Цеховики. Рождение теневой экономики. Записки подпольного миллионера Нилов Александр

Я человек дотошный и если бы не стал тем, кем стал, то, возможно, выбрал бы профессию бухгалтера. Для литератора такое качество характера, как я думаю, скорее недостаток, но уж что выросло, то выросло. Именно поэтому я не стану (хотя очень хочется) сразу переходить непосредственно к истории моего отца и его знакомых. Вместо этого напомню общую картину подпольного бизнеса в СССР. Начать, пожалуй, стоит с терминологии (как бы ужасно это слово ни звучало).

Людей, которые занимались сбытом любого товара, имеющего криминальное происхождение, как уголовники, так и сотрудники правоохранительных органов называли барыгами. Между прочим, это слово плавно перекочевало в современность, только слегка изменив свое значение. С начала девяностых барыгами стали называть бизнесменов любых калибров, тех, что занимаются реализацией товара.

Цеховиками в советские времена называли людей, которые организовывали подпольное производство товара. Этим ярлыком награждали любого нелегального производителя вне зависимости от объема «левого» производства. Как в наше время под титулом «бизнесмен» могут скрываться и владелец трех продуктовых ларьков, и председатель совета директоров крупного банка, так и в СССР под безликим определением «цеховик» мог подразумеваться крупный махинатор, выдававший производственные объемы, сравнимые с планом легального предприятия, наравне с владельцем пошивочного цеха вместимостью в три швейные машинки. Отдельного упоминания заслуживает факт, что дополнение «в особо крупных размерах» к статье «Хищение государственной собственности» можно было схлопотать в любом случае.

Вверху пирамиды покоились священные коровы – теневики. Люди, которые прикрывали подпольную экономическую деятельность, находясь в стенах государственных учреждений разных рангов. Не думаю, что стоит отдельно уточнять: чем больше был объем подпольного производства – тем выше рангом были крышующие его чиновники.

Единственное отличие этой иерархической лестницы от современных реалий состояло в невозможности совмещения нескольких ипостасей в одном лице. Сейчас, несмотря на строжайший запрет государственным чиновникам заниматься предпринимательской деятельностью, каждый самый захудалый депутат как минимум владеет свечным заводиком в средней полосе необъятной России. И многие производители товара самостоятельно занимаются сбытом продукции. В те времена, о которых сейчас идет речь, о таком раскладе и помыслить было невозможно. Объяснялось сие табу очень просто. Тот, кто занимался подпольным бизнесом, имел доступ к очень ограниченному кругу возможностей, ведь для нелегальной деятельности требовалось вполне легальное прикрытие. Да и простое соображение, состоявшее в том, что бизнес, раздробленный на мелкие части, труднее отследить и ликвидировать, тоже играло свою роль.

Так что, по большому счету, между владельцем маленькой пошивочной мастерской и производителем «левых» радиодеталей на мощностях государственного цеха реальное отличие было только одно: объем производимого товара.

Как сказал один из французских философов, «пороки общества – зеркальное отражение добродетелей этого общества». Метко сказано. Точно так как легальная экономика в СССР была подвержена диктату планирования, так же и схемы нелегального производства напоминали многократно скалькированный чертеж одного и того же механизма. Какой бы товар ни выходил из подпольных цехов – весь процесс, от поставок сырья до способов реализации товара, был на удивление одинаков.

Аналогии можно проследить и в более широком смысле. Ту роль, которую в социалистическом реализме играли профсоюзные организации, в «зазеркалье» теневой экономики исполнял криминальный общак, в который неукоснительно отстегивалась определенная доля прибыли. Искаженным отражением партсобраний вполне можно было считать постоянные сходняки, на которых воровские авторитеты прилежным и трудолюбивым цеховикам частенько устраивали разбор полетов. Ну и так далее.

Схем обогащения у цеховиков на самом деле было – раз, два и обчелся. И любой сотрудник ОБХСС знал об этом. Другое дело, что доказательную базу собрать оказывалось гораздо труднее. Если уж на то пошло, то настоящей головной болью ОБХСС были вовсе не цеховики, производители «левого» товара на ворованном сырье. Острие карающего меча законности было заточено под поимку тех расхитителей госсобственности, которые ограничивались исключительно процессом кражи. Как говорил Портос: «Я дерусь, просто потому что дерусь». То есть воровали именно для того, чтобы украсть, обуреваемые синдромом накопительства.

Воровство в СССР процветало в масштабах катастрофических. «Неси с работы каждый гвоздь – ты здесь хозяин, а не гость!» И несли. И дедушка-вохровец (человек с ружьем), и мастер из цеха, и директор завода, и буфетчица из столовой. Садовые домики возводили из вынесенной с родного производства продукции, а если уровень должности позволял, то получались и кирпичные «халупки». В этой среде в основном процветал натурообмен (будущий бартер). Ты – мне, я – тебе. Рука руку мыла. Но именно в категории несунов было больше всего случайных людей. Не надо обладать никакими выдающимися личностными качествами, чтобы украсть в родной конторе. Достаточно было оказаться в нужном месте в нужное время – например, всеми правдами и неправдами получить любую руководящую должность, – и дело в шляпе. Не нужно думать, напрягаться и что-то изобретать, человек автоматически занимал свое место в кругообороте. Именно поэтому несуны практически выпадали из криминальной среды в СССР. Ну, разве только «в особо крупных масштабах»… Всех остальных проконтролировать было невозможно.

Вот я и подошел к первому вопросу, который, похоже, не задал себе никто из тех журналистов, которые в наше время отряхивают пыль с архивных дел цеховиков. А почему, собственно, люди имевшие доступ к ворованному сырью, не ограничивались сбытом этого самого сырья налево, направо, куда угодно, как поступало большинство? Если ими двигала исключительно страсть к наживе и обогащению, то почему не ограничиться достойным местом в кругообороте несунов? Зачем наживать себе дополнительную головную боль в виде обеспечения дальнейшей переработки сырья в реализуемый товар? Да еще и налаживать контакты со сбытчиками (тоже дополнительный риск). Не говоря уж о тесных связях с криминальными структурами и теневиками.

Что же двигало людьми, если не просто жажда денег? «Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика…» Так вот, я отнюдь не претендую на то, чтобы стать выразителем общего мнения этих загадочных бизнесменов прошлого, но, по крайней мере, я попытаюсь ответить на этот вопрос так, как ответили на него себе мой отец и его «соратники по цеху». Конечно же, не каждый человек – цеховик, но каждый цеховик – человек, поэтому мотивы в каждом случае разные, ведь сколько людей, столько и историй. Есть (я уверен) истории про жажду власти, есть (скорее всего) истории про идеологическую несовместимость с существующим строем, наверняка чья-то история повествует про гениальные деловые способности, не реализовать которые означало бы спиться или закончить жизнь в канаве от бессмысленности жизни. Но об этом я могу только догадываться. Логичнее рассказывать о том, что я знаю точно. Вот я и подошел к началу своего рассказа. Лучше поздно, чем никогда.

СССР – кузница кадров

Хотя и принято в последнее время костерить социализм на все лады, нельзя отмести и несколько положительных моментов, наличествующих в СССР, значение которых трудно недооценивать. Страна равных возможностей пусть и хромала во всех остальных пунктах значения слова «равенство», однако в деле бесплатного образования советский народ точно был впереди планеты всей. И действительно, учили всех подряд: и способных, и совершенно к процессу обучения не приспособленных. Такой добровольно-принудительный подход к получению знаний не мог сделать Ломоносова из каждого деревенского паренька, зато давал возможность выйти на приличный научный уровень всем, кто этого действительно хотел, вне зависимости от происхождения.

Отец в этом смысле принадлежал именно к той половине советского народа, которой полученные знания пошли впрок. Родился он в обыкновенной рабочей семье, которая вплоть до начала Великой Отечественной войны могла считаться вполне обеспеченной. Дед работал на заводе, считался (да и был на самом деле) отличным мастером своего дела – вот не скажу, какого. За давностью лет как-то подзабыл. Бабушка работала на том же заводе, только в бухгалтерии. Отец рассказывал, что дед ужасно комплексовал по этому поводу. Как же, у жены образование, а у него школа рабочей молодежи и все. Я так понял, что в те времена профессия бухгалтера приравнивалась в общественном сознании по меньшей мере к ученой степени. Но дело было не только в бабушкиной способности содержать заводские ведомости в идеальном порядке. Дед ужасно жалел, что в свое время не смог выучиться на инженера, – не было возможности. Но он был еще молод, всего-то двадцать восемь лет, и не терял надежды наверстать упущенное.

Не успел. Когда началась война, он ушел на фронт, откуда вернулся в 43 году инвалидом без одной ноги. Тут уж было не до учебы. Приходилось каким-то образом кормить семью, которая через год увеличилась еще на одного члена, – родилась папина сестра, моя тетка. Отчаянные люди были наши предки. Теперь-то меньше чем за 250 000, обещанных президентом за второго ребенка, потенциальные родители и стараться не станут. А тогда… Война, кормилец без одной ноги, а они второго ребенка заделали и живут себе, трудно, но счастливо.

Учитывая зигзаги судьбы, дед так и не смог дорваться до вожделенного образования, но тоску свою по несбывшемуся он умудрился привить сыну (то есть моему отцу). На всю жизнь осталось у того стремление к знаниям, которые казались ему пропуском в какой-то невиданный, блестящий мир, отличный от суровой послевоенной действительности.

Потому в школу отец пошел как на праздник. И так все десять лет. Честно говоря, я просто не могу себе вообразить, какие запасы энтузиазма для этого нужны. Бездонные, наверное. Отец искренне верил: если он выучится как следует, все двери в стране будут для него открыты. Они все тогда немного такие были – не от мира сего. Шестидесятники… «Наивные подснежники», как саркастически характеризовал себя и своих друзей повзрослевший отец, имея в виду хрущевскую «оттепель». По окончании школы отец, который за десять лет учебы уже окончательно определился с будущей специальностью, без каких-либо проблем поступил на престижный физмат в Университете (тогда в Ленинграде университеты еще не располагались на каждом углу). Что еще глубже укрепило его уверенность в доступности научной карьеры союзного значения для каждого советского человека, буде у него на этот случай способности.

Быстро пролетевшие годы учебы в Университете не стоили бы отдельного упоминания, если бы не одно существенное обстоятельство. Именно в стенах альма-матер мой отец впервые проявил незаурядные способности, не столько научные, сколько организаторские. При всем уважении к трудоспособному молодому человеку, которым когда-то был отец, я не могу не признать (по его же собственным замечаниям), что как раз физико-математические экзерсисы он выполнял не так блестяще, как проводил (к примеру) культмассовые мероприятия. За несколько лет, проведенных в сугубо академических стенах, он успел «опылить» своим присутствием все мало-мальски значительные формальные и неформальные события, происходящие в Университете. Более того, молодой студент умудрился последовательно побывать: культоргом, профоргом и комсоргом курса. И это не считая того, что на протяжении всей учебы отец продержался на солидной должности ответственного за политсектор. То есть все политинформации, проведенные за шесть лет, были на его совести. На мои неоднократные недоуменные вопросы: «За каким лешим тебе нужна была эта тягомотина?» – отец неукоснительно принимался читать мне лекции о важности не только плодотворно контактировать с окружающими людьми, но и уметь направлять их чисто человеческие, а потому хаотичные порывы в строго очерченные рамки полезной деятельности.

Но это он с возрастом научился так красиво формулировать, а тогда (как я сильно подозреваю) студент физмата Гришка-лектор, как его едко прозвали ополитинформаченные согрупники, мало задумывался, отчего у него так зудит по общественной линии. Ведь в те времена организаторский талант признавали в людях неохотно. А ведь именно эти способности – направлять людей в рамки полезной деятельности – и удобрили на манер гуано последующий урожай событий в его жизни. Несколько раз на полном серьезе отец утверждал, что комсомольско-общественная работа в советских институтах была не чем иным, как вторым высшим образованием, классической школой менеджмента и управления, только на советский манер.

После окончания Университета отец очень удачно распределился. Он каким-то образом, впрочем не без учета его заслуг по общественно-комсомольской части, избежал участи большинства молодых специалистов и не загремел в какой-нибудь заштатный НИИ, затерянный на необъятных российских просторах. Вместо этого получил место в довольно прогрессивном по тем временам научном институте и помимо эфемерных благ в виде постоянной возможности поднимать свой научный уровень получил возможность ходить на работу пешком. И опять же работа в этом достойном учреждении не имеет к описываемой теме почти никакого касательства, если бы не два события, которые произошли с отцом именно в данный период. Первое – в новообретенном дружном коллективе он встретил человека, который определил почти всю его дальнейшую жизнь – Якова Денисовича, тогда просто Яшку (по молодости лет). С точки зрения советской действительности у Якова были один явный недостаток и одно сомнительное достоинство. Он происходил из катастрофически бедной многодетной семьи и при этом был умен тем самым практическим умом, который так не любило в подчиненных начальство, – тут вам не Америка!.. И второе событие – в качестве молодого и подающего надежды специалиста в составе небольшой группы советских ученых он попал на научную конференцию «за бугор», а точнее, во Францию.

Капиталистический образ жизни наповал сразил отца. И не изобилием сверкающих витрин, хотя и не обошлось без глотания сладких слюнок в магазинах спорттоваров и в супермаркете при виде продуктов. Самое главное, что наконец-то отец осознал: совершенства в мире не бывает. Вожделенное образование, которое виделось ему золотым ключиком к счастью, открывало совсем не ту дверь. С другой стороны, получить аналогичное образование во Франции с такой же легкостью, как в родном Отечестве, ему ни за какие коврижки не удалось бы. И вот именно тогда, по его словам, впервые закралась в молодую голову советского специалиста крамольная мысль: «А вот бы совместить…» При этом отец вовсе не был клиническим идиотом и понимал, что в политическом масштабе осуществить сие невозможно. Но в одном-то, отдельно взятом случае? Ведь у него-то уже имелось образование. Но это был пока даже не пробный выстрел, а просто взгляд на мир через прицел. До выстрела было еще далеко.

Тем не менее, когда по приезде, примерно через полгода, отец вдрызг разругался со своим начальником, который ничтоже сумняшеся попытался присвоить себе научную работу подчиненного, то не стал восстанавливать справедливость, а вместо этого прислушался к настойчивым советам Якова Денисовича и ушел (хлопнув дверью) на производство. К тому времени, когда произошел столь досадный эпизод, отец уже полностью осознал свою романтическую наивность по поводу ценности образования и научных знаний в СССР. И уж тем более понял, что его усредненных научных способностей вряд ли хватит для того, чтобы посвятить науке всю жизнь и при этом остаться счастливым и нищим.

Это индивидуальная история «отделки щенка под капитана». Однако, как впоследствии рассказывал мне отец, в среде крупных подпольных предпринимателей-цеховиков высшее образование считалось чем-то вроде обязательного школьного минимума. А если и встречались люди со средним специальным образованием, то уж опыт работы в общественных организациях (по комсомольской, а то и по партийной линии) у них присутствовал непременно. Вспоминая французского философа и его зеркальные отражения, кажется, что нет ничего удивительного в том, что сотрудники ОБХСС имели в правоохранительных органах репутацию «белых воротничков», интеллектуалов и вообще задавак. Все правильно. Равные возможности в действии. Одни студенты несколько лет пользовались благами бесплатного и потому доступного образования, чтобы впоследствии использовать его для создания подпольных производств, а другие в то же время поднимали свой интеллектуальный уровень для успешной с ними борьбы. Все при деле.

