рейс в Москву оставалось двадцать минут… Я ведь говорила уже, что мы всегда и везде опаздывали и ничуть из-за этого не расстраивались?.. Завидев указатель на зал вылетов, я выскочила из машины на ходу и понеслась искать стойку регистрации. Если только представитель авиакомпании еще на месте, я сумею разжалобить его и заставить выдать мне посадочный талон, хотя время для этого истекло полчаса назад и самолет готовился к вылету через десять минут. Гийом бежал следом, волоча мой тяжеленный чемодан. Следом за Гийомом бежал полицейский с криками: «Мистер!.. Мистер, вы оставили машину с дверями нараспашку!»

Представитель был на месте и, выдавая билет, казался слишком любезным. Мы с Гийомом наспех чмокнулись у паспортного контроля — это, скорее всего, наш последний поцелуй, — и я перешагнула желтую линию, отделяющую территорию Хорватии от заграницы. В философском измерении это была черта между моими несложившимися отношениями с французом и будущими романами. И, переступив ее, я вдруг почувствовала невероятное облегчение, как будто тяжелая рука Ответственности, которую я особенно ясно ощущала на плечах со вчерашнего вечера, вдруг упала с них.

— Как отдохнули? — улыбнулся офицер, сравнивая фотографию в паспорте с моим красным лицом с безумными глазами и всклокоченными волосами.

— Истрия — просто сказка, — выдохнула я подготовленное вранье.

В зоне вылета стало понятно, почему представитель авиакомпании был так любезен: рейс задерживали. По самым оптимистичным прогнозам, на три часа. В зале ожидания вежливости не было места: сидячие места там отстаивали с боем, многодетные семьи спали вповалку, визжали дети, кричали друг на друга взрослые, шуршали обертки купленных в дьюти-фри конфет — единственного доступного провианта. Я устроилась на полу между туалетом и пожарным выходом и придумывала истории про товарищей по несчастью. Вот та замученная женщина, мать двух крикливых мальчуганов, в юности была ослепительно хороша: ямочки на щеках, блеск в глазах, игривый хохоток. Вышла замуж за красавца старшекурсника, весь Автодорожный институт завидовал. И вот у них СЕМЬЯ. Школа-магазин-обед-уроки-ужин-глажка. Ямочки заплыли, и блеск погас, и похохотать не над чем. Теперь у нее на лице написано крупными буквами: «Я ответственна за свою семью, включая мужа, престарелую свекровь и незамужнюю старшую сестру». И ни один мужчина в ее теперешнем окружении не догадается, какой музой она была на первых курсах института. Да и муж начал это забывать: он скучающе озирается вокруг с выражением лица «чего-то хочется, не пойму чего именно: то ли покакать, то ли влюбиться».

А эта пара только на старте. Он старше ее и толще, он демонстративно решает проблемы, он любит шикануть в ресторане и громко отчитать подчиненного по телефону: все — чтобы произвести впечатление на нее, молодую и тоненькую. Она смеется, закидывая голову с копной каштановых кудрей, а когда не смеется, то смотрит на него как на бога. И у нее на лице написано: «Ответственность — да. За маникюр и хорошие зубы».

Я напридумывала историй про всех выдающихся «сокамерников» и перешла к серым мышкам. Чем еще заняться, когда третий час торчишь в темном, душном, переполненном агрессивными людьми помещении, без горячей пищи и достаточного количества сидячих мест?

Вдруг кто-то сверху обратился ко мне на английском:

— Мне показалось, мы как-то сухо простились.

Я подняла глаза: Гийом нежно улыбался. Он не был похож на человека, которого недавно бросили. По крайней мере, не на того, который страдает по этому поводу. Пока я собиралась с мыслями, он опустился на колени и поцеловал меня долгим, собственническим поцелуем.

— Вот теперь все как надо. Пойду к выходу, а то уже объявили посадку на Париж. Я тебя люблю, помнишь? И жду в декабре.

Красота по-французски

Тада-да-дах! Тада-да-да-да-да-дааааахххх! — рухнули в контейнер выброшенные бутылки. Значит, уже восемь тридцать.

Я выползла из-под одеяла, приняла душ, заварила чай, перекрестившись, затопила буржуйку, разложила на столике план номера. Полгода назад моя начальница уехала в Италию, где во время последнего отпуска встретила милого, неряшливого художника, и я неожиданно оказалась на позиции главного редактора нашей маленькой, но гордой газетки. Кроме того, что теперь моя зарплата наконец приблизилась к нижнему порогу дохода среднего класса, это означало еще и то, что теперь я отчитываюсь только перед самой собой. Ну, формально — еще перед итальянским издателем, но он обыкновенно так занят и так безоговорочно мне доверяет, что ежемесячные отчеты сводятся к рассказыванию анекдотов у кулера.