Пациент скорее мертв

Согласно последним социологическим опросам, лидирующие места в хит-парадах вожделенных для большинства жителей России факторов занимает стабильность. Причем в любых ее проявлениях. Деловые люди мечтают о стабильности в экономике и даже (страшно выговорить) геополитике государства. Молодые семьи хотят стабильности в ценах на недвижимость (о понижении стоимости квадратного метра никто уже даже не мечтает, хорошо бы дальше цена не росла!). А большинство населения, не употребляя такого термина, как «стабильность», просто хочет отдохнуть от бешеного темпа жизни и хоть некоторое время пожить без видимых потрясений. Что вполне понятное, предсказуемое и по-человечески объяснимое желание. Не зря одно из витиеватых китайских проклятий звучит приблизительно так: «Чтоб тебе жить в эпоху перемен!»

Но вот странность. С одной стороны, стремление к стабильности в любых ее проявлениях, а с другой – пренебрежительное отношение к годам, которые, похоже, могут претендовать на символ неизменности социума, я имею в виду годы так называемого застоя, протянувшиеся с начала семидесятых по середины восьмидесятых. Только ленивый не изощрялся в высмеивании этого периода истории СССР.

Спроси любого человека, который или прожил эти годы, находясь в сознательном взрослом состоянии, или по малолетству обладает лишь смутными воспоминаниями: какие «якоря» бросили в тихих водах воспоминаний означенные полтора десятка лет? Начинаем загибать пальцы: дефицит ВСЕГО, бесконечные нудные собрания, бесплатные путевки на юг и в детские лагеря летом, чудовищное медицинское обслуживание, очереди. Все. Если кому-то покажется, что это много, попробуйте посчитать воспоминания, которые оставили по себе девяностые годы. По-моему, смело можно утверждать, что период «застоя», каким бы он ни казался с расстояния в двадцать лет, действительно характеризовался неизменностью, постоянностью и предсказуемостью. Жаль, конечно, что неизменность распространялась на пустые полки и повальное хамство тех, кого сейчас красиво называют «обслуживающий персонал», но ведь у этой медали стабильности была и другая сторона. Убийство, к примеру, считалось настоящим ЧП, и на его раскрытие бросали лучших из лучших оперативников, да не просто районных оперов, а зубробизонов из главка. Женщины могли выходить замуж по любви, а не по расчету, а мужская половина советских граждан не была еще до смерти заморочена вопросом, где взять денег. Так что если попробовать беспристрастно предаться воспоминаниям о тех годах, то запросто можно найти и поводы для ностальгии.

Итак, в середине семидесятых большинство добропорядочного населения СССР могло наслаждаться стабильностью жизненного уклада, сопровождаемой хамством, и почти полным искоренением уличной преступности. Но годы, именуемые «застоем» характеризовались не только этими штрихами. Были и еще кое-какие застойные явления, не столь общеизвестные. В частности, именно на эти годы и пришелся расцвет подпольного бизнеса в СССР. Возникновение буквально из ниоткуда маленьких и больших «левых» производственных цехов было спровоцировано именно пассивностью и беспомощностью социалистического строя в той стадии развития. До начала семидесятых годов советское правительство вело довольно активную деятельность по установлению на одной шестой части суши земного шара коммунистического строя и (что характерно) руководство страны на самом высоком уровне, похоже, было убеждено в реальности своих планов. До этого момента, даже несмотря на ВОВ, а возможно, в достаточно степени и благодаря ей, СССР как член мирового сообщества смотрелся довольно солидно. И не только в связи с военной мощью. Постоянное наращивание темпов производства всего на свете, выполнение и перевыполнение планов, всеобщая грамотность, бесплатное медицинское обслуживание населения и, конечно же, невиданные производственные мощности огромного количества заводов и фабрик.

На прилавках магазинов было если и не изобилие, то уж по крайней мере достаточное количество товаров для поддержания пристойного уровня жизни (для тех, кто не застал те времена, рекомендую просмотреть знаменитую поваренную книгу выпуска 1953 года). И хотя такого понятия, как «рыночная экономика», на тот момент в СССР не существовало в природе, однако же ее законы, те самые, которые спустя всего несколько лет будут способствовать расцвету подпольного производства в стране, не предполагали необходимости производить в большом количестве «левый» товар. Если человек каким-то легальным способом мог заработать или скопить деньги, он эти деньги спокойно мог потратить сообразно своим вкусам. Дефицит как явление еще не был знаком советскому человеку. Послевоенная нехватка самого необходимого продолжалась на удивление недолго, всего около пяти лет, при этом ни у кого из переживших тяжелейшую нужду военных лет не возникало по этому поводу ни малейших нареканий: были живы, здоровы – и слава богу. Идеологический накал стал столь значителен, что в головах советских людей аж звенело от гордости за свою страну и стремления сделать ее еще лучше и «быть впереди планеты всей». Помимо всего, у многих из советских граждан еще не выветрилось из памяти чувство страха и тотального контроля над каждым отдельно взятым человеком и каждым трудовым коллективом. Применительно к обсуждаемой теме нужно отметить, что в годы идеологической «оттепели», когда «Прометеи общественного сознания», будущие диссиденты чувствовали себя относительно вольготно (1963–1964 годы), всем подпольным предпринимателям пришлось очень туго. В деле ликвидации любой противоправной экономической деятельности участвовали лучшие розыскники правоохранительных органов. Сама возможность частного предпринимательства была признана идеологически вредной, а люди, занимающиеся ею, именовались новой разновидностью врагов советского народа. Очевидно, руководству страны было стратегически важно искоренить из сознания людей даже саму память о возможности негосударственной производственной и торговой деятельности. По некоторым сведениям, за упомянутые годы под расстрельную статью было подведено около 3000 человек. Борьба с «частными лавочками» стала бескомпромиссной и направленной на полную ликвидацию потенциальных идеологических врагов.

Возможно, социологи, экономисты, политологи и другие широкопрофильные аналитики забросали бы меня камнями, если бы прочли следующие строки, но я искренне надеюсь, что такие солидные люди эту книгу и в руки не возьмут. Когда мой отец объяснял мне, как же получилось, что огромная, быстро развивающаяся страна после такого мощного рывка погрузилась в спячку на полтора десятилетия, растеряв все достижения, то использовал понятный мне, тогда еще не очень разумному подростку, образ:

Представь себе человека, который вынужден выполнить какое-то сложное действие. Все его силы направлены на достижение результата. Он изо всех сил напрягает не только свой мозг, но и нервную систему, и мускулы. Поначалу в его действиях будет наблюдаться прогресс (особенно для стороннего наблюдателя). Но ведь человек физически не способен долго жить на пределе своих возможностей. Он попросту надорвется. И вот когда это случится, а это случится непременно, рано или поздно, он не только ляжет пластом, будучи не в состоянии двигаться, но, бедолага, не сможет даже адекватно реагировать на окружающую действительность и бороться с недомоганиями собственного организма. Иммунитет будет на нуле, а можно сказать проще: ему будет все до фонаря. Так вот, сына, СССР (как тот человек) – просто надорвался.

И произошел этот момент в аккурат после максимальной точки накала страстей и возможностей советской идеологии – Карибского кризиса. То есть еще какое-то время огромный организм СССР продолжал рефлекторные подергивания, но прогресс был уже обречен. Таким образом, именно к началу семидесятых, используя модную в те времена формулировку, «сложились все предпосылки» для расцвета не только деятельности цеховиков, но и для появления в невероятных количествах «расхитителей социалистической собственности» разного формата. Тотальный дефицит послужил причиной необходимости производить и продавать из-под прилавков огромный перечень товаров. От, пардон, туалетной бумаги до зимней одежды. Игнорируемые законы рыночной экономики постепенно набирали силу. Возник СПРОС. Следующим фактором стало резкое ослабление активности контролирующих и проверяющих организаций. То есть фактически они продолжали свое существование, но скорее их существование было «фиктическим». Свары, склоки и интриги за еще большее количество привилегий отнимали у облеченных властью людей столько энергии, что ее не оставалось на исполнение своих непосредственных обязанностей. В результате – полная бесконтрольность людей, имеющих доступ к материальным ценностям. А ведь при этом гигантский маховик промышленности по-прежнему продолжал свое пусть и бессмысленное, но поступательное движение. То есть колоссальное количество кое-как учтенного качественного и некачественного сырья все так же вырабатывается на необъятных просторах страны.

Уроки профориентации

«Сшитое дело»

Так получилось, что в начале семидесятых годов поле для будущей нелегальной деятельности производителей «левого» товара уже не только было вспахано и засеяно, но и ждало появления людей, способных собрать обильный урожай. Стоит ли удивляться, что эти люди не замедлили появиться?

Это были люди совершенно новой, диковинной формации. Подвид, неизвестный доселе в природе. Не коммерсанты в привычной дореволюционной российской ипостаси, не дельцы американского склада (хотя некоторым и очень хотелось на них походить), не экономисты по образованию и не руководители по сути. Доминировало в них (а с некоторыми из них я был знаком лично и прекрасно помню сложившееся впечатление) даже не инакомыслие, а инакодействие. Их менталитет был (как силовые поля) закручен в противоположном от «совкового» направлении. В значительной степени цеховики семидесятых – восьмидесятых отличались и от своих предшественников. Тех самых «лавочников», как их тогда презрительно называли в прессе, которых так безжалостно уничтожали в начале шестидесятых годов. Основное отличие заключалось в том, что люди, осужденные до начала семидесятых годов за расхищение социалистической собственности, на самом деле к этой собственности имели весьма далекое отношение. Основа их преступления против государства заключалась совсем в другом. Вот самый яркий пример, я прекрасно помню наше с отцом обсуждение так называемого «дела львовских трикотажников».

Дело львовских трикотажников

Дело было крупное и для большинства подпольных производителей окончившееся худшим исходом, но, однако же, огласку оно получило весьма ограниченную – так, несколько проходных заметок в газетах далеко не на первых и даже не на вторых полосах. Поэтому, мне кажется, уместно будет сейчас хотя бы поверхностно вспомнить, что же за печальная история произошла в Львовской области в начале шестидесятых.

Совершенно официальным образом на Львовщине существовала артель под красноречивым названием «Трудовик». В состав артели входило около девятнадцати человек – довольно большой по тем временам коллектив. К этому моменту в стране уже практически не оставалось трудовых артелей: их создание подпадало под категорию идеологически вредных явлений, но в данном конкретном случае, очевидно, сыграло свою роль территориальное расположение. Украина в те времена считалась глухой провинцией, а, как известно, в глубинке всегда можно позволить себе больше вольностей с законом. Работает принцип удаления от бдящего начальственного ока.

На протяжении нескольких лет своего существования трудовой коллектив артели занимался ни больше ни меньше как обыкновенным зарабатыванием денег. Да к тому же очень обыкновенным по современным меркам способом – пошивом одежды для населения и изготовлением галантереи. По большому счету производство одежды и аксессуаров трудовой артелью даже нельзя было назвать подпольным. Некоторые вещи шились вполне легально. Скрывали от государства артельщики лишь объемы своего успешного производства. Судя по всему, дело очень быстро стало не просто рентабельным, а очень выгодным и прибыльным, а посему артельщики слишком увлеклись. Увлеклись до такой степени, что позабыли, в какой стране расположены их пошивочные цеха.

В 1961 году вся группа из девятнадцати человек была арестована. И хотя инкриминировали им статьи, связанные с хищением, в реальности же дело обстояло не совсем так. Просто для успешной предпринимательской деятельности в СССР не только не существовало правовой базы, но и сама возможность обогащения частным образом в корне противоречила социалистической экономике. А как вы понимаете, подрыв устоев – это серьезно. Тут вам не частная ошибка, частной личности. Дело пахнет идеологией и диверсией. Так что если оценивать ситуацию по факту, то львовские артельщики поплатились за увеличение объемов производства. Как знать: если бы они шили три платья в месяц и две скатерти в неделю, дело могло закончиться совсем по-другому. Например, их лавочку в один прекрасный день прикрыли бы тихо и без лишней огласки.

На суде артельщиков обвинили в хищении государственных средств на сумму почти в два миллиона рублей. В результате таких «особо крупных размеров» почти половина состава артели (а именно восемь человек) угодила под расстрельную статью.

Рассказывая мне эту печальную историю, отец выражал удивление не столько по поводу идиотизма ситуации, который бросался в глаза. Ведь такую серьезную меру пресечения назначили людям, которые изготавливали продукцию в официально зарегистрированной артели, то есть их деятельность, в принципе, была санкционирована тем самым государством, которое впоследствии и вынесло приговор. Искреннее удивление вызывал тот факт, что сырье, из которого и шились, собственно, плащи и костюмы, артельщики преспокойно закупали на складе.

Помню, отец тогда сказал, что такое положение вещей было возможно только до той поры, пока государство, спохватившись, не запретило окончательно любые виды частного предпринимательства. История львовской артели и ей подобные случаи гораздо меньшего масштаба, утверждал отец, как это ни странно звучит, были спровоцированы остаточными явлениями НЭПа. Именно со времен введения политики НЭПа в законодательной базе СССР остались неликвидированные лазейки, которые позволяли заниматься частным производством. Обогащение же артелей, так возмутившее правоохранительные органы, было возможно за счет того, что конкретные рамки этого производства не были оговорены. Но не только правовая основа была причиной того, что по всей стране после войны функционировали небольшие (по крайней мере с виду) частные лавочки. Люди, создававшие артели и работавшие в них, никаких материальных ценностей у государства, по сути, не воровали. Помимо вредоносной идеологии их вина заключалась в том, что они скрывали реальные объемы своего производства. А в остальном они вполне легально закупали сырье и выплачивали зарплату своим работникам. Правда, и в наши, совершенно лояльные к частному предпринимательству времена дельцы тех времен получили бы от законников под первое число – за невыплату налогов на прибыль. Однако не высшую меру, что отчасти утешает. Похоже, что и до нашей страны докатились отголоски цивилизации.

Психология тех людей и методы работы значительно отличались от психологии и методов цеховиков более поздней поры. Скорее они действительно были в чем-то «лавочники», остатки породы классических предпринимателей, частично приобретших опыт производства и торговли еще в дореволюционные времена. Занимаясь тем, чем они занимались, эти смельчаки, конечно же, понимали, что балансируют на тонкой грани законности, однако же в официальную оппозицию Уголовному кодексу они себя не ставили. В отличие от цеховиков, которые пришли им на смену в период «застоя».

Вот эти люди с самого начала своей деятельности понимали, на что идут. Прекрасно отдавая себе отчет, что в случае неудачи или ошибки путь у них только один – на скамью подсудимых. И судьям, выносящим приговор, по большому счету будет наплевать, сколько и какого именно товара произвел цеховик, – объемы производства здесь никакой роли не играли. Ведь и сырье было приобретено путем хищения госсобственности, да и разрешительной базы для частного производства в тот момент в СССР уже не существовало. Однако ни одного цеховика осознание криминогенности действий не останавливало.

Невозможность осуществить желаемое

Что-то я слишком углубился в безличные обобщения. Пора преодолеть врожденную скромность и вернуться к рассказу о своей собственной семье и ее истории. Между прочим, все, о чем я писал до этого, имеет отношение и к моему отцу. Ибо все эти сведения (по большей части) получены во время долгих бесед с ним. Понятное дело, что беседовали мы после того, как отец вышел из заключения. До того, как его посадили, я был слишком мал, чтобы участвовать в разговоре на равных. Да и не могу сказать, чтобы я до конца осознавал, кем был мой отец, до самого его ареста.

Нет, конечно, годам к четырнадцати я понимал, что наша семья здорово отличается от большинства семей моих одноклассников и соседей по двору. Но в тонкостях различий так до конца и не разобрался. Да и процесс осознания растянулся на годы. Помню, мне было лет десять, и я мучительно переживал родительский запрет на посещение одноклассниками нашей квартиры. Я никак не мог понять, почему мать и отец, будучи такими веселыми, общительными и совсем не жадными людьми, ограничили контакты с посторонними людьми, даже такими маленькими, как мои школьные друзья. И ограничили не то что до минимума, а до полного отсутствия. Я еще многого не понимал, но меня удивляло, что родители, например, никогда не вызывали водопроводчика из ЖЭКа. В тех редких случаях, когда чешская сантехника выходила из строя или от старости лопались трубы в нашей большой «сталинской» квартире, отец всегда звонил веселому молодому человеку Витасику, и тот, сверкая улыбкой и до блеска начищенными инструментами, самое большее через полчаса появлялся у нас на пороге. Если я пустячно заболевал и требовалось вызвать участкового врача, меня в спешном порядке отправляли к бабушке (маминой маме), и в ее скромную хрущевку приходила усталая и вечно спешащая куда-то врачиха. В случаях же более серьезных заболеваний, которые были не так уж и редки, меня отвозили к важным и надутым докторам, обладателям табличек на дверях кабинета типа «профессор такой-то».

Да и вообще, жили мы всегда очень обособленно. Гости к нам приходили исключительно редко, в одном и том же немногочисленном составе. Помимо бабушек, родственников я никаких не знал. Единственная папина сестра задолго до моего рождения завербовалась куда-то на Крайний Север чуть ли не по комсомольской путевке, да там и осела на всю оставшуюся жизнь. Кроме родственников к нам изредка наведывался папин друг Яков с женой, да забегала мамина школьная подруга. Для того чтобы понять, как мы выделялись на общем фоне, достаточно упомянуть, что на каждый праздник в каждую квартиру на нашей лестничной клетке набивалась уйма народу. Тогда как-то принято было гулять большими компаниями. А мы продолжали вести тихую и закрытую жизнь.

Если вы подумали, что знакомый водопроводчик, отсутствие участкового врача и прочее проистекало из снобизма родителей или из-за желания получать любые услуги «по блату», то это неправильная мысль. Ларчик отрывался проще – отец с матерью не хотели, чтобы посторонние люди видели, какими вещами заставлена наша трехкомнатная квартира. Да одни финские обои в прихожей могли дать пищу для подозрений любому советскому человеку! Ведь все прекрасно знали, что ни моя мать с ее профессией врача-окулиста, ни мой отец, занимающий должность завпроизводством небольшого завода, не могли позволить себе ничего подобного. И это при условии, что случайно зашедший к нам человек не попал бы дальше прихожей. А ведь была еще гостиная с югославским мебельным гарнитуром (выставочный, штучный образец), спальня родителей с антикварным убранством, подобранным не абы как, но выдержанным в едином стиле. Про кухню я не говорю – финский двухкамерный холодильник в 1977 году мог довести любого, в принципе лояльного соседа до злобного доноса в прокуратуру.

Одна из головных болей не только моей семьи, но и многих цеховиков (особенно средней руки), по словам отца, заключалась в том, что необходимо было балансировать на тонкой грани между осуществимыми желаниями и возможностями их проявления. Получалось, что до какого-то предела не возбранялось выставлять напоказ окружающим хорошие вещи. Например, мама запросто могла щеголять в хорошей дубленке и во французских сапогах. Золотые украшения тоже могли быть предметом гордости. Все эти признаки достатка могли объясняться последствиями рачительного использования домашней казны и, как тогда называлось, «оборотистости» членов семьи. Этот термин подразумевал, что на работе человек получает не только зарплату, но и небольшой побочный доход. Если небольшой, то можно – примерно такой была неофициальная мораль советских людей. Или иначе: «если нельзя, но очень хочется, то можно». Мало кто из наших современников, употребляющих эту поговорку, знает, что она имеет чисто экономическое происхождение и изначально ее употребляли вовсе не лечащие врачи в больницах, а нэпманы, которые таким образом комментировали новую экономическую политику большевиков, позволившую частным предпринимателям продолжить прерванную революцией деятельность.

Так что шоппинг на нетрудовые доходы в советские времена напоминал прогулку по минному полю. Приходилось идти очень осторожно, чтобы не вызвать взрыва возмущения и зависти окружающих. Ибо взрыв мог иметь точно такие же разрушительные последствия для здоровья и жизнедеятельности человека, как и разрыв настоящего снаряда. Рано или поздно, но человек, который мог себе позволить кооперативную квартиру, машину, импортную бытовую технику и хорошую мебель, а уж тем более все это одновременно, привлекал к себе внимание не только бдительных соседей, но и становился интересен для правоохранительных органов. Кстати говоря, став взрослым, я познакомился с почти мистическим трепетом, который испытывают американские граждане к налоговым органам. Причем поголовно. Эта ситуация живо напомнила мне атмосферу моего советского детства. Спецы из ОБХСС дело свое знали, и их бдительность могла поспорить с чекистской. Вот сейчас написал этот отрывок, и в памяти сразу всплыл один ночной разговор моих родителей.

Было за полночь. Предполагалось, что я давно сплю, хотя на самом деле, запасшись фонариком, я читал под одеялом книгу. Проделывал я это каждую ночь, о чем родители, само собой, даже не догадывались, неукоснительно укладывая меня в постель не позже одиннадцати часов вечера. Читать под одеялом было, в принципе, удобно, если бы не одно НО. Через каждые пятнадцать минут приходилось выключать фонарик и выныривать на поверхность глотнуть свежего воздуха, так как становилось ужасно душно. В один из таких перерывов я услышал в соседней комнате возбужденный голос матери. Она всегда, когда волновалась, начинала очень громко говорить. А вот отец во время немногочисленных семейных ссор, наоборот, как-то съеживался и невразумительно бормотал. Потому-то я и услышал только реплики матери.

– Гриша, я тебя умоляю, не делай этого. Или хотя бы подожди год-другой. Я не понимаю, что значит, ты должен? Нельзя менять машину только потому, что это сделал твой заместитель! На нас и так уже начали косо посматривать; если ты сейчас подъедешь к дому на новых «Жигулях», я просто не представляю себе, какая волна народного возмущения нас накроет. Ну, Гриша, я прошу тебя, ты же у меня такая умница, придумай что-нибудь. Скажи своим, что тебе не нравятся «Жигули» в принципе. Что значит – чушь? Может, у тебя какой-то заскок на «москвичах» с детства? Гриша, придумай что-нибудь, а то я за себя не отвечаю. Заберу Сашку и уеду к матери. И не буду, не буду передачки носить, раз сам виноват!!!

Дальше мне стало неудобно подслушивать – мать явно перешла к более эффективным способам уговоров. Я снова нырнул под одеяло, но книжный сюжет потерял для меня всю свою привлекательность. На тот момент мне было двенадцать лет, и я был немного в курсе сути спора, продолжение которого только что услышал, хотя при этом и половины до конца понять не мог.

Заместитель отца, как спустя годы я узнал, был, используя казенную формулировку, «организатором преступной группировки», а проще говоря «мозгом» цеховой деятельности группы соратников, в которой состоял и мой отец. Так вот, этот человек пренебрег разумной осторожностью и купил себе вместо еще приличного «Москвича» новые «Жигули», которые в середине семидесятых считались о-о-очень шикарной машиной. И принялся изо всех сил намекать отцу, что тот ведет себя (как сейчас бы сказали) не корпоративно, не проявляет солидарности и вообще пытается как-то уж слишком настойчиво уйти в тень, тем самым вызывая у подельников не самые лучшие чувства. Папе намекнули, что его «чистоплюйство» невыгодно отличается на фоне общей «замазанности».

Отец, как раз отличавшийся повышенным градусом разумной осторожности, не очень-то стремился к повторению опрометчивого шага своего подпольного шефа. А мать просто впала в панику. Повод для паники простой, понятный и совершенно оправданный.

Для того чтобы обычный человек мог купить себе машину, он не только должен был несколько лет (если не десятилетий) копить на нее деньги, но еще и отстоять очередь, чтобы ее приобрести. Разумеется, такой порядок не касался подержанных машин, но купить подержанную машину в те годы было практически невозможно. Рынок подержанных авто почти на сто процентов контролировался перекупщиками. Едва только у советского человека даже начинала зарождаться мысль по какой-то причине расстаться с дорогим сердцу автомобилем, возле него тут же появлялись подозрительного вида личности, которые предлагали за машину гораздо больше той цены, которую рассчитывал выручить за нее хозяин. И тот, конечно же, соглашался. А поскольку причины для расставания с машиной, стоимость которой не исчислялась исключительно деньгами, а еще и имела эквивалент в галлонах «пота и крови», должны были быть очень вескими, то и происходило это расставание крайне редко.

Таким образом, даже если обычный советский человек и пытался купить подержанную машину, то ему светила только дышащая на ладан развалюха, уже не представляющая интереса для перекупщиков. Все остальные подержанные машины не только стоили в два-три раза дороже, чем новые в магазине, но и расходились исключительно среди «своих» людей, то есть имеющих с перекупщиками тесные связи. Например, за изрядно подержанную «Волгу», стоимость которой в магазине была около 9 тысяч, перекупщики имели тысяч семь. А практически новая машина этой марки стоила «с рук» до 30 тысяч и дороже (особенно в южных республиках). Причем купить «Волгу» даже у перекупщиков было очень трудно. «Жигули» при магазинной стоимости в пять с половиной тысяч продавались у перекупщиков за 8–10, а подержанные – за 5–6 тысяч рублей. Новый «Москвич» стоил порядка трех-четырех тысяч, а подержанный – от 2 до 3 тысяч.

О таком положении вещей знали ВСЕ. То есть буквально все обычные люди, даже те, которые никогда и не пытались ввязаться в подобную авантюру и прикупить собственный автомобиль. Поэтому если покупку новенького «Москвича» моя семья еще как-то могла оправдать в глазах окружающих накопленными за несколько лет капиталами и выстраданной многомесячной очередью с еженедельными перекличками и отмечаниями, то объяснить, откуда взялись почти новые «Жигули» спустя три года после покупки «Москвича», ни отец, ни мать никакому интересующемуся лицу не смогли бы. А в том, что такие лица – как минимум все мужское население нашего двора – сразу нарисуются, можно было не сомневаться. В те годы не было ничего необычного в настойчивом и бестактном интересе: «А на какие шиши, позвольте узнать, приобретен сей механизм?». И любой дядя Вася из соседнего подъезда мог на полном серьезе поинтересоваться происхождением такой крупной суммы у моего отца. Нет, теоретически отец при этом мог послать дядю Васю подальше, но при таком развитии событий не было никакой гарантии, что этот «дядя», приняв на грудь законную субботнюю чекушку, не примется строчить безграмотную «телегу» в органы, которые могут заинтересоваться странной ситуацией.

От греха подальше

Советские люди вообще были в массе своей законопослушны. Каковое похвальное качество было вызвано отнюдь не патриотичностью или врожденной честностью. Фундаментом для послушания закону служил страх, точнее, всеобщая зашуганность. «От греха подальше» – любимое присловье рядового советского гражданина тех времен. От избытка этого качества подпольный производитель мог пострадать не только вышеописанным способом, но и более радикально. Сейчас я расскажу совершенно реальный случай, произошедший в Ленинграде в семидесятых годах.

История портфеля с деньгами

Советский гражданин возвращался темным вечером с работы домой, не ожидая ничего дурного от привычного пути, он в задумчивости смотрел себе под ноги. Поэтому не увидел, как с седьмого этажа сорвался и полетел вниз довольно объемный предмет. Означенный предмет, чудом не задев гражданина по голове, упал в трех метрах впереди. Изрядно удивленный и уже перепуганный гражданин подошел поближе и увидел, что на его голову чуть не свалился отличного качества кожаный портфель, причем явно не пустой, судя по силе удара о тротуар. Гражданин в недоумении задрал голову, но в темноте не увидел ничего необычного. Зато необычное по полной программе ждало его во внутренностях портфеля, который он, повинуясь любопытству, открыл: упавший с неба портфель наполовину был заполнен денежными купюрами, уложенными аккуратными рядами. Заволновавшись, гражданин еще раз попытался понять, откуда, собственно, свалилась на него такая проблема, но ничего разглядеть по-прежнему не смог. И когда первое недоумение прошло, ему (очевидно) пришла в голову именно фраза о наибольшем удалении от греха.

Ведомый этим никогда не подводившим советского человека принципом, гражданин (враз ставший законопослушным) не нашел ничего лучшего, как переложить возможную ответственность за столь необычную находку на органы правопорядка, и, недолго думая, отнес странную находку в ближайшее отделение милиции. Там его поначалу приняли не очень ласково и посоветовали обратиться в бюро находок. Но гражданин был настойчив и все-таки умудрился продемонстрировать внутренности необычного портфеля. Когда милиционеры увидели содержимое «летательного снаряда», с них моментом слетела томность, и они галопом поскакали на место удивительного происшествия. И, как и законопослушный гражданин, ничего необычного не увидели, кроме мирно святящихся окон. Но милиционеры не удовлетворились поверхностным осмотром и, вычислив приблизительно, откуда мог упасть портфель, начали поквартирный обход. И на седьмом этаже их поджидала еще одна неожиданность. Двери вместо гостеприимного хозяина открыли суровые молодые люди в штатском, которые увидев милицию тоже изрядно удивились. После обмена сумбурными репликами выяснилось, что в квартире силами ОБХСС проводится обыск, так как хозяин этой квартиры проходит по делу как подозреваемый в подпольном производстве какого-то очень хорошо продаваемого товара. Портфель тут же приобщили к делу и радостные донельзя обэхаэсники отправились допрашивать подозреваемого.

Увидев портфель, цеховик заметно поскучнел и попытался отпереться от обладания им, но ему строго напомнили про отпечатки пальцев, и он совсем расстроился. После чего признался, что портфель он загодя, вот именно на такой неприятный случай, как обыск, подвесил за леску на балконе, и как только неприятность произошла, изловчился и перерезал леску. В дополнение к признанию, цеховик посетовал, что был уверен, что тот прохожий, который найдет упавший портфель, не то что ни за что не пойдет в милицию, а, не общаясь ни с кем по дороге, побежит домой и понадежнее спрячет находку. «По крайней мере, я бы так и поступил», – с тяжелым вздохом признался удрученный цеховик и тут же нарвался на лекцию о той самой законопослушности советских людей. То, что он при этом подумал об умственных способностях нашедшего портфель гражданина, к сожалению, осталось за кадром этой истории.

Машину в тот год отец так и не поменял. Как, впрочем, и в последующие несколько лет. Так и ездили мы почти до самого его ареста на «Москвиче» приятного зеленого цвета. Уж не знаю, каким образом папе удалось отговориться от покупки «Жигулей». Самое смешное, что я почти до середины девяностых годов был искренне убежден, что «Москвич» прекрасная машина, которая почти не ломается, а если и случается с ней конфуз, то поломки обычно бывают легкоустранимыми и ненавязчиво отражаются на семейном бюджете. Это детское заблуждение возникло у меня на почве тесных отношений отца с мастерами станции техобслуживания. Со слов своих приятелей и одноклассников я знал, что их отцы проводят под машинами практически все свободное от работы и горячительных возлияний время. Тогда как я сам ни разу за все время, что у нас была машина, не видел отца под капотом. Если с машиной случалась поломка, то отец тут же буксировал ее на станцию техобслуживания и оставлял на попечение мастера. Никаких очередей, естественно, при этом не наблюдалось, как не наблюдалось и нецензурных замечаний в адрес косорукого владельца, который довел агрегат до безобразного состояния. Мастер был вежлив с отцом, называл его по имени-отчеству и не уставал справляться о здоровье супруги.

В тот единственный год, когда я сумел пообщаться с отцом, будучи уже почти взрослым, я поинтересовался у него, связывали ли его деловые отношения со всеми этими людьми: сантехником, мастерами со станций техобслуживания, приемщицей из ближайшей к дому химчистки, которая после окончания рабочего дня приносила к нам сданные в их учреждение вещи, и со многими другими людьми, которые значительно облегчали жизнь не только ему, но и всем нам. Выходило, что нет, никаких деловых отношений не было и в помине. Срабатывала та самая система круговой поруки, бартерные отношения, при которых услуга оплачивалась другой услугой. Попав в этот замкнутый круг один раз, ты становился кем-то вроде члена закрытого клуба, который, один раз получив доступ к членству, мог пользоваться любыми (очень обширными) привилегиями. Что примечательно, даже если у вас были деньги, полученные честным путем, например заработанные или накопленные, они совершенно не давали вам право на членство, даже при наличии определенных знакомств в нужной среде.