Босс знал меня со студенческих пор и видел: я никогда не давала себе спуску. Париж, весна, романтика — ничто не могло встать между мной и работой. Восемь часов в день были необсуждаемой нормой, а в напряженные периоды вполне могли быть без доплаты пролонгированы до десяти. Поэтому он без страха отпускал меня в частые командировки для научно-познавательного журнала, требуя только быть на связи с дизайнерами.

За эти месяцы я освоила множество технологических новшеств. Я могла провести мозговой штурм в формате телеконференции, дистанционно отредактировать макеты, подключить новые шрифты и отсортировать фотографии на сервере редакции — в общем, сдать весь номер по скайпу. Январский был почти готов — до Нового года осталось вычитать пару материалов. Наконец-то появится возможность погрузиться в ту «парижскую жизнь», о которой меня все расспрашивают в Москве. Я решила, что правильно будет начать ее с посещения настоящего парижского спа. Тому было две причины — медицинская и научно-познавательная. Во-первых, мои позвонки спаяло хронической главно-редакторской усталостью. Во-вторых, в вопросах эстетики тела русский и французский подходы сильно различаются.

У французов, как я успела заметить, красота — понятие «начинающееся», тогда как у русских — «кончающееся». Наша девушка если красива, то прямо с пубертатного периода, когда вопросы внешнего вида только начинают занимать ее несозревший мозг. Тогда она вооружается всеми женскими приемами украшательства: косметикой, каблуками, средствами для укладки и бижутерией — и использует их обильно, без мыслей о последствиях. В двадцать лет она делает электроэпиляцию, татуаж бровей и губ, отбеливание зубов и акриловые ногти. Потому что русская девушка знает: красота — конечна. В сорок пять ей уже нечего будет украшать: кожа испортится от хлорированной воды и злоупотребления макияжем, фигура обрюзгнет от пренебрежения спортом и низкокачественной пищи, волосы поредеют из-за агрессивных окрашиваний средствами с аммиаком и ежедневных завивок, на ногах проступит варикоз от ношения детей и сумок, а грудь обвиснет от необъяснимо долгого, по западным меркам, грудного вскармливания. Поэтому, конечно, наши девушки гораздо красивее их девушек.

Все кардинально меняется, если сравнивать наших тетушек и бабушек с их тетушками и бабушками. Молодые француженки действительно малопримечательные создания в шарфах и балетках, чего никак не скажешь о французских женщинах после тридцати пяти и тем паче о пенсионерках. Если в России любовные истории, где партнер существенно младше партнерши, вызывают удивление, то во Франции это единственная возможность для мужчин любить глазами.

Воинственная женственность просыпается во француженках тогда, когда устроены дела с работой и страховкой. Тогда она задумывается о покупке квартиры — и расцветает всеми оттенками румян и губной помады, чтобы привлечь партнера по ипотечному кредиту. Оценив эффект, она уже не возвращается к шарфам и балеткам, а несет свой особенный стиль через годы, оттачивая детали: узел платка, линию нанесения румян, высоту каблука. Она вдруг открывает для себя палитру ярких, насыщенных цветов и не без удивления узнает, что ей к лицу брусничный и коралловый. В тридцать она записывается в бассейн, в сорок она начинает пользоваться кремами с подтягивающим эффектом, в пятьдесят задумывается над тем, чтобы вернуть четкость контуру губ и бровей с помощью татуажа, в шестьдесят прибегает к корректирующему белью, а в семьдесят, когда артрит сводит на нет еженедельные усилия маникюрши, она надевает на крючковатые пальцы фамильные драгоценности.

Старушки — главные клиентки парижских парикмахерских. Там их стригут, красят и укладывают, как светских львиц, ради ежемесячного покера с подругами или визита родственников в дом престарелых. Дамы после пятидесяти посещают спа ради питательных масок для зоны декольте. Женщины после сорока тренируются в спортзале.

После тридцати барышни в обязательном порядке бегают. Девушки же ходят в бары и на дискотеки, полагая, что не стоит тратить время и деньги на то, что им и так дано от природы. Поэтому ресепшионистка очень удивилась, увидев на пороге меня.