Услуга = деньги

Деньги в СССР приблизительно с начала семидесятых годов стали играть какую-то безналичную роль, так как на них очень мало можно было реально купить. Гораздо больше, чем денежные купюры, в этой удивительной стране ценилась постоянная возможность оказывать полезные услуги. Вот в связи с этим замечанием хотелось бы развеять еще одно повсеместное заблуждение. В наше время о цеховиках настолько же мало известно, как и в прошлом. Поэтому часто под этим понятием подразумеваются исключительно производители товаров, чаще всего народного потребления, что является в корне неверным. На самом деле под цеховиками всегда подразумевались производители. И не важно чего. Это могли быть и бытовые услуги, и частная маклерская контора – бледная копия западных агентств по недвижимости. Главное, как я уже говорил, цеховики не просто забирали у государства средства и возможности, они их еще и творчески перерабатывали.

Кстати говоря, несколько очень приличных состояний в нашем городе были сделаны именно на предоставлении услуг. Что не удивительно, так как законы рыночной экономики, не существовавшие в Стране Советов, тем не менее вовсю работали в системе подпольных производителей. А как теперь известно даже школьникам, рынок услуг во всем мире приносит большую часть национального дохода многих стран. Особенно сие утверждение касается тех стран, которые живут за счет туризма. Чтобы не быть голословным, могу перечислить несколько примеров успешного подпольного бизнеса цеховиков, которые занимались предоставлением услуг.

Самый известный и затертый до состояния нестояния пример – кладбищенская мафия. Именно на предоставлении ритуальных услуг, а также изготовлении памятников и зиждился основной капитал «гробокопателей», как их называли. По крайней мере, такое положение вещей сохранялось приблизительно до начала девяностых годов, после чего реестр предоставляемых сотрудниками кладбищ услуг значительно расширился. Но это уже другая история.

Дальше обязательно нужно упомянуть скорняков. Именно скорняки занимали не последнее место в списке состоятельных цеховиков нашего города. При этом тонкость их ремесла состояла в том, что никто из них не брал у государства ни одной копейки. Бизнес был построен исключительно на материалах, принадлежащих заказчику. Нитки и те благонадежно покупались в магазинах, благо стоили они тогда даже не копейки, а копейки за килограмм. Однако, как и в случае с львовскими трикотажниками, когда правоохранительным органам удавалось взять скорняков за мягкие места, статья все равно «пришивалась» за хищение госсобственности, под которой подразумевались неучтенные и поэтому считавшиеся «нетрудовыми» доходы.

Но были и неизвестные широкой общественности случаи. Причем, что характерно, эти случаи остались за кадром и для ОБХХС, и для других комитетов безопасности. Хотя за последних ручаться нельзя ни при каких обстоятельствах. Расскажу лучше потрясшую меня историю про дебют игровых автоматов в Ленинграде. Ели вы подумали, что сейчас речь пойдет о насаждении в нашем замечательном городе тривиальных «одноруких бандитов», то это неправильная мысль. На самом деле имеются в виду обычные игровые автоматы, отрада детишек, юношества и даже взрослых людей образца восьмидесятых годов: «Морской бой», «Настольный хоккей», детские качалки-лошадки, прообраз «хваталок» – пластиковых ящиков с мягкими игрушками. Только в те доисторические времена в «хваталки» закладывали жвачку отечественного производства, пластмассовых уродцев неопределенного назначения (для игрушек они были слишком страшные) и даже куски мыла.

Дебют ленинградских игровых автоматов

Все началось с выставки под завлекательным названием «Досуг и развлечения», проведенной в 1975 году. Выставка, как и все в СССР сделанное за казенный счет, была оформлена с необыкновенным размахом. Советские люди провели немало часов возле ярких стендов заграничных фирм, любуясь предметами развлечения и досуга, назначение которых им часто трудно было сразу определить. На этой выставке представлялось и несколько стендов с игровыми автоматами, которые в СССР к тому моменту еще не производили.

После закрытия выставки, которая продлилась несколько дней, испанская и французские фирмы, представлявшие на своих стендах как раз игровые автоматы, вместо того чтобы упаковать свою продукцию и увезти с собой, преподнесли ее в качестве знака дружбы советскому народу. Оставленные автоматы были не самой новой конструкции, да к тому же необыкновенно громоздкие – возможно, именно этими обстоятельствами и объяснялась щедрость западных капиталистов. Скорее всего, везти груз такого объема и качества обратно за границу и платить за доставку представителям фирм просто было невыгодно. Дешевле оставить в СССР. Однако это уже вряд ли можно выяснить достоверно. Зато достоверно известно, что ответственные за проведение выставки лица недолго думая решили разделить автоматы на две равные части между двумя самыми крупными городами страны. После чего половина автоматов оказалась установленной в Ленинграде, в кинотеатре с символическим названием «Ленинград», рядом с билетными кассами. Общее количество игровых автоматов не превышало десяти и было, по меркам руководства города, слишком несолидным, чтобы уделять им особое внимание.

Вот так и получилось, что игровые автоматы, поставленные в кинотеатре, как будто растворились в воздухе. Кроме паспортов на иностранных языках, к этим автоматам не прилагалось ничего: ни организации, в ведении которой они бы состояли, ни баланса, на который их можно было бы поставить. С точки зрения планово-бюрократической системы, которая признавала лишь то, что было указано на официальной бумаге и имело четкую системную принадлежность, этих автоматов просто не существовало в природе.

Однако в реальности дело обстояло совсем не так. После того как какой-то замороченный делами государственной важности чиновник в городском аппарате управления взял на себя труд предоставить транспорт для доставки груза к кинотеатру, у него остались силы только на одно распоряжение – прикрепить к автоматам сменных механиков и двух женщин, которые занималась разменом мелочи. После чего чиновник накрепко забыл о них. А зря. Потому что тут-то и происходило самое интересное.

Начать нужно с того, что женщины, которые должны были заниматься разменом мелочи, появились возле касс кинотеатра совсем не случайно. Автоматы, по идее, должны были работать на жетонах, которых, естественно, не было в помине, и взяться им было неоткуда. Однако прорези под жетоны идеально принимали советские монеты номиналом в двадцать копеек. А что такое двадцать копеек по тем временам? Двадцать коробков спичек или два мороженых. Вроде бы и не деньги. Поэтому начиная с утренних сеансов и до самого закрытия кинотеатра возле иностранных диковинок постоянно крутился народ. И не только дети, но и взрослые люди. Теперь имеет смысл произвести приблизительные подсчеты. Кинотеатр работал двенадцать часов в сутки. Одна игра стоимостью в двадцать копеек длилась около трех минут. Теперь умножаем. Полученную сумму страшно даже произнести вслух, так что не будем. И при этом ни выходных, ни праздников – это же кинотеатр, а не магазин. И при этом никакой затратной части. То есть совсем никакой, нельзя же было считать в затраты электроэнергию, стоившую по тем временам мизер.

Теперь о механиках. Именно они и есть настоящие герои этой удивительной истории. Поскольку до сих пор в СССР никто и в глаза не видел игральных автоматов, то и механиков по их обслуживанию, понятное дело, взять было неоткуда. Тот самый чиновник, благодаря которому автоматы и установили, назначая механиков, распорядился, чтобы обслуживанием новой техники занимались люди, знакомые с отдаленно похожим принципом действия в автоматах с газированной водой. Механики-«газировщики» были людьми небедными, потому что мелочь в советском государстве никто никогда как-то всерьез не воспринимал, а стало быть, не контролировал. Но то, что увидели в кинотеатре «Ленинград» «газировщики» поразило даже этих видавших виды людей.

Дело в том, что на игровых автоматах не были установлены счетчики жетонов (читай – монет). Мало того что это были выставочные экземпляры – на подобных автоматах эти счетчики за рубежом вообще конструктивно не были предусмотрены. Ведь основными покупателями таких безобидных автоматов выступали владельцы небольших кафе, которые самостоятельно снимали жетоны в конце дня, или небольшие торговые центры, которые устанавливали эти автоматы не прибыли ради, а привлечения клиентов для. А теперь представьте себе возможности, которые открылись перед ошеломленными механиками. Никакие автоматы с газировкой не шли ни в какое сравнение с этим игровым Клондайком. И действительно, стакан газированной воды с сиропом стоил три копейки, отвратительно сделанные автоматы постоянно ломались и простаивали без прибыли, к тому же из трех копеек приблизительно половину съедала расходная часть – сироп и баллоны с углекислым газом. Не говоря о том, что доходы от таких автоматов все-таки нужно было регулярно сдавать в бухгалтерию. В отличие от мелочи, извлеченной из игровых «машинок». Вынутые из них двадцатикопеечные монеты сдавать было… просто некуда. Не существовало организации, которая бы имела право принимать эти деньги. Первый месяц работы механики находились в состоянии морального ступора, который, однако, не мешал им оценить ситуацию правильно и забирать себе почти три четверти дохода. Но по истечении этого срока механики начали понимать, что от денежного потока исходит явственный «запах керосина». Стало понятно, что рано или поздно ситуация сложится так, что им предъявят статью не просто по хищению, а в особо крупных размерах, которые рано или поздно станут известны. И тогда запаниковавшие механики попытались законным путем избавиться хотя бы от четвертой части полученных денег.

Вяло сопротивляющуюся разменщицу, нагрузили двумя тяжеленными мешками с монетами (небольшой частью выручки) и отправили… в ближайшую сберкассу. Очевидно, ничего другого несведущие в бухгалтерии механики придумать не смогли. Естественно, что равнодушные ко всему кассирши в сберкассе отправили разменщицу с ее мешочками куда подальше. После этого впавшие в отчаяние механики попытались всучить деньги директору кинотеатра, который, хоть и послал их по тому же адресу, что и служащие сберкассы, но тем не менее задумался, ведь автоматы, как ни крути, находились на вверенной ему территории. Уловив задумчивость директора кинотеатра, механики поняли, что нужно срочно обрубать концы, и вернулись на свои покинутые по указанию чиновника рабочие места возле автоматов с газировкой. Скорее всего, еще несколько лет эти люди вздрагивали от каждого звонка в дверь. Такая реакция была бы вполне объяснима, учитывая количество монет, опущенных за время их работы в игровые автоматы.

Разменщицам повезло меньше, им возвращаться было некуда. Тоскующие женщины с нервно дергающимися руками каждый день осаждали директора «Ленинграда» просьбами о помощи. Через некоторое время бесплотного хождения по инстанциям директору все же удалось привлечь чиновничье внимание к сложившейся ситуации. При этом сама по себе ситуация была столь вопиющей, что когда чиновники все же соизволили обратить свое внимание на проблему, то их настолько возмутила бюрократическая сторона дела, что сложить два и два, а точнее – произвести несложные расчеты, им просто было недосуг. Автоматы временно выключили, при этом поставив их на баланс в какой-то заштатной организации, и только по настоянию кого-то из администрации кинотеатра, очевидно отчасти осведомленного о произошедшем, через некоторое время на автоматы придумали и поставили счетчики и снова их включили.

Впоследствии несколько первых автоматов положили начало организации «Союзаттракцион», благополучно просуществовавшей почти до середины девяностых годов. И если рассказанный случай можно скорее отнести к разряду курьезов, то к деятельности этой организации на всем протяжении ее существования нужно относиться серьезнее. Несмотря на то, что к началу восьмидесятых годов советская промышленность освоила собственное производство игровых автоматов со встроенными счетчиками, денежный поток, вытекший из маленького источника в кинотеатре «Ленинград», не оскудевал долгие годы. Ведь что такое счетчик? Простой механизм, который придумал и смонтировал один человек. А то, что смонтировал один человек, другой человек сможет – что? Правильно перемонтировать более подходящим для себя образом. И все же механики организации «Союзаттракцион» еще долгое время вспоминали о «родоначальниках династии» – первопроходцах из кинотеатра «Ленинград».

Скажи мне, кто твой друг

Перечитал только что написанное и понял, что вышло несколько коряво. Получается, что мой отец поступал на удивление глупо, приобретая вещи, которые не только не доставляли ему настоящего удовольствия, но еще и приносили много дополнительных хлопот. На самом деле все было несколько не так. По правде говоря, отец действительно ни за что не стал бы тратить деньги, чтобы обставить дорогой мебелью нашу квартиру, и на эксклюзивную по тем временам бытовую технику. Он был на удивление нетщеславен, да и мать довольно равнодушно относилась к новым вещам. Нет, конечно же, как и любой женщине, ей приятно было ходить в красивых и модных шмотках, тем более что она всегда была очень симпатичной. Но, поскольку она прекрасно понимала, что таким образом подвергает опасности не только свободу, но даже и жизнь своего мужа, которого очень любила, то эта мысль частенько отравляла ей невинную радость от получения каждой обновки.

Для отца так и вовсе приобретение мебели, сантехники и фирменных отделочных материалов для ремонта было бессмысленным по определению. Ведь единственной целью, с которой он занимался «противоправной деятельностью», для него была возможность удачно эмигрировать. Мысль, которая зародилась у него впервые в тот самый момент, когда он оказался за границей в составе советской научной делегации, дала глубокие корни в его сознании. Не будучи диссидентом, зато будучи здравомыслящим человеком, папа понимал, что никто его за границей с распростертыми объятиями не ждет. Имя его не было известно на политической арене, он не был притесняемым правозащитником или талантливым деятелем искусств, который не мог творить в условиях жуткой цензуры. Единственный шанс – стать привлекательным для западных «охотников за головами» своими научными достижениями – он, во-первых, упустил еще в молодости, а во-вторых, трезво оценивая способности, понимал: известным ученым ему все равно стать бы не удалось. Так что «за бугром» его никто не ждал и не хотел. Уехать по фиктивному «пятому пункту» было возможно, но что бы он стал делать в том же Израиле, не обладая даже начальным капиталом? Прозябать? Так этим можно заниматься и не покидая СССР.

Таким образом, помыслы отца на всем протяжении его успешной подпольной экономической деятельности были сосредоточены на накоплении того самого «стартового капитала», который позволил бы ему (при удачном раскладе) свалить даже не в Израиль, а сразу в Америку. Благо, в те времена США гораздо лояльнее относились к эмигрантам из России, чем в нынешние, и получить вызов оттуда мог, в принципе, любой человек. Главное – захотеть. А как известно, если ехать в Рио-де-Жанейро, то лучше с собственными белыми штанами. Это еще Остап Бендер понимал. Так что для отца любая покупка, которую нельзя было впоследствии конвертировать во что-то полезное для «новой жизни», была бессмысленной по определению.

Но в таком случае может возникнуть вопрос: зачем же он все-таки это делал? Покупал совершенно ненужные нашей семье вещи? Ответ очень прост, и, получив его от отца в свое время, я сразу согласился с его доводами, так как они совершенно не противоречили моим собственным детским наблюдениям. Отец вынужден был поддерживать определенный статус. Как это ни парадоксально, «зазеркалье» теневых отношений между деловыми людьми в СССР до мельчайших оттенков напоминает нравы современных «бизнес-тусовок».

Как я уже говорил, связи для цеховика были необходимостью, неотъемлемой частью успешного не только начинания, но и продолжения, а также окончания дела. Человек мог успешно существовать как боевая единица только в том случае, если заручался поддержкой других махинаторов и криминальных элементов. А в той среде были свои, вполне определенные правила не только поведения, но и образа жизни. Говоря конкретнее, стремление отца покинуть родину не разделял практически ни один из его коллег по подполью. Наоборот, большинство вполне устраивало и существующее положение, которое не только давало возможность пользоваться более качественными материальными благами и услугами, но и позволяло ежедневно ощущать свое преимущество над основной массой сограждан.