— Тут спа-салон, — на всякий случай уточнила она.

— Я знаю, это на двери написано, — ответила я.

Угадав во мне иностранку по акценту, девушка рекламно улыбнулась, сделала приглашающий жест в сторону кресла и протянула мне красивую книжечку с перечнем услуг.

— У нас есть даже на английском, — сказала она, гордая предусмотрительностью своего заведения.

Я пристроилась на единственном кресле между фикусом и кулером. Видно, очередей тут не бывает, несмотря на наличие прейскуранта на разных языках. Я растерянно пролистала книжицу два раза. Понятно же, что я пришла сюда не за балийским массажем — я месяц назад ездила на Бали по работе и не хотела рисковать впечатлением. Хотелось чего-то аутентично французского, например скраба толчеными виноградными косточками или маски для волос с запахом камамбера. А меню этого заведения исчерпывалось семью довольно стандартными позициями.

— Мне, пожалуйста, массаж горячими камнями, — смирилась я.

— Конечно, — просияла ресепшионистка. — Пройдите за мной.

Тут самое время порассуждать о том, в чем же прелесть спа — этих трех букв, из-за которых косметические процедуры вдруг начинают стоить несусветных денег? На мой неискушенный взгляд, в том, что твои желания угадывают прежде, чем они успели возникнуть. Снимаешь платье — прямо под рукой оказывается удобная вешалка с функцией паровой глажки; идешь по кафелю — он одинаковой температуры с телом; окунаешься в купальню — ступени на лесенке повторяют изгиб стопы; не хочешь мочить волосы под душем — в нише с шампунем лежит одноразовая шапочка, а уж свежие полотенца разложены во всех местах, где могут внезапно понадобиться.

Когда ресепшионистка завела меня в зал с тремя массажными столами, я подумала, что все другие кабинеты заняты и меня определили в комнату для семейного расслабления. Когда она указала на табуретку в углу и предложила оставить на ней одежду, я подумала, что, возможно, все другие кабинеты, включая раздевалки, закрыты на ремонт и семейный сьют вынужден принимать всех посетителей, потому в нем нет привычных удобств. Сомнения исчезли, когда я стянула носки и поставила ступни на пол — он был холодный.

В конце процедуры многофункциональная девушка (она вела запись по телефону, она же массажировала, она собирала клиентские отклики и она же принимала оплату — похоже, она была единственным работником этого салона) принесла пиалу с чаем и анкету. Мне предлагалось оценить ее работу по пятибалльной шкале и ответить на вопрос, посоветую ли я это заведение подруге. Девушка устроилась напротив меня с безмятежной улыбкой, готовая принимать комплименты и благодарности. Я медлила. Я вспоминала ее холодные, вялые руки на своей спине, гнетущую тишину кабинета, полупрозрачную шторку, которой мой интимный микрокосм был отгорожен от соседних массажных столов… Неужели буржуйские предрассудки позволят мне испортить ей вечер?

Девушка бросала подбадривающие взгляды и косилась на анкету.

Я повертела ручку между пальцев.

— Понимаете, я приехала из такой страны, где под спа понимают нечто другое, — начала я дипломатично.

— Откуда вы? — оживилась массажистка.

— Из России.

— А-а… — понимающе протянула она.

— Там индустрия красоты поставлена на широкую ногу, — поспешила прервать я ее опасения. — На ОЧЕНЬ широкую, понимаете?

Она кивнула. Теперь она представляла себе обертывание из черной икры и массажное масло на основе нефти.

— Поэтому если мы говорим о русских подругах, то, буду с вами откровенна, не посоветовала бы.

Девушка изо всех сил старалась сохранять нейтральное выражение лица, но в тот день она раз и навсегда возненавидела русских.

— Что же до французских подруг, то, наверно, посоветовала бы. Только у меня их пока нет.

«Неудивительно, при таком-то снобизме», — подумала я за массажистку.

— Какие именно подруги имеются в виду? — спросила я, занеся ручку над листком.

— Наверно, французские, — нерешительно ответила девушка, вычисляя в уме размер квартальной премии, которой она рискует. — Другие к нам нечасто ходят.

Я улыбнулась и поставила галочку напротив «да». Вряд ли мой честный ответ помог бы улучшить качество сервиса. Чтобы исправить все замеченные недочеты, мало было книги жалоб и предложений — надо было взять этот салон в свои руки и все переделать по-своему. Такое желание возникало у меня в большинстве французских заведений. Коммерсантам я бы подсказала нанять двух продавцов на разные смены, чтобы не закрывать магазин в воскресенье и понедельник. В банках расставила бы кресла в зале ожидания и посадила не одного, а нескольких операционистов для работы с населением. Интернет-сайты обязала бы иметь бесплатные номера справочной службы и в разы сократить срок доставки на дом. Снизила бы стоимость лицензии на такси — это бы повысило конкуренцию, снизило тарифы и научило водителей учтивости. В Париже фронт работ для кризис-менеджера огромен!

А Гийом между тем все чаще заговаривал о переезде. Я использовала уже все шуточные отговорки, а он продолжал закручивать гайки. Подруги завидовали мне, а я злилась: ну почему именно сейчас, когда карьера набирает обороты, когда открываются блестящие перспективы, когда можно начинать думать про инвестиции капитала?.. Все в жизни происходит очень не вовремя.

Последний русский

«Сколько их уже? Пятнадцать тысяч или двадцать? Еще немного подкопить, и можно бесплатно слетать в Париж. Вот как раз после этой поездки, наверно, и наберется недостающее».

Я стояла перед стойкой регистрации в очереди на посадку и вертела в руке карточку «Скайтим» — программы лояльности для часто летающих пассажиров. Очередь продвинулась вперед, и я мыском ноги подтолкнула спортивную сумку: в ней лежали кеды на белой (!) подошве (чтобы не пачкать палубу), несколько смен белья, запас таблеток от укачивания, огородные перчатки (чтобы не сжечь ладони о шкоты) и ветровка. Коллега сказала, очень хорошая ветровка, надежная — в прошлом году прошла испытание норвежской рыбалкой. На регату в Хорватию меня собирали всей редакцией: над моей неприспособленностью к походным условиям смеяться неловко, как над бородатым анекдотом.

Я подсчитывала в уме мили до Загреба и обратно и уже несколько секунд не могла сложить в столбик три и девять. Не могла, потому что в поле моего рассеянного взгляда попал мужчина… такой очень особенный мужчина, ни на кого не похожий и одновременно ужасно знакомый. Я смотрела на него, и в организме происходила бурная химическая реакция. Как будто мне вкололи какой-то запрещенный препарат. Сердце заколотилось, веки широко открылись, легкие расправились, словно от воздушной струи, в носу защекотало.

Я буквально приклеилась к нему взглядом, словно пластырем к коже — больно отодрать. Так и не отдирала все восемь дней, что нас качали волны Адриатики.

Если учесть гормональный взрыв у мужчин после сорока, то в плане замужества у женщины есть два пути. Избравшие первый выходят замуж за ровесников, с энтузиазмом строят общий быт и наживают совместное состояние… чтобы после сорока остаться в лучшем случае с его половиной, в худшем — без гроша в кармане, но почти всегда с разбитым сердцем и полным отсутствием перспектив наладить личную жизнь. Потому что кризис среднего возраста, бес в ребро, попытки переосмыслить все и начать жизнь сначала. А есть другие, посткризисные женщины. Они в свои рассветные двадцать пять выходят замуж за сорокалетних, состоявшихся, разведенных, то есть уже миновавших гормональный кризис, мужчин. Им обеспечены красивая жизнь на всем готовом, обожающий муж, подарки и кругосветные путешествия. В случае развода они остаются в худшем случае с бесценным опытом, укомплектованной шкатулкой драгоценностей и двойной фамилией (а это уже интрига в биографии), в лучшем — с половиной чужого состояния. Это тот редкий случай, когда быть на вторых ролях выгоднее, чем на первых. Когда я впервые увидела Бориса в очереди на посадку, в голове раздался щелчок. Он дал отсчет новому этапу в моей жизни. С красавчиками покончено: я не могла отвести глаз от этого грузноватого, лысеющего, прихрамывающего мужчины, который казался мне воплощением всех мужских достоинств. Главное из них — он был старше меня на какой-то точно не определимый, но значительный период жизни! К тому же он носил очки, а очки сводят меня с ума.

С Борисом — тогда Борисом Геннадьевичем — мы ездили в командировку. Мы честно продержались все восемь дней, что нас связывали рабочие отношения, хотя от случайных прикосновений проскакивали электрические разряды, а пересекающиеся взгляды рождали в воздухе шаровые молнии. А спустя несколько дней по возвращении московская реальность (не без моей помощи) столкнула нас лбами, и где-то между четвертым бокалом вина и утренней яичницей мы перешли на «ты». Быстро выяснилось, что мы читаем одни и те же книги, любим одни и те же песни, смотрим черно-белые голливудские фильмы, да и вообще во всех смыслах говорим на одном языке.