Именно последнее чувство, как наркотик, отравляло многим цеховикам будущее, ибо именно это чувство становилось причиной того, что они «зарывались» в своих амбициях и претензиях к окружающему миру. А тот, кто становился на скользкий путь, рано или поздно был обречен на повышенное внимание со стороны этих самых окружающих. Даже если такому «деловому» удавалось избежать интереса ОБХСС или уголовки, все равно находился «доброжелатель», способный настрочить донос в соответствующие органы. Им мог быть совершенно посторонний человек, от подчиненного на службе до соседа по даче. Главное в доносе даже не понимание собственно махинаций делового человека, а перечисление его материального достатка.

Но, несмотря на эти соображения, отнюдь не выведенные логически, а основанные всего лишь на опыте, практически все подпольные бизнесмены продолжали заботиться о соблюдении своего статуса человека, «поднявшегося над обществом». В эту формулировку как раз и входили специальные услуги, возможность приобретать хорошие вещи и продукты, а также проводить свободное время не абы как, а в дорогих ресторанах. При этом желательно еще наличие хорошей машины, дачи, а особым шиком считались знакомства с известными людьми. Выше всего котировалась дружба с артистами и певцами общенародного масштаба популярности. Но на крайний случай можно было похвастаться и дружбой со знаменитостями местного розлива.

Собственный взгляд на организацию быта и досуга мог позволить себе только действительно ОЧЕНЬ богатый и влиятельный человек, чье могущество практически не зависело от мнения окружающих. Может быть, вам знаком образ, кочующий нынче из детектива в детектив: незаметный в толпе, скромно одетый человек, разъезжающий по городу на довольно подержанной машине и при этом обладающий неимоверным авторитетом в криминальном мире. Скорее всего, знаком. Если верить детективам, таких личностей в СССР пруд пруди. Но на самом деле таких людей были буквально единицы на всю страну. Их имена (точнее, «погоняла») были известны всем – от «шестерки» до боссов. Все же остальные оказывались вынуждены жить по тем законам, которые диктовала специфика нравов. Ну, с «вынуждены» я, положим, погорячился, как раз большинство устраивали и законы, и нравы. Может быть, из моего описания и вытекает не совсем привлекательный образ, но ведь, если вдуматься, по такому же принципу сейчас существует большинство тусовок самого разного назначения и состава. Да уж, ничто не ново под луной!.. Но если в какой-нибудь театральной или журналистской тусовке несоблюдение общих правил поведения наказуемо всего лишь исключением из круга общения, то несоблюдения правил в среде подпольных бизнесменов времен совдепии становилось чревато более серьезными последствиями.

«Коллеги по цеху» могли подумать что-нибудь совсем нехорошее – например, что казачок все-таки засланный. И пусть мысль эта самая простая, в то же время она и самая опасная. А могли и просто счесть, что человек слишком выпендривается, претендует на более высокий статус, и просто подставить. А уж криминальная часть закрытого общества и вовсе могла трактовать такое поведение как попытку скрыть настоящий уровень дохода и предпринять меры по раскулачиванию.

Помимо рассказанной мной истории про смену машины отец на моей памяти неоднократно попадал в ситуации, когда «общество» высылало парламентера, чтобы выразить ему свое порицание. Чаще всего таким человеком был папин шеф-заместитель, который, как мне помнится, не без удовольствия выполнял порученную ему миссию.

Самый показательный случай, который я могу припомнить, приключился во время обострения его давней болезни – язвы. Вообще язва и инфаркт были, можно сказать, профессиональными заболеваниями цеховиков, сказывалось колоссальное нервное напряжение, в котором постоянно приходилось находиться.

Так вот у отца случилось очередное обострение, и врачи категорически рекомендовали ему соблюдение строжайшей диеты и полный покой. А на дворе лето, пора, когда цеховики встречались со своими деловыми партнерами по всей стране и обсуждали тонкости деловых отношений. Отец должен был обязательно присутствовать на встрече с людьми, которые занимались региональным сбытом. Встреча по обыкновению проходила в ресторане «Тройка». Отца скрутило так, что он не то что до ресторана, до кухни добирался с трудом. По уму, ему вообще полагалось лежать в больнице, вот только он их боялся и не любил, постоянно отказываясь от госпитализации. О чем и пожалел. Мало того что региональщики с перепугу решили, что отца повязали и отказались вести какие бы то ни было переговоры в его отсутствие, так еще и шеф решил, что отец нашел сбыт на стороне и именно по этой причине не хочет идти на контакт с проверенными людьми. Все попытки отца объяснить, что ресторан ему в данный конкретный момент противопоказан и что, если бы он даже нашел в себе силы добраться до «Тройки», есть он все равно бы ничего не смог (а неучастие в совместной трапезе расценивалось как неуважение), ни к чему не привели. Шеф впал в истерику и начал отцу угрожать. В результате отец наглотался лекарств под завязку и поехал на следующий день в ресторан. Единственной уступкой его ослабленному здоровью, которую он смог выторговать в тот день, была возможность не пить спиртное. Как говорится, и на этом спасибо. Нужно ли объяснять, что до тех пор, пока отец не вернулся домой, мать лежала с холодным полотенцем на голове и отпивалась корвалолом, уверенная, что прямо из «Тройки» папу на «скорой» увезут в больницу. Но в тот раз обошлось.

Вот и получается, что диктат окружения для цеховиков значил очень много, и руководствоваться по жизни собственными представлениями о благополучии отдельному человеку было очень трудно. Но этих людей можно легко понять. Ведь каждый труженик невидимого фронта обладал информацией, которая могла погубить не одного его соратника. А как вы понимаете, ручаться за другого человека не просто трудно, а невозможно, отсюда и строжайший контроль. Прокол одного подпольного бизнесмена мог засветить всю цепочку. Однако такая ситуация на деле вовсе не выглядела безнадежной. Нельзя сказать, чтобы теневые предпринимательские союзы существовали в атмосфере постоянной подозрительности и взаимного недоверия. Скорее лишь иногда случались критические ситуации. О том, насколько важны для них внутренние и межведомственные связи, может свидетельствовать статистика. Хочу привести справку, в которой (заметьте) указаны сведения лишь на основании раскрытых «экономических преступлений». Так что можно вообразить себе разветвленность сети подпольных экономических связей цеховиков и важность гладких отношений с криминалитетом.

Историко-статистическая справка

Согласно отчетам правоохранительных органов, к началу семидесятых годов в СССР произошло окончательное формирование системы теневой экономики, просуществовавшей вплоть до начала девяностых годов. В эту систему входили люди, занимавшиеся хозяйственной деятельностью с использованием государственного имущества, фондов, материалов и любой принадлежащей государству собственности. Результатом деятельности было личное и групповое обогащение. По оценкам специалистов, в систему теневой экономики этими людьми было привлечено около 10 % всех ресурсов, производимых в СССР, при этом доля произведенного продукта доходила до 40 % национального производства товаров народного потребления. Общее количество людей, вовлеченных в теневую хозяйственную деятельность, по некоторым оценкам, доходило до 40 млн человек.

Новая система теневой экономики, по мнению работников правоохранительных органов, была создана по причине нарастающих проблем в связях с криминальным миром. До начала семидесятых годов рентабельность подпольных производств в большинстве случаев, значительно страдала от постоянных поборов, вымогательств и грабежей со стороны неорганизованных преступных сообществ. Поскольку подпольные производители совершенно не ограждались от домогательств со стороны преступных элементов правоохранительными органами, то они были вынуждены обратиться непосредственно к руководителям крупных ОПГ (организованных преступных группировок). Результатом обращения стал проведенный в начале семидесятых годов всесоюзный съезд криминальных авторитетов, на котором впервые присутствовали представители теневой экономики – цеховики. На встрече были выработаны правила взаимовыгодного сосуществования обеих криминальных групп. В частности, был оговорен твердый процент, который подпольные производители отчисляли в общак, – 10 %, чем обеспечивали себе статус полноценных членов криминального сообщества СССР. Помимо четко оговоренного процента с прибыли, цеховики обязались участвовать в делах сообщества, предоставляя услуги определенного рода: отмывание денежных средств, помощь во внедрении в легальную экономику, а также непосредственное участие в общем обороте средств из общака. При соблюдении всех перечисленных условий цеховики становились полноправными членами криминального сообщества страны и могли рассчитывать на все привилегии, которые давало такое членство: поддержку «на зоне», защиту от случайных преступных элементов и защиту со стороны коррумпированных сотрудников правоохранительных органов.

Не сложно понять, прочитав документ, что такой разветвленный механизм деятельности (40 % от национального производства!) требовал строгого дисциплинарного контроля и четкой работы с кадрами. Ведь если цеховик вливался в сообщество, из самостоятельной криминальной единицы он становился частью огромного криминального сообщества, которое (что понятно) было не склонно к разгильдяйству, царившему в легальном социуме.

Единственным узким местом в этой довольно хорошо налаженной организации были новички. С одной стороны, без постоянного притока новых людей, идей и производств система не смогла бы не то что развиваться, но и держаться на плаву. А с другой стороны, именно непроверенные люди попадали в группу повышенного риска, так как являлись единственной лазейкой, по которой в устойчивое сообщество цеховиков мог проникнуть и случайный, неподходящий человек, или «подсадная утка» – сотрудник правоохранительных органов или просто стукач, что тоже было весьма неприятно.

Но цеховики по определению люди умные и сообразительные, поэтому они очень редко совершали ошибки в подборе кадров. Не так-то просто оказывалось проникнуть в «тень», даже если человек обладал необходимым желанием и настойчивостью. Самый распространенный способ привлечения новых людей на уже существующее подпольное производство или на только формирующееся – вербовка. Выбирался человек, подходящий по личным качествам, социальным взглядам или стоящий на подходящей должности, и «пробивался», то есть осторожно проверялся на возможное сотрудничество. Процесс был небыстрый, ибо, как известно, спешка важна только при уничтожении насекомых, и при этом детально продуманный. Естественно, что в каждом конкретном случае были свои тонкости, поэтому вместо того, чтобы пытаться вывести какие-то общие положения, я лучше расскажу, как мой отец прошел через такую вербовку.

«Протри очки»

Как я уже говорил, после ссоры с научным руководителем отец, хлопнув дверью, ушел на производство. Но ведь это только так говорится – «ушел», а на самом деле производственную часть его жизни предварял период поиска подходящей работы. В этом довольно легком по тем временам деле ему подсобил Яков Денисович, который гораздо лучше отца в ту пору разбирался в окружающей действительности и знал, какая именно должность может принести необходимые дивиденды. Таким образом, конечно же «по знакомству», отец устроился на должность заведующего производством на заводе, производящем узкоспециальные оптические приборы. В отличие от ЛОМО, которое уже много лет являлось практическим монополистом на производство оптики по всей необъятной стране, завод, на который устроился отец, выполнял заказы в основном двух организаций – одной гражданской, а другой военной. Не буду здесь сейчас подробно описывать продукцию не очень большого по размерам производства, уточню только, что еще одно отличие от ЛОМО заключалось в том, что продукция завода уходила к заказчику исключительно в виде «полуфабрикатов», в виде линз. Это уточнение важно для дальнейшего объяснения ситуации.

И хотя отец не имел ни малейшего представления о производстве оптических линз промышленного назначения, в принципе, очень скоро он понял, что ничего сложного в его должности для человека с интеллектом не предвидится. После чего от нечего делать начал вникать в тонкости оптического производства. Что, впрочем, ему быстро надоело, так как не имело к его основной специального никакого отношения. А после началась стадия, когда от скуки отец стал заводить пространные разговоры не только со своим непосредственным заместителем, но и со всеми теми, кто работал в управлении завода. Надо сказать, что заводоуправление было малочисленным и ограничивалось десятком человек. Директор и его заместитель при этом были ограниченными людьми. Как говорил отец, буквально от сохи. К тому же еще и бытовые пьяницы. Однако отец очень быстро вычислил, что оба подворовывают, скооперировавшись с главным бухгалтером. Но дело ограничивалось какими-то смехотворными суммами. Снабженец же казался отцу совершенно замордованным жизнью человеком, совершенно не интересующимся своими непосредственным обязанностями (этому несчастному приходилось помимо содержания текущей семьи еще выплачивать алименты двум предыдущим). Кладовщик был глубоко больным человеком, у него было что-то серьезное со здоровьем, и он постоянно бюллетенил, а когда все-таки выходил на работу, то этого просто никто не замечал. В общем, окрест царил обыкновенный советский бардак, при котором никто ни за что не отвечал. Из всего этого паноптикума нормальное впечатление производил только отцов заместитель, в общении с которым новоиспеченный завпроизводством и проводил большую часть рабочего времени.

Спустя где-то полгода после назначения отца, когда кладовщик в очередной раз надолго загремел в больницу, к нему обратился зам с просьбой провести инвентаризацию на складе. Объяснялась столь странная просьба тем, что якобы ожидается плановая проверка, а поскольку кладовщик не в состоянии выполнять свои обязанности, этим придется заняться именно заведующему производством и его заместителю. Отец тогда сразу подумал, что история какая-то странная. Он, конечно же, в производственном деле был ни в зуб ногой, но даже ему эта просьба показалась необычной. Как он впоследствии утверждал, согласился он исключительно из любопытства.

Дальше события развивались в следующем порядке. На складе заместитель не стал терять попусту время и явно для вида ненадолго задержался у первой попавшейся полки, после чего довольно бодро проследовал в самый темный угол склада и там уже остановился окончательно. Как только отец увидел, что лежало на полках в этом углу, ему сразу же стало очень интересно, но он молчал, не желая облегчать заместителю задачу, в чем бы она ни состояла. Теперь коротко о том, что же увидел отец. На полках лежала свернутая в рулоны… замша. За полгода работы отец все-таки слегка разобрался в производственном процессе, поэтому наличие этого дорогого материала на складе его совсем не удивило. Дело в том, что замшей прокладывали линзы, которые отправлялись с завода заказчикам. И не просто прокладывали – их заворачивали в этот материал. Конечно же, замша была далеко не первого сорта, так называемая техническая, но при этом материал все же натуральный и в больших количествах.

Заместитель же с деловым и донельзя озабоченным видом попросил отца измерить количество материала в рулонах – якобы с целью инвентаризации. Отец согласился и принялся с интересом ожидать: на каком же метре заместитель перейдет к сути вопроса? Это случилось довольно скоро, – наверное, потому, что ранее отец провел с заместителем немало часов за приватными беседами на разные темы, и тот уже приблизительно представлял себе не только папин коэффициент интеллекта, но и особенности его мировоззрения.

Разматывая рулон, заместитель посетовал на всеобщую бесхозяйственность, которая привела к скоплению на складе такого хорошего и дорогого материала, а так как условия для его хранения в сыром и неотапливаемом помещении создать невозможно, то замша быстро приходит в негодность. Ай-ай-ай! Какой кошмар. И после того, как отец согласился, что это кошмар, заместитель услужливо достал откуда-то из совсем обвешанного паутиной угла такой же рулон, только поменьше размерами и объяснил отцу, что вот он, тот самый списанный по причине негодности материал. В рулоне было прилично замши. Интересоваться, что делает на складе списанный рулон, отец не стал. Вместо того он вежливо поинтересовался, что же, собственно, предлагает его заместитель сделать с негодным к использованию рулоном? Ответ был получен незамедлительно, из чего отец понял, что не ошибся, вся эта история с инвентаризацией была не более чем инсценировкой. Из списанного материала было тут же предложено пошить несколько замшевых пиджаков. А конкретно четыре штуки: два мужских (отцу и его заместителю) и два женских (их женам). Если бы в этот момент отец возмутился, то заместитель потом наверняка нашел бы способ избавиться от списанной замши и отчитаться о списании по полной программе. Но отец не только не возмутился, но и с удовольствием согласился, так как понимал, что у зама «все схвачено» и пошив двух пиджаков лично отцу не грозит. Тем более что небольшой кусок списанной замши после пошива все-таки останется на складе.

Заместитель заметно оживился и доложил папе, что, «не извольте беспокоиться», у него и портной знакомый есть, который как раз кожей и замшей занимается. «Кто бы сомневался», – подумал отец, но вслух ничего не сказал. Когда он потом рассказывал мне, в какой последовательности происходило его превращение из добропорядочного советского человека в подпольного бизнесмена, то не пытался даже делать вид, что его запутали или окрутили. Он поделился со мной признанием, что прекрасно понимал, что происходит, но ничего, кроме жгучего интереса, любопытства и азарта, не испытывал. Но, понятное дело, когда пиджаки были сшиты и даже обмыты, ему пришлось крепко призадуматься. Поскольку заместитель (я так и буду в дальнейшем называть этого человека, не удивляйтесь, ведь своего согласия на опубликование имени он мне не давал) уже был довольно близко знаком с отцом, он не устраивал особенно спектакля, явно решив сэкономить время, потраченное на вербовку, за счет отцовской сообразительности. И вот именно сообразительность подсказала отцу, что поход на склад был задуман не случайно, а с целью продемонстрировать вполне конкретный факт: количество получаемого заводом материала, к тому же идущего по расходной графе «Упаковочный материал» (никогда не вызывающей у ревизоров пристального внимания), явно превышает необходимое для реальной упаковки. Да и особенных сомнений в том, что последует за первыми четырьмя пиджаками, у отца не было. Оставалось только определиться в окончательном решении: принимать ли предложение заместителя или по-тихому отказаться.

Я не стал лезть отцу в душу и допытываться, сопровождался ли выбор душевными терзаниями. Но почему-то мне показалось, что не особенно. Дальше рассказывать-то и нечего. Все произошло довольно быстро и на удивление буднично. Через некоторое время заместитель появился у отца в кабинете и, потупив глаза, поинтересовался: нельзя ли из остатков списанного материала сшить еще четыре пиджака (опять четыре из остатков, это было что-то вроде пароля). Отец завел глаза к потолку и риторически порассуждал на предмет «приобретения головной боли на ровном месте». И тут же получил уверения, что место будет совсем не ровное.

Дальнейшее было делом техники. Через некоторое время отец взял на себя труд и подсчитал, что при правильном (читай – грамотном) раскрое замши на складе реально остается приличное количество неучтенной замши. То есть если бы какому-то ревизору, совершенно не знакомому с процессом упаковки линз и пришло бы в голову повнимательнее присмотреться к количеству упаковочного материала на складе, то докопаться до настоящего положения вещей было практически невозможно. Отец был уверен, что эти подсчеты уже сделал его заместитель, но счел необходимым в разговоре посетовать на вопиющие бесхозяйственность и безответственность. Реплика была понята правильно, и через некоторое время на чьей-то конспиративной квартире расположились несколько швейных машинок, на которых трудилась очень работоспособная семья. В понятие семьи входила не только хозяйка квартиры, но и ее муж, а также двоюродная сестра и кто-то там еще. К моменту рассказа отец уже и не помнил, кто. Реализовалась продукция вполне легальным способом – через комиссионный магазин в Апраксином Дворе. Способ-то был легальным, но заведующий магазином, ясное дело, был «свой».

Пиджаки, даром что пошитые из замши «технического» качества, расходились на ура, и через некоторое время стало ясно – пора наращивать производственные темпы. И если с пошивом пиджаков дело обстояло просто – на это занятие заместитель тут же подрядил директора одного ателье, то все, что касается содержания источника, дающего материал, была уже папина забота, о чем ему и сообщил бывший заместитель. Конечно, согласно официальному штатному расписанию завода, он по-прежнему был заместителем, но в подпольной деятельности моего отца этот человек довольно быстро все расставил по своим местам, объяснив, что коли он берет на себя большую часть организационных проблем, то с полным правом считает себя более важной фигурой в деле. Против такой постановки вопроса отец не возражал, расстановка сил действительно была именно такой.

Но в деле добычи материала заместитель оказался совершенно некомпетентен. Ему даже в голову не пришел самый логичный предлог, который мог увеличить поставку упаковочного материала, не вызывая при этом ни у кого подозрений. Отец же сразу сообразил: самый правильный и короткий путь – увеличение количества продукции, которую нужно упаковывать. Для этого ему пришлось срочно вытаскивать директора завода из запоя, который тот удачно маскировал больничным. После чего он быстрым натиском на похмельную голову добился распоряжения о подписании нескольких договоров на поставку продукции завода. Потом, не доверяя бестолковому снабженцу, сам слетал в несколько командировок и заключил-таки договоры на поставку с несколькими заказчиками. Дальше предстояло самое сложное. Нужно было любыми способами действительно увеличить количество производимой продукции, хотя бы в несколько раз. Вот тут-то и пригодились полученные в молодости навыки руководства людьми, плюс врожденный организаторский талант. Чтобы не перегружать повествование, не буду сейчас рассказывать, как ему это удалось, однако через несколько месяцев числящийся в неблагополучных завод (ну а каким ему быть с таким-то руководством!) начал регулярно отчитываться о выполнении и перевыполнении плана. Больше того, отец по ходу пьесы умудрился выбить нескольким действительно хорошо работающим мастерам и начальнику цеха долгожданное жилье, после чего те стали работать как звери и скоро вышли в передовики производства. Вследствие целого комплекса действий, предпринятых отцом, его шеф-заместитель получил-таки необходимое для расширения подпольного производства количество материала.

Спустя два года после начала «активной» папиной деятельности оба производства – и легальное и подпольное – в полном смысле этого слова процветали. И если на легальной деятельности предприятия процветание никак материально не отразилось, разве что кабинет директора оказался завешан дипломами и грамотами, так что не стало видно обоев, то подпольная деятельность отца принесла ему первые серьезные деньги. Но и первые серьезные проблемы. И первой в списке встала проблема со здоровьем. Не говоря уже о постоянном напряжении нервной системы, ведь отец работал почти по пятнадцать часов в сутки каждый день, причем почти без выходных, которые уходили на решение проблем подпольного производства. Ел он вряд ли больше одного раза в день, да и то в заводской столовой; отдыхать полноценно тоже не получалось. А куда деваться? Процесс становления одновременно двух успешных предприятий – это вам не детские игрушки. Вот, собственно, и вся история.

Мертвые души

Но тем не менее столь эффективно налаженный бизнес все же «сгорел». Действительно, отец и его шеф-заместитель приложили много усилий, чтобы ни одна проверка, если она случится, не смогла бы обнаружить ничего подозрительного. Но в их бизнесе было всего лишь одно слабое место. А согласно народной мудрости, «где тонко, там и рвется». В предприятии отца слабым звеном оказался сбыт. Причем не большая его часть, региональная, а меньшая, за которую отвечал директор комиссионного магазина в Апраксином Дворе. Через магазин за месяц проходило в среднем около трехсот единиц товара: замшевых пиджаков, курток, юбок и костюмов. Директор находился, разумеется, «в доле», да и человеком он был не жадным, разумным и осмотрительным. Все это вкупе вроде бы должно было отвести от магазина неприятности, но в процессе сбыта через «комок» имелось одно большое НО. В те времена в комиссионный магазин нельзя было сдать вещь, не оставив при этом данные паспорта. Не знаю уж, как сейчас. Обычно использовались паспорта порядка десятка людей, которые за определенное вознаграждение были согласны предоставить свои паспортные данные якобы при сдаче товара.

Людей требовалось не меньше десятка, иначе любому проверяющему могло броситься в глаза, что номера паспортов регулярно повторяются, примерно раз в два месяца. Раз в полгода данные паспортов менялись, выходила на «смену» следующая десятка, а через полгода опять привлекалась предыдущая «смена». Но иногда директор магазина использовал другой вариант. Так сказать, «запасной парашют», который выпускался обычно перед плановой проверкой или проверкой, о которой директору удавалось заранее узнать, с целью «разбавить картину». Обычно проверяющие обладали довольно неплохой зрительной памятью (натренированной) и их опытный глаз мог вычленить из общего списка повторяющиеся номера. Но при этом тщательно просматривались только данные за последние два месяца – в конце концов, ревизоры тоже были советские люди, пораженные вирусом безответственности.

Владельцами же паспортов являлись «мертвые души», и вот в каком смысле. На квитанциях проставлялись несуществующие данные паспортов несуществующих людей. Фокус заключался в похожести данных на настоящие, но на самом деле и номера и фамилии были взяты, что называется, «с потолка». Расчет строился на том, что ревизоры не будут проверять каждую квитанцию подряд, а сделают выборку, в которую вряд ли попадут вымышленные данные. Соотношение данных было приблизительно одно к пятидесяти, то есть на одну «левую» квитанцию приходилось примерно пятьдесят настоящих. Как видите, чистой воды математика, помноженная на русское «авось». Но система работала практически без сбоев. Правда, с одной оговоркой. Если математика или уже упомянутое «авось» подводили и ревизор все-таки упирался в «левую» квитанцию, это был «пожар», начиналась тотальная проверка. Насколько мне известно, очень многие директора комиссионных магазинов, через которые проходил товар цеховиков, использовали именно эту систему. Но сказанное касается, как вы понимаете, только больших городов – Москвы и Ленинграда, где работала система больших чисел.

Вот именно в этом узком месте, сбыте, и застряло дело отца. Им просто не повезло, причем не повезло с «особым цинизмом». После того как в Ленинграде один за другим «сгорели» два комиссионных магазина, по остальным срочно провели внеплановые проверки. Но поскольку с количеством сотрудников в ОБХСС всегда была напряженка, то в некоторые магазины послали обычных ревизоров из управления торговли, а в некоторые (выборочно) пошли проверяющие непосредственно из ОБХСС. Ясно, что качество проверки резко различалось. Так вот в тот магазин, где отец сбывал товар, пришел как раз проверяющий из «страшной» организации. Отец потом узнал, что обычные ревизоры на этом рейде озолотились – их гораздо дешевле и проще было подкупить, чем коллег из отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности.

Надо отдать должное, спецы из ОБХСС знали, что ищут, и находили искомое довольно быстро. Схема с «мертвыми душами», в принципе, была им известна, вот только «засветить» ее в обычных обстоятельства было очень трудно.

Отца забрали на работе. Он до последнего момента надеялся, что пронесет, хотя уже понимал, что вряд ли. С того самого момента, как он узнал, что директора магазина повязали, он с минуты на минуту ожидал чего-то подобного. Трудно было рассчитывать, что директор станет изображать из себя Зою Космодемьянскую и молчать на допросах. Да ему и смысла особого не было. Все равно в таких случаях обозначалась «организация». А вот если сдашь на допросах пару-тройку «подельников», то можно выторговать себе меньший срок. Винить здесь никого нельзя, люди спасали не только свою свободу, но и жизнь. К моменту ареста отец был морально готов. Единственный вопрос, который обсуждался у нас в семье в те дни (это уже по маминым более поздним рассказам): прятать накопленное или сдавать. И если сдавать, то сразу или сначала торговаться.

В чем состоял предмет спора? Отец настаивал на том, чтобы ценности и деньги спрятать в надежное место. Место было действительно надежное, ни один обыск его бы не «зацепил». Но в этом случае отец, скорее всего, получил бы «на полную катушку». Он был готов к такому развитию событий. Единственное, чего он хотел, чтобы мы с матерью ни в чем не нуждались во время его отсидки. Мать была категорически против, что понятно. Дело в том, что единственной возможностью серьезно скостить срок была именно долгая и отчаянная торговля с обэхаэсэсниками за каждую сданную копейку и за каждый грамм золота. И суть торговли со стороны законников была вовсе не в заботе о государственной казне. После долгих прикидок и раздумий отец решил разделить накопленное на три части. Первую он оставлял в захоронке, чтобы матери было на что жить и посылать ему на зоны передачки со всем необходимым и на адвоката. Вторую часть решил отдать почти сразу после начала допросов – предполагалось, что именно эта часть пойдет впоследствии как официальная сдача, которая будет фигурировать в деле для того, чтобы на суде у адвоката была возможность снизить срок. А вот третья часть предназначалась непосредственно тем оперативникам, которые будут «разрабатывать» отца. Для чего – понятно, чтобы не слишком глубоко копали, ведь от суммы хищений срок зависел напрямую. Такой расклад показался отцу (да и матери тоже) наиболее разумным выходом из положения. Сразу скажу, что так и вышло. Если бы не разделенные на три части накопления, он почти наверняка угодил бы под расстрельную статью.

Шеф-заместитель отца тоже каким-то образом решил аналогичную проблему и, хотя он шел на процессе как организатор, все же остался жив. Отсидев девять лет из положенных пятнадцати, он вышел на свободу. Жив и до сих пор.

Оригинальное мышление

Вот таким образом провалилось так тщательно продуманная схема «левого» производства. Но поскольку отдаю себе отчет, что история моего отца (хотя она и полностью стандартна), все же один из возможных вариантов, то считаю своим долгом привести другой пример. В каком-то смысле этот пример довольно ярко иллюстрирует еще один способ, которым СССР благодаря вопиющей бесхозяйственности обзавелся несколькими криминальными элементами вместо добропорядочных граждан. И у этой истории есть кардинальное отличие от предыдущей. Все ее герои так и не оказались на скамье подсудимых. А вошли, как я думаю, в число тех людей, которые в начале девяностых занялись только что разрешенным бизнесом. И, скорее всего, преуспели на выбранной стезе. Что характерно, главные фигуранты в этой эпопее тоже бывшие научные работники. Новое подтверждение теории отца – стать цеховиком мог только человек довольно раскрепощенного ума.

История ящиков из-под мандаринов

Эта история началась в одном скромном научном институте, во время сезонного сбора урожая. На дворе стоял 1976 год. И коллектив института почти в полном составе, как и полагалось в те времена, выехал «на картошку», вот только в данном конкретном случае колхоз, в который их послали, располагался в ближайшем пригороде, практически в черте города. Не хочется называть конкретное место, тем паче что суть от этого пробела все равно не изменится.

Хмурым осенним утром к вяло перебирающим мокрую несортовую морковь ученым подошла женщина весьма специфического вида. Грязно-белый халат, массивные золотые перстни на руках и почти такое же количество золота во рту, высоко сбитая прическа и развязные манеры. Даже далеким от жизненных реалий ученым мужам сразу стало ясно, что это типичный представитель советской торговли. Так и оказалось. Женщина занимала должность директора овощного магазина и наведалась к временным труженикам полей с вполне конкретным предложением – покалымить после окончания официального рабочего дня. Странное на первый взгляд предложение имело две причины. Причина первая – «свои» работяги в тот день разжились внеурочным заработком и поголовно не вышили на работу. Причина вторая была более тонкого, даже психологического свойства. Прекрасно разбирающаяся в реалиях бытовой устроенности советских ученых, директриса овощного магазина совершенно справедливо решила, что с чем с чем, а с наличными деньгами у интеллигенции обычно бывает туговато. А именно наличные она и собиралась предложить за выполнение несложной физической работы. Наверное, она могла бы в тот день найти и кого-то более необразованного, и в этом случае истории пришел бы немедленный конец, но случилось то, что случилось, и два «майонеза» (производное от МНС – младший научный сотрудник), свежеиспеченных, поэтому молодых и вечно голодных, согласились на нестандартное предложение. И всего-то требовалось: разбить на мелкие части ящики из-под марокканских мандаринов, после чего сжечь их на заднем дворе магазина, полностью контролируя процесс.