Хотя никакой конкретики, кроме пары страстных ночей, у меня не было, мысленно я уже жила этими новыми отношениями: коже и волосам возвращался лоск самолюбования, с лица не сползала довольная улыбка, в голосе прорезались веселые звонкие ноты, а движениям вернулась козья прыткость. Я нашла то, что искала. «То» совсем не походило на образ из фантазий, но все эзотерические книги, которые стройными рядами охраняли мой сон на прикроватной тумбочке, сходились во мнении, что мы — идеальная пара. Без их советов и заверений я бы, может, и сомневалась в успехе предприятия, но они просто не оставляли этим отношениям шанса не сложиться.

Сначала я пыталась сохранять ясность рассудка. Даже думала дать отпор и пресечь все в зародыше, если он вдруг вздумает проявить чрезмерную активность. Ведь, рассуждая трезво, зачем мне вечно занятый на работе человек с залысинами и травмой колена, тремя детьми от разных женщин и нерегулярной от руководящей должности эрекцией? В такой формулировке — совершенно незачем. Но если поставить вопрос по-другому: зачем мне заботливый, обеспеченный, сноровистый в быту, практично мыслящий мужчина в самом расцвете лет и в волнующем статусе «давно разведен», на внешний вид которого живо отзываются мои потаенные рецепторы, — то ответ был так же однозначен: «Затем!»

Но его активность при всем желании нельзя было назвать чрезмерной. Ничего, уверяли эзотерические книги, долгое раскачивание перед решающим шагом — астральная характеристика его знака, скованность в проявлении эмоций явствует из его натальной карты, а Луна, остановившаяся во втором доме на момент его рождения, сделала его робким и сомневающимся. «Просто подождите: ему все равно не укрыться от ваших чар, потому что этот союз благословлен самой природой», — заканчивалось описание нашего зодиакального союза в самой авторитетной из моих прикроватных книжек-советниц.

Поэтому я, отринув предрассудки, уже продумала нашу будущую историю на годы вперед, до мелочей, до диалогов, до поз. Сама с собой обсудила проблемы, которые могут вырасти перед нами в будущем, взвесила их на весах с ощущением переполняющего меня счастья и бойко решила все до одной.

Между тем в ящике стола лежала распечатка купленного месяц назад билета в Прованс — я должна была лететь туда сразу после конференции в Милане, чтобы провести отпуск у родителей Гийома. Естественно, вместе с Гийомом. Дата вылета приближалась, и предназначение этого билета на глазах менялось. Вместо пропуска в безмятежный Прованс он превращался в допуск к экзамену. Пора заканчивать эту неприлично затянувшуюся историю. И похоже, этот билет надо использовать для интеллигентного прощания. Так подсказывало мне сердце, переполнявшееся предчувствием новых отношений.

Самолет бюджетной авиакомпании снижался над Ниццей, и под гул турбин (который слышен только у самолетов бюджетных авиакомпаний) последние предложения прощальной речи собирались в бомбу, которая должна была взорваться патетическими слезами и взаимными упреками… Только я все не могла решить, когда и где именно ее заложить. Если по-честному, то надо было подпалить фитиль, едва сойдя с трапа. Но тогда что же нам делать до конца провансальских каникул на развороченной взрывом территории? В конце концов, это некрасиво — портить человеку долгожданный отпуск. Мне и так трудно давалось примеривать на себя роль исчадия ада. Может, отложив объяснение до последнего дня, я хоть немного уменьшу ту боль, которую собираюсь причинить Гийому…

И я решила ждать Знака. Это самый действенный метод в ситуациях, когда не можешь на что-то решиться. Мною его эффективность многократно проверена, ведь я страдаю зодиакальной неспособностью сжигать мосты. Тактика выжидания хороша по целому ряду причин. Во-первых, поданный знак как бы снимает с тебя ответственность за происходящее: решение было принято в высших инстанциях, а ты лишь исполнитель, орудие в руках Верховного Разума. Во-вторых — на этот вывод мне потребовались два десятилетия, — многие проблемы решаются сами собой, стоит чуть потянуть время. Иными словами, минусов у Стратегии Ожидания Знака почти нет, если не считать, что она плохо подходит нетерпеливым и действенным натурам. То есть таким, как я.

Остатками здравого смысла я понимала, что моя новая любовь может быть полностью выдуманной. Что я в очередной раз могла отдать свое сердце кому-то, кто его даже не просил. Что прекрасный замок, выстроенный в моих мечтах, может покоиться на двух-трех предложениях, сказанных в ночном бреду или просто неверно истолкованных. И хорошо бы, прежде чем ампутировать старые отношения, получить хоть какую-то отмашку от реальной действительности, что все происходит так, как мне кажется.

И я стала ждать. Реальная действительность, рассудила я, наиболее внятно могла проявить себя с помощью телефонного звонка или эсэмэски. Главное — в нужный момент оказаться на линии. Истории ведь известно множество любовных историй, не сложившихся из-за череды длинных гудков или роковой фразы «абонент находится вне зоны действия сети».

Иногда мне казалось, что телефон прирос к моей руке. Я с трудом расставалась с ним на пару минут, чтобы окунуться в теплое море на пляже Ниццы; я следила за ним краем глаза во время самых романтических ужинов; я крепко сжимала его в ладони, когда мы толкались по средневековому базарчику в Лез-Арк, — не дай бог, украдут! Знака все не было. А между тем шла уже вторая — и последняя — неделя отпуска.

После туалета самолет — лучшее место для размышлений. Там, далеко под облаками, люди ходят, едят, разговаривают и даже не подозревают, что ты паришь над ними, и это сообщает мыслям возвышенность, где-то даже философскую отвлеченность. Я думала, Гийом станет последним в череде красавчиков, которые нравятся всем неразборчивым девочкам. Я переверну эту страницу и начну новую, взрослую жизнь со взрослым мужчиной. Оказалось, наоборот: Борис стал последним в череде тех, с кем у меня все сходилось по гороскопам, но никак не клеилось в жизни. Приходится признаться себе в том, что новая, серьезная жизнь происходит здесь и сейчас, с человеком, подходящим под образ мужчины мечты только экстерьером, — Гийомом. Она так происходит уже три года, а для меня это все — «несерьезно», «для красоты», «временная мера», «запасной аэродром». Если даже с идеальным по эзотерическим меркам вариантом идеальных отношений не сложилось, то странно ждать от этой стратегии поиска партнера чего-то стоящего. Точка. Отныне я «в отношениях».

Несколько клеток, из-за которых все изменилось

Слоны в золотых попонах, блестящие сари, массаж пяток, Шива со множеством рук… Таиланд для меня — заколдованное место. Там бывали все, даже упертые домоседы, получившие первый загранпаспорт в пенсионном возрасте ради одного-единственного отпуска за кордоном, а я, профессиональный путешественник, туда никак не попадаю. То сдача номера, то взятие заложников в аэропорту, то цунами, то экономический кризис — мало ли у судьбы возможностей не пустить туда того, кого по каким-то причинам она не хочет туда пускать!

Но на этот раз я была твердо намерена переиграть судьбу. Редакция уже подтвердила мое участие в пресс-туре, запланировала материал в следующий номер, я даже видела «Таиланд — Князева» на распечатке флэт-плана в кабинете главного редактора… Значит, отступать некуда. Если только завтра у наших дипломатических ведомств не случится острый конфликт, послезавтра я наконец покорю эту восточную страну и отмечу ее на виртуальной карте на сайте WAYN[16].

Это без преувеличений пресс-тур моей мечты: тысячелетние храмы, слоновье поло, килограммы карри и пляж, освященный ступнями Ди Каприо. Из насыщенной программы пляж мне сейчас особенно нужен: работа измотала так, что за последние недели я пару раз заснула на клавиатуре в разгар рабочего дня. Наверно, это оттого, что я ринулась на скопившиеся за время отсутствия дела с утроенным усердием, ведь между отпуском и командировкой на работу оставалось всего три недели.

Во вторник утром я зашла в туалет и сильно удивилась: вчера у меня начались месячные, но сегодня их не было и в помине. Втайне я мечтала, чтобы они по волшебству прекратились или прошли экстерном, чтобы я смогла беззаботно купаться в океане, но теперь при виде белейшей прокладки занервничала. Конечно, вчера, глядя на свои трусы, я кричала: «Вы что, не могли подождать еще десять дней, раз и так уже опоздали на две недели! Как я теперь будут купаться с вами?!» — но такого эффекта от силы слова, честно говоря, не ожидала.

Сестра подергала ручку туалета.