Вполне возможно, что именно последняя часть утилизации тары и заставила директора магазина обратиться к ученым, которые даже в советские времена отличались умеренными возлияниями по части горячительных напитков и (следовательно) не могли напиться, не завершив трудового процесса. Итак, влекомые обещанным вознаграждением, молодые научные сотрудники оказались на заднем дворе овощного магазина и приступили к утилизации тары из-под заморских фруктов. Примерно на пятом ящике один из «майонезов» обратил внимание на материал, из которого была сколочена тара. И чуть не упал в обморок. Ящики, прибывшие в качестве тары из экзотической африканской страны Марокко, на сто процентов состояли из планок, изготовленных из… бука. Чтобы удивление научного сотрудника стало более понятным, нужно объяснить, что изделия из бука в СССР и в те времена стоили больших денег по причине их антикварности, да и мебельного «новодела» из этого дерева просто не выпускалось. А в антикварном или комиссионном магазине кресло из бука стоило порядка пятиста рублей, что выходило за рамки понимания молодых «майонезов».

По поводу совершенного (почти научного) открытия несостоявшиеся утилизаторы решили перекурить. И во время перекура они со всей очевидностью поняли, что их рука ни при каких обстоятельствах не поднимется на уничтожение столь редкой и дорогой породы дерева. После перекура пытливые научные умы решили поинтересоваться: является ли данная партия ящиков исключением? Понятно, что у нанявшей их директрисы ответа они не получили. Но эта неудача не охладила внезапно проснувшийся исследовательский пыл. Они решили разобраться с вопросом более детально. При этом партию, подлежащую уничтожению, решили в любом случае присвоить, к примеру, из спортивного интереса. Тогда же за определенную плату они договорились с нанимательницей о вывозе неутилизированной тары и на следующий день, насобирав денег где только было возможно, наняли небольшой грузовичок и вывезли оставшиеся ящики на дачный участок, принадлежавший родителям одного из «майонезов».

Дальнейшие исследования очень быстро показали, что вся тара, в которую расточительные марокканцы упаковывают свой товар, действительно сделана из дорогой породы дерева. Хоть молодые научные сотрудники и представляли советскую интеллигенцию, голова у них в бытовом плане все же соображала хорошо. Посоветовавшись с родителями (владельцами дачного участка) и заняв у них денег, один из МНС субсидировал массовую закупку драгоценной тары. Что обошлось ему в сущие копейки, к тому же ящики часто доставались ему и бесплатно (за бутылку жидкой валюты). После того как материала скопилось достаточное количество, оба исследователя за полторы недели обили садовый домик небольшими планками, которые по завершении отделочных работ покрыли морилкой.

И хотя они порядочно умаялись, так как планки были размером с ученическую линейку, результат превзошел все ожидания. Получился практически финский садовый домик, хотя оригиналов финских домиков новаторы в глаза не видели, эстетика получившегося творения привлекла внимание соседей. И вот эти самые соседи начали осаждать изобретателей вопросами: из чего да как. Новоиспеченные мастера отделки вместо конкретных ответов напустили тумана, создав впечатление, что не так то все и просто (как было на самом деле). После чего к ним немедленно выстроилась очередь из заказчиков.

Сведя дебет с кредитом, младшие научные сотрудники почесали в затылке и взяли на работе очередной отпуск, приплюсовав к нему отпуск за свой счет. Затем разжились авансом у одного из желающих (на затратную часть) и начали осваивать новую профессию. По окончании работ они «подбили бабки» и не поверили своим глазам. Было решено повторить опыт. Для того чтобы отделать третий садовый домик, они уволились из своего научного института, так удачно давшего им путевку в жизнь. Во время отделки приблизительно пятого домика местные шабашники начистили им не только лицо, но и рабочие части тела.

После того как ушибы и травмы зажили, неугомонные «отделочники» опять принялись за свое более чем прибыльное дело. Но тут совершенно некстати началась зима, и сезон работ закончился. Заработанных денег бывшим «майонезам» с лихвой хватило, чтобы перекантоваться всю зиму. Для соблюдения декора и по причине непротивления советской морали они устроились ночными сторожами на пустующий зимой открытый стадион. А с первыми признаками весны: потеплением и осушением сырой земли снова попытались приступить к своим (теперь) основным обязанностям. Но не тут-то было. Как только нарисовался первый в этом сезоне заказ, то вместе с ним тут же нарисовались несколько личностей довольно зловещего вида. Неопытных шабашников заперли в пустующем доме и доходчиво объяснили, что у них два пути: либо выйти из этого дома живыми и необгоревшими, но при этом делиться частью полученной за сезон прибыли с неприятными личностями, либо изображать из себя партизан и сгореть за идею.

Понятно, что первый вариант понравился бывшим научным сотрудникам больше. После установления первого контакта с личностями, которые умели так хорошо уговаривать людей, начался более серьезный разговор. За пять минут личности вытянули из молодых людей все подробности эпопеи с отделочными материалами и, узнав правду, долго и смачно хохотали, стучали друг друга по плечам и отпускали комплименты в адрес сообразительных «майонезов». Осознав, что рынок материалов практически неограничен, личности тут же предложили не очень умелым в работе парням не размениваться по мелочам и заниматься вполне конкретным делом, на котором они уже насобачились, – доставанием ящиков из-под мандаринов, пообещав даже некоторую помощь в этом вопросе. Вот так и получилось, что в новом сезоне отделочных работ молодые люди участвовали опосредованно, а конкретной работой по украшению домиков занималась все та же бригада шабашников, которая еще осенью прославилась безнаказанным членовредительством. Теперь эти угрюмые мужики были исключительно вежливы, предупредительны и называли бывших пострадавших на «вы» и «хозяин».

Через четыре года подпольная фирма по отделке садовых домиков не просто расширилась, а существенно разрослась. Процесс добычи ящиков встал на поток благодаря появившимся связям с директорами овощебаз почти всего города, а бывшие скромные научные сотрудники заматерели и полностью поменяли представления о том, как должна выглядеть советская действительность. Но самое хорошее в этой истории – ее окончание. Накопив приличную сумму, предприниматели сумели сохранить не только капитал, но и свободу, что, может, и поважнее. В начале девяностых годов на заработанные средства они открыли собственное дело и процветают по сию пору.

Когда я первый раз рассказал эту историю человеку, несведущему в теме, меня изрядно удивила его реакция. Больше всего недоумения у слушателя вызвала оперативность, с которой предприимчивых молодых людей вычислили представители, как он выразился, организованной преступности. Он даже специально уточнил, где находилось садоводство и каких оно было размеров. Я ему пояснил, что садово-огородное товарищество, в котором началось превращение рядовых научных сотрудников в успешных предпринимателей, было не очень большим и, хотя расположено не очень далеко от города, но зато довольно далеко от оживленных трасс, да и участки в нем получали не академики, а простые люди.

Слушатель долго удивлялся: тогда каким же образом «майонезов» удалось вычислить? Вопрос понятный, но довольно легко объяснимый, если знать, насколько подконтрольным криминалитету был любой подпольный бизнес с начала семидесятых годов. Я уже рассказывал, что именно на переломе шестидесятых годов отношения производителей – цеховиков и преступного мира – наконец были четко оговорены и очерчены определенными рамками. Но, похоже, нужно более подробно рассказать об истории этих взаимоотношений, показав их ретроспективу с момента установления на территории российской диктатуры пролетариата в 1917 году и до беспредела, начавшегося в стране с приходом лихих, разбойных девяностых годов. При этом не помешает развеять несколько стандартных мифов о «нежной дружбе» цеховиков с воровскими авторитетами, которая якобы установилась сразу после известного воровского сходняка.

Грабь награбленное!

Краеугольным камнем в отношениях преступных элементов и предпринимателей начиная с самого семнадцатого года и почти до конца ХХ века стало понятие «безнаказанность». Как только выяснилось, что политика новорожденной страны Советов в отношении частного предпринимательства резко отрицательна, любому преступнику на территории советской республики стало ясно – можно безнаказанно заниматься отъемом собственности у представителей частного сектора. Даже лозунг тех времен однозначно говорит о лояльности властей к такого рода преступлениям: «Грабь награбленное!» И надо сказать, что при всей рискованности формулировки этот лозунг никакого явного противления у представителей официальных властей не вызывал. При той неразберихе, которая царила в стране сразу после Октябрьской революции, наспех созданные из кого попало правоохранительные органы были озабочены исключительно расхитителями государственной собственности, коих нарисовалось огромное количество, недобитыми врагами существующего строя и бандами, громившими все подряд без разбору. А разбираться с какими-то «купчиками», у которых грабители изъяли ценности и капиталы, милиционерам явно было недосуг. Тем более что такими же точно методами, только на законных основаниях, пробавлялись и сами представители власти.

Но был и еще один существенный момент, который делал частных предпринимателей, чудом уцелевших в котле страстей революции, особенно уязвимыми. Если в ряды чекистов случайные люди с улицы практически не попадали, то в только что созданную милицию пришло много криминальных элементов. Революция открыла двери тюрем, где лишь небольшой процент заключенных томился по политическим мотивам. Большее количество узников попало за решетку хоть и при царизме, но по вполне прозаическим статьям: грабеж, разбой, воровство и убийство. Для того чтобы осознать масштаб произошедшей катастрофы, просто попробуйте вообразить, что произойдет, если сейчас проделать то же самое. Плюс хаос по всей стране. И вполне естественно, что среди такого количества отпущенных на свободу преступников нашлось немало людей с «криминальным талантом», которые мгновенно сообразили, каким образом можно поживиться за чужой счет. Даже не обязательно было вступать в ряды советской милиции – достаточно было просто записаться к ней в добровольные помощники, и в руках у грабителя образовывались необходимые «корочки». С ними грабеж назывался красивым словом «экспроприация».

Конечно, после того, как первые годы хаоса более или менее закончились, те же чекисты взялись за «чистку рядов» советской милиции, что, надо признать, у них почти получилось. По крайней мере, явно криминальные элементы покинули ряды правоохранительных органов. На улицах города установился относительный порядок, всеобщая нищета несколько поубавила преступникам пыла, ибо грабить временно стало просто некого, и тут нагрянул НЭП. В мгновение ока открылись все пустующие магазины, рестораны и прочие злачные места. Главные города страны, Москва и Петроград, стали похожи сами на себя. Оживилась торговля, и, как следствие, вновь появились состоятельные люди. Причем процесс пошел на удивление быстро, всего каких-то полгода или год.

Новая экономическая политика была санкционирована государственной властью, но отношение самой власти к нэпманам было резко отрицательным. Нэпманы оказались не только в социальной, но и в правозащитной изоляции. В одном Петрограде из тысячи поданных за несколько месяцев в милицию заявлений об ограблении было раскрыто всего около пятидесяти, да и то по чистой случайности. Пусть не сохранилось документальных свидетельств, что сотрудники правоохранительных органов получили прямое указание не тратить время на раскрытие преступлений против «новых бизнесменов», но здравый смысл подсказывает – нечто в этом роде вполне могло иметь место. Что, кстати, было бы совсем не удивительно и полностью в духе советской морали.

Вообще время НЭПа очень похоже на то, что происходило в России в начале девяностых годов, поэтому не стоит тратить время читателей на рассказ о хорошо известных вещах. Вот только окончание этой истории в корне отличалось от модели образца девяностых годов. Через некоторое время политику НЭПа попросту отменили соответствующим декретом. И до самой ВОВ в истории отношений частного предпринимательства и криминалитета в СССР наступила полоса неопределенности. Нет, немногочисленные оставшиеся кооперативы и артели по-прежнему оставались любимой мишенью воров и грабителей, но правоохранительная система советской страны решила (в показательных целях) наконец снять ограничение на правовую поддержку частного сектора. Советской милиции дали четкое указание «сверху» избавиться от преступных элементов в принципе. И надо сказать, их действия принесли завидный результат.

Так что атмосфера страха оказалась общей и для расхитителей государственной собственности, и для уголовных преступников, и для потенциальных врагов народа. Затаились все. Затем нагрянула Великая Отечественная война. И снова советское правительство пошло на то, чтобы выпустить из тюрем тех заключенных, которые готовы были собственной кровью смыть свои преступления против советского народа. Но в этот раз ситуация не превратилась в столь катастрофическую, потому что основная масса уголовных преступников, точнее, той их части, которая идеологически принадлежала миру криминала, осталась верной принципу «не служить власти» ни при каких обстоятельствах. Поэтому на фронте оказались в основном люди, которые пошли на преступление не по убеждению, а по случайности судьбы. Но среди них были и те, кто осознал, что это единственная возможность оказаться на свободе. Поэтому не удивителен факт роста преступности, особенно в больших городах.

Один бывший сотрудник отдела по борьбе с бандитизмом, работавший в Ленинграде во время войны, называл сложившуюся в городе ситуацию «кот из дома – мыши в пляс». Этот своеобразный комментарий относился к тому, что количество экономических преступлений, хищений государственной собственности, спекуляций и мошеннических операций резко возросло. Ни в коем случае нельзя забывать также и о миллионных состояниях, нажитых, к примеру, на продуктах во время блокады. По мнению этого ветерана, такое положение дел было в первую очередь вызвано тем, что половина оперативного состава ушла на фронт, а во вторую очередь – отсутствием в Ленинграде серьезных уголовных преступников во время войны. Ведь именно этот контингент подчас быстрее оперативников узнавал о накоплении криминального капитала и принимал соответствующие меры, то есть попросту грабил.

После окончания войны и до конца сороковых годов опять замечено значительное снижение как экономических преступлений и хищений, так и уголовных. Правоохранительные органы бодро рапортовали о повышении сознательности и патриотизма в рядах советского народа, но вполне возможно, что такие показатели свидетельствовали в первую очередь о понижении общего уровня благосостояния людей.

В начале пятидесятых годов в СССР был принят целый ряд нормативных актов, ужесточающих возможность регистрации малых предприятий: кооперативов и артелей. Советским правительством взят четкий курс на полное уничтожение в стране частного предпринимательства даже в самых невинных формах. Любая форма получения доходов советским человеком воспринималась скептически, если она не была связана с системой планового государственного производства и хозяйства. И вот именно с этого момента и начинается еще один этап взаимоотношений уголовного мира и частных производителей, названых чуть позже цеховиками. Именно с начала пятидесятых годов криминальный мир понял, что приобрел целую когорту состоятельных людей, которых можно совершенно безнаказанно грабить. Ограбленные совершенно точно не подадут заявление в милицию, а если и обратятся, то укажут в качестве похищенного десятую часть от действительного ущерба, а тут уже совершенно другая статья, да и вряд ли в милиции будут сильно напрягаться, чтобы разыскать золотое колечко или пятьсот рублей, указанные потерпевшими.

Реакция потерпевших была настолько прогнозируемой, что ее могли просчитать даже не подкованные в юриспруденции уголовники. Действительно, потери несоразмерные: в одном случае потеряны деньги и ценности, в другом – свобода и (возможно) даже жизнь. Подпольные производители и частные предприниматели оказывались совершенно не защищенными от ограблений и представляли собой столь лакомый кусок для уголовников, что многие толково налаженные предприятия стали идти ко дну. Не говоря о рэкете, который особенно процветал в небольших населенных пунктах или на юге страны: в Одессе, Киеве, Львове, Харькове и союзных республиках, где правоохранительные органы были коррумпированы в большей степени и, стало быть, являлись бы «ручными». Если оценивать ситуацию более скрупулезно, то нападки криминального мира в те годы более напоминали шантаж, чем рэкет: собиравшие дань уголовники пугали цеховиков не только физической расправой, но и доносами в правоохранительные органы. К сожалению, и по сию пору нет никаких данных о том, в какой степени подпольные производители страдали от уголовного произвола. Ведь ясно, что поскольку пострадавшие не обращались за помощью, то не существовало и никакой официальной статистики. Да и неофициальной тоже. Но можно себе представить, насколько крупными и массовыми были потери, если по своей инициативе цеховики начали готовить собственное полномочное представительство на воровских сходняках.