— Занято, — крикнула я. — Пока ждешь, принести, пожалуйста, мою сумку, она на банкетке в коридоре. И заодно чистую рюмку из буфета!

— Ты что, выпивать там собираешься? — удивленно отозвалась сестра. — Утром?

— Типа того.

Не то чтобы меня волновала двухнедельная задержка — дату своих месячных я, как и многие женщины, знала весьма приблизительно. Просто всегда приятно иметь в сумочке однозначный ответ на Главный Вопрос. Другое дело, что его, этот вопрос, не решаешься задать до тех пор, пока не поймешь, какого ответа ждешь на самом деле. А это оказывается практически невозможным. С одной стороны, перспектива завести ребенка настолько несовместима с активной жизненной позицией, что рассматривать ее всерьез даже не приходит в голову. С другой стороны, из глубин организма сиплый голосок, похожий на прабабушкин, начинает нашептывать про детородный возраст, старение тканей и социальный долг. Ему возражает другой, похожий на голос главного редактора, который напирает на карьерные перспективы, реализация которых и есть твой главный социальный долг в двадцать шесть лет.

Поставленная рюмка звякнула об пол, я приоткрыла дверь и воровски втащила ее в туалет. Конечно, я хочу детей. Когда-нибудь. Возможно, даже в недалеком будущем — сразу же, как только определюсь с кандидатурой Идеального Мужчины. На сегодняшний день их как минимум двое, но один не спешит становиться идеалом, а другой не торопится бороться с ним за место рядом со мной. Последние две недели из-за завала на работе совсем не было времени подумать о своей женской судьбе. А между тем детородный возраст, старение тканей и все такое…

В дверь настойчиво постучали. Ох, чего же это я сижу! А мне ведь еще до работы надо ехать на другой конец города выкупать билеты для сентябрьской командировки на Сейшелы! Кошмар и цейтнот! Я быстро разорвала пакетик, сунула конец теста в рюмку, куда перед этим пописала, подержала положенные десять секунд и аккуратно выложила на ладонь. Ждать две минуты, как написано в инструкции, было слишком большой роскошью, если учесть, что у нормальных служащих рабочий день уже начался, а покупкой билетов не получится оправдать опоздание больше чем на полтора часа. Поэтому я оставила тест на столике в ванной, а сама принялась уничтожать улики: вылила в унитаз рюмку, закопала конвертик от теста вместе с инструкцией под картофельные очистки в мусорном ведре. Через полторы минуты, когда тест покажет то, что я и сама уже знаю, не останется ничего напоминающего об этом приступе иррационального волнения.

Я решительно вошла в ванную и уставилась на тест. В контрольном окне ярко рдела одна красная полоска.

Согласно инструкции, она означала «Паникерша, ты сама-то могла хоть на минутку представить себя в роли мамаши? Конечно же ты НЕ беременна».

Не успела я вздохнуть с облегчением, как на моих глазах чуть левее полоски стало растекаться что-то бесформенно-розовое.

Память мне сразу отказала. Я побежала на кухню и залезла в мусорное ведро — смятая инструкция будто бы ждала меня и злорадствовала: мол, не плюй в колодец, пригодится воды напиться. Я расправила ее и приблизила к глазам так, что почувствовала едкий запах типографской краски, смешанный с каким-то фармакологическим консервантом, которым пахнут изнутри упаковки лекарств. Так, опустите в мочу до контрольной отметки… положите на сухую и ровную поверхность… оцените результат через две минуты, но не позднее чем через десять минут…. Далее следовал рисунок, на котором были нарисованы две четкие и бескомпромиссные параллельные полоски.

Я внимательно посмотрела на тест. Приблизила к глазам. Отдалила. Снова приблизила. Снова отдалила. Вблизи бесформенное розовое пятно совершенно точно не было полоской, но все же сигнализировало о присутствии в моче какого-то подозрительного элемента. Может, это производственный брак?

Так, ладно, подумаю на пути в офис «Эмиратских авиалиний»… Тем более что женская консультация так удачно располагается по дороге к метро.

— Вы даже не представляете, как мне знаком этот сюжет, — улыбнулась молодая врач, выслушав мою загадочную историю про деликатные месячные и сомнительный тест. — Давайте-ка быстро на УЗИ.

— Я же не выпила двух литров воды, — слабо запротестовала я.

— Да и не надо, это и так будет видно.

Это? ЭТО? О чем это она?

— Ну вот же он! — ткнула она пальцем в экран.

— Кто — он? — пересохшими от волнения губами спросила я и почувствовала себя так, будто после долгих топтаний на месте все-таки прыгнула в прорубь.

Врачиха посмотрела на меня поверх очков:

— Кто-кто? Эмбрион.

— Э… э…

— …мбрион, — подсказала она.

— Правда? Нет, серьезно?! Ой! — выпалила я больше для того, чтобы не показаться полной дурой. И с удивлением отметила, что от нахлынувших чувств я вот-вот расплачусь.

— Поздравляю! Март — прекрасный месяц для родов. А теперь живенько в больницу на сохранение.

— Что? Куда?! Нет-нет, доктор, я никак не могу на сохранение! Может быть, через пару недель. У меня послезавтра Таиланд, понимаете? Таиланд! Командировка! Мне еще сумку собирать! — почти выкрикнула я последний аргумент.

— Вот в этом можете себе не отказывать: собирайте сумку — и живо в больницу! Это у вас вчера не месячные были, а кровотечение, пусть и небольшое. С такими делами не шутят, если вы хотите иметь детей… — Тут врач вызывающе уставилась на меня: — Вы же хотите?

Вот он, момент истины, подкрался так незаметно.

— Ну да, — промямлила я, но, уловив недоверие в ее лице, быстро добавила: — Да! Да, конечно хочу!

Таиланд, который я уже мысленно ощупывала руками, стремительно удалялся. И что-то новое, бесформенное, расплывчатое, неизвестное, пугающее и волнующее подбиралось все ближе.

Уже стемнело, когда мне наконец удалось набрать эсэмэску Гийому: регистрация, первичные анализы и протокольные процедуры заняли весь день. Я плохо попадала пальцами по клавишам. «У меня дя тебя 3 новогти: 1) я не еду в Таианд 2) я в больице 3) я на четвертой неделе беременности».

Я нажала «Отправить» и понеслась мыслью вслед за электронным сообщением. Вот оно архивируется, вот комочком килобайтов катится по проводам над Тулой и Брянском, вот останавливается на мгновение на границе домашней и роуминговой зоны — начинает стоить в три раза дороже — и вот уже летит над Европой, кружит над Парижем и, наконец, падает в его телефон… Вот он слышит сигнал, лениво тянется к заднему карману джинсов, не подозревая, что через несколько секунд его жизнь изменится, вот достает телефон, набирает привычную комбинацию клавиш для разблокировки… Открывает сообщение… Читает… Дочитывает… Перечитывает…

Я откинулась на жесткую больничную подушку и уставилась на экран мобильного, чтобы увидеть голубую подсветку, предваряющую звонок, и нажать кнопку «Ответить» еще до того, как сработает звуковой сигнал. Мои сопалатницы погрузились в беременную дрему, и будить их было не просто невежливо, но даже где-то опасно. Между мной и ними сразу выросла стена непонимания: мне нечего было рассказать о работящем муже, зануде-свекрови и недальновидном гинекологе. Отец будущего ребенка по приблизительным прикидкам либо француз, либо владелец крупной отечественной компании — сочувствия ждать неоткуда.

Суставы в запястьях уже затекли от напряжения, а экран и не думал голубеть. Нянечка громко объявила отбой, и лампы как по команде погасли. Мои соседки, еще не окончательно уснувшие, шепотом обсуждали сегодняшние назначения лекарств, я косила глаза на дожидавшуюся на тумбочке свечку, которая по-научному называлась «ректальный суппозиторий» и которую надо было вставить в… В общем, туда, куда я до сих пор свечек не вставляла и даже представить не могла, как она ОТТУДА может повлиять на течение беременности. Я отложила телефон, взяла свечку, повертела ее в руках. Ах да, она же восковая, нельзя ее мять. Ладно, вскрываем… Тьфу ты, скользкая! Выгибаем руку в локте… Так, теперь прицеливаемся…

В-ж-ж-ж — зажужжало слева, и, прежде чем я успела сообразить, что это предупредительный вибросигнал мобильного, бодрая джазовая мелодия огласила дремлющую палату. Свечка выпала из руки и затерялась где-то в складках простыни. Скользкие от воска пальцы не сразу попали по нужной клавише.

— Алё! Алё! — прошипела я, опасливо озираясь вокруг: темнота вокруг наливалась ненавистью разбуженных.

— Привет, это я! — раздался в трубке бодрый голос Гийома. — У вас там нет городского, чтобы перезвонить?

— Ты упал, это же больница! Какой городской!