Погнали…

Именно пятидесятые – шестидесятые годы подготовили цеховиков к мысли, что необходимо устанавливать прочные контакты с криминалитетом. Именно цеховики были инициаторами этого эпохального съезда. Нельзя сказать, чтобы задуманное ими мероприятие целиком и полностью воплотилось в жизнь. Да, безусловно, знаменитый сходняк решил большую часть проблем в отношениях уголовного мира и мира теневой экономики, но нельзя сказать, чтобы эти проблемы решились раз и навсегда. И хотя на «высоком уровне» достигли четкой договоренности и цеховики на долгие годы прочно вошли в криминальное сообщество страны, тем не менее на практике все выглядело далеко не так гладко. Начать с того, что сказалось исторически сложившееся негативное, даже презрительное отношение к барыгам. Многие из уголовников хоть и получили от авторитетов четкое указание действовать строго в оговоренных рамках, тем не менее не сумели сразу переломить свое отношение к подпольным бизнесменам как к дойным коровам. Кроме того, отказаться вот так сразу, по «указанию свыше», от столь лакомого куска было трудно. В результате к концу семидесятых годов шаткое равновесие между необходимостью соблюдать договоренность и желанием урвать легких денег стало клониться к последнему стремлению. Термин «разгон» начал звучать все чаще.

«Разгон» – отъем ценностей любым путем или ограбление подпольных бизнесменов цеховиков, расхитителей госсобственности и коррумпированных чиновников.

«Разгонщиков» условно можно было разделить на две категории. Первая, менее распространенная категория «гастролеры» – небольшие банды уголовников, которые появлялись в городе как «летучие отряды» и быстро осуществляли «разгон». Он обычно заключался в обыкновенном грубом «наезде» с угрозами физической расправы, после чего цеховики сами отдавали сбережения и ценности. Затем «гастролеры» мгновенно испарялись из города, унося ноги не от милиции, а от санкций коллег, «крышующих» данного бизнесмена. За подобные разгоны местным уголовникам удавалось иногда и покарать пришельцев. Хотя в поисках особенно не напрягались. Ну, подумаешь, обчистили «барыгу», все равно свою долю в общак занесет, никуда не денется. А так… еще заработает. Разумеется, столь наплевательское отношение не распространялось на действительно очень богатых людей, но таких были единицы. А вот подпольных производителей средней руки развелось гораздо больше. И еще: «разгоны» редко случались на территории Грузии, Азербайджана, Таджикистана и Узбекистана, там царили местные нравы, значительно отличающиеся от нравов в других союзных республик.

Вторая категория «разгонщиков» – те самые уголовники, которые, по идее, подрядились защищать цеховиков. Нет, на первый взгляд они действительно за выплаченную долю выполняли свои функции защитников от первой категории бандитов, но на деле это выглядело зачастую совсем не так. Представьте себе ситуацию, при которой существует криминальная группа, прекрасно осведомленная, у кого из цеховиков где и сколько лежит. Ну, может быть не совсем «где», но уж «сколько» – точно. Преимущество перед гастролерами явное. Не нужно тратить время и силы, чтобы разобраться в чужом городе, кто должен стать объектом очередного «разгона». Известно практически все. И как при этом воздержаться от получения легких денег? К тому же проведение операции останется абсолютно безнаказанным. Трудно, наверное. Вот и не сдерживались. К вопросу о безнаказанности. Судите сами, если цеховик и догадывался об истинной природе «разгона», что он мог сделать? Только обратиться к тем же людям, которые, как он считал, и изъяли у него капитал. Какова выгода? Есть ли шанс получить сатисфакцию и покарать виновных? Ни-ка-ко-го. Тем более что подобные «разгоны» совершались с согласия воровского авторитета. Иначе дело могло плохо кончиться. К тому же «разгонщики» этой категории никогда не забирали все до копейки, они прекрасно понимали, что, забрав лишь половину, сами же и поимеют двойную выгоду. Если удастся «развести барыгу по полной», то тот еще и сам придет и принесет дополнительные деньги за скорое восстановление справедливости. При этом надо отметить, что цеховики, будучи людьми не просто сообразительными, а умными, вторую половину «заносили» не часто. Все-таки почерк «разгонщиков» сильно различался. «Свои» чаще всего знали, сколько можно взять у конкретного человека, и выдавали себя в процессе выбивания ценностей, воздействуя на него до тех пор, пока он не отдавал «правильную» захоронку.

Бывало и так, что свои «разгонщики» пытались подделаться под гастролеров, или же, испытывая к барыгам слишком уж пренебрежительное отношение, не считали необходимым прятать истинное лицо. Но и в этом печальном случае редко удавалось довести дело до логического конца. Если обиженный цеховик все-таки пытался «кинуть предъяву», то в процессе разбирательства его слово, конечно же, стоило меньше, чем слово любого другого члена преступной группировки. Разумеется, слухи о таких «внутренних разгонах» быстро расползались среди цеховиков по всей стране, придавая делу огласку, но этим все и ограничивалось. Более того, частенько бывало, что, даже вычислив, кто именно из гастролеров осуществил «разгон», псевдоохранники полюбовно договаривались с нарушителями конвенции и делили награбленное «по-честному», то есть пополам. Данный приемчик и послужил, кстати, будущей моделью «разведения барыг» в девяностые годы, когда «правильные пацаны» кооперировались с целью провернуть операцию «Кабанчик».

Операция «Кабанчик»

Суть операции заключалась в том, что к не очень опытному в бизнесе человеку подкатывались члены ОПГ и начинали с ним активно «дружить». Делать вид, что прекрасно к нему относятся, потому что он «свой парень» и вообще хороший человек, приглашать на закрытые мероприятия – празднования дней рождений и прочее приятное времяпрепровождение с «девочками» и шашлыками, то есть активно создавали впечатление полного доверия. После того как бизнесмен окончательно убеждался, что стал своим в этом обществе, ему поступало предложение, от которого он не мог отказаться. Потому как оно, во-первых, казалось действительно очень выгодным, а во-вторых, он элементарно боялся упасть в глазах своих новых «друзей». Предложение могло быть любым. Ну, к примеру, взять кредит в «своем» банке и закупить на полученную сумму товар по «крайне выгодной цене», с тем чтобы его быстро перепродать. После того как бизнесмен выполнял все требования, выяснялось наличие неприятных обстоятельств: то ли товар не того качества, то ли еще что-то. Здесь на сцену выходили уже не такие «правильные» пацаны из группировки, «крышующей» потенциального делового партнера, которому несчастный пытался продать якобы некачественный товар. Подвергшийся грубому «наезду» и натерпевшись страху, бизнесмен, естественно, кидался за помощью к своим «друзьям», которые вроде бы вели себя благородно и немедленно вступались за своего подопечного.

А вступались так: через непродолжительное время после начала конфликта к насмерть перепуганному бизнесмену приезжали его «друзья» и со скорбными лицами сообщали новости. Они рассказывали о «стрелке», которая закончилась довольно серьезной «разборкой», где «пацаны малость пошмаляли», и теперь имеется как минимум один раненый, а также испорченные отношения с другой ОПГ (название которой обязательно называлось – для достоверности). Напрочь сраженный такими новостями и осознанием, что он «попал» по-крупному, бизнесмен впадал в отчаяние, тут ему доходчиво объясняли: отчаяние делу не поможет, а поможет делу исключительно материальная компенсация за понесенный ущерб. Далее ситуация могла развиваться согласно двум сценариям. Сценарий первый: бизнесмен отдавал все и еще оставался много должен (если имелись соцнакопления), после чего его с миром отпускали. Но ужас в том, что такой сценарий был редкостью. Чаще всего события развивались более трагично: если в деле был замешан банковский кредит, взятый на имя бизнесмена, или речь шла о действительно большой сумме, то с выращенным «кабанчиком» поступали предельно жестоко – его убивали. Таким образом, банку становилось не с кого требовать возврат кредита, а «свой» человек в банковской структуре через некоторое время просто менял место работы.

Но вернемся к основной теме. Вообще, цеховики приобрели от вступления в криминальное сообщество СССР гораздо меньше, чем рассчитывали. Не говоря уже об упомянутых «разгонах», на которые не действовала устная договоренность, во всем, что касается обеспечения комфортного существования на зоне, цеховики явно проигрывали уголовникам. Хотя зачастую и вносили в общак не только оговоренную долю. К немногим преимуществам во время отбывания заключения можно отнести лишь более или менее спокойное существование: на зоне не доставали другие зэки (а это означало возможность примерно себя вести и освободиться раньше срока) и такой же более или менее регулярный «грев» с воли (то есть передачки, полученные целиком и вовремя). Вот, пожалуй, и все. Правда, в нынешние времена, если у заключенного водится капитал, то он может создать себе любые условия обитания на «зоне», но тогда основное значение имела уголовная табель о рангах, а не тугая мошна. При всем происходящем запуганным цеховикам казалось, что игра стоит свеч. Ведь в основном это были люди, совершенно не закаленные предыдущими «ходками» в зону. О чем свидетельствует хождение мрачной шутки: «Цеховик – как сапер, ошибается один раз», – ведь статьи, которые давали подпольным бизнесменам в СССР, были если и не расстрельные, но подразумевали сроки от восьми лет и выше. Какие тут несколько ходок! Выжить бы после первой.

И в завершение темы отношений цеховиков и криминального сообщества хочется добавить, что не всегда «разгоны» совершались с применением насилия. Бывали случаи, когда «разгон» походил на аферу или даже мошенничество, ибо в его основе были ситуации, при которых одураченные цеховики сами отдавали свои сбережения. Одну такую историю поведал мне отец.

История одного «разгона»

В начале восьмидесятых годов на небольшой галантерейной фабрике в Ленинграде существовало подпольное производство якобы «фирменных» лейблов. Организовали производство «левого» товара два человека из администрации фабрики. «В доле» была и бухгалтер этой фабрики, получавшая процент за наведение блеска в отчетной документации. Подпольные производители являлись цеховиками средней руки, но работали давно и успели аккумулировать значительные материальные средства с целью личного обогащения.

Оба цеховика примерные семьянины, а вот бухгалтер, хоть и была приятной во всех отношениях женщиной средних лет, да к тому же дамой со средствами, к моменту начала этой истории все еще не нашла себе постоянного спутника жизни. Но личного счастья ей, очевидно, все-таки хотелось. Поэтому, когда на ее горизонте появился импозантный мужчина, она не стала долго мыслить, а сразу наладила с ним романтические отношения. Да и немудрено, так как новый знакомый, казалось, олицетворял собой мечту многих женщин: не пил, был отлично воспитан, начитан и вообще производил впечатление интеллигентного до мозга костей человека. К бухгалтеру (буду называть ее, например, Мария Ивановна) мужчина ее мечты относился великолепно, не скупился на комплименты, цветы и походы в рестораны. Так что ничего удивительного не было, когда через месяц знакомства он предложил Марии Ивановне съехаться с дальним прицелом на официально оформленное супружество, она не стала долго раздумывать. Прожив с кандидатом в мужья два месяца, Мария Ивановна не могла на него надышаться и ни разу не пожалела о совершенном поступке. Ее гражданский муж, как он очень скоро стал сам себя называть, отличался удивительным для советского мужчины качеством, принимал близко к сердцу все чаяния и проблемы Марии Ивановны, с интересом выслушивая все, что она ему рассказывала. С одинаковым удовольствием внимал рассказам о ее детстве, юношестве, отношениях с родителями, мужчинами подруг, о проблемах и успехах в работе. Удивительный человек! Он принимал живейшее участие в решении любой (даже самой пустячной) проблемы Марии Ивановны. Они прожили вместе всего четыре месяца, а она уже полагалась на своего любимого буквально во всем и так привыкла к его заботе и опеке, как будто они прожили вместе всю жизнь. Единственное, что несколько удивляло в личности «надежи и опоры», так это профессия: гражданский муж трудился пекарем на хлебозаводе и работал сутками.

Итак, с начала истории прошло четыре месяца, когда разразилась катастрофа. В одно ничем не примечательное утро в кабинете одного из подпольных производителей появились три человека характерной внешности: темные костюмы и массивные кожаные портфели. Лица посетителей надежды на легкий разговор не внушали. Из троицы тут же отделился один «темный костюм» и продемонстрировал ошеломленному цеховику удостоверение сотрудника ОБХСС. После чего сообщил, что, по имеющимся у их организации сведениям, на территории фабрики совершаются преступления против социалистической законности и он здесь для того, чтобы начать проверку. А вот молодые люди (кивок в сторону двух других костюмов) здесь, чтобы препроводить гражданина директора и его «коллегу по цеху» непосредственно в означенную организацию.

Плохо соображающего со страху директора не насторожило, что после краткой, но содержательной вступительной речи в кабинет привели его коллегу и оставили их на какое-то время наедине. Ошеломленных компаньонов хватило только на то, чтобы понять: имени и должности третьего участника «махинаций» почему-то названо не было. Но, скорее всего, это означало – некоторое время для принятия верного решения у них есть. А уж после того, как директора под конвоем препроводили в бухгалтерию для изъятия «подлежащей проверке документации» и на несколько секунд почему-то оставили наедине с бухгалтером, последние сомнения в том, как следует действовать, отпали. Донельзя взволнованная и испуганная Мария Ивановна получила четкое указание: как только компаньонов увезут, не медля ни секунды, забрать припрятанные у них в квартирах ценности и везти в заранее оговоренное на случай «пожара» место, чтобы спасти хотя бы накопления.

За три минуты троица успела обменяться только несколькими словам. После чего в бухгалтерию вошли незваные гости в полном составе и увели компаньонов. Их посадили в машину и увезли по направлению к известному зданию, в котором располагался кошмар всех подпольных бизнесменов – ОБХСС. В холле цеховиков подвели к скамеечке, расположенной непосредственно рядом с постом, на котором дежурил милиционер, после чего старший группы командным голосом велел некоторое время подождать, мрачно пошутив, что теперь торопиться задержанным все равно некуда. А для того, чтобы они не вздумали совершать неправильные поступки, возле них останется один товарищ. Оставив такие неутешительные инструкции и одного из сопровождающих, «старший» растворился в какой-то боковой двери холла. Вот так, в холле на скамеечке задержанные и провели почти два часа в ожидании. Все это время рядом с ними находился стерегущий их сотрудник. Но к исходу второго часа и он сообщил, что ему придется ненадолго отлучиться, при этом он по-прежнему не рекомендует совершать ненужных телодвижений, а продолжать ждать начальство. В еще более томительном ожидании прошли следующие полтора часа. Наконец дежурный милиционер обратил внимание на сидельцев и вызвал коллегу, чтобы тот разобрался, «чего этим здесь надо». Напуганные цеховики начали путано объяснять в чем, собственно, дело.

А в это время на фабрике события разворачивались следующим образом. Понимая, что в одиночестве забирать деньги и ценности из квартир компаньонов ей как-то страшновато, Мария Ивановна судорожно посчитала, что ее ненаглядный сегодня как раз не работает, и решила ему срочно позвонить и попросить помощи. Может быть, Мария Ивановна принадлежала к редкой породе неболтливых женщин, а может быть, сказалось осознание ответственности за других людей, только ничего о своей «теневой» жизни любимому человеку она не рассказывала, да и тот особенно не интересовался, откуда благосостояние. Поэтому Мария Ивановна, позвонив, просто сказала, что ей необходимо заехать в два места и забрать у знакомых кое-какие вещички, которые нужно отвезти потом к ней на работу. Конечно же, любимый человек не отказался и примчался по первому зову. Слегка успокоившаяся Мария Ивановна быстро направилась домой к одному и другому компаньону и, до смерти напугав жен сообщениями об аресте, забрала коробки с ценным содержимым и поехала обратно на работу.

Страницы: 12 » »